Помоги проекту - поделись книгой:
– Один уже помог! Пойдём-ка домой, – потянул я товарища за рукав. – Хватит нам на сегодня старших лейтенантов!
– Пойдём! – безропотно согласился Петрович, утомившись, видимо, воевать.
Мы даже успели до одиннадцати вечера вернуться в общежитие, иначе разобиженная баба Груша вряд ли пустила бы нас на ночлег.
Агриппина Митрофановна хитро взглянула на нас и произнесла вредным голосом:
– Ну, что, голубчики, заявились? Посмотрим, что завтра запоёте?
– Умру ли я! – вспомнил нашу недопетую песню Петрович, протягивая руку к ключнице.
– А ключ вы не оставляли! – фыркнула баба Груша.
– Может, под дверь подсунули? – предположил Петрович, не найдя ключа в наших карманах.
Я лёг на пол и принялся обследовать щель. Пусто…
– Придётся по пожарной лестнице! – сокрушались мы, возвращаясь мимо удивлённой бабы Груши на улицу.
– Куда, на ночь-то глядя? – удивилась она. – Назад не пущу, даже не стучите…
– А нам и не надо, мы через форточку! – объяснил Петрович опешившей старушке.
Обогнув общежитие, мы вскарабкались по лестнице, проходившей в метре от нашего окна. К счастью, форточка оказалась открытой. Включив свет, мы обнаружили на полу рядом с дверью… ключ. А открыв дверь, увидели бабу Грушу, не поленившуюся подняться на четвёртый этаж, чтобы проверить, всё ли с нами, охламонами, в порядке. Грустно взглянув на нас, она развернулась и побрела на свой пост.
Утром нас разбудил громкий стук в дверь. Зычный голосище коменданта общежития, майора в отставке, требовал немедленно явиться к нему. Не дожидаясь ответа, он, печатая шаг по паркету коридора, удалился.
Мы переглянулись: – И что это было?
А приподнявшись, с изумлением увидели разбросанные по полу мятые рубли.
– Кто это вчера деньгами разбрасывался? – удивился Петрович. – У нас в деревне такое только на свадьбе бывает…
Он подозрительно взглянул на меня: – Кузя, а ты куда вчера деньги спрятал?
– В носок! – смущённо признался я.
– Тогда понятно! – успокоился Петрович.
Наскоро приведя себя в порядок, мы через полчаса стояли перед светлыми очами отца-коменданта. Он поведал, как плохо мы обошлись со стендом основателя советского государства и с нескрываемым злорадством сообщил, что уже доложил о происшествии проректору института.
– Завтра к 10.00 к нему на ковёр! – многообещающе закончил комендант. – Думаю, речь пойдёт об отчислении из института! Свободны!
Мы с Петровичем выскочили из кабинета как ошпаренные.
– К Липатычу? – предложил я.
Петрович молча кивнул. Но приятеля в комнате не оказалось.
– К Володьке? – спросил Василий.
Теперь была моя очередь кивать.
– Каким ветром? – удивился шкодник. – А я как раз собирался к вам. Липатыч не рассказывал, как мы вчера погулеванили? Как сейчас помню, идёт он по коридору, двух подружек за талии обнимает, а у тех ноги на полметра над полом болтаются…
– Нету больше Липатыча! – вздохнул Петрович.
– Да что ты такое говоришь? – испугался Володька. – Ещё вчера был живее всех живых…
– Пропал куда-то! – поспешил пояснить я, заметив, что парень прямо-таки весь побелел. – Он, часом, домой не собирался?
– Не помню, – честно ответил Володька, добросовестно подумав минуту-другую.
– А как ленинский стенд обдирал? – грозно поинтересовался Петрович.
– Это помню! – потупился Володька. – Не пойму, что на меня нашло…
– Завтра у проректора поймёшь! – зловещим шёпотом пообещал я. – Нас к десяти утра на ковёр пригласили, всех четверых…
– Как до него-то дошло? – удивился приятель.
– Комендант расстарался! – пояснил Василий.
– Как выкручиваться-то будем? – вернул я всех к главному.
Мы сосредоточенно нахмурили лбы, пытаясь придумать хоть что-нибудь для облегчения своей незавидной участи.
– Придётся рассказать отцу! – горестно вздохнул Володька. – Они с комендантом – бывшие военные. – Может, найдут общий язык…
– Вот это правильно! – поддержал его Петрович. – А мы посоветуемся с председателем студсовета общежития. Гриша – человек бывалый, за пять лет жизни в общежитии всякого повидал.
Вернувшись домой, мы направились к председателю студсовета. Дверь нам открыл сам Гриша, здоровенный парень с всклоченной шевелюрой и с окладистой чёрной бородой.
Выслушав нас, он надолго задумался.
– Я думаю, дело было так: Володька оступился, взмахнул руками и нечаянно задел стенд, несколько листочков с Ильичом и упало, – наконец, заявил он. – Идите к бабе Груше домой, в ногах валяйтесь, но пусть она письменно подтвердит, что всё так и было. Потом – к жене аспиранта. И вечерком с объяснительными – ко мне. А я с утра пораньше – к проректору. Попрошу передать это дело в студсовет. Смотрите, если выгорит, вы у меня одним спасибо не отделаетесь!
– За нами не заржавеет! – обрадовано согласились мы.
Агриппина Митрофановна встретила нас на удивление приветливо.
– Здравствуйте, здравствуйте, ребятишки! – ласковой скороговоркой произнесла она. – Предупреждала же, что добром не кончится. Я уж и сама не рада, что коменданту сообщила. Листочки-то я все собрала, утюгом разгладила и на место прилепила, почти ничего и не заметно. Ну, ладно, бог не выдаст, свинья не съест! Напишу, как вы просите, авось, обойдётся.
– Сослепу-то ведь могла и не разобрать, кто там был, кто кого толкнул, – усмехнулась она.
Жена аспиранта Лида встретила нас с улыбкой: – Что, пришли, разбойнички! А где главный-то виновник?
– Вот, я написала, как вы просили, – спустя некоторое время протянула она лист бумаги. – Но вы уж впредь ведите себя осторожней, даже если в чём-то и не согласны с линией партии. А то загремите под фанфары!
Наутро мы с Петровичем отправились на встречу с проректором. Ни Володька, ни Липатыч так и не появились. Последний, похоже, так и не вернулся из дома, а отсутствие Володьки можно было объяснить тем, что его отцу удалось договориться с комендантом.
Секретарь попросила подождать: – Там комендант общежития и председатель студ-совета…
Через полчаса ожидания, показавшимися нам нестерпимо долгими, из дверей кабинета вышел комендант. Он зыркнул на нас, буркнул что-то и, как всегда, чеканя шаг, покинул приёмную. Гриша вышел следом, подмигивая и показывая поднятый вверх большой палец.
– Света, пригласи студентов! – услышали мы по громкоговорящей связи.
Секретарь кивнула нам на дверь, прошептав: – Ни пуха, ни пера, мальчики!
Проректор молча указал на стулья и принялся перебирать какие-то бумажки.
Найдя нужную, он пробежался по ней взглядом, как будто освежая в памяти содержание, взглянул на нас: – Ваше дело передано в студсовет!
Проректор снова уткнулся в кипу бумаг, показывая всем видом, что ему не до каких-то там второкурсников, расшалившихся на лестничной площадке.
Дома Гриша рассказал нам, что со слов коменданта главным дебоширом оказался Липатыч, это он толкнул Володьку на стенд.
– А вот в этих бумажках написано по-другому, – потряс проректор переданными ему Гришей заявлениями свидетелей.
Комендант побагровел и прошипел, обращаясь к Григорию: – Успели подсуетиться, да?
– Что вы? – усмехнулся Гриша, сделав честные глаза. – Всё – правда, чистая правда, и ничего, кроме правды!
– Я вижу, вы мне не верите? – буркнул комендант. – Ну, тогда разбирайтесь сами с этими…
Не найдя подходящего слова или не решившись его произнести вслух, он вскочил и пулей вылетел из кабинета.
– Липатыча придётся на полгодика выселить из общежития, – закончил Гриша. – Должны же мы как-то отреагировать на заявление коменданта. А когда вся эта история позабудется, мы его потихоньку вернём на место…
– Самогоночкой-то угостите на радостях? – поинтересовался Гриша и весело рассмеялся, увидев наши ошеломлённые лица.
– Ну, за то, что пронесло, – произнёс он, взяв протянутый Петровичем стакан. – А ведь всё могло закончиться совсем по-другому…
Синь-камень
Я никогда не хотел быть убийцей. Увлекался научной фантастикой. Полагал, что обо всём можно договориться мирным путём. И считал, что всему, происходящему в мире, есть научное толкование. Но после того, как довелось встретиться с Синь-камнем, задумался о том, что в мире есть что-то необъяснимое… Сами понимаете, трудно поверить в такое, пока однажды не столкнёшься, как говорится, лоб в лоб!
В те далёкие времена у каждого предприятия был свой подшефный колхоз, где с ранней весны до поздней осени посменно находилась заводская бригада на все руки: сеяла и косила, метала и сушила. Своих-то работников в колхозе почти не осталось, все в город подались. Так что всё по-честному: ты – мне, я – тебе. Но нам, советским людям, было не привыкать! Со школьной скамьи мы всю осень проводили в поле. Даже в комсомол нас принимали прямо там, что придавало вечной битве за урожай своеобразную романтику.
Когда пришла моя очередь отправляться в колхоз, я собрал рюкзак, сел в заводской автобус и всё пошло по накатанной колее.
Привальная, костер и песни под гитару до утра.
Спозаранку к нам примчался на «уазике», чтобы отвести на работу, сам председатель колхоза Степаныч.
– Что за шум, а драки – нет? – шутливо поинтересовался он, увидев, что все уже на ногах. – Почему вскочили ни свет ни заря?
– Да мы ещё и не ложились! – признался я.
– А чего хрипишь? – полюбопытствовал Степаныч, услышав мой еле слышный голосок. – Наорался?
– Горло болит, мочи нет, – прошептал я, – только вон газированной минералкой и спасаюсь. Больше ничего не могу проглотить…
Председатель взглянул на меня, словно оценивая, сколько я продержусь, и, решив, что ещё поживу, утешил: – Сейчас народ в поле отвезу и вернусь за тобой. Поедем к Синь-камню! Говорят, помогает страждущим!
– Может, лучше в аптеку? – прохрипел я.
– Да ты не боись, камень тут неподалёку, на берегу озера устроился, – отозвался уже на ходу Степаныч. – Ну, а если не поможет, тогда уж и в аптеку…
– «Друг, оставь покурить», – вдруг обернулся он, привлечённый сигаретным дымком.
– Поздно спохватился, от чинарика-то всего ничего осталось. Как говорится, покури дружок, я губы обжёг! – пошутил я.
– Ну не скажи! Глянь, у меня мундштук Горбачёва есть! – возразил Степаныч, умело зажав окурок двумя спичками. – На пару затяжек точно хватит… Ну, бывай, а то, как бы дождь не ливанул. Эвон, какая туча надвигается. Тогда прости-прощай, сено! Не грусти, мы мигом…
Уазик отправился в поля, а я остался страдать, заливая боль в горле минеральной водой. И часа не прошло, как машина с председателем уже вернулась. Я юркнул в кабину, и уазик помчался, как подорваный, подпрыгивая на колдобинах, оставляя за собой пыльную завесу. Но от дождя уйти не удалось. Он настиг нас на полдороге, да такой сплошной стеной, что напрочь перекрыл видимость, превратив автомобиль в подводную лодку. Правда, председатель и без перископа ориентировался в полях и перелесках, как в собственном огороде. Казалось, мог найти дорогу даже с закрытыми глазами. Когда мы добрались до лужайки на берегу озера, где в небольшой ложбинке уютно устроился громадный валун, дождь, почти весь вылившись, скупо ронял на крышу машины последние капли.
– Смотри, как мы вовремя! – воскликнул председатель, показав на камень, который прямо на наших глазах расцветал, превращаясь из неказистого серо-бурого замарашки в голубоглазую клумбу цветущего льна, расплескавшего синь по всему валуну.
– Вот он, наш Синь-камень! – с гордостью воскликнул Степаныч, любуясь камнем с таким видом, как будто сам всю ночь тайком щедро делился с ним синью своих глаз. – Иди, поздоровайся да не бойся испачкаться, обними!
Я вышел из машины и послушно побрёл к валуну, вяло рассуждая про себя: «Хуже-то не будет. Всё равно со своим воспалённым горлом уже до ручки дошёл…»
Даже вытянувшись во весь рост, мне не удалось достать до верхушки этой громадины. Валун оказался на удивление тёплым, наверно, ещё с утра успел так прожариться на солнышке, что даже проливной дождь не сумел его выстудить. Поверхность камня, испещрённая бугорками и ямками, мелко-мелко дрожала под щекой, словно пыталась рассказать что-то сокровенное азбукой Брайля. Казалось, внутри камня кто-то ласково мурлыкает. А может, это я сам дрожал от недосыпа и ангины?
– Ты что, заснул? – очнулся я от возгласа над ухом. – Почитай, уже с полчаса лежишь, ни живой, не мёртвый…
Председатель потрепал меня за плечо. Я, упруго оттолкнувшись от камня, вскочил и удивлённо прислушался к себе. Слабости как не бывало! И многострадальные миндалины отозвались на проверочное глотательное движение лишь слабым покалыванием.
– Степаныч, а горло-то не болит! – с изумлением воскликнул я.
– Да слышу, слышу, голосок-то прорезался! – ухмыльнулся председатель. – А я тебе что говорил? Наш камень любого вылечит, если захочет, конечно! А ты не верил! Даже заезжие учёные не смогли объяснить, что это за чудо…
– Чудес не бывает! – решительно заявил я со всей своей материалистической самоуверенностью.
– А как же горло? – возразил Степаныч.
– Да просто твои горе-учёные не смогли докопаться до сути, – стоял я на своём. – Придётся им помочь! Как бы отколупнуть от камня кусочек – другой? У тебя зубило с молотком найдётся?
Председатель неодобрительно пожевал губы, словно хотел что-то сказать, но промолчал, отошёл к уазику и через пару минут вернулся с инструментом. Я взял зубильце, вставил в едва заметную трещинку на поверхности камня, размахнулся молотком и… не смог ударить.
Степаныч одобрительно хмыкнул. А Синь-камень, умница, сам понял, что мне нужно. Раздался щелчок, и от валуна отслоился изрядный, с ладонь величиной, кусок, упав прямо мне в руки. Место скола на глазах потемнело, словно намокло, и превратилось в синий глаз, хитро уставившийся на меня.
Поделиться книгой: