мерть Пинягина

ШАХТАРОВ ДМИТРИЙ СТЕПАНОВИЧ

СМЕРТЬ ПИНЯГИНА

Пинягин умер в субботу. Будучи по жизни человеком тактичным, он никогда бы не стал причинять лишних беспокойств своим близким, но все сложилось как-то против его воли. Умер он естественной смертью для русских, то есть совершенно по иной причине, нежели от болезни, от которой его лечили. Мы не будем пенять врачам на ошибку в диагнозе, учитывая, что это рядовой случай. Вон в Африке негры в большинстве помирают вобще без диагнозов и ничего.

Иван Васильевич своей смертью был недоволен по ряду причин: первая — он прожил всего сорок восемь лет. Пусть не так и не там и не где хотелось, но прожил. Вторая — на том свете все оказалось вопреки всем ожиданиям.

Между нами говоря, Пинягин о загробной жизни особо не задумывался — возраст еще позволял. А потом он вообще задумывался не часто. Хотелось есть — ел, хотелось пить — пил, все по обстановке. Женился, родил трех детей, развелся, сошелся — все как у людей. А тут такая неприятность. Так что никаких представлений у Пинягина не было — одни догадки, основанные на отрывках телепередач Прокопенко.

Так вот в субботу он вознесся и без всяких переходов, темных труб и воронок очутился в огромном присутственном месте, в котором царил строгий порядок.

Перед ним, нет, скорее перед ними, поскольку народ прибывал просто пачками, на табло, висящим в пространстве, горела надпись «Регистрация» без всякого дублирования на иные языки. Понизу стояли тысячи терминалов электронной очереди. По залу шустро носились представители встречающей стороны в белой униформе с нагрудными бэйджиками.

Перед Пинягиным остановился молодой и кудрявый ангел, ну конечно ангел, кто же еще? На русском языке без акцента он спросил Ивана Васильевича о характере его затруднений.

Сразу скажу, что Пинягин растерялся не особо, благо что при жизни работал механиком в автохозяйстве районного ЖКХ. Просто он несколько иначе представлял встречу в загробном мире — ну, там святой Петр с ключами, потом допрос о признании вины, то есть грешности, а потом уже формирование этапа в чистилище. Вот как-то так в общих чертах. Иван Васильевич, ориентируясь на характер надписей, уже докумекал, что попал во входные врата для россиян и порадовался тому, насколько такой порядок сокращает стояние в очередях, говорящих на разных языках. Опять же логистика и здесь не стоит на месте.

Поэтому он поблагодарил ангела и самостоятельно ткнул пальцем в окошечко терминала с надписью «Вход». На экране выскочили все данные Пинягина, начиная с ФИО и кончая размером ботинок. Здесь же мелким шрифтом были помечены все его пристрастия, недостатки и недостойные поступки. Шрифт был настолько мелок, что становилось ясно, что встречавшие не придавали им особого значения. Воровато оглянувшись по сторонам и подивившись качеству своего личного досье, Иван Васильевич остановил взгляд на графе «Вероисповедание», выделенной желтым.

Лично сам Пинягин относил себя к православным, имея об иных религиях отдаленное представление. Собственно и в православии он тоже не был силен, точнее, как все — почти никак, но крестик носил, обращаясь к Господу как водится в случаях тяжелых болезней, хронического безденежья и иных тяжких бытовых катаклизмов.

Так вот в этом окошечке горела надпись «Атеист»! Это сначала озадачило механика, а потом и напрягло. Озадачило, потому что он считал себя все же верующим, а напрягло, поскольку могло оказаться чреватым последствиями. Сразу мелькнула мысль об аде и Пинягину захотелось как-то развеять дурные предчувствия. Поискав в толпе и выцепив взглядом наиболее интеллигентного мужчину, он услышал, как терминал бздынькнул и зажег на вспыхнувшем табло восьмизначный номер, который тут же продублировался на тыльной стороне левой ладони механика. И с этим он был солидарен. Ведь номер можно забыть, потерять, обменять добровольно, обменять принудительно — да мало ли что могло случиться среди своих.

Иван Васильевич дождался, когда выбранный мужчина получит номер и подошел к нему с некоторой робостью, присущей при общении с умными людьми.

— Простите, вы не могли бы уделить мне пару минут?

— Пожалуйста, — повернулся к нему мужчина, рассматривая яркий номер на руке.

— Как вы думаете, куда нас э..э..

— Направят? — продолжил мужчина. — Я предполагаю несколько вариантов развития событий. Простите, как вас?

— Иван Васильевич. Можно Иван. Так какие могут быть варианты? Либо в рай, либо в ад, раз загробный мир существует. Вроде все наши попы об этом толковали.

— Все, да не все, — возразил мужчина, показывая взглядом на очередь к соседнему терминалу, где получал номер дородный и чернобородый батюшка, явно исповедовавший не ислам.

Священник имел совершенно ошеломленный вид. Он то окидывал зал очумевшим взором, то рассматривал номер на руке, исподтишка стараясь его затереть.

— Видите, — сказал мужчина, — тут все без преференций. Значит — есть варианты.

Это несколько успокоило Пинягина и он спросил:

— А вас как величать?

— Абрамом Леонтьевичем, — ответил мужчина, вызвав у механика натуральную оторопь.

— Вот то-то же, — хмыкнул Абрам Леонтьевич. — Нас сортируют не по теоретическому вероисповеданию и национальности, а просто по языковому признаку. Даю голову на отсечение, что в наших очередях нашлось место и для парочки негров.

— С этим более-менее понятно, — осторожно согласился механик, — но вот меня с ходу зачислили в атеисты, хотя я считал себя верующим.

— А с Торой, извините, с Библией знакомы, хотя бы в общих чертах?

— Вы знаете, — замялся Пинягин, — как-то руки не доходили. Но зачем так сразу зачислять меня в атеисты?

— То есть вас это беспокоит? — уточнил собеседник.

— Ну да. Может неверующих здесь, — Пинягин опасливо оглянулся, — того..

— Не думаю, чтобы этот цирк затевался для конфессиональных разборок, — возразил Абрам Леонтьевич. — Это явно не пенитенциарное учреждение. Тут нечто иное. Вот, взгляните на номер. Видите — восьмизначный.

— Ну и что? — напрягся Пинягин.

— А то, что если бы он был шестизначным, вариантов на Россию точно не хватило, а так — в самый раз. Логично?

— Ага, — согласился механик. — А дальше как будут сортировать?

За время беседы их непостижимым образом влекло в пространстве строго в горизонтальной плоскости. В безмерном объеме пути транспортировки вели к маркированным проемам.

— С их возможностями можно было и сразу сбросить в нужную дыру, — проворчал Пинягин, на что собеседник возразил, что хозяева явно стремяться адаптировать прибывающих без излишних эксцессов.

— Тревожно как-то, — продолжал механик, — так что вы говорили про варианты?

— В первом приближении предполагаю грубую сортировку, — уверенно заявил Абрам Леонтьевич. — Догадываетесь, какую?

— Нет, — честно ответил Пинягин. — В голове только рай и ад. Ну, разве в чистилище отсидеться.

— Понимаю, — согласился собеседник, — у русских на вооружении Оккам впереди планеты всей.

— Извините, — опять сконфузился Иван Васильевич. — Что за Оккам? Нерусь что ли?

— А, — махнул рукой Абрам Леонтьевич, — если коротко, то все сложные вопросы русские стремятся решать предельно просто, самыми примитивными способами.

— Цепляетесь? — обиделся Пинягин.

— Да господь с вами, точнее уже с нами. Вы когда — нибудь слышали выражение «хитрожопый русский»? Конечно нет. А «хитроумный еврей»? Сколь угодно. Думаю, что ситуация здесь намного сложней.

Движение в пространстве еще более ускорилось. Окружающее расширялось во все стороны. Начались узловые развязки, на руках мужчин вспыхнули первые цифры номеров и толпы заметно поредели.

— Едем вместе, — порадовался Пинягин, — все не так страшно.

— Так вот, — продолжил Абрам Леонтьевич, — я полагаю, что нам предложат как минимум три основных варианта. Первый — поотираться здесь пару-тройку столетий, второй — отправят в иную реальность, а вот третий…

— Все-таки в ад? — не унимался механик.

— Да что вы? — изумился собеседник, — Если душа бессмертна, то как она может быть грешной? Если она существует вечность, то вряд ли будет отягощать себя подобными глупостями. Какие грехи?

— Земные, — потупясь, ответил Пинягин. — И все же, что за третий путь?

— Назад, на Землю, — вздохнул Абрам Леонтьевич.

— Это еще зачем? — опять не удержался механик. — Опять эта бодяга?

— Скажите, Иван Васильевич, вы когда-нибудь кому-нибудь завидовали?

— Не без этого.

— Наверняка о чем — то мечтали? Ну, хотя бы о зарплате побольше и работы, чтобы поменьше.

— Было дело, — расплылся Пинягин.

— А если вам это здесь предложат, то есть предмет зависти и мечтаний, то как вы отнесетесь к возвращению? Смелей, смелей, мыслите шире, Иван Васильевич!

— Ну, если квартиру в монолитке комнаты, эх… на четыре, да зарплату тыщ в 60, то подумать стоит.

— А если добавить жену-красавицу, детей-помощников, друзей, железное здоровье, а?

Пинягин выпал из разговора, ударившись в непривычные для мозга размышления.

А цифры на руке между тем вспыхнули уже в третий раз, а они с догадливым спутником продолжали оставаться вместе.

Наконец Пинягин поднял буйную голову.

— Скажите, а почему вы так уверенно об этом говорите, как будто побывали здесь?

— Простой анализ имеющихся фактов, — ответил Абрам Леонтьевич. — Вот в случае иного выбора начнется действительно неведомое.

Только сейчас Пинягин заметил, что окружавшая их раньше масса уполовинилась, а люди только-только начали приходить в себя. Откуда-то сбоку к ним подвалился мужчина с выраженной запойной внешностью и завопил:

— Мужики? Че происходит? Едем куда? И почему все без багажа?

— Молодой человек, разве вы не поняли? — пожурил его Абрам Леонтьевич, — вы же умерли.

— Я умер? Я те дам, морда. Хрен бы с вами со всеми, но почему я трезвый или не с похмелья?

— Тихо ты, недоносок! — стальным голосом осадил его Пинягин и в глазах выпивохи блеснула искра понимания, — на 15 суток захотел?

— Да я это.. — Мужчина неожиданно всхлипнул. Он открыл рот, но сказать ничего не успел — вспыхнула очередная цифра и на невесть откуда взявшейся развилке его унесло в сторону.

— Что же он так от агрессии к депрессии? — удивился собеседник.

— Да вы не берите в голову, — успокоил его механик, — эта братия всегда на грани истерики.

— Часто приходилось встречаться?

— Да каждый божий день, — в сердцах сказал Пинягин. Он честно хотел сказать, что и сам при жизни никогда не был примером для подражания, но тут в бок его толкнула налетевшая бабушка.

— А я дывлюсь, дывлюсь, — заверещала она, — розумные хлопчики говорят. Тай думаю, спрошу у людын, шо за напасть така? Куды ж нас забросило?

— Это мы уже на том свете, — терпеливо пояснил Абрам Леонтьевич.

— А я розумию, что ж було? Стриляло, стриляло у печенку, а ноне и не болить ничого. Хай уж так, чем хворать и мучитися. Ты, я бачу, жидовин никак? Как же ты сюды попав? Тебе в инше мисто треба.

— Видите ли, здесь собирают россиян и, теперь вижу с хохлами впридачу, а уж обрезаны они или нет, судя по всему, их не интересует, — поджал губы Абрам Леонтьевич. Он хотел что-то добавить, но не успел. На очередной развилке его со скоростью курьерского поезда отнесло вдаль.

— И цього бис забрав, — вздохнула бабка.

— Бабушка, а вы тоже атеистка, — не удержался Пинягин.

— Хто, хто?

— Ну, которые в бога не верят, — выдавил Иван Васильевич, понимая, что пожалеет о заданном вопросе. Так и случилось. Разгневанная бабушка обрушила на него водопад попреков, из которых механик понял, что она справляла и Рождество и Пасху, постилась по всем канонам, держала в хате все иконы, а эта железяка пишет «Атеистка».

— Вот теперь в пекло и еду, — подытожила она. — Постой. А чому ж жида в иншу сторону виднесло?

Мабуть, Господь нам надию подае.

— А как вы догадались, что он еврей?

Бабуля так удивилась, что укоризненно покачав головой, спросила его почти на чистом русском:

— А еще в халстуке, образованный прозывается. Простых вещей не розумишь?

Иван Васильевич опять же только сейчас обнаружил, что одет в свой единственный выходной костюм и бордовую рубашку с щегольским галстуком, привезенным бывшей женой из поездки по еще Венгерской Народной Республике.

— Я вроде в футболке помер, — пробормотал он, но дотошная бабулька услышала его.

— В чем хоронят, в том и являешься, — авторитетно заявила она. — Вот моему покойному муженьку… Постой, так эта холера где-то здесь! Вот уж я ему задам.

Продолжения гневной речи Пинягин не дождался, поскольку бабулю отнесло на очередной развилке. Оставались только два ответвления и людей поблизости оставались считанные единицы.

Механик прикинул время, ушедшее на разговоры с попутчиками и решил, что его транспортируют от силы часа три. Пора было бы и перекусить, но никаких признаков голода или жажды Пинягин не испытывал.

— Ну да, — проворчал он, — разреши людям последнее желание, так они здесь так загадят.

Наконец мелодичный звон обозначил конечную цель путешествия и механика вынесло во врата, превышающие по размерам все виденные им при жизни триумфальные арки. И опять он подивился тому, какое значение здесь придается внешним атрибутам. Туфли на ногах Ивана Васильевича засияли неземным блеском, пиджачишко утратил ветхость и стал отливать синеватым оттенком, характерным для костюмов депутатов Государственной Думы. Этим изменения не ограничились — волосы заметно погустели и зачесались в медальную прическу, кожа разгладилась и приобрела лощеный вид. Пинягин пожалел, что не прихватил карманного зеркальца, но еще больше пожалел женщин.

В предчувствии неизбежной встречи Ивана Васильевича начал поламывать заметный трепет, который в просторечье именуется мандражом. Воображение рисовало чуть ли не грозного Зевса, поскольку изображение Самого в церквах почему-то отсутствует. Было понятно, что придется встретится с личностью, одним движением бровей решающего участь любого человека.

Пинягина подтащило к громадному столу, накрытому красной скатертью, за которым восседала, нет — сидела неприметная уставшая женщина. Механик глубоко выдохнул, поклявшись себе, что будет говорить чистую правду и ничего, кроме нее. С другой стороны правда, она же истина понятие относительное.

— Здравствуйте, Иван Васильевич, — поприветствовала его небожительница, в чем Пинягин не сомневался.

— Что же вы так? — укорила она его, — на старые дрожжи технический спирт. Это неразумное решение вы приняли сами или по чьему-то злому умыслу?

— Перепутал, — честно ответил Пинягин. — Сам, — добавил он.

— И чего же вы заслуживаете после этого? — сочувственно спросила женщина, стараясь незаметно притопить в голове лезущие оттуда рожки.