Камелия

Она не возражала, но Берт почувствовал, как ей стало стыдно, когда она открыла входную дверь и оттуда донесся запах сырости и испорченных продуктов. Берт зажег свечу и положил несколько монет в электрический счетчик. Когда зажегся свет, Саймондз с трудом сдержал возглас ужаса при виде черных стен в прихожей и свисающих полосками обоев.

Берт видел много отвратительных мест за годы службы в полиции, но этот дом побил все рекорды. Было так холодно, что он дрожал даже в пальто. Войдя в гостиную, Саймондз остановился и потрясенно посмотрел вокруг. На полу лежал тонкий ковер, залитый напитками, из-за грязи невозможно было рассмотреть узор. Камелия включила обогреватель, сделанный в виде камина. Бревна были грязными и потрескались, изнутри выглядывали красные лампы. У «камина» стояла пара кресел с грязными сиденьями, черный пластиковый журнальный столик, украшенный двумя лебедями, и довоенное канапе, из которого торчала набивка.

Наверное, Берт не был бы так шокирован, если бы не помнил их старый дом. Как можно жить в таком месте, если раньше тебя окружали только антикварные вещи, персидские ковры и шикарная мебель?

— Это ужасно, правда? — Камелия опустила голову и нервно переминалась с ноги на ногу. — Я не хотела, чтобы вы видели это, мистер Саймондз. Мама собиралась отремонтировать здесь все, но у нее пока нет денег.

Берт сдержал саркастическое замечание. Продав только один наряд Бонни, можно было бы отремонтировать эту комнату, и она знала достаточно мужчин, которые сделали бы это за нее. Берт взял себя в руки и снова стал полицейским. Про себя он отметил жестокость, с которой Бонни обращается с дочерью, в то время как сама ни в чем себе не отказывает.

На стул была небрежно брошена дорогая шуба, на раме для сушки висело шикарное белье. На столе стоял флакончик дорогих духов «Шанель», а также недопитая бутылка джина и стакан с отпечатками губной помады по краям, рядом лежали шелковый голубой шарф и пара кожаных перчаток.

Берт прошел в кухню и открыл буфет. Там было чисто (скорее всего, здесь убирала Камелия), но пусто: полпакета молока, одно яйцо на тарелке и несколько ломтиков хлеба, оставленных в пакете. Еще там стояли приправы, бутылочки с соусом и баночка джема. Бонни не собиралась портить маникюр из-за такого обыденного занятия, как приготовление пищи.

— Тебе нельзя оставаться здесь, — сказал Берт, повернувшись к Камелии, которая вошла следом за ним. Ему было больно сравнивать ее с тем ребенком, каким она была когда-то. Тогда на ней была очень аккуратная одежда, красиво подстриженные волосы блестели. В детстве Камелия тоже была полной, но сейчас она стала просто жирной. Как могла Бонни позволить ей носить эту ужасную плиссированную юбку и этот серый свитер? Ботинки стоптались на пятках, а серые носки собрались гармошкой на щиколотках. — Мне это совсем не нравится, милая. Тебе нечего есть, к тому же девушка твоего возраста не должна оставаться ночью одна.

— Со мной все будет в порядке, — проговорила Камелия, отводя взгляд. Ее грустные карие глаза и волосы в детстве были очень красивыми. Только небу было известно, кто обкромсал ей волосы, а глаз почти не было видно из-за толстых щек. — Мама будет сердиться, если вернется и не застанет меня дома.

— Я еще больше рассержусь, когда она вернется домой, — резко ответил Берт. — С ней надо как следует поговорить. Я отвезу тебя к своей матери, а для Бонни мы оставим записку.

Мучительная гримаса исказила лицо Камелии.

— Мама ничего не может поделать с собой, мистер Саймондз. — Она неосознанно схватила его за руку. — Она всегда такая грустная, поэтому так часто пропадает. Пожалуйста, не создавайте ей еще больше проблем.

Берт думал об этой просьбе поздно вечером, когда лежал в постели рядом с Сандрой. Час назад он вернулся от своей матери. От нее Берт услышал много такого, от чего ему стало еще хуже. Камелия сразу заснула наверху, и тогда мать рассказала, в каком ужасном состоянии было нижнее белье девушки, сообщила о нарывах на голове и обмороженных бедрах.

Камелия обо всем рассказала матери Берта. Она призналась, что питается в основном рыбой, чипсами и бутербродами. Но, несмотря на это, уверяла, что Бонни ее любит. Девочка рассказывала о летних пикниках, поездках в Гастингс и в Лондон на выходные. Как отметила мать Берта, несмотря на то что Бонни пила, водила мужчин и кутила, она по-своему заботилась о дочери.

— Я знаю, что, наверное, лучше забрать Камелию у матери, — сказала миссис Саймондз, взяв Берта за руку. В ее глазах светилось сострадание. — Но я прошу тебя, не делай этого, сынок. Между ними есть что-то доброе, хорошее, хотя тебе и кажется по-другому. Я не могу тебе этого объяснить, но знаю, что права. Давай подумаем и сделаем так, как будет лучше для Камелии. Позволь мне уговорить ее приходить ко мне и есть домашнюю пищу. Я дам ей несколько рецептов. Может быть, смогу научить ее правильно питаться. Бонни — это все, что у нее сейчас есть, и они любят друг друга.

Камелия выпрямилась на сиденье, когда они ехали по Хай-стрит. На улице было тихо. Магазины уже закрывались, и людей было мало.

— Тебе будет хорошо у миссис Роландз? — спросил Берт. Он предпочел бы снова отвезти Камелию к своей матери, но жена пекаря настаивала на том, чтобы Камелия осталась у нее.

— Со мной все будет в порядке, — сказала Камелия так, словно ей было все равно, куда ее сегодня отправят. — Не беспокойтесь обо мне, мистер Саймондз, у вас есть свои дети, о которых надо думать.

Берта поразило то, насколько взрослым был этот ответ. Он понял, что Камелия хотела сказать: его жене не понравится, как он заботится о ребенке Бонни Нортон.

— Хорошо, но я буду заглядывать к тебе. Если что-то пойдет не так, ты всегда можешь мне сказать, — проговорил Берт.

Через полчаса Камелия сидела в гостиной над пекарней и пила предложенный ей чай. Мистер Саймондз уже уехал. Миссис Роландз болтала без умолку о том, сколько пирогов они продали сегодня, что люди говорили о смерти Бонни и что у них сегодня к чаю. Она перескакивала от темы к теме, едва успевая перевести дыхание. Комната была украшена всевозможными предметами: повсюду стояли фарфоровые и стеклянные коты, собаки и другие животные. Но здесь было светло, уютно и хорошо пахло, это было так не похоже на их дом на Фишмаркет-стрит.

Камелия не могла ни говорить, ни плакать. Сейчас она думала только о том, что с ее плеч наконец-то упала большая и невероятно тяжелая ноша.

Не будет больше шумных вечеринок, никакой «дядя» не станет шататься по дому в нижнем белье. Ее больше не разбудят ночью зверские завывания и стук. Больше не нужно убирать рвоту. Пол кухни и прихожей никогда больше не будет залит пивом, а раковина не забьется окурками. Камелия никогда больше не будет унижаться и просить продлить кредит в магазине на углу.

Девушка не могла придумать ни одной причины, по которой она будет скучать по маме. Камелия привыкла к одиночеству. С тех пор как ей исполнилось одиннадцать, она часто оставалась одна на выходные. Единственным отличием было то, что Бонни больше не ворвется с пакетом заварных пирожных, мягкой игрушкой и пустыми обещаниями. На этот раз она ушла навсегда.

И все же если Камелия так радовалась тому, что все закончилось, почему она чувствовала себя такой несчастной?

Глава четвертая

Камелия резко проснулась, даже подскочила на кровати. Рубашка была мокрой от пота. Сначала она не поняла, где находится, увидев покатый потолок чердака и незнакомые розовые обои. Но потом вспомнила: ее приютила Энид Роландз. Приходил врач, он дал ей таблетку. Все произошло на самом деле, это не был страшный сон.

Часы на церкви пробили семь раз. Розовые шторы развевались над небольшим окошком, на стене висела фотография мальчика с собакой. На каминной полочке стояла лампа, сделанная из винной бутылки, и две фарфоровые собачки с обрезанными ушами. Запах свежего хлеба пробрался даже сюда, и при других обстоятельствах Камелия наслаждалась бы этой комнатой. Хотя мистер и миссис Роландз были добры к ней, она знала, что ее здесь держат только из жалости, пока кто-то другой не решит, куда ей идти дальше.

Камелия медленно встала с кровати. Голова кружилась, во рту был горький привкус. Только сейчас она заметила, что на ней чужая розовая ночная рубашка. На стуле висели ее темно-синяя юбка, белая блузка и белье. Миссис Роландз выстирала и погладила их, но из-за этого Камелии стало стыдно еще больше. Она мучилась вопросом: было ли миссис Роландз противно, когда она увидела большой дешевый хлопковый бюстгальтер и трикотажные панталоны, серые от старости и нетщательной стирки, из которых вылезли резинки?

Бонни никогда не носила такое ужасное белье. Она выбрасывала вещи, если они портились после стирки или выходили из моды.

Окна комнаты выходили на Хай-стрит, но Камелия почти ничего не видела, кроме магазинов и церковной башни. В комнате было очень жарко. Завтра утром, когда мистер Роландз начнет печь хлеб, здесь станет еще жарче. Камелии захотелось поскорее выйти на свежий воздух.

Спустя некоторое время она стояла на утесе Хильдер Клифф, и в голове у нее не было никаких планов на будущее. Этот утес всегда был любимым местом Камелии, а сегодня так ясно, что за болотом виден Лидд. По утрам Рай особенно красив, пока люди еще не нарушили его спокойствия. Древние серые стены Ландгейт, яркие цветы на подоконниках… Решетчатые окна блестели в утренних лучах солнца, даже камушки под ногами сияли, словно покрытые блеском.

Сзади находилось здание коллегиальной школы, оно было частью смутных воспоминаний о счастливом прошлом. О том, как по утрам отец гулял вместе с ней по заливу, о том, как из Лондона приезжали на ужин гости, о том, как она надевала красивое платье и шла с отцом на обед.

Внизу была улица Фишмаркет. Если немного перегнуться через перила, то как раз справа можно увидеть их дом. Но Камелии не очень-то хотелось на него смотреть. Ей было гораздо приятнее смотреть на Салтс и вспоминать, как отец катал ее на качелях.

«Интересно, что с ним будет теперь?» — подумала Камелия. Прошлым летом она сама покрасила гостиную под цвет магнолии. Мать мистера Саймондза дала ей хорошие шторы и рассказала, как сделать новую обивку на кресла. Некоторое время гостиная выглядела очень мило, но потом пришла зима, и черная плесень поползла вверх по стенам. Бонни успокаивала Камелию, уверяя, что это последняя зима, которую они проводят в этом доме. Впервые мать говорила правду.

Внезапно Камелии захотелось спуститься по крутым ступенькам к дому. Хотя ей никто не говорил об этом, но она знала, что не следует входить в дом, пока полиция не закончила расследование. Но девушке очень хотелось взглянуть на все в последний раз.

В соседних домах окна все еще были зашторены, у порогов стояли бутылки для молока. Вряд ли Камелию мог кто-то увидеть, кроме неухоженной собаки, которая спешила куда-то по своим делам. Девушка запустила руку в почтовый ящик и достала ключ, который висел внутри на веревочке.

В доме как обычно пахло плесенью. На стене узкого коридора, там, где больше всего отклеились обои, висела театральная афиша. Бонни сама ее туда повесила. Она говорила, что знает актрису Франсех Деларей, которая играла в спектакле главную роль. Камелия не понимала, как эта афиша оказалась у Бонни, но, в конце концов, мать никогда ничего ей не объясняла.

В доме все было так же, как и утром. На деревянном подносе стояла миска с засохшей кашей, кружка, ложка и простокваша в бутылке. Камелия бесцельно бродила по дому, то поднимала вещи, то ставила их на место. Теперь она не понимала, зачем сюда пришла. На некрасиво отделанной каминной полочке лежали неоплаченные счета, в корзине была гора неглаженого белья. Недопитая бутылка с джином подтверждала то, что ее мать была в отчаянии. Но Камелия знала, что это было ничто по сравнению с тем, какие тяжелые времена приходилось им переживать.

В гостиной на столике стояло зеркало Бонни, розовый лак, пилочка для ногтей и апельсиновая палочка для удаления кутикул. У Камелии было такое чувство, будто Бонни просто вышла за сигаретами. Стоит лишь закрыть на мгновение глаза, и когда она их откроет, то мать снова будет сидеть за столом, запрокинув золотистую голову и полируя ногти.

В прихожей, в углу, все еще стояла гладильная доска с прожженной обшивкой. Камелии не хотелось сейчас вспоминать о том, как всего лишь две недели назад Бонни испортила юбку, на которую копила несколько недель.

Поднявшись наверх, девушка долго не решалась войти в комнату матери. В отсутствие Бонни входить туда строго воспрещалось и считалось шпионством.

— Но сейчас она ничего не сможет сказать, — произнесла Камелия вслух. Слова эхом отозвались на пустой лестнице, горькие воспоминания снова закружились в голове.

Спальня Бонни была единственной комнатой, в которой сделали ремонт. Мать попросила помочь того ужасного Стэна и, наверное, пообещала, что он сможет остаться как-нибудь на ночь. Стэн работал как раб. Он не только поклеил и покрасил обои, но даже сделал гардероб для одежды Бонни. Она настаивала, чтобы он сделал ремонт у Камелии, когда закончит с ее комнатой. Но, похоже, Бонни внезапно передумала спать с ним, поэтому он исчез, даже не поставив дверные ручки. Бонни пришлось сделать это самой, а Стэн так и не вернулся, чтобы отремонтировать комнату для Камелии.

Распахнув дверь, Камелия вошла в комнату Бонни и дерзко осмотрел старательную работу Стэна.

В зеркалах гардероба отражались резная кровать, сделанная из орехового дерева, и туалетный столик, привезенный из старого дома. Темно-розовые шторы, ковер, кружевное покрывало на кровати, две узорчатые лампы на покрытом красивой салфеткой столике придавали комнате дух шикарной женственности.

Камелия вспомнила, как Бонни лежала на кровати в тот день, когда ремонт уже был закончен.

— Дорогая, скоро весь дом будет выглядеть так же мило, — сказала она, усаживая дочь на кровать и обнимая ее. — С вечеринками и гуляньями покончено, теперь будем только мы с тобой. Я найду себе работу, и мы счастливо заживем. Может быть, мне надо было покинуть Мермайд-стрит, чтобы начать все сначала. В старом доме было слишком много привидений.

Все это было ложью. Вечеринки и пьянство продолжались, мужики по-прежнему приходили. Бонни не нашла работу и ничего не сделала для того, чтобы привести в порядок остальные комнаты дома. В то время как она наслаждалась этой шикарной спальней, Камелия спала в комнате с голыми полами, дырка была прикрыта доской, а из матраса лезли пружины.

Девушка пришла в ярость, посмотрев на аккуратно убранную кровать и туалетный столик, уставленный сияющими бутылочками с духами. Только сейчас Камелия поняла, как странно было то, что женщина, которая спала допоздна, пила всю ночь и ни разу не погладила школьную рубашку для дочери, умудрялась содержать эту комнату в чистоте.

Гнев еще больше усилился, когда девушка открыла гардероб и увидела ряды платьев, костюмов и блуз. Сколько раз Камелия просила купить ей новое школьное пальто или юбку, но всегда слышала один и тот же ответ: «У нас нет денег, дорогая. Может быть, на следующей неделе!»

У матери всегда было много отговорок: она ведь ходит на прослушивания, на важные собеседования. Но чаще всего Бонни говорила: «Он обожает меня, милая. Мне надо хорошо выглядеть. Только подумай, как хорошо было бы иметь нового папочку».

К кому она ездила в Лондон?

Камелия давно перестала расспрашивать Бонни о ее дружках, потому что все ее романы заканчивались одинаково. Однажды мать заговорила о квартире в Лондоне, о выходных на природе, о том, что их судьба переменилась, но этим все и закончилось. Бонни была как рыбак, который лениво сидит всю жизнь на солнечном берегу речки, ловит одну рыбку, играет с ней, затем бросает обратно, надеясь на более крупный улов.

Но последнего мужчину мать тщательно скрывала. По ночам она долго говорила по телефону, при этом ее глаза сверкали так, как будто он на самом деле был важен для нее. Бонни не переставала повторять, что скоро их ждет что-то прекрасное. Несколько дней назад она сказала о том, что им надо сделать паспорта. Почему она ни разу не назвала его имени и не привела в дом?

«Наверное, он женат», — предположила Камелия, вздохнув.

Слезы навернулись на глаза и потекли по щекам, когда она перебирала платья. Она вспомнила еще один вечер, примерно месяц назад. Это были хорошие воспоминания, но все же вызывали горечь.

Бонни сидела за туалетным столиком и расчесывала волосы, ниспадавшие с загорелых плеч. На ней были только лифчик и трусики. Живот у матери был плоским, как доска. Она улыбнулась Камелии, которая держала перед ней платья, чтобы мать могла выбрать себе наряд на вечер.

— Это слишком красивое для обычной вечеринки, — сказала Бонни, отказываясь от изумрудного платья с камнями на плече. — Черное платье мне сегодня надевать не хочется. Принеси мне розовое из крепа!

— Как бы я хотела иметь такое же платье, — вздохнула Камелия, подавая матери розовое платье. Девушка посмотрела на себя в зеркало и заплакала. Она была толстой, с маленькими, как у свинки, глазками, жидкими волосами и жирной кожей. Камелия подумала о том, что никакая одежда не сможет украсить ее.

Она не услышала, как мама подошла. Бонни вдруг оказалась позади нее и прикоснулась своей ароматной щекой к щеке дочери.

— Ты не всегда будешь полной, милая, — нежно произнесла она. — Однажды ты проснешься и увидишь, что стала красивой.

— Откуда ты знаешь? — спросила Камелия, вытирая слезы. — Ты ведь никогда не была толстой.

Бонни рассмеялась, но на этот раз без сарказма.

— У меня была подруга, такая же толстая, как и ты. Но потом она оказалась самой прекрасной женщиной на свете. У тебя хорошие задатки, милая. Когда сойдет жир — а он сойдет, вот увидишь, — ты станешь красивее меня.

Камелия приподняла то розовое платье, прислонилась к нему лицом и всхлипнула. Она почувствовала запах маминых духов, как будто ее снова коснулась щека Бонни.

В тот вечер, ложась спать, Камелия была полна оптимизма. Может быть, если бы она не была так зациклена на себе, возможно, она заметила бы, что беспокоило ее мать.

Внезапно девушка осознала, что значила для нее смерть Бонни. Камелию больше не мучили неприятные воспоминания, она не думала о неуважении и унижении. Она просто хотела, чтобы мама вернулась к ней.

— Мама, почему? Почему? — прошептала она. — Если все так плохо, почему же ты не пришла и не сказала мне? Ты всегда учила меня не опускать голову и не обращать внимания на злых людей. Я ведь уже не ребенок, я могла бы помочь.

Гнев и горе одновременно переполняли ее. Камелия начала рыться в вещах матери. Она подумала, что где-то здесь сможет найти объяснение или хотя бы ключ к развязке. Девушка перевернула все: коробки из-под обуви, старые сумки, даже вывернула карманы пальто. Она нашла только фунт мелочью и больше ничего.

Потом девушка перешла к туалетному столику, перебрала шелковое белье, которое пахло духами «Шанель», но так ничего и не нашла.

Увидев в конверте несколько фотографий своего отца, Камелия снова заплакала. Со снимков на нее смотрел высокий стройный брюнет с усами и благородным выражением лица. Сейчас Камелия едва могла вспомнить его лицо. Но она хорошо помнила то время, когда отец был жив. Тогда она чувствовала себя в безопасности, она знала, что ее любили, что она кому-то нужна. Камелия снова услышала голос отца, когда он ночью поднимался по ступенькам. Он подбрасывал ее высоко над головой, когда возвращался домой.

Может быть, мать любила Джона намного сильнее, чем думала Камелия? Возможно, она постоянно искала ему замену?

Но даже в шкатулке с драгоценностями не нашлось ничего интересного. Там были только жемчужное ожерелье, бриллиантовые сережки и золотой браслет, подаренный Джоном. Почему Бонни не заложила эти вещи, раз у них были проблемы с деньгами?

Когда все в комнате было перерыто, Камелия стала на колени и заглянула под кровать, но даже там не было ничего, кроме чулка. Но когда девушка поднялась, опираясь на край кровати, то заметила, что простыня в одном месте была заправлена не очень аккуратно, как будто мама поднимала матрас, чтобы что-то под него положить.

Придерживая матрас одной рукой, Камелия медленно запустила под него другую руку. Пальцы наткнулись на что-то твердое и плоское — это был большой коричневый конверт.

Внутри были отчеты из школы, свидетельство о браке и свидетельство о смерти отца. Еще там лежали фотографии родителей, многие со свадьбы. Один из снимков стоял у них в рамочке на каминной полочке, когда они жили на Мермайд-стрит. Свидетельство о рождении Камелии и примерно десять студийных фотографий еще до того, как ей исполнилось семь лет, — вот и все, что она нашла в конверте.

Камелия аккуратно положила все это обратно. Полиция потом отдаст ей все, нет необходимости забирать это сейчас. На этот раз она просунула руку под матрас немного дальше и опять почувствовала что-то гладкое, плоское и твердое. Камелия быстренько вытащила еще один сверток, села на кровати и стала его изучать.

Это был не конверт, а что-то похожее на кошелек или папку из зеленого картона.

Внезапный шум на улице испугал Камелию, и она подошла к окну. Семья Коллейз, соседи, собирались на пикник. Только сейчас девушка поняла, что пробыла в доме уже достаточно долго. В любую минуту может появиться полиция, или миссис Роландз решит, что Камелия пропала, и начнет волноваться. Пора уходить.

Она снова взяла в руки папку и просмотрела содержимое. Там лежали письма от мужчин, некоторые были такими старыми, что потеряли цвет. Бонни запихнула все это подальше, к предыдущему конверту. Это могли быть только старые любовные письма от того, кто был очень важен для Бонни. То, что они были спрятаны, говорило о том, что мать не хотела, чтобы их видел кто-нибудь еще.

— Я уничтожу их, если это на самом деле так. — Камелия ощущала присутствие матери, как будто та стояла рядом с ней. — Я никому не позволю их читать. Я люблю тебя, мамочка.

За минуту Камелия привела в порядок кровать, закрыла все двери и ящики. Она собрала свои вещи, положила в них найденную папку и ушла, закрыв входную дверь и повесив ключ на крючок.

— Камелия! Где ты была? — жалостно спросила миссис Роландз, переворачивая бекон, который жарила, когда Камелия вошла в кухню через заднюю дверь. — Чего я только не передумала, ты и представить себе не можешь.

Камелия впервые видела миссис Роландз без фартука. Она была похожа на набитый валик в полосатом хлопковом платье. Кухня тоже была странной. Нигде не было горы грязных подносов, заготовок для пирогов и печенья, которые ждали, когда освободится место в огромных духовках. В кухне было прохладно и чисто.

— Мне надо было пройтись. — Камелия спрятала рюкзак за спиной. — Я не хотела будить вас. Простите, если заставила вас волноваться.

— Ну, ты ведь уже здесь. Отнеси это мистеру Роландзу. — Энид передала Камелии тарелку с беконом и яйцами. — А я отнесу наши порции.

Мистер Роландз сидел в гостиной за уже накрытым к завтраку столом и читал газету «Санди пипл». В отличие от толстой жены он был очень худым и почти лысым, лишь несколько волосинок тянулись от одного уха к другому. Мистер Роландз был очень добрым. Когда Камелия поставила перед ним завтрак, он улыбнулся.

Прошлой ночью она была очень рада, когда Роландзы пригласили ее к себе. В маленьких светлых комнатах было уютно и спокойно, чего недоставало ее дому. Было приятно принять ванну, забраться в постель, приятно было видеть, как все о тебе заботятся. Но сейчас, при свете дня, этот дом казался Камелии тюрьмой.

Миссис Роландз была сплетницей, и до вчерашнего дня она пренебрежительно относилась к Камелии. Похоже, эта женщина предложила свой дом ради сенсации, а не из добрых побуждений.

— Что это? — Миссис Роландз вошла следом за Камелией, и ее зоркий взгляд сразу заметил рюкзак за спиной у девочки.

— Кое-какие вещи из дома, — сказала Камелия и покраснела от стыда. — Я проходила мимо, решила зайти и кое-что забрать.

— Тебе не следовало идти туда одной. — Миссис Роландз вилась вокруг Камелии, как мама-квочка, обняла ее и придвинула к столу. — Полиция не хотела, чтобы ты туда ходила, пока они не исследуют там все. Потом я могла бы тебя туда отвести.

Камелия почувствовала, что на глаза наворачиваются слезы.

— Я только хотела взять свою ночную рубашку и некоторые вещи. Я больше ничего не трогала, — ответила она, затаив дыхание. Она боялась, что мистер Роландз откроет сумку, но он только произнес:

— Конечно, тебе нужны были твои вещи, милая. — Он похлопал девушку по руке и сочувственно посмотрел на нее. — Энид не может не волноваться, такая уж она. А теперь ешь завтрак, пока он не остыл.

В семь вечера по всему дому разнесся запах дрожжей, когда мистер и миссис Роландз принялись замешивать на завтра тесто для пекарни.

Камелия пробралась в прихожую, чтобы проверить, так ли это. Да, действительно, было слышно, как они говорят внизу, через два лестничных пролета. Это был удобный момент.

День казался бесконечным. Несмотря на то что Камелия давно знала Роландзов, с ними было невозможно разговаривать.