Когда стихи улыбаются

Эдуард Асадов

Когда стихи улыбаются

Иначе жить на земле нельзя

Про будущую старость

Гоня хандру повсюду То шуткой, то пинком, Я, и состарясь, буду Веселым стариком. Не стану по приказу Тощать среди диет, А буду лопать сразу По множеству котлет. Всегда по строгой мере Пить соки. А тайком, Смеясь, вздымать фужеры С армянским коньяком. На молодость не стану Завистливо рычать, А музыку достану И буду с нею рьяно Ночь — за полночь гулять. Влюбленность же встречая, Не буду стрекозлить, Ну мне ли, ум теряя, Наивность обольщая, Посмешищем-то быть?! К чему мне мелочиться, Дробясь, как Дон Жуан, Ведь если уж разбиться, То вдрызг, как говорится, О дьявольский роман! С трагедией бездонной, Скандалами родни, Со «стружкою» месткомной И с кучей незаконной Горластой ребятни. И может, я не скрою, Вот тут придет за мной Старушечка с косою: — Пойдем-ка, брат, со мною, Бездельник озорной! На скидки не надейся, Суров мой вечный плен. Поди-ка вот, посмейся, Как прежде, старый хрен! Но там, где нету света, Придется ей забыть Про кофе и газеты. Не так-то просто это — Меня угомонить. Ну что мне мрак и стужа? Как будто в первый раз! Да я еще похуже Отведывал подчас. И разве же я струшу Порадовать порой Умолкнувшие души Беседою живой?! Уж будет ей потеха, Когда из темноты Начнут трястись от смеха Надгробья и кусты. Старуха взвоет малость И брякнет кулаком: — На кой я черт связалась С подобным чудаком! Откуда взять решенье: Взмахнуть косой, грозя? Но дважды, к сожаленью, Убить уже нельзя… Но бабка крикнет: — Это Нам даже ни к чему! — Зажжет мне хвост кометой И вышвырнет с планеты В космическую тьму. — Вернуться не надейся. Возмездье — первый сорт! А ну теперь посмейся, Как прежде, старый черт! Но и во тьме бездонной Я стану воевать. Ведь я неугомонный, Невзгодами крещенный, Так мне ли унывать?! Друзья! Потомки! Где бы Вам ни пришлось порой Смотреть в ночное небо Над вашей головой, — Вглядитесь осторожно В светлеющий восток И, как это ни сложно, Увидите, возможно, Мигнувший огонек. Хоть маленький, но ясный, Упрямый и живой, В веселье — буйно-красный, В мечтанье — голубой. Прошу меня заране В тщеславье не винить, То не звезды сиянье, А кроха мирозданья, Ну как и должно быть. Мигнет он и ракетой Толкнется к вам в сердца. И скажет вам, что нету Для радости и света Ни края, ни конца. И что, не остывая, Сквозь тьму и бездну лет, Душа моя живая Вам шлет, не унывая, Свой дружеский привет!

1976

«Сатана»

Ей было двенадцать, тринадцать — ему, Им бы дружить всегда. Но люди понять не могли, почему Такая у них вражда?! Он звал ее «бомбою» и весной Обстреливал снегом талым. Она в ответ его «сатаной», «Скелетом» и «зубоскалом». Когда он стекло мячом разбивал, Она его уличала. А он ей на косы жуков сажал, Совал ей лягушек и хохотал, Когда она верещала. Ей было пятнадцать, шестнадцать — ему, Но он не менялся никак. И все уже знали давно, почему Он ей не сосед, а враг. Он «бомбой» ее по-прежнему звал, Вгонял насмешками в дрожь. И только снегом уже не швырял И диких не корчил рож. Выйдет порой из подъезда она, Привычно глянет на крышу, Где свист, где турманов кружит волна, И даже сморщится: — У, сатана! Как я тебя ненавижу! А если праздник приходит в дом, Она нет-нет и шепнет за столом: — Ах, как это славно, право, что он К нам в гости не приглашен! И мама, ставя на стол пироги, Скажет дочке своей: — Конечно! Ведь мы приглашаем друзей, Зачем нам твои враги! Ей — девятнадцать. Двадцать — ему, Они студенты уже. Но тот же холод на их этаже. Недругам мир ни к чему. Теперь он «бомбой» ее не звал, Не корчил, как в детстве, рожи. А «тетей Химией» величал И «тетей Колбою» тоже. Она же, гневом своим полна, Привычкам не изменяла И так же сердилась: — У, сатана! — И так же его презирала. Был вечер, и пахло в садах весной. Дрожала звезда, мигая… Шел паренек с девчонкой одной, Домой ее провожая. Он не был с ней даже знаком почти, Просто шумел карнавал, Просто было им по пути, Девчонка боялась домой идти, И он ее провожал. Потом, когда в полночь взошла луна, Свистя, возвращался назад. И вдруг возле дома: — Стой, сатана! Стой, тебе говорят! Все ясно, все ясно! Так вот ты какой?! Значит, встречаешься с ней?! С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной! Не смей! Ты слышишь? Не смей! Даже не спрашивай почему! — Сердито шагнула ближе И вдруг, заплакав, прижалась к нему: — Мой! Не отдам, не отдам никому. Как я тебя ненавижу!

1964

Аптека счастья

Сегодня — кибернетика повсюду. Вчерашняя фантастика — пустяк! А в будущем какое будет чудо? Конечно, точно утверждать не буду, Но в будущем, наверно, будет так: Исчезли все болезни человека. А значит, и лекарства ни к чему! А для духовных радостей ему Открыт особый магазин-аптека. Какая б ни была у вас потребность, он в тот же миг откликнуться готов, — Скажите, есть у вас сегодня нежность? — Да, с добавленьем самых теплых слов! — А мне бы счастья, бьющего ключом! — Какого вам: на месяц? На года? — Нет, мне б хотелось счастья навсегда! — Такого нет, но через месяц ждем. — А я для мужа верности прошу! — Мужская верность? Это, право, сложно… Но ничего. Я думаю, возможно. Не огорчайтесь. Я вам подыщу. — А мне бы капель трепета в крови. Я — северянин, человек арктический. — А мне — флакон пылающей любви И полфлакона просто платонической. — Мне против лжи нельзя ли витамин? — Пожалуйста, и вкусен, и активен! — А есть для женщин «Антиговорин»? — Есть, но пока что малоэффективен. — А покоритель сердца есть у вас? — Да. Вот магнит. Его в кармашке носят. Любой красавец тут же с первых фраз Падет к ногам и женится на вас Мгновенно. Даже имени не спросит. — А есть «Антискандальная вакцина»? — Есть в комплексе для мужа и жены: Жене — компресс с горчицей, а мужчине За час до ссоры — два укола в спину Или один в сидячью часть спины. — Мне «Томный взгляд» для глаз любого цвета! — Пожалуйста! По капле перед сном! — А мне бы страсти… — Страсти — по рецептам. Страстей и ядов так не выдаем. — А мне, вон в тех коробочках хотя бы, «Признание в любви». Едва нашла! — Какое вам: со свадьбой иль без свадьбы? — Конечно же, признание со свадьбой. Без свадьбы хватит! Я уже брала!.. — А как, скажите, роды облегчить? — Вот порошки. И роды будут гладки. А вместо вас у мужа будут схватки. Вы будете рожать, а он — вопить. Пусть шутка раздувает паруса! Но в жизни нынче всюду чудеса. Как знать, а вдруг еще при нашем веке Откроются такие вот аптеки?!

1967

В землянке

(Шутка)

Огонек чадит в жестянке, Дым махорочный столбом… Пять бойцов сидят в землянке И мечтают кто о чем. В тишине да на покое Помечтать — оно не грех. Вот один боец, с тоскою Глаз сощуря, молвил: «Эх!» И замолк. Второй качнулся, Подавил протяжный вздох, Вкусно дымом затянулся И с улыбкой молвил: «Ох!» «Да», — ответил третий, взявшись За починку сапога, А четвертый, размечтавшись, Пробасил в ответ: «Ага!» «Не могу уснуть, нет мочи! — Пятый вымолвил солдат. — Ну чего вы, братцы, к ночи Разболтались про девчат!»

1947

Апрель 1944 г. Четвертый Украинский фронт.

Командир батареи гвардии-лейтенант Эдуард Асадов за месяц до ранения в боях за освобождение Севастополя

Доверчивый супруг

Лет с десяток замужем пробыв, Стали вы скучны и деловиты И, все чаще ласку отстранив, Цедите, зевая нарочито: — Поцелуи? Ты прости, мой свет, Если я иронии не скрою. Только глупо в тридцать с лишним лет Нам влюбленным подражать порою. Может быть, я сердцем постарела, Только я прохладна на любовь. В тридцать уж не те душа и тело И не та течет, пожалуй, кровь. А супруг? Бывают же на свете Чудаки, наивные, как дети! Выслушав жену, не оскорбился, А вздохнул, поверил и смирился. А ему хоть раз бы приглядеться, Как для большей нежности лица Ультракосметические средства Пробуются в доме без конца. А ему бы взять да разобраться, Так ли в доме все благополучно, Если вы с ним, прежде неразлучны, Очень полюбили расставаться? А ему бы взять да усомниться, Надо ль вечно гладить по головке? А ему хоть раз бы возвратиться Раньше срока из командировки! И проверить: так ли уж прохладно Без него у милой сердце бьется?.. И увидеть… Впрочем, хватит, ладно! Он и сам, быть может, разберется!

1960

Попутчица

— Мой муж бухгалтер, скромный, тихий малый, Заботлив, добр, и мне неплохо с ним. Но все-таки когда-то я мечтала, Что мой избранник будет не таким. Он виделся мне рослым и плечистым, Уверенно идущим по земле. Поэтом, музыкантом иль артистом, С печатью вдохновенья на челе. Нет, вы не улыбайтесь! Я серьезно. Мне чудился громадный, светлый зал И шум оваций, яростно и грозно К его ногам катящийся, как вал. Или вот так: скворцы, веранда, лето. Я поливаю клумбу с резедой, А он творит. И сквозь окно порой Нет-нет и спросит у меня совета. Вагон дремал под ровный стук колес… Соседка, чиркнув спичкой, закурила. Но пламени почти не видно было При пламенной косметике волос. Одета ярко и не слишком скромно, Хорошенькое круглое лицо, В ушах подвески, на руке кольцо, Вишневый рот и взгляд капризно-томный. Плывет закат вдоль скошенного луга, Чай проводник разносит не спеша, А дама все описывает друга, Которого ждала ее душа. Чего здесь только нет: талант, и верность, И гордый профиль, и пушистый ус, И мужество, и преданность, и нежность, И тонкий ум, и благородный вкус… Я промолчал. Слова нужны едва ли?! И все ж хотелось молвить ей сейчас: «Имей он все, о чем вы тут сказали, Он, может быть, и выбрал бы не вас».

1961

Отец Аркадий Григорьевич, мать Лидия Ивановна с маленьким Эдиком, 1926 г.

Любовь, измена и колдун

В горах, на скале, о беспутствах мечтая, Сидела Измена худая и злая. А рядом под вишней сидела Любовь, Рассветное золото в косы вплетая. С утра, собирая плоды и коренья, Они отдыхали у горных озер И вечно вели нескончаемый спор — С улыбкой одна, а другая с презреньем. Одна говорила: — На свете нужны Верность, порядочность и чистота. Мы светлыми, добрыми быть должны: В этом и — красота! Другая кричала: — Пустые мечты! Да кто тебе скажет за это спасибо? Тут, право, от смеха порвут животы Даже безмозглые рыбы! Жить надо умело, хитро и с умом. Где — быть беззащитной, где — лезть напролом, А радость увидела — рви, не зевай! Бери! Разберемся потом. — А я не согласна бессовестно жить. Попробуй быть честной и честно любить! — Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха! Да есть ли что выше, чем радость греха?! Однажды такой они подняли крик, Что в гневе проснулся косматый старик, Великий Колдун, раздражительный дед, Проспавший в пещере три тысячи лет. И рявкнул старик: — Это что за война?! Я вам покажу, как будить Колдуна! Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры, Я сплавлю вас вместе на все времена! Схватил он Любовь колдовскою рукой, Схватил он Измену рукою другой И бросил в кувшин их, зеленый, как море, А следом туда же — и радость, и горе, И верность, и злость, доброту, и дурман, И чистую правду, и подлый обман. Едва он поставил кувшин на костер, Дым взвился над лесом, как черный шатер, — Все выше и выше, до горных вершин, Старик с любопытством глядит на кувшин: Когда переплавится все, перемучится, Какая же там чертовщина получится? Кувшин остывает. Опыт готов. По дну пробежала трещина, Затем он распался на сотню кусков, И… появилась женщина…

1961

Жены фараонов

(Шутка)

История с печалью говорит О том, как умирали фараоны, Как вместе с ними в сумрак пирамид Живыми замуровывались жены. О, как жена, наверно, берегла При жизни мужа от любой напасти! Дарила бездну всякого тепла, И днем, и ночью окружала счастьем. Не ела первой (муж пускай поест), Весь век ему понравиться старалась, Предупреждала всякий малый жест И раз по двести за день улыбалась. Бальзам втирала, чтобы не хворал, Поддакивала, ласками дарила. А чтоб затеять спор или скандал — Ей даже и на ум не приходило! А хворь случись — любых врачей добудет, Любой настой. Костьми готова лечь. Она ведь знала точно все, что будет, Коль не сумеет мужа уберечь… Да, были нравы — прямо дрожь по коже. Но как не улыбнуться по-мужски: Пусть фараоны — варвары, а все же Уж не такие были дураки! Ведь если к нам вернуться бы могли Каким-то чудом эти вот законы — С какой тогда бы страстью берегли И как бы нас любили наши жены!

1963

Третий лишний

Май. Беспокойство. Звезд толчея… Луна скользит по плотине… А рядом на бревнышке друг мой и я И наша «Беда» посредине. Носила «Беда» золотой пучок, Имела шарфик нарядный, Вздернутый носик и язычок, Хитрый и беспощадный. Она улыбнулась мне. Я просиял, Пригнул ей облачко вишни. Друг мой нахмурился, встал и сказал: — Я, кажется, третий лишний. Но девушка вспыхнула: — Нет, постой! Сам не решай задачи. Да, может, я сердцем как раз с тобой. Ишь ты, какой горячий! Снова сидим. От ствола до ствола Тени легли несмело… Девушка с ветки цветок сорвала И другу в петличку вдела. Тот, улыбнувшись, губами взял Белый бутончик вишни. Довольно! Я кашлянул, хмуро встал. — Пожалуй, я третий лишний! Она рассмеялась: — Вскипел, чудак! Даже мороз по коже. А может, я это нарочно так И ты мне в сто раз дороже?! Поймите, братцы: гремит река, Кипят жасмин, облепиха, Метет сиреневая пурга… В природе и в сердце моем пока Просто неразбериха! А вот перестанет весна бурлить, И будет мне звёзды слышно, Они помогут душе решить, Кто лишний, а кто не лишний! И дни летели, как горький дым. Ночи — одна бессонница. Она все шутит, а мы молчим И все не знаем, с другом моим, Дружить нам или поссориться. Но вот отшумела в садах весна. Хватит. Конец недугам! Третьим лишним была — она!.. Так мы решили с другом.

1963

Верная Ева

Старики порою говорят: — Жил я с бабкой сорок лет подряд, И признаюсь не в обиду вам, Словно с верной Евою Адам. Ева впрямь — примерная жена: Яблоко смущенно надкусила, Доброго Адама полюбила И всю жизнь была ему верна. Муж привык спокойно отправляться На охоту и на сбор маслин. Он в супруге мог не сомневаться, Мог бы даже головой ручаться!.. Ибо больше не было мужчин.

1964

У тебя характер прескверный…

У тебя характер прескверный И глаза уж не так хороши. Взгляд неискренний. И, наверно, Даже вовсе и нет души. И лицо у тебя как у всех, Для художника не находка, Плюс к тому цыплячья походка И совсем некрасивый смех. И легко без врачей понять, Что в тебе и сердце не бьется. Неужели чудак найдется, Что начнет о тебе страдать?! Ночь, подмигивая огнями, Тихо кружится за окном. А портрет твой смеется в раме Над рабочим моим столом. О, нелепое ожиданье! Я стою перед ним… курю… Ну приди хоть раз на свиданье! Я ж от злости так говорю.

1964

Строгие сторожа

В сто раз красноречивее речей, Пожалуй, были и сердца, и руки, Когда мы, сидя в комнате твоей, Старались грызть гранит сухой науки. Мигал тысячеглазый небосвод, Чернел рояль торжественно и хмуро, И маленький зеленый Дон Кихот По-дружески кивал нам с абажура… К плечу плечо… Мы чуть не пели даже! В груди у нас гремели соловьи! По стерегли нас бдительные стражи — Неспящие родители твои. Сначала мать — улыбка и вниманье — Входила вдруг, как будто невзначай, То взять с окна забытое вязанье, То в сотый раз нам предлагая чай. Потом отец в пижаме из сатина, Прищурив хитроватые зрачки, Здесь, неизвестно по какой причине, Всегда искал то книгу, то очки. Следя за всем в четыре строгих глаза, В четыре уха слушали они, Чтоб не было какой ненужной фразы Иль поцелуя, боже сохрани! Так день за днем недремлющие судьи Нас охраняли от возможных бед. Как будто мы не молодые люди, А малыши одиннадцати лет! Им верилось, что трепетное пламя Притушит ветер хитроумных мер И что на всякий случай между нами Пускай незримо высится барьер. Удар часов за стенкой возвещал, Что как-никак, а расставаться надо! И вот я вниз по лестнице бежал Под тем же строго неусыпным взглядом. И, заперев владение свое, Они, вздохнув, спокойно засыпали, Уверенные в том, что знают все, Хоть, между прочим, ничего не знали!

1964

Пусть меня волшебником назначат

(Шутка)

Эх, девчата! Чтоб во всем удача, Чтоб была нетленною краса, Пусть меня волшебником назначат, И тогда наступят чудеса. Я начну с того, что на планете — Сразу ни обманов, ни тревог, Все цветы, какие есть на свете, Я, как бог, сложу у ваших ног. Я вам всем, брюнетки и блондинки, Раскрою на кофточки зарю, Радугу разрежу на косынки, Небо на отрезы раздарю. С красотою будет все в порядке: Каждый профиль хоть в музей неси! у а чтоб какие недостатки Я оставил! Боже упаси! А для танцев и нарядов бальных В виде дополненья к красоте Я вручил бы каждой персонально По живой мерцающей звезде. Ну, а чтобы не было примеров Ни тоски, ни одиноких слез, Я по сотне лучших кавалеров Каждой бы на выбор преподнес. Я волшебной утвердил бы властью Царство песен, света и стихов, Чтоб смеялась каждая от счастья В день от трех и до восьми часов. Эх, девчата! Чтоб во всем удача, Чтоб всегда звенели соловьи, Хлопочите, милые мои, Пусть меня волшебником назначат!

1964

Мама поэта — Лидия Ивановна Асадова,

школьная учительница

Сердитый критик

Критик бранил стихи Лирического поэта. Громил и за то, и за это, За все земные грехи! Ругал с наслаждением, с чувством И, строчки рубя на лету, Назвал поцелуй распутством И пошлостью — простоту. Считая грубость традицией, Над всем глумясь свысока, Он подкреплял эрудицию Весомостью кулака. Сурово бранил издателей: — Зачем печатали? Кто? — И долго стыдил читателей За то, что любят не то. А надо любить усложненный, Новаторский, смелый стих, Где в ребра бьют электроны, Протоны и позитроны Вместо сердец живых. Стихи, где от грома и света Брызги летят из глаз… И где возле слова «планета» Смело стоит «унитаз»! И вывод был прост и ясен: «Мотайте себе на ус: Все те, кто со мной не согласен, Срочно меняйте вкус!» Окончив свой громкий опус, Из кабинетной тиши Критик отправился в отпуск И книгу взял для души. Стучали колеса скорые… А критик книгу читал, Не ту, расхвалил которую, А ту, какую ругал.

1964

Мы решили с тобой дружить…

Мы решили с тобой дружить, Пустяками сердец не волнуя. Мы решили, что надо быть Выше вздоха и поцелуя… Для чего непременно вздох, Звезды, встречи, скамья в аллее? Эти глупые «ах» да «ох»!.. Мы — серьезнее и умнее. Если кто-то порой на танцах Приглашал тебя в шумный круг, Я лишь щелкал презрительно пальцем — Можешь с ним хоть на век остаться. Что за дело мне? Я же друг. Ну а если с другой девчонкой Я кружил на вешнем ветру, Ты, плечами пожав в сторонке, Говорила потом мне тонко: — Молодец! Нашел кенгуру! Всех людей насмешил вокруг. — И, шепнув, добавляла хмуро: — Заявляю тебе, как друг: Не танцуй больше с этой дурой! Мы дружили с тобой всерьез! А влюбленность и сердца звон… Да для нас подобный вопрос Просто-напросто был смешон. Как-то в сумрак, когда закат От бульваров ушел к вокзалу, Ты, прильнув ко мне, вдруг сказала: — Что-то очень прохладно стало, Ты меня обними… как брат… И, обняв, я сказал ликуя, Слыша сердца набатный стук: — Я тебя сейчас поцелую! Поцелую тебя… как друг… Целовал я тебя до утра, А потом и ты целовала И, целуя, все повторяла: — Это я тебя, как сестра… Улыбаясь, десятки звезд Тихо гасли на небосводе. Мы решили дружить всерьез. Разве плохо у нас выходит? Кто и в чем помешает нам? Ведь нигде же не говорится, Что надежным, большим друзьям Запрещается пожениться? И отныне я так считаю: Все влюбленности — ерунда. Вот серьезная дружба — да! Я по опыту это знаю.

1965

Спор

Однажды три друга за шумным столом Пустились в горячие споры о том, Что женщина ценит превыше всего В характере нашем мужском. Первый воскликнул: — К чему этот шум? Скажу без дальних речей, Что женщин всегда покоряет ум. И это всего важней! В этом наш главный авторитет. Ум — это все, друзья. «Да здравствует разум!» — сказал поэт, И лучше сказать нельзя! Второй, улыбнувшись, приподнял бровь: — Совсем не в этом вопрос. Женщина — это сама любовь! И любит она всерьез. И нет для мужчины уже ничего Прямее, чем этот путь. Он должен быть любящим прежде всего. И в этом, пожалуй, суть! А третий, встав, перебил друзей: — Бросьте все препирания. Для женщин на свете всего важней Внимание и внимание! Пальто подавайте. Дарите ей Цветы. Расшибайтесь в прах! Ну, в общем, тысячи мелочей — И счастье у вас в руках! На улицу вышли, а спор сильней. Ну как решенье найти? И тут повстречали трое друзей Женщину на пути. Сказали друзья: — Позвольте спросить, Ответьте двумя словами: Каким, по-вашему, должен быть Мужчина, избранный вами?! Какое свойство кажется вам, Особенно привлекательным? — Он должен быть умным, — сказала она, Любящим и внимательным.

1965

Новогодняя шутка

Звездной ночью новогодней Дед Мороз меня спросил: — Отвечай мне, что сегодня У меня б ты попросил? — Добрый старче, я желаю Счастья каждому листу, Человеку, попугаю, Обезьяне и киту. Пусть лисица бродит в роще, Лев живет, змея и рысь, Сделай только так, чтоб тещи На земле перевелись!

P.S. Только плохие тещи.

1965

Два маршрута

Он ей предлагал для прогулок Дорогу — простого проще; Налево сквозь переулок В загородную рощу. Там — тихое птичье пенье, Ни транспорта, ни зевак, Травы, уединенье И ласковый полумрак… А вот ее почему-то Тянуло туда, где свет, Совсем по иному маршруту: Направо и на проспект. Туда, где новейшие зданья, Реклама, стекло, металл. И где, между прочим, стоял Дворец бракосочетанья… Вот так, то с шуткой, то с гневом, Кипела у них война. Он звал ее все налево, Направо звала она. Бежали часы с минутами, Ни он, ни она не сдавались. Так наконец и расстались. Видать, не сошлись маршрутами.

1967

Два петуха

(Шутка)

Вот это запевка, начало стиха: Ища червяков и зёрна, Бродили по птичнику два петуха, Два верных, почти закадычных дружка, Рыжий петух и черный. Два смелых, горластых и молодых, Страстями и силой богатых, И курам порою от удали их Бывало весьма туговато… И жизнь бы текла у друзей ничего, Но как-то громадный гусак, Зачинщик всех птичьих скандалов и драк, Накинулся на одного. Вдвоем бы отбились. Вдвоем как-никак Легче сразить врага. Но рыжий лишь пискнул, когда гусак Сшиб на траву дружка. Он пискнул и тотчас бесславно бежал. И так он перепугался, Что даже и хвост бы, наверно, поджал, Когда бы тот поджимался. Летел, вылезая почти из кожи! И были б забавными эти стихи, Когда бы вы не были так, петухи, Порой на людей похожи.

1967

Рыбье «счастье»

(Сказка-шутка)

В вышине, отпылав, как гигантский мак, Осыпался закат над речушкой зыбкой. Дернул удочку резко с подсечкой рыбак И швырнул на поляну тугую рыбку. Вынул флягу, отпил, затуманя взгляд, И вздохнул, огурец посыпая солью: — Отчего это рыбы всегда молчат? Ну мычать научились хотя бы, что ли! И тогда, будто ветер промчал над ним, Потемнела вода, зашумев тревожно, И громадный, усатый, как боцман, налим Появился и басом сказал: — Это можно! Я тут вроде царя. Да не трусь, чудак! Влей-ка в пасть мне из фляги. Вот так… Спасибо! Нынче зябко… А речка — не печка. Итак, Почему, говоришь, бессловесны рыбы? Стар я, видно, да ладно, поговорим. Рыбы тоже могли бы, поверь, судачить. Только мы от обиды своей молчим, Не хотим — и шабаш! Бойкотируем, значит. Мать-природа, когда все вокруг творила, Не забыла ни львов, ни паршивых стрекоз, Всех буквально щедротами одарила И лишь рыбам коленом, пардон, под хвост! Всем на свете: от неба до рощ тенистых, — Травы, солнышко… Пользуйтесь! Благодать! А вот нам ни ветров, ни цветов душистых, Ни носов, чтоб хоть что-то уж там вдыхать. Кто зимою в меху, кто еще в чем-либо Греют спины в берлоге, в дупле — везде. Только ты, как дурак, в ледяной воде Под корягу залез — и скажи спасибо. Мокро, скверно… Короче — одна беда! Ну а пища? Ведь дрянь же едим сплошную, Плюс к тому и в ушах и во рту вода. Клоп — и тот не польстится на жизнь такую. А любовь? Ты взгляни, как делила любовь Мать-природа на всех и умно и складно: Всем буквально — хорошую, теплую кровь. Нам — холодную. Дескать, не сдохнут, ладно! В общем, попросту мачеха, а не мать. Вот под вечер с подругой заплыл в протоку, Тут бы надо не мямлить и не зевать, Тут обнять бы, конечно! А чем обнять? Даже нет языка, чтоб лизнуть хоть в щеку. А вдобавок скажу тебе, не тая, Что в красавицу нашу влюбиться сложно — Ничего, чем эмоции вызвать можно: Плавники да колючая чешуя… Скажешь, мелочи… Плюньте, да и каюк! Нет, постой, не спеши хохотать так лихо! Как бы ты, интересно, смеялся, друг, Если б, скажем, жена твоя чудом вдруг Превратилась в холодную судачиху? А взгляни-ка на жен наших в роли мам. Вот развесят икру перед носом папы, И прощай! А икру собирай хоть в шляпу И выращивай, папочка милый, сам. Ну а рыбьи мальки, только срок придет — Сразу ринутся тучей! И смех и драма: Все похожи. И черт их не разберет, Чьи детишки, кто папа и кто там мама. Так вот мы и живем средь морей и рек. Впрочем, разве живем? Не живем, а маемся. Потому-то сидим и молчим весь век Или с горя на ваши крючки цепляемся. Э, да что… Поневоле слеза пробьет… Ну, давай на прощанье глотнем из фляги. — Он со вздохом поскреб плавником живот, Выпил, тихо икнул и ушел под коряги…

1969

Разные свойства

Заяц труслив, но труслив оттого, Что вынужден жить в тревоге, Что нету могучих клыков у него, А все спасение — ноги. Волк жаден скорее всего потому, Что редко бывает сытым, А зол оттого, что, наверно, ему Не хочется быть убитым. Лисица хитрит и дурачит всех Тоже не без причины: Чуть зазевалась — и все! Твой мех Уже лежит в магазине. Щука жестоко собратьев жрет, Но сделайте мирными воды, Она кверху брюхом тотчас всплывет По всем законам природы. Меняет окраску хамелеон Бессовестно и умело. — Пусть буду двуличным, — решает он. — Зато абсолютно целым. Деревья глушат друг друга затем, Что жизни им нет без света, А в поле, где солнца хватает всем, Друг к другу полны привета. Змея премерзко среди травы Ползает, пресмыкается. Она б, может, встала, но ей, увы, Ноги не полагаются… Те — жизнь защищают. А эти — мех. Тот бьется за лучик света. А вот — человек. Он сильнее всех! Ему-то зачем все это?

1968

Воробей и подсолнух

Хвастливый горластый вор-воробей Шнырял по дворам, собирая крошки, Потом, за какой-то погнавшись мошкой, Вдруг очутился среди полей. Сел у развилки на ветвь березы И тут увидел невдалеке Подсолнух, стоящий у кромки проса, Точно журавль на одной ноге. — Славный ты парень! — сказал воробей. — Вот только стоишь тут, уставясь в небо. Нигде ты, чудило глазастый, не был, Не видел ни улиц, ни крошек хлеба, Ни электрических фонарей. Прости, но ведь даже сказать смешно, Насколько узки твои устремленья. Вертеть головой и видеть одно: Свет — вот и все, что тебе дано, Вот ведь и все твои впечатленья. Как из оконца, вот так порой Глядит птенец из своей скворечни, Но сколько ты там ни верти головой, А видеть одно надоест, хоть тресни! — А мне, — подсолнух сказал, — не смешно. При чем тут скворечник или оконце?! Не знаю, мало ли мне дано, Ты прав, я действительно вижу одно, Но это одно — солнце!..

1969

Разговор с небожителями

Есть гипотеза, что когда-то, В пору мамонтов, змей и сов, Прилетали к нам космонавты Из далеких чужих миров. Прилетели в огне и пыли, На сверкающем корабле. Прилетели и «насадили» Человечество на земле. И коль верить гипотезе этой, Мы являемся их детьми, Так сказать, с неизвестной планеты Пересаженными людьми. Погуляли, посовещались, Поснимали морскую гладь И спокойно назад умчались, А на тех, что одни остались, Было вроде им наплевать. Ой вы, грозные небожители, Что удумали, шут возьми! Ну и скверные ж вы родители, Если так обошлись с детьми! Улетая к своей планете, Вы сказали им: — Вот земля. Обживайтесь, плодитесь, дети, Начинайте творить с нуля! Добывайте себе пропитание, Камень в руки — и стройте дом! Может быть, «трудовым воспитанием» Назывался такой прием? — Ешьте, дети, зверей и птичек! — «Дети» ели, урча, как псы. Ведь паршивой коробки спичек Не оставили им отцы. Улетели и позабыли, Чем и как нам придется жить. И уж если едой не снабдили, То хотя бы сообразили Ну хоть грамоте обучить! Мы ж культуры совсем не знали, Шкура — это ведь не пальто! И на скалах изображали Иногда ведь черт знает что… И пока ума набирались, — Э, да что уж греха скрывать, — Так при женщинах выражались, Что неловко и вспоминать! Вы там жили в цивилизации, С кибернетикой, в красоте. Мы же тут через все формации Шли и мыкались в темноте. Как мы жили, судите сами, В эту злую эпоху «детства»: Были варварами, рабами, Даже баловались людоедством. Жизнь не райским шумела садом, Всюду жуткий антагонизм: Чуть покончишь с матриархатом, — Бац! — на шее феодализм. И начни вы тогда с душою Нас воспитывать и растить, Разве мы бы разрушили Трою? Разве начали бы курить? Не слыхали бы про запои, Строя мир идеально гибкий. И не ведали б, что такое Исторические ошибки. И пока мы постигли главное И увидели нужный путь, Мы, родители наши славные, Что изведали — просто жуть! Если вашими совершенствами Не сверкает еще земля, Все же честными мерьте средствами: Вы же бросили нас «младенцами», Мы же начали все с нуля! Мчат века в голубом полете И уходят назад, как реки. Как-то вы там сейчас живете, Совершенные человеки?! Впрочем, может, и вы не святы, Хоть, возможно, умней стократ. Вот же бросили нас когда-то, Значит, тоже отцы не клад! И, отнюдь не трудясь физически, После умственного труда Вы, быть может, сто грамм «Космической» Пропускаете иногда? И, летя по вселенной грозной В космоплане, в ночной тиши, Вы порой в преферансик «звездный» Перекинетесь для души? Нет, конечно же, не на деньги! Вы забыли о них давно. А на мысли и на идеи, Как у умных и быть должно! А случалось вдали от дома (Ну, чего там греха таить) С Аэлитою незнакомой Нечто взять да и разрешить? И опять-таки не физически, Без ужасных земных страстей. А лишь мысленно-платонически, Но с чужою, а не своей?! Впрочем, вы, посмотрев печально, Может, скажете: вот народ! Мы не ведаем страсти тайной, Мы давно уже идеальны. Пьем же мы не коньяк банальный, А разбавленный водород. Ладно, предки! Но мы здесь тоже Мыслим, трудимся и творим. Вот взлетели же в космос все же, Долетим и до вас, быть может. Вот увидимся — поговорим!

1969

Сказка об одном собрании

Собранье в разгаре. Битком людей. Кто хочет — вникай, обсуждай и впитывай! Суть в том, что Фаустов Алексей Сошелся внебрачно в тиши ночей С гражданкою Маргаритовой. Все правильно. Подано заявленье, И значит, надо вопрос решить. Устроить широкое обсужденье, Принять соответственное решенье И строго безнравственность заклеймить! Вопросы бьют, как из крана вода: — Была ль домработница Марта сводней? Что было? Где было? Как и когда? Только, пожалуйста, поподробней! Фаустов, вспыхнув, бубнит, мычит… А рядом, с каменно-жестким профилем, Щиплет бородку и зло молчит Друг его — Мефистофелев. Сердитый возглас: — А почему Мефистофелев всех сторонится? Пусть встанет и скажет, а то и ему Тоже кой-что припомнится! Тот усмехнулся, отставил стул, Брови слегка нахмурил, Вышел к трибуне, плащом взмахнул И огненный взгляд сощурил. — Мой друг не безгрешен. Что есть, то есть. И страсть ему обернулась бедою. Но те, что так рьяно бранились здесь, Так ли уж вправду чисты душою? И прежде чем друга разить мечом, Пусть каждый себя пощипать научится. Ах, я клеветник? Хорошо. Начнем! Давайте выясним, что получится?! Пусть те, кто женам не изменяли, И те, кто не знали в жизни своей Ни ласк, ни объятий чужих мужей, — Спокойно останутся в этом зале. А все остальные, — он руки воздел, — Немедля в ад крематория! — Зал ахнул и тотчас же опустел… Страшная вышла история.

1969

Весенний жребий

Нам по семнадцать. Апрельским днем, Для форса дымя «Пальмирой», Мы на бульваре сидим впятером, Болтаем о боксе, но втайне ждем Наташку из третьей квартиры. Мы знаем, осталось недолго ждать Ее голосок веселый. Она возвращается ровно в пять Из музыкальной школы. — Внимание! Тихо. Идет Наташка! Трубы, играйте встречу! — Мы дружно гудим и, подняв фуражки, Рявкаем: — Добрый вечер! Наташка морщится: — Просто смешно, Не глотки, а фальшь несносная. А я через час собираюсь в кино. Если хотите, пойдем заодно, Рыцарство безголосое. — Нет, — мы ответили, — так не пойдет. Пусть кто-то один проводит. Конечно, рыцари дружный народ, Но кучей в кино не ходят. Подумай и выбери одного! — Мы спорили, мы смеялись, В то время как сами, невесть отчего, Отчаянно волновались. Наморщив носик и щуря глаз, Наташка сказала: — Бросьте! Не знаю, кого и выбрать из вас? А впрочем, пусть жребий решит сейчас, Чтоб вам не рычать от злости. Блокнотик вынула голубой. — Уймитесь, волнения страсти! Сейчас занесу я своей рукой Каждого в «Листик счастья». Сложила листки — и в карман пальто. — Вот так. И никто не слукавит. Давайте же, рыцари. Смело! Кто Решенье судьбы объявит? Очкарик Мишка вздохнул тайком: — Эх, пусть неудачник плачет! — Вынул записку и с мрачным лицом Двинул в ребра мне кулаком: — Ладно! Твоя удача. Звезды в небе уже давно Синим горят пожаром, А мы все идем, идем из кино Гоголевским бульваром… Наташка стройна и красива так, Что вдоль по спине мурашки. И вот совершил я отчаянный шаг — Под руку взял Наташку! Потом помолчал и вздохнул тяжело: — Вечер хорош, как песня! Сегодня, право, мне повезло, А завтра вот — неизвестно… Ребята потребуют все равно «Рыцарской лотереи», И завтра, быть может, с тобой в кино Пойдет… Ты смеешься? А мне не смешно — Кто-то из них, злодеев! — А ты погоди, не беги в кусты. Вдруг снова счастливый случай?! Вот я так уверена в том, что ты Ужасно какой везучий! Когда до подъезда дошли почти Шепнула: — Ты все не веришь? Вот тут остальные записки. Прочти. Но только ни звука потом, учти! — И тенью скользнула к двери. Стоя с метелкой в тени ларька, Суровая тетя Паша Все с подозреньем из-под платка Смотрела на странного чудака, Что возле подъезда пляшет. Нет, мой полуночно-счастливый смех Старуха не одобряла. А я был все радостней, как на грех, Еще бы: на всех записках, на всех, Имя мое стояло!

1969

1941 год. Будущий поэт после окончания 10-го класса

Через край

Она журила своих подруг За то, что те в любви невнимательны: — Раз любишь — то все позабудь вокруг! И где бы ни был твой близкий друг, Будь рядом с ним всюду и обязательно! Сама же и вправду давным-давно Она ходила за милым следом: На стадионы, в театр, в кино, Была с ним, когда он играл в домино, Сидела в столовке за каждым обедом. Стремясь все полней и полней любить, Мчалась за ним на каток, на танцы И даже выучилась курить, Чтоб и в курилках не разлучаться. И так — с утра до темна. Всегда, Не пропустив ни одной минутки, И только шептала ему иногда: — Вот свадьбу сыграем и уж тогда Рядышком будем всю жизнь все сутки! И, раздувая любви накал, Так в своем рвении преуспела, Что раз он вдруг дико захохотал, Прыгнул в окно и навек пропал! Вот как она ему надоела…

1969