Магаданские приколы

Это ничего, что у вас комфорта маловато, ответили ему. У Форда было дело, люди с пола ели. А вот у вас женщины есть штукатуры… Это вас удивило, сказал босс. У нас женщины везде — от капитана и космонавта до бетонщицы. Ничего, сказали ему, мы против женщин не имеем. А вот у них в ушах сережки с бриллиантами в два карата и перстни, там тоже брюллики в полтора карата. Такое у нас в Америке не может себе позволить даже жена губернатора.

Рассказ босса прозвучал в неофициальной обстановке, на юбилее одной заслуженной магаданки. Она получила широкую известность в узких кругах, православная церковь ее наградила грамотой за благотворительность. Дарили ей скромные японские телевизоры, холодильники и пылесосы. Было весело. Большой торт и ароматное вино. И для поддержания волнительной темы одна из собеседниц рассказала, что приехала на свой огород на 13-м километре и нашла вырванными несколько кустов картошки. Позлилась, посокрушалась. Да, плевать! Взяла грабли, ботву сгребает. И вдруг натыкается на небольшой сверток.

Разворачивает носовой платок и обнаруживает перстень и серьги. Видно, воровка та была аккуратная, берегла свои цацки. Но эта положительная черта не зачитывается, когда совершаешь воровство картофеля с куста. А вообще-то если так щедро золотом будут платить, то пусть, она готова своей кровной картошечкой поделиться.

В ногу с безумным временем

Вот уж кто не отстает от века, так это инвалиды по психическому заболеванию. Пока журналистская братва носится, как черт с письмом, с этим чеченским следом, они уже нашли: вся милиция области, и генерал в первую очередь — переодетые чеченцы. Стали в прессе чаще говорить о наркотиках, и вот уже у одной женщины, как она утверждает, наркодельцы выкрали малолетнюю дочь, удерживают в потаенной квартире в беспрерывном наркотическом бреду.

Эта дама рассказывала о своих проблемах на почтамте при стечении народа: якобы посылала жалобу на ОРТ Любимову и всему "Взгляду", но ответа не получила. Однако сама поняла, в чем дело, видно и Любимов с ними связан. Потому что она каждый вечер видит в кадрах "Тропиканки" и "Санта-Барбары" предметы домашнего обихода, пропавшие из ее квартиры. Круг замкнулся. Волнение ее достигло предела, и она стала посылать всех, кто пытался заговорить с ней, по алфавиту.

Другая, а может и она же, еще в те времена, приобрела цветной телевизор. Два года копила рублик к рублику. Привозит домой, смотрит ему в экран. День, другой. Не нравится. Цвет не тот и вроде как подрагивает изображение. Приходит в магазин, мол, право имею на замену. Пожалуйста, раз такое дело. А что это у вас? Что с ценой стало? Да, ничего, нормальный ход. Благосостояние советских людей растет, родная партия и мудрое правительство снижают розничные цены. На треть сложнобытовой прибор подешевел. Вот невезуха! Ей бы три дня потерпеть, два года терпела! Как заголосит, как забьется! Так и отвезли в буйную палату. Крыша Парижа у женщины в сваты поехала. Она и замуж вот так спонтанно вышла, надо было с месяц подождать, пришел бы жених. Да разве ж угадаешь, две похоронки на него присылали, а он живой. Хотя и контуженный изрядно.

Врать не буду, не знаю, дожила она до нынешнего капитализма или нет. Тут и сам сидишь и иной раз тихо напеваешь: "Мы славим Родину трудом! Дурдом, дурдом, дурдом!"

Третий лишний

Пьяный Шинкарук идет, покачиваясь, по поселку. Недавно он вернулся из тюрьмы, отсидев 14 лет. Но уже успел по пьяни побить жену. Вот ребята ему и говорят: сестру с Украины выписали, замуж ей надо. Женись! Гарна дивчина. Не-а, у меня есть. Хоть стерва, я с ней помирюсь, если протрезвею. Не жмись, говорят ему, две жены будет.

Их трое мужиков — братья, кого хочешь убедят. Он один. Не переспоришь. Делать нечего. Женился, не выходя из запоя. Столько лет не потреблял, надо сочувствие иметь. Он, может быть, во сне ее видел, водку. Пьяный, а соображает, что молодая жена появилась. Теперь он перед поселковыми стал бахвалиться. Прихожу, мол, домой, слева Манька, справа Оксанка, я посередке, выбираю, с кем сегодня цацкаться. Мужики знай ему подливают, подначивают, перемигиваются. Пьет, доходит до кондиции, и сермяжная правда всплывает в сознании, как пробка:

— Эх, как мне надоело в кочегарке спать! — И срывается на волчий вой во всей обнаженной правде чувств.

Потом к нему товарищ приехал. В одной камере сидели, обувью-одеждой менялись, одним отравленным воздухом дышали. А Манька товарища того из дома погнала. Что они понимают, бабы! Взял да зарезал.

Опять по шпалам

Жил Иван в небольшом поселке на Колыме. А в отпуск ездил в такой же маленький поселочек на материк, в Центр. Пока отдыхал в доме тещи, все там преобразил: крышу перекрыл, забор подправил, мебель подновил. Даже гроб ей смастерил. Местность безлесная, доски днем с огнем не сыщешь, так он шпалы порезал на пилораме. Добротные, новые шпалы, пропитанные креозотом — от древоточцев защита. Наверное, теще, когда отдаст Богу душу, будет уютно покоиться в нем.

Она обрадовалась, стала похваляться перед соседками своим зятем, умельцем на все руки. И ей позавидовали, стали просить Ивана сделать им тоже по домовине. Он отнекивался и даже сердился: не гробовщик же я, охотник. Соболя промышляю. Потом, чтобы отвязались, пообещал в следующий приезд заняться деликатными заказами.

Женщин не обманешь, не поверили они Ивану, явная неохота слышалась в его голосе. И, правда, ни разу больше не появился колымский умелец на материке. Его медведь задрал на охоте. Или он утонул в озере, каких немало на северной земле. Во всяком случае, ушедши в тайгу, не вернулся. Дело обычное на Колыме.

А теща еще восемнадцать лет прожила. Хоронить стали, а гроб — как яичко сверкает.

Дуплеты

Почти на каждую рассказанную байку мой друг Стас рассказывает другую, по теме. Или не совсем, а куда ассоциация выведет. И всегда это ярче и смешнее выходит, потому что все сам пережил, а переживает он всегда остро. Я под Новый год мышь ловил вместе с котом. Накануне Года мыши. Макс привык с крохотными иметь дело, а эта оказалась побольше. Пришлось мне служить загонщиком на мышиной охоте. Шваброй ее из-за шкафа выгонять.

А я, сказал Стас, шахматной доской ловлю — есть такие в виде плоского ящичка, куда потом убирают фигуры. Кусок сыра, обломок карандаша, и за вечер восемь штук добываю и топлю в унитазе.

Желая переменить тему, рассказываю о рыбалке в солнечную погоду на затененном льду, когда каждая навага видна с поверхности.

Это что, сказал Стас, вот я вспоминаю Машу — красу и гордость поселка, которая ловила карпов собственной юбкой, задирая подол и демонстрируя окружающим свои восхитительные формы.

Говорю Стасу, что нужно ему собирать эти истории и издать отдельной книгой, немалым тиражом.

Он же моментально привел в пример другую женщину, которая бросила в пьяного мужа телевизор, побив мировой рекорд в метании тяжестей для женщин. Ее позвали выступать в цирке, но получили отказ. Метать тяжести, просто так, без причины, она не может, ей всякий раз потребовался бы телевизор и пьяный муж. Но и в этом случае она не может гарантировать, что достигнет нужного градуса гнева. Не может женщина все время гневаться и злиться. Иногда нужно и смолчать в тряпочку. Иначе род человеческий может прекратиться.

Так и Стасу нужна ситуация, чтобы из памяти извлеклась та или иная подходящая к случаю житейская история. Подивился я и подумал, не рассказать ли мне историю о мальчике по прозвищу Полторы Шапки. Это-го мальца в детском санатории другие, более крупные дети, уронили в унитаз. Прибежали к воспитательнице жаловаться на самих себя.

— Хорошо хоть, не смыли, — сказала она.

Вечером детям перед самым сном давали по кусочку селедки, чтобы избавить от ночного конфуза. Уложив всех, эта воспитательница стояла в коридоре и устало жевала оставшийся селедочный хвостик. Уроненный в унитаз мальчик, оклемавшийся после дневного потрясения, побежал раздетый в туалет. Увидев воспитательницу с селедкой, он сделал далеко идущие выводы. Остановился, дружески похлопал ее по одному месту и понимающе прошепелявил:

— Ссысся, тетя?

Только я раскрыл рот, вспомнил, что эту историю слышал… от Стаса!

Спасение утопающих

Одна газета опубликовала письмо читательницы, у которой мама умирает от рака, а ни тебе почитать, ни кроссворд решить. Не говоря уже о программе со столь любимыми сердцу каждой женщины сериалами мексиканского телевидения, которые точно из мыла сделаны, липнут к сердцу, как банный лист.

Другая газета моментально делает финт своими бумажными ушами: организует несчастной читательнице бесплатную подписку на себя и, естественно, сообщает об этом на первой полосе под броским заголовком, принижая конкурирующую газету. И приводит еще один убийственный аргумент в свою пользу: оказывается, частная страховая кампания в рекламных целях застраховала всех подписчиков данной газеты на текущий год. Следовательно, больная раком мама тоже получила страховой полис, и, в случае летального исхода, семья обретет крупную сумму.

Вот и думай, подарить семье денежки, своевременно уйдя к верхним людям, или продолжать коптить небо, досматривая, как богатые плачут, а бедные скачут.

…Прошло четыре года. Не знаю, что случилось с больной читательницей, за здравие ее молиться, или уже за упокой. А вот судьба страховой компании (неожиданный поворот, да?) более чем печальна. Разбухшая на вкладах доверчивых и наивных людей, она вдруг пошатнулась, накренилась и — бряк! Осталась лишь реклама во всю торцевую стену возле телецентра: "В море забот мы — ваш спасательный круг".

Вот ведь как бывает в жизни: смешно, а сил нет на самую крохотную улыбку. Люди как-то с грехом пополам научаются не совать пальцы в дверь, а вот сунуть свои кровные деньги им не терпится во что угодно. Миллиарды магаданских денег пошли псу под хвост.

Прошел еще год, и газета та тоже закрылась.

Месть плейбоя

Один крутой плейбой зазвал к себе домой гирлу — чайку пошвыркать, видак поглазеть. Попили они чайку, кофейку, прочих жидкостей. И пошла гирла в совмещенную ванную комнату, руки помыть или, как теперь говорят, по телефону позвонить. И вдруг ей что-то страшное заползло в голову. Втемяшилось. Какой-то беспричинный ужас обуял ее, такой, какой бывает иногда у психически нормальных, но неуравновешенных людей под влиянием чая, видео и своеобразия минуты.

Крутой плейбой долго уговаривал гирлу открыть дверь и глянуть ему в глаза, что она о себе думает. Она ни в какую. Тогда, рассвирепев, он закрыл дверь с наружной стороны и заявил, что пока не перестирает все накопившееся в ванной комнате белье, не выйдет. Раз такая умная. И она стирала. Стирала и плакала. Плакала и стирала.

Добрыня Никитична

Раньше что? За колбасой очередь займешь, а достоишься или нет — мрак. Смешно сказать — через какой-то час в обморок выпадаю. Один мужчинка чуть не помог сетку с продуктами поднести. Что-то такое во мне жалкое увидел. Ну, я его, правда, шуганула, пошел себе, заикал. Но здоровьем своим я не очень-то довольна была. Куда-то оно испарялось. В автобусе чуть сильнее прижмут к перекладине, и дыхание стопорит.

Одна мне как-то сказанула, где, мол, я такие тени хорошие достала. А я, не будь дура, в морге, говорю. Она чуть не брякнулась. Да если б было куда! В автобусе, конечно, упасть не дадут. А однажды чуть место не уступили. Врач оказался. Сердце, говорит, приходите на прием. Ну, тебя, думаю, отыскался хмырь. Придешь, а он: раздевайся. Может быть, тебе еще рот открыть? Потом, однако, примечать стала, если мужик в квартире с корешами накурит в восемь глоток махры, так вроде царапать начинает внутри и слабею. Ладно, пошла к докторишке.

А он: операцию, говорит, нужно делать. Клапан на сердце ставить. Ну, я, конечно, струхнула. А потом думаю, где моя ни пропадала! Чем такое терпеть, что куль цемента поднять не моги, пусть пересаживает. Конечно, боязно. Народу много и почти голая — срамота. Хотя под наркозом не так стыдно. Заснула, проснулась, а оно как-то не так екает. Импортное поставили. От носорога. Ладно, говорю, спасибо, я пошла. Не отпускают. Целую неделю еще мурыжили.

Зато теперь все могу. Если помидоры в маленьких банках завезли, ящик беру. В автобусе толкать начнут, я плечом так пошевелю, что они об окна чечетку затылками бьют.

А еще я музыку люблю. Фальшивых нот не терплю. Мужик мой меня огорчил в гостях. Все "Шумел камыш", а он: "сердце, как хорошо, что ты такое".

Хорошо, да лучше без намеков. Взяла я его на закорки и отнесла домой. Ложись к стенке и не дрыгайся, а то мне завтра на работу.

Я теперь по прежней специальности работаю — у дорожников. А завтра нам бордюр завезти обещали. Люблю поразмяться. По дорожной части мы. На работе все нормально. На Доске почета мой портрет. Незаменимая я, это бригадир говорил. Да я и так знаю. Он меня Добрыня Никитична прозвал.

Полюшко-поле

Понял я, наконец: у моего начальника сильнейшее биополе. Когда он нас на совещание собирает и начинает про недостатки шпарить, мне вначале жутко становится, а потом бряк, заснул. Окружающие под бок толкают, а я глаз разлепить не могу. От стыда полыхаю внутренним синим огнем.

Но наступает момент, шеф делает паузу, у меня все тело становится, будто горячим песком посыпанное. И он зычно восклицает: пора, мол, засучить рукава и окунутся с головой в работу. Я слегка привскакиваю, сна ни в одном глазу, тело наливается юной бодростью, в голове наступает ясность, в ногах легкость, во всех остальных мышцах — пение. И даже на ладони плюю густой слюной.

Нам нужна реконструкция, говорит начальник. Реорганизация. Нас останется меньше, а работать станем лучше, производительнее. Жить, естественно, тоже лучше и, быть может, продолжительнее, а вечерами еще шить в кооперативе. Чтобы хлеб не только с маслом, но и сахарком сверху присыпать. А по утрам не только зубы пастой чистить, но и умываться мылом. Пусть не каждый день, но довольно часто. Спать на белых простынях, которые тоже нырнули в глухой дефицит.

И когда он это все произносит, особенно о простынях, я, конечно же, не могу противиться, пронизанный мятной свежестью, погружаюсь в светлый невесомый сон. Заодно излечиваюсь от насморка. У меня также перестает покалывать в боку, рассасываются старые шрамы и келлоидные рубцы. Самопроизвольно вправляется грыжа. Нормализуется давление. Не жизнь, а мечта и сказка. И так до следующего совещания.

Прошло пять лет. Начальник мой в связи с либерализацией экономики ушел в крутые, нажил большие баксы, купил дачу во Флориде.

Я тоже вложил свой ваучер. Ждем-с.

Мех и слезы

Мех крота черный, с коротким ворсом, легкий, нежно подчеркнет вашу индивидуальность, сделает вас еще привлекательнее.

Прочел я это объявление в газете, и будто током пронзило: мне ведь тоже можно вернуть исчезающую индивидуальность, ликвидировать потертость на волосистой части головы, где мой личный ворс, то есть форс совсем оплешивел. Крот, бедный подземный путешественник, маркшейдер животного мира! На тебе, дорогой, если не земля стоит, так, по крайней мере, торговля меховыми товарами! Успешно держишь ты конкуренцию с белкой, горностаем и котиком-наркотиком.

Только зачем же останавливаться на достигнутом? А мыши — разве у них недостаточно красивый мех? Рожей не вышли, что ли? С лица воды не пить. А тараканы — чем не объект промысла? Их много и цвет — загляденье, не уступает нерпе. Шапки из меха мух достаточно теплые и недорогие. Для праздничных случаев, торжеств на свежем воздухе предпочтительнее мех белых мух.

Остаются, конечно, эталонные изысканные головные уборы из соболя, лисы, песца. Но отныне они предназначаются не для носки, а для хранения в Сберегательном банке. На проценты выдаются шкурки моли.

Написал я эту как бы пародию по горячим следам, а времена были — незабвенного Константина Устиновича Черненко. Показал я свое произведение газетному начальству. Нет, говорят, убери с глаз долой. Зачем, соответственно, дразнить гусей? Чёрти что могут подумать.

А что? Пораскинул я задним умом и понял. Есть такие ключевые слова, которые при их внешней безобидности произносить нельзя. Например, шкаф. Если, положим, в этом шкафу может располагаться застарелый труп. Ну и шапка, земля, особенно моль — слова опасные. При столь немолодом и нездоровом генсеке. Я фатально это понял и забросил свое сочинение в стол.

И вот спустя десять лет делаю саморевизию и нахожу этот пожелтевший, как пергамент, листок. Читаю, плача, смеясь и чихая от бумажной пыли. Иные времена, иные ассоциации. Теперь в слове крот мне слышится банкрот. А где банкрот, там и банк. Смех, да и только. Но смех сквозь слезы. Но слезы крокодила.

Жалобная книга

Ерофей Иванович с некоторых пор пристрастился в автобусах ездить. В городе предвыборная кампания началась. Демократию какую-то выдумали. Имиджмейкер велел ставку на сближение с народом сделать. И не только тому, кто баллотируется, но и всему окружению, всей команде. Вот и трясется он в автобусе, комплекции среднетяжелой, грации неподражаемой, и уж если застревает в дверях, то не протолкнуть. Но горе тому, кто не церемонится.

— Извините, — закипает Ерофей Иванович, как сухой лед. — Подозреваю, что вы меня толкнули. Не так ли? Попрошу вашу жалобную книгу.

Виноватый толкальщик, краснея, озираясь по сторонам, мямлит:

— У нас того… этого… завотделом собрал того… этого… на проверку.

— Как это на проверку? Что это — школьные дневники, что ли? Может, не будем спину морочить?

— Я? Морочу? А если того… этого… я вашу жалобную книгу попрошу?

— Мою? Да сколько угодно! Приходите к нам в кафе. Милости прошу. Всех приглашаю! Но если я вас нечаянно толкну, не обижайтесь!

На этом месте Ерофей Иванович вздрагивает, просыпается и досадливо крякает. Замучили его жалобщики. Замутыжили. Взять бы их на работу заманить и зарплату не платить месяцев пять. А потом выговор, да строгий, с предупреждением. А лучше под суд за взятки, растрату с конфискацией имущества! Мечты, мечты, где ваша сладость!

И он сплюнул длинным горьким плевком.

Любовная булка

В белую нежную Булку влюбился Рот.

— Я тебя обожаю, — сказал он. — Обожаю. Так бы и съел!

Не утерпел и впился в румяный теплый бок. Булка таяла во рту, уменьшаясь в размерах.

"Я вся ему отдалась без остатка", — подумала она, прежде чем исчезнуть навсегда.

Развод

Я любил ее, не буду скрывать, низменной, плотской любовью. Ждал встречи с ней, порой выстаивая по часу в людской жадной толпе, томясь в предвкушении мига, когда смогу приникнуть жадным грешным ртом к вожделенной плоти. Не буду скрывать, платил за обладание ею. И вот подаю на развод без сцен и скандалов. Я уже не люблю ее прежней любовью и замечаю то, чего раньше в ней для меня не существовало. Она всякий раз будто бы разного цвета, далекого от идеала, быстро зеленеет без видимой причины, хотя и остается холодной. Я просто не уверен, из того ли она мяса сделана. На вид вроде не дряблая, а там кто знает. Мне кажется, она напитана ядом. Сколько раз шептал: "Хочу тебя!", а она лишь сохла в ответ, не делая ни малейшего движения навстречу.

Подкараулишь, дорвешься, начнешь дрожащей рукой снимать заскорузлую робу, и что-то оборвется внутри, но уже не с той, как прежде, силой. Теперь она сама раздевает своей ценой.

Я подал на развод с вареной колбасой. Но и моя тайная любовь к копченой на последнем издохе. Конечно, нравится она мне — стройная, благоухающая тонким, наподобие французских духов, запахом чесночка, коньяка и специй.

Шепнешь: "Так бы тебя и съел!", начнешь откусывать, а она, как каменная, никакого ответного чувства. В протезах давит, как-то неестественно приникнет к пластмассовому небу и залипает.

Неужели так было всегда, да я не замечал? Чего мне не хватает в ней? Ну, понятно, если бы разбогател и не мог ни в чем себе отказывать, а то ведь, по сравнению с прежними, социалистическими, временами получаю гроши.

Правда, мне не надобно теперь за ней гоняться, она есть на каждом углу. Не надо стоять в очереди, заводить ради нее сомнительные знакомства. Наверное, рухнул еще один миф о колбасе. И это грустно.

Антимиры

Не попадались ли вам на глаза ларьки с табличкой "Пива нет"? Теперь другие появились "Спринта нет".

Не обращая на это внимания, вы устремляетесь вдаль, посетив заведение "Мест нет", задумавшись, вы хотите продолжить путь, но "Хода нет". Может быть, в таком случае лучше уехать, но "Билетов нет".

В таком случае, может быть, вас тоже "Нет" в этом мире? По крайней мере, разве вы не просили сослуживцев говорить по телефону, что вас "нет"?

А если вы все-таки есть! Если подумать, потрогать себя и ущипнуть? Просто вы живете в другом измерении. Жизнь проходит, полная отрицаний, и вдогонку, как пулеметная очередь: "Да-да-да!"

Я знаю, читатель ждет кульбита, Ну, на худой конец, перевертыша, выражения на вираже. Пожалуйста. Проходит пять лет. Невозможно встретить надпись "Сникерса нет!" Сникерсы есть, в любое время дня и ночи. Места в гостиницах есть, спринта сколько угодно и пиво двадцати сортов. Все есть.

Ну, денег нет, работы?

Денег мы добудем, лишь бы здоровье было. Здоровье не купишь, это да. Молодость, как электричка, промчалась. Плетемся вот, по шпалам.

Жизнь-зарез

Ампутировали мне недавно пятую ногу. Прыщик на ней был, вот и отчирикали электропилой. Вроде не особенно нужная деталь, а жалко — все-таки своя. И главное — болит тот прыщик на отрезанной ноге, так и наливается багровой болью, аж волосы от натуги вылезают.

Раз так, говорят, пришьем обратно. Удружили. Пришили железными скобами. Еще больнее. И ходить не могу. Это, говорят, от избыточного веса. Удалили 160 килограммов жира вместе с шестью квадратными метрами кожи. Нашили из этого материала курточек для дистрофиков. А у меня весь этот отрезанный жир болит, огнем горит. Спасу нет. Того и гляди, головы лишишься, на запчасти порежут, концов не соберешь, честное слово. Пора просыпаться.

А интересно, что это мне такие сны ужасные снятся? Может быть, клоп впился? Но тогда должно коньяком пахнуть. А вообще-то теперь демократия. Что снится, то и снится.

Закон — тайга

Закон тайги. Оставь в лесной избушке соль, спички, сухари — для того, кто придет после тебя. А тот, незнакомый, приготовит припасы для третьего, ослабевшего, замерзающего на снежной тропе. Цепь добра.

Закон джунглей. Жри всех, кто тебя слабей, от сильного спасайся бегством. Разные географические зоны, разные законы. Веками сложилось. Теперь, с этим широким шествием к капитализму, надо учиться закону джунглей, что ли? Джунгли на Крайнем Севере? Падающего подтолкни, помоги сильнейшему? И вот уже видится мне, как один охотник подстерег другого, своего брата и всадил в него пулю, а сам попятился и сел в капкан. Мы народ безудержный, не дай Бог, друг на друга окрысимся оскалом, земля с орбиты сойдет.