Помоги проекту - поделись книгой:
Вдумаемся в эти решения, представим себе, сколько забот было у городского руководства в марте 1942 года, и мы поймем значение работы радио в те дни. Передачи политического вещания отразили все текущие проблемы, которые вставали перед блокадным городом. В октябре 1941 года, сразу после принятия решения о всевобуче, последовали выступления на эту тему, весной и летом 1942 года по радио регулярно велась пропаганда сельскохозяйственных знаний, рассказывалось об организации огородов. Постоянно выступал с беседами главный агроном Горземотдела. Руководитель объединения огородников одной из фабрик сказал: «Разведение овощей – сегодня тоже оборонная работа». Рядом с боевыми сводками шли сообщения: разбит огород на месте детской площадки на улице Каляева, начался сев в Московском районе. И опять главный агроном Михайлов советовал, как выращивать скороспелые овощи. Десятки информаций, бесед, корреспонденции об индивидуальном огородничестве помогли ленинградцам собрать урожай с городских земель.
Большая часть организационной работы приходилась на долю редакции «Последних известий». Имена редакторов и корреспондентов радио М. Фролова, М. Мерник, С. Альтзицер, А. Пятницкой, З. Лифшица, Е. Озолиной, X. Шуффер редко назывались, но то, что они писали, слышали все. «Передаем последние известия» – по несколько раз в день повторялись эти слова. Утренний выпуск, дневной, вечерний… Люди невольно поворачивались к репродуктору, когда диктор обращался к ним: «Слушайте последние известия».
В каждый выпуск старались включить хоть небольшой репортаж, без него известия теряли документальную основу. Поскольку больших, масштабных событий на Ленинградском фронте не происходило, стремились сообщать о фактах, которые могли подтолкнуть к обобщению. В известиях говорилось о снайпере, уничтожившем сотни врагов, о летчике, протаранившем фашистский самолет, о бойце, заслонившем командира от вражеской пули. Это была информация организующая, зовущая. Также прозвучали интервью с пятнадцатилетним рабочим одного из ленинградских заводов и короткий рассказ девушки, которой удалось вырваться с оккупированной территории.
На протяжении всей блокады велись специальные передачи для молодежи. Здесь были беседы, репортажи, информация. Многие трудности жизни фронтового города отразились в этих материалах. Ведь на плечи молодежи легли бытовые отряды, заготовка топлива в преддверии второй блокадной зимы, шефство над ранеными воинами. «Молодые стахановцы военного времени», «Что ты делаешь для фронта?», «Дружинницы города Ленина», «Молодежь – на лыжи», «Комсомол в быту» – таковы лишь некоторые направления работы радио с молодежью. По существу же к ней были обращены и многие другие передачи. Большую часть воинов – и флота, и армейских частей – представляла молодежь. Тысячи комсомольцев отличились в боях, в отрядах МПВО. Их имена звучали по радио, они выступали как в программах для молодежи, так и в других передачах.
Особую роль сыграли передачи «„Смена“ по радио». Их появление связано с теми сложностями, которые возникли при выпуске газеты из-за перебоев электроэнергии. В декабре 1941 года «Смена» выходила трижды в неделю, формат ее был уменьшен, до нескольких тысяч сократился тираж. И все же бывали случаи серьезных опозданий и задержек с ее выходом в свет. В книге «Вечный огонь Ленинграда» бывший редактор газеты А. Блатин пишет, что первая передача «„Смена“ по радио» состоялась 25 декабря: «Мы договорились с В. А. Ходоренко, в прошлом активным комсомольским работником, о выпуске „Смены“ по радио»… Передачи были небольшими – минут пятнадцать, тем не менее мы успевали рассказать о текущих задачах – в передовой статье и сообщить информацию о комсомольской жизни».
Выпуск газеты по радио был одобрен партийным руководством города, и в течение целого месяца, с 9 января по 8 февраля 1942 года, когда удалось лишь однажды напечатать газету, ее устный выпуск был фактически единственным органом информации и пропаганды ленинградской молодежи. Нужно сказать, что эти материалы были необходимы и самому радио, которое в январе – феврале имело ограниченный запас информации для весьма кратких в ту пору передач. Организаторская работа радио не носила характер случайный, не походила на скоропалительный отклик, быстро проходящую кампанию. Радиожурналисты точно улавливали потребности ленинградцев, большие и малые проблемы.
Среди передач детской редакции обращает на себя внимание радиорассказ о школьниках, которые продолжали учиться зимой 1941–1942 годов. Они собирались на одной из квартир; на очередные занятия пришла девочка, только что потерявшая свою мать. В апреле 1942 года радио обращалось к ребятам с призывом помочь разнести письма, накопившиеся за зиму.
Многое было сделано радиожурналистами для создания в Ленинграде бытовых отрядов и пропаганды лучших из них, особенно осенью 1942 года. Наступала вторая блокадная зима, и хотя она оказалась гораздо легче первой, все же это была зима в блокадном городе. В разгар Сталинградской битвы по радио передавали «Рассказ о большом сердце», написанный журналисткой М. Мерник. Журналистка писала о девушках из бытового отряда Приморского района, которые помогали пожилым людям заготовить дрова, принести продукты. В очерке М. Мерник упоминается фамилия одного из героев Сталинградской битвы – полковника Гуртьева, ставшего широко известным после выступлений в «Красной звезде» писателя В. Гроссмана («Направление главного удара»). Журналистка рассказала, как девушки из комсомольского отряда помогли матери Гуртьева, живущей в Ленинграде. Слушатели невольно связывали события, происходившие за сотни километров друг от друга: помогая ленинградке, матери героя, комсомолки укрепляли дух и волю защитника Сталинграда.
Начиная раздел передачи для молодежи, который назывался «Трибуна бойцов бытовых отрядов», ведущий говорил: «Товарищи бойцы и командиры Красной Армии! Петроградский райком комсомола попросил нас сегодня предоставить трибуну бойцов бытовых отрядов Тамаре Арсеньевой. Отец Тамары до войны работал механиком на Кировском заводе. Сейчас он воюет с фашистами на фронте. Товарищ Арсеньев Леонид Дмитриевич, слушайте вашу дочь Тамару Арсеньеву». Тамара, обращаясь к отцу, говорила о своих делах, о ленинградской жизни: «У нас теперь живет Зоя Васильева. Помнишь, я с ней все дружила, еще когда войны не было. У Зои все умерли, и мама взяла ее на воспитание… А еще, папочка, я теперь начальник бытового отряда. Это такой отряд, который помогает семьям фронтовиков».
Удивительный документ. В обыденном тоне девочка-ленинградка говорит о своей подруге, у которой «умерли все». Для Ленинграда, потерявшего каждого третьего жителя, в этих словах – констатация сурового факта. И то, что девочка могла быть начальником бытового отряда, а пятнадцатилетние подростки стояли у станков, никого не удивляло. Это будни фронтового города. Самое важное в этой передаче – прямое обращение к фронтовику. Леонид Дмитриевич Арсеньев мог и не услышать слов дочери, но тысячи отцов крепче сжимали оружие, слушая выступление Тамары. Ведущий обращался затем к бойцу Савельеву: «Слушайте, товарищ Савельев, как комсомольцы заботятся о вашей семье». Затем выступала командир бытового отряда Володарского района Нина Смирнова. Такие передачи несли добрую весть, заменить их ничто бы не могло.
ТОВАРИЩИ ПО ОРУЖИЮ
Памяти журналиста. «Нам сейчас нелегко».
Математика в бою. Семья Плотниковых.
«Я обращаюсь к Вам, королевский астроном…»
«Все увидеть самому». От имени Сани Григорьева.
Политическое и художественное вещание в годы войны выполняло общие задачи. Поэтому важно не столько подчеркнуть различие между ними, сколько указать на то, что их объединяло. Характер всей нашей пропаганды в дни войны изменился. Раньше трудно было представить себе, что буквально в каждом номере «Красной звезды» станут появляться писательские статьи, а «Правда» предоставит газетные полосы для пьес К. Симонова и А. Корнейчука. Деятельность писателя не могла тогда ограничиться какой-либо одной формой литературной работы. Когда летом 1944 года при освобождении Эстонии погиб писатель и журналист Юрий Севрук, видные советские литераторы написали о нем в некрологе: «Он делал все, что должен делать настоящий писатель-фронтовик: писал рассказы, очерки, корреспонденции, стихи, фельетоны, военные статьи и заметки». Обратим внимание: «рассказы и заметки», «стихи и военные статьи». Таков был диапазон работы фронтового писателя. Он отразил особенность времени, и эта особенность сказалась на всей деятельности редакций ленинградского радио. Теперь политвещание не могло обойтись без жанров, которые обычно шли «по другому ведомству», – без очерка или писательского выступления; с другой же стороны, «Радиохронике» потребовался повседневный информационный материал, который, казалось, естественней было слышать в очередном выпуске «Последних известий».
В рамках «Радиохроники» возник раздел «Ленинградский блокнот». Его материалы готовили совместно журналисты и писатели. Авторы информаций, корреспонденций, интервью каждым своим словом поддерживали ленинградцев, вместе с тем они понимали ценность этих материалов и для будущего. Действительно, на страницах «Ленинградского блокнота» отразилась картина жизни и борьбы жителей города. В «Блокнот» попадали самые разнообразные материалы. И заметка, и стихотворный отклик на какое-нибудь событие, и письма. Писатели и журналисты организовывали выступления свежие, оригинальные.
В декабре 1941 года профессор Б. М. Эйхенбаум говорил о работе над инсценировкой «Войны и мира» в Театре имени Ленинского комсомола. Казалось, можно ли думать о литературе, музыке, искусстве, когда хлебная норма была «сто двадцать пять блокадных грамм с огнем и кровью пополам». Но профессор, один из крупнейших знатоков Толстого, развивал мысль о драматургической природе творчества великого писателя. Б. Эйхенбаум сказал: «Это не инсценировка, а работа совсем иного и нового типа, иного масштаба, иного идейного, общественного и художественного значения. Созданный театром сценический вариант, помимо всего другого, обнаруживает драматургическую сущность или основу в композиции „Войны и мира“, которой до сих пор не замечали и не учитывали, воспринимая роман Толстого произведением исключительно эпическим, повествовательным…» Профессор утверждал, что работа над спектаклем «заставляет заново поставить или пересмотреть вопрос о драматургии Толстого вообще – не только о его пьесах, но и его драматургических принципах и возможностях, частично осуществленных в романах». Запомним дату: 14 декабря 1941 года. Сам факт выступления знаменателен. Сущность его, как и самой работы над спектаклем, выразил режиссер М. Чежегов: «Пусть знают враги – Ленинград живет, ленинградский театр ставит „Войну и мир“…» Спектакль поставлен не был. В конце зимы театр эвакуировали. Но репетиции шли, люди работали. И если не все, то многое удавалось осуществить людям искусства в блокадном городе.
В одном из выпусков появилось «Радиописьмо к другу ленинградцу», с которым в январе 1942 года обратился инженер-химик Николай Дмитриевич Залевский: «Здравствуй, дорогой товарищ! Я не знаю тебя в лицо, не знаю твоего имени… Нам с тобой сейчас нелегко. Это письмо я пишу при свете коптилки. И не только это письмо. При свете коптилки я, старый инженер-химик, пишу свой научный труд. Вдобавок у меня мерзнут руки, и мне хочется есть. Мне нисколько не стыдно говорить об этом, ибо не один я живу в таких условиях. Так живешь и ты, мой друг ленинградец». Письмо было написано в том же ключе, что и другие передачи радио, обращенные к согражданам. Ведь сам Залевский был одним из сотен тысяч радиослушателей.
А рядом с письмом ленинградского инженера шло выступление молодого рабочего, который две смены провел в цехе, делал снаряды. И еще – заметки, интервью, беседы. Например, заметка о детских новогодних праздниках: «С пятого по седьмое января (1942 года. – А. Р.) в лучших театрах нашего города проводились общегородские елки для школьников. Особенно хорошо провел это мероприятие Театр музыкальной комедии. В этом театре на елке были организованы соревнования учащихся на лучшую разборку винтовки, пулемета, проводились консультации по военным вопросам». Обычный, будничный тон. Но, кажется, само время писало заметку. Школьникам, к счастью, не знающим, что такое война, хорошо бы сейчас услышать о зимней елке первого военного года.
Естественно, без каких-то попыток «оживить материал» давалась едва ли не вся информация «Ленинградского блокнота», будь то беседа, документ, обращение. Например, интервью с руководителем фронтового театра миниатюр: «Ведущий: „И часто вы уезжаете на фронт?“ – Артист А. Д. Бениаминов: „Наоборот. Мы очень редко выезжаем в Ленинград. Находимся все время на фронте. Там же готовим новую программу“» (январь, 1942). Или телеграмма из приуральского села Монастырка: «Срочная, Ленинград, Фонтанка, 76, райком партии и отдел наробразования Фрунзенского района. Передайте родителям, что все дети 26-го интерната здоровы. Работайте спокойно, крепите оборону Ленинграда» (июнь, 1942).
Все это – и военизированная елка, и фронтовая работа театра, и забота о спасенных от голода детях – страницы истории блокады, документы, мимо которых не пройдут ее будущие летописцы. Уже в дни войны радиожурналисты отобрали лучшее и составили рукопись небольшой книги, которую так и назвали: «Ленинградский блокнот». На титульном листе они написали фамилии всех авторов, с тем чтобы представить труд как коллективный. Работа, которая так и осталась рукописью, была посвящена «памяти журналиста Леши Мартынова». Вот фамилии, стоявшие на обложке: В. Ардаматский, Я. Бабушкин, О. Берггольц, Д. Славентантор, М. Тевелев, Евг. Домбович, И. Кратт, Л. Мартынов21.
Из «Блокнота» (значительная часть вошедших в него материалов не печаталась) можно узнать, как жили ленинградцы, как они работали, защищали свои жилища от бомб, устраивали в блокадную зиму выставку дипломных работ в Академии художеств. В «Блокноте» были беседы и интервью, выступления, очерк о трамвае, идущем на фронт, и короткая эмоционально напряженная зарисовка «Хирург», имеющая свой законченный сюжет. Вот она (ее написал И. Кратт): «Известный хирург, ученый с европейским именем, сидит у большого стола с разбитой стеклянной доской. Оконная рама вырвана взрывом, и холодный октябрьский ветер врывается сквозь щель, заложенную книгами. Поджав ноги, кутаясь в плед, согревая дыханием зябнущие пальцы, ученый пишет учебник для студентов. Время от времени он встает, невысокий, плотный, быстро ходит по комнате. Затем снова садится за стол. Он только что сделал три ответственнейшие операции, через час предстоят новые. А между операциями он пишет, старается использовать каждую минуту свободного времени. Ему предложили эвакуироваться вглубь страны, и он ответил словами великого Пирогова: “Хирург едет на фронт, а не с фронта“».
Информационный раздел «Радиохроники», ее «Блокнот», не содержал художественных произведений. Но, казалось бы, разрозненные сообщения создавали целостную картину. Вот почему эти материалы одинаково интересны и историку, и художнику, автору повести или романа о блокаде. Ведь эти интервью – часть духовной жизни Ленинграда. Они волнуют и своим содержанием, и самим фактом: это было в ноябре, декабре, январе страшной блокадной зимы.
Пожалуй, самой главной особенностью «Блокнота» была широта, с какой он отражал ленинградскую жизнь зимних месяцев. Так, в начале декабря изо дня в день рассказывалось о мужестве рабочих, железнодорожников, дружинниц. И тут же журналисты сообщали о флотском ансамбле песни и пляски Якова Скомаровского, о работе композитора В. Богданова-Березовского.
Много дополнительных трудностей вставало перед журналистами. Нельзя было назвать точного заводского адреса – это был военный объект. Что говорить об адресах предприятий, если в очерке А. Фадеева сказано: «Рыбинская, 5. Название этой улицы и номер дома – вымышленные: я пишу эти строки в дни, когда город еще доступен артиллерийскому обстрелу. Это – квартира Тихонова». Приходилось «зашифровывать» продукцию или умалчивать о возрасте рабочего. Записи коротких выступлений переносили слушателя в заводской цех, на объект МПВО или же на боевой корабль. Выступали комендант общежития, начальник цеха, профессор литературы.
Никогда радио мирных дней не привлекало так часто к сотрудничеству рядовых граждан. Раньше чаще всего подходили к микрофону лучшие, известнейшие – стахановцы, писатели, деятели искусства. Теперь же домохозяйка, управхоз, пожарник стали заметными фигурами – и они были на переднем крае борьбы. В кратких интервью, в небольших заметках была не просто информация. Факт становился значительным, он отражал необычность времени.
Вот корреспондент Всесоюзного радио в Ленинграде В. Ардаматский говорил о демонстрации фильма «Чапаев» в одном из рабочих клубов, вот сообщалось о выставке дипломных работ в Академии художеств. Можно представить себе, что ощущали ленинградцы, слушая в декабре 1941 года об этой выставке и о демонстрации фильма. Радио говорило ленинградцу об испытаниях, которые выпали на долю всех, о том, что в стороне от борьбы сейчас не может остаться никто.
Молодой ученый, двадцатишестилетний лейтенант Юрий Линник, вспоминал о своей профессии – математике: «Война ворвалась в мою жизнь еще в начале моей научной работы: два года назад я прервал подготовку своей диссертации, в которой разрабатывались проблемы высшей арифметики в приложении к кристаллографии, и отправился на фронт… Войну с финскими фашистами я провел на фронте в качестве командира артиллерийского метеорологического поста, а весной сорокового года защитил диссертацию. Я приступил тогда к новым важным и увлекательным изысканиям. Но когда совершилось гнусное предательское нападение на нашу страну, я понял, что нацистские бандиты угрожают не только моей Родине, но и ее культуре, ее математике, занимающей одно из первых мест в мире… Теперь я командир взвода топографической разведки артиллерийской части – вместе со мной и моя математика заняла свое место в бою». Так говорил ученый 6 ноября 1941 года, выступая в сто тринадцатом выпуске «Радиохроники». Его слушатель мог ничего не знать о кристаллографии, но одно он понимал хорошо: нет сейчас дела важнее борьбы с фашизмом. Во имя жизни, во имя науки.
В октябре шестьдесят восьмого года я показал текст этого выступления академику Юрию Владимировичу Линнику, и он сразу вспомнил и место расположения взвода, и командира полка Сергея Корпачева, и поездку в Радиокомитет с фронта у Средней Рогатки, и журналиста Сергея Цимбала, который подготовил его выступление. Казалось, мы говорим о событии совсем недавнем. В «Радиоблокноте», который журналисты хотели собрать в единую книжку, как правило, не указывалось авторство отдельных материалов. А вот в тексте передач перед каждой беседой или репортажем «Радиохроники» стоят фамилии. Речь идет об огромной организационной работе журналистов. Это они привлекали к передачам и руководителей ленинградской обороны, и ее рядовых участников.
Журналистскую работу приходилось вести даже тем редакторам радио, которые были прежде от нее далеки, имели обычно дело с литературными материалами. Редактор детского вещания писательница К. Меркульева вспоминает, как, ослабевшая, ходила в один из южных районов города собрать материал о ребятах, тушивших зажигалки. Писательница В. Кетлинская в корреспонденции для Совинформбюро рассказала об одном из посещений Дома радио: «Присаживаюсь у редакционного стола и читаю наметку будущей передачи. Моя роль в этой передаче – „черная“, надо организовать и отредактировать выступления других, продумать общий план, представить слушателям выступающих. Мы все делаем много черновой работы…»
Журналисты радио были пропагандистами и организаторами. Они искали новые формы передач в условиях, когда, казалось, и обычное вещание вести становилось невозможно. Писатели В. Дружинин и Л. Кронфельд предложили политвещанию большой цикл передач, основанных на обобщенном материале. Герои (семья Плотниковых) были вымышлены, но обстоятельства их жизни – вполне реальны. Плотниковы работали на заводе, жили, как и все, в промерзшем доме, дежурили на крышах, тушили зажигалки.
По мысли авторов и редактора А. Пази, этот рассказ о типичной ленинградской семье призван был передать атмосферу блокадной жизни. Конечно, такие передачи не могли стать преобладающими – обычно в основе были факт, документ, прямой репортаж, но рядом с ними, очевидно, могло быть и подобное обобщение.
В большей своей части «Радиохроника» строилась на документах. Среди них было множество писем. И тех, что приходили на радио как непосредственный отклик слушателей, и тех, которые получали ленинградцы с фронта и с Большой земли. Адресаты охотно передавали письма радиожурналистам, понимая их общественное значение. Так, на одной из страниц «Ленинградского блокнота» появилось письмо профессора Всероссийской академии художеств, знатока древнерусского искусства Михаила Константиновича Каргера. Профессор писал с фронта одному из своих учеников: «Пошел третий месяц моей походной жизни… Должен сказать со всей решимостью, что я вернусь к своей привычной работе только после полной и окончательной победы. Как ни заманчива мысль о научной работе, как ни тоскливо бывает иногда без книг, я выполняю здесь скромную и абсолютно необходимую работу и стараюсь выполнять ее как можно лучше… Привет всем студентам. Пусть не забывают о древнерусском искусстве. Новгород, Псков и Киев потребуют специалистов по реставрации древнерусских городов. Если вернусь, будем вместе, не покладая рук, работать над восстановлением этих замечательных городов».
Напомним о времени, когда профессор писал свое письмо: поздняя осень сорок первого. Враг тогда стоял под Москвой, Киев и Псков были глубоким немецким тылом, в Лондоне и Нью-Йорке подсчитывали, сколько еще продержатся русские. Искусствовед Каргер мечтал о реставрации древнерусских городов, математик Линник гордился местом своей науки в бою. Оба они думали о будущей победе, верили в нее, отстаивая Родину, защищали науку и искусство. Журналисты ленинградского радио помогли им встретиться со слушателями, сказать о самом важном деле жизни, о самой жизни, которой угрожал враг.
Во всех этих случаях радио, конечно же, не оставалось только посредником. Радиожурналисты помогали готовить выступление Линника, с ними советовался профессор К. Огородников, прежде чем обратиться, в частности, к английским коллегам. Пожалуй, резонанс от речи К. Огородникова был наибольшим. В ту пору портрет профессора-красноармейца появился в печати, а работники Радиокомитета сумели вызвать Огородникова на самое короткое время в город и попросили сказать несколько слов у микрофона: «Товарищи! Всю жизнь я был сугубо штатским человеком… занимался отвлеченными вопросами звездного неба. Скажу откровенно – мало когда приходилось держать в руках винтовку». Профессор говорил о потрясших его событиях. В той части речи, которую он произнес по-английски, ученый не только напомнил королевскому астроному Спенсеру Джонсу и профессору Смарту о совместных научных интересах, он объяснял, что заставило его на время оставить занятия астрономией. «На моих глазах, дорогие коллеги, пылало на днях… здание знаменитой Пулковской обсерватории, подожженной фашистскими бомбами». Разумеется, наука, которой занимался Огородников, решала не только «отвлеченные вопросы». После войны, в наступившую космическую эру, астрономия в союзе с математикой и физикой подняла в воздух невиданные прежде корабли, позволила им найти верный курс. Но все это было потом, а в 1941 году приходилось брать в руки винтовку и ученым.
В зимние месяцы 1941–1942 годов «Радиохроника» вобрала в себя результат усилий многих работников Радиокомитета. Однако, наряду с этой регулярной передачей, ежедневно и по городской сети, и в эфир шли корреспонденции, очерки, статьи, подготовленные политическим вещанием. И здесь нередко авторами или организаторами материалов являлись журналисты и писатели, уже знакомые нам по «Хронике».
Самыми важными материалами считались в редакциях сообщения военных корреспондентов. Их в самом Радиокомитете было всего несколько человек, поэтому новостей с фронта всегда не хватало. Фронтовые газетчики, политработники, бывая в городе, обычно приходили в Дом радио. Корреспондент ТАСС П. Лукницкий изо дня в день вел дневник, который составил трехтомную летопись блокады. Часть этих записей передавалась по радио, они, помимо прочего, раскрывали принцип журналистской работы: «Все увидеть самому». В октябре 1941 года в своей корреспонденции П. Лукницкий приводил запись, сделанную в бою. Было получено задание: обстрелять врага прямой наводкой. И корреспондент вместе с бойцами отправился на это задание. «Одно дело, – замечает он, – писать, пользуясь расспросами бойцов и командиров, другое – посмотреть на все глазами непосредственного участника».
П. Лукницкий был верен этому принципу. С явным удовлетворением он записал в дневнике 31 октября 1941 года: «Вчера в 9.30 вечера – мое „выступление у микрофона“ (передавали записанный рассказ „На корректировочном пункте“). Как раз между двумя налетами!» Лукницкий писал и о трудных оборонительных боях, и о первой блокадной зиме, и о наступлении января сорок четвертого. Он написал о блокаде документальную работу, не стал на ее основе создавать художественное произведение, знал, что и воспоминания, и документы пригодятся для будущего.
Другой военный корреспондент, А. Розен, автор очерков, корреспонденций и рассказов, нередко выступал перед микрофоном. Он был связан с радио, выполнял прямые задания Радиокомитета. Писатель вспоминал, как журналисты радио «угадали» его возможности, помогли раскрыть себя. В очерках А. Розен чаще всего писал о бойцах и командирах одной дивизии, с которой был связан. Но, кроме того, выполняя задания Радиокомитета, он работал над корреспонденциями о других героях фронта, о знатных снайперах, встречал партизанский обоз и вместе с партизанами ездил по частям 55-й армии, побывал в Аварийном восстановительном полку.
Случалось, разные очерки А. Розена передавались по несколько раз в течение недели. Зимой 1942 года Александр Розен начал писать не только корреспонденции, но и рассказы, в которых раскрывал психологию ленинградцев, нашедших силы спасти себя, не дать голоду убить в них людей. Спустя четверть века после тех первых рассказов А. Розен выпустил книгу «Разговор с другом». Эта мемуарная проза – достоверное свидетельство очевидца подвига Ленинграда и одновременно авторская исповедь. Есть в ней, среди прочих свидетельств того, как рождается литература, интересные соображения журналиста и литератора о выступлении по радио: «Нельзя представить себе, что книгу твою читают строчка за строчкой одновременно сто, двести или тысяча человек. Даже самый популярный газетчик не может рассчитывать, что тысячи читателей в одну и ту же минуту и все вместе вцепились в одну только, пусть самую сенсационную, заметку. По радио тебя одновременно слушают, строчка за строчкой, самые разные люди, которым ты обязан быть близким».
Вот почему так спешили журналисты, писатели прийти на радио сразу после возвращения с передовой или из глубокого немецкого тыла. Журналист и поэт Л. Равич, вернувшись из партизанского края, выступил в одном из номеров «Радиохроники». Поэт Б. Лихарев три недели провел у партизан. Он выступал в передаче «Для партизан и временно оккупированных районов». «„Мы еще увидимся – или здесь, или в городе Ленина, – говорили мне партизаны, – мы дорогу знаем…“ Тотчас после возвращения я воспользовался возможностью по радио передать вам горячий свой привет из Ленинграда». Лихарев прочитал свой очерк «В гостях у партизан» и несколько стихотворений. Сразу же после выступления писателя передавалась информация о боевых делах народных мстителей.
Передачи для партизан проводились регулярно по согласованию с Политуправлением фронта. Обычно в них включались, кроме последних известий, обзоры событий на фронте и боевые репортажи. Эти сообщения широко использовались в работе среди населения захваченных врагом районов. Ленинградцы стали свидетелями повседневной журналистской работы многих литераторов. Передавались фронтовые записи Г. Мирошниченко и очерк Л. Славина о летчике Хлобыстове. Выступления носили вполне конкретный характер, объясняли, как вести себя в сложных военных обстоятельствах. Такими были корреспонденции Н. Вагнера «Истребители бомб» и Д. Славентантора «Так обезврежена бомба». Очерки В. Ардаматского, И. Кратта, С. Спасского рассказывали о боях под городом, Н. Михайловский писал о моряках Балтики. Благодаря широкому охвату событий радио раскрывало перед слушателем картину борьбы жителей города и бойцов фронта, сообщало о Кронштадте и Малой земле (очерк Л. Успенского), давало советы и отвечало на вопросы, поставленные временем. В военной обстановке заметка в несколько строк при каких-то обстоятельствах могла сегодня оказаться важнее очерка, написанного на другой день.
По-разному складывалась и судьба произведений, которые писались фактически в момент свершения событий. В ноябре 1941 года военный журналист Владимир Рудный рассказал ленинградцам о подвиге ханковцев. Эта передача была продолжена в последующие дни. Так начиналась его будущая книга «Гангутцы». В ноябре – декабре ленинградское радио пригласило к микрофону писателя Рудольфа Бершадского, передавало очерки Владимира Беляева, автора знаменитой «Старой крепости», Вениамин Каверин выступил по просьбе работников радио с обращением к молодым балтийцам от имени героя «Двух капитанов» Сани Григорьева. В. Каверин вспомнил об этом случае, выступая по радио через много лет, в августе 1972 года. Он тогда рассказал, как сомневался, можно ли так поступать, ведь Саня Григорьев в какой-то степени плод его творческой фантазии, хотя она и опиралась на вполне реальные факты. Но радиожурналисты стояли на своем, зная, что молодежь тридцатых годов полюбила этого героя В. Каверина. Она тоже хотела «бороться и искать, найти и не сдаваться». Можно сказать, что выступление В. Каверина было для него одним из толчков к продолжению «Двух капитанов».
Было бы неправильно думать, что в разнообразной деятельности политвещания писатели играли роль меньшую, чем журналисты. Они сами все были журналистами, делали одно общее дело. Каждый в меру своих способностей и таланта. Ведь именно писатели в дни войны подняли журналистику на высоту, доселе небывалую. Наверное, каждый из писателей – военных корреспондентов мог бы составить о войне собственную книгу, и она бы не повторяла работы его коллег, как не повторяли друг друга передачи О. Берггольц, Н. Тихонова или А. Прокофьева.
Л. Радищев, писатель и журналист, рассказывал о том, как 30 декабря 1941 года, где-то в конце Московского проспекта, невдалеке от переднего края, он услышал свое собственное (записанное) выступление, в котором, в частности, говорил, что «жители ленинградской окраины ясно слышат глухой стук пулеметных очередей». Корреспондент видел воронки от бомб и снарядов, слышал пулеметные очереди. Находясь на городской окраине, он в то же время был на общегородской трибуне, в студии Радиокомитета, откуда звучали его слова: «Фронт еще близок к Ленинграду, но все же сейчас, на седьмом месяце войны, на пороге нового года, немецкие войска бесконечно далеки от нашего города».
В архиве Радиокомитета сохранилось немало корреспонденции и очерков писателей, которые, к сожалению, не выпустили книг, обобщивших их фронтовой опыт. Не успел подготовить ее Л. Радищев, нет такой книги у С. Кары, хотя отдельные его очерки выходили брошюрами еще в 1943 году. «Люди на войне» – назвал один из очерков, прозвучавших по радио, А. Садовский. Так, очевидно, мог бы он назвать и свою книгу. Речь идет, разумеется, не об издании всего написанного тогда – многое устарело, – но есть в этих очерках и корреспонденциях и такое, что звучит сегодня.
Через десятилетия очерк Д. Славентантора, написанный для радио, воспринимается не как информация или отклик на события, – как эпос. «24 ноября на лед спустились первые машины с грузом. Вдали на горизонте шоферы увидели низко стелющийся дымок. То пробивался сквозь льды, волоча за собой баржи с грузом, последний пароход». Потом были написаны поэмы и книги о Дороге жизни, но что может сравниться с суровой прозой этого первого очерка… Нередко писатели и журналисты даже не подозревали, что их корреспонденции и очерки передаются по радио. Н. Чуковский, Л. Успенский, В. Василевский, А. Тарасенков, С. Варшавский и Б. Рест выполняли задания редакций газет, их посылали в боевые части и на корабли Политуправления фронта и Балтийского флота. Да и слушатель не всегда мог отличить, что написано для газеты, а что специально для радио, когда передача подготовлена литературным вещанием, а когда политическим: он ждал вестей с фронта и получал их.
Для самих же авторов это был бесценный опыт – он привел многих журналистов в литературу, стал первоосновой будущих повестей и романов. Очерк А. Крона «Интеллигенция корабля» (он прозвучал по радио) прямо перекликается с его пьесой, а рассказ «Я держу мой флаг», который автор считал «беглой зарисовкой, недалеко ушедшей от обычной газетной корреспонденции», был, по признанию писателя, тем семечком, из которого проросли и пьеса «Офицер флота», и роман «Дом и корабль». Многими нитями связаны военное и послевоенное творчество журналистов, литераторов. Весной сорок второго в Ленинград приехал А. Фадеев. Он много ездил по Ленинградскому фронту и немало времени провел на Балтийском флоте. На радио Фадеев пришел не только чтобы выступить, но и самому увидеть, чем оно стало в те дни. Очерк «Что я видел в Ленинграде» Фадеев прочел сам, а через день передавался другой его очерк – «На переднем крае». Военные корреспонденты сообщали о событиях в полках и ротах, о боевой разведке, об удачном артиллерийском налете на вражеские позиции. Порой их работа казалась незаметной – не так-то легко говорить о героизме обороняющейся армии.
В дни нашего наступления слушатели и читатели старались не пропустить ни одного сообщения корреспондентов. Эд. Аренин писал о боях за Шлиссельбург, П. Лукницкий запечатлел начало прорыва. А. Розен вел репортаж из наступающих частей. Он писал о первых наступательных боях еще в декабре 1941 года, а в январе 1944-го рассказывал о бойцах, освобождавших Гатчину. Все эти корреспонденции передавались по радио. Не осилили бы радиожурналисты тяжкой военной ноши, если бы остались одни, если бы не пришла к ним на помощь вся «пишущая братия» – журналисты военных газет, ТАСС, «Ленинградской правды».
Но и при этом в трудную пору декабря – января материалов не хватало. Сохранившиеся рукописи «Радиохроник» лишь частично напечатаны на машинке. Тут же идут газетные вклейки, карандашная и чернильная правка. Машинистки были не в силах вновь перепечатывать материалы. Радио, естественно, использовало газетные статьи, но нередко важнейшие материалы попадали в Радиокомитет немедленно, до газетной публикации, потому что и в обкоме партии, и в Военном совете 88-го фронта знали – это самый кратчайший путь в ленинградские квартиры, на заводы и фабрики.
Известная статья «Враг у ворот», опубликованная 16 сентября в «Ленинградской правде» в качестве передовой, была еще до выхода газетного номера передана по радио. Радиожурналисты получили ее непосредственно из Смольного. Огромное значение для поднятия морального духа ленинградцев имела беседа с председателем Ленгорсовета П. С. Попковым в январе 1942 года, когда он сказал, что самые тяжелые дни остались уже позади. Эта беседа также передавалась по радио за день до публикации в газете. Трудно переоценить роль печати блокадного города. Многие журналисты-газетчики были награждены боевыми орденами. Но обстоятельства сложились так, что в течение нескольких месяцев, когда газеты не доставлялись вовремя и, разумеется, не расклеивались по городу, радио стало главным источником информации, главной связующей нитью граждан Ленинграда. И радиожурналисты чувствовали эту свою ответственность.
РЕПОРТЕР У МИКРОФОНА
Первая «репортажка». «Внимание!
Мы говорим с фронта!» Фронтовая бригада.
Тихвин – свободен. Поезд с Большой земли.
Граждане фронтового города жили под обстрелом и бомбежками, тушили зажигалки на крышах, спасали раненых. Описание всего этого, уместное в других условиях, порой оказывалось ненужным. Важно было перенести микрофон на место событий – пост МПВО, боевой корабль, передний край. Долгое время деятельность репортеров сдерживалась несовершенством и громоздкостью аппаратуры. В частности, поэтому в довоенную пору репортажи чаще всего велись из театров и концертных залов, со стадионов.
Во время войны положение изменилось. В конце августа в Ленинграде появился пригнанный из Таллина автобус, оснащенный новейшей немецкой звукозаписывающей аппаратурой. Командование фронтом передало автобус в распоряжение Дома радио. Главный инженер Радиокомитета Н. Свиридов, его товарищи А. Сафронов и П. Палладин, обеспечивавшие техническую сторону вещания, сразу поняли, какие возможности открывает перед Ленинградским радио репортажная машина. Правда, сначала она была лишь средством передвижения. Еще незнакомый аппарат звукозаписи – магнитофон – оказался без ленты. И тогда в машине установили громоздкий шоринофон. Он-то и позволил уже осенью 1941 года готовить оперативные репортажи, входившие в передачи для фронта и флота, в выпуски «Последних известий» и «Радиохронику». Их использовали все редакции, они звучали по центральному вещанию. Многие репортажи неоднократно повторялись. В городе стали привычными передачи, которые начинались словами: «Внимание! Внимание! Мы говорим с фронта…» И, слушая голоса людей, которых отделяли от фашистов несколько сотен метров, ленинградцы ощущали дыхание близкого боя.
Выбор места репортажа, его первоочередность определялись существенными обстоятельствами. Узнав от товарищей из отдела контрпропаганды, что генерал Дитрих объявил о потоплении крейсера «Киров», репортеры готовили передачу с «потопленного» крейсера. Моряки-балтийцы встречали смехом заверения Дитриха, и этот смех слышали в Ленинграде и в Берлине. Через несколько месяцев группа партизан Ленинградской области перешла через линию фронта в Ленинград. Один из партизанских командиров, выступая по радио, говорил о том, как слушали в немецком тылу этот репортаж с крейсера: «Что тут с нами было – мне не рассказать! Живы и Ленинград, и флот… Мы тотчас наших агитаторов в села, рассказывать, что не сдан Ленинград и не сдается». Так репортаж опровергал гитлеровскую брехню.
Фронтовая бригада работала самоотверженно, а красно-белый автобус хорошо знали защитники Ленинграда. Всего за час добирался он до переднего края, а потом на десятки метров приходилось тащить в траншею микрофонный шланг. Так было до тех пор, пока не разыскали в одном из научных институтов магнитную ленту. Целых восемь тысяч метров пленки! Всего восемь тысяч – на всю войну, на всю блокаду. Но теперь репортеры становились поистине вездесущими. В одном из отчетов о работе фронтового вещания говорилось: «Редакция проводила передачи из окопов, огневых позиций артиллеристов, наблюдательных пунктов, с самолета, находящегося в воздухе, с танка, с аэродромов, с кораблей, со дна Финского залива, где работали водолазы, с боевых аэросаней».
Возможно, нынешний читатель, избалованный достижениями науки и техники второй половины двадцатого века, видевший прямые репортажи с Луны, спокойно отнесется к сухим строкам отчета, но бывший фронтовик оценит их по достоинству: каждый из этих репортажей мог стать для журналиста последним. Мы говорим об автобусе, магнитофоне, пленках. Все это важные вещи. Но они были лишь предпосылкой успеха. Главными оставались люди. Их труд в сложнейших условиях войны и блокады. Руководил фронтовой бригадой корреспондент Моисей Блюмберг. О нем его товарищи вспоминают как о человеке большого мужества и обаяния. Чтобы взять интервью у одного из командиров на передовой, М. Блюмбергу пришлось около километра ползти по насквозь простреливаемой автоматным и пулеметным огнем дороге. Позже М. Блюмберг полетел на самолете-торпедоносце, устроившись в его крыле: хотел записать звучание боевой атаки. Рядом с М. Блюмбергом был его товарищ, корреспондент Лазарь Маграчев, который, казалось, рожден, чтобы стать репортером. Сгусток энергии, журналист, не способный сидеть на одном месте, наверное, и без «репортажки» сумел бы проделать большой путь по дорогам войны. Л. Маграчев не просто работал, он творил у микрофона, искал формы радиорепортажа.
«Голос фронта» становился неотъемлемой частью передач ленинградского радио. Эффект документальности действовал безошибочно. Репортаж из явления эпизодического, каким он был вначале, все более превращался в важнейшую часть работы всего Радиокомитета. Автобус непрерывно выезжал на боевые рубежи, он прошел по Ладожской трассе, он появлялся на аэродромах и боевых позициях, и ленинградцы становились свидетелями волнующих событий. Когда Герой Советского Союза летчик Харитонов вторично протаранил вражеский самолет, радиомашина находилась в расположении аэродрома, где приземлился летчик. Он тут же выступил у микрофона и рассказал слушателям подробности необыкновенного сражения.
Справедливо считая Ленинград фронтом, репортеры фронтовой бригады сделали немало оригинальных репортажей из заводских цехов и госпиталей. Репортаж М. Блюмберга и Л. Маграчева «Снова в боевой строй» представлял собой записанную беседу комиссара госпиталя с выздоравливающими бойцами. Репортаж передавал нетерпение воинов вернуться на фронт, их веру в нашу победу. Краткий репортаж Л. Маграчева позволил услышать, как проверяет свою продукцию – автоматическое оружие – работница одного из заводов Женя Никитина. В другом случае репортер запечатлел выход тяжелых танков из цеха после ремонта. Однажды репортеры пригласили радиослушателей на городскую окраину, где упал фашистский самолет. Зенитчики рассказывали, как он был сбит.
Но, конечно, основные репортажи шли с фронта. Один из них, поистине уникальный, был сделан из осажденной врагом крепости Орешек, расположенной на маленьком островке в истоке Невы. Осенью 1942 года Л. Маграчев и А. Сафронов были переправлены на лодке в Орешек. С собой пришлось взять магнитофон и автономное энергоснабжение. Десять дней прожили они среди защитников крепости, в ста восьмидесяти метрах от левого, немецкого берега. Вся запись шла на фоне непрерывной артиллерийской и ружейно-пулеметной стрельбы. Когда репортеры вернулись, их поздравили с большим успехом: Орешек был одним из самых горячих участков фронта. Радио трижды в течение нескольких дней повторило репортаж.
На «репортажке» стоял первый в нашей стране магнитофон. Такой связи с фронтом радиовещание еще не знало. Работники ленинградского радио были пионерами фронтового репортажа, и это придавало им силы в голодную зиму. Наряду с корреспондентами должны быть названы и члены бригады, которые обеспечивали техническую сторону дела, – инженеры Н. Свиридов и А. Сафронов и оператор звукозаписи Л. Спектор. Любовь Спектор – единственная в бригаде женщина – переносила все тяготы полукочевой жизни. Приходилось заниматься не только звукозаписью (часто под огнем противника), но и порой быть просто грузчиком. Второго оператора не было, поэтому, когда часть группы выезжала на специальные задания, без Л. Спектор обычно не обходилось. Однажды на обратном пути из Кронштадта катер начал тонуть. Спектор вместе с двумя матросами держала магнитофон на вытянутых руках. К счастью, катер не затонул. Она летала и в партизанский край. На обратном пути самолет чудом не разбился, летчики сказали об этом Радиолюбушке, как они ее называли, уже совершив посадку.
Ряд репортажей Л. Спектор подготовила с корреспондентами радио В. Петушковым и Е. Поляковым. С первым на торпедных катерах она побывала на одном из островов Финского залива, вместе со вторым ездила в дивизию генерала Краснова, когда ей вручали гвардейское знамя – первое на Ленинградском фронте (запись сохранилась). На Пулковских высотах Л. Спектор и Л. Маграчев приехали в расчет полковой артиллерии, состоявший из пяти братьев Батюковых. «Побывала», «ездила», «приехали» – нужно помнить, чем в ту пору были Финский залив, Пулково, Ладога. Это был передний край ленинградской обороны. Под Пулково машина стала заметной мишенью, и противник бил по ней прямой наводкой. Но журналистов, казалось, заботило не это, а несовершенство микрофонов, которое делало запись близких разрывов похожей на хлопки. Думали не о грозящей опасности – о магнитной ленте. Устранить плохо звучавшие места – значило прибегнуть к монтажу. Тогда целые метры ленты могли пропасть. Ленту экономили, резать не хотели, она должна пригодиться для дальнейших записей. В таких условиях работа все же была доведена до конца. Репортаж из Пулкова состоялся.
Репортажную машину называли филиалом Дома радио. Обладая автономным энергопитанием, она позволяла делать записи на самых отдаленных от города участках фронта. Радиожурналисты учитывали потребность бойцов в живом слове, музыке. Нередко бойцы слышали из радиомашины записанную на пленку несколько часов назад сводку Информбюро, которая пришла бы сюда позже. Воины получали возможность услышать Москву, Ленинград, услышать радио, которое таким образом доходило до переднего края. Наряду с репортажами делались записи для передачи «Письма с фронта и на фронт».
«Репортажка» укрепляла связи города с фронтом и страной. Большая часть репортажей с места событий была подготовлена фронтовой бригадой с помощью автобуса, но случалось, что и на нем нельзя было добраться до места событий, а рассказать о них следовало немедленно. Так случилось, когда в декабре 1941 года, в еще «домагнитофонную эру», пришла весть об освобождении Тихвина. Мысль об организации радиопередачи из Тихвина была одобрена в Ленинградском горкоме партии и Военном совете фронта22. Взяв с собой шоринофон, микрофон, микрофонные шланги, А. Пази и Н. Свиридов приехали на аэродром. Волоком тащили по снегу громоздкую, килограммов на восемьдесят, аппаратуру, затем летели на бреющем полете через линию фронта. Первым сильнейшим впечатлением Н. Свиридова, которое осталось в памяти и через тридцать с лишним лет, оказался невероятный обед. После обеда Н. Свиридов и А. Пази сразу заснули на несколько часов первым за долгие недели сытым сном. А потом была работа, которую, казалось, выполнить нельзя. Разрушенный Тихвин остался без электричества. Где-то раздобыли движок, но он не давал устойчивого напряжения. Свиридов недаром слыл разносторонним специалистом, говорили, что он умел все: отлично водил машину, знал английский язык (ему случалось объявлять передачи для английских радиослушателей), в партизанской бригаде подготовил дистанционный (по радиосигналу) взрыв на железной дороге. Справился Свиридов и на этот раз. Запись была сделана, а на сытые желудки тащить шоринофон уже казалось легче. Через несколько дней ленинградцы услышали первую за годы войны передачу из освобожденного города.
Триста пятьдесят репортажей о боевых действиях наших войск сделали радиожурналисты, и каждый из этих репортажей требовал мужества, высокого профессионализма, понимания своего долга и перед современниками, и перед историей. К сожалению, лишь совсем небольшая часть этих записей сохранилась, но ценность их очевидна: они позволяют услышать войну. Слушая эти «сохраненные голоса», нельзя забывать обстановку, в которой они звучали. Чтобы представить себе время, нужно еще и видеть надолбы на Московском проспекте, застывшие на улицах обледеневшие троллейбусы и, наконец, тех, кто уже сказать сам ничего не мог.
Пленки – незаменимое свидетельство времени. Они передают возбуждение, порыв, испытанные в январе 1943 года солдатами Волховского и Ленинградского фронтов, прорвавшими блокаду. Радиожурналист Л. Маграчев не только сохранил некоторые записи военных лет (вынес их на себе с большим риском, уже будучи изгнанным из Дома радио в сороковые годы), случалось, он вновь находил героев своих репортажей через многие десятилетия, и тогда старые передачи повторялись с комментарием ветерана радио. Среди этих записей – незабываемый репортаж с Невского проспекта: «Говорит Ленинград! Говорит Ленинград! 19 часов 59 минут, 27 января 1944 года. Ленинград ликует, незнакомые целуются, обнимают друг друга».
Автобус попадал под обстрелы и бомбежки, однажды угодил под целенаправленный минометный огонь. Мины рвались в десяти метрах от машины, она была изрешечена более чем в ста местах. Через некоторое время автобус обгорел и вышел из строя, но аппаратуру удалось сохранить. Ее установили на полуторке, и фронтовая бригада могла продолжать действовать.
Среди документов, имеющих прямое отношение к работе репортеров, обращает на себя внимание приказ по Радиокомитету № 116 от 1 октября 1942 года: «За отличную работу, инициативу, проявленную тт. Свиридовым и Маграчевым при доставке второго магнитофона в Ленинград, объявляю им благодарность». Два магнитофона – это уже целое богатство. Второй магнитофон расширил возможности радиожурналистов, позволил им действовать и независимо от передвижений репортажной машины. В блокадном Ленинграде уже зимой 1942 года звучали по радио репортажи журналиста Матвея Фролова. Товарищи говорят о его «электронной оперативности», большой четкости и организованности. Редкий выпуск «Последних известий» обходился без его материалов.
В своей книге «Репортер у микрофона» М. Фролов привел некоторые репортажи военного времени. И сейчас нельзя без волнения читать строки репортажа, который вел журналист 6 февраля 1943 года с Финляндского вокзала, где происходила встреча первого после прорыва блокады поезда с Большой земли. «Я представляю себе: где-то на полустанке пассажир сказал кассиру торжественно и радостно: „Ленинград“… Да, давно кассиры не продавали билетов в Ленинград. Поезд уже близко, виден дымок. Послушайте, друзья, настоящий поезд. Добро пожаловать, товарищи пассажиры и железнодорожники!»
Фронтовая бригада уцелела, хотя не один раз рисковала жизнью, а для многих журналистов поездка на фронт заканчивалась трагически. В первомайском номере стенгазеты (1942), выпущенном в Радиокомитете, А. Фадеев среди других материалов увидел портрет девушки и некролог. Сам факт появления некролога означал, что город оставил позади те страшные месяцы, когда смерть воспринималась как явление совершенно обыденное. А. Фадеев рассказал: «Некролог скупо говорил о том, как эта девушка в тяжелых условиях зимы, день за днем недоедая, недосыпая, коченея за письменным столом, вела редакционную работу. Потом, по заданию Радиокомитета, она выехала на фронт и была убита… Рядом с некрологом было помещено наивное, трогательное и теплое стихотворение, посвященное ей». Все это говорилось об Ане Аскинази (Васильевой), одной из многих журналисток ленинградского радио.
«Репортажкой» гордились в Радиокомитете, за ее работой пристально следили в городском комитете партии. Если бы не помощь руководства, автобус стоял бы обледеневшим, как стояли в городе тысячи машин: ведь бензин был в цене хлеба. Но для «репортажки» горючее нашлось. Деятельность Радиокомитета по созданию передач с фронта и о фронте вызвала глубокий интерес в Центральном Комитете партии. В начале 1943 года группа корреспондентов выезжала в Москву, была принята секретарем ЦК ВКП(б) А. Щербаковым и подробно доложила о ленинградском опыте фронтового радиовещания.
Репортажи ленинградского радио, их успех стали возможны благодаря коллективным усилиям многих людей. Отдавая должное личному мужеству и энергии журналистов, мы должны помнить и о тех, кто непосредственно не стоял у микрофона. Речь идет и об инженерах, и об операторе звукозаписи, и руководителях Радиокомитета.
Что же касается репортеров, то они испытывали большое удовлетворение оттого, что их голос связывал город и фронт, что их слышала страна. Так вознаграждалась нелегкая, но всем видная работа. Репортеры Радиокомитета не имели военных званий, но были фактически военными журналистами. Руководитель бригады М. Блюмберг получил два ордена Красной Звезды. Были вручены боевые награды и другим репортерам. Вскоре после победы к нам, студентам отделения журналистики Ленинградского университета, пришел Лазарь Маграчев. Он рассказывал первокурсникам и второкурсникам, многие из которых закончили войну в Берлине и Праге, о том, как проходила капитуляция фашистской Германии. Собственно, это был рассказ о последнем репортаже, который вела из поверженного Берлина фронтовая бригада ленинградского радио.
Лучшие передачи ленинградского радио блокадной поры обладали одним свойством – они были незаменимы. Речь идет не о конкретной передаче, а об определенных явлениях, формах как таковых. Ничто не могло заменить, скажем, «Писем с фронта» и «Писем на фронт», трудно представить себе что-либо похожее на «Радиохронику» – удивительный сплав литературы, публицистики, информации и музыки. Не было эквивалента и документальному репортажу, прочно связавшему Ленинград с фронтом.
К СОВРЕМЕННИКАМ И ПОТОМКАМ
Писательские будни. «Сие интересно для истории».
«Мы живем одной мыслью».
«Нам декабрьские дни сентября тяжелей».
Стихи на войне.
«Наши страдания окупятся, наши раны затянутся».
В условиях, доселе невиданных, говорило ленинградское радио, и поэтому оно искало новые формы разговора со cлушателями. Одной из таких форм стали беседы писателей с горожанами. Они существенно отличались от прежних, довоенных выступлений литератора. Теперь писатель прежде всего касался не узколитературных проблем, а того, что составляло суть сегодняшней жизни. Поэтому нельзя считать выступления Н. Тихонова и В. Вишневского, О. Берггольц и С. Спасского лишь очередными литературными передачами. Если же в этих речах и шел разговор о судьбе писателя в дни войны и блокады, то она рассматривалась как часть общенародной судьбы. Наконец, при всем своеобразии каждого писательского голоса, эти речи, как правило, становились не обычным выступлением с трибуны, а беседой по самой своей сути. Писатель знал о физическом состоянии слушающей его аудитории, он должен был остерегаться громкого слова, общих, ходульных рассуждений. То, что и в обычных обстоятельствах не могло украсить речь, теперь становилось оскорбительным.
Действительно, публицистика военных лет, выступления писателя по радио в частности, не была чисто литературным делом. Так к ней не относились и тогда. На тексте радиоречи Н. Тихонова 7 ноября руководитель Радиокомитета написал: «Сохраните это, сие весьма интересно для истории». Речь Н. Тихонова – важный документ, характеризующий время. От имени Ленинграда обращался писатель к Москве и Ростову, Ханко и Мурманску. Он говорил о всенародном характере войны: «У нас воюют и женщины, самые тихие и старые, школьники, самые резвые и юные. Старушка, перешивающая для бойца теплые вещи, воюет!» Писатель поднимал вопрос о месте интеллигенции в дни войны: «Писатели и поэты, артисты и инженеры, врачи, художники, скульпторы Ленинграда – мы боремся вместе со всеми бойцами, потому что сами – бойцы. Когда настанет момент нам всем оставить оружие своей профессии и взять винтовки, мы возьмем их и будем сражать врага до последней капли крови, до последнего вздоха». Речь Н. Тихонова была произнесена в день парада на Красной площади. Она тверже, можно сказать, сдержанней публицистических выступлений, прозвучавших по ленинградскому радио в сентябре – октябре 1941 года.
Этим же отмечена речь О. Берггольц, посвященная празднику Октябрьской революции. Напомнив о прошлых мирных Октябрьских торжествах, о том, что теперь не было ни демонстраций, ни фейерверков, она сказала: «Никогда еще не встречал и не праздновал Ленинград великой даты так торжественно, как в 1941 году!.. Ведь мы отмечаем двадцать четвертую годовщину Великой революции на ее родине, у ее колыбели, в нашем советском русском Ленинграде. Мы потом, при встрече, очень подробно расскажем вам, наши далекие друзья и товарищи, как судорожно рвался враг в Ленинград». А ведь так не говорили ленинградцы в сентябре, не могли говорить: «Мы исполнены сегодня сурового, высокого внутреннего торжества». Конечно, Берггольц не могла представить себе тогда, что городу предстоит пережить еще больше двух лет блокады, что впереди страшная зима, о которой она напишет: «Прожив декабрь, январь, февраль, я повторяю с дрожью счастья: мне ничего живым не жаль». В речи 10 ноября ее разговор со страной, с людьми за кольцом был необычайно сердечен. Вместе с тем это именно беседа, не очерк, не статья – здесь все рассчитано на голос, интонацию. «Вы спрашиваете, как мы живем? Мы живем одной мыслью, одним стремлением – беспощадно уничтожать врага у ворот Ленинграда… Для нас слились теперь в одно оборона Москвы и оборона Ленинграда». Писатели помогали жить и бороться сегодня, они также вглядывались в завтрашний день. 12 ноября Сергей Спасский сказал: «Трудно представить, как мы будем вспоминать эти дни. О чем мы станем рассказывать? Вероятно, о затемненных улицах, о том, как приходилось нам вечерами осторожно идти сквозь холодный черный воздух, среди невидимых зданий. И при этом мы были довольны, что и в таких слепых переходах мы правильно находим знакомый путь. Разумеется, мы вспомним о снарядах, поразивших знакомые дома, о сигналах тревоги и отбоя и о том, как со знанием дела мы обсуждали голоса зениток и свист фугасных бомб. И все это будет казаться и странным, и удивительным для тех, кто не живет в Ленинграде сейчас». В ноябре 1941 года говорил Спасский о неизбежной победе, о том, какой предстанет военная пора из еще далекого мирного времени.
Спасский выступал 12 ноября, а через две недели В. Вишневский говорил о новых продовольственных нормах, самых низких за всю блокаду. Ноябрь был уже зимним месяцем. Морозы стояли декабрьские, голод вступал в острейшую свою стадию. В декабре радио сообщало: «Трудное время, опасное время не первую неделю переживает Ленинград. А люди Ленинграда работают упорно. Оттачиваются снаряды, собираются минометы, танки, орудия… Выходят газеты, читаются научные доклады, пишутся книги, готовятся новые спектакли».
Ленинградцы продолжали в декабре работать на заводах, писать книги, дежурить на крышах. Но уже умерли голодной смертью десятки тысяч, от бомбежек горели дома, тушить их не было сил… В последний раз прозвучала музыка по радио и в зале Филармонии, потом замолкла на долгие недели. Как и что говорить в таких условиях – нелегкий этот вопрос стоял перед публицистами. Успешное наступление наших войск под Москвой, разгром немцев у Тихвина дали оружие всей нашей пропаганде. В первой половине декабря самих писательских выступлений не много. Часто, по несколько раз в неделю, передаются статьи Эренбурга и корреспонденции с Западного фронта. К концу месяца радио, сравнивая декабрь со штурмовым сентябрем, признавало: «Нам декабрьские дни сентября тяжелей». Речь шла не о военной ситуации, а о жизни, быте самих ленинградцев.
И все же именно в конце декабря в голосе публицистов, выступивших по радио, появились обнадеживающие ноты. Тогда, после возвращения Тихвина, о близком прорыве блокады говорили всюду. Это казалось делом весьма реальным и придало оптимизм предновогодним выступлениям Л. Радищева, С. Марвича, О. Берггольц. 29 декабря О. Берггольц говорила о победе: «Да, нам сейчас трудно… Но мы верим… Нет, не верим, знаем – она будет… И может быть, товарищи, мы увидим наш сегодняшний хлебный паек, этот бедный, черный кусочек хлеба в витрине какого-нибудь музея».
На другой день писатель С. Марвич сказал о силе человеческого духа ленинградцев: «Ленинград не стоит на высокой горе, но из него видно далеко. Видно, как бьют немцев под Москвой и Тулой, Клином и Калинином. Ленинград не имеет никакой линии Мажино, но линия неизмеримо сильнейшая проходит через сердца доблестных защитников города».
В этих выступлениях не было «лжи во спасение». Публицисты выражали общую надежду, их поддерживала вера, которая помогла выстоять. Это чувство выносил ленинградец, слушая в бомбоубежище, квартире, на улице, в цеху слово публициста. Уверенностью проникнуты передачи ленинградского радио страшных зимних месяцев. В лучших из них – и в «Радиохронике», и в отдельных писательских выступлениях, и в передачах для молодежи – радио устанавливало контакт с огромной аудиторией. Характерна в этом смысле концовка «Радиохроники» № 156: «Дорогие товарищи слушатели! Сегодняшний вечер – необычный вечер. Через полтора часа закончится 1941 год. День за днем отражались события этого года в нашей ежедневной передаче – в „Радиохронике”, которая начала выходить в первые дни Отечественной войны. Мы не станем вновь рассказывать об этих событиях, но редакция не может не отметить сегодняшний вечер. От всей души поздравляет она вас, товарищи слушатели». В этом спокойствии, почти будничности тона и проявлялось доверие авторов передачи к слушателям. Сама манера выступления была продиктована обстоятельствами. Ленинградец нуждался прежде всего в собеседнике, в живом человеческом слове, обращенном именно к нему. Отсюда и проявившаяся в разных писательских выступлениях общность подхода к радиоречи при всей индивидуальности публицистического стиля.
В январе писатель Илья Груздев подготовил выступление о характере литературной работы в блокадном городе, однако по своему значению то, о чем решил сказать И. Груздев, выходило за рамки профессионального разговора. Писатель думал о жизни Ленинграда в январе 1942 года, о его трагедии и бессмертии. «Я начну с наших писательских будней. Мы сейчас лишены необходимых условий нашей работы. У нас нет света, нет тепла, мы голодны… Но настоящий писательский труд, действительно творческий труд, прежде всего непрерывен и неизбежен, независимо от тех или иных неудобств и лишений. Если он не реализуется сейчас за письменным столом, потому что нет керосина и стынут руки, то он неизбежно происходит в душе, в мозгу, в творческой мысли писателя. И уж конечно, особенно значителен этот труд сейчас, в нашем трагическом и героическом городе, в осажденном Ленинграде».
В речи И. Груздева очевидна интонация непосредственного обращения к слушателю, характерная для жанра радиопублицистики. Он говорил «о счастье жить в Ленинграде», о том, что писатель должен понимать ту удачу, которая поставила его «не на задворках истории, а на фронте истории». Обращаясь к коллеге-писателю, И. Груздев подчеркивал: «И если у тебя есть уши, которые слышат, и глаза, которые видят, подумай о том, что вот ты, именно ты, можешь запечатлеть то, что ты видишь и слышишь, и ни один человек в мире не может тебя заменить. Пока ты живешь в Ленинграде, подумай, что каждый день этого города неповторим, не в календарном, шаблонном смысле, а в том смысле, что за семь месяцев каждый день менялся исторический облик нашего города, и кому же, как не тебе, писателю, жадно и страстно вглядываться в этот стремительный лёт истории?»
В январе 1942 года публицисты Ленинграда обращались и к современникам, и к потомкам. Они утверждали, что город выйдет победителем из драматического и трагического периода своей истории. Вера Кетлинская в своем выступлении пыталась представить, каким будет казаться сегодняшнее ленинградское бытие «через десять-пятнадцать лет, а может быть, и через два-три месяца». Она говорила о достоинстве и мужестве ленинградцев, о том, что уже пережито, и о том, что, «хотя сегодняшние испытания во многом тяжелей перенесенных… мы не знаем, какие испытания нам еще предстоят завтра». Речь Кетлинской – разговор прямой, честный о сентябрьских боях и о непрочной тоненькой ниточке, которую город отстоял, чтобы пустить грузовики с хлебом, и о длинных километрах, которые пришлось пройти горожанам по улицам, лишенным транспорта.
«Мы хоронили наших товарищей, наших матерей, наших близких, мы хоронили своих дорогих мертвецов в братских могилах без обрядов и речей – и мы не плакали, ни одной слезы не скатывалось с наших глаз» – через весь этот публицистический монолог прошла одна мысль, убеждение, что вопреки всему, несмотря ни на что – победа будет нашей. И такое обращение, такая правда заставляла поверить собеседнику: «Наши страдания окупятся, наши раны затянутся, наша боль пройдет, и радость будет суровой, но светлой».
Участие писателей в работе на радио имело разную форму. Противопоставлять эти формы, конечно, смысла нет, а различать следует. В одних случаях это был очерк, корреспонденция, живой отклик на событие, в других – писатель выступал как сопереживатель, друг.
Глубокое воздействие именно таких писательских бесед на слушателей несомненно. Немногое, очень немногое довелось услышать по радио ленинградцу в том январе. Речи В. Вишневского, В. Саянова, О. Берггольц, корреспонденции, стихи, сводки, и всюду, даже в маленькой информации, он находил слова поддержки. Вот что передавалось днем 24 января: «Раннее морозное ленинградское утро. Еще совсем темно, но уже у дверей булочной толпятся люди. Они ждут, когда откроются забитые досками двери, чтобы скорее получить свою скудную норму хлеба… Люди у булочной неразговорчивы и даже хмуры, но это хмурость и молчаливость людей, твердо и до конца решивших все вынести, все перетерпеть, все перебороть наперекор испытаниям». Так писатель М. Тевелев начал свою заметку о том, как восприняли ленинградцы весть о повышении хлебных норм.
Совсем по-особому звучали на блокадном радио стихи. Они отвечали потребностям людей в искусстве, напоминая о том, что, кроме этой невероятной жизни, есть, может быть, будет другая, они заменяли чтение книг, заменяли театр, кино, отвлекали, наконец, от неотвязных дум о куске хлеба, и, главное, они помогали людям чувствовать себя людьми, для которых прекрасное не потеряло своего значения даже рядом со всем тем, что окружало их теперь.
Поэзия на ленинградском радио военных лет – это частушка и лозунг, фельетон и басня, баллада и поэма. Это многообразие поэтических голосов и обилие форм. На протяжении дня стихи могли составить целую передачу и служить своего рода заставкой, подобно музыкальной, или связать отдельные материалы между собой. И во всех стихах, независимо от их поэтического уровня, было главное, ради чего они писались, – напряженность, призывность, ощущение момента. Они должны были быть услышаны. Вся без исключения поэзия стала пропагандистской. Для многих бойцов, уходивших на фронт, стихотворный лозунг, подпись под рисунками «Окон ТАСС» оказались последними поэтическими строками в их жизни. Они прочитали или услышали стихи сквозь рупоры на городских улицах. «От родных ворот отбросим свору, яростью народной в прах сотрем. Отстоим покрытый славой город. Ленинское сердце бьется в нем». Это один из лозунгов напряженного сентября сорок первого, стихи Всеволода Рождественского.
Такие стихотворные лозунги в ту пору писали А. Прокофьев и В. Иванов, О. Берггольц и В. Волженин, Н. Тихонов и В. ЗуккауНевский. На радио приходило много стихотворений, присланных поэтами, редакторы внимательно просматривали фронтовые газеты. Едва писатель приезжал в Ленинград – с фронта ли, с Большой ли земли, – он сразу попадал на радио. Это становилось всеобщим правилом. Поэт В. Лифшиц в сентябре 1941 года прорывался в город в составе батальона через вражеское окружение. Выступая перед микрофоном, он рассказал об этом прорыве, о своих встречах с партизанами, а затем прочитал стихи, в которых выражено кредо литератора, участника войны.
27 ноября 1941 года в «Радиохронике» было прочитано стихотворение «красноармейца М. Дудина с полуострова Ханко». Это были стихи поэта-солдата, вместе с последними частями покидавшего прославленный полуостров. Передачи ленинградского радио отметили вехи фронтовой биографии М. Дудина. В апреле 1942 года в одной из информаций «Последних известий» появилось следующее сообщение: «19 апреля члены правления Союза писателей побывали на фронте. Писатели-фронтовики выступили перед ленинградскими товарищами с творческим самоотчетом. После своего выступления талантливый молодой поэт Михаил Дудин был принят в члены Союза советских писателей». Стихи М. Дудина, песни на его слова использовались и литературным, и политическим вещанием. В 1943 году радио познакомило любителей поэзии с его поэмой «Костер на перекрестке».
С осени сорок первого все чаще стали передавать по радио стихи, песни, частушки Александра Прокофьева. В некоторых выступлениях поэта прозаический текст перемежался стихами. В стихах этого поэта всегда ощущалась фольклорная основа его творчества. Стихи были энергичны, страстны, острое словцо, афоризм подчеркивали, что их автор – человек из народа, простой, несколько грубоватый, с широким размахом и щедрой душой.
Так писал поэт в дни битвы за Москву. Вечером 13 декабря «Радиохроника» начала свой выпуск чтением письма поэта Александра Прокофьева, адресованного слушателям. Характерная прокофьевская интонация, его тяготение к шутке, поговорке сказались уже в первых строках письма, посвященного успехам наших войск под Москвой. «Гитлер отдал приказ о взятии Москвы любой ценой, но, как говорит русская пословица, „хлебать бы молоко, да рыло коротко“, – Гитлер просчитался». Письмо заканчивалось стихами: «Мы выдержим, мы выстоим, – дойдем до лучших дней, мы всех фашистов выставим в загробный мир теней…»
Рядом с боевым призывом всегда находилось место шутке, сарказму. Пока мог держать перо в руках, продолжал работать В. Волженин. Особенно удавались ему сатирические стихи, написанные на конкретном материале. Их основой был документ, выдержка из которого становилась как бы эпиграфом к его фельетонам. В письме из Германии некая фрау Флюр написала мужу, что «при таких потерях жить нельзя». В. Волженин так начал свой ответ этой фрау:
Практически не было номера «Радиохроники», в котором не появлялись бы произведения В. Волженина. В один из январских дней 1942 года работники Радиокомитета, вернее, ее литературной редакции, задумали книгу «Говорит Ленинград», в которую хотели включить и стихи, и документы, и целые программы в хронологической последовательности. Среди других материалов в такую книгу, по мысли Я. Бабушкина, должны были войти и стихи В. Маяковского. «Ведь они совершенно особо звучат в наших условиях! Конечно же, и его стихами говорит Ленинград». Ленинград говорил стихами М. Светлова. «Гренаду» и «Двое» передавали первой блокадной зимой. И тогда же включались в передачи баллады Н. Тихонова двадцатых годов, стихотворение Э. Багрицкого «Красная Армия» и старые стихи А. Прокофьева.
Поделиться книгой: