Помоги проекту - поделись книгой:
Например, в советское время был у меня эфир по первой программе — из цикла "Встречи в Останкино". После этого ко мне пришли сотни тысяч читателей.
Я понимаю, что сейчас другая ситуация. Не скрою, что, как говорится, писать "в стол" — я привык, но петь "в стол" — это ужасно. Потому что песня рвётся к слушателям, а я создал больше ста песен, это целый мир. Я уж не говорю про мою литературу, которая вообще не оценена, даже смешно говорить.
Я пишу аристократичные песни, они воздействуют на людей мощнейшим образом. Если бы fm-станции прокрутили бы некоторые мои песни — нет сомнений, что это завоевало бы очень большую территорию. Я словно собрал берёзовые дрова, и нужно только поднести спичку.
"ЗАВТРА". Вы говорите о мире шоу-бизнеса, но шоу-бизнес не живёт законами качества.
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Мне кажется, главная проблема, что сегодня нет достойных текстов. Как замечательно сказал Кобзон: если раньше были "стихи поэта", то теперь говорят "слова". Была у меня возможность выйти на большую эстраду, когда Александр Зацепин, писавший музыку к моему фильму "Белый рояль", дал Пугачёвой двенадцать моих стихов. Пугачёва мне позвонила и говорит: "Потрясающие тексты. Мне только надо, чтобы вы на женщину перевели", не "я пошёл", а "я пошла".
Я отвечаю: "Вы знаете, в романсе это не имеет значения".
— А вот для меня имеет значение, вам это очень просто.
— Нет, этим я не буду заниматься.
Она говорит: "Зря, это бы изменило вашу судьбу".
— Но и вашу судьбу это бы изменило, потому что вы — замечательная певица, но поёте ерунду. Умрёт всё, что вы поёте.
Так оно и получилось. Кто в застолье будет петь "Миллион алых роз"? У Шульженко, Утёсова живут песни. А у Пугачёвой нет песен на века, потому что слов нет.
Я смотрю популярные песенные телевизионные шоу — есть интересные ребята, есть девицы с голосами. Но им нечего петь. Мне, как ювелиру, обидно, что в эпоху повального стекла я сижу со своими алмазами в глубоком песенном одиночестве. Потому что я не настолько безумен, чтобы не понимать, что мне Господь дал пропеть…
Наша страна — это страна самых одиноких людей. Интернет, все эти новые средства связи проблемы не решают. И я понял, почему наша страна — это страна самых глубоких колодцев одиночества. У страны нет общего дела. Каждый занят выживанием, своим жалким житием, нищетой страшной, в которую нас опрокинули и всё глубже опрокидывают. А когда нет общего дела, народ впадает в одиночество миллионов.
Нет связи между людьми, потому что народ просто-напросто занят поисками хлеба. Люди не виноваты, они живут на уровне обслуживания своей плоти. Они настолько вымучены какой-то бессмысленной деятельностью, чтобы получить свои копейки. Я сказал, что у нас 90% населения хотят перескочить с осла нищеты на клячу бедности, но когда они прыгают, то падают и барахтаются в пыли. И чудовищно, когда нет общего дела, когда страна непонятно чем занимается. В чём сегодня смысл жизни народа?
Если говорить идеалистически, мне очень жаль, что, грубо говоря, народу дают всякое пойло — колу, а путь к родникам закрыт. А у тебя есть родниковая вода, и ты знаешь, как пройти к роднику. Если убрать все мои тщеславные, славолюбивые чувства, которые тоже присутствуют, несмотря на мой чудовищный возраст, мне жалко, что моя аудитория локальна, что этот родник запечатан. Песня требует эха.
Беседовал Андрей СМИРНОВ
Путешествие будет опасным
Путешествие будет опасным
Анастасия Белокурова
0
Культура
новый фильм Квентина Тарантино
"Омерзительная восьмерка" (США, 2015, режиссёр — Квентин Тарантино, в ролях: Курт Рассел, Сэмюэль Л. Джексон, Дженнифер Джейсон Ли, Уолтон Гоггинс, Тим Рот, Майкл Мэдсен, Брюс Дерн, Ченнинг Татум, Майкл Паркс, Демиан Бишер)
Пётр Мамонов
И это действительно "Оу!". Несколько лет как отгремела Гражданская война, а общество все еще живет по законам расистского противостояния. Заснеженный штат Вайоминг демонстрирует холодный фронт и ледяные коридоры. Затерянный в пути дилижанс пытается обогнать надвигающуюся бурю и приехать в местечко Рэд-Рок без потерь. Попутчики — охотник за головами Джон Рут (Курт Рассел), суровый парень по прозвищу Висельник и его пойманная жертва — не менее брутальная преступница Дейзи Домерго (Дженнифер Джейсон Ли) — за ее голову обещана награда в десять тысяч — и которую по прибытии в город ожидает петля закона. Но на своем непростом пути дилижанс встречает двух отщепенцев — бывшего солдата армии янки, а ныне ниггера-наемника Уоррена (Сэмюэль Л. Джексон) и будущего шерифа Рэд-Рока, южанина Криса Менникса (Уолтон Гоггинс). Пассажиры находят пристанище от снежной мглы в галантерее Минни — перевалочном пункте, который облюбовали себе в качестве укрытия еще несколько незнакомцев. Это мексиканец Боб (Дэмиан Бишер), оставленный уехавшими хозяевами за главного, новый палач Рэд-Рока Мобрей (Тим Рот), ковбой Гейдж (Майкл Мэдсен) и генерал армии конфедератов Смитерс (Брюс Дерн). Джон Рут понимает, что кто-то из присутствующих не тот, за кого себя выдает. И цель обманщика — освободить Дейзи Домерго. А вместе с тем суровый Вайоминг берет гостей галантереи в ледяное кольцо. Запертые климатическим несовершенством в дому, злые, как пауки в банке, "бешеные псы" рискуют не дожить до следующего утра.
В прологе — занесенное снегом распятие, которое долго и внимательно изучает камера Роберта Ричардсона Роберта РиРо под оригинальную музыку Эннио Морриконе. Прямой намек на реальность, в которой нет Бога, а есть только озверевшие люди, не ценящие значения человеческой жизни и забывшие о душе. Недаром в оригинале название фильма — The Hateful Eight — несет в себе более точное прилагательное "ненавистная". Используя вестерн как предлог, в своем восьмом фильме Тарантино погружает зрителя все три часа экранного времени в герметический детектив, где разговаривают куда больше, чем пускают в ход по прямому назначению револьвер.
Используя "Великое молчание" Серджио Корбуччи как эликсир вдохновения, а "Джанго, стреляй!" Джулио Куэсти как эталон по эстетике насилия в жанре, Тарантино впервые за долгое время создает не компиляцию кинематографических стилей и чужих наработок, а углубленное исследование своих собственных ранних скрижалей. По сути, происходящее на экране — это театр-гиньоль, где есть и драма, и черная комедия, и детективная интрига, и ставшая сегодня вновь актуальной развёрнутая дискуссия о "ниггерах" и конфедератах. Несмотря на очевидную композиторскую заявку вначале, режиссёр избегает соблазна использовать красивые проигрыши везде, где ни попадя — на этом музыкальном приеме, к примеру, был построен его предыдущий фильм, "Джанго освобождённый", — и движется в совершенно противоположном направлении.
Сдержанный саундтрек не мешает сосредоточиться на разговорчиках, изредка прерываемых пальбой — нет лучше средства от холода внутри и снаружи, нежели извечная добротная кровавая баня. И пускай немногие находят этот душ освежающим, иронии здесь на порядок меньше, чем в откровенно пародийном "Джанго", а вот издевательств над предвзятым зрителем хоть отбавляй. Кому-то это кажется вторичным и скучным, но все эти пули-упреки "Восьмерка" готова переварить в своём чреве без особого ущерба. Поскольку адресована она в первую очередь тем, кто еще помнит, как в темноте кинозала "теплым ламповым звуком" оживала и рассказывала увлекательнейшие истории широкоформатная плёнка, а не ее цифровые заменители.
Абстракции на снегуМарина
Абстракции на снегу
Марина Алексинская
1
Культура
возвращение «Спящей красавицы»
"Нам нужна мечта, надежда, утопия!" — из трудов Александра Зиновьева, философа, ученого-логика. — Нам нужна сказка: людям важно, в какой они верят туман и какая им верится сказка"… В эти долгие вечера под сиянием звезды Вифлеемской в Германии вспоминают богослова Мартина Лютера, реформатора церкви и законодателя традиции наряжать ёлку под Рождество; в Англии вспоминают принцессу Шарлотту Мекленбург-Стрелицкую, супругу короля Георга III, традицию с земли немецкой она распространила, устроив под Рождество грандиозное событие: дети влиятельнейших семейств королевства замерли от восторга при виде в Виндзорском замке ёлки от пола до потолка в сверкающих огоньками свечах, игрушках и сладостях под разноцветной бумагой, ну а мы… мы просто околдованы музыкой, "Россия — величина лирическая". Этой музыкой, как запахом хвои и мандаринов, напоен воздух. Эта музыка звучит в залах консерваторий, на филармонических площадках, на улицах, катках и площадях… всюду, куда бы мы ни пришли в эти новогодние рождественские дни, с нами "Вальс цветов" или танец феи Драже из балета "Щелкунчик". И мы вспоминаем Петипа-Чайковского-Григоровича… И мы стремимся в Большой театр, ибо театр оперы и балета немыслим вне сказки. Подняв бокал "Советского" шампанского "за Новый год!" и разместившись поуютней в кресле среди алого бархата и золотых арабесков, мы предаёмся обаянию великолепных декораций, музыки и танца… чтобы сбросить на вечер ношу житейских тревог и волнений? Отчасти. Чтобы в созерцании чудесного увидеть-разглядеть, как сквозь окно, схваченное морозом, Россию предвечную, ту, что в небесном пантеоне запечатлена фресками Дионисия, иконами Рублева и застывшими мизансценами из балетов Петипа-Чайковского-Григоровича.
Нам нужна сказка.
Мы страждем чуда.
Явление чуда приходит в миры, где отчужденность от всего, что несет в себе материальность воплощения, не знает себе равных.
В 1891-м братья Юргенсоны, известные музыкальные издатели, друзья Петра Ильича Чайковского получили из Парижа письмо. "Ради Бога, — настаивал композитор, — имейте в виду, что никто, кроме меня, не должен слышать звуков этого чудесного инструмента, оберегайте его от посторонних". Чудесный инструмент уже следовал из Парижа в Москву специальным багажом. Секрет инструмента хранили год. Наконец, 6 декабря 1892 года Мариинский театр объявил премьеру. Балет "Щелкунчик". Интрига в том еще состояла, что в партии феи Драже должна была блеснуть заезжая знаменитость, танцовщица Антониетта Дель-Эра. "Весь Петербург" собрался в театре, волнение иного рода охватывало Чайковского и Юргенсонов… Но вот на сцену вышла Дель-Эра, начала свой танец… в зале случился переполох. Что это? — оглядывались даже музыканты в оркестре. — Что за божественные звуки? Словно хрустальные горошины разбиваются о гладь родниковой воды, и мелодия из хрустальных капель волнует и очаровывает. В углу оркестровой ямы стоял небольшой инструмент, похожий на пианино. Это был челеста, что в переводе с итальянского (celeste) означает — "небесный". Его-то и заприметил в Париже Чайковский, и теперь инструмент занял место в симфоническом оркестре Мариинского театра, впервые. Успех превзошел ожидания. Челеста ли тому виной или гений сотворчества Чайковского и Петипа, только Петербург со дня премьеры "Щелкунчика" заговорил о Русском балете не иначе как о "чуде", а балет "Щелкунчик", наряду с ёлкой, стал символом Рождества, русским туманом и русской сказкой. Апофеозом чуда суждено было стать балету "Спящая красавица", венцу сороколетнего служения Петипа русской сцене. Первые два акта "Спящей красавицы" Мариинский театр дал по случаю приезда Императора Австрийского Франца-Иосифа.
Когда гремят пушки, музы молчат. Россия рухнула в Первую мировую войну, завязла в гражданской, "Россия слиняла за три дня". К 20-м годам ХХ века хореография "Щелкунчика" оказалась утраченной; да и сам праздник Рождества "выписался из широт". "Спящая красавица" пошла под гильотину революции. В постановке режиссера Николая Виноградова Аврора предстала зарей революции, Дезире — вождем народных масс. Такой балет оказался не нужен, "Спящая красавица" в репертуаре театра не удержалась. Вести из Европы доносили слухи о сенсации "Русских сезонов" Дягилева, "Половецкие пляски" и "Шахеразада" в хореографии Михаила Фокина повергли Париж в эстетический шок. Очевидным становилось: дальше искусства Петипа—Фокина идти невозможно.
…1964 год. Балет Большого театра возглавил Юрий Григорович. Вместе с фраппирующим, говоря языком Достоевского, артистизмом, благородством и страстью вырваться в творчестве за грани возможного с собой он привез в патриархальную столицу Ленинград — балеты "Каменный цветок", "Легенду о любви", Петербург — балеты "Щелкунчик", "Спящая красавица". И если "Щелкунчик" (1966) стал первым оригинальным балетом Григоровича, поставленным специально для Большого театра, то "Спящая красавица"… Возобновление Григоровичем "Спящей красавицы" (1963) на сцене Большого театра оказалось предвестником того, что войдет в историю мирового искусства как "Золотой век" балета Большого театра, "Золотой век Юрия Григоровича". Редакция "Спящей красавицы" (2011) откроет историческую сцену Большого театра после лет реконструкции, станет присягой верности Большого театра "русским денькам", канонам Чайковского—Петипа.
Мне дорога память о премьерном спектакле, мне посчастливилось стать свидетелем одной из репетиций, снова и снова меня влекло в Большой театр, на "Спящую красавицу"… И вот сейчас, в рождественской тишине, мне хотелось бы мысленно окунуться в грёзы шедевра.
Есть видение как сон, и есть сон как видение.
"Спящая красавица" Чайковского—Петипа в редакции Григоровича — сон как видение. От бравурного марша в прологе до меланхолических аккордов песенки Viva Henri IV в финале — "блистательный период французской истории" пересказан мелодическим рисунком из звуков гобоя, скрипок, кларнета (лейтмотив феи Сирени), вторжением под свист флейт и удары тарелок злобных тират (феи Карабос) и теми "неуловимыми тонкостями", что и составляют прелесть русского танца. Мы не слышим значения слов. Балетные страсти не должны быть нашему чувству совсем доступны, а выражение их pas d"action, движениями диковинными, если не сказать — странными — должно быть непостижимо нашему разумению. Балетные страсти, они говорят больше мечте, нежели чем нашему чувству.
…Искусство балетмейстера сродни искусству скульптура. Из тела человека он высекает, как из мрамора, лепит, как из глины, пластические формы, те самые формы, что прозревает он в музыке. Решение ансамблевых сцен в "Спящей красавице" — классический образчик искусства ваяния. "Должно быть, Юрий Григорович посвящен в секреты старых мастеров?" — задаешься вопросом во время действия. Столь убедительны в своей изысканности французского Ренессанса фигуры кордебалета. Игривость в скульптурных группах в виде боскет, что затаили тайны "галантного жанра", монументальность во внезапно охваченных сном (месть феи Карабос) гостей короля Флорестана в виде фарфоровых статуэток, нежный, пастельный тон глазури которых тревожит воображение бликами отражений дворцов набережной Мойки.
Дивертисмент. Скорбность бесчувствия.
В этот момент вся сцена заливается светом. Появляется фея Сирени. Она утешает короля и королеву: принцесса Аврора проспит ровно сто лет, и пробуждение её от поцелуя прекрасного принца станет сигналом к общему пробуждению. Волшебна вариация феи Сирени. Как будто бы однажды Юрий Григорович собрал со дна родника некогда разбившийся о его поверхность хрусталь и теперь вот сложил из звуков хрустальной хрупкости вариацию… Искусство балетмейстера сродни искусству реставратора.
Щедрость красот, что разбросаны в "Спящей красавице", обращает к эдикту Короля-солнца о "празднике жизни". Феерия. Но и в избыточности, почти барочной, эстетизации "случайных прелестей" хореографии есть красота, первая среди равных. Это "панорама", кульминационная сцена спектакля, так уж исторически сложилось мнение.
Погружен во мглу замок короля Флорестана. В каминах дотлевают уголья, чащи леса опутаны чарами сна, как паутиной… Слышны звуки охотничьих рогов: принц Дезире совершает охоту в своих угодьях; "медведь обложен", — докладывает слуга. Но принц устал, он предлагает продолжить охоту без него. Как вдруг на излучине реки, сквозь туман проявляется ладья в блеске золота и перламутра. В ладье фея Сирени. Повелительным жестом она приглашает принца совершить путешествие, и луч заходящего солнца озаряет розовым светом опочивальню принцессы Авроры. Принц очарован. Видение исчезает.
Странствие феи Сирени и принца Дезире. Оно и раньше вызывало "священный трепет"; критики, знатоки балета называли возобновление "Спящей красавицы" в 1963 году наиболее приближенным к оригиналу. Тем более внезапно и удивительно решение балетмейстера в редакции 2011 года.
Как и прежде, отплытие ладьи в царство теней влечет за собой тайной. Как и прежде, в опасности пути принца Дезире и феи Сирени угадывается что-то мистическое. Только теперь туман над рекой Времени достиг такой силы, что клубами дымится над облаками. И вот уже где-то под ними, сгустившимися над лесом облаками, остаются жанровые сцены охоты, списанные, словно со шпалер мануфактуры Гобелена, жутко-сладостный мир феи Карабос. Ладья скользит легко и безмятежно. Плывет по небесам, как Фетида шла по воде в оны годы
Всё дальше и дальше магия "Спящей красавицы" открывает двери в прошлое, в отчетливость воспоминаний, чему когда-то был свидетелем. И прошлое загадочным образом оказывается более насущным и понятным, чем настоящее. Историю о любви и смерти, коварстве и добродетели Мариус Петипа пропитал "нектаром" Coty. Юрий Григорович флер духов претворил в абстракции на снегу.
…Всё это сон? Так пусть сон длится дальше.
Мне же остается добавить, что колыбель сна — сценография четы Эцио Фриджерио, декоратора со славой "архитектора ностальгии" и Франки Скуапчапино ("Оскар" за костюмы к фильму "Сирано де Бержерак"). В обрамлении массивных колонн, увитых гроздьями винограда (кулисы) в глубину эпох погружена ротонда замка (задник). Воды лагуны омывают ротонду, и в рокоте разбивающихся о мрамор волн можно расслышать: "всё течет, все изменяется, красота — вечна".
Вечна?
Реквием по красоте уж отзвучал в странах Европы. "Спящая красавица" на сцене Большого театра — своего рода спасение. И не потому ли, когда закрывается занавес, и сказка уступает место действительности, публика с неистовством оваций, восхищением и "требованием веры" вызывает на сцену Юрия Григоровича. Маэстро красоты. Красоты как видения, видения как красоты.
Мы любим родное. Нам нужны пряничный вид уездных городов, черные крыши деревенских изб, надмирная роскошь балета. Имперского.
Апостроф
Апостроф
Роман Раскольников
Культура
Дмитрий ТАРАТОРИН. Тяжкие последствия (шизо-поэзы). — М., 2016. — 40с.
Дмитрий Тараторин, историк и публицист, автор интеллектуальных бестселлеров "Русский Бунт навеки", "Демократия для Белых", "Пляски Макабра" (а читателям "Завтра" наверняка известный по участию в проекте "День-ТВ"), недавно предстал в новой творческой "ипостаси": слагателя "шизо-поэз"… Своеобразным "эпиграфом" к сей небольшой книжке могла бы послужить сточка из Даниила Хармса: "А потом начинается Ужас…"… При попытке читать "шизо-поэзы" Димитрия Тараторина, наверное, у многих может возникнуть одна импрессия: "это ж какой-то хармс"… Впечатление сие, аще таковое возникнет, на самом деле, обладает изрядной глубиной… Ибо "Обэриуты" были ребята превесьма непростые. Сами себя, "в своём кругу", они именовали "чинари": от слова "чин", подразумеваются тут Чины Ангельской Иерархии. То, что для "внешних" звучало как какой-то "поэтический абсурд", или "детские стишки", для "посвящённых" было звучанием Архангельских Труб, не меньше… За окном свершаются события Апокалипсиса, а тексты "чинарей" се — гласы Ангельских "духовых инструментов", возвещающих Финальный Ужас — приблизительно таково было религиозное самоощущение Хармса со товарищи… Не ошибёмся, ежели предположим некие довольно близкие "интенции" и у стихотворных опытов Тараторина. Подтверждает сие предположение текст, так и озаглавленный — "Ангел":
Когда внезапные вострубят трубы,
Прервет твою нелепость
Ангел грубый.
Он не услышит глупых оправданий
И чужд твоим понятьям о морали
В его глазах увидишь ты такое,
Что сразу повредишься головою.
И потеряешь все,
что в ней имелось —
Ум, честь и совесть,
доброту и смелость.
Бумажная вселенная порвется
Поделиться книгой: