Помоги проекту - поделись книгой:
Что касается России, то теперь, после казни «шпиона», и на фронте, и в тылу ждали новых разоблачений. И поиск виновных не заставил себя ждать. Полиция уже провела массу арестов и обысков, были арестованы жена, зять, любовница С. Н. Мясоедова, его партнеры по «Северо-Западному пароходству», лица, имевшие несчастье быть с ним знакомыми, и многие другие. Очевидно, это и были те самые «соучастники», о которых говорилось в заявлении Ставки42. Впрочем, героем дня в тылу неизбежно стали не сыщики, а разоблачившие С. Н. Мясоедова еще перед войной вожди октябристов. 17 (30) марта В. А. Сухомлинов с явной озабоченностью сообщил Н. Н. Янушкевичу, что А. И. Гучков «настойчиво добивается популярности в войсках и часто читает лекции о войне, а в деле Мясоедова пытается прославиться героем»43. Следует заметить, что это ему вполне удалось. После казни «шпиона» А. И. Гучков стал получать многочисленные письма от офицеров, благодаривших его за патриотическую бдительность образца весны 1912 г.44
Сразу же после окончания войны первый исследователь и современник позорного дела дал случившемуся исчерпывающую характеристику: «Дело подп. Мясоедова и так называемых соучастников его, несомненно, самое громкое и наиболее яркое из всех этих дел, как по числу жертв, так и потому, что оно было использовано сначала как мост для подхода, а потом как фундамент для привлечения к уголовной ответственности самого военного министра генерал-адъютанта В. А. Сухомлинова. Но главное его значение в том, что в нем, как в калейдоскопе, отражается наша дореволюционная действительность, с ее закулисным влиянием темных сил, неограниченным произволом безответственной власти, забитым угодничеством подчиненных и бесславным состоянием развращенного правосудия»45. Темными силами в развитии этой истории выступили практически все представители либеральной оппозиции, которые были весьма активны в Думе. «Кто знал интриги Петрограда, – вспоминал А. И. Спиридович, – понимали, что Мясоедовым валят Сухомлинова, а Сухомлиновым бьют по трону»46.
Эти слова верны лишь частично. Результат далеко не всегда тождественен замыслу, пусть даже и искусному. Петроградская интрига не удалась бы без Барановичей. Великий князь, конечно, через С. Н. Мясоедова целил в В. А. Сухомлинова, а результатом его довольно меткого попадания воспользовались другие. «Кампанией против генерала Сухомлинова, – вспоминал А. С. Лукомский, – руководили главным образом председатель Государственной думы М. В. Родзянко и член Государственного совета, бывший председатель Государственной думы А. И. Гучков»47. Именно они теперь стали во главе борьбы за выявление «всех сопричастных к делу лиц». Разумеется, их главной мишенью был военный министр, и, конечно, они не сразу перешли к обвинениям в предательстве. «Вы боретесь с врагами внешними, – писал 8 (21) марта 1915 г. Н. Н. Янушкевичу В. А. Сухомлинов, – на мою долю приходится враг внутренний, неопрятный, подпольный. А что предстоит при демобилизации, когда под предводительством Родзянки выступит думская армия? Ведь и теперь уже что они себе позволяют и всюду суют свой нос. Среди них есть очень порядочные люди, но много же нехороших»48.
Адвокат О. О. Грузенберг, знавший многих фигурантов дела и не относившийся к числу защитников монархии, дал четкую формулу происходившего: «Кого полоснет раскаленным словом «измена», того редко что спасет. Редко что – даже царский венец»49. Вскоре гучковский «Голос Москвы» начал постепенно раздувать «мясоедовскую историю» в «сухомлиновскую истерию». В газете появились воспоминания о том, что было три года назад, когда Военное министерство и Отдельный корпус жандармов не вняли правоте мудрой русской поговорки «нет дыма без огня» и не прислушались к обличениям А. И. Гучкова и Б. А. Суворина, что, разумеется, «дало бы возможность сохранить много жизней, и генералу Гинденбургу не удалось бы пожать несоответствующих дарованиям лавров»50. Для большей доказательности была перепечатана статья из «Русского инвалида» от 16 (29) мая 1912 г. о завершении следствия по «делу Мясоедова» и его оправдании51. Естественно, извинения А. И. Гучкова перед С. Н. Мясоедовым образца 1912 г.52 перепечатке не подлежали.
Перелом в этой борьбе состоялся после прорыва под Горлице – Тарновом 1–6 мая. До него А. И. Гучков и его сторонники в публичных выступлениях приписывали себе в заслугу блестящее состояние армии. Еще 17 (30) марта 1915 г. «Голос Москвы» сообщал о том, как вернувшийся с фронта лидер октябристов оценивал его: «Армия вооружена и одета великолепно. Снабжение боевыми и съестными припасами налажено в мелочах. Нижние чины обучены прекрасно»53. Между тем в своих частных письмах с осени 1914 г. А. И. Гучков сообщал своим адресатам (и в том числе А. В. Кривошеину) об угрожающем положении снабжения и винил в этом Военное министерство и Главное артиллерийское управление54. Разумеется, если в армии царил порядок, то все это было результатом работы III Государственной думы, о чем в том числе и было сообщено в докладе, прочитанном А. И. Гучковым в центральном комитете «Союза 17 октября»55.
Идея недоверия к правительству, во всяком случае к некоторым его членам, вводилась в общественное мнение постепенно и постоянно, чтобы подготовить новый взрыв истерии шпиономании. Нельзя не заметить, что появившийся летом 1915 г. лозунг «министерства доверия» на этом фоне стал приобретать весьма специфический подтекст. Весной 1915 г. казалось, что общественность доверяла исключительно главковерху. Даже неудачи мало отражались на его популярности, они, «скорее, порождали мысль в обществе и в высших кругах, что при условии неограниченности его полномочий успехов было бы больше»56. Особую роль в легенде о главковерхе сыграли события на Юго-Западном фронте. Уже в 1914 г. победы в Галиции имели большое значение для положения на «домашнем фронте». В марте 1915 г. популярности великому князю добавили капитуляция Перемышля и казнь С. Н. Мясоедова. Именно на фоне этих своих достижений на внешнем и внутреннем фронтах Николай Николаевич выступил инициатором посещения императором Галиции.
Поездка Николая II в Галицию и ее последствия во внутренней политике страны
В своей работе, посвященной Николаю Николаевичу, Ю. Н. Данилов старательно убеждает, что идея поездки в Галицию исходила от придворных кругов: «Очевидно, что в простом посещении русских войск, находящихся на боевом фронте, их Верховным Главой – Императором Всероссийским не могло встретиться никаких особых препятствий, кроме заботы о личной безопасности Монарха. Но некоторыми кругами посещению Императором Николаем завоеванного края имелось в виду придать характер более внушительного акта, которым как бы закреплялось стремление России к будущему присоединению к ней Галичины. Поездка такого рода могла вызывать уже сомнения политического свойства»1.
Правда состоит лишь в том, что великий князь действительно неоднократно выступал против поездок императора на те участки фронта, которые считал опасными. Так, после окончания Варшавско-Ивангородской операции Николай II планировал посетить Варшаву, против чего энергично протестовал главковерх. Великий князь к этому времени был недоволен слишком пассивной, по его мнению, реакцией поляков на его политику и не хотел выделять Варшаву из ряда других городов. Он даже заявил, что скорее ляжет на рельсы перед императорским поездом, чем допустит такую поездку2. Возражал Николай Николаевич и против посещения императором Осовца. Конечно, Николай II далеко не всегда прислушивался к такого рода советам, но все же ни разу не выезжал за пределы империи. Даже посещая Сарыкамыш, он сделал смотр войскам на самой границе3.
В то же время кайзер неоднократно посещал свою армию в ближайшей прифронтовой полосе, выезжая за границы Германии. Его сын, кронпринц
Вильгельм, командовал 5-й германской армией, а затем и группой армий своего имени во Франции. Король бельгийцев Альберт I, король Сербии Петр I и принц-регент Александр постоянно находились с армиями. Фронт несколько раз посещал президент Франции. В декабре 1914 г., впервые со времен Георга II, Британию с целью посещения театра боевых действий покинул ее монарх. Король Георг V, сопровождаемый принцем Уэльским, посетил наиболее опасный участок фронта, удерживаемого английской армией, – Ипр. Визит проходил во время тяжелых боев и, безусловно, оказал самое положительное влияние на моральное состояние армии4.
Все это должно было подталкивать императора к какому-нибудь действию, которое продемонстрировало бы более тесную связь армии и монарха. Галиция давно привлекала к себе внимание Николая II, и это естественно. На Юго-Западном фронте русская армия достигла значительных успехов, кроме того, идея освобождения «подъяремной Руси» была традиционной для значительной части русской военно-политической элиты. 28 марта император впервые встретился с галицийцами – это были сельские учителя, певшие за обедней. 15 апреля он принял военного губернатора Галиции Г. А. Бобринского5. Но окончательное решение было принято именно в Барановичах.
В планах императора стояли посещение штаба Северо-Западного фронта в Седлеце и встреча с М. В. Алексеевым. Но генерала не было в штабе, а участок железной дороги от Вильны подвергался налетам немецкой авиации. В результате утром 5 (18) апреля 1915 г. императорский поезд прибыл в Барановичи. После этого посещения Ставки были запланированы визиты в Одессу, Николаев, Севастополь, Орел и Тверь. Однако 18 апреля все изменилось. В. Ф. Джунковский отмечал: «В этот день решилась поездка Государя в Галицию. Кому первому пришла в голову эта мысль, я не знаю»6. Летом – осенью 1914 г. Николай II неоднократно совершал поездки по прифронтовой полосе и стране, ни разу не выезжая за пределы империи, и теперь предлагалось это сделать. По свидетельству В. Н. Воейкова, это была инициатива Верховного, и Николай II уступил, хотя и считал посещение этой недавно завоеванной территории преждевременным7.
Это свидетельство подтверждается и письмом самого императора. После доклада и молебна к нему подошел Верховный главнокомандующий: «Он (то есть Николай Николаевич (младший). –
Готовившийся к приезду императора на Брянский завод генерал А. И. Спиридович получил приказ В. Н. Воейкова немедленно отправиться во Львов вместе со своим отрядом и принять все меры к обеспечению безопасности августейшего визита. Генерал был поражен: «Как, Государь едет во Львов? В город, только что занятый у неприятеля, где мы ничего не знаем. Как же можно так рисковать? Да еще во время войны. Ведь это безумие. Генерал Воейков был вполне согласен со мной, что поездка эта весьма рискованна, что меры приходится принимать наспех, но что такова воля Государя. Поездка придумана Ставкой. Предложена Государю Великим Князем. Ставка брала на себя всю организацию поездки и настолько, что из царского гаража брали только один автомобиль лично для Государя»11. Еще в 1912 г. было принято решение о том, что за две недели до планируемого визита «высочайших особ в место предстоящего посещения весь отряд (то есть филерский. –
Разумеется, невозможно было даже сравнить сложности работы охраны в мирное время на своей территории и в военное – на оккупированной. В дело пыталась вмешаться и Александра Федоровна, удивленная изменением первоначального графика поездок своего мужа (в Брянск он приехал уже после Львова, 20 апреля (3 мая) 1915 г.)13. Николаю Николаевичу она не доверяла, а посещение Галиции считала преждевременным. Уже на следующий день, 6 (19) апреля, она уговаривала императора отказаться от этого плана, между прочим, ссылаясь на мнение Г. Распутина. В худшем случае она просила мужа оставить Верховного в Ставке и ехать одному. Однако все эти уговоры были безрезультатными, и уже 9 (22) апреля она сообщила, что «друг», то есть Г. Распутин, благословил поездку14. Впрочем, император отправился в Галицию уже вечером 8 (21) апреля, после совещания в Ставке, в котором кроме него и великого князя участвовали А. В. Кривошеин и Н. Н. Янушкевич15. Последний в это время смотрел на ближайшие перспективы трагично.
«Если бы теперь могли сразу «хлынуть» новобранцы и прибыть в армию лишних 12 парков, – писал начальник штаба Ставки В. А. Сухомлинову в марте 1915 г., – то сразу инициатива была вырвана у немцев. А сейчас это недостижимо, и на сердце прямо тяжко. Мне так по ночам и чудится чей-то голос: «продал, прозевал, проспал»16. События показали, что позиция противников поездки была более верной, а воля великого князя – более
сильной. Положение на Юго-Западном фронте в апреле 1915 г., когда состоялась эта поездка, было весьма тяжелым. «Калейдоскоп впечатлений и чудная радостная весенняя погода не способствовали сосредоточению внимания на серьезных предметах, – отмечал генерал Ю. Н. Данилов, – и на внимательном изучении создавшегося положения. Все показанное говорило за движение вперед и только вперед, без сомнений и оглядки»17. Возможно, что так считали не все, но никто не протестовал.
«Я находил эту поездку хуже, чем несвоевременной, прямо глупой, – вспоминал А. А. Брусилов, – и нельзя не поставить ее в вину бывшему тогда Верховному главнокомандующему Великому Князю Николаю Николаевичу… Я относился к ней совершенно отрицательно по следующим причинам: всем хорошо известно, что подобные поездки царя отнимали внимание не только начальствующих лиц, но и частей войск от боевых действий; во-вторых, это вносило некоторый сумбур в нашу боевую работу; в-третьих, Галиция нами была завоевана, но мы ее еще отнюдь не закрепили за собой, а неизбежные речи по поводу этого приезда царя, депутации от населения и ответные речи самого царя давали нашей политике в Галиции то направление, которое могло быть уместно лишь в том крае, которым мы овладели бы окончательно. А тут совершалась поездка с известными тенденциями накануне удара, который готовился нашим противником, без всякой помехи с нашей стороны, в течение двух месяцев. Кроме того, я считал лично Николая II человеком чрезвычайно незадачливым, которого преследовали неудачи в течение всего его царствования, к чему бы он ни приложил своей руки. У меня было как бы предчувствие, что эта поездка предвещает нам тяжелую катастрофу»18. И хотя А. А. Брусилов вполне заслуженно пользовался репутацией политического хамелеона, в его словах содержится немало истины, особенно в оценки невезения императора.
Такой же несвоевременной считал эту поездку и М. В. Родзянко, который, судя по его воспоминаниям, предвидел все, даже оставление в ближайшем будущем Галиции: «Мне это посещение казалось несвоевременным, и я в душе осуждал Великого Князя Николая Николаевича»19. Тем не менее председатель Государственной думы и сам отправился приблизительно в то же время в Галицию, проведя там около месяца20. Посещение «освобожденной подъяремной Руси» было в это время весьма популярным среди членов Государственной думы, да и не только среди них. «Все только и говорили, – вспоминал А. И. Спиридович, – о возвращении России древних родных областей с русским населением, которое старались ополячить, но которое, как думали, остается в душе русским»21. Что касается М. В. Родзянко, то активность, которую он проявлял во время своей поездки, вызвала ревнивое внимание министра внутренних дел, увидевшего в ней желание оттенить собой присутствие императора.
«Затемнить свет Вашей славы, Ваше Величество, и ослабить силу и значение святой искони и всегда спасительной на Руси идеи самодержавия, – докладывал 27 апреля 1915 г. Николаю II Н. А. Маклаков. – Восторг и умиление, оставшиеся во Львове после Вашего там пребывания, и радость, вызванную Вашими словами, надо было заслонить пред лицом всего народа, надо было покрыть чествованием Родзянко, который всегда и всюду добивается поставить народное представительство на несвойственную ему высоту, в положение вершителя судеб России и всего мира. Это представительство всемерно и сознательно выдвигают в противовес и противоположность Вашей, Богом данной Вам власти, Ваше Императорское Величество. На Карпатах льется русская кровь, и идут ожесточенные бои, и гремят вражеские пушки, а во Львове в присутствии и. д. генерал-губернатора, военных и гражданских властей и учащихся чествуют председателя одной из законодательных палат в России. Говорят ему речи, выслушивают его ответы, и не гимн, наша родная молитва за Царя, гремит в этом официальном собрании, а какие-то музыкальные номера исполняются до поздней ночи»22.
На «внутреннем фронте» все стремились использовать в свою пользу победы Юго-Западного фронта. Пожалуй, только погода действительно благоприятствовала этому выезду монарха за границы своей империи. В Галиции в это время стояли исключительно теплые, солнечные дни23. Оценки своевременности визита императора, данные в позднейших воспоминаниях, как мне представляется, свидетельствуют не сколько о предвидении или политической позиции их авторов, сколько о силе шока, который испытало вскоре русское общество. События, которые после приезда императора в Галицию произошли в районе Карпат, нанесли серьезный удар по авторитету верховной власти, и естественным было желание мемуаристов дистанционироваться от них. Но весной 1915 г. Николаю Николаевичу необходимо было посещение монархом Восточной Галиции, где он мог бы продемонстрировать плоды победы, своей победы. После этого главковерху было бы легче требовать изменений в правительстве империи, а Николаю II – труднее отказывать в этих просьбах.
Поездка началась на пограничной станции Броды, куда утром 9 (22) апреля прибыл император. Здесь его ждал великий князь со свитой, начальником штаба и генерал-квартирмейстером. Расстояние приблизительно в 100 км до Львова они проделали на автомобилях. Их сопровождали великие князья Петр Николаевич, Александр Михайлович и принц Петр Ольденбургский. На въезде в город их встретила хлебом-солью «жиденькая делегация» представителей местной общественности, подобранной генерал-губернатором Г. А. Бобринским. С самого начала поездка начала принимать форму политической акции, а не простого посещения войск24.
Власти постарались придать визиту Николая II и Николая Николаевича триумфальный характер, особенно это было заметно в самом Львове. «Им готовили торжественную встречу, – вспоминал бывший в это время в городе М. В. Родзянко, – строили арки, украшали город гирляндами и флагами»25. На улицы и площади города вышло огромное количество людей. «Известие о приезде Государя Императора во Львов было опубликовано в сегодняшних утренних изданиях и расклеено по городу, – сообщал «Голос
Москвы». – Город стал быстро принимать торжественный, праздничный вид. На всех домах появились национальные флаги, улицы наполнились тысячной толпой крестьянства Львовского и соседних уездов, прибывшего встречать Государя Императора всей объединенной Руси. Многие крестьянские депутации явились со знаменами Союза русских дружин. Погода выдалась на редкость славная. Весь день стояла настоящая летняя жара»26.
Настроение людей было настолько радушным, что мысли об опасности покушения исчезли даже у генерала А. И. Спиридовича27. «Встреча Государя во Львове, занятом в то время нашими войсками, – отмечал генерал-майор Д. Н. Дубенский, – произошла торжественно, как будто этот город никогда не был австрийским городом»28. Львов уже к началу 1915 г. довольно удачно преодолел последствия смены властей: магазины были открыты, улицы заполнены людьми, война как бы и не чувствовалась29. Столица Восточной Галиции понравилась императору, он уделил ей место и в письме жене: «Очень красивый город, немножко напоминает Варшаву, пропасть садов и памятников, полный войск и русских людей»30. В своем дневнике он также отметил: «Город производит очень хорошее впечатление, напоминает в небольшом виде Варшаву, но с русским населением на улицах»31.
Менее сановитый очевидец вспоминал, как выглядела в это время столица Восточной Галиции: «Русифицированный Львов распластывается с холопской угодливостью. Городовые, газетные киоски, гостиничные лакеи плещут избытком патриотической ретивости. Улицы переполнены полицейскими, матерной бранью и русскими факторами. На вывесках полотняные ленты с выразительными надписями: «Петроградский базар», «Киевская кофейня»… Мальчишки бойко выкрикивают названия русских газет. Много погон, аксельбантов и звякающих шпор. Много автомобилей и шелка. Всюду искательные слова и зазывающие улыбки»32.
Император по приезде во Львов проследовал на молебен в манеж, превращенный в военную церковь на 10 тыс. человек, где его встретил приветственным словом архиепископ Евлогий, затем посетил военный госпиталь, после чего на балконе генерал-губернаторского дворца сказал короткую речь «крестьянам, пришедшим из окрестностей»: «Спасибо за сердечный прием. Да будет единая, могучая и нераздельная Русь. Ура!». Это была декларация воссоединения «подъяремной Руси», то есть Восточной Галиции, с Россией, перепечатанная почти во всех центральных газетах. После речи император принял парад почетного караула, на правом фланге войск шли Николай Николаевич, Н. Н. Янушкевич, Г А. Бобринский. Во дворце прошли прием, обед и раут, на которых в основном присутствовали военные и члены императорской фамилии. Г. А. Бобринский получил погоны генерал-адъютанта. Проведя ночь во дворце, как он не без удовольствия писал – на кровати Франца-Иосифа, Николай II отправился дальше. На следующий день он принял доклад о положении на фронте и отбыл из города33. Его населению была объявлена высочайшая благодарность «за радушную встречу и порядок, который поддерживался самим населением»34.
По пути из Львова император вместе с Верховным главнокомандующим посетили Самбор, где располагался штаб 8-й армии. При встрече «обожаемого монарха» А. А. Брусилов, очевидно под впечатлением успехов Верховного главнокомандующего во Львове, решил не упустить шанс и также продемонстрировать свои достижения. Подобная манера вообще была свойственна этому очень одаренному и честолюбивому человеку, для реализации поставленных перед собой целей часто бросавшемуся в крайности. В разное время разные люди, начальники и подчиненные А. А. Брусилова, отмечали эту черту его характера, иногда доходившую до полной неразборчивости в средствах.
Генерал М. В. Алексеев еще во время пребывания на Юго-Западном фронте, как, впрочем, и позже, заметил противоречивую природу своего подчиненного: «Пока счастье на нашей стороне, пока оно дарит своею улыбкой, Брусилов смел, а больше самонадеян. Он рвется вперед, не задумываясь над общим положением дел. Он не прочь, в особенности в присутствии постороннего слушателя, пустить пыль в глаза и бросить упрек своему начальству, что он готов и наступать, побеждать, а начальник не дает разрешения и средств. И себе имя составляется, и начальник взят под подозрение, в смысле способностей, порыва вперед. Однажды Николай Иудович Иванов получил такое сведение и запросом поставил Брусилова в довольно неловкое положение, пришлось отречься в том, что такой разговор был»35.
В. Н. фон Дрейер, служивший под командованием А. А. Брусилова, в своих воспоминаниях также дал очень схожую характеристику этому генералу: «Этот жилистый человек, жокейской складки, черствый с подчиненными, был необычайно ласков с начальством и особенно в милости у самого инспектора кавалерии Великого Князя Николая Николаевича. Благодаря Великому Князю он прямо из школы (офицерской кавалерийской. –
Во время встречи в Самборе А. А. Брусилов во всей красоте продемонстрировал практически все перечисленные М. В. Алексеевым и В. Н. фон Дрейером недостатки. Действо происходило в полдень на железнодорожной станции города37. Император принял доклад командующего армией, обнял и трижды поцеловал его. В ответ на это А. А. Брусилов поцеловал руку Николая II. В почетный караул с фронта была вызвана 1-я рота 16-го стрелкового Императора Александра III полка знаменитой 4-й стрелковой «Железной» бригады. Шефом полка являлся сам Николай II, который был рад встрече с «моей чудной ротой»38. А. А. Брусилов «скромно» занял место на правом фланге строя39. Рота была действительно великолепной, незадолго до вызова в Самбор она вела бой с двумя немецкими батальонами. После обхода почетного караула по докладу Николая Николаевича (младшего) вся рота была награждена солдатскими Георгиевскими крестами, а ее командир прапорщик Шульгин сразу получил кресты 1, 2 и 3-й степеней и орден Святой Анны 4-й степени40. Несмотря на столь щедрую и заслуженную награду, подъема духа у солдат не последовало. А. И. Деникин вспоминал: «Государь… отличался застенчивостью и не умел говорить с войсками. Может быть, этим обстоятельством объясняется небольшая его популярность в широких массах. Рота вернулась награжденной, но мало что могла рассказать товарищам. Слова живого не было»41.
После награждения Николай Николаевич, А. А. Брусилов и Н. Н. Янушкевич возглавили церемониальный марш42. На торжественном обеде, во время которого за успехи своей армии и умелую демонстрацию личной лояльности командующий 8-й армией был произведен в генерал-адъютанты, А. А. Брусилов начал горячо «благодарить Его Величество, и вновь он поцеловал руку Царя»43. Как отмечал присутствовавший при этом офицер штаба армии, А. А. Брусилов «был наверху блаженства и поцеловал Ему руку в избытке счастья»44. Получив погоны с вензелями и аксельбанты, командующий армией со слезами на глазах попросил разрешения отлучиться для того, чтобы переодеться. Через несколько минут он вернулся в генерал-адъютантских погонах45. Вслед за этим император и великий князь провели высочайший смотр 3-го Кавказского корпуса генерала В. А. Ирманова. «Надо сказать, – вспоминал А. А. Брусилов, – что царь не умел обращаться с войсками, говорить с ними. Он и тут, как всегда, был в некоторой нерешительности и не находил тех слов, которые могли привлечь к нему души человеческие и поднять дух. Он был снисходителен, старался выполнять свои обязанности верховного вождя армии, но должен признать, что это удавалось ему плохо, несмотря на то что в то время слово «царь» имело еще магическое влияние на солдат»46.
После завершения смотра в Самборе Николай II отправился в Перемышль. Вечером он прибыл в крепость47. Здесь встречу организовывал комендант крепости генерал Л. К. Артамонов. «Всей русской армии, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – хорошо были известны исключительные способности названного генерала «втирать в глаза очки», как у нас говорили»48. 10 (23) апреля он подвел итог первому дню пребывания в крепости: «Итак, я попал в Перемышль, по милости Божией, через месяц и два дня после его падения. Масса сильных впечатлений»49. Император и великий князь посетили ряд фортов, взорванные перед капитуляцией склады: демонстрировались трофеи, произносились речи и прочее. На Николая II встреча произвела благоприятное впечатление, и на следующий день осмотр фортов и трофеев продолжился.
«Картина грандиозных полуразрушенных фортов, глыбы вывороченного камня и железобетона, – вспоминал А. И. Спиридович, – сотни громадных крепостных австрийских орудий, снятых с мест и уложенных, как покойники, рядами на земле – все это производило огромное впечатление»50. Завершив эту часть визита, Николай II отправился во Львов на автомобиле и в тот же день на поезде по планируемому ранее маршруту
Одесса – Севастополь – Тверь – Царское Село. «Впечатление от поездки в Галицию было чудное, – вспоминал В. Ф. Джунковский. – Государь был бодр и остался всем доволен. Верховный главнокомандующий тоже. Осталось впечатление, что Галиция закреплена за нами навсегда, никто не допускал мысли, что мы все это отдадим так скоро»51.
12 (25) апреля, находясь на станции Броды, Николай II подписал высочайший рескрипт на имя Николая Николаевича: «Ныне лично посетив освобожденную от австро-венгерского владычества Галичину и убедившись в блестящем порядке и заботливости, положенных в основании управления завоеванного Нами края, Я, глубоко ценя Вашу деятельность, а равно крупные заслуги Ваши перед Престолом и Россией и желая явить Вам новое доказательство душевной Моей признательности, жалую при сем и препровождаю Георгиевскую саблю, бриллиантами украшенную, с надписью «За освобождение Червонной Руси»52. Текст рескрипта завершался словами: «Пребываю к Вам навсегда и неизменно благосклонный». Главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта также не был забыт: генерал Иванов получил высочайший рескрипт и бриллианты к имевшемуся у него ордену Святого Александра Невского53.
Главковерх торжествовал. «Все было для всех неожиданно, – заявил он великому князю Андрею Владимировичу 18 апреля (1 мая) 1915 г. – Никто до последней минуты не знал. Это всегда все портит. Генерал-губернатор Бобринский был у меня за несколько дней, и я ему ничего не сказал, а за сутки телеграфировал, что Государь будет у него. Все путешествие прошло очень гладко. Государь остался доволен всем. Все вышло так удачно»54. В действиях Николая Николаевича не было ничего необычного, успехи на фронте он приписывал исключительно себе, поражения – тем, кого он считал своими противниками. Трудно удержаться от мысли о том, что эта операция Верховного главнокомандующего на «домашнем фронте» была подготовлена лучше, чем иные наступления на врага внешнего. Не чурался великий князь и других форм околоправительственной интриги. Поездка императора в Галицию была только одной из страниц этой борьбы. Главнокомандующий лично сопровождал монарха, а по возвращении последнего в Барановичи (это произошло накануне дня рождения Николая II, 5 (18) мая 1915 г.) началось наступление Николая Николаевича на его противников в правительстве. Оно совпало с событиями в Галиции, откуда только что вернулся император.
Горлицкий прорыв и начало Великого отступления русской армии
После Перемышля немцы считали, что союзная Австро-Венгрия находится в кризисном состоянии, ряд ее армий на Восточном фронте, по мнению Большого Генерального штаба, доживал свои последние дни. Русское вторжение на Венгерскую равнину могло привести к распаду этой страны, а следовательно, ее необходимо было спасать1. Сделать это, по мнению Э. фон
Фалькенгайна, необходимо было до того, как в войну вступит Италия. Попытки немцев убедить Вену уступить что-либо из пограничных территорий итальянцам не увенчались успехом, и после этого переход бывшего союзника на сторону Антанты уже не вызывал в Берлине сомнений. В связи с этим германское Верховное командование отказалось от своих первоначальных планов в пользу пассивной обороны в Карпатах с целью сэкономить силы для нанесения удара по Сербии. Центр тяжести переносился на русский фронт2.
Положение австро-венгерской армии было чрезвычайно тяжелым, но и русские войска также находились далеко не в блестящем состоянии. Они понесли большие потери, в результате которых сил армейского корпуса едва хватало для прикрытия фронта длиной в 30 км. Снарядный запас составлял только 200 выстрелов на орудие. Сильных резервов за тонкой линией русской обороны не было. Усугубляло положение и то, что части, привыкшие к победам, без особого внимания относились к укреплению собственных позиций, смотря, например, на колючую проволоку как на препятствие для своего будущего наступления, а не как на способ обороны. Сказывались и местные условия. Окопы в районе Горлице, на участке будущего прорыва, были отрыты «для стрельбы стоя со дна окопа». Углубить их не было возможности из-за высокого уровня грунтовых вод и мягкого лессового грунта.
Саперам приходилось постоянно вести борьбу с оползанием окопов во время весенних дождей. Естественно, при таких условиях не могло быть и речи о создании надежных укрытий от артиллерийского огня. Русское Верховное командование, кроме того, не имело достоверной информации о том, куда перебрасываются немецкие дивизии с того же Северо-Западного фронта. До начала своего наступления противник предпочитал держать их в ближайшем тылу3.
На участке будущего прорыва находился вытянутый на 30 км русский 10-й корпус, лишенный резервов и тяжелой артиллерии. Русская военная разведка упустила сосредоточение германо-австрийского кулака. Правда, со второй половины февраля штаб 3-й армии генерала Р. Д. Радко-Дмитриева информировал Н. И. Иванова и его нового начальника штаба В. М. Драгомирова о сосредоточении противником тяжелой артиллерии на участке фронта 3-й армии, но к этой информации не прислушались. А. А. Брусилов перед встречей с Верховным главнокомандующим и императором в Самборе получил письмо от Р. Д. Радко-Дмитриева, который просил обратить внимание командования на угрожающее положение на участке его армии. А. А. Брусилов отказался, сославшись на плохие отношения с Н. И. Ивановым, и посоветовал обратиться к генералу Ю. Н. Данилову4.
В это время Ставка продолжала надеяться на возможность продолжения Карпатской операции. Сам Николай Николаевич (младший) в апреле 1915 г. более всего был занят организацией поездки императора в Галицию. Тем не менее опасения за растянутый почти на 600 км Юго-Западный фронт и надежда на то, что в ближайшее время ему все же удастся продолжить наступление в Венгрию, привели к переброске сюда 3-го Кавказского корпуса. Генерал Н. И. Иванов расположил его в тылу 9-й армии, очевидно, надеясь использовать этот резерв для возобновления боев в Карпатах5. Расчет австро-германского командования строился именно на предположении о том, что русские войска будут и дальше втягиваться в горы.
Общий план германо-австрийского контрнаступления первоначально был предложен Ф. Конрадом фон Гётцендорфом. В начале апреля 1915 г., после непродолжительного обсуждения, для прорыва был выбран участок между Верхней Вислой и подножием Бескид, в районе Горлице – Тарнов6. Удар должен был отсечь армии Юго-Западного фронта, пытавшиеся прорваться на Венгерскую равнину7. План был хорош. Чем глубже русские войска погружались в Карпаты, тем опаснее для них становилась угроза окружения, избежать которой в случае прорыва они могли только путем спешного отхода с занятых с таким трудом позиций. 12 апреля план прорыва 11-й германской армии был представлен Вильгельму II. В тот же день кайзер утвердил его, а 13 апреля Э. фон Фалькенгайн известил об общем замысле предстоящей операции Ф. Конрада фон Гётцендорфа и пригласил его приехать в Берлин для более детальной проработки плана8. Для своего наступления немцы, по свидетельству Э. фон Фалькенгайна, выбрали именно тот момент, когда русские войска были уже расстроены9.
Уже вечером 13 апреля последовало согласие австрийской стороны. «Предложенная вашим сиятельством операция, – писал Ф. Конрад фон Гётцендорф, – соответствует моим давнишним желаниям, не осуществившимся за недостатком сил. Необходимо введение возможно более крупных сил, чтобы обеспечить успех»10. 14 апреля начальники австрийского и германского Генеральных штабов встретились и после непродолжительного совещания пришли к полному согласию. Первоначальной задачей наступления было признано вытеснение наших войск из Западной Галиции и снятие угрозы Венгрии11. «Планы начальника австро-венгерского Генерального штаба генерала Гётцендорфа, – вспоминал М. Гофман, – поскольку мне с ними приходилось иметь дело, были все хороши, чего отнюдь нельзя сказать о планах нашего Верховного командования; несчастье этого гениального человека состояло в том, что у него не было аппарата для осуществления его планов»12. И вот теперь у него появился такой аппарат. В обстановке совершенной секретности была собрана 11-я армия, в которую вошли лучшие соединения германской армии: Гвардейский, 10-й армейский, 41-й резервный и Сводный корпуса13.
Обстановка на англо-французском фронте позволяла германскому командованию пойти на такой шаг. Попытки союзников в очередной раз перейти в наступление под Ипром были пресечены немецким контрударом, когда впервые на Западном фронте была проведена газобаллонная атака. Выступ в районе этого города имел принципиальное значение как для англичан и французов, так и для немцев. Его ликвидация могла выровнять для последних неудачное положение, сложившееся в результате «бега к морю», и поставить под угрозу порты на побережье, через которые шло снабжение английской армии и остатков бельгийских войск. Кроме того, возросшая германская активность на Западном фронте имела еще одну цель – замаскировать готовящийся по России удар. В начале апреля немцы во Франции усиленно распространяли слухи о том, что войска П. фон Гинденбурга перебрасываются на Западный фронт с востока.
Одновременно для того, чтобы скрыть свои намерения и доказать моральное право на использование запрещенного оружия в Европе, 14 апреля в германском официальном коммюнике было заявлено об использовании французами под Верденом снарядов с удушающим газом14. Интересно, что для первой газовой атаки под Варшавой немцы не сочли необходимым прибегнуть и к такого рода оправданию. Следует отметить, что даже этот случай не изменил позиции русского Верховного главнокомандующего по вопросу о допустимости газовой войны: он был категорически против использования отравляющих веществ и изменил свою точку зрения на них только после того, что случилось под Ипром15. 22 апреля 1915 г. немецкое командование организовало масштабную газовую атаку под Ипром. За пять минут на участке фронта длиной 4 мили (около 6 км) из 4 тыс. баллонов было выпущено 168 тонн хлорина. Эффект был потрясающим. «Сотни людей, – писал командующий Британским экспедиционным корпусом фельдмаршал
Дж. Френч военному министру Г Китченеру, – оказались в коматозном или предсмертном состоянии»16.
Были отравлены 15 тыс. человек, из которых 5 тыс. умерли. Причем оборонявшиеся союзники, вопреки всем закономерностям этой войны, в этих боях потеряли значительно больше людей, чем атаковавшая их 4-я германская армия. Только у англичан потери составили 59 тыс. человек, в два раза больше немецких. Две французские дивизии – марокканская и территориальная, одна британская и одна канадская во время атаки бежали с линии фронта. Немцы атаковали в респираторах и в первые часы атаки захватили около 2 тыс. пленных и 51 орудие17. В какой-то момент между немецкими войсками и Ипром оставалось чуть более 3 км открытого пространства, в то время как резерв англо-французского командования состоял всего из четырех батальонов18. Несмотря на эти блестящие результаты, немцы не смогли использовать их с полной силой и ликвидировать ипрский выступ. Повторение газовых атак с 23 апреля не привело к желаемому результату.
Безусловно, одной из причин этого было отсутствие у германской стороны стратегического резерва, отправленного на Дунаец. 11-я армия создавалась, когда фронт практически перестал двигаться, половина ее корпусов была составлена из дивизий, сформированных в марте – апреле 1915 г. за счет изъятия четвертых полков из состава дивизий Западного фронта. Войска и командование имели значительный опыт ведения боевых действий в условиях окопной войны19. К началу мая «вторая битва под Ипром» стала затихать. Подготовка перехода в контрнаступление заняла у германского командования шесть недель после падения Перемышля20. Перевозка германских корпусов 11-й армии с Западного фронта началась 17 апреля, в 20-х числах апреля они начали прибывать на Восточный фронт, а 25–28 апреля сменили на позициях австро-венгерские части. Германские части прибывали вместе со своей артиллерией21.
Для обеспечения секретности перевозок немецким командованием был разработан план операции «Клаузевиц». В соответствии с ним имитировалась переброска частей в Восточную Пруссию (куда прибывали лишь головные части идущих на русский фронт эшелонов – ландвер и ландштурм) и на Западный фронт (здесь движение концентрировалось по двум железнодорожным линиям, создавалась иллюзия перегрузки, эшелоны шли в прямой видимости друг друга и т. п.)22. Каждому корпусу при перевозке выделялось по одной транспортной линии в соответствии с пропускной способностью австрийских железных дорог – 20 поездов в сутки23. При размещении прибывших в Галицию частей австро-германское командование стремилось соблюдать максимально высокий режим секретности: из района будущей атаки были выселены местные жители, немецкие рекогносцировочные партии переодевались в австрийскую форму24.
Не будет преувеличением утверждение, что для прорыва германское командование выделило свои лучшие части под лучшим командованием: 22 апреля в штаб армии прибыл ее новый командующий Август фон Макензен25. Э. Людендорф вспоминал: «Генерал фон Макензен был назначен командующим новой 11-й армией, которая состояла главным образом из войск, переброшенных с запада. В начале мая он должен был нанести фланговый удар в Западной Галиции и разбить русских, которые, не считаясь с потерями, вели наступление в Карпатах. Макензен был утонченный человек, но в то же время блестящий солдат, и его подвиги навеки останутся в истории. Начальником его штаба был назначен полковник фон Сект, который до сего времени состоял начальником штаба фон Лохова. Благодаря остроте мысли и ясному чувству меры он представлял одну из наиболее выдающихся личностей этой войны»26.
В помощь 11-й армии выделялся австро-венгерский 6-й корпус под командованием генерала Артура Арца фон Штрауссенберга, в состав которого входили весьма боеспособные части: галицийская 12-я и 39-я венгерская пехотные и 11-я кавалерийская дивизии. Таким образом, и австрийская сторона выделила для наступления лучшие части. Поляки и венгры охотно сражались с русскими войсками. Тем не менее австро-венгерский корпус был помещен германским командованием между Гвардейским и Баварским корпусами – первый являлся элитой прусской пехоты, второй отличился еще в начале войны взятием Льежа27. Войска 11-й армии активно практиковались в тылу над приемами преодоления русской обороны, ее штабы завершали подготовку к прорыву.
«С русской стороны положение было иное, – вспоминал участник этих событий. – Центр и правый фланг 3-й армии составляли пассивный участок Юго-Западного фронта с задачей прикрыть наступление в Венгрию со стороны Н. Сандец. Войска 3-й армии проделали весь галицийский поход и никакой особой подготовки к противодействию прорыву не имели. Еще менее подготовлены были штаб и командование. Незначительное количество артиллерии, испытывавшей к тому же острый недостаток в снарядах, хронический некомплект пехотного вооружения и бестолковое руководство в значительной степени облегчали германцам разрешение их задачи. Однако исключительная стойкость русской пехоты, бессмысленно растрачиваемой командованием, потребовала больших усилий и крупных жертв от германских войск»28.
Вплоть до 14 (27) апреля русское командование имело смутные представления о том, что творится за линией вражеских окопов. Очевидно было одно – идет смена австрийских частей, но кем и в каких размерах, оставалось неясным. Штаб 10-го корпуса требовал от командира 31-й пехотной дивизии генерал-лейтенанта П. А. Кузнецова активизировать действия своих разведывательных партий. Поиск оказался безрезультатным, так как противник резко усилил охранение29. Тем не менее, несмотря на всю секретность, русские войска и командование армии почувствовали приближение атаки противника: он постепенно активизировал свои действия, проводил ночные атаки и прочее30. Появились и немецкие пленные из частей, переброшенных из-под Ипра31. На присутствие германцев и подготовку прорыва указывали и другие признаки.
«В течение недель… велась редкая, но систематическая артиллерийская пристрелка по нашим позициям и тылам, – вспоминал генерал Б. В. Геруа. – Появились новые виды снарядов – шрапнель с двойным разрывом, более мощные гранаты. Летали чаще аэропланы, как бы разглядывая сверху наше расположение и делая съемки вдоль и поперек укрепленной полосы. Никто им не мешал: своя авиация почти отсутствовала, противоаэропланных батарей не существовало. И лишь пехотные солдаты развлекались, стреляя в небо из ружей и извещая беспорядочной трескотней выстрелов о появлении над головами неприятельских летчиков. Наконец, противник производил усиленные разведки нашей передовой линии. Захваченные нами пленные принадлежали иногда к новым частям, появившимся перед фронтом корпуса. Некоторые из более разговорчивых пленных показывали, что прибыли сильные подкрепления, артиллерия и, главное, германцы, которых до того не было на этом участке фронта»32.
25 апреля штаб 11-й армии приказал войскам начать занимать исходное положение, а на следующий день было произведено распределение артиллерии. 29 апреля А. фон Макензен издал приказ о начале прорыва всеми корпусами 1 мая 1915 г.33 16 (29) апреля в 00 часов 15 минут штаб Юго-Западного фронта получил сообщение о том, что на участке Севского полка начали появляться местные жители, которых германцы выгоняли перед наступлением, – поскольку оно было близко, необходимость строгого соблюдения секретности отпала. В три часа ночи немецкий батальон действительно атаковал позиции севцев, но был отбит34. Доклады в штаб армии и фронта ничего не меняли: перед войсками по-прежнему ставилась одна и та же задача – пассивная оборона без подкреплений. Между тем русские части были растянуты буквально в ниточку, 10-й корпус занимал 50 верст, в среднем на один батальон приходилось по одной версте фронта, без резервов, без корпусной артиллерии, без запаса снарядов35.
«Дух войск бодрый, – информировал 17 (30) апреля штаб фронта инспектировавший позиции под Горлице офицер. – В ожидании атаки люди спокойно продолжали свою работу по укреплению позиции. Появление германцев, как и следовало ожидать, оказало на людей известное действие. «Белый с красным дым разрывов лучше белого германского», – говорили солдаты. Германцы сразу заставили их быть более осторожными и бдительными как в окопах, так и в сторожевой службе, благодаря своей активности»36. 1–6 мая произошел германо-австрийский прорыв под Горлице – Тарновом. Подполковник Г Брухмюллер организовал невиданный на Восточном фронте артиллерийский удар. В течение первых четырех часов обстрела 610 германских орудий выпустили около 700 тыс. снарядов, в том числе и химических37. На участке прорыва противник создал огромное преимущество в силах: Сводному, Гвардейскому, 41-му и 10-му германским, 6-му австрийскому корпусам (126 тыс. человек) противостояли 70, 31, 61 и 9-я пехотные дивизии, резервом которых служили 7-я кавалерийская и не в полном составе 63-я пехотная дивизии (всего 60 тыс. человек)38.
Наступление Сводного корпуса (18 батальонов) поддерживали 60 легких и 56 тяжелых орудий, 41-го (18 батальонов) – 96 легких и 32 тяжелых орудия, 6-го австрийского (28 батальонов) – 100 легких и 32 тяжелых орудия, Гвардейского (24 батальона) – 96 легких и 24 тяжелых орудия. Всего в 11-й армии было 352 полевых и 144 тяжелых орудия, в 4-й австро-венгерской армии – 350 легких и 103 тяжелых орудия. Кроме того, в 10-м корпусе имелось 96 легких и 12 тяжелых орудий, в 11-й венгерской кавалерийской дивизии – 18 легких орудий39. В результате плотность на один километр фронта составляла у наступающей германо-австрийской группировки – 3600 человек, 17,6 орудия, 7,4 пулемета, 2,7 миномета; у оборонявшихся – 1714 человек, 4,1 орудия, 2,9 пулемета и ни одного миномета40. Но цифры не дают полного представления о преимуществе, созданном немцами, которое было не только количественным и материальным.
Грохот артиллерии вскоре после начала обстрела перерос в сплошной гул. В подготовке прорыва принимали участие 210-мм крупповские и 305-мм шкодовские гаубицы. Взрывы их снарядов подымали землю на десятки метров41. «Этот гром, этот вулкан огня, – вспоминал один из австрийских генералов, – были чем-то абсолютно новым для нас, австрийцев, с нашей слабой артиллерией и ограниченным запасом боеприпасов»42. Тем более в новинку этот обстрел был для тех, на кого он направлялся. Психологический эффект оказался весьма велик, врач тылового госпиталя вспоминал: «Жалкой детской хлопушкой кажется наша артиллерийская пальба рядом со зловещим грохотом этих потрясающих взрывов. Снаряды летят по воздуху с таким страшным гудением и рвутся с такой ужасной силой, что об их направлении можно судить по звуку. Временами треск разорвавшегося снаряда напоминает грохот падающих домов»43. Английский корреспондент Б. Пейрс, оказавшийся свидетелем обстрела, писал: «Вся местность была покрыта разрывами снарядов, которые сносили окопы и людей»44.
Немецкая пехота наблюдала за бомбардировкой, стоя на брустверах своих окопов. «Артиллерия противника не смогла организовать какой-либо отпор, – сообщал германский отчет об операции. – Несколько батарей, которые предприняли такую попытку, немедленно были принуждены к молчанию подавляющим огнем»45. Против 140 тяжелых германских и австро-венгерских орудий у русской армии было на этом участке фронта только шесть из 105 имеющихся. Дневной расход боеприпасов на гаубичную батарею в 3-й армии был установлен в 10 выстрелов46. Каждая батарея немецкой полевой артиллерии перед наступлением получила на позиции по 1200 снарядов, тяжелой – 600 снарядов, а сверхтяжелой – 500 снарядов47. Кроме того, специально для разрушения окопов наступавшие использовали 70 мощных минометов48. Каждый неприятельский корпус получил по два легких, одному среднему и одному тяжелому минометному отделению (последнего не хватило только для 6-го австрийского)49.
Если австро-германское наступление и ожидалось, то масштабы артиллерийской подготовки к нему были абсолютно неожиданны. «В непрестанной долбежке наших позиций, – вспоминал начальник штаба 31-й пехотной дивизии, – принимали участие, кроме обыкновенных полевых орудий калибров 3 и 4,5 дм, гаубицы и мортиры в 6, 8 и 9 дм. Наша жалкая числом и мощностью артиллерия, несмотря на ее героические усилия, была беспомощна против этой лавины стали, чугуна и свинца. На фронте 31-й дивизии удалось взять в плен германского офицера и найти на нем карту с нанесенными германо-австрийскими батареями. Будучи эшелонированы по дальности и калибрам, они стояли в несколько рядов, точно в колонне»50. Эта колонна активно использовала и новые приемы артиллерийской борьбы. Сам Г Брухмюллер отмечал: «Огневой вал сначала был использован на Восточном фронте при атаке мелких войсковых соединений, а затем и в крупных операциях. Уже при прорывах в 1915 году… пехота продвигалась вслед за огневым валом»51.
Однако даже при таком ошеломляющем, не поддающемся математическому учету превосходстве в материальных средствах немцам не удалось сразу же прорвать русский фронт. Ставка поначалу не осознала масштабов случившегося. «В районе Тарнова и южнее артиллерийский огонь достиг большой силы, – гласило ее сообщение от 19 апреля (2 мая), – и отдельные бои ведутся со значительным напряжением»52. Когда после окончания артиллерийского обстрела баварская пехота двинулась в атаку на то, что осталось от русских позиций, она была отбита ружейно-пулеметным огнем с большими потерями53. 11-я баварская дивизия так и не смогла выполнить поставленную перед ней задачу54. Та же картина повторилась на фронте почти всех атакующих корпусов, и пехота противника вынуждена была откатиться назад. Вновь в дело вступила артиллерия55. Все началось заново. К полудню от русских позиций не осталось практически ничего, но пехота продолжала держаться56.
«Тот, кто в Великую войну сражался против русских, – писал майор Курт Гессе, – сохранит навсегда в своей душе глубокое уважение к этому противнику. Без тех технических средств, какие мы имели в своем распоряжении, лишь слабо поддерживаемые артиллерией, должны были сыны сибирских степей неделями и месяцами выдерживать с нами борьбу. Истекая кровью, они мужественно выполняли свой долг, не чувствуя, как и мы, ненависти к своему противнику»57. Только к концу первого дня наступления с большими потерями немцы овладели первой линией окопов, причем на ряде участков русские войска переходили в контратаки58. Отход произошел организованно, войска не оставили ни одного орудия. Между тем в сумерках отходили остатки частей, существовавших еще при рассвете, отходили, преследуемые авиацией противника.
Штаб 3-й армии получил информацию о том, что атаки противника были отбиты, но при этом подчеркивалась серьезность положения. 19 апреля (2 мая) Р. Д. Радко-Дмитриев известил командира 10-го армейского корпуса генерал-лейтенанта Н. И. Протопопова об отправлении подкреплений, в том числе и 3-го Кавказского корпуса, и потребовал одного – держать фронт до их подхода любой ценой: «Ваши позиции слишком прочны, вам даны достаточные резервы, у противника против вас не может быть более
2– 3 дивизий»59. В 16 часов 10 минут, то есть через три часа после приказа командующего армией, Н. И. Протопопов приказал 31-й дивизии отходить на вторую позицию. Ближе к полуночи 19 апреля (2 мая) Р. Д. Радко-Дмитриев начал осознавать масштабы происходящего, как и то, что 10-й корпус не продержится до подхода 3-го Кавказского.
Он сообщил о своем видении ситуации генералу Н. И. Иванову: «В общем, положение дел представляется мне в следующем виде. Германцы подвезли к линии Балница, Горлице, Ценжковице не менее двух корпусов, сюда же перевезены с Карпат и, вероятно, с Буковины и с левого берега Вислы
3– 4 австрийские дивизии, а может быть, и больше. Эти новые подкрепления в связи с имевшимися на Бяле и Дунайце значительными силами образовали сильную армию, которая и добивается отбросить нас к Сану и тем устранить угрозу Венгрии со стороны Дуклы и Мезолаборча. Мне представляется, что неприятель сильно ослабился на фронте 4-й и 5-й наших армий, а может быть, и в районе Мариамполь, Августов, Ломжа. Не будет ли признано возможным при этих условиях оказать нам более солидную поддержку, которая, по моему мнению, может быть непосредственной – переброской еще одного корпуса из Буковины или из-за Вислы в район Дембица, Ясло или же косвенной – решительным переходом в наступление 4-й армии вдоль левого берега Вислы и переправой через эту реку где-нибудь между устьями Ниды и Раба. Считаю долгом донести, что войска X корпуса дрались доблестно, о чем свидетельствуют их огромные потери, но невозможность противодействовать губительному ураганному артиллерийскому огню противника сломила их силу сопротивления»60.
Германский историк и участник этих событий отмечал: «В результате боев 2 мая: ценою пятерного превосходства в пехоте, еще большего превосходства в артиллерии, ценою громадных потерь, ценою целого дня боя пяти корпусов безусловно высокого качества удалось овладеть только первой линией русских позиций с продвижением на глубину в 3–5 км. Русский 10-й корпус, оборонявшийся против всех пяти германских корпусов, не был еще разбит… Он сильно пострадал, понеся большие потери, но все же на второй линии позиции готовился к боям следующего дня. Прорыв был только начат. Поскольку он не был распространен безостановочно на вторую линию позиций, командование 11-й германской армии не вправе было ожидать легких условий наступления на следующий день. Между тем Макензен рассуждал иначе. Все командиры корпусов донесли, что бой 2 мая закончен преследованием бегущего противника. Однако командарм не учел, что нигде это преследование не было доведено до конца и поэтому потеряло всякую ценность. Русским была предоставлена ночь, в течение которой их никто не трогал»61.
Ставка пока еще не беспокоилась. Ее официальное сообщение от 20 апреля (3 мая) гласило: «В Галиции сражение между Вислой и Карпатами развивается с прежним упорством. Германцы ввели в боевую линию новые значительные силы, поддержанные весьма многочисленной артиллерией. Неприятель при повторных массовых атаках понес огромные потери. Некоторые наши части после упорных боев отошли на вторую линию укреплений»62. Войска 10-го корпуса действительно еще продолжали держаться на второй линии обороны. Проблема заключалась в том, что она была весьма слабо подготовлена для решения столь сложной задачи. Но даже в этих условиях надлом у оборонявшихся еще не наступил. Уже 3 мая для овладения второй линией окопов А. фон Макензену пришлось ввести в бой свой единственный резерв – 10-й корпус. К вечеру 3 мая окопы были захвачены, а 4 и 5 мая фронт фактически прорван. К вечеру последнего дня немцам удалось выйти на рубеж реки Вислока. Переправлявшиеся через реку русские войска бомбила германская авиация63.
До 3 мая Николай Николаевич ожидал, что положение будет восстановлено, и рассчитывал решить дело переброской одного корпуса – 3-го Кавказского. Сообщая об этом генералу Р. Д. Радко-Дмитриеву, он ставил перед ним задачу «энергичного восстановления положения». Никаких выводов относительно находившихся в Карпатах и за ними войскам еще не было сделано. Командующий 3-й армией заверял Верховного главнокомандующего, что его войска сделают все возможное для выхода с честью из создавшегося «крайне тяжелого положения»64. Однако в тот же день, 20 апреля (3 мая), мнение великого князя начало меняться. В этот день он обратился к Н. И. Иванову: «При положении, занятом 9-й армией, и соотношении сил с противостоящим ей противником, безусловно складывающимся в нашу пользу, я признаю вполне возможным и уместным переброску XXIII корпуса в район действий 3-й армии. В том маловероятном случае, если бы 9-я армия оказалась без этого корпуса в трудном положении, я в виде крайней меры мог бы усилить ее частью десантного корпуса, сосредоточенного в Одессе и Севастополе (речь идет о 5-м Кавказском корпусе. –
Главнокомандующий Юго-Западным фронтом, который в это время продолжал готовиться к наступлению в Заднестровье, предложил собственное решение проблемы за счет Северо-Западного фронта. Н. И. Иванов не хотел ослаблять 9-ю армию переброской 23-го корпуса, тем более что, по его расчетам, она могла занять не менее двух недель. Что касается 5-го Кавказского корпуса, то главнокомандующий Юго-Западным фронтом готов был уступить его соседу66. Между тем потери 3-й армии были чрезвычайно тяжелыми, для примера можно назвать части, по которым пришелся этот удар: 10-й корпус, в двух дивизиях которого к 19 мая осталось соответственно 1 тыс. и 900 человек, и 12-я сибирская дивизия – 2 тыс. человек. Германская армия наступала со средним темпом 10 км в сутки67. Из официального сообщения Ставки от 23 апреля (6 мая) уже можно было сделать вывод о том, что происходит на фронте: «В Галиции сражение между Вислой и Карпатами продолжалось до 22 апреля с большим упорством. Под прикрытием сильного артиллерийского огня неприятель продолжал накапливаться на правом берегу Дунайца… Вследствие превосходства неприятеля в огне тяжелой артиллерии наши войска несут значительные потери. Однако и неприятель при своих атаках жестоко страдает от нашего шрапнельного и ружейного огня»68.
Утром 24 апреля (7 мая) командир 61-й пехотной дивизии генерал-майор П. Н. Симанский отчитался о результатах трехдневных боев: «Осталось примерно в Седлецком полку 5 офицеров и 150 нижних чинов, в Луковском полку – 6 офицеров и 160 нижних чинов, в Холмском полку – 5 офицеров и 200 нижних чинов, в Ставучанском полку – 1760 нижних чинов и в Дунайском полку – 4 офицера и 120 нижних чинов. В число офицеров входит и командир полка. Люди три дня не ели (говорю о 61-й дивизии, которая три дня дралась) и переутомлены до того, что почти засыпают на ходу. Если бы 52-я пехотная дивизия подошла раньше, все же весь отряд сумел бы удержаться. Пленных взято 4 офицера и 580 нижних чинов. Потери неизвестны. Против нас дрались 56, 57, 3, 100, 11-й гонведные, 20-й и 28-й ландштурменные полки. Свидетельствую о безусловной доблести войск, три дня дравшихся под огнем тяжелой артиллерии противника, наносящей громадные потери и тяжелые раны. 61-я дивизия свято исполнила приказ командующего армией: от нее имеются ныне лишь жалкие остатки, она умерла на позиции»69.
3-я армия начала отступление, которое поначалу приняло беспорядочный характер. Большие потери сказывались на настроении отступавших: «Тяжелое уныние закралось в душу солдата. Не страх, а печальное раздумье. Аэропланы, осадные орудия, немецкие хитрости и глупая бестолочь начальства поразили армию мертвящей апатией. Конечно, всех больше задергана пехота»70. В первые дни прорыва связь штаба армии с корпусами была потеряна, а вместе с ней генерал Р. Д. Радко-Дмитриев потерял контроль над подчиненными ему войсками71. Переподчинение 3-го Кавказского корпуса отступавшей армии не могло уже поправить положения, тем более что его части, перебрасывавшиеся по железной дороге, вводились в бой по частям. Естественно, удержать позиции по Вислоке 3-й корпус не смог.
Тем временем Ставка и штаб Юго-Западного фронта требовали от 3-й армии не отступать ни на шаг. Но и этого было мало: несмотря на тяжелейшее положение 3-й армии, от нее требовали перейти в контрнаступление72. Более того, Ставка уже начала сообщать о том, что оно началось: «Между Вислой и Карпатами упорное сражение продолжается. 23 апреля атаки неприятеля, сохраняющие характер лобовых ударов, почти на всем фронте сражения не имели успеха. Неприятель, потери которого огромны, обнаруживает некоторые признаки утомления. Наши контратаки участились»73. Большинство мемуаристов и исследователей подвергают эти решения критике. Однако у командования Юго-Западного фронта в сложившейся ситуации не оставалось выбора – необходимо было выиграть время.
К 11 мая 1915 г. 3-я армия была разбита, некоторые из шести ее корпусов, даже усиленные ранее дополнительными дивизиями, не превышали 10 тыс. человек, а численность одного 24-го корпуса, даже вместе с 12-й Сибирской дивизией, была не более 5 тыс. человек. Части при отступлении перемешались, оно стало хаотичным. Показателем этого может служить простой факт: только за преследование одним корпусом армии эрцгерцога Иосифа-Фердинанда были взяты пленные из 51 (!) русского полка74. Всего же, по германским данным, со 2 по 12 мая 1915 г. союзники захватили в плен 140 тыс. русских солдат, 100 орудий и 300 пулеметов. Прорыв, который в первый день равнялся 40 км в ширину и нескольким в глубину, достиг 300 км75. Обороняться 3-я армия уже могла.
Это было естественным следствием решения штаба фронта о подготовке вторжения в Венгрию, в результате которого пехотные дивизии оказались втянуты в Карпаты без достаточного прикрытия фланга. Осознание масштаба произошедшего пришло не сразу. 24 апреля (7 мая) 1915 г. прошло совещание главнокомандующих фронтами с Верховным главнокомандующим и его штабом в Холме. «Удар, нанесенный нам на Дунайце, очень силен, – подводил его итоги в письме к С. Д. Сазонову князь И. А. Кудашев, – но это не то, что Сольдау или разгром X армии. Немцы и австрийцы сосредоточились с большими силами, и под их напором пришлось отступить. Потери наши очень велики, но велики и потери немцев»76. Первым и, надо признаться, верным выводом, который сделала Ставка, было решение приостановить наступление в Карпатах.
Впрочем, Ю. Н. Данилов был уверен, что положение вскоре станет «вполне прочным». «В общем, – заключал директор дипломатической канцелярии при глаковерхе, – настроение в Ставке не такое подавленное, как я видел после прежних наших неудач»77. М. В. Алексеев видел обстановку по-другому. 30 апреля (13 мая) 1915 г. он писал сыну: «У Иванова в сотрудничестве с Драгомировым дела не пошли. Кто виноват – судить не мне и не теперь, но в армии Радка Дмитириева (так в письме. –
Германо-австрийское наступление грозило отрезать русские войска в Карпатах, их положение могло перерасти в угрожающее. К счастью, немецкое командование столкнулось со сложностями, воспитанными многолетним преклонением перед идеей Канн. Войска и командиры прежде всего стремились сомкнуть фланги, а не энергично преследовать отступавшие русские армии79. Тем не менее парировать австро-германский удар фланговым движением из Карпат было невозможно, командование 3-й армии вынуждено было вводить прибывавшие резервы во фронтальные контратаки, которые не ликвидировали прорыва, хотя несколько приостановили его80.
Армиям Юго-Западного фронта приходилось спешно оставлять с таким трудом захваченные позиции. Части 8-й армии выводились из Карпат ускоренными маршами. При отступлении с этих позиций в некоторых частях оставалось по пять патронов на винтовку и по два снаряда на орудие81. Отступать приходилось под ударами противника. Условия горной войны благоприятствовали фланговым обходам. 23–24 апреля (6–7 мая) 1915 г. 48-я стрелковая дивизия генерала Л. Г Корнилова оказалась в окружении на Дуклинском перевале. Ее командир лично возглавил прорыв, а затем и арьергард отходившей дивизии. Получив ранение в руку, он не сумел догнать отступавших и через несколько дней с горстью солдат был захвачен австрийцами82.
Ставка сообщила о случившемся 25 апреля (8 мая): «При нашем отходе на дуклинском направлении большие силы неприятельской армии заняли путь отступления 48-й дивизии и окружили ее со всех сторон, но дивизия эта, руководимая своим доблестным начальником генералом Корниловым, проявила в полной мере свои славные боевые качества и, пробившись с большими потерями по трупам заградившего ей дорогу неприятеля, 24 апреля присоединилась к родному корпусу»83. Значительная часть одной из лучших дивизий 8-й армии была уничтожена, ее командир попал в плен, что было признано Ставкой 5 (18) мая 1915 г.84 В своих воспоминаниях А. А. Брусилов приписал это поражение невыполнению Л. Г. Корниловым приказа об отступлении85. Как мне представляется, эта версия, весьма популярная в советской историографии, как минимум, недостаточно подтверждена и, уж во всяком случае, не учитывает реальной обстановки на фронте86. Почему А. А. Брусилов дал такую версию трагедии 48-й дивизии, остается только догадываться.
Русские войска быстро отходили с гор на равнину. Условия отступления иногда были фантастически тяжелыми. Перед уходом из Самбора А. А. Брусилов отдал распоряжение поджечь все нефтяные вышки в районе Дорогобыча. «В это время весь Дорогобыч пылал, – вспоминал офицер штаба 8-й армии, – а все небо чернело от копоти, поднимавшейся от горящих вышек»87. Отходя из района подожженных нефтяных промыслов, войска попадали под «нефтяные» черные дожди, делавшие дороги еще менее проходимыми88. В результате нефтедобыча здесь была остановлена почти на два года89. Первоначально Юго-Западный фронт предполагали отвести за Сан и Днестр, однако удержаться на этом рубеже ослабленным предыдущими боями войскам не удалось.
С трех сторон к Перемышлю – важнейшей коммуникационной точке в тылу русских войск в Карпатах подходили австро-венгерские и германские корпуса. «В течение двух месяцев, – писал швейцарский исследователь крепостной войны, – в продолжение которых русские занимали крепость, они вообще не имели ни времени, ни необходимых средств для приспособления разрушенных укреплений и крепости к обороне»90. Крепостная артиллерия средних калибров и полевые орудия Перемышля были австрийскими, и боеприпасы к ним пришлось завозить из Львова. Крепость нуждалась в пулеметах, горной, противоштурмовой артиллерии. Что касается тяжелой артиллерии, то в начале мая она только еще грузилась в Ровно. Комендант крепости генерал-лейтенант С. Н. Дельвиг 27 апреля (10 мая) извещал главнокомандующего фронтом о том, что войска заняли форты в сторону приближавшегося противника. Сил для обороны даже этих укреплений не хватало, в Перемышле не было достаточного количества офицеров крепостной артиллерии.
Бригада осадной артиллерии, прибывшая из Бреста и составившая ядро русского гарнизона крепости, имела наполовину некомплект офицеров. В случае осады большей частью батарей командовать пришлось бы фейерверкерам и даже рядовым. В гарнизоне находились только три офицера Генерального штаба, не хватало и топографов91. 30 апреля (13 мая) над крепостью и городом появилась австрийская и германская авиация, начались бомбежки92. В тот же день генерал-адъютант Н. И. Иванов принял решение считать Перемышль полевой, заблаговременно укрепленной позицией, которую следует оборонять только до угрозы отсечения от основных сил фронта93. Ставка еще надеялась на благоприятный исход событий и 1 (14) мая выпустила следующее сообщение: «В Западной Галиции напряжение боев 27-го апреля ослабло, наши войска постепенно стягиваются к линии реки Сана для занятия более сосредоточенного расположения»94.
Атаковавшие в этот день западные форты Перемышля австро-германцы были отбиты с потерями и вынуждены остановиться. Казалось, центр тяжести наступления переместился к Сану95. 2 (15) мая Ставка сообщила: «К 1-му мая вся третья армия развернулась на Сане; в соответствии с этим пришлось также приступить к ныне уже заканчивающейся перегруппировке соседних армий, дабы согласовать занимаемый ими фронт. Хотя нам пришлось при этом отойти с Карпат, но одновременно с сим путем решительного наступления в Восточной Галиции мы достигли весьма существенных результатов на нашем левом крыле, которое нанесло австрийцам на Днестре тяжелое поражение на фронте свыше 150 верст. В течение 5 дней с 26 апреля нами захвачено в этом районе до 20 000 пленных, неприятель вынужден к полному отступлению за Прут»96.
На самом деле и успехи, и передышка были временными. Отступавшие русские войска аккуратно уничтожали за собой линии железной дороги, без которых противник не мог использовать тяжелую артиллерию, особенно 210-мм и 305-мм гаубицы. Австро-германские инженерные части восстанавливали в среднем по 5–6 км железнодорожного пути в сутки97. Это существенно замедляло темпы наступления. Без поддержки тяжелой артиллерии австрийцы несли большие потери и поэтому предпочитали не наступать, а обороняться98. 14 мая передовые части 2-й австро-венгерской армии генерала Э. фон Бем-Ермоли были уже в 70 км от крепости99.
5 (18) мая Ставка сообщила: «Под Перемышлем сильный артиллерийский огонь; причем неприятель бомбардирует западные форты»100. Захватить крепость одним ударом противнику не удалось. 21–27 мая прошли в боях на подступах к ней101. Бои носили исключительно тяжелый для русской армии характер, как никогда сказывалось превосходство противника в тяжелой и дальнобойной артиллерии102.
8 (21) мая сообщение Ставки гласило: «Между Перемышлем и большим Днестровским болотом напряжение неприятельских атак достигло 6 мая высшего предела»103. О характере боев можно судить по словам Н. Н. Янушкевича, обращенным к В. А. Сухомлинову: «Положение не улучшается. Причина та же. Надо терпеть до улучшения. Вчера на участке одного из полков немцы выпустили 3 т тяжелых снарядов! Снесли все. А у нас было выпущено едва 100. Знаю, что тяжело Вам это читать, но долгом считаю Вас ориентировать. Но есть и хорошее знамение: появилось искреннее и глубокое озлобление и жажда мести»104. «Помню сражение перед Перемышлем в середине мая, – писал А. И. Деникин. – Одиннадцать дней жестокого боя 4-й стрелковой дивизии… Одиннадцать дней страшного гула немецкой тяжелой артиллерии, буквально срывавшей целые ряды окопов вместе с защитниками их. Мы почти не отвечали – нечем. Полки, измотанные до последней степени, отбивали одну атаку за другой штыками или стрельбой в упор; лилась кровь, ряды редели, росли могильные холмы. Два полка были уничтожены – одним огнем. Когда после трехдневного молчания нашей единственной шестидюймовой батареи ей подвезли пятьдесят снарядов,
06 том сообщено было по телефону немедленно всем полкам, всем ротам, и все стрелки вздохнули с радостью и облегчением»105.
Русская армия пыталась нанести контрудар и «обойти обходящего». Однако утомленные боями и, самое главное, не имевшие достаточного запаса патронов и снарядов войска не могли справиться с этой задачей. Резервов также не было. Практически по всему фронту наблюдалась одна и та же картина: днем пехота вела бои с наседавшим противником, ночью отступала. По мере приближения к границе волнение среди солдат нарастало – никто не хотел допустить немцев в пределы России. Ряд успехов имел 3-й Кавказский корпус. Поначалу он сдерживал противника на плацдарме под Саном и прикрывал отход остальных частей за Сан. Затем кавказцы и сами отошли на восточный берег реки и вскоре нанесли контрудар у города Сенявы по последовавшим за ними австрийцам. В ночь с 13 на 14 (с 26 на 27) мая войска В. А. Ирмана провели ночную атаку, закончившуюся полным успехом. Понеся большие потери, 15 (28) мая австрийцы ушли за Сан, взорвав за собой мосты106. В боях 14–17 (27–30) мая на восточном берегу Сана у Сенявы 3-й Кавказский корпус захватил 7 тыс. пленных, шесть тяжелых, 11 полевых орудий и 30 пулеметов107. Однако частный успех В. А. Ирмана ничего не менял в общем положении дел.
25 мая под Перемышль прибыли 305-мм шкодовские гаубицы, а 30 мая они начали обстрел русских позиций108. Это решило судьбу русской обороны.
31 мая противник захватил форты № 10 и 11, а 1 июня австрийцы прорвались к городу и захватили форт № 7, правда, подоспевшие подкрепления выбили их оттуда109. Изменить общую ситуацию это уже не могло, была ускорена эвакуация. К полудню 18 (31) мая из крепости были выведены все обозы и артиллерия, и Перемышль удерживали только отряды прикрытия110. В ночь на 3 июня он был оставлен. Двухнедельные бои закончились. Части 8-й армии отошли в порядке, но с большими потерями, предварительно взорвав мосты через Сан, обеспечив вывоз артиллерии и запасов, кроме хлеба, который был сожжен111. «Из всех фортов нами были удержаны лишь восточные – Седлисские, – вспоминал А. А. Брусилов. – В общем крепость досталась неприятелю совершенно разоруженная, без каких бы то ни было запасов; насколько мне помнится, в руки врагу попали лишь четыре орудия без замков, которые были унесены»112.
Вскоре после назначения генерала М. В. Алексеева главнокомандующим Северо-Западным фронтом в Седлеце состоялось совещание великого князя с главнокомандующими113. Необходимо отметить, что поддержка Николая Николаевича имела определенное значение для М. В. Алексеева. В глазах гвардейского генералитета он по-прежнему, как и перед войной, не имел достаточного влияния. Начальник штаба Северо-Западного фронта генерал А. А. Гулевич (бывший командир Преображенского полка), который находился со своим непосредственным начальником в весьма сложных отношениях из-за того, что тот прекратил считаться с кем-либо, кроме М. С. Пустовойтенко и В. Е. Борисова, заявил, что М. В. Алексеев после отставки станет «ничто», тогда как он и после отставки останется Гулевичем114.
Правда, М. В. Алексеев не придавал этому особенного внимания и верный своей привычке командования мало считался со своей «правой рукой». Тем не менее поддержка Верховного главнокомандующего объективно усиливала его позиции. 18 апреля (1 мая) 1915 г. Николай Николаевич (младший) прикомандировал к штабу М. В. Алексеева генерала Ф. Ф. Палицына, который через неделю прибыл в Седлец. Великий князь волновался: командование Юго-Западного фронта в лице генералов Н. И. Иванова и В. М. Драгомирова утратило веру в победу и нуждалось в постоянной поддержке. В отличие от них в штабе Северо-Западного фронта царила спокойная, рабочая атмосфера, германо-австрийское наступление не вызвало паники, но о собственном движении вперед уже никто не говорил. Тем не менее командование фронта ставило своей главной задачей разгром немцев, считая, что потери немцев быстрее приведут их к критической точке, и готово было ради этого на любые жертвы. В начале мая М. В. Алексеев еще надеялся, что немцев остановят в предгорьях Карпат и на Сане115.
«Внутренний фронт» и его реакция на отступление армии
Германская армия продолжала наступать со средним темпом 10 км в сутки, наши войска несли чрезвычайно тяжелые потери1. Сложное военное положение фронта усугубилось необходимостью для его командования учитывать политические последствия своих действий. Так как пребывание императора в Галиции сопровождалось заявлениями о «нераздельной Руси», оставление ее практически сразу после посещения Николаем II создавало крайне неблагоприятный для правительства контекст. А. И. Верховский вспоминал: «Туда, где вступила нога «венценосца», войска Иванова не могли допустить прихода врага, и командование провозгласило лозунг: «Ни пяди земли неприятелю». Он был всецело поддержан главнокомандующим, мечтавшим о наступлении на Вену»2.
После Горлице, разумеется, в организации армии выявились многочисленные недостатки, за которые, естественно, отвечал уже только военный министр. Практически все ее сильные стороны, по мнению либеральной оппозиции, были созданы в результате работы Думы. Конечно, подобного рода смысловой переворот не мог произойти сразу. Необходимо было осознать размеры происходивших на Юго-Западном фронте событий. А. И. Гучков как главный военный эксперт общественности не смог сделать этого. 26 апреля (9 мая) он прибыл в Петроград с Юго-Западного фронта и дал интервью о своих впечатлениях от Львова, Перемышля и передовой: «Впечатление от поездки осталось чрезвычайно благоприятное. Я должен заметить, что наше военное положение, которое мы сейчас занимаем на Карпатах, вполне удовлетворительно и не вызывает никаких опасений»3.
Вскоре эта убежденность была забыта, но зато по мере того, как русские армии отходили назад, вновь оживала тема шпионов и предателей, направленная прежде всего против военного министра. 29 апреля (12 мая) на приеме в Царском Селе великий князь Андрей Владимирович затронул эту проблему: «…вообще против Сухомлинова ведется страшная кабала. Все его обвиняют, и это крайне несправедливо, так как он все же много сделал для армии. Я спросил у Государя, слыхал ли он про эту кабалу. «Кому ты это говоришь, знаю и слишком хорошо, но в обиду его не дам и скорее сам восстану за него, но его не тронут. Завистников у него очень много. Хотели его вмешать в дело Мясоедова, но это им не удастся»4. Между тем газета А. И. Гучкова продолжала развивать мясоедовскую историю, намекая пока только на то, что тот оказывал услуги женам высокопоставленных чиновников в перевозке контрабанды через границу5.
Поделиться книгой: