Можно я побуду счастливой?

Сколько же нужно было душевных сил, сколько мудрости, сколько терпения, чтобы смолчать и приветливо улыбаться немилой невестке? Все – ради сына, ради покоя в доме. И еще – ради мужа.

Развелись мать с отцом довольно быстро – после громких скандалов, бурных разборок, отчаянных криков и даже битья посуды. После развода мой отец уехал на Север, а бабушка с дедушкой продолжали с мамой общаться. Странно, но мою строптивую маму дед очень жалел и выхлопотал для бывшей невестки комнату на улице Щипок, дом 23 дробь 49 – тогда это был огромный подарок.

А я осталась в доме бабушки и деда. К моему рождению бабушка заставила деда взять участок под дачу. Под Загорском построили маленький домик.

У бабушки мне было спокойно, комфортно и – счастливо. Дед часто ездил за границу – в Болгарию, в Польшу – и привозил мне сказочно красивые вещи: розовое пальто, цветные беретики. А бабушка Клава, к тому времени уже пенсионерка, ходила со мной в театры, в музеи, в кружки. Часто мы бывали в Бахрушинском музее – там служили ее подруги. Я занималась музыкой, танцами, пела в Локтевском хоре.

Бабушка учила меня накрывать столы, красиво одеваться, красиво причесываться, смеясь, украдкой от деда и матери, проводила стеклянной палочкой с духами у меня за ухом. «Красота женщину не испортит!» – шептала она.

Именно бабушка Клава научила меня печь теперь уже мои знаменитые пирожки. «Сложи ладонь гамачком, – говорила она, – тогда и начинки можно положить премного!»

Она приучила меня к чистоте – неопрятных женщин, плохих хозяек, ленивиц, она презирала. Быть женщиной – вот чему научила меня бабушка Клава! Хочется верить, что все ее уроки не пропали, не прошли зря! Но судить об этом, конечно, не мне.

Я была любимой, обожаемой внучкой. Годы, прожитые в семье Завидковых, – лучшие в моей жизни. Спасибо и низкий поклон.

Бабушка и дедушка верили в меня – и именно им я решила доказать, что из меня что-то получится! И даже сейчас, когда в моей жизни случается какой-то успех, какое-то важное событие, я говорю мысленно: «Бабуль, дедуль! Вы радуетесь за меня? Вы мной гордитесь? Это все для вас, мои дорогие! Это я посвящаю вам!»

Я крепко стою на ногах, уверена в себе, за все благодарна и многое умею – все это благодаря бабушкам, воспитавшим меня. Таким разным, но сыгравшим неоценимую роль в моей жизни.

Умерла бабушка в 1980 году, неожиданно, совсем нестарой, в шестьдесят восемь лет. Случилось это под Пасху. Испекла свои сказочные куличи с цукатами, поохала, что устала, легла, заснула и не проснулась.

Горе мое было огромным…

К тому времени мама потребовала, чтобы я жила с ней, и впервые в жизни мы стали жить вдвоем, на одной территории. Так в шестнадцать лет я перестала ощущать себя счастливой и защищенной. Зачем ей это было нужно? Ни я, ни она не чувствовали друг в друге потребности, не были близки, не скучали друг по другу. Возможно, на нее подействовали разговоры окружающих, что дочь свою она не растит, не воспитывает, и ей было неловко. А может быть, она стала задумываться о своем одиночестве и о подступающих годах.

Но родные настояли, что я должна жить у мамы, и это решение бабушки и деда я восприняла как предательство.

Жили мы в постоянных скандалах. Теперь я понимаю – мать так и не устроила свою жизнь, была издергана, одинока и несчастна.

Я – подросток со своими амбициями, вечными бунтами, со своими обидами и на нее, и теперь еще и на деда с бабушкой. Я остро чувствовала, что меня предали, меня не любят, я никому не нужна.

Она не понимала, что воспитывать меня уже было поздно.

Страдала я страшно! Выла по ночам от тоски по бабуле. «Никого у меня не осталось», – шептала я, распаляя себя еще больше.

А через полгода после бабулиной смерти, приехав на дачу, застала «картину маслом» – в огороде, в бабушкином огороде, задом кверху возилась незнакомая тетка.

– Моя жена, – смущенно проговорил дед. – Представь, тоже Клава!

А меня затрясло от обиды и гнева. Через полгода всего – и нате вам, новая жена! Как же он мог?

– Не могу же я жить один, Леночка, – жалобно канючил растерянный дед.

Но понять его я отказалась. Молодость! Сейчас, наверное, не осудила бы.

С новой женой дед прожил только полгода – видно, не тянула она на свою предшественницу и тезку.

Через какое-то время он снова очень торжественно пригласил нас в гости.

Во главе сидела церемонная тетка, «китайский император», и важно кивала.

– Клавдия Владимировна, – объявил дед.

Ну ничего себе! Снова тезка! Теперь уже – полная! Мы были в недоумении, сочли, что дед – предатель, и церемонную Клаву принять отказались – не понравилась нам эта женщина!

Но и им, этим «новым» и проходящим, думаю, приходилось нелегко.

Дед был избалован бабушкой, своей первой женой. А тетки те просто хотели устроить личную жизнь! За что их осуждать?

Но понимаю я это теперь, тогда понимать не желала.

С новой женой дед прожил лет пять. Она оказалась невредной теткой, и нам потом было стыдно за первое знакомство. Кстати, замуж она тогда вышла впервые! А через пять лет умерла.

Похоронив Клавдию Вторую, дед снова женился – теперь на женщине куда моложе себя. Он, правда, никогда не был дряхлым и ветхим – думаю, остро нуждался не только в уходе, но и просто в женском обществе.

Умер дед в девяносто с лишним лет – нелепо попал под машину. После его смерти «молодая» вынесла из дома все, что можно было снять, открутить и отвинтить.

Мама работала заведующей магазином – туда ее тоже устроил свекор, мой дед. Говорил, что Ниночке нужно устраивать личную жизнь.

Дважды она пыталась устроить свою жизнь, но не получалось. Снова – характер.

Думаю, что мой отец продолжал любить ее долгие годы.

Есть фотография – мой папа в полосатой шелковой пижаме, мама в красивой кофточке и моя худенькая бабушка Оля в темной косыночке на голове. Я хорошо помню эту косыночку, помню и низенькую калиточку, у которой они стояли.

Но, несмотря на чувства к бывшей жене, папа вскоре женился. И тоже на Нине, Нине Михайловне, полной маминой тезке. Так получились две Нины Завидковы, первая жена и вторая. Женщина она была славная, родила папе прекрасного сына.

Еще один жизненный урок, милостиво мне преподнесенный, – брак моего отца.

Жена отца прекрасно ко мне относилась – уже тогда я поняла, что отношения между отцом и ребенком из предыдущей семьи целиком зависят от его новой женщины. И я ей за все благодарна! Я никуда не делась – всегда была рядом, в той семье. Мама ревновала и пытала меня – что там и как?

С мамой всю жизнь у меня были большие противоречия и взаимные обиды. Тяжелые были у нас отношения. Больше всего на свете я боялась быть похожей на маму. Всегда думала: «Господи! Я бы никогда так не сделала! Никогда бы так не поступила с собственным ребенком!» Это было очень грустно, но это была, увы, отличная школа.

Мы так и не стали близки. Так и не поняли друг друга.

Только спустя много лет, в конце 90-х годов, уже зрелой женщиной, пережив один тяжелый, но прекрасный момент – о нем позже, – я простила свою мать, понимая, что человек она, по сути, глубоко несчастный и страдающий от самой себя. Слава богу, понимание этого пришло ко мне задолго до ее смерти. И это очень облегчило мою жизнь. Исчез, свалился камень с души – рассыпался в пыль, в известку, которой мы с бабушкой красили нашу мазанку. В моем далеком, но таком прекрасном и счастливом детстве.

Отец прожил прекрасную жизнь, а маме так и не удалось стать счастливой. Забегая далеко вперед, в 2012 год, скажу, что хоронили ее два человека – я и мой младший сын Даниэль. Вот такой печальный итог. Папа ушел вслед за ней. После ее похорон сказал мне:

– Лена, я следующий!

Чувствовал, наверное…

Семидесятые, юность, любовь

Моя первая большая любовь случилась еще в школе, в последних классах. Мальчика звали Сашей. Любовь у нас была сумасшедшая, как и положено первой любви.

После школы Саша собрался в армию. На проводы мама меня не пустила, ну, я и сбежала через окно, благо, жили мы на втором этаже.

Через некоторое время Сашины родители собирались поехать к сыну на присягу, в Латвию, в Лиепаю. Мама снова не отпустила меня, но и в окно я выбраться уже не смогла – она меня караулила. Сашины родители уехали без меня, а я собралась на следующий день, когда успокоенная мама ушла на работу.

Где я взяла деньги на билет, не помню. Сменных вещей у меня с собой не было. На вокзале я купила любимому сигареты и почему-то абрикосы. В поезд села худенькая, глазастая и очень испуганная девочка, в руках у которой была авоська с немудреными подарками.

Мне повезло – моей попутчицей оказалась чудесная женщина, имени я ее не помню, увы, а вот название улице в Риге, где жила эта добрая женщина, я запомнила – Рупниецибас. Такие вот причуды памяти! Дорогой я рассказала ей про свою любовь, и она мне объяснила, что поезд в Лиепаю уходит очень рано утром, поэтому в Риге мне придется заночевать. И, конечно, забрала меня к себе.

Утром она проводила меня на вокзал, договорилась с проводником, чтобы те меня опекали, и я с ней попрощалась.

Проводники меня и вправду опекали, поили чаем, угощали печеньем. В Лиепае посадили меня на автобус, и я доехала до воинской части.

Саша бросился ко мне, мы не могли разжать рук. Итог той встречи – моя первая беременность.

Какими же глупыми, неопытными детьми мы были!

В Москве, осознав свою непростую ситуацию, первым делом я пошла к Сашиной матери. Лидия Ивановна, которая вроде бы хорошо ко мне относилась, выслушала меня и сухо, твердо сказала:

– Нет, Лена. Ребенка не будет! Это исключено! Врача найти помогу и денег дам.

Я ушла, и больше Сашина мать ни разу мне не позвонила.

А в моем доме зрел заговор, о котором я, естественно, ничего не подозревала. У мамы была подруга-почтальонша. И мои, и Сашины письма проходили перлюстрацию – как в первом отделе секретного учреждения. Из моего письма мама узнала и про мою беременность. И тогда было решено, что Сашины письма мне отдаваться не будут.

Ну, а раз любимый, узнав подобную новость, бросил, то уж куда этой дуре рожать! Так думала моя мама, так думала моя несостоявшаяся свекровь. Весь мир был против меня – маленькой, тоненькой, одинокой и глупой девочки, всеми силами борющейся за любовь и счастье.

Я снова была никому не нужна.

Поступление в институт откладывалось. Мама продолжала настаивать на аборте: «Ты никому не нужна с этим ребенком! Ни Саше, ни мне, ни его семье». А я, несмотря ни на что, твердо решила, что буду рожать!

Поддержала меня тетя Ася, соседка из бабушкиной и дедушкиной коммуналки: «Ох, девка! Рожай! Вот я залетела в шестнадцать лет и сделала аборт. А потом залетела только в сорок! И родила больного парнишку. Не стоял, не ходил и ложку не держал. Вот я его в детдом и сдала. Ох, лучше бы я родила в шестнадцать! И был бы у меня сейчас здоровый ребеночек, радость и помощь!»

А пока я сутки напролет рыдала, моя мать готовила аборт на дому.

В то время я работала на часовом заводе. Был у нас там и инструментальный ансамбль – модная штука по тем временам.

В инструментальном молодежном ансамбле, где я была солисткой, был гитарист Сережа, хороший парень, мой преданный друг. Сереже я рассказала про свои страдания и свою несчастную первую любовь, показала ему Сашины письма. Вообще, вся компания наша меня поддержала, как могла. А Сережа решил все быстро и просто. «Выходи за меня замуж! Я ни на что не рассчитываю, просто распишемся и «прикроем твой грех»», – смеялся он.

16 октября 1976 года я вышла замуж. А в мае должен был вернуться мой Саша. И я ждала этого мая, как… Не знаю, ждала ли я в жизни чего-нибудь больше, сильнее!

На деньги, скопленные на инструменты для нашего ВИА, мы с Сережей справили нашу невеселую свадьбу.

И тут мама совершила еще одну дикую вещь – накануне свадьбы пришла к Сашиной матери и рассказала, что я беременна от другого человека. А та даже и виду не подала, что знала о беременности! Ни слова об этом!

Я оценила.

Мама на нашу свадьбу не пришла, был только папа.

А вскоре мама получила квартиру, и я осталась в нашей с ней комнате полноправной хозяйкой.

Мы с Сережей обклеили шкафчик цветной бумагой, запаслись продуктами – крупами, мукой, картошкой – и начали вести хозяйство, делая вид, что мы муж и жена. Именно делая вид – мой молодой муж спал отдельно на раскладушке. И между нами по-прежнему ничего не было!

В апреле я родила здорового и красивого мальчика, так похожего на отца! Я беспрерывно плакала, разглядывая своего маленького сыночка.

И еще – я ждала мая! И ничем другим не жила! Я ждала любимого – считала часы и минуты.

Мама не встречала меня из родильного дома, пришел только Сережа и, конечно, подруги. В нашей тринадцатиметровой комнате мы зажили по-соседски дружно, мирно, но невесело. Сережа носился с моим Димкой – стирал, гладил, гулял, вставал по ночам.

В нашей коммуналке жили тринадцать соседей, не было ни горячей воды, ни ванной комнаты И было очень шумно – второй этаж, в окна страшно дуло – ветер просто гулял по комнате. Пришлось забить щели газетной бумагой, стало чуть теплей.

Как-то жили. А что у меня на душе – разве это кого-то волновало?

Домодедовский дядя Федя, у которого до замужества жила мама, к тому времени умер, а дом оставил ей в наследство. Туда мы и уехали на все лето.

И снова будни – череда обычных дней, одинаковых, словно близнецы.

Однажды в один из таких дней я варила обед, поглядывая в окно, и увидела, что по дороге идет Саша. Поняла, что он все знает – общих знакомых вагон! Знает, что я вышла замуж, знает, что родила. По его глазам я понимаю, что об остальном он не догадывается. Мы вцепились в друг друга и не могли оторваться.

В окно смотрела бабушка Оля, которая держала на руках нашего сына. Я бросила на нее взгляд и увидела, что она что-то бормочет. Молитву? Чтобы господь меня вразумил?

Саша хочет меня забрать.

– Куда? – спрашиваю я.

– К себе! – коротко отвечает он.

– Я не поеду к тебе и вообще… Никуда не поеду.

Мы, обнявшись, сидели на берегу речки и плакали. Два несчастных, одиноких ребенка, растерянных, беззащитных, не понимающих, что делать с этим огромным несчастьем. И что делать с нашим счастьем – с нашей любовью.

Чувствую спиной чей-то взгляд. Оборачиваюсь и вижу, что стоит Сережа. Мой верный муж. И мой верный и преданный друг.

– Поздно, – говорю я Саше.

Встала с земли, отряхнула юбку. Ничего нельзя изменить! И я медленно подошла к мужу, взяла его за руку, и мы пошли домой.

Дома села на стул – кружилась голова, ни одной мысли, ни одной. Пустота в сердце, в душе. Пустыня. Меня словно не было – растворили.

Сережа обнял меня за колени и пробормотал:

– Спасибо тебе, спасибо!