Зеленая революция

Такая позиция обладает обаянием морального ригоризма и политического радикализма. Однако предпосылка неверна, да и вывод нелогичен. Земля конечна только в пространственном отношении, но не ее производительный потенциал, слагающийся из взаимодействия солнечной энергии, фотосинтеза и изобретательского гения человека. Из объема предельно допустимых нагрузок на атмосферу также не выводится абсолютный предел экономического роста. На климат влияет не объем производства, а его перенасыщенность углеродом. И напротив, простая формула «меньше производства, меньше потребления» не предотвратит экологического коллапса. На сколько богатые страны могут сократить ресурсопотребление и выбросы CO₂, пойдя по пути самоограничения? На 20 %? Это был бы почти греческий вариант. Даже по самым оптимистическим прогнозам цели климатической политики, которую поставили перед собой страны ОЭСР, — сокращение выбросов парниковых газов на 90 % — невозможно достичь путем самоограничения. Так что придется увеличивать выпуск инновационной продукции и множить инновационные способы производства.

Призыв «Меньше того же самого» (меньше ездить, меньше потреблять, меньше бытового комфорта) не спасет планету. Важно изменить производственные процессы, энергетическую и транспортную системы, сельское хозяйство, градостроительство, это тем более верно, если учесть перемещение динамики роста в Южное полушарие. На ФРГ сегодня приходится всего 2,5 % общемировых выбросов парниковых газов, и этот показатель имеет тенденцию к снижению. На весь Евросоюз в 2010 г. пришлось 13 %; по прогнозам Международного энергетического агентства, к 2030 г. эта цифра понизится до 9 %. В Китае показатель составил почти 25 % (с 1990 г. он вырос почти на 200 %). Наивно полагать, что европейцы смогут нивелировать увеличение выбросов CO₂ в развивающихся странах, сократив потребление. На США в этом вопросе никто всерьез и не рассчитывает. Все зависит от того, удастся ли в ходе революции эффективности существенно сократить ресурсопотребление Севера и одновременно направить рост Юга в устойчивое русло.

Как ни крути, чтобы помочь странам Юга, не имеет никакого смысла делать ставку на понижение жизненного уровня в старых индустриальных странах. Кто заставит 500 млн европейцев настолько понизить свой уровень потребления, чтобы дать миллиардам людей из развивающихся стран возможность повысить уровень жизни? Простое перераспределение благ между богатыми и бедными не поможет. Чтобы удержать под контролем изменение климата, общемировые выбросы парниковых газов нужно сократить почти наполовину. Такой жесткий аскетизм не может вдохновить страны Юга. Скорее наоборот: нам удастся убедить новые индустриальные страны пойти по экологическому пути, если это будет не в ущерб их благосостоянию. Ставя знак равенства между сокращением производства и уже неактуальным понижением уровня ресурсопотребления и выбросов, мы тем самым перекрываем путь, ведущий к созданию глобального климатического альянса.

При этом нельзя сказать, что изменение образа жизни не имеет никакого смысла. При одном взгляде на наши гастрономические пристрастия и транспортные привычки необходимость в решительных действиях становится очевидной: с точки зрения здоровья и экологии было бы весьма полезно есть меньше мяса, в больших городах пересесть с частных легковых автомобилей на общественный транспорт, велосипеды, взятые напрокат автомобили, а иногда куда полезнее пройтись пешком. И речь идет не об этических ограничениях наших желаний и потребностей, а о здоровом и достаточном питании и более цивилизованных способах передвижения. Экология и гедонизм, изменение поведения и технические инновации вовсе не противоречат друг другу. Но не надо обманывать себя и других: львиная доля необходимого понижения экологических нагрузок должна стать следствием перманентного повышения эффективности ресурсопотребления и перехода на возобновляемые источники энергии.

Именно к такому выводу приходят участники международных симпозиумов, посвященных проблемам климата. Столь ожидаемая многими конференция по климату в Копенгагене в 2010 г. не удалась прежде всего потому, что ни пороговые страны, ни США не были готовы согласиться с предложенным лимитом на выбросы CO₂, считая, что это ограничит их возможности роста, и не могли расстаться с представлением о том, что рост благосостояния напрямую зависит от повышения количества выбросов CO₂. Сохранить климат удастся лишь в том случае, если мы разорвем этот порочный круг. Глобальное соглашение по устойчивому климату можно будет подписать только в случае, когда главные игроки на этом поле убедятся в том, что рост благосостояния возможен и при понижении уровня ресурсопотребления. Оттмар Эденхофер, главный экономист Потсдамского института по исследованию климата и один из ведущих специалистов Межправительственной группы экспертов по изменению климата (Intergovernmental Panel on Climate Change, IPCC), настаивает на том, что концепция зеленого роста не сможет заменить международный договор по климату, который налагал бы ограничения на выбросы парниковых газов. Но справедливо и обратное: не имея убедительных примеров в целесообразности экологически чистого роста, мы никогда не подпишем подобное соглашение. Как в мировой экономике, так и в климатической политике центры тяжести все заметнее перемещаются из старых промышленных стран в новые. В 2008 г. выбросы CO₂ в Китае впервые превысили уровень выбросов в США, в 2011 г. соотношение было уже 1,5:1. При этом Китай лишь лидер индустриализации многих стран бывшего третьего мира, фундаментом которой остается ископаемое топливо. С учетом резкого повышения уровня выбросов парниковых газов в новых промышленных странах прежние расчеты о пороговом повышении температуры на 2 °C можно сдавать в макулатуру[42]. Если мы не хотим безучастно взирать на то, как погружаемся в хаос, нужно стремительно ускорить темпы внедрения экологических инноваций, заменив ископаемые источники энергии возобновляемыми, резко сократив выбросы CO₂. Если Старая Европа все еще может служить эталоном (в этом вопросе), нам придется как можно нагляднее это продемонстрировать. Вместо того чтобы отгораживаться от мирового роста, Европе необходимо направить свои амбиции на то, чтобы встать во главе зеленого роста. Для этого у нас имеются все предпосылки: высокая экологическая сознательность, широкий спектр ноу-хау в науке и производстве, квалифицированные работники и обширный инструментарий для разработки экологически чистых технологий и продукции.

Рост и социальный прогресс

По всем традиционным параметрам — продолжительность жизни, детская смертность, образование, здравоохранение, права женщин, демократические свободы — экономический рост последних 200 лет идет рука об руку с прогрессом в социальной сфере. Пожалуй, самый надежный критерий тут средняя продолжительность жизни. Только с середины прошлого века она выросла с 45 до 67 лет для мужчин и с 48 до 72 лет для женщин. В 1950 г. достигнуть 70-летнего рубежа мог надеяться в лучшем случае 1 % населения Земли, сегодня эта цифра составляет 57 %. Хотя общественное богатство распределяется крайне неравномерно, положение рабочего класса значительно улучшилось. С точки зрения наемного рабочего начала индустриальной эпохи, большинство рабочих на Западе сегодня живут как в сказке. Это касается как частной жизни, так и социальных и политических прав: 5-дневная рабочая неделя, гарантированный отпуск, оплата больничных, широкий спектр медицинского обслуживания, школьное образование, возможность карьерного роста, избирательное право и возможность активно отстаивать свои интересы, не опасаясь при этом попасть за решетку. Достаточно заглянуть в любой исторический музей, чтобы удостовериться, какие сказочные перемены произошли в положении рабочего класса за последние 150 лет. Несмотря на всю жесткость, история индустриализации в Европе была историей прогресса цивилизации. И сегодня события повторяются в других частях света. Все это было бы немыслимо без роста производительности труда и постоянного внедрения технических новшеств, невероятно увеличивших объем общественного богатства. На этом фундаменте возникло социальное государство, институционализированный компромисс между классами. Содействовав повышению заработной платы, длительный экономический рост дал возможность отладить государственную политику перераспределения, установив тем самым относительное социальное равновесие. Это заложило прочную основу для сокращения рабочего времени и приобщения все более широких слоев населения к образованию и культуре.

Конец этой истории еще не написан. Для миллиардов людей она только начинается. Их надежды, стремление к лучшей жизни для себя и своих детей стимулируют глобальный экономический рост, который в свою очередь создает базу для увеличения инвестиций в образование, медицину, улучшенное водоснабжение, что повышает продолжительность жизни и ее уровень. В мире повсеместно существует взаимосвязь между повышением образовательного уровня женщин, материальным благосостоянием семей и уровнем рождаемости. Высокая рождаемость в небогатых развивающихся странах, как правило, сопровождается высокой детской смертностью.

В конце концов не государства решают, расти экономике или сокращаться. Это решают крестьяне, которые повышают урожаи; женщины, которые открывают маленькие мастерские; иммигранты, которые строят новую жизнь; владельцы магазинов, которые расширяют ассортимент; предприниматели, которые инвестируют средства в новые товары и виды услуг. Политика может содействовать экономической динамике или тормозить ее. Коррупция, правовой произвол, высокие государственные долги, резкое неравенство в распределении земли и капитала тормозят экономический рост. И наоборот, инвестиции в образование и здравоохранение, устойчивая энергетика, развитая транспортная инфраструктура ему содействуют. Но решающим фактором все равно остаются люди, прилагающие усилия для осуществления своей мечты. По крайней мере это характеризует общества с рыночной ориентацией, где главными субъектами являются производители и потребители. Неужели нужно тормозить стремление людей к лучшей жизни, ослаблять жажду новизны и усмирять предпринимательский дух только лишь для того, чтобы свести экономический рост к нулю? Это было бы не просто непорядочностью сытого Запада по отношению к голодному Югу. С экологической точки зрения это гол в собственные ворота, поскольку экологический кризис можно преодолеть не сокращением экономики, а лишь ускоренными структурными переменами и высокими темпами инноваций. Изобретательских и предпринимательских идей нам нужно не меньше, а больше.

Никому не дано знать, каким будет будущее большинства людей на Земле — лучше или хуже, чем прошлое. Но фатализм такой же плохой советчик, как и уверенность в том, что все как-нибудь уладится. Для того чтобы действительно уладилось, необходимы радикальные перемены на всех уровнях политики, экономики и бытовой культуры. Возьмем, например, мировое продовольственное снабжение: если привлечь больше инвестиций в сельскохозяйственную инфраструктуру, усовершенствовать аграрные технологии, приостановить эрозию почв, а биотопливо производить не за счет сокращения производства продуктов питания, продовольствия хватит и для 9 млрд человек, которые, по прогнозам, скоро будут населять нашу планету. Вероятно, при наличии территориальных споров необходимо будет рекультивировать неплодородные земли. Перечисленные проблемы вовсе не мелочь, а чтобы наладить жизнеобеспечение растущего мирового населения, решить их нужно за довольно короткий срок. И это возможно. Но для этого нужны не грозные проповеди об «опасной мании реализуемости», а просвещенная культура действий, способная решить проблемы, которые человечество само и породило.

Смена демографической парадигмы

Если бы речь шла только о Западной Европе, отважные борцы с «безумием роста» могли бы с облегчением вздохнуть. Музыку заказывают не здесь. Ирония в том, что критика по адресу роста громче всего раздается в тех странах, где экономика растет со скрипом. В ФРГ темпы роста понизились с 8,2 % в 1950-е гг. до 1,1 % в 2000–2010 гг. Правда, из этого вовсе не следует, что мы больше не увидим времен подъема. Это, как мы уже говорили, в значительной степени зависит от объема инноваций и инвестиций. Долгосрочный подъем мировой экономики дает неплохие шансы как раз немецкой промышленности. Однако потенциальный рост в Европе тормозит демографическая ситуация, и прежде всего наблюдаемое уже сегодня резкое сокращение экономически активного населения. В ближайшие годы тенденция лишь усилится. Пока Европа представляет собой демографическое исключение. Еще Япония оказалась сегодня в похожей ситуации: резкое старение общества и одновременно сокращение населения. В США доля пожилых людей тоже растет, но общая численность населения пока увеличивается.

История знала периоды, когда из-за природных катастроф, эпидемий, истощения экологических ресурсов, работорговли и опустошительных войн редело население целых регионов. Но впервые в большинстве европейских государств наблюдается долгосрочное сокращение населения в пору продолжительного мира и значительного достатка. Это полностью переворачивает прежнюю эволюционную модель. До сих пор, начиная с первых опытов земледелия до современной промышленности, рост населения шел рука об руку с развитием производительных сил. Повышение качества питания, гигиены, современной медицины поспособствовали уменьшению детской смертности и увеличению продолжительности жизни.

В X–IX вв. до н. э. население Земли насчитывало примерно 20 млн человек. К началу нашей эры — около 200 млн. Планка 1 млрд была достигнута примерно к 1830 г. С момента появления вида homo sapiens в древности прошло уже около 1 млн лет. В ходе набирающей темпы индустриализации демографическое развитие сделало резкий рывок, и к 1930 г. народонаселение удвоилось. Очередной миллиард был занесен в статистические таблицы всего-навсего 30 лет спустя, затем 15, 13, 12 и 11 лет соответственно, и, наконец, сегодня мы дожили до численности 7 млрд человек. Чем выше были темпы экономического, технического и культурного развития, тем быстрее росло и мировое население[43].

По демографическим прогнозам, в будущем рост населения снова замедлится. С растущим благосостоянием, уровнем образования, повышением занятости женщин уровень рождаемости понижается, в некоторых странах он даже ниже суммарного коэффициента рождаемости, необходимого для замещения поколений (примерно 2,2 ребенка на женщину). Это относится не только к большинству европейских государств, но и к России, а с начала нынешнего века — и к Китаю. Но мировое население, по крайней мере до середины столетия, будет расти. По подсчетам демографов, к 2050 г. оно составит не менее 9 млрд. Даже в Китае, несмотря на строгий контроль рождаемости, следует ожидать прироста населения на 1,4–1,5 млрд. Для нас здесь важно предполагаемое увеличение потенциала китайской рабочей силы на 250 млн человек, которые будут нуждаться в рабочих местах и доходах. Ясно, что на этом фоне китайское правительство (любое китайское правительство) в обозримом будущем будет придерживаться политики роста[44]. Более половины мирового прироста населения предположительно придется на Африку. Без стабильного экономического роста большинство людей в развивающихся странах так и будут прозябать в бедности, испытывая неуверенность в завтрашнем дне.

По прогнозам Федерального статистического агентства, в Германии к 2050 г. население сократится с 82 до неполных 69 млн. Это с учетом ежегодного притока иммигрантов в 100 000 человек. Если число мигрантов будет удвоено, население составит около 74 млн человек[45]. При нынешнем суммарном коэффициенте рождаемости 1,4 ребенка на женщину возрастные пропорции общества претерпят значительные изменения: в 2000 г. на 100 человек экономически активного возраста приходилось 23 человека в возрасте более 65 лет, в 2050 г. этот показатель может составить 57[46]. В зависимости от плотности иммиграционных потоков экономически активное население (учитывается возрастная категория от 20 до 65 лет) с 50 млн уменьшится до 35–39 млн. Число же людей старше 80 лет к 2050 г. вырастет с 4 млн (2005 г.) до 10 млн.

В этих цифрах заложен грозный потенциал конфликтов между поколениями, связанных с распределением. При одновременном понижении реальной экономической производительности они неизбежны. И стареющему обществу, чтобы перестроить инфраструктуру, модернизировать народное хозяйство и обеспечить высокие социальные стандарты, необходим рост. Высокая производительность становится еще важнее, когда экономически активное население сокращается и, соответственно, растет число людей, нуждающихся в социальном обеспечении. Чтобы смягчить последствия демографических изменений, нам нужны защитные меры: шире открыть двери в Европу, чтобы принять как можно больше молодых людей, желающих трудиться; повысить уровень женской занятости; найти более гибкий подход при определении границы пенсионного возраста и повысить занятость пожилых людей; снять возрастные границы для получения образования; создать потенциал экономики для финансирования продуктивных инвестиций и дополнительного частного финансирования старости.

Наряду с (но не вместо) форсированной инновационной политикой нам следует редуцировать зависимость общества от роста. Прежде всего для этого необходимо сократить государственные долги. Высокие долги общества требуют максимально высоких темпов экономического роста. В противном случае мы придем к драконовским повышениям налогов и резким сокращениям расходов на социальную сферу. Поэтому погашение долгов должно предшествовать принятию новых законов, легализующих государственные расходы. Национальная экономика с невысокими темпами роста должна ограничивать себя в расходах общественных денег. Повышение пенсионного возраста и приостановление роста пенсий — мера непопулярная, но необходимая. Пенсии чиновникам должны рассчитываться исходя из ситуации в пенсионном страховании. При сокращении экономически активного населения социальная сфера не может финансироваться из налогов и пошлин с заработной платы. Источником этого финансирования в будущем должны будут стать налоги на потребление и природные ресурсы. Нужно повысить и налоги на имущество. Смена демографической парадигмы станет серьезным испытанием для социального государства. Тем важнее умение общества помочь себе самому. Гражданское участие, работа на общественных началах, различные товарищества и местные инициативы важны как никогда.

Кстати, ослабление зависимости от роста не означает отказа от шансов на рост. Там, где будет наблюдаться резко растущий спрос на товары и услуги, Европа, предлагающая устойчивую продукцию и политико-экономические решения проблем, не может и не должна выбыть из игры. В противном случае ей угрожает регресс, сопровождаемый острыми конфликтами, связанными с распределением сокращающегося ВВП. Главный показатель при этом не абсолютная величина ВВП, а его доля на душу населения. Пока она будет находиться на высоком уровне (а желательно еще и расти), даже общество с сокращающимся населением сможет сохранить уровень благосостояния.

2. Пределы роста — рост пределов

Когда в 1972 г. группа авторов во главе с Деннисом Медоузом по поручению Римского клуба провела и опубликовала исследование «Пределы роста», эффект был подобен разорвавшейся бомбе[47]. Это одна из тех редких книг, о которых можно сказать, что они изменили наш взгляд на мир. Книга разошлась тиражом в 12 млн экземпляров и была переведена более чем на 30 языков. Все крупные газеты и журналы откликнулись редакционными статьями. Слоган «неудобная правда», которым 35 лет спустя вооружился бывший вице-президент США Эл Гор, начав борьбу с изменением климата, впервые упоминается именно в данном исследовании. Книга стала Библией международного экологического движения, образное выражение «пределы роста» — общепринятым оборотом речи, а сам Медоуз — признанным научно-нравственным авторитетом.

Хотя прогнозам 1972 г. не суждено было сбыться, сегодня не только «зеленые», а все здравомыслящие люди говорят о невозможности безграничного роста на ограниченной планете. Те же, кто утверждает, что природные законы вовсе не определяют незыблемые границы экономического роста, что изобретательский гений человека может раздвинуть эти пределы, рискуют прослыть еретиками. А ведь сами авторы доклада указывали на то, что описывают лишь возможные сценарии, которые совершенно не обязательно реализуются: «Неужели человечество в самом деле обречено на рост лишь до определенного предела, чтобы затем снова скатиться к жалкой жизни? Только в том случае, если сохранятся нынешние предпосылки развития. У нас достаточно доказательств того, что человек обладает сообразительностью, изобретательностью и приспособляемостью». Авторы предложили использовать сконструированную ими схему «как инструмент для определения возможного влияния технического прогресса на пределы роста»[48].

В этом отношении сигнал тревоги, поданный в 1972 г., был услышан, хоть сам Медоуз сегодня считает, что то был глас вопиющего в пустыне. Разве он не был прав в своих мрачных прогнозах? Человечество по-прежнему молится золотому тельцу роста. Государства, за редкими исключениями, не смогли согласовать необходимые договоры по охране окружающей среды. Тенденции в экологии по большому счету по-прежнему негативны: выбросы парниковых газов увеличиваются, животные вымирают, растения исчезают, территории, занимаемые влажными тропическими лесами, сокращаются, Мировой океан загрязняется, сельскохозяйственные земли деградируют, засушливые зоны расширяются. Дела обстоят именно так. Не желающая обуздывать свои растущие аппетиты потребительская цивилизация и растущее мировое население дрейфуют по направлению к экологическим и социальным деформациям.

Что Медоуз недооценил тогда (как недооценивает и сегодня), так это противодействующие силы, эффективные повсюду: сотни тысяч ученых разрабатывают экологические технологии и продукцию; множество экологических объединений и гражданских инициатив толкают вперед политику и экономику; компании наперегонки создают экологическую инновационную продукцию; распространяется современное экологическое законодательство, а вместе с ним и профессиональная организация охраны окружающей среды; растет осведомленность общественности в экологических вопросах; для подросшего поколения экология уже не иностранное слово. Экологическая картина последних 40 лет довольно пестрая. К плюсам можно отнести отказ промышленного производства от химических веществ, повреждающих озоновый слой, что позволило в значительной мере повысить качество воздуха в Европе и Северной Америке. По сравнению с 1970-ми гг. значительно улучшилось биологическое состояние наших рек и озер. Неуклонно исправляется положение в химической промышленности, некогда самой грязной и опасной. Успешно сдерживается загрязнение почв тяжелыми металлами — огромная проблема в 1960–1970-е гг. Сельское хозяйство с большей осторожностью пользуется пестицидами. Во многих странах отказались от таких вредных веществ, как асбест и ДДТ. Реорганизована промышленность по переработке отходов, исчезли стихийные свалки, мусор сортируют и пускают во вторичную переработку. Отдохнули наши леса, которым еще 30 лет назад предрекали скорую гибель; их площадь в Европе увеличивается. Вопреки всем пророчествам повысилась безопасность пищевой продукции. Несмотря на увеличение объемов производства, снижается энергопотребление многих предприятий. Приостанавливается строительство новых АЭС, все более широкое применение находят возобновляемые источники энергии. С момента публикации «Пределов роста» средняя продолжительность жизни в мире на фоне экологических успехов увеличилась на 10 лет, детская смертность понизилась почти на две трети.

Немалой долей этих успехов мы обязаны докладу Римского клуба. Он существенно способствовал ускорению экологической перестройки промышленного общества. Основной вопрос сейчас состоит в том, насколько быстро развивается процесс трансформации и возьмет ли он верх, прежде чем грянут экологические кризисы. На первом этапе экологических преобразований в 1970-е гг. важно было прежде всего не допустить дальнейшего загрязнения воздуха, спасти от биологической смерти леса и реки и поставить под контроль использование особо вредных веществ, широко применявшихся на тот момент в промышленных обществах, — тяжелых металлов, двуокиси серы, оксидов азота, ядовитых химикатов. Сегодня главная задача состоит в том, чтобы повысить эффективность ресурсопотребления и ускорить переход к возобновляемым видам энергии.

Экскурс: сначала умирает лес, затем человек

Кто еще помнит панику по поводу вымирания леса, которая охватила Германию в первой половине 1980-х гг. и немало содействовала успеху «зеленых»? «В каждой шишке яд»[49], — писал журнал Stern в 1981 г. Spiegel поддал жару, поместив в одном из номеров редакционную статью, опиравшуюся на исследования геттингенского почвоведа Бернарда Ульриха, которое было опубликовано в 1979 г. и предсказывало вымирание большей части немецких лесов в течение 5 лет. Ущерб, нанесенный лесам на обширных пространствах Центральной и Северной Европы в 1970-е гг., и впрямь был немалым. Причиной тому стали прежде всего выбросы двуокиси серы электростанциями и промышленными предприятиями, расплодившимися по всей Европе. Почти каждый ребенок знал тогда, что такое кислотный дождь. Оксиды азота, озон и тяжелые металлы также наносили лесу сильные удары. Проблема усугублялась старением лесов и неправильным хозяйствованием (в частности, избытком монокультур). Первый общефедеральный мониторинг состояния леса, проведенный в 1984 г., показал, что треть всех деревьев повреждена. Однако понятие «повреждения нового типа» объединило множество различных явлений. Фотографии с изображениями лысых пихт, мертвых ветвей и безлистых вершин деревьев, которые тогда потрясли общественность, были сделаны в основном в Гарце и Рудных горах, особенно пострадавших от угольных теплоэлектростанций Чехословакии, ГДР и ФРГ. Так что паника из-за якобы необратимого вымирания лесов возникла не на пустом месте. Но к тому времени, когда тема распалила умы в Германии (во Франции слово «le Waldsterben» так и осталось иностранным), уже наметились перемены к лучшему.

В общемировом масштабе концентрация диоксида серы достигла пика к 1973 г. Этот вопрос был главным на Стокгольмской конференции ООН по проблемам окружающей среды 1972 г., ставшей отправной точкой для разработки целого ряда международных программ по ограничению использования вредных веществ. В 1979 г. была принята Женевская конвенция о трансграничном загрязнении воздуха на большие расстояния. В 1983 г. она вступила в законную силу, став первым международным документом, имеющим обязательную силу и принятым в целях сокращения выбросов вредных веществ; за ней последовал Хельсинкский протокол 1985 г. по сокращению выбросов серы по меньшей мере на 30 %, затем в 1988 г. был принят Софийский протокол о контроле над выбросами оксидов углерода. Протесты против исчезновения лесов стали стимулом к подписанию первых многосторонних соглашений об охране окружающей среды. Это позволило добиться значительного улучшения качества воздуха и состояния лесов. Свое дело сделали фильтрационные установки для электростанций и заводов, катализаторы для автомобилей, широкомасштабное известкование лесной почвы. К 2003 г. выбросы диоксида серы сократились на целых 88 %, оксидов азота — на 50 %[50]. Крах промышленности в странах Восточного блока и закрытие угольных ТЭС в бывшей ГДР также снизили загрязнение воздуха.

В 2003 г. федеральный министр экономики Рената Кюнаст заявила, что «исчезновение лесов» приостановлено. Данные, полученные европейскими соседями, это подтверждали. Негативные тенденции были остановлены. Состояние леса стабилизировалось, хотя часть древесного массива все еще имеет значительные повреждения[51]. И даже после чрезвычайно жаркого и засушливого лета 2003 г., нанесшего немецким лесам серьезный ущерб, состояние зеленых массивов довольно быстро пришло в норму. Самая серьезная угроза здоровью леса исходит сегодня от изменения климата. Не проходят бесследно повышение температуры, засухи, ураганы. Но леса не гибнут, напротив, их территории расширяются. За последние 20 лет лесные массивы в Европе (исключая Россию) выросли на 17 млн га, из них на Германию пришелся 1 млн га, что составляет 10 % всех занятых лесом площадей в Европе. Европейские леса сегодня гуще и выше, чем 20 лет назад. В Европе в общей сложности 56 млн га объявлены природоохранной зоной, из них 30 % находятся в России. Каждый год природоохранная зона увеличивается на 0,5 млн га[52].

Чему нас учит эта история? Экологические угрозы сегодня не менее реальны, чем в 1972 г., когда был опубликован доклад «Пределы роста». Если мы не предпримем контрмер, потери будут громадны. Поэтому критика экологического фатализма вовсе не дает права на бездумную тактику «продолжать в том же духе». Мы не можем рассчитывать на то, что все обойдется. Не проведя радикальные изменения производственных процессов и продукции, энергетической и транспортной систем, мы рискуем столкнуться с непредсказуемыми последствиями. Это может случиться, но этого можно избежать, вот что важно. Чтобы одуматься, достаточно вспомнить Кассандру. Сбудутся ли ее предсказания, зависит от нас.

В стратегию экологического обновления Медоуз и его школа особого вклада не внесли. Если экологическое спасение в самом деле заключается в немедленном переходе от роста к самоограничению, тогда надежды на предотвращение коллапса цивилизации действительно мало. На ближайшие десятилетия все системы по-прежнему запрограммированы на рост. Поэтому нужно приложить максимум усилий для того, чтобы отделить реальный сектор экономики от потребления природных ресурсов, другими словами, уменьшить экологический след человечества, одновременно наращивая благосостояние широких масс. Тут мнения расходятся. Для Медоуза, если не произойдет поворот в сторону ограничения, все попытки вывести природопользование на устойчивый уровень без уменьшения уровня потребления природных ресурсов — «бесплодные усилия любви». С его точки зрения, преодолеть экологический кризис возможно, лишь резко понизив степень потребления состоятельной части человечества. Если мы уже сегодня превышаем пределы прочности экосистемы в 1,5 раза, то помочь тут может только значительное сокращение производства и потребления, и точка. Ученый убежден, что революция эффективности и возобновляемые источники энергии не смогут ослабить нагрузок на экологию, вызываемых потреблением все возрастающего населения Земли. Перерасход ресурсов сведет на нет все завоевания в сфере эффективности. Технические инновации могут в лучшем случае отсрочить коллапс, но не предотвратить его. В этом мнении Медоуз непоколебим с 1972 г. Он уже тогда писал, что «технологический оптимизм не просто обычная, но и очень опасная реакция» на «пределы роста», поскольку лишь отвлекает от «главной проблемы — безудержного роста в пределах ограниченной системы»[53]. И государственные меры по охране окружающей среды, с точки зрения Медоуза, борются только с симптомами болезни роста, поразившей всю современную цивилизацию. Экономический уклад и образ жизни, опирающиеся только лишь на рост, обречены рано или поздно перейти фундаментальные пределы экосистемы. Следствием могут стать тяжелые кризисы: голод, экономическая депрессия, снижение продолжительности жизни. Человеческая цивилизация будет отброшена на грань выживания.

Экология: искушение авторитаризмом

В 1972 г. в первом издании книги «Пределы роста» авторы предсказывали, что в случае сохранения темпов роста экономики и населения к 2020 г. нас ждет резкий спад производства продовольственных и промышленных товаров из расчета на душу населения. И тогда удел мира — погружение в тотальный ресурсный кризис: истощение запасов питьевой воды, замедление темпов нефтедобычи, нехватка индустриального сырья, чрезмерная эксплуатация сельхозугодий и тотальное загрязнение воздуха приведут к кризису цивилизации. Через некоторое время понизится продолжительность жизни человека и резко сократится мировое население. Рекомендации, которые команда Медоуза обосновывала своими, казалось бы, неопровержимыми компьютерными расчетами, сводились к строгому ограничению экономического фактора и роста населения, вступив таким образом в латентное противоречие с либеральным политическим и экономическим миропорядком. Примечательно, что авторитаристская тенденция доклада почти не обсуждалась (по крайней мере в экологических кругах). Между тем, если единственное спасение в том, чтобы «подчиниться природным пределам роста», такой авторитаризм неизбежен[54]. Если человечество не подчинится добровольно, то добиваться этого придется либо принуждением со стороны государства, либо к покорности понудит крах промышленной цивилизации. Поскольку корень зла для Медоуза — рост, то и экологического коллапса можно избежать только посредством перехода в «состояние равновесия». Это касается как роста населения, так и экономической активности, из чего следует, что а) рождаемость не должна превышать смертность и б) инвестиции не должны превышать износ капитала[55]. Первое требует рестриктивной демографической политики, второе — тотального государственного контроля в экономике. Нетрудно заметить, что такая позиция вступает в противоречие с индивидуальной свободой и рыночной экономикой.

Правда, сегодня Медоуз утверждает, что катастрофа несколько откладывается. К перечисленным ранее кризисным факторам добавился еще парниковый эффект, обостряющий проблему водообеспечения и продовольственного снабжения. Не будет воды в достаточном количестве — понизятся сельскохозяйственные урожаи. Время пошло. Следуя логике Медоуза, чрезмерная эксплуатация возможностей планеты неотвратимо приведет к понижению уровня промышленного производства и сельскохозяйственных урожаев. Также сократится до приемлемого для планеты уровня и население. Поскольку человечество, судя по всему, не готово добровольно умерить свои запросы, ограничить его численность и потребление вынудят экономические кризисы. С погружением промышленного Модерна в сумерки нависает опасность и над демократией и свободой: когда физические резервы планеты на исходе, «практически нет шансов на процветание свободы, демократии и многих нематериальных ценностей, которые нам так дороги»[56]. Представление о том, что мы сможем сохранить прежний жизненный уровень и при этом бедные народы будут постепенно богатеть, такая же иллюзия, как и надежда на то, что «при помощи волшебной техники» можно избежать великого коллапса. Разговоры об устойчивом развитии для Медоуза еще один большой самообман. Вносить превентивные коррективы уже слишком поздно. Остается только одно средство — как можно лучше подготовить наши общества к предстоящим экологическим, экономическим и социальным потрясениям. Демократии по своей структуре созданы для истощения экологических систем, поскольку партии и правительства покупают лояльность к себе все новыми актами благотворительности, расплачиваться за которые предстоит в будущем. В этом смысле наращивание экологических долгов лишь оборотная сторона растущих финансовых долгов: покупай сейчас, плати позже (buy now, pay later). На совместимость демократии и устойчивого развития Медоуз смотрит скептически: «У людей очень узкий временной горизонт. Если они хотят решить такие глобальные проблемы, как, например, изменение климата, то временной горизонт должен составлять 30, 40, а то и 50 лет. Политики же планируют только до следующих выборов. Поэтому вряд ли дело дойдет до обязательных к исполнению договоров по охране климата»[57]. Антропологические аргументы здесь накладываются на сомнения в том, что демократия сможет политическими методами отстоять долгосрочные интересы общественного благосостояния. Антропологическое доказательство звучит так: мы все время бросаем мяч за черту видимости. Иными словами, совершаем поступки, чреватые долгосрочными последствиями, которые мы не в состоянии предвидеть. И даже осознав последствия, мы не в состоянии действовать в соответствии со своим пониманием, так как все наши чувства, мысли и поступки диктуются сиюминутными побуждениями: немедленным удовлетворением потребностей, страхом реальной угрозы или погоней за удовольствиями. Гюнтер Андерс называет это «устарелостью человека»[58].

Нельзя не заметить в этих тезисах крайне культур-пессимистический, почти уже экодарвинистский крен: пределы роста для человечества далеко позади, и оно не в силах дать задний ход. Инновации в данном случае не помогут. Поэтому на путь сокращения своих потребностей человечество развернут кризисы, они же поставят его на экологически приемлемую ступень. При этом Медоуз как эмпирически, так и ментально невольно конструирует будущее по образцу настоящего. Он, правда, учитывает возможность повышения эффективности ресурсопотребления и большего распространения возобновляемых источников энергии, но это прогресс в частностях. Он может лишь отсрочить катастрофу, а чтобы предотвратить крах, необходимо остановить подъем экономики. С такой точки зрения устойчивый рост просто невозможен. «Большой скачок» к экологическому укладу экономики в самом деле не вытекает из статус-кво — для этого тут слишком много неизвестных. Мы можем лишь наращивать потенциал и наметившиеся сегодня тенденции зеленой революции. Гарантии, что они реализуются, успев предотвратить надвигающиеся катастрофы, у нас нет. Но в любом случае конструктивнее видеть в будущем «универсум возможностей» (Эрнст Ульрих фон Вайцзеккер), чем фатум. Мысль о том, что человеческий род благодаря своей изобретательности может преодолеть критическую нехватку ресурсов, Медоузу не приходит в голову. Но ведь именно способность к техническим и социальным инновациям и отличает человека от остальной природы. По этой причине будущее нельзя предсказать, проецируя на него настоящее.

Разговоры о неподвижных пределах роста, с которыми под угрозой гибели должно примириться человечество, имеют не только экономическое измерение. Вопрос о том, видим ли мы будущее открытым, поддающимся реформированию пространством или эрой крайнего дефицита, важен и для демократической политики. Норвежский специалист по экономике окружающей среды Йорген Рандерс, многолетний соратник и соавтор Денниса Медоуза, в докладе, написанном к 20-й годовщине Конференции в Рио-де-Жанейро, открыто симпатизирует авторитарной модели[59]. Он идет даже дальше, чем Медоуз, который полагает, что парламентские демократии всегда будут стремиться к максимальным краткосрочным выгодам, жертвуя долгосрочными интересами человечества. Для Рандерса решение дилеммы — «добрый диктатор». Он напоминает историю Древнего Рима, где в военное время назначали единоличного правителя, который «без долгих разговоров быстро принимал решения». Избранные парламенты могли бы воспользоваться этим примером и на ограниченный срок назначать подобного доброго диктатора, который должен «вести климатическую политику во благо людей».

Трудно поверить: ленинская теория авангарда в экологическом облачении. Но тогда вполне логично, что образцом Рандерсу служит Коммунистическая партия Китая. Китайская государственная партия для него и есть тот «добрый диктатор, который делает благие дела, а поэтому не так уж плохо, что партия наделила себя этой властью». Рандерс в восторге от централистски-авторитарного руководства, которое может реализовывать крупные проекты, не пускаясь в общественные дебаты и не обращая внимания на тех, кого они затрагивают. Мне при этом вспоминается знаменитая гидроэлектростанция «Три ущелья», построенная в буквальном смысле слова без оглядки на потери: в ходе строительства было затоплено 13 крупных и 140 мелких городов, а также 1350 деревень; уступая место водохранилищу длиной 600 км, 1,2 млн человек покинули родные места, через 5 лет после окончания строительства правительство переселило еще 300 000 человек. Публичная критика этого воистину фараонова проекта была запрещена, протестующих ждало заключение или другие крупные неприятности. После интервью телеканалу ARD, содержавшего критику, активист Фу Ханькай был жестоко избит, вследствие чего оказался практически парализован[60].

Но об этом Рандерс не рассказывает. Он нахваливает строительство железнодорожных трасс для скоростных поездов: «Благодаря тому, что решения принимают централизованные структуры, права на землю некоторых проживающих в том районе людей не являются тормозом для строительства. Железные дороги прокладывают с невероятной скоростью, хотя и за счет тех, чьи интересы не учитываются». Лес рубят, щепки летят, не правда ли?

Благом Рандерсу видится не только политическая монополия КП Китая, но и отсутствие правового государства: там, где претензии к властным органам не имеют шансов на успех, не бывает и проволочек при выполнении более или менее целесообразных экологических решений. Только «добрый диктатор» одним росчерком пера может снести сотню устаревших бумажных фабрик и построить вместо них огромный целлюлозно-бумажный комбинат, отвечающий самым высоким экологическим требованиям, игнорируя при этом рабочих старых фабрик, которые потеряли работу. Комментарий Рандерса: «Подобные решения в перспективе полезны для окружающей среды, но в демократических обществах их сложно претворить в жизнь. В долгосрочной перспективе это имеет огромные экологические преимущества, хотя в краткосрочной перспективе наносит ущерб некоторым людям». По этой же причине надо приветствовать запрет на деятельность независимых профсоюзов.

Утверждая, что «китайцы решили проблему климата», Рандерс весьма идеализирует крайне противоречивую внутриполитическую ситуацию в стране. Вовсе даже не решили. Темпы роста выбросов CO₂ в Китае приблизительно совпадают с экономическими: по официальным данным, в 1997–2010 гг. — 7,5 % в год, по неофициальным — 8,5 %[61]. Объем выбросов на душу населения (7,2 т) заметно превышает общемировой среднестатистический показатель. Хоть доля возобновляемых источников энергии с 1992 г. выросла в 4 раза, уголь по-прежнему остается основой китайского энергоснабжения. Китайское руководство утвердило масштабные планы по повышению доли солнечной и ветровой энергии, эффективности энергопотребления и лесонасаждений. Но до устойчивого развития стране еще довольно далеко. Да и представляя Коммунистическую партию «добрым диктатором», Рандерс скорее выдает желаемое за действительное, игнорируя закоренелую коррупцию и обогащение номенклатуры, неизбежные при отсутствии правового государства, общественного контроля и разделения властей. Наконец, Рандерс упускает из виду, что мнимое преимущество «централизованного правления» ведет к тому, что никто не слышит критику, не рассматривает альтернативные предложения, не учитывает многоаспектность задач. Поэтому в конечном итоге процедура обсуждения эффективнее авторитарных способов принятия решений. Конечно, это занимает больше времени, но, как правило, приносит лучшие результаты. А учет критических голосов в конце концов дает шанс достичь консенсуса, а не просто определить победителей и побежденных.

Невозможно отрицать, что неотъемлемой частью парламентской демократии является движение в сторону «больше»: там больше мест в детских садах, здесь больше пособий на детей, а еще гарантированная минимальная пенсия, улучшенный уход за престарелыми, бесплатное обучение, новые концертные залы, которые в случае чего можно построить и в кредит. Правительство, которое не обещает построить государство благосостояния, рискует потерять власть. И все-таки пессимисты вроде Медоуза недооценивают способность демократий учиться на своих ошибках и одновременно переоценивают шансы авторитарных режимов в будущем. Представление о том, что граждане только и делают, что пытаются урвать кусок, не думая о перспективе, чистая карикатура. Граждане все-таки хотят получать информацию и быть участниками процесса, а еще они хотят, чтобы их принимали всерьез, и настаивают на справедливости и более-менее честном распределении налогов.

То, что Германия стала лидером в деле охраны окружающей среды и экологических технологий, явилось следствием многолетнего существования в стране оппозиции и критики. Поклонники авторитаризма упускают из виду значение обратной связи для повышения экологической грамотности при демократических режимах. Гражданские инициативы, критически настроенные СМИ, политический плюрализм и свободные выборы — незаменимый катализатор перемен. Помимо функциональной роли важно фундаментальное значение экологической политики. Ее смысл и цель не просто выживание человечества. Слова Ханны Арендт «Цель любой политики — свобода» имеют отношение и к зеленой политике. Речь идет о том, чтобы дать возможность будущим поколениям самостоятельно распоряжаться своей жизнью. Эта цель должна определять и нашу политику. Заигрывание с авторитаризмом губительно для экологии.

Горючее индустриального общества на исходе?

Центральное место в манифесте «Пределы роста» занимает предостережение о том, что истощение запасов индустриального сырья ведет к концу роста. Индустриальное общество подобно работающему на высоких оборотах мотору, куда скоро перестанет поступать топливо. Исследовав 19 незаменимых для современной промышленности видов сырья, авторы пришли к выводу, что с учетом экстенсивного роста 12 из них закончатся менее чем через 40 лет. Даже если бы было открыто впятеро больше месторождений, чем было известно на тот момент, истощение ресурсов можно отсрочить лишь на пару десятилетий[62]. Так или иначе, в обозримом будущем следует ожидать истощения запасов алюминия, меди, золота, серебра, олова, свинца, газа, нефти, ртути, молибдена, цинка и вольфрама, сопровождаемого резким повышением цен. Реальность, однако, подтверждает скорее ограниченность подобного рода прогнозов.

Классическим примером того, как при помощи замены можно решить экологические проблемы и проблему дефицита сырья, является ртуть. Вредная для здоровья, ртуть практически исчезла из батареек, зубных пломб и термометров. С начала 1970-х гг. ее потребление понизилось на 98 %, цена — на 90 %. Потребление же золота после выхода в свет «Пределов роста» увеличилось настолько, что сегодня превышает объем разведанных на тот момент месторождений в 8 (!) раз. В начале 1970-х гг. добыча оценивалась в 10 980 т, и авторы доклада предсказывали, что к концу XX в. запасы будут полностью истощены. В реальности же за последние 40 лет было добыто 81 410 т золота, в то время как разведанные запасы оцениваются в 51 000 т. На примере золота и других металлов можно наблюдать парадоксальный феномен, как по мере потребления растут разведанные запасы. Но это не означает, что они бесконечны. Однако даже если не будут открыты новые месторождения, срок потребления доступного нам золота можно существенно продлить, применяя более эффективные способы добычи, пуская сырье во вторичную переработку и заменяя его другими веществами. Разведанные месторождения меди в 1970 г. оценивались в 280 млн т. За эти годы было использовано около 400 млн т, и сегодня доступные резервы меди оцениваются примерно в 700 млн т. Датский статистик Бьёрн Ломборг, известный enfant terrible экологического движения, опубликовал эти данные в престижном американском журнале Foreign Affairs[63]. Он, несомненно, перегибает палку, когда, опираясь на очевидный факт неоправдавшихся мрачных прогнозов Римского клуба, возносит панегирик росту, не задаваясь вопросом о типе роста.

В дефиците лишь несколько стратегических ресурсов. В среднесрочной перспективе мы можем испытать дефицит фосфора, главного компонента удобрений. Фосфаты способствуют росту растений. Пика мировое производство фосфатов может достигнуть уже к 2035 г., полное истощение природных запасов фосфора (в зависимости от интенсивности спроса) может наступить уже через 80–120 лет[64]. Для промышленного сельского хозяйства фосфатные удобрения незаменимы. Поэтому автор научно-фантастических романов Айзек Азимов назвал фосфор «бутылочным горлышком жизни»[65]. Однако в длинной цепочке от месторождения до потребителя продуктов питания мы несем огромные потери, оцениваемые примерно в 80 %. Аграрии применяют удобрения в чрезмерных количествах. Вымываемый фосфор способствует эвтрофии вод. Регенерация сырья из сточных вод и их осадков, жидкого навоза, растительных остатков и костной муки до сих пор едва ли возможна. Со спадом предложения и ростом цен ситуация изменится. Не будет хватать фосфора — повысится внимание к экологическому растениеводству. Еще одна альтернатива — активация труднорастворимых фосфатов. Благодаря деятельности почвенных бактерий фосфаты растворяются, что делает возможным усвоение фосфора растительными организмами. Это позволит значительно сократить потребность в искусственных удобрениях.

Словом, предсказанная сырьевая катастрофа не наступила и даже не надвинулась. Но этот факт вовсе не санкция на безудержное разбазаривание ресурсов. С экологической точки зрения лучше не выскребать накопленные в земной коре вещества до последнего грамма. Техника добычи сырья, как правило, связана с грубым вмешательством в ландшафт. Охота за благородными металлами, рудой, минералами, нефтью сопровождается вырубкой лесов, заражением грунтовых вод, занесением в почву ядовитых химикатов. Первичная обработка сырья требует высоких энергетических затрат. Тяжелая промышленность — один из главных источников выбросов CO₂ и других вредных веществ. Сырьевой голод приводит к политическим и военным конфликтам. Во многих странах — поставщиках сырья господствуют более жесткие или более мягкие авторитарные режимы. Условия труда на шахтах чудовищны, прибыль заполняет карманы коррумпированной элиты. Мировое соперничество за стратегические ресурсы, обострившееся вследствие сырьевого дефицита в Китае, не особо считается с правами человека и охраной природы. Велик соблазн ограничить сырьевую политику лишь добычей сырья, оставив на обочине развитие и демократию[66]. Все эти факты говорят о том, что нам следует минимизировать ресурсопотребление посредством экономии редкого сырья, повышения эффективности потребления в 5–10 раз и введения замкнутых безотходных производственных циклов. Параллельно необходимо ввести обязательные социальные и экологические стандарты добычи и переработки сырья. При этом межгосударственные договоры и новые альянсы гражданского общества будут подкреплять друг друга. Без многолетнего упорного лоббирования Инициативы прозрачности деятельности добывающих отраслей (Extractive Industries Transparency Initiative) американский конгресс, вероятно, не принял бы Закон о реформировании Уолл-стрит и защите потребителей, или Закон Додда — Франка (The Wall Street Reform and Consumer Protection Act), сделавший достоянием общественности финансовые потоки сырьевых компаний, зарегистрированных на Нью-Йоркской бирже, — в каждой стране, для каждого проекта[67].

В энергетике, кровеносной системе индустриального общества, и речи не идет об истощении запасов, и в первую очередь благодаря потенциалу возобновляемых видов энергии, который мы пока используем ничтожно мало. Но так же обстоят дела и с запасами угля, нефти и газа. Вопреки широко распространенному мнению в ближайшие десятилетия не предвидится нехватки ископаемых энергоносителей. Оттмар Эденхофер, ученый Потсдамского института исследований климатических изменений и ведущий специалист по окружающей среде современности, исчисляет запасы ископаемых источников энергии, которые еще скрываются в земной коре, в 12 000 Гт. При этом 1 Гт равен такой мелочи, как 1 млрд т. Так что проблема не в истощении ископаемых ресурсов, а в их перерасходе. Это имеет отношение прежде всего к выбросам углекислого газа, высвобождающегося при его сжигании. По данным Межправительственной группы экспертов по изменению климата, членом которой является в том числе и Эденхофер, атмосфера в состоянии абсорбировать еще 230 Гт углекислого газа, после чего температура повысится более чем на 2 °C. Если мы хотим избежать кумулятивных эффектов, например таяния почв в регионах вечной мерзлоты, повышение концентрации CO₂ в атмосфере недопустимо. В реальности же добыча нефти и газа растет с такой скоростью, что следует предполагать повышение температуры на 4 °C. Прибавьте сюда и современные планы по нефтедобыче, когда вместо сегодняшних 93 млн баррелей в день к 2020 г. уровень добычи достигнет 110 млн. Лидируют в этом направлении США и Канада[68]. Другие экологические нагрузки, связанные со сжиганием нефти, угля и газа, также влекут за собой побочные явления, расплачиваться за которые приходится всем: заболевания дыхательных путей, повреждение зданий, перерасход воды, заражение почв и вод — лишь несколько пунктов в этом списке. С этой точки зрения цены на ископаемые энергоносители еще слишком низкие, чтобы компенсировать последствия их использования в народном хозяйстве.

Новый нефтяной бум?

Если запасы угля и газа опасений не вызывают, то что касается нефти, некоторые ученые считают, что пик мировой добычи пройден. Объемы нефтедобычи в отдельных странах свидетельствуют о том, что 64 страны уже достигли максимума или оставили его позади, в частности Россия, Мексика и Норвегия[69]. Согласно исследованию крупнейшего международного финансового конгломерата Citigroup, Саудовская Аравия, первый в мире нефтедобытчик, если ее собственное энергопотребление будет по-прежнему расти, к 2030 г. может стать нетто-импортером. Страна использует для собственных нужд четверть гигантского объема добываемой нефти, и нефтепотребление растет на 8 % ежегодно. Если уровень этого чрезмерного энергопотребления не понизится, экспортный потенциал будет сведен к нулю[70]. Судя по всему, эти расчеты так и останутся на бумаге, поскольку Саудовская Аравия намерена увеличивать инвестиции в энергоэффективность и производство солнечной энергии. Тем не менее рост энергопотребления стран-производителей значительно понизит предложение на нефтерынке. Насколько это понижение будет компенсировано повышением предложения в другом сегменте, вопрос открытый.

Цены растут, когда появляется диспропорция между спросом и предложением. Но данный процесс не носит строго линеарного характера, поскольку повышение цен способствует освоению новых месторождений и более интенсивной эксплуатации старых, иными словами, повышает предложение. Одновременно повышение цен уменьшает спрос, понуждая либо к более экономному потреблению, либо к переходу на другие энергоносители. Это хрестоматийное явление часто наблюдается в жизни. Поэтому к прогнозам о непомерном повышении цены на нефть в ближайшие десятилетия следует относиться с осторожностью, тем более что она во многом зависит от конъюнктуры рынка.

Когда исследовательская группа во главе с Донеллой и Деннисом Медоузами в начале 1970-х гг. опубликовала свои расчеты «пределов роста», мировые разведанные на тот момент запасов нефти оценивались примерно в 600 млрд баррелей. Через 40 лет нефтедобыча составила 760 млрд, а общемировые запасы оцениваются в 1,2 трлн[71].

С нефтепотреблением растут и разведанные месторождения. Чем объяснить этот парадокс? Новыми технологиями нефтедобычи, открытием новых месторождений, более эффективным освоением месторождений в труднодоступных регионах (Мировой океан, Арктика), разработкой нетрадиционных углеводородов (смолы, нефтеносный песок). Повышение цен оправдывает нефтедобычу в труднодоступных районах по дорогостоящим технологиям. С экологической точки зрения это плохая новость, поскольку переход на нетрадиционные способы добычи сопровождается высокими затратами энергии и повышением уровня вредных выбросов, а также разрушительными для хрупких экосистем последствиями. Вместе с тем — и это хорошая новость — повышение цен ведет к росту эффективности и тем самым к уменьшению зависимости национальной экономики от нефти. С 2005 г. четко прослеживается тенденция уменьшения зависимости роста экономики в высокоразвитых промышленных странах от потребления нефти.

Открытие новых месторождений, новые технологии добычи нефти и газа меняют геополитическую картину, важность этого пока можно осознать лишь частично. США, десятилетиями испытывавшие зависимость от импорта нефти, как наркоман от дилера, снова превращаются в нефтегиганта. Несмотря на страшную катастрофу 2010 г. в Мексиканском заливе, государство выдает все больше лицензий на нефтеразработки. В то же время в Соединенных Штатах наблюдается настоящий газовый бум. Особенно обширны в стране месторождения сланцевого газа. Лишь в конце 1990-х гг., освоив процедуру гидроразрыва пластов (fracking), мы получили технологию, которая придает их разработке экономический смысл. При этом способе часто приходится бурить землю на несколько километров вглубь, до сланцевых пластов, а затем продвигаться горизонтально. После чего в скважину под высоким давлением подается смесь из воды, песка и химикатов, которая взрывает твердые породы, высвобождая газ. Похожая технология применяется и в нефтедобыче. В США открыто более 20 обширных сланцевых отложений. Там «черное золото» можно добывать по цене 50–65 долларов за баррель — при нынешней рыночной цене около 90 долларов. Согласно исследованию Гарвардской школы бизнеса (Harvard Business School), к 2020 г. производство нефти в США возрастет с нынешних 8 до 11,2 млн баррелей в день. Если это случится, страна вытеснит Россию со второго места в ряду крупнейших нефтедобытчиков, уступив только Саудовской Аравии[72]. Тогда зависимость США от импорта понизится. Стойкая тенденция к снижению наметилась в США еще в 2005 г. — тогда страна импортировала до 60 % необходимой нефти, в 2012 г. — лишь 42 %.

У защитников окружающей среды метод гидроразрыва пластов вызывает сильные возражения. Критики опасаются, что химические вещества, в том числе канцерогенные, к которым относится, например, бензол, могут проникать в слои с грунтовыми водами. Кроме того, метод предполагает огромные затраты воды. Это может несколько ослабить эйфорию, вызванную новым газовым бумом. Как раз на Среднем Западе и юге США нехватка воды становится серьезной проблемой, что показала сильная засуха 2012 г. Если потребление воды газовой и нефтяной отраслями встанет на пути у сельского хозяйства, кран перекроют явно не американским фермерам.

Всесторонне изучив вопрос, немецкое Федеральное ведомство по охране окружающей среды в сентябре 2012 г. рекомендовало ужесточить требования к безопасности при выдаче лицензии на добычу газа из пластов глубокого залегания. В водоохранных зонах гидроразрыв пластов проводить не рекомендовано. В настоящее время ведомство также не рекомендует его широкомасштабное применение[73]. Это значит «сейчас лучше не стоит, возможно, позже» — в зависимости от того, оправдают ли себя технологии. Учитывая потребность в угольных ТЭС как альтернативы возобновляемым видам энергии и большую роль газа на рынке теплоснабжения, дилемма весьма примечательная: неужели лучше импортировать газ из Сибири, где его качают, не испытывая особых экологических угрызений совести, чем добывать в собственной стране в подконтрольных условиях? Все-таки, по некоторым оценкам, запасов сланцевого газа в Германии хватит на 13 лет. Потребуется еще немало времени, прежде чем газ в нужном количестве можно будет заменить биогазом из устойчивых продуктов или синтетическим газом, производимым с использованием возобновляемых источников энергии. Есть ли будущее у сланцевого газа в Германии, во многом зависит от отношения населения. А учитывая сильное недоверие к концернам типа Wintershall или ExxonMobil, оно предсказуемо. Полная информация и своевременное гражданское участие вряд ли могут что-нибудь изменить.

В Австрии провалился даже пилотный проект по практической разработке метода экологически чистого разрыва пластов (clean fracking), особенностью которого является отказ от токсичных химикатов. Поступающий в недра жидкий «разрывной коктейль» (fractfluid) состоит исключительно из воды, бокситного песка и кукурузного крахмала. Он используется в пределах замкнутого водооборота и затем подвергается вторичной переработке. Гражданская инициатива, выдвинув лозунг «Виноград вместо Газограда», всколыхнула общественность. Проект был безропотно приостановлен еще до первого пробного бурения на шестикилометровую глубину. Авторы статьи на веб-сайте нефтегазового концерна OMV, разработавшего проект в сотрудничестве с горнопромышленным университетом Леобена, весьма лаконичны: «С экономической точки зрения проект в настоящее время нецелесообразен». Было ли тем самым сказано последнее слово, покажет время — запасов сланцевого газа в Нижней Австрии должно хватить на покрытие потребностей страны в течение 30 лет. Стоит ли принимать на веру подобные прогнозы, показывает пример Польши: в стране прогнозные запасы сланцевого газа пришлось сократить в 10 раз — с 5,3 трлн до 346–768 млн м3[74]. ExxonMobil уже отказалась от разработки польских запасов сланцевого газа: сложные геологические условия, завышенные расчеты и «чрезмерная бюрократия» отрезвили тех, кто грезил польским газовым бумом.

В Америке тоже нередко вспыхивают локальные протесты против гидроразрыва пластов. Пока большинство из них терпит неудачу. Для политических и экономических кругов новый способ добычи — прежде всего шанс добиться большей энергетической независимости и стимулировать собственное производство. Сегодня в США добывается больше газа, чем в России. С 2004 г. цена на него упала почти вполовину, американские индустриальные гиганты платят за газ на две трети меньше, чем в Германии, экономия на электричестве составляет 40 %[75]. Этот факт делает Америку привлекательной площадкой для строительства промышленных предприятий, особенно энергоемких, например химических или алюминиевых комбинатов. А через несколько лет США станут даже нетто-экспортером газа. Для этого газ будут сжижать посредством охлаждения и транспортировать на танкерах. 600 м3 газа при сжижении дают всего 1 м3, так что транспортируемые объемы невелики. Китай, где потребление газа растет стремительно, уже инвестирует в разработку газовых месторождений США. По завершении модернизации и расширении Панамского канала откроется транспортный путь в Азию. Если прибавить сюда Канаду, которая, несмотря на протесты экологов, судя по всему, решительно намерена осваивать залежи кировых песков, Северная Америка будет способна своими силами покрыть потребность и в нефти. Это в прямом смысле слова геополитическая революция. Некоторые говорят даже о наступлении эры нефтяного изобилия, в условиях которой Организация стран — экспортеров нефти (ОПЕК) потеряет свое значение[76]. Оборотная сторона нового нефтяного бума заключается в росте расходов и рисков, связанных с разработкой новых нефтяных месторождений, расположенных глубоко под водой или в отдаленных регионах, таких как Арктика. В то время как освоение новых месторождений становится все более затратным, старые, где добыча сырья дешевле, отходят на второй план. Стоит компании освоить половину запасов того или иного месторождения, кривая производительности резко падает, а затраты на разработку начинают стремительно расти. Мы достигли если не пика нефти (peak oil), то по крайней мере пика дешевой нефти (peak cheap oil). Времена дешевой нефти позади.

Так что у индустриального общества для постепенного отказа от нефти как базисного сырья помимо изменения климата существуют и серьезные экономические причины. Если цены вырастут (о чем свидетельствуют прогнозы), гарантированному снабжению конец. Половина потребляемой в Германии нефти поступает из Северного моря. Там ее добыча неуклонно сокращается. Высшей точки она достигла в 1999 г., когда добывалось около 6 млн баррелей в день. По прогнозам, к 2020 г. эта цифра упадет до 2 млн. При этом возрастет зависимость ФРГ от стран-поставщиков, обладающих высоким кризисным потенциалом. Сегодня никто не может сказать, что ждет страны Персидского залива через 10 лет. Ирак и Ливия по-прежнему далеки от стабильности, Иран и Венесуэла непредсказуемы, не самое уютное место и Нигерия. Зависимость мировой экономики от нестабильных режимов не очень способствует душевному спокойствию. Так или иначе, активизировать переход от ископаемого топлива к возобновляемым источникам энергии целесообразно по множеству причин — экологических, экономических и политических. Поэтому важно повысить конкурентоспособность альтернативной энергии. Для этого нужно повсеместно взимать плату за выбросы CO₂ и положить конец бесплатному использованию атмосферы в качестве свалки для парниковых газов. Эти инструменты тем более необходимы, что гипотеза о закате эры ископаемых энергоносителей по причине их истощения не подтверждается.

Если сырая нефть подорожает, повысится конкурентоспособность альтернативного топлива. Это прежде всего газ. Хотя за последние 10 лет потребление газа выросло на 31 %, разведанных месторождений сегодня на 60 % больше, чем в 1991 г., и постоянно открываются новые. По сравнению с углем газ обладает преимуществом: при производстве из него электричества высвобождается примерно в два раза меньше углекислого газа. Газовые ТЭС, которые легко регулировать, могут работать на возобновляемых источниках энергии. Наконец, газ можно использовать и как основное сырье в химической промышленности, и как транспортное топливо. При условии перехода с угля и нефти на газ улучшится мировой экологический баланс. Вместе с тем газовый бум таит в себе и опасность. США первыми рискуют поддаться искушению и угодить в газовую ловушку. Цена на газ в Америке сегодня настолько низкая, что эффективность энергопотребления и возобновляемые источники энергии могут отступить на задний план. Заказы на строительство новых ветряных электростанций уже резко сократились; только в Калифорнии, по некоторым сведениям, приостановлено до 14 000 ветрогенераторов. Свой вклад вносит и непоследовательная государственная политика по освоению возобновляемых источников энергии. Вместо того чтобы думать об эффективности и возобновляемых видах энергии, политики поддаются искушению наращивать темпы добычи газа и нефти: Drill, baby, drill! (Бури, детка, бури!)[77] При этом энергетическое расточительство в Америке уже давно не является показателем высокого уровня жизни и производительности. Остается лишь надеяться, что свой второй срок президент Обама посвятит более продуманной энергетической и климатической политике. В противном случае шансы на подписание международного договора по климату невелики. И Америка снова упустит возможность возглавить зеленую энергетическую революцию, для чего у нее есть все: высокие технологии, венчурный капитал, предпринимательский дух и изобилие солнца и ветра.

В среднесрочной перспективе можно предсказать, что нефть как промышленное сырье не исчезнет, но потеряет свое главенствующее значение в мировом энергопотреблении. На первый план выйдут возобновляемые источники энергии и газ. В транспортном секторе нефть постепенно будут вытеснять электричество, газ и агротопливо второго поколения. Отопление помещений и производство электричества также обойдутся без нефти. Ее использование должно ограничиться в наиболее высокопроизводительных отраслях, где смена сырьевой основы (feedstock change) требует длительного времени. Это касается в первую очередь химической и фармацевтической промышленности.

Высокие цены на нефть вместе с тем повышают рентабельность добычи топлива из угля (ожижение угля). Этот метод в целях уменьшения нефтезависимости и обеспечения промышленности и вермахта топливом активно использовался уже в Третьем рейхе. Сегодня передовиком косвенного способа ожижения угля по методу Фишера-Тропша является Южная Африка. Сначала уголь при температуре более 1000 °C преобразуют в синтез-газ, который в дальнейшем служит основой для производства бензина, дизеля, отопительной нефти и ароматических углеводородов. Три крупных предприятия производят примерно треть необходимого Южной Африке топлива. По данным «Википедии», сегодня в разных странах планируется ввести в строй еще 25 предприятий, использующих косвенный способ ожижения угля, из них 13 в США и 7 в Китае[78]. Ожижение угля требует огромных энергетических затрат и сопровождается выделением значительного количества CO₂. Произведенная таким методом продукция наносит больший ущерб климату, чем топливо на нефтяной основе. Завоюет ли данная технология свою нишу, зависит прежде всего от ее рентабельности и имеющихся альтернатив. Эффективным тормозом могут стать наложение ограничений и повышение цен на выбросы CO₂ в рамках системы абсолютного ограничения торговли выбросами (Cap&Trade) или введение налогов на выбросы углекислого газа. Как ни крути, грязные методы энергодобычи исчезнут только тогда, когда будут доступны более дешевые альтернативы. Поэтому очень важно и дальше понижать цены на пользование возобновляемыми источниками энергии. Параллельно спрос на топливо должны снижать более экономичные транспортные средства и продуманная транспортная система. И здесь ключевым фактором является комбинация более высокой эффективности и замены ископаемого топлива альтернативными источниками энергии. В любом случае опасно и наивно спекулировать предположением, что в промышленной сфере закончится горючее. Мы просто стали свидетелями соперничества между ископаемыми и возобновляемыми источниками энергии — со всеми угрозами, которые оно несет для климата.

Похожая ситуация сложилась и в сегменте так называемых редкоземельных элементов, которые на самом деле не так уж редки: их общемировые запасы оцениваются в 99 млн т — это богатый запас, даже если при годовом потреблении примерно в 140 000 т спрос на них будет продолжать расти[79]. Также, если в результате рестриктивной экспортной политики Китая возникнет дефицит каких-то редкоземельных элементов, в долгосрочной перспективе на них не стоит ставить крест. Хотя Пекин контролирует 95 % мирового рынка редкоземельных элементов, сам он располагает примерно четвертью разведанных месторождений. Растущий спрос и повышение цен приведут к реактивации старых и освоению новых месторождений. Параллельно расширится сегмент вторичной переработки редкоземельных элементов, а также других металлов, что позволит продлить срок пользования природными запасами. Вместо того чтобы перевозить горы электронного лома из Европы в Африку, где они уничтожаются без оглядки на вред, наносимый человеку и природе, необходимо на месте использовать содержащиеся в нем ценные вещества — золото, медь, никель, кобальт и целый ряд редкоземельных элементов — церий, лантан, празеодим. При этом все более важную роль будут играть биотехнологии, например добыча палладия, в мизерных количествах содержащегося в промышленных отходах, при помощи бактерий. Британские исследователи работают сейчас над технологией внедрения микроорганизмов с нанесенными на них частицами палладия в топливные элементы в качестве биокатализатора.

Запасы и цены

Яростным противником современных мальтузианцев, уверенных в неминуемом истощении природных ресурсов, был американский экономист Джулиан Саймон, ушедший из жизни в 1998 г. Он утверждал, что мы не можем точно знать, сколько запасов того или иного сырья хранится в недрах, поскольку при помощи новых технологий осваиваются все новые месторождения. Кроме того, он настаивал на «почти безграничной» способности человека при помощи инноваций преодолевать кризисы, вызываемые дефицитом сырья[80]. Необязательно разделять оптимизм Саймона, основывающегося на уверенности в невозможности долгосрочного дефицита ресурсов в будущем. Но главный его тезис, заключающийся в том, что изобретательский гений человека в сочетании с правильной ценовой политикой в пору дефицита всегда придумает, как решить проблему нехватки ресурсов, имеет историческое обоснование. Разумеется, Саймон не отрицает, что запасы некоторых конкретных видов сырья ограничены, даже если будут открыты новые месторождения. Но, если запасы железной руды, золота, меди, платины и т. д. когда-нибудь и подойдут к концу, нам пока неизвестен потенциал природных ресурсов в будущем. Поскольку силы природы (ветер, солнечная энергия, сила воды) и природные вещества (железная руда, медь, хлопок и т. д.) обретают ценность только в результате технологической обработки. Они становятся ресурсами, только если мы в состоянии их использовать, а до этого остаются частью мира природы. Для древних египтян нефть Аравийского полуострова не представляла никакой ценности. Уголь стал ценным сырьем лишь с появлением паровой машины и современных способов переработки руды, солнце превратилось в источник электричества только с изобретением фотогальваники. Поэтому стремительное развитие науки и техники расширяет и возможности преобразования природного потенциала в источник благосостояния.

Знаменитым стало пари Саймона с ученым Полом Эрлихом, который получил известность благодаря своим невероятно мрачным пророчествам. Как следствие тотального дефицита, вызванного «взрывным ростом населения», Эрлих предсказывал голод и катастрофы. Его книга 1968 г. «Демографическая бомба» оказала сильное влияние на дебаты о неминуемом ресурсном кризисе, которые четыре года спустя были подытожены в докладе Римского клуба «Пределы роста». Саймон предложил Эрлиху выбрать пять металлов в любом количестве общей стоимостью 1000 долларов, запасы которых, по мнению энтомолога, в обозримом будущем будут исчерпаны, что резко повысит на них цену. Эрлих остановился на хроме, меди, никеле, цинке и вольфраме. Пари было заключено на 10 лет. Через 10 лет, в сентябре 1990 г., цена на эти металлы с учетом инфляции упала, и Эрлиху пришлось выплатить Саймону разницу — 576,07 доллара. Цена на цинк и вольфрам упала более чем вдвое. Эрлих проиграл бы и в том случае, если бы его выбор пал на бензин, сахар, кофе, хлопок, шерсть или фосфаты: все они с учетом инфляции подешевели, хотя за 10 лет мировое население увеличилось на рекордные 800 млн человек. Другие пессимистические прогнозы Эрлиха также не подтвердились. Однако аналогичное пари лесоводу Дэвиду Сауту, касающееся цен на древесину, Саймон проиграл[81].

Конечно, на основании данных, полученных за 10 лет, нельзя делать долгосрочные прогнозы. Но Саймону удалось показать, что с учетом инфляции цены на сырье длительный период времени оставались приблизительно на одном уровне или даже падали. Временное резкое повышение цен компенсировалось освоением новых месторождений, внедрением более эффективных технологий и переходом на альтернативное сырье. Вопреки тому, что вроде бы говорит нам здравый смысл, цены на сырье с учетом инфляции с начала промышленной эры существенно понизились. Если за точку отсчета взять взвешенный индекс цен на промышленное сырье 2001 г., то в первую волну индустриализации (1850-е гг.) цены на него были в 6 раз выше. Абсолютной высоты цены на сырье достигли в конце Первой мировой войны, а к началу Второй резко упали. Невероятная ресурсоемкость военной промышленности и восстановительный послевоенный период повысили цены, а с 1960 по 2001 г. они зигзагообразно упали до невиданного уровня[82]. По подсчетам Продовольственной и сельскохозяйственной организации Объединенных Наций (ФАО), цены на продовольствие сегодня значительно ниже, чем в 1960–1970-е гг., несмотря на подорожание 2008–2012 гг. Если уровень 2002 г. взять за 100, то в 1960 г. цены на продовольственные продукты находились на отметке 250, к середине 1970-х гг. достигли рекордного показателя 350 и с тех пор неуклонно понижались. Лишь с началом нового тысячелетия они снова начали повышаться[83].

Есть все основания полагать, что вступление многонаселенных развивающихся стран в фазу индустриализации и массового потребления радикально меняет соотношение между спросом и предложением на рынках сырья. В качестве доказательства можно принять тот факт, что с 2001 по 2011 г. цены на сырье с учетом инфляции выросли почти на 150 %. Это указывает на то, что началась новая фаза роста мировой экономики, в ходе которой спрос на разного рода ресурсы растет быстрее, чем предложение. В этом отношении можно прогнозировать тенденцию роста цен на сырье. Но и в будущем взвинчивание цен на дефицитные ресурсы будет вызывать ответные меры. Повышение цен стимулирует поиски альтернативных методов и материалов. Появляются новые, более эффективные технологии, позволяющие заменять сырье. Известный пример — переход от медных проводов к кабелям на базе оптических волокон. Кроме того, цены на сырье очень зависят от конъюнктуры, эффект, дополнительно усиливаемый спекулятивной сертификацией сырья и опционными сделками. По сравнению с 2011 г. на фоне затяжного кризиса в Европе, лабильной конъюнктуры в США и спада китайского бума сегодня цены на индустриальное сырье значительно понизились: в течение года железная руда подешевела на 40 %, палладий — на 30 %, медь — на 25 %. Золото с сентября 2011 г. упало в цене на 15 %, хотя в кризисные времена все усиленно вкладывают в него деньги[84].

К слову сказать, речь не том, что имеющихся на планете ресурсов в сочетании с солнечной энергией достаточно для экономического роста ad infinitum[85]. Эффективность использования ресурсов не может повышаться до бесконечности, да и преобразование солнечного света в энергию и биомассу немыслимо без физических ресурсов — земли, воды, индустриального сырья. Скорее всего, в ближайшие десятилетия возрастет потребность во всевозможных природных ресурсах. Нагрузка на почвы, леса, водоемы увеличится. Это, однако, не означает, что мы достигнем пределов роста. Более вероятно, что вследствие дефицита на рынках сырья ускорится переход к устойчивому способу производства, поскольку рост цен повысит эффективность использования ресурсов и активизирует поиск альтернативных материалов. В этом отношении кризисы всегда предоставляют возможность форсировать инновации. Ошибочно видеть будущее просто продолжением настоящего. Это касается и будущего индустриального общества, его ресурсной базы и способов производства.

Итак, в ближайшее время пределы роста будет определять не истощение источников энергии и промышленного сырья, а превышение допустимых экологических нагрузок на главные экосистемы: климат, почвы, моря и водоемы. Самая острая проблема — накопление в атмосфере парниковых газов, поскольку изменение климата имеет негативные последствия и для других важнейших экологических систем. Поэтому ядром устойчивой стратегии роста является декарбонизация экономики, «большой скачок» от ископаемой цивилизации к солярной. Параллельно нужно решить другие важнейшие проблемы: восстановить и обогатить пахотные земли, наладить снабжение растущего населения свежей водой, защитить морские экологические системы, сохранить многообразие видов. Ключ к этому — повышение эффективности использования ресурсов: рост благосостояния при понижении энерго- и ресурсопотребления. При этом речь идет не только об оптимизации производственных процессов, зданий, оборудования, транспортных средств и т. д. Производство и потребление нужно сочетать таким образом, чтобы минимизировать потери сырья, воды, органической материи. Чем больше эффект синергии, тем меньше потребность в нетронутых ресурсах.

Томас Мальтус и неумолимая природа

Некогда, на заре промышленной эры, человечеству уже один раз показалось, что пределы роста практически достигнуты. В конце XVIII в. английский священник, экономист и социал-философ Томас Мальтус пророчествовал, что сельскохозяйственное производство не в состоянии удовлетворить потребности быстро растущего населения. Неизбежно повышение цен на продукты питания и, как следствие, — голод. Больше 1 млрд человек (а тогда население было примерно таким) Земля прокормить не сможет. В своем трактате «Опыт о законе народонаселения» Мальтус говорит о тех лишних, для кого не найдется столового прибора на «великой трапезе природы»: «Природа велит им уйти и не преминет сама исполнить это повеление».

Хотя последующий ход истории решительно опроверг рассуждения Мальтуса, они сохранили свою привлекательность до сегодняшнего дня. Это касается, в частности, представлений о четких пределах, которые «природа» ставит человеческой цивилизации. Перешагнуть их — это и значит совершить грехопадение, которое придется искупать страданиями и смертью. Возможности человека диктует природа, она предопределяет жизненное пространство, в котором вынуждено обитать человечество. Но что это пространство можно расширить благодаря человеческой изобретательности, Мальтусу и в голову не приходило. Он считал, что урожаи если и можно повысить, то крайне незначительно. В теории Мальтуса, как и у многих его адептов, кроется одна принципиальная ошибка: перенос статус-кво в будущее. Да и как мыслитель мог предвидеть революционные открытия Юстуса Либиха и его современника Грегора Менделя? Совокупность агрохимии и системного подхода к растениеводству радикально изменили сельское хозяйство, многократно повысив урожаи.

С момента публикации Мальтусом его мрачных прогнозов человечество выросло в 7 раз, пропорционально количеству потребляемых калорий на душу населения: классический пример «пределов роста». И если сегодня более 1 млрд человек недоедает, то причиной тому не нехватка продуктов питания. Люди голодают, потому что у них нет денег, чтобы купить еду, и потому что нерачительное хозяйствование во многих государствах долгие годы препятствовало развитию аграрного сектора. В тот же период энергопотребление возросло в 40 раз, мировая экономика — в 50. Только в XX в. мировое население увеличилось почти в 4 раза: с 1,6 млрд до 6,1. Такого стремительного роста история еще не знала. Появились опасения, что нас ждет постоянный голод и критическая нехватка ресурсов. Но вместо этого неуклонно росла продолжительность жизни, а уровень жизни — прежде всего в высокоразвитых индустриальных странах — поднялся на неслыханную высоту: не вопреки, а благодаря увеличившемуся населению. Ибо большее количество людей в сочетании с современной техникой и повышающимся уровнем образования означает и больший экономический потенциал. В конечном итоге главная производительная сила — люди.

С ростом мирового населения до 9 млрд и выше будут обостряться и экологические проблемы. Опасность дестабилизации важнейших экосистем очевидна, и было бы легкомысленно не принимать в данном отношении никаких мер. Поэтому нам в самом деле нужен «план Б», предписывающий, как реагировать на кризисные явления — спад мировой экономики, нехватку воды, продовольствия, конфликты распределения дефицитных ресурсов. Этим должно заниматься ведомство кризисного менеджмента. Но наш «план А» должен преследовать цель избежать кризиса, минимизируя природопользование Модерна, но не отказываясь от него. Пределы роста, описанные Мальтусом, отодвинула первая научно-техническая революция. Сегодня индустриальное общество приближается к новым пределам: утрата многообразия видов и пахотных земель, дестабилизация климата, перелов рыбы, усиливающийся во многих регионах дефицит воды. Прежде всего необходимо найти разумное решение этих проблем. Допустимые нагрузки на Землю, пристанище человеческой цивилизации, не беспредельны. Беспределен человеческий изобретательский гений и умение выходить из кризисов при помощи технических, культурных и политических инноваций. И уж конечно, неисчерпаема солнечная энергия как источник постископаемого способа производства и образа жизни.

Тупики нулевого роста

Принцип «меньше значит больше» отдельным людям может принести счастье. Возможность распоряжаться своим временем, общение, приносящая удовлетворение работа зачастую определяют качество жизни не меньше, чем материальные блага. Но нулевой рост в Европе не выход, когда в остальной части мира наблюдается стремительный экономический рост. С поднимающимися нациями можно обсуждать любые вопросы, только не их «право на рост». Именно из-за этого потерпела крах климатическая политика после Киото[86]. Стоит экологии опереться на идею антироста, и она уже проиграла. Да и для окружающей среды совсем неплохо, если миллиарды людей вырвутся из нищеты, поскольку с ростом благосостояния растет и экологическая сознательность. Вместо того чтобы бороться с ростом per se[87], как Дон Кихот с ветровыми мельницами, легче просто изменить тип роста. Если оперировать исключительно категориями увеличения или уменьшения ВВП, мы уйдем не в ту сторону. ВВП — это всего лишь денежная величина, которая ничего не говорит об экологическом следе, оставляемом национальными экономиками. Речь идет не о том, на какую сумму было продано товаров и услуг, вопрос в том, сколько ресурсов потребовалось для их производства, каким количеством вредных выбросов сопровождался процесс и какой вред нанесен биосфере. Поэтому экологи должны сосредоточиться не на увеличении или уменьшении ВВП, а на сырьевом аспекте экономики. Мы должны поставить своей целью не замораживание экономической деятельности на нынешнем уровне, а стремление к обнулению вредных выбросов. С экологической точки зрения нулевой рост бессмыслен, с экономической и социально-политической — порождает массу сложностей: отток капитала, эмиграция активных граждан, снижение темпа инноваций, эрозия инфраструктуры, обострение и без того непростых проблем в системе пенсионного обеспечения и здравоохранения. На фоне демографических перемен, конечно, нужно стремиться ослабить зависимость от роста как социальной сферы, так и частной жизни. Но из этого никоим образом не следует, что мы должны стремиться к стагнации или тем более к сокращению экономики.

Нынешний европейский долговой кризис со всей очевидностью продемонстрировал все безумие критики роста. Со страниц газет и в конференц-залах звучит призыв забыть о наваждении роста, а политики и широкая общественность только и думают, как снова ускорить экономический рост в охваченных кризисом странах. И «зеленые» тут не исключение. Дебаты об обществе за пределами роста далеки от реальности, в жизни же федеральное правительство подвергается критике за одностороннюю политику жесткой экономии. «Зеленые» и СДПГ в целом единодушны в том, что европейская политика кризисного периода, увы, не мыслит в категориях роста. Навязывать другим экономию — значит просто-напросто вызвать экономическую рецессию, резкий спад спроса, рост безработицы и бедности, утрату надежд на лучшее будущее.

Сильнее всего кризис бьет по молодому поколению. Миллионы остаются без работы, стабильных доходов, без материальных средств, позволяющих создать семью. Во многих европейских странах уже говорят о «потерянном поколении». В начале 2012 г. в Великобритании безработными были 22,5 % молодых людей в возрасте от 16 до 24 лет, во Франции — 23,3 %, в Испании и Греции у половины молодых людей не было работы! В Италии на тот же период времени 25 % граждан в возрасте до 30 лет не имели ни оплачиваемой работы, ни диплома. Эти удручающие цифры кричат о необходимости увеличивать инвестиции в образование детей и юношества, а также реформировать профессиональное образование. Вместе с тем очевидно, что профессиональные шансы этого поколения напрямую зависят от того, насколько европейским экономикам удастся добиться устойчивого роста. Распределение одной рабочей ставки на несколько человек (jobsharing), индивидуальное предпринимательство, работа на общественных началах, проекты, финансируемые из казны, — весомые ответы на вызовы кризисных времен. И все же подобные меры не могут заменить возрождение производственного сектора.

Вопрос не в том, нужен ли Европе экономический рост, а в том, как усилить потенциал роста и в каком направлении двигаться: пытаться ли возродить старую модель роста или воспользоваться кризисом для того, чтобы дать толчок экологической перестройке городов, форсировать общеевропейскую энергетическую революцию, модернизировать транспортную инфраструктуру и запустить масштабные экологические научно-исследовательские и опытно-конструкторские программы?

Германии продолжительный нулевой рост не сулит никакого блаженства. Одновременно решать проблемы демографии, понижать до приемлемого уровня государственные долги, давать образование, обеспечивать рабочие места миллионам молодых иммигрантов, да еще сохранять социальную сферу в дееспособном состоянии — в любом случае крайне непросто. И практически невозможно, если экономика стагнирует или сокращается. Налоговые сборы государства так же зависят от экономического роста, как и финансирование социальной сферы. Широко распространенный подход jobless growth не оправдал себя на практике. Взаимосвязь экономического роста и занятости не разорвать, тут ничего не изменилось. Осенью 2012 г. занятость в ФРГ достигла пика. Вопреки общепринятому мнению число договоров, предусматривающих социальные выплаты работодателем, в последнее время росло быстрее, чем количество неполных ставок за минимально допустимую законодательством заработную плату (minijobs). С 2005 г. число работников, имеющих социальную страховку, увеличилось с 26 млн до 29 млн. Правда, этот прирост почти полностью объясняется увеличением неполных ставок[88]. Даже если сам рост — это далеко не райские кущи, то нулевой рост и вовсе означает чрезмерный экономический и политический стресс, сопровождающийся острой борьбой за распределение. Можно убедить себя в том, что при помощи жесткого перераспределения капитала «богатых» нам удастся еще какое-то время сохранять средний уровень жизни. Но ни одно общество не покроет будущие издержки, просто перераспределяя богатства. Рано или поздно (а скорее рано) наступит момент, когда общество начнет проедать то, что имеет. К чему это приводит, можно было наблюдать в ГДР в 1989 г.

Не в последнюю очередь экономический рост стимулируется обновлением основного капитала. Внедрение технических инноваций происходит прежде всего в периоды экономического роста, когда активно инвестируют в новые заводы и оборудование. Как правило, новое производственное оборудование с экологической точки зрения более безопасно и менее ресурсоемко, чем устаревшее. Во время экономической стагнации уменьшаются и инвестиции, а соответственно, замедляются и темпы развития национальной экономики. Это касается не только предприятий, но также частных домохозяйств и государственного сектора. При нулевом росте или в период спада личные домохозяйства также вкладывают меньше средств в санацию зданий, бытовую технику, транспортные средства и т. д. Старые машины и технику не меняют на новые, экологически более чистые. Государственные инвестиции тоже в конечном счете зависят от темпов роста экономики: если динамика ослабевает, уменьшаются налоговые сборы, а социальные выплаты растут. В результате сокращаются и государственные инвестиции, этому во многом способствует увеличение государственных займов. Следовательно, замедляется обновление общественной инфраструктуры, зависящее от государственных инвестиций (по крайней мере от государственных субсидий). Это касается городского, регионального и федерального общественного транспорта, экологического переустройства городов, поддержки научных проектов и т. д. Во всех этих областях для решения экологических проблем необходимы громадные вложения. Если вы, например, хотите транспортировать грузы по железным дорогам, вам придется расширить сеть железных дорог и модернизировать железнодорожные технологии. Если хотите понизить энергопотребление зданий, придется сочетать государственные программы с частными инвестициями. Проверено: чем интенсивнее динамика роста, тем быстрее обновляются жилой фонд, транспортные системы, инженерная продукция, промышленное оборудование и бытовая техника. Важно, чтобы в процессе обновления ресурсоемкость понижалась быстрее, чем росло потребление. Без такого инвестиционного и инновационного рывка мы не избавимся от старого оборудования, старых производственных способов и структур и в целом — от негативного экологического баланса. Двигаясь в направлении «меньше того же самого», можно, конечно, отодвинуть катастрофу, но не предотвратить ее. Для этого необходим устойчивый рост экологических инноваций, благодатной средой для развития которых является динамично развивающаяся экономика.

Расхожее мнение о том, что рост доходов и покупательной способности еще никого не сделал счастливее, похоже скорее на самовнушение, вызывая в памяти басню о лисице, для которой виноград чересчур кислый просто потому, что слишком высоко висит. Ничего удивительного, что в пору кризисов и неуверенности в завтрашнем дне преобладает потребность в стабильности и устойчивости социальных доходов. Страх социально деградировать затмевает надежды на лучшее будущее. Не стоит придавать этим настроениям слишком большого значения, считая их увертюрой к обществу за пределами роста. Связь между экономическим ростом и уровнем жизни сохраняется и в богатых странах, при условии, что плоды роста не монополизированы немногочисленными счастливчиками (happy few). Журналисты всегда спрашивают успешных и богатых людей: «Что для вас значат деньги?» Те, кто поумнее, отвечают: «Свободу». Это относится и к большей части населения. Повышение доходов расширяет наши возможности в выборе образа и места жительства, кроме того, во многих отношениях делает нас более независимыми, обеспечивает жизненный комфорт, дает больше удовольствий, гарантирует лучшее образование для детей и, в конце концов, при наличии крепкого здоровья продлевает жизнь. Состоятельные граждане пополняют государственную казну, платя более высокие налоги, финансируя тем самым культуру, образование, социальное страхование — «вещи», высоко ценимые и постматериальной буржуазией.

Утверждать, что деньги не приносят счастья, значит слегка лукавить. Для тех, кто экономит каждый евро и готов на любую работу, лишь бы свести концы с концами, подобная мудрость звучит дешевым утешением. То, что деньги сами по себе не приносят счастья, уже ближе к истине, хотя это отнюдь не ново. Те, у кого уже все есть, могут соловьем заливаться про мудрое ограничение — для большинства людей на этой планете повышение материального уровня жизни не утратило актуальности. И для наших состоятельных средних слоев характерен вовсе не отказ от удовольствий общества потребления, а более рафинированный стиль потребления. Новое направление — это не «больше и больше», а лучше, красивее и индивидуальнее. Fair trade и «био» — часть экологически просвещенного гедонизма, как и роскошные спортивные велосипеды, гибридные автомобили, каршеринг, аренда жилья в экодомах, йога и фитнес-клубы. Экологический след при таком образе жизни становится гораздо больше уже хотя бы потому, что люди занимают более просторные жилые помещения, чаще летают, не отказывают себе в бытовой технике, в отличие от тех, кто зависит от системы «Хартц-4»[89], кого угнетают куда более насущные проблемы, нежели заботы об экологии. Я далек от того, чтобы хулить образ жизни LOHAS[90], это в той или иной степени и мой образ жизни. Но не нужно строить иллюзий, внушая себе, будто зеленый гедонизм — убедительный ответ на экологический кризис. Без революции в промышленном производстве, энергетике, сельском хозяйстве и т. д. образ жизни экологического Модерна более невозможен.

3. Неуютности модерна[91]

Куда ни брошу взор, повсюду лишь тщета. Один храмину строил, другой назавтра снес. Приставлен будет к стаду послушный верный пес Там, где растут сегодня большие города. Сгниет все, где доныне сияет красота. Судьба вельможи та же: могила, прах, навоз. Нет ничего, что б ветер в безвестность не унес. И баловню фортуны вдруг стон кривит уста. Андреас Грифиус (1616–1674)

На протяжении всей истории цивилизации человек стремился к звездам, и вместе с тем его не покидало ощущение бренности, ничтожности, бессмысленности существования. Стремление к «быстрее, выше, дальше» изначально сопровождалось жутковатым предчувствием, что это плохо кончится. В ветхозаветной истории о строительстве Вавилонской башни Господь наказывает людей за их самонадеянное желание построить город и башню «высотою до небес» тем, что смешивает их языки, «так чтобы один не понимал речи другого». Людям пришлось отступиться, они рассеялись по Земле. Остались лишь руины — печальный памятник человеческой гордыне. Эта история стоит в одном ряду с другими, где рассказывается о тяжкой каре за проступки. Бог насылает потоп на грешное, отступившее от Него человечество; серой и огнем истребляет за беззакония Содом и Гоморру. Не только христианство трактует гибель цивилизаций от наводнений и пожаров как наказание за гордыню и неумеренность. В той или иной форме сказания о всемирном потопе существуют во всех мировых религиях. К этой праистории примыкают апокалиптические видения о последствиях изменения климата. Имитационная модель Межправительственной группы экспертов по изменению климата основывается на эмпирических данных и научно подтвержденных гипотезах о взаимодействии концентрации парниковых газов, изменения климата, уровня Мирового океана, погодных явлений и т. д. Относить подобные расчеты к разряду мифологии было бы легкомысленно. Но попытки объяснять изменение климата неумеренностью современной цивилизации — это не столько наука, сколько современная трактовка древних преданий о гибели человечества от огня и воды в наказание за греховную жизнь.

Слишком высоко захотел взлететь и Икар. Напомним эту поучительную историю из греческой мифологии: Дедал, снискавший славу блистательного изобретателя, инженера, строителя и художника, получил от критского царя Миноса задание построить лабиринт. Царь хотел заточить туда Минотавра — чудовище, получеловека-полубыка, плод мезальянса царицы с быком. Надо сказать, что Дедал стал автором изобретения, которое предшествовало появлению Минотавра на свет: именно он смастерил деревянную корову, куда забиралась Пасифая для утоления своей предосудительной страсти. Но этого мало. Дедал додумался до того, что выход из лабиринта сможет найти лишь тот, кто всю дорогу к чудовищу станет разматывать клубок нитей. При помощи этой уловки сын афинского царя Тезей сумел убить Минотавра и сбежать. В наказание Минос сослал вероломного изобретателя вместе с сыном на остров Крит. Побег по морю был невозможен. И хитроумцу пришло в голову перелететь птицей. Он сделал искусственные крылья, воском прикрепив перья к легкому остову. Прежде чем пуститься в путь, Дедал строго-настрого наказал сыну не подниматься слишком высоко и не опускаться слишком низко: нельзя было приближаться ни к солнцу, ни к морской воде. Но случилось то, что должно было случиться: опьяненный ощущением полета, Икар потерял голову и взлетел слишком высоко, к солнцу. Воск на крыльях растаял, перья осыпались, и легкомысленный Икар упал в море. Мораль этой истории очевидна: Икар пал жертвой своей гордыни. Приближаться к солнцу земным существам непозволительно: в античном мире оно считалось обителью богов. Однако неудача не погасила мечту о полете. Если бы самоуверенный Икар прислушался к советам отца, приключение завершилось бы благополучно. Из этого сказания напрашивается еще один вывод: подражая природе, человек при помощи техники может расширить свои возможности и перешагнуть поставленные ему природой границы. При условии, что не будет слишком самоуверен.

Амбивалентность дерзания и страха, прогресса и опасностей, которые подстерегают человека, позарившегося на обитель богов, прочитывается и в легенде о Прометее. Прометей (в переводе «предвидящий») одаривает людей божественными способностями: он передает им мудрость Афины, мастерство Гефеста, обучает их технике ремесел, чтобы они могли противостоять капризам природы. Но главное, возвращает людям огонь, отнятый у них Зевсом в наказание за обман богов. Месть владыки страшна. Зевс посылает к людям Пандору, «всеодаренную», дав ей ящик, в котором помещены всевозможные бедствия. Не послушавшись своего брата Прометея, Эпиметей принял дар богов. С тех пор уделом человечества стали страдания, лихорадка и ранняя смерть. И только надежда, последний дар, осталась в ящике, поскольку Пандора успела его закрыть. Несложно увидеть в этой легенде предупреждение о том, что с каждой новой технологией, с каждым новым открытием, с каждым новым вторжением в божественную сферу мир будет поражать новое бедствие. С каждым изобретением, с каждым новым шагом в деле покорения природы, как, например, овладение огнем, человечество постепенно отдаляется от естественного состояния. Оно научилось тому, что прежде умели только боги: летать со скоростью звука, общаться друг с другом, невзирая на расстояния, производить свет («Да будет свет»), разворачивать реки вспять, двигать горы, низводить на врагов громы и молнии[92]. Все эти завоевания имеют и оборотную сторону: они могут принести человеку страдания и страх. Прометей, которого молодой Маркс воспел как «благороднейшего святого и мученика философских святцев», олицетворяет непокорность богам. Он не подчиняется природно-божественному порядку вещей, а наделяет людей новыми способностями, благодаря которым они становятся субъектами собственной истории. За эту самонадеянность ему пришлось жестоко поплатиться: Зевс велел приковать Прометея к скале, где он томился без сна, еды и питья. Но этого мало, каждый день к нему прилетал орел и выклевывал печень, которая всякий раз отрастала снова, чтобы мука длилась бесконечно. Вечная жизнь, говорят древние, это вечные страдания. Но разве нас это пугает?

«Фауст» Гёте как трагедия прогресса

О, бездна страданья И море тоски! Чудесное зданье Разбито в куски. Гёте. Фауст[93]

Каждая эпоха берет из бессмертной поэмы Гёте свое. Мы, имея перед внутренним взором ужасы в прошлом и возможные кошмары в будущем, трактуем «Фауста» как «беспримерную трагедию прогресса современного человека»[94]. Гёте и в самом деле с пугающей ясностью увидел теневые стороны капиталистического Модерна: спекуляции и финансовые кризисы, войны и гибель природы, алчность и насилие. Не обошел он и «велоциферическое»[95] проклятие гонки на последнем издыхании, действие химических любовных наркотиков, создание человека из пробирки. Далек от гармонии и внутренний мир, обладателя которого кидает от депрессии к мании величия. Не зная ни покоя, ни отдыха, Фауст штурмует все новые высоты, беззастенчиво стремясь к достижению своих целей. Дух его беспрестанно рвется вперед, и потому «от радостей земли он ежечасно срывается куда-то впопыхах». Если в первой части, где рассказана трагедия Гретхен, Фауст тоскует по высшему земному счастью в любви, то во второй части его томят совершенно другие влечения: «Мои желанья — власть, собственность, преобладанье». Он становится прототипом предпринимателя, талант которого состоит в умении направить усердие работников на достижение собственных целей.

Награда всем, несметною артелью Работавшим над стройкою плотин! Труд тысяч рук достигнет высшей цели, Которую наметил ум один!

И движет им не просто жажда наживы, а «мечта и воля создать собственное царство, воля победителя и радость творчества» — эти качества Йозеф Шумпетер в начале XX в. приписал своему современнику — предпринимателю[96]. Проект, который Фауст считает венцом своей жизни, это, по сути, притча о раннем этапе индустриализации. Гёте показывает, как меняется отношение к природе: море, вместо того чтобы поражать первозданной красотой, становится противником, которого нужно повергнуть к своим ногам. Созерцание перетекает в покорение природы. В вечном беге волн Фауст видит прежде всего пустую трату энергии:

Недолговечно волн злорадство, Пуста достигнутая цель, И море очищает мель, Опустошив земли богатства. Разбушевавшуюся бездну Я б властно обуздать хотел. Я трате силы бесполезной Сумел бы положить предел.

Он нанимает множество работников, чтобы те построили дамбы, каналы и подготовили отвоеванную землю к заселению. Отвоеванное у моря должно служить людям. Потусторонний мир Фауста не интересует, он полагает, что благодаря своему земельному проекту обретет бессмертие.

Воплощены следы моих борений, И не сотрутся никогда они.

Предвосхищая этот «высший миг», он восклицает:

Мгновенье! О как прекрасно ты, повремени!

Тем самым он проигрывает пари Мефистофелю и выносит себе смертный приговор. Лопаты, стук которых слышит пораженный слепотой Фауст, роют вовсе не канал, а его собственную могилу. И земля достанется не людям, а загадочным лемурам, «народу понурому из жил, и связок, и костей».