Камелия

— Я уверена, что так и будет, — сказала бабушка сквозь слезы. — Она ведь обязана, разве не так?

— Я так скучаю по папочке, — выпалила Камелия. Она знала, что если скажет такие слова матери, то только разозлит ее еще больше. — Неужели всегда будет вот так?

Она хотела спросить, заполнится ли когда-нибудь огромная пустота в душе? Настанет ли когда-нибудь такой вечер, когда она не будет вспоминать, как отец читал ей сказку на ночь? Или выходной, когда она сможет не думать о том, как они гуляли по болоту. Мама никогда не интересовалась ее делами в школе, ее друзьями, даже мыслями, в отличие от папы. Камелия старалась не думать о таких вещах, но не могла ничего с собой поделать.

— Тебе станет легче, — спокойно проговорила бабушка. — Я не обещаю, что ты забудешь обо всем, — воспоминания об отце останутся в твоем сердце, потому что они тебе дороги. Но скоро ты обнаружишь, что тебе уже не так больно.

— Ты была такой же, как мама, когда умер дедушка? — спросила Камелия.

— Нет, я приняла это спокойно, — осторожно ответила Дорис. — Но дедушке было тогда семьдесят лет, и я знала, что он не может жить вечно. С мамой все по-другому. Ей всего двадцать семь, она думала, что они с Джоном еще долго будут жить вместе.

Камелия хотела расспросить бабушку о многом, например о том, почему мама больше не заботится о ней? Почему она хотела надеть розовое платье вместо черного? И почему Бонни так не любила свою мать? Но Камелия решила промолчать и не задавать вопросы, которые крутились у нее в голове.

— Ты приедешь ко мне еще когда-нибудь? — вместо этого спросила она.

Дорис снова засомневалась. Она знала, что сядет в первый поезд до Рая, если понадобится Бонни, несмотря на все, что было сказано. Но шестое чувство подсказывало ей, что дочь хочет оборвать все связи с прошлым из-за того горя, которое переживала.

— Я приеду, если буду вам нужна, — тихо сказала бабушка. — Может быть, мама отпустит тебя ко мне на праздники. Пиши мне, моя маленькая. Всегда помни, что я твоя бабушка и люблю тебя.

Слезы опять потекли из глаз, когда Камелия вспомнила о смерти отца. Она вытерла их краем халата и взглянула на небо. Но на этот раз в ее голове промелькнули еще более постыдные воспоминания.

После смерти отца прошло пять лет. В феврале 1961 года, в пятницу ночью, Камелия проснулась от песни Джонни Кидда «Давайте будем двигаться». Музыка играла не просто громко, она была оглушающей. Включив свет, Камелия увидела, что было десять минут второго. Ей стало интересно: будет ли это продолжаться до тех пор, пока соседи не вызовут полицию.

Если бы не фотография возле кровати, Камелия, наверное, решила бы, что выдумала спокойные, тихие дни раннего детства, чтобы успокоить себя.

Но рядом стояла черно-белая фотография, на которой вся их семья была вместе. Камелии исполнилось пять лет, когда был сделан этот снимок. Она была в вельветовом нарядном платьице, на маме был сейчас уже не модный приталенный костюм, волосы были намного короче, чем сейчас. Папа в темном костюме стоял позади них.

Камелия заметила, что уже тогда она была полной, но выглядела милой и очень серьезной. А сейчас она была толстой, очень толстой, а темные глаза походили на щели, словно прятались в складках отекшего лица. Джон Нортон был мертв. Маленькая милая Камелия стала толстой громадиной. А мать больше не походила на прежнюю Бонни.

Даже счастливые дни в коллегиальной школе закончились в декабре, за два дня до одиннадцатилетия Камелии.

Бонни жаловалась, что из-за того, что Камелия могла не сдать экзамен, учительница посоветовала с нового года перевести ее в государственную младшую школу, а затем, в сентябре, в старшую школу. Но это была жалкая ложь. Камелия входила в пятерку лучших учеников класса, и мисс Греди всегда говорила, что она достаточно умна, чтобы получить стипендию в одной из лучших женских школ.

Камелия выключила свет и спрятала голову под подушку, чтобы не слышать музыки. Ей не надо было спускаться, чтобы узнать, что происходит внизу. Девочка легко могла представить себе, что происходит в гостиной: она уже много раз это видела. Бонни всегда была в центре. Длинные волосы она завязала в высокий хвост. На ней было одно из платьев с расклешенной юбкой, талия перехвачена широким поясом так туго, что, казалось, можно ее обхватить двумя пальцами. Под платьем был многослойный подъюбник из тонкой бело-розовой сетки. Скорее всего, она танцует с кем-то, возможно, с тем ужасным мужчиной-пижоном в длинном красном пиджаке и тонком галстуке. Если, конечно, она не выставила его за дверь. Другие мужчины жадно смотрят на ноги Бонни, стараясь увидеть верх ее чулочков, когда она вертится.

Для Камелии оставалось загадкой, кто все эти мужчины, которые приходили к ним в дом поздно вечером. Она знала, что они всегда превосходили по количеству женщин, которые бывали на таких спонтанных вечеринках. У Бонни больше не было подруг. Тети Пэт, Бэбз, Фрэда и Джанис исчезли так же, как и горячие домашние блюда, выглаженные школьные блузки, помощь с домашним заданием и совместные вечера у телевизора.

В течение года или двух после смерти Джона старые друзья заглядывали на чашку чая или просто поболтать. Интендант Виллис, дантист мистер Декстер, владелец гостиницы «Мермайд Инн» Малкольм Фразер… Они приходили одни, как будто у них не было жен. Но в конце концов и они перестали заходить. Камелии казалось, что ей приснилось то время, когда стол был украшен накрахмаленными салфетками, цветами и свечами, а мама когда-то проводила целый день в кухне, готовя обед для гостей.

Наверное, Камелия опять уснула, потому что когда она проснулась, музыка умолкла и в доме снова стало тихо, за исключением какого-то стука.

Она прислушалась, пытаясь определить, откуда идет звук. Было похоже на стук ветки о стекло. Стук раздавался не в ее окно и не в мамино, так как их окна выходили на улицу, где не было деревьев. Камелия прислушалась: стук становился все настойчивее. Это озадачило ее. Она вылезла из постели и вышла на лестницу.

Их дому было больше трехсот лет, комнаты в нем находились на разных уровнях. Комната Камелии находилась рядом с ванной, через пару ступенек наверх был небольшой проход и выше комната ее матери, которая занимала переднюю половину дома. Рядом с закрытой дверью была очень узкая лестница, которая вела к двум комнатам для гостей на чердаке. Камелия догадалась, что стук доносился оттуда. В доме постоянно раздавались непонятные звуки, шумели трубы, скрипели доски. Она решила, что, скорее всего, одно из окон на чердаке открылось и стучало от ветра.

Но как только Камелия ступила на лестницу, ведущую на чердак, то услышала еще один звук и резко остановилась. Звук был похож на хрюканье свиньи и раздавался одновременно со стуком!

Первым движением Камелии было вбежать в комнату матери. Но как только она повернула ручку, то сразу поняла, что шум шел из комнаты Бонни и то, что это был за шум. Камелия потрясенно застыла на месте и не могла пошевелиться.

У нее были незначительные знания о сексе. Она знала, что надо обняться особым образом, чтобы получился ребенок, и что нельзя делать этого, если ты не замужем. Она слышала, как мальчишки на игровой площадке ругались неприличными словами, и сейчас догадалась: она услышала то, что обозначалось словом «трахаться».

Девочка стояла и думала, стоит ли ей ворваться и остановить мужчину, который издевается над мамой. Но потом, сквозь хрюканье, она услышала голос Бонни:

— Сильнее, давай сильнее. Мне так нравится!

Камелию бросило в жар, как будто кто-то открыл перед ней печную заслонку. Она отступила и прикрыла рот рукой, опасаясь, что ее может стошнить.

Девочка вернулась в комнату и забралась обратно в постель. Внезапно все, что так беспокоило ее все эти годы, прояснилось. Камелия поняла, почему старые друзья перестали заходить, почему соседи шептались, когда они с матерью шли по улице. Теперь были понятны странные взгляды, которые бросали мужчины на ее мать, и то, почему старые друзья из коллегиальной школы перестали приглашать Камелию поиграть. Теперь она понимала, почему тот ужасный мальчишка в школе назвал ее мать шлюхой.

С той ночи жизнь становилась только хуже. Каждую неделю Бонни покупала себе дорогие модные наряды, а Камелия ходила в старых платьях, из которых давно уже выросла. Вечеринки стали проводиться чаще, они были еще громче. Грубые пьяные мужчины топали по ступенькам и часто врывались в комнату Камелии, думая, что это ванная. Бонни уже не скрывала, что мужчины оставались у нее на ночь. В спальне стоял запах их пота, на простынях, которые менялись все реже, были пятна, а на красивых коврах виднелись следы от сигарет и от пива. Днем Бонни тоже частенько была пьяной. Иногда, возвращаясь из школы, Камелия находила мать в бессознательном состоянии на канапе. Бонни больше не занималась домашними делами, единственной едой в доме был хлеб с джемом. Камелия съедала невкусный обед в школе, по дороге домой покупала в булочной пару черствых булочек, а потом Бонни посылала ее за чипсами.

Часто по выходным девочка оставалась совсем одна. Мама оставляла ей на столе десять шиллингов на питание. Но стоило Бонни войти в дверь воскресным вечером с мягкой игрушкой в руках, попросить прощения и пообещать, что такое больше не повторится, как дочь ей все прощала.

Но не прощали соседи. Больше не было вежливых просьб сделать музыку потише. Теперь они истерично кричали у двери, стучали в окна, вешали на двери злобные оскорбительные записки. Иногда это были предупреждения о легальной расправе, иногда в них угрожали жизни Бонни, но она только смеялась и бросала их в камин. Она говорила, что все соседи ограниченные и завистливые люди и что скоро они с Камелией уедут.

Две недели спустя, перед Рождеством 1962 года, Камелия, вернувшись из школы, обнаружила, что ее кукольный домик пропал.

У девочки появилось какое-то дурное предчувствие, когда она посмотрела на пустое место, где еще утром стоял домик. Она поняла, что вот-вот случится что-то плохое. Несколько недель Бонни была мрачной и угрюмой, она ничего не говорила по поводу Рождества или украшения дома. Вот уже три недели у них не было вечеринок.

Камелия спустилась вниз. За лето она еще больше потолстела и уже не могла бегать. Она не нравилась себе, но больше всего она ненавидела свое тело. Ей недавно исполнилось двенадцать, а объем ее бедер был уже больше ста сантиметров. Весила Камелия почти шестьдесят килограммов.

— Где мой кукольный домик? — спросила она.

Бонни сидела в кресле, курила и читала напечатанное на машинке письмо. Впервые она была без макияжа, даже волосы выглядели так, как будто их совсем не причесывали. На розовом костюме спереди красовалось пятно.

— Я продала его, — ответила Бонни, даже не взглянув на дочь.

— Ты продала его! — воскликнула Камелия. Она не верила своим ушам. — Ты не могла этого сделать! Скажи, что ты шутишь!

— Делать мне больше нечего, — выпалила Бонни. Она положила письмо и подняла глаза на дочь. — Ну, перестань, милая! Ты уже взрослая для кукольного домика, а мне нужны деньги.

— Но его же купил папа! — глаза Камелии наполнились слезами. — Это все, что у меня осталось от него! Как ты могла?

— Если бы ты на самом деле понимала, в каком мы ужасном положении, то не говорила бы так, — защищалась Бонни.

Только сейчас Камелия заметила, что Бонни уже не выглядела такой красивой, как обычно. Под глазами были темные круги, кожа казалась серой, а вокруг глаз и рта виднелись тоненькие морщинки.

— Почему ты не взяла деньги в банке, если тебе что-то понадобилось? — спросила Камелия.

Бонни посмотрела в заплаканные глаза дочери, полные упрека, и вздохнула. Она понимала, что ей не следовало продавать домик, не спросив разрешения. Но Бонни была в отчаянии, и у нее не было другого выхода. Иногда она забывала о том, что Камелия была все еще ребенком. Девочка многое схватывала на лету, но явно не понимала, в какой ситуации они оказались.

— В банке больше нет денег, дорогая, — сказала Бонни мягко. — Думаю, пришло время кое-что тебе объяснить.

Камелия села рядом на канапе и с отчаянием слушала о том, что у них не только закончились деньги, но они были в таком большом долгу, что у них заберут дом.

— Вот почему тебе пришлось уйти из коллегиальной школы, — закончила Бонни. — Понимаешь, папочка не оставил мне достаточно денег. Я старалась экономить, но больше ничего нет.

— Что же мы будем делать? — спросила Камелия сквозь слезы. Она хотела напомнить матери, что на прошлой неделе та купила себе еще одно платье и пару новых пластинок. Но даже несмотря на свое горе девочка видела, что Бонни вот-вот расплачется, а Камелия не могла этого видеть.

— Я нашла небольшой домик на Фишмаркет-стрит, — сказала Бонни, брезгливо сморщив свой маленький носик. — Боюсь, он не очень красив, но это все, что я смогла найти. Я устроюсь на работу, и мы с тобой хорошо заживем.

Камелия снова всхлипнула. Она была толстой и некрасивой, у нее не было ни одного друга, в школе все смеялись над ней и говорили гадости о ее матери. Кукольный домик и вся маленькая мебель, которую купил папа, исчезли — перешли к двум девочкам, которые так никогда и не поймут, насколько был дорог этот домик прежней хозяйке. И в довершение всего ей придется выселиться из дома, который она так любила.

— Прости, милая. — Бонни притянула к себе дочку и обняла ее, окутав ароматом духов «Джой». — Я была тебе не очень хорошей матерью, верно? Я эгоистка, лентяйка и транжира. Но я так люблю тебя!

Камелия снова вытерла глаза и встала со скамейки. Даже после всего, через что ей пришлось пройти из-за Бонни: мужчин, пьянство, растранжиривание денег и безразличие, она все еще любила свою мать. Соседи и городские сплетники будут, наверное, помнить о Бонни только плохое. Но у Камелии было несколько прекрасных воспоминаний, которые сейчас казались особенно дорогими: пикники летом, походы в лондонский зоопарк. О том, как они смеялись друг над другом в комнате смеха в Гастингсе и бегали по песчаным дюнам в Камбер-Сандз. В душе Бонни оставалась ребенком, она всегда была готова рассмеяться или пошалить. Они были мать и дочь, но в первую очередь они были лучшими друзьями.

Глава третья

— Берт ждет тебя в машине, милая, — сказала Энид Роландз, когда Камелия вышла из туалета. На девушке была плотная синяя юбка и белая блузка. Энид взяла влажное полотенце и еще раз вытерла ее лицо. — Я сказала ему, чтобы потом он привез тебя сюда. Наверху у нас есть небольшая, но очень уютная комната. Тебе сейчас нельзя оставаться одной.

Камелия поблагодарила миссис Роландз. До этого момента она даже не подумала о том, где будет спать сегодня или завтра. После смерти Бонни у Камелии больше не было своего дома.

Мистер Саймондз почти ничего не сказал по дороге в Гастингс. Он то и дело брал руку Камелии и слегка сжимал ее в своей. Девушка была рада, что он не пытался заговорить. По дороге она наблюдала за людьми, ехавшими в других машинах. Почти в каждом автомобиле были семьи. Люди возвращались домой с моря, уставшие и загорелые, а на задних сиденьях спали дети. Камелия вспомнила, что, когда папа еще был жив, она любила становиться на колени на заднем сиденье и махать людям в других машинах. Наверное, дети уже так не делали.

Морг находился в закоулке. Это было здание из красного кирпича, с крашеными оконными рамами. Мистер Саймондз взял Камелию за руку и провел внутрь. Вдруг у нее заболел живот и закружилась голова от запаха антисептиков.

— Это нормально, в таких местах может немного тошнить, — сказал мистер Саймондз, подбадривая ее. — Но это всего лишь запах больницы, ничего более. Ты не увидишь ничего отвратительного. Бонни будет в своей комнате, на каталке. Она будет вся накрыта простыней. Мы просто вместе посмотрим на нее, ты подтвердишь, что это она, вот и все.

Какой-то мужчина в белом халате провел их в маленькую комнатку. Все было так, как сказал мистер Саймондз. Мужчина подождал, пока Камелия подошла к каталке, и только тогда приоткрыл простынь.

Конечно же, это была Бонни, несмотря на все мольбы Камелии о том, чтобы это оказался кто-то другой. Она выглядела так же, как обычно по утрам, после ночи пьянства. Из-за синеватого оттенка кожи Бонни выглядела старше и грубее. Если бы не волосы, испачканные болотной грязью, Камелия могла бы подумать, что мать спит.

Девушка подтвердила, что это ее мать, но не смогла поцеловать ее, хотя сердце просило об этом. Камелии очень хотелось еще раз прикоснуться к золотистым волосам, обнять ее крепко в последний раз. Но вместо этого она просто еще раз посмотрела на мать, повернулась и ушла.

Камелия откинулась на сиденье машины и закрыла глаза, когда они возвращались в Рай. Берт знал, что она не спит, — таким образом девушка пыталась справиться с тем, что только что увидела. Когда он посмотрел на ее бледное спокойное лицо, которое сейчас было так близко к его плечу, то вспомнил, как однажды он ехал с ней по этой же дороге. Это произошло примерно полтора года назад, примерно в такое же время — в полпятого или пять часов вечера. Но тогда был не жаркий летний день, а холодный февральский вечер и уже стемнело.

Берт ехал из Гастингса в Рай на своей машине «Моррис-Минор». На заднем сиденье лежал трехколесный велосипед — подарок для сына на четырехлетие. Была суббота и так холодно, что, казалось, вот-вот пойдет снег. Берт не мог дождаться, когда приедет домой и согреется у камина, потому что обогреватель в машине работал не очень хорошо.

Он ехал и думал о прошлом. Ему не верилось, что он провел в Рае четырнадцать лет. Казалось, совсем недавно он был еще молодым констеблем. Но сейчас ему тридцать пять лет, он сержант, у него есть жена и два маленьких сына. А ведь пока Берту не исполнилось двадцать восемь, он думал, что не сможет полюбить никого, кроме Бонни Нортон!

Берт вздрогнул. Как можно быть таким глупцом! Он всегда искал ее глазами, надеялся, желал, но никогда не решался что-то сделать. Слава Богу, что в его жизни появилась Сандра! Тогда Бонни можно было получить за пару стаканов спиртного. Если бы Берт связался с ней после того, как умер Джон, не видать ему тогда ни карьеры, ни личного счастья.

Сандра оказалась полной противоположностью Бонни. Она была шатенкой невысокого роста, скромной и заботливой, и к тому же совершенно бесхитростной. Берт встретил ее на Писмарш через год после смерти Джона. Сандра работала тогда няней у Клива и Дафнии Хатлей. Это были богатые люди, одни из тех, кто не любит обременять себя хлопотами о детях. Однажды их обворовали. Берт пошел, чтобы взять показания, а его напарник искал отпечатки пальцев. Сандра приготовила всем чай, и Берт, прежде чем покинуть этот большой дом, уговорил ее встретиться с ним в ее выходной. Через полтора года они поженились и стали жить в его доме.

Когда машина выехала из-за холма, в Гестлинге фары осветили фигуру примерно в ста метрах впереди. Похоже, это была старушка. Берт подумал, что она, наверное, опоздала на автобус. Он не мог себе представить, что кто-то захочет прогуляться по этой темной заброшенной дороге без веской на то причины. Сержант притормозил. Старушка хромала, а по тому, как были опущены ее плечи, Берт догадался, что она чем-то расстроена.

Он проехал мимо нее и остановился там, где было свободное место. Свет от фар машин, едущих из Гастингса, мешал хорошенько рассмотреть эту женщину. Не выключая мотора, Берт вышел из машины, потуже затянул пояс пальто и крикнул:

— Вас подвезти? Сейчас темно и холодно, чтобы гулять по такой дороге!

Он ожидал, что последует резкий отказ. Деревенские старушки были грубоваты, к тому же женщина не знала, что он полицейский.

Сейчас Берт смог лучше ее рассмотреть. Правда, он не увидел ее лица, так как оно было обмотано шарфом, но заметил, что это была толстая женщина в убогой одежде.

— Я полицейский, — снова закричал он. — Сержант Саймондз из Рая.

Берту показалось, что он услышал, как женщина всхлипнула, — вряд ли это был ветер. Он подошел к ней.

Им навстречу проехала машина, и на какое-то мгновение фары хорошо осветили лицо незнакомки. Саймондз был ошеломлен, когда увидел, что перед ним вовсе не пожилая женщина, а Камелия Нортон.

— Камелия! — выдохнул он. — Ради всего святого, что ты здесь делаешь?!

— Это на самом деле вы, мистер Саймондз, — сказала она, ускоряя шаг.

Задние фары его машины светили недостаточно ярко, чтобы можно было рассмотреть ее лицо. Но Берт догадался, что Камелия плачет, когда увидел, как она подняла руку, чтобы вытереть слезы.

— Пойдем, милая, садись в машину, — проговорил он. — Ты, наверное, замерзла.

Берт уже давно не видел Камелию, хотя периодически встречал Бонни то на улице Джордж, то на Мермайд-стрит. Он знал о том, что их выселили с Мермайд-стрит и что они переехали на Фишмаркет-стрит, но Бонни только смеялась над этим и говорила, что ее дела идут как нельзя лучше. Бонни всегда выглядела шикарно, несмотря на пьянство и разгульный образ жизни, и Берт не верил людям, которые говорили о том, как ужасно выглядит в эти дни ее дочь.

Но когда он включил свет в машине, чтобы получше рассмотреть Камелию, то был шокирован: он понял, что это были не слухи, а чистая правда. Он знал, что Камелии сейчас четырнадцать, но выглядела она намного старше из-за того, что была очень толстой. Кожа лица, такая сияющая и чистая в детстве, теперь была жирной, а на подбородке и на лбу появились отвратительные прыщи. Девочка сняла платок, и Берт увидел ее грязные волосы, обрезанные садовыми ножницами, а тоненький габардиновый школьный плащ был меньше на несколько размеров и совсем не защищал от холода и ветра.

Берт взял руки Камелии в свои. Ее пальцы были красными и потрескались от мороза, ногти обгрызены.

— Что случилось? — спросил он нежно. Берт видел, что девочка изо всех сил старалась не расплакаться. Она так замерзла, что не могла даже дрожать. — Почему ты здесь одна?

— Я потеряла проездной на автобус, — сказала Камелия тихо и отвернулась, словно опасаясь встретиться с его внимательным взглядом.

— Ну, теперь все в порядке, — проговорил Саймондз, стараясь успокоить ее. Он был шокирован тем, что она прошла четыре или пять миль из Гастингса, и ужаснулся при мысли о том, во что бы она превратилась, если бы прошла весь путь до Рая. — Горячая ванна и чашка чая, вот что тебе сейчас нужно. Я лучше отвезу тебя домой. Мама, наверное, волнуется.

— Мамы нет дома, — тихо сказала Камелия, когда машина тронулась. — Она уехала на выходные.

— Что? И оставила тебя совсем одну? — удивленно воскликнул Берт, повернувшись к девочке. — Этого не может быть.

— Она часто уезжает, — пожала плечами Камелия. — Обычно я справляюсь со всем сама, но на этот раз мама не оставила мне денег на счетчик.

Девочка говорила обрывками. Берт понял, что она не хотела ничего рассказывать даже ему, хотя он хорошо знал Бонни. Но когда Камелия наконец заговорила, слова полились непрерывным потоком.

В пятницу вечером она пришла домой из школы и обнаружила, что мама уехала. Камелия взяла рыбу и чипсы и села смотреть телевизор. Девочка не успела доесть ужин, как выключился счетчик, и она стала со свечой искать шиллинг.

Но Камелия так и не нашла денег и пошла спать. Утром она увидела монету в шесть пенсов и несколько пенни.

— Я не могла попросить у соседей, — прошептала она, сгорая от стыда. — Они и так достаточно знают о маме. У меня хватило денег, чтобы доехать до Гастингса на автобусе. Я взяла мамино кольцо и заложила его у ростовщика в Олд-Таун.

Берт подумал, что это был очень находчивый поступок, он никогда не догадался бы так сделать. Но, наверное, Бонни познакомила дочь с такими местами.

— За кольцо мне дали два фунта, — грустно продолжала Камелия. — В Гастингсе я так замерзла, что решила сразу возвращаться домой. Но когда я подошла к автобусной остановке, то обнаружила, что из кармана выпала расписка. Скорее всего, я вытащила ее вместе с платком. Я вернулась к ростовщику, везде искала, но так и не нашла.

К тому времени, как они подъехали к дому на Фишмаркет-стрит, Камелия согрелась и больше не плакала.

— Я войду вместе с тобой, — сказал Берт раньше, чем она придумала отговорку. — Мы положим деньги в счетчик и посмотрим, чтобы все было в порядке.

Он разозлился на Бонни и решил привлечь ее к уголовной ответственности за то, что та издевается над дочерью и оставляет ее одну на выходные. Но, с другой стороны, ему не хотелось выливать свое раздражение на Камелию.