Помоги проекту - поделись книгой:
Давно известно: чтобы достичь значимого результата (любого), надо бороться не против, а за. Цель должна быть сформулирована положительно. Надо говорить о том, что ты хочешь, а не о том, чего хочешь избежать. Чтобы реально поднять рождаемость и в перспективе заселить нашу землю, каждая женщина должна родить троих детей. Минимум. Тогда население будет расти. Для простого воспроизводства поколений требуется 2,2‑2,3, чего, кажется, сегодня нет.
Многие патриотически и очень благородно мыслящие люди не понимают, что количество детей — в голове. У каждого человека (женщины особенно) есть некое представление о должном количестве детей в семье. Обычно это два. Или один. Заставить (скажем деликатнее — мотивировать) её родить дополнительных детей сверх тех, что имеются в её картине правильной жизни, — задача неподъёмной трудности. Тут требуется изменить весь образ жизни и связанную с ним практическую жизненную философию. Систему представлений современной городской женщины, не азиатки, сдвинуть в сторону многодетности неимоверно трудно. И пособия тут не помогут. То есть подсобят слегка, но дела не решат.
С помощью создания благоприятных условий жизни: деньги, жильё, сады-ясли, лагеря — можно "вытащить" то количество детей, которое есть у женщины в голове, но для того, чтобы его увеличить, — тут нужны совсем иные меры.
Менять женскую психологию придётся весьма радикально. Женщина должна считать замужество и материнство главным делом жизни. То есть идеалом и образцом женщины должна снова стать домохозяйка и мать, а не работающая женщина, как сегодня. Работающая должна считаться хуже, ниже домохозяйки. И совершить этот поворот — неимоверно трудно, ведь уже три, а то и четыре поколения российских женщин впитали противоположную философию: я сама, я всё могу, есть муж — хорошо, нет — ещё лучше.
Это мракобесие и реакция? Автор зовёт в каменный век? Ну, да. Если мы хотим достичь результата, нужно вернуть моральные и поведенческие нормы, которые были тогда, когда искомый результат — достигался. Если мы готовы смириться с отсутствием результата — мы можем продолжать как есть. Единственное, к чему я зову, это к прямому взгляду на вещи.
Если мы хотим в самом деле совершить этот поворот, то потребуются огромные усилия воспитательной работы и тотальной пропаганды. По всем каналам массовых коммуникаций должны транслироваться только утверждённые принципы и взгляды. При этом должен быть полный запрет на пропаганду противоположный ценностей. Если будет, положим, государственный бесплатный канал ТВ, который будет 24 часа в сутки вещать в пользу материнства и младенчества, воспевать семейные радости, но при этом нажатием кнопки можно будет перейти на другой канал, где будут рассказывать об успехах удачливых куртизанок или звёзд (что почасту неразличимо, и сегодня это идеал, к которому стремятся молодые девушки) — так вот в этом случае ничего не получится. Почему? Да потому что у звезды всё классно и прикольно, а у этой дуры-мамашки — что? Горшки да пелёнки. Образ звезды-куртизанки всегда победит в качестве образца для подражания.
Что ещё надо сделать для настоящего подъёма рождаемости?
Изменить тип расселения. Люди должны жить в коттеджах с садиком, а не в многоквартирных громадах. Я живу всего в трёх километрах от Москвы, но тут у нас дома с участками, бегают белки, прилетают синицы и дятлы, растут яблоки и малина, некоторые держат и кур. И здесь у нас существенно больше многодетных, чем в соседнем московском районе, до которого можно пешком дойти.
Так что изменив тип расселения, можно подтолкнуть многодетность. То есть делать надо ровно обратное тому, что делается сегодня: не сбиваться в кучу, закрывая школы и целые посёлки и даже городки, а наоборот — расселяться по территории. Для этого надо строить дороги, инфраструктуру — это очевидно. Дома-то построить — проще простого, это и сами многие сделают — инфраструктура нужна.
Всё ли так мрачно и может ли так как-то получиться, что народонаселение начнёт расти с помощью какой-нибудь простой меры? Уверена, что нет. Но, осознав внутренний механизм явления, на него вполне можно воздействовать. Правда, воздействовать надо долго — годы и десятилетия. Так далеко у нас никто не заглядывает. Это вообще не по силам демократии — глядеть за горизонт и "видеть то, что временем закрыто". Демократия мыслит не дальше ближайших выборов.
" Мы жили весело в в Москве..."
"Мы жили весело в Москве..."
Юрий Мамлеев
0
Культура Общество
из книги воспоминаний
В конце шестидесятых уже чувствовалось, что грядут большие перемены. Тем не менее, жизнь текла в старом ключе. Этот "ключ" был такого рода, что, бросив взгляд на 60-е годы в целом, можно было с уверенностью сказать, что в духовном плане подобного времени не было вообще никогда, и всё, что тогда происходило, было абсолютно неповторимо — ничего подобного не было ни в 90-е годы, ни в XXI веке. Что я имею в виду?
Это, во-первых, та необыкновенность общения, которая касалась не только нашей среды, но и всего того времени в целом. Например, бывало так: на станции в вагоне метро открываются двери, заходит человек, садится рядом с другим человеком, обнимает его, и через минуту они начинают рассказывать друг другу свою жизнь. Это было абсолютно нормальным явлением. Сейчас в метро вы не увидите ничего и отдалённо похожего. Все отчуждены, разъединены, все сами по себе. Это чудовищно со всех точек зрения, в том числе и с точки зрения русского общения, русской культуры. Но я говорю также и об общении в среде интеллигенции, нас, неконформистов. Оно носило очень глубокий характер. Например, я встречался у памятника Тимирязеву с Мишей Каштаном, замечательным поэтом, со многими другими персонажами Южинского и вообще неконформистского мира, и даже сидя вдвоём в каком-нибудь ресторанчике, в пивной или на квартире и распивая потихонечку что-нибудь или даже не распивая, мы могли открыть друг перед другом душу. Душа человека раскрывалась, подобно удивительной, потрясающей книге, и вы могли прочесть её всю. Именно этим были интересны для меня люди. И если в компании тоже раскрывались какие-то грани, даже невидимые для самого персонажа, который вдруг начинал говорить какие-то совершенно необычные вещи, это был такой самоанализ наружу, самоанализ на людях, всплеск фатальной интуиции…
Сейчас, по-моему, понятия "мужская дружба" уже не существует, а в Советском Союзе это было очень распространённое явление — именно дружба, причём основанная на единстве духовного опыта. И, кроме того, это было очень весело, это как-то повышало жизненный тонус, давало импульс, и все были напоены вином общения. У Сартра есть знаменитое выражение: "Ад — это другие". Вполне понятно, почему он так сказал, но это характерно для ситуации Запада, где отчуждение между людьми достигло крайних пределов. В России же всё это было по-другому. В том, что касалось нашего общения, эту формулу можно было перевернуть: "Рай — это другие". Человек раскрывал свою душу, и на этом зиждилась дружба, и не только мужская дружба, но и отношения с женщиной. Очень тонкие, интересные, были романы, но всё было в нормальных таких нормах, романтических порой, и я упоминал имена таких женщин, наиболее выдающихся, в нашем круге (Лариса Пятницкая, Света Радзиевская, Татьяна Гражданкина).
В общем, время второй половины 60-х текло полноводной рекой: вечера, встречи, потаённые выставки в почтенных институтах, — художники добивались и такого, и подобную выставку уже нельзя было закрыть; продавали картины и за границу — тот же Харитонов.
Как-то вечером, от нечего делать, я подсчитал количество своих знакомых на тот период. Насчитал порядка 300 человек. Делая подсчёты, я имел в виду людей, которых знал лично и с которыми встречался хотя бы 2-3 раза. Те, о которых я был наслышан, в это число не вошли. Сюда входили, конечно, и самые близкие люди, но много было и читателей, которые то исчезали, то появлялись. В общем, это был огромный мир подпольного неконформистского искусства. Часть этих людей не имела прямого отношения к Южинскому и к моему творчеству, они пересекались с моими друзьями, с художниками, которых я любил (Оскар Рабин, Целков, Быстренин, Харитонов и др.). Поэтому разные ошеломляющие встречи происходили постоянно.
Песня - это свободаАндрей
Песня - это свобода
Андрей Смирнов
7
Культура
На вопросы «Завтра» отвечает Тимур Зульфикаров
"ЗАВТРА". Самый тривиальный и глобальный вопрос — что есть в вашем представлении песня?
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Начнём с такой банальной истины, что песня — это душа народа. Когда-то Твардовский писал, что его потрясло после войны молчание полей, ведь раньше косцы всегда пели в полях. И это было молчание деревни, ещё полной людьми. А если коснуться политических вещей, то информационная война, война на разрушение Советского Союза, началась с уничтожения песни. Как говорил древнекитайский император — чем громче в стране звучит чужая музыка, тем ближе эта страна к гибели.
Песня объединяет, сближает людей. Помню, как в пионерском лагере мы, голодные дети, евшие жмых, акацию, угольную смолу, пели песни и забывали о голодухе.
Почему сейчас вокруг песни крутятся такие гигантские деньги? У меня даже есть такое четверостишие:
Конечно, мои прогнозы слишком оптимистичны. Куда тут бедной одинокой народной песне или романсу противостоять девятому валу чудовищной попсы? Да, шоу-бизнес — это океан. Но если ты плывёшь в океане, ты же не можешь пить оттуда воду. Ты берёшь с собой родниковую воду, в данном случае настоящую песню, которая стала народной, берёшь сокровенный, чистый романс. В одном искусствоведческом отзыве говорится, что "голос Зульфикарова сам по себе, как самоценный, совершенный инструмент, драгоценный подарок свыше, дополнение к его главному дару. Голос кристально чистый, чарующий богатым, глубоким, бархатным, виолончельным тембром, подобно лучшим инструментам итальянских мастеров. Голос, царящий над временем и пространством".
Упаси Бог, я не претендую на вокальные высоты. Единственное, что могу сказать: песней я занимался сколько себя помню, я всё время ходил и пел. Когда в моём родном Душанбе спрашивали: "Кто такой Тимур Зульфикаров?" — "А это такой чудак с чёлкой, который всё время поёт". Я всё время ходил, пел. У меня очень мускулистая и воспитанная глотка. И сейчас, кстати, я целыми днями пою.
Песни я начал сочинять давно, лет сорок назад. Они нравились Высоцкому, он в общих компаниях порой просил их исполнить. Я отвечал: "Как я буду петь при тебе? Ты — голос советского народа от академика до бандюги, у тебя такой диапазон…". И действительно, когда он пел, с 2-3 метров… словно с тебя сдирали шкуру, или горящий самолёт рядом пролетал…
Я пел акапелла. Высоцкий мне сказал: "Возьми гитару и будешь третьим бардом. Окуджава начал, я — продолжатель, третий — ты". Но мои попытки овладеть гитарой ещё в Душанбе были тщетны. Как-то я купил гитару и притащил две бутылки коньяка учителю. Но говорю: учтите, не могу синхронно петь и играть. Учитель ответил, что он даже обезьяну научит. Но после первого урока сказал: забери коньяк, ты должен петь акапелла, и пусть тебе кто-нибудь аккомпанирует. Потому что твоя свобода не может быть ограничена гитарой.
Неумение играть, слава Богу, спасло меня от славы и судьбы барда, потому что я давным-давно сгорел бы к чёртовой матери. Ничего бы не написал. Поэтому мои песни — боковая ветвь моей Амазонки в разливе. Когда появилась Ирина Дмитриева-Ванн — мои песни стали оснащаться её голосом и гитарой. Какое-то время я ей уступил, пела она. Но потом вернулся и стал петь сам. Всё-таки человек, создающий песни, поёт их точнее. Возьмите Окуджаву, у него довольно банальные мелодии, а голоса вообще никакого. Тем не менее, никто лучше него его песни не исполнит. Некоторое исключение — Камбурова, но остальные даже сравниться с Окуджавой не могут. Всё-таки воробей лучше пищит как воробей, и при всей красоте пения соловей не сможет петь как воробей.
"ЗАВТРА". Что вы в песне не будете делать? Есть ли формы, которые для вас неприемлемы? Рок-н-ролл?
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Есть у меня и довольно разухабистые песни, и они могут подвергнуться и рок-н-рольной обработке. Наверное. Не знаю. Но это уже сугубо композиторская проблема.
Тот же романс — шоу-бизнес прошлых веков. По большей части это пошлятина, кроме классических, когда композиторы перекладывают стихи больших поэтов: Пушкина, Некрасова, Толстого. И тогда, например, получается гениальный романс — "Средь шумного бала". Но моя песня отделена от моей поэзии. В песне я возвращаюсь к классической русской поэзии, есть рифма, ритм. Словно иконописец повернулся к портрету. Песня — это моя дань классической поэзии.
Песня у меня рождается именно как песня. Я сидел последний год на горе, в слезах, в одиночестве полном. Я техникой не владею, но, слава Богу, насобачился записывать на телефон свои песни. Потом приезжаю в студию — и пою с одного дубля. Нет возможности в моём возрасте второй дубль делать.
Песня — это, конечно, свобода. Я, кстати, как-то зарекался лет десять назад писать песни, потому что это очень тяжёлая история. Это связано с большим перегоранием души. Когда сочиняю, у меня начинают слёзы течь. Это вовсе не старческое: Пушкин последние годы, когда читал свои стихи, рыдал над ними, а он был достаточно молод.
Кстати, я свои последние вечера делаю так. Вначале фильм канала "Культура" про мою жизнь, поэзию, литературу. Люди любят изображение, таким образом я удовлетворяю жажду картинки. Потом говорю: братцы, вырубим свет, в медитативном таком тумане забудем этот жуткий город. И ставлю свои последние песни, аранжированные, вооруженные скрипкой, роялем и испанской гитарой — "Вечерние коровы", "Чего ты боишься смерти?", "Моё генеалогическое древо". А потом мы уже сами выходим читать, петь и беседовать с залом. Люди уходят просто на подъёме.
"ЗАВТРА". Песня может развлечь, песня может утешить, а может задеть. С другой стороны, музыка или пение далеко не всегда и не везде требовала коммуникации с человеческим планом. Это могло быть ритуальное пение, обращение к стихиям. Но у вас слушатель всё-таки подразумевается обязательно.
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Конечно. Как-то уже получилось, что радиус моих вещей ограничен чудовищно — скромными вечерами в музее Маяковского, музее Толстого, куда приходит по сотне человек, в основном уже люди моего поколения. Но иногда забредающая молодёжь бывает заворожена. У меня есть песни, которые могли бы действовать на очень большую аудиторию. И политические есть — "Мои дом у реки демократы сожгли", и потенциальные шлягеры вроде "Черёмухи". А "Дастархан моей жизни" и "Дикий виноград" стали народными песнями таджиков, живущих в России.
"ЗАВТРА". Вы говорите, "давайте отстранимся от города". Но мы даже не в городе, а в мегаполисе находимся, в ситуации ниш, а не иерархий. Всё на одном уровне — и консерватория, и рок-концерты, и рейв-площадки.
Тимур ЗУЛЬФИКАРОВ. Думаю, главная проблема у меня в отсутствии продюсера и в малой рекламе. Вроде сегодня гигантские способы коммуникации. Тем не менее:
Поделиться книгой: