Часа полтора спустя Александров отправляется на разведку и приносит весть, что генеральный обедал с А. Дубчеком и О. Черником, которые специально прилетели для беседы один на один с нашим лидером. Из этой встречи Брежнев вынес впечатление, что в Праге дело близится к развязке. Черник, ведший в разговоре главную партию с чехословацкой стороны, раскрыл план кадровых обновлений и перестановок, которые были равнозначны сквозной чистке партийного и государственного руководства.
На следующий день Брежнев заглянул накоротке к нам в комнату.
– Что, отшельники, все формулировки точите, – обронил он вроде бы мимоходом. – Боюсь, словами не обойдется.
Дело принимало новый оборот. Венгерский вариант сопряжен с громадным риском, надежды на разрядку и прекращение гонки вооружений придется похоронить, начали было аргументировать Блатов и я.
– Вам не все известно, – отрезал генеральный и, явно не желая продолжать дискуссию, удалился.
В начале августа вызывает меня Громыко.
– Свяжитесь с Лаптевым. Это помощник Андропова. Не знакомы? Вот и познакомитесь.
Впервые оказываюсь на председательском этаже КГБ – свидетеле несчетных трагедий. Комната П. П. Лаптева по площади немала, но, уставленная шкафами, стеллажами, столами, стульями, на которых штабелями и россыпью лежали книги, газеты, досье, несброшюрованные бумаги, она напоминала мелкооптовый склад.
Пал Палыч, как его все звали, с черными кругами под глазами от нескончаемых бдений, настроен на «трудный август». Он вручает мне несколько справок и проектов с просьбой ознакомиться, не покидая его кабинета.
Два-три часа каждый из нас занят своим делом. Несколько раз по прямому телефону Лаптев общался с председателем КГБ. Из птичьего наречия, на котором велись беседы, трудно было расшифровать даже предмет разговора. Положив трубку на рычаг после последнего по очереди звонка Андропова, Лаптев говорит – нас торопят, если я в основном закончил чтение, то, пожалуйста, мнение о проектах межведомственных групп.
Речь шла об обращениях к чехословакам, а также руководителям ряда иностранных государств и о сообщении, предназначенном нашей общественности.
Задаю Лаптеву прямой вопрос:
– Есть решение о военной операции?
– Нет, такого решения еще не принималось. Но никакой из возможных вариантов не исключается. Отсюда заблаговременное составление материалов также на случай конфликтного исхода.
Дополнительный вопрос:
– Политические, экономические и прочие несиловые рычаги воздействия исчерпали себя?
Лаптев со свойственной ему осторожностью замечает:
– Все нити сходятся у Брежнева. Никто, кроме него, не в состоянии предсказать развитие обстановки и на ближайшие двадцать четыре часа.
Свое нелестное суждение относительно проектов я не счел нужным лакировать. Либо от авторов скрывали задачу, либо они не приняли ее. Подготовленные обращения не убедят даже друзей, верящих в справедливость социалистической идеи и в миролюбие Советского Союза. Что же тогда говорить о недругах и сомневающихся?
Не ведаю, как докладывал Лаптев мою точку зрения, но до 19 августа меня снова оставили в покое. Зато потом впрягли так, что приходилось удивляться собственной выносливости.
Между тем я принял дела в 3-м Европейском отделе МИДа. У меня вдосталь вопросов: отчего наша сторона не по-хозяйски обошлась с интересными идеями и зондажами «большой» боннской коалиции? Почему фактически полностью свернут флаг единства и отодвинут на задворки мирный договор? Надо разбираться и разбираться, но трудно отделаться от впечатления, что о перспективах мы думали не в первую и даже не во вторую очередь. Или собрались снимать урожай обязательно после заморозков?
Звонок министра по прямому телефону – зайдите. Очень хорошо – сразу и выложу свои впечатления. Он, кстати, доверяет свежему взгляду. Но мне не дано было даже рта раскрыть. Без вводных фраз Громыко предлагает, чтобы я считал себя мобилизованным со следующего дня. Моя рабочая комната – «предбанник» министра, где он принимает иностранцев. Ночлег, если выпадет время на сон, в собственном служебном кабинете. Пока же, для вхождения в курс, надлежит ознакомиться со всеми телеграммами за август и спецдонесениями, которые адресованы Громыко лично и о существовании которых никто не должен знать.
– Многообещающее начало, – попытался сыронизировать я.
– Не до шуток, – отрезал министр. – Условимся вот еще о чем. Я ночую в городе. Если будут поступать данные, которые потребуют реакции или непременной моей осведомленности, сразу звоните.
– Для ориентировки я должен знать, принято или не принято решение о применении силы или угрозы применения силы против ЧССР?
– Во-первых, не против Чехословакии, а группы политиканов, сбивающих страну с курса сотрудничества с нами. Во-вторых, никаких окончательных решений еще не выносилось. Это должно случиться, строго для вашего сведения, в ближайшие день-два.
– Есть ли ясность, как откликнется внешний мир на силовой вариант развития? Судя по открытым публикациям, рассудительной реакции не предвидится.
– Оваций никто не ожидает. Но сдавать из-за этого свои позиции мы не собираемся. На остальные вопросы вы найдете ответ, ознакомившись со спецматериалами.
Теперь надо восстановить течение рокового заседания в зале секретариата ЦК вечером 20 августа. Кто и что там говорил, не знаю: советников и экспертов туда не допускали. Параллельный обмен мнениями в приемной наверняка отличался содержанием от совершавшегося рядом – за двойными дверями. В. В. Загладин, кто-то из отдела по связям с соцстранами, от МИДа B. C. Семенов. Как позже я слышал, он шел за специалиста по оккупационной практике. Мои с Загладиным оценки издержек применения силы совпадали в главном – годы усилий по налаживанию более конструктивных отношений между Востоком и Западом пойдут прахом.
Из зала заседаний выходит Громыко, передает мне материал примерно на десяти листах и скороговоркой произносит:
– Это – сообщение о вводе войск в Чехословакию. Внимательно вчитайтесь, чтобы не проскочили фактические неточности. Через час текст должен быть в ТАСС.
Значит, все-таки совершилось. Жребий брошен.
Читаю. Что за несуразица?! Сенатор такой-то заявил… «Вашингтон пост» написала… агентство Франс Пресс сообщает… чехословацкий эмигрант, «известный своими реакционными наклонностями»… Сплошная публицистика. В конце – союзные государства, выполняя свой долг, решили прийти на помощь «здоровым силам».
«Нарочно не придумаешь» – была такая рубрика в сатирическом журнале «Крокодил». Хуже того, что показывал мне в августе П. П. Лаптев.
Беру чистый лист. Набрасываю несколько фраз. Не успеваю закончить, за спиной возникает Громыко:
– Вы ознакомились?
– Проект ни на что не годен, если не выставлять себя на посмешище.
– Это не проект, а решение политбюро.
– Тем паче.
– Что вы предлагаете? – спрашивает Громыко неуверенно.
– Имеется, судя по тексту, какое-то обращение руководителей ЧССР за поддержкой. Оно, видимо, и должно было бы стать предлогом и обоснованием. Но никак не спекуляции прессы или рассуждения парламентариев. США вторгались в Доминиканскую Республику по приглашению безымянного капитана тамошней полиции. Это – коль требуются прецеденты. Утвержденный текст можно отправить нашему постпреду в ООН на случай баталий в Совете Безопасности.
– Давайте ваш набросок. Попробую доложить. Помогите разобраться в почерке.
Дописываю окончания нескольких слов, раскрываю аббревиатуры, прибавляю заключительную фразу и передаю Громыко. Все еще недоуменный, он скрывается за дверью, которую перед ним распахнул сотрудник охраны. А вскоре возвращается и с привычной строгой миной извещает:
– Ваше предложение принято. И вот что еще. Пишите-ка обращение к президенту Свободе. Нет-нет, – поправляется он, – тезисы обращения Свободы к своим согражданам. Учтите характер президента и его соображения, поступившие сегодня из Праги.
Из руководящих деятелей Чехословакии именно Л. Свобода импонировал мне своей позицией. Он не вихлял, не делал вид, что в ЧССР ничего не происходит, но не был готов искать извинения также для Советского Союза. Центральное соображение Л. Свободы – «ни при каких условиях не вводить в дело войска; что угодно, только не войска; интервенция перечеркнет симпатии народа к России». Его доводы и оценки перекликались с моими. Они были продиктованы заботой о наследии и о будущем.
Едва преодолел всегда самые сложные для меня начальные абзацы, вижу приближающегося министра:
– Необходимость в тезисах для Свободы пока отпала. Отправляйтесь в МИД и ждите меня в приемной.
Всем своим видом Громыко дает понять, что никаких деталей обсуждать не может и не хочет.
Ко времени возвращения Громыко в министерство – было около двадцати трех часов – просмотрел последние телеграммы и ленты телетайпов, внес в блокнот для доклада наиболее важные штрихи из сообщений КГБ. A. M. Сахаровский, начальник 1-го Главного управления КГБ, ежечасно информирует меня о развитии обстановки в Праге. Он назначен Андроповым на связь с МИДом. От МИДа поддержание контактов с другими ведомствами возложено на меня.
Министр прислушивался больше к чему-то в себе, чем к моему докладу.
– Это все? Ну да, конечно. Вы, очевидно, уловили, ночью начнется военная часть акции.
– В какое время?
Громыко блюдет условности. Смотрит на часы и, приглушая зачем-то голос, произносит:
– Буквально через пару часов.
Не похоже, чтобы Громыко был в восторге. Пропадает и его труд. Последние десять лет уже на посту министра, сколько от него зависело и как умел, он торил тропки от конфронтации к взаимопониманию.
– Условливаемся так, – продолжает Громыко. – Вы за ответственного дежурного по министерству и принимаете все звонки и депеши, предназначенные мне. Я просмотрю кое-какие материалы и отключусь. Ночую здесь, в своей комнате отдыха. Появятся какие-то непредвиденные моменты – будите.
От Сахаровского я узнал, что около полуночи в Праге состоится ключевая встреча руководителей Чехословакии. На ней должен решиться голосованием вопрос, обращаться ли к странам Организации Варшавского договора за помощью для отражения «угрозы контрреволюции». Число сторонников обращения почти равно числу противников. При таком раскладе всякое возможно.
Сеанс связи с Сахаровским в 24.00 еще 20 августа – все развивается, как ожидалось. Он выйдет на меня снова в 1.00 21 августа.
На что бы приспособить шестьдесят тягучих минут? Запросил из 10-го отдела (шифрсвязь) копии указаний совпослам. Тексты с оттенками, а вдохновения, или, выражаясь иначе, фантазии не чувствуется, за исключением, понятно, рефрена – Чехословакия стала объектом происков сил политического и социального реванша, она взывает о поддержке, союзники спешат на помощь. Не захват, не оккупация, не свержение режима, а везде «помощь» – красной строкой.
Мне интересна в этот момент география циркуляра и предписанный час исполнения. Послы и шифровальщики вводились в курс графика акции прежде, чем «ответственный дежурный» по МИДу. Отключиться, что ли, и мне, чтя неистребимую и обожаемую игру в секретики?
А. М. Сахаровский молчит, хотя стрелки часов перешагнули четверть второго. Набираю его номер. Он встревожено сообщает – возникли осложнения. Как только что донесли из Праги, один из членов руководства сменил фронт. У противников обращения теперь на один голос больше. Намеченный проект решения голосоваться не будет.
Акция стопорится? Сахаровский в ответ:
– Операции фактически дан ход. Ввиду особенностей развертывания (установлен режим радиомолчания, приказы фельдсвязью и через порученцев) войска остановить невозможно. Принимаются энергичные усилия к тому, чтобы не допустить столкновений с личным составом Вооруженных сил ЧССР.
Уточняю, какие из союзных стран непосредственно участвуют своими боевыми соединениями и частями в операции?
А. М. Сахаровский реагирует так:
– В принципе это не моя компетенция. Военная сторона операции за Генштабом. Насколько я в курсе происходящего, Румыния держится особняком. По соображениям другого порядка, не задействованы боевые подразделения армии ГДР. Я не уверен, что в данный момент весомо представлена армия Болгарии.
– Можно ли считать, – перепроверяю для доклада министру, – что первоначальный сценарий отпал?
– Если не обманываться, то надо исходить из самого неблагоприятного допущения. Весьма осложняется исполнение плана операции в самой Чехословакии. О. Черник, А. Дубчек, не говоря о И. Смрковском, не пойдут на сотрудничество.
Отправляюсь к Громыко. Судя по всему, он принял изрядную дозу снотворного и перенесся из безумного в безмятежный мир. Слегка покашливаю. Никакого эффекта. Произношу: «Андрей Андреевич». Он открывает глаза, просит прибавить света, спрашивает: который час? Услышав, что скоро два часа ночи, с тревогой вопрошает:
– Стряслось что-нибудь?
– Да, стряслось.
Излагаю все только что услышанное от Сахаровского и его прогноз. Громыко уже стряхнул сон. Думает о чем-то невеселом.
– Гладко было на бумаге… Известил ли Комитет (госбезопасности) высшее руководство?
– Этого аспекта Сахаровский не касался. Надо полагать, известил.
Министр интересуется, не напрашиваются ли поправки в указания послам или в текст сообщения об операции? И сам же отвечает: нет, ни времени не осталось, ни необходимости не возникает, благо особой конкретики там нет.
– Продолжайте нести вахту. Я же переговорю кое с кем. Держите меня в курсе дел. Впереди у нас веселый денечек.
– Боюсь, сегодняшним не обойдется.
– Не каркайте.
Звонок Сахаровского:
– Войска вступили на территорию Чехословакии. На пражском аэродроме высаживается десант, берутся под контроль важнейшие объекты столицы. С министром обороны генералом Дзуром удалось договориться – солдаты остаются в казармах, организованного сопротивления вооруженные силы ЧССР оказывать не будут.
Прошу сотрудников приемной министра включить приемники и настроить их соответственно на волны Би-би-си, «Свободной Европы» и «Немецкой волны», а также без задержек снимать и давать мне ленты информационных агентств. С Гостелерадио и ТАСС условливаюсь, что они будут отслеживать передачи средств массовой информации самой Чехословакии.
Около четырех утра по московскому времени каждый, кто читал в это время сообщения Чехословацкого телеграфного агентства (ЧТК), мог узнать – иностранные войска с разных направлений вторглись в Чехословакию, советские части овладели пражским аэродромом. Несколькими минутами позже в эфир вышли голоса дикторов Би-би-си, известившие примерно о том же. Затем поток вызывавших дрожь вестей захлестнул все частоты.
Иду к Громыко. Он лежит на диване. Лицо усталое. В глазах нескрываемое беспокойство.
– Как там?
Обрисовываю картину. Если судить по ЧТК, которое функционирует в прежнем режиме, не все ключевые пункты даже в Праге под контролем. Запасной вариант идет, по-видимому, с накладками.
Министра удивило и, мне показалось, чуть ободрило, что Запад тотчас не обрушил на нас массированных обвинений. Догадок накануне строилось много, и все же ввод войск застиг НАТО врасплох. Хоть тут обещания сбываются, замечает Громыко. Что-то прояснят сообщения советских послов по итогам бесед с руководителями стран пребывания.
– Особо полезного занятия в ближайшие часы у вас не будет. Попробуйте систематизировать первые отклики и комментарии. К утреннему заседанию политбюро, а оно наверняка состоится, мне бы это пригодилось, – закончил министр сеанс связи со мной.
В Москве 4.30 утра. Время петухам опробовать свои голоса.
Телеграммы послов из европейских, азиатских, африканских столиц. Не вспомню, уходило ли указание в Пекин и, если посылалось, каков был ответ. В донесениях нюансы читались. Одобрения, право, никто не предполагал.
Один государственный деятель, поднятый послом из постели, сначала возмущался, почему его будят.
– Чехословакия – часть Советского Союза. Меня совсем не интересует, что вы у себя дома делаете.
Советский посол доказывает, что ЧССР – наш союзник, но самостоятельное государство.
– Тогда я с вами не согласен. В этом случае ваши действия неправильны.
Другой иностранный руководитель характеризует случившееся как «дорожный инцидент».
– Чем быстрее вы с ним разберетесь, тем меньше будут издержки для всех.
Третьи не отрицали значения сохранения стратегического статус-кво в военно-политическом противостоянии, но находили акцию СССР чрезмерно прямолинейной. Почти все предсказывали длительное помрачнение международных отношений.
Заседание политбюро в кабинете Л. И. Брежнева на Старой площади. Мое рабочее место на это время в его приемной за столом с батареей телефонов. Интерес концентрируется на аппарате ВЧ-связи. Двенадцать часов намеренного молчания или светского лепетания кончились. К утру военные связисты развернули на территории посольства СССР в Праге свои ретрансляторы, и можно было разговаривать, минуя чехословацкие проводные линии, считавшиеся ненадежными.
Задача, определенная мне, – передавать Громыко по ходу заседания свежую и по возможности полную информацию о происходившем в столице ЧССР. Это нужно для подгонки суждений и решений к реальностям.
Если заседание открылось где-нибудь в десять часов, то примерно в 11.30 дежурный московского узла правительственной связи известил меня: ВЧ-контакт с Прагой оборвался. Перед этим посольство сообщало, что у ограды нашего представительства собирается возбужденная толпа преимущественно молодых людей; отмечаются попытки сломать ворота, проникнуть на территорию совпосольства.
Пишу министру короткую записку. Огласив ее присутствовавшим, он тут же выходит в приемную и требовательно говорит: