Дверь обратно

Пейзаж ничем не отличался от вчерашнего: и птицы там же, и парус ни приблизился, ни удалился. Повторилась вчерашняя релаксирующая история. Лежа на воде, я поочередно смотрела то на небо, то под воду. Под воду, конечно же, дольше.

Сюжет придонной жизни, в отличие от пейзажа, менялся. Вчера здесь не было рыбы, похожей на ската, у которой по ходящим волнами бокам пульсировали огоньки ультрамаринового цвета. На теле, которое приглушенно светилось аспидно-черным, эффект от ядрено-синих прострелов был просто фееричен. Скат (будем условно считать, что это был он) рыскал по дну, поднимая колышущими крыльями своего тела клубы золотого песка. То ли пищу искал, то ли просто культивировал чего-то там…

На зеленых водорослях появились мелкие рубиново-красные цветочки. А может, это просто подводные птички какие-то на морской ветке устроились. Я смотрела и размышляла.

Мысли медленно ворочались в голове. Среди них доминировала одна — если это не сон, значит, я умерла. Здесь так неимоверно прекрасно, что плакать хочется. Вот только одиночество… Разве умершие предки не должны принимать нас за порогом жизни в теплые ласковые объятия? Ну ведь не появилась же я на свет путем отпочковывания? Ладно, может, мои биологические родители живы-здоровы, и родители родителей. Ну а перед ними хоть кто-то умирал? Не могу ведь я быть совсем никому не нужна и здесь. И потом (я потрогала спину), все после смерти должны становиться прекрасными, а мой горб на месте, живет и здравствует!

Представлять, что я умерла, расхотелось. Я выбралась на берег и завалилась на теплый песок. Никогда не лежала на шелковых простынях, но почему-то казалось, что именно так они и ощущаются кожей. В общем, тактильные ощущения были на высоте! Незаметно я уснула.

Когда проснулась, было утро. Или это просто походило на утро. Хорошее летнее утро. Вот только тихо было очень. Ни тебе птичьего гомона, ни шелеста листвы. Если что здесь и шелестело, то только песок, и то если его специально начать пересыпать. А так стояла абсолютная тишина. Даже волны не плескались о берег.

Я вспомнила про ватрушки, которые по-прежнему валялись на альбоме, и закусила ими, поглядывая на небо. Солнце было как солнце, никаких птиц и близко не просматривалось, и вообще, на небе не было ничего, кроме самого солнца. Море тоже было девственно-чисто, ни одного паруса в обозримом пространстве не наблюдалось. Что там паруса! Вокруг вообще ничего, кроме воды, не было. Я побежала, слегка зависая в прыжке, к морю. Оно было ровное, как стекло, — ни малейшей, самой лилипутской, ряби. И прозрачное, как воздух.

Я осторожно ступила в него, в глубине души ожидая, что сейчас покачусь по его поверхности, как по катку. Но нет. Море с мягким вздохом обняло мою ногу. Слегка отплыв от берега, я посмотрела вниз. Ну просто фантастическая прозрачность! Все, что находилось внизу, казалось впаянным в стекло. В чуть голубоватое стекло. И тишина. Испугавшись, что оглохла, я со всей силы ударила по воде. Раздался характерный всплеск. Уф! Слышу!

После ночного просмотра нижней жизни дневная казалась пресноватой. Вроде и рыбки разноцветные, и водоросли всяческие, да и кораллы не подкачали, а все ж не то! Это как сравнивать карнавал в Рио-де-Жанейро и русские народные гуляния на Масленицу. Вроде и там и там праздник, вроде и народец принаряжен по обе стороны… и музыка везде присутствует. А разница — налицо!

Побарахтавшись в свое удовольствие, я вылезла на берег.

Альбом даже песком не припорошило. Я его взяла и стала прикидывать, чего б еще такого нарисовать. Подумала, что, пожалуй, лес смогу, хоть летне-зеленый, хоть осенне-багряный. Вот только на кой мне лес? Чего там в одиночестве ползать-то? Да и потом страшно, что вдруг в окне появится этот самый лес, а остров исчезнет. Нет уж, дудки! Потом, покусывая кончик карандаша, я раздумывала, не нарисовать ли мне на острове пальму. И уж было совсем созрела, когда вспомнила, что песка-то нет на моем рисунке. И куда пальму прикажете лепить?

Чтоб снизить риск непредсказуемых последствий, я решила черкануть по листу бумаги белым карандашом. Это ж даже не рисунок! Сказано — сделано! Открыв чистый лист, я изобразила на нем прямоугольник. Подумала-подумала и заштриховала. Потом сбегала к морю и принесла пригоршню воды. Побрызгала, посмотрела по сторонам — ничего не изменилось. Ладно, попробуем еще. Взяла светло-серый (самый незаметный после белого) и прямо на непросохшем еще листе поставила небольшую рисочку. Опять огляделась, вроде опять ничего.

Вдруг меня посетила ужасная мысль о том, что вдруг нарисованное не сразу проявляется! Ну к черту! Я откинула карандаши и решила пока ничего не рисовать. Вот выжду время, посмотрю, что к чему, тогда…

Есть захотелось жутко, только поэтому я решила вернуться к цивилизации. Спустилась в комнату, глянула на часы — они стояли. За всеми моими тропическими каникулами я и думать забыла их заводить. Выключила свет, прислушалась, вроде все тихо. Приоткрыла маленькую щелку — ночь! Начало ли, конец ли, непонятно. Вышла в коридор. Тепло-то как! И пахнет моим морем, а может, просто запах запутался в ноздрях? Не знаю.

Спальня изменилась. Чем именно, в темноте было не очень понятно, но изменилась. Я тихонько легла на кровать, которая тут же приняла меня в песочно-шелковистые объятия. Да-да, точно такие же, как на моем острове! Что ж такая темень-то за окном? Угадывались только силуэты предметов, но они отличались от привычных. Мне ли не знать! Не одну сотню ночей я провела в этой комнате, деля с ней свою бессонницу. Я привычно задрала глаза к потолку. Мохнатых лап теней на потолке не было!

Шторы! На окнах появились шторы! Вот потому-то темнее, чем обычно, вообще практически ничего не видно. И рассвета ждать без толку. Ну какой, к лешему, рассвет в декабре? К полднику и рассветет.

Лежать в темноте было скучно. Обратно в комнату возвращаться страшно — вдруг скоро подъем? Тогда в коридор не выйти. Я б и до вечера там просидела, но есть хотелось неимоверно. Да и про коррекционный интернат забывать не стоит. Инфузория держит свои обещания. А из нашего отряда уже двое в этом году отправились туда. Комиссия особо не заморачивается: если воспитатель с учительским составом решил, что кто-то из нас дебил, то все — пиши пропало. Комиссия никогда не заседает больше получаса. И ни одного отклонения на моей памяти не было. Так что лучше не нарываться.

…По моим прикидкам, до долгожданного подъема прошло часа два. Инфузория и сегодня была настораживающе сладка. Вот просто мамочка, не иначе. Но думать об этом не хотелось, так как наконец-то включился свет.

Святые угодники! Наша спальня напоминала себя вчерашнюю только размером. Шторы на окнах были. Но что это были за шторы! Тяжелые, спадающие многочисленными фалдами, зеленые бархатные портьеры! Плавно меняющие цвет от светлого до темного.

На тумбочках стояли небольшие светильники ярко-рубинового цвета. Стены — лазурные, из чего-то мягкого, простеганного. На полу пушистый ковер. Я про себя хмыкнула — вот так вот в валенках-то ходить, ковер, и тот не почувствовала. И постельное белье на кроватях было точно каким-то шелковистым (а уж шелк или атлас, пардон, не разбираюсь) и тоже песочного цвета. Да и мебель претерпела существенные изменения. Если комплектность и наименования остались те же, то качество… да что сказать! Солнечно-желтая древесина, плавные и лаконичные линии, качественный, добротный стиль без всяких излишеств…

Это был поцелуй от моего острова. Ну вот на самом деле! Не ради красивого словца. Я правда ощущала его след на своей щеке. А шторы — ну точно! Водоросли! Просто какая-то стилизация морского дна. Только красок и огней особо не было.

Зато уж кто не претерпел ни малейших изменений, так это наши девоньки. Ну ничем они не напоминали беззаботных резвящихся обитателей глубин! Вон разве что Нюрка, которая, тихо матерясь, пыталась вытащить из-под кровати свои вечно грязные ботинки (вот где она грязь находит в снежную пору?), могла бы оказаться тем самым рыскающим скатом.

Никаких комментариев по новой обстановке не было. То есть ВООБЩЕ никаких. Все двигались, разговаривали, переругивались хриплыми от сна голосами так, будто привыкли к подобной роскоши.

— Ну че, горбатая, рот раззявила? — вытащила наконец-то второй ботинок Нюрка. — Глаза пучишь?

Все уставились на меня.

— Ладно хоть с утра, а не перед сном нам такое счастье привиделось, — Женюрка подбоченилась рядом с подругой. — А где тебя, кстати, вечерами носит? Неужель слепых к нам завезли?

— Ага, и безруких, чтоб по спинищам не шарились, — и, глядя друг на друга, подружки громко заржали.

Одно хорошо, по утрам не очень-то наши любили говорить. Кто мог, до последнего досыпал, подскакивая, если мерещились Инфузорины шаги. Так что тема моего распутства продолжения не получила. Две закадычные подруги перекинулись еще парой фраз на этот счет и тоже угомонились.

Из разговора стало понятно, что сегодня понедельник. Куда подевалось воскресенье, я спросить не решилась.

А вот столовка и учебный корпус не изменились совсем.

Да и Инфузория пронеслась привычной фурией:

— Какая дрянь сперла мебель из отрядной? А? Колония по вам плачет. — Она остановилась у мальчикового конца стола и сузила глаза. — Если к вечеру все не будет возвращено, готовьтесь. Я весь корпус перетряхну, но найду.

Дальше шли перечисления многочисленных кар, которые падут на голову вора, благ, которыми нас обеспечивает государство, и тщетных трудов самой Инфузории, задавшейся целью уберечь будущее неблагодарных подонков от тюрьмы. Приводить сей монолог не имеет смысла, так как длился он без передыху весь завтрак.

А я ведь и забыла совсем про свои забавы с мебелью. Внутри все сжалось, а ну как и вправду упертая бабища перетряхнет весь корпус? Заветная комната совсем рядом с отрядной. Плакало тогда мое короткое счастье. Не попасть мне больше туда. А возвращаться опять к серым будням… НЕВЫНОСИМО! Жизнь только наполнилась содержанием…

Реакции Инфузории на наличие окна с островом я не боялась, так как наша новая спальня ведь тоже враз появилась, а реакции окружающих — ноль! С чем это связано, пес его знает!

Никаких событий особо больше не было, все шло по годами выверенному графику. Разве что вечер пролетел под эгидой поиска злосчастного столика. И чего так волноваться, нас и посерьезнее вещи пропадали — и ничего. В прошлом году бесследно сквозанула куда-то гуманитарка от Международного благотворительного фонда. Так вот, никто не носился по детдомовской территории с пеной у… хмм… в общем, не носился. А тут Инфузория и Аркадий Бенедиктович бегают оба, в каждую щель заглядывают, пытливо взглядом проходящих прожигают. Чудеса просто! Как будто все благополучие этой богадельни держалось исключительно на этой никчемной подделке под хохлому. На тетку было страшно смотреть: волосы шальным репейником в разные стороны торчат, глаза выпучены, из ноздрей вот-вот пар повалит, а на Бенедиктыча я предпочитала и вовсе не глядеть. Ну на фиг! Вдруг допрос с пристрастием устроит.

Мимо моей двери страшная парочка пробегала неоднократно. Инфузория даже подергала ручку, но Аркадий Бенедиктович как-то поморщился, глаза закатил и пальцами изобразил нечто этакое неопределенное… Вот от меня, например, смысл этого языка жестов уж точно ускользнул! Но больше они в комнату не ломились.

Ну наконец все угомонилось, поутихло, поуснуло. Ночь добрым союзником просигналила в мои уши тишиной. Куда я пошла, поди, уточнять не надо?

В комнате все было по-старому. Рухлядь у окна, небо за ним же, кровать, кресло, агитационные щиты. Вылезла в окно — тоже никаких изменений. Море, небо, песок, огрызок стены. Похоже, мои рисования пропали зазря! Я еще обошла все кругом… ничего! Не веря в такую пакость, опять спустилась вниз. Осторожно закрыла окно, потом открыла. Выглянула — ничего. Да-а… может, морская вода не годится, а надо непременно кипяченой брызгать? Попробуем еще раз.

Я села в кресло и запустила руку в саквояж, но вместо альбома с карандашами пальцы нащупали нечто странное. Холодное, явно металлическое, продолговатое. Простая старая дверная ручка — вот что это было! Притом, по виду именно старая, а не старинная. Точный близнец ручки на входной двери. Тот же серый металл, те же капельки белой краски.

Откуда она взялась в саквояже, я даже не думала. Милые мои, здесь новые спальни и острова по щелчку пальцев появляются, не чета какой-то ручке! Я размахнулась, чтобы кинуть ее в кучку стендов, но в последний момент передумала и повесила на гвоздик за креслом (и что там, на уровне пояса, могло быть прибито?). А потом начала листать альбом с живописью, авось чего в голову и придет из того, на что хватит моего малярного гения. Через какое-то время стало очевидно, что можно попытаться изобразить натюрморт или пейзаж. Натюрморт как-то глупо. А вот пейзаж…

Я достала всю палитру зеленых карандашей и целиком закрасила ими лист, чередуя оттенки в произвольном порядке, потом в порыве вдохновения наляпала каких-то желтых пятнышек, черным — вертикальных полосочек. И широкую длинную коричневую линию, авось дорожка получится! Все! Шедевр закончен! Нуте-с, сейчас мы вас водичкой… и, взяв стакан, помчала за водой, поскуливая от нетерпения.

В коридоре теперь тоже вольготно лег пушистый песочный ковер. Стены, правда, остались старыми и пошарпанными. Зато бак с водой волшебным образом переменился, теперь на его месте стояла огромная стеклянная колба, стенки которой, судя по всему, были двойные, и вот в этом межстеночном пространстве суетились маленькие шустрые рыбешки. Да и на цепочке теперь болталась не зеленая, кое-где отбитая эмалированная кружка, а хрустальная резная чарка (как в фильме про Садко). Я налила воду, понюхала, вроде как всегда…

Вот интересно, если я окно прикрою, остров перестанет сюда просачиваться или нет? Пробовать не тянуло, но знать хотелось. Осторожно, чтобы не расплескать воду, я вошла в комнату и замерла. Прямо за моим креслом была дверь! Сестра-близнец той, возле которой я стояла. Та же белая масляная краска с потеками. А ручка уже не висела, болтаясь на гвозде, а очень даже плотно находилась на месте, на котором и должна находиться каждая уважающая себя ручка. Ну а что откладывать-то? Я отодвинула кресло в сторону, чтоб не мешалось, и решительно потянула за ручку. Дверь не стала прикидываться закрытой на ключ и легко поддалась.

Вначале мне показалось, что в задверье ничего нет — одна белизна. И только когда я шагнула за порог, поняла, что это не просто белизна — это снег. Повсюду. Кипенно-белый, посверкивающий на солнце снег. Было, конечно, очень красиво, но разочарование все ж заскреблось ободранной кошкой у меня в душе. Снег! Эка невидаль! Да этого снега завались и у нас возле детдома! Конечно, этот тому даст очков сто фору. Детдомовский был не так бел, совсем не пушист и искрил на солнце гораздо тусклее. Но снег есть снег!

А! Есть еще одно отличие — здесь было тепло. Ну вот совсем тепло. Может, чуть-чуть прохладней, чем на острове. Я наклонилась и взяла снег в руку. Он тоже был не холодный, но все-таки настоящий. Легко слепился снежок, оставив на ладони мокрый след. Я решилась и сделала пару шагов, опасаясь сильно увязнуть. Но нет, ничего. Ноги проваливались только по щиколотку. Дальше идти я побоялась, глаза начали уставать от белизны, и я решила вернуться сюда, когда раздобуду где-нибудь солнечные очки.

Вернувшись в комнату, я пару раз закрыла и открыла дверь, убедившись, что заснеженный мир на месте. Подумала и оставила дверь открытой. Мысли, похоже, ушли ежиков считать. Ни одной не осталось. И я минут пять тупо пялилась в угол комнаты, пытаясь сообразить, что должна была сделать.

Точно! Вода! Я ж собиралась полить зеленый лист! Альбом валялся на кресле. Вначале я перелистнула на предыдущее художество. Посмотрела на белый прямоугольник. Ну, если сильно напрячь воображение, то можно принять это нечто за дверь, а серую загогулину — за ручку. Да и снег, с другой стороны, тоже белый. Так что будем считать, что эксперимент удался. И острову вроде как увечья никакого не нанесли. Вон, посмотрите сами, в окошко все так же нахально лезет закатное небо.

Ну-с, продолжим. Я решительно вздохнула и плесканула водой на лист. Стряхнула остатки. Подождала, еще подождала… ну лесом это, конечно, не стало — так что-то зеленое, с желтыми пятнами. Я осмотрела всю комнату — ничего нового. Вылезла на остров, обошла кругом — тоже ничего. Открыла новую дверь — один снег. Осененная внезапной догадкой, удалилась в коридор, подождала там, вернулась — результат равен зеро. Вот уж воистину, все идет хорошо, только мимо… Вначале гольный снег, сейчас вообще ничего. Вдруг я вспомнила про саквояж, а ну как опять какая-нибудь ручка там для меня припасена? Обыскала его, потрясла — ничего. В голове на мотив из черно-белого советского фильма зазвучало что-то типа: «Ну-ка, харя, громче тресни!!!» Может, все-таки в следующий визит чего появится.

Успокоив себя подобными мыслями, я напоследок окунулась в море и вернулась в спальню.

Последующие несколько дней оказались напряженными: приближался Новый год, а значит, и четверть заканчивалась. Поэтому учителя осатанели и завалили нас контрольными. А так как народ в классе подобрался сплошь из «академиков», мне приходилось прорешивать все три варианта. Конечно, можно было попытаться отказаться, но как бы не получилось по любимой присказке нашего нового физрука: «Один шаг вперед — двенадцать этажей вниз…» Поэтому лучше было пока отложить революцию. Мой организм меня и с полным комплектом зубов устраивает.

Заодно я шакалила по окрестностям в поисках темных очков и с каждым днем все больше склонялась к мысли, что придется неправедными трудами добывать их в ближайшем торговом центре. Не этому, конечно, когда-то учил детишек В. И. Ленин, но законным способом мне их раздобыть абсолютно негде!

Ну а все ночи я проводила на острове. Валялась на песке, купалась, читала. Буржуйствовала, одним словом! И вот наконец закончился последний день учебы.

Как обычно, дождавшись, когда на окружающих снизойдет покой, я протоптанной дорожкой иммигрировала на свою суверенную территорию. Руку приятно оттягивал пакет с пирожками.

Их мне дала в столовке теть Катя за то, что я помогла ей машину с продуктами разгрузить. Подсобный рабочий Федор, похоже, уже начал встречать Новый год, а мальчиков наших просить бесполезно. Даже за пирожки с капустой. А мы люди не гордые. Теперь можно на острове и подольше остаться — голодная смерть пусть пойдет, умоется.

В общем, решив перед отдыхом праведным подзакусить, я взяла в одну руку пирожок, в другую книгу и с ногами залезла в кресло. Только откусила кусочек, как опять раздался этот подозрительный звук. Больше всего он походил на шуршание мыши и преследовал меня вот уж несколько дней. Так бы и пес с ней, с мышью, пусть себе шастает по своим мелким грызуновским делам. Но сегодня я являлась счастливым обладателем съестного, а позволить какой-то невнятной личности пройтись по моему стратегическому запасу я никак не могла. Отложив пирог, я с решительным видом двинулась в беспокойный угол.

Ясень пень, потенциальной расхитительнице чужих пирожков самое место здесь, среди старых объявлений, досок информации и тому подобной чешуи. Я решительно отодвинула весь хлам в сторону, готовая в любой момент с визгом отскочить, но тут ноги мои приросли к полу.бsterday!!! Если эта тварь и была мышью, то какой-то явно обожравшейся радиоактивных экскрементов! Такую дырищу в стене простому грызуну лет сто прогрызать, а может, и больше! Я легла на пол и заглянула в отверстие. Там не было помещения, потому что перед глазами явственно зеленела трава! Так вот он где, мой лес!

Слегка покряхтев, я протиснулась наружу. Дааа… Это тебе не картины художника-передвижника Шишкина Иван Иваныча. Это просто какие-то опыты параноидального последователя Мичурина. Неба видно не было! Все окружающее пространство было оккупировано тесно сплетенными ветвями деревьев, и только кое-где сквозь практически непроницаемую листву пробивались лучи солнца. При этом я точно знала благозвучное имя деятеля, которому за такие художества руки оторвать надо бы. Единственное, что успокаивало, так это довольно утоптанная дорожка, которая начиналась прямо от стены. Я прошлась немного дальше, земля приятно пружинила под ногами. Нет. Она и не думала кончаться в ближайшие двадцать метров. Я вернулась обратно.

Собственно, чего мне просто так торчать на уже слегка поднадоевшем пляже, когда можно совершить променад по такому лесочку? Вот только не полный же я дебил, чтобы шлепать по летнему лесу в валенках на босу ногу.

Я быстро вылезла назад. Мухой шмыгнула в комнату. Надела джинсы, футболку и кроссовки. Откопала в тумбочке хорошо пожившую бейсболку. Ушла, вернулась опять, взяла оленячий свитер и покрывало с кровати. Ну вроде все. Вот разве еще расческу с зубной щеткой. А рюкзака у меня отродясь не было.

В своих апартаментах я свалила все прихваченное с собой на кресло и начала упаковываться. Кроме саквояжа, складывать имущество было некуда, поэтому в его кожаное нутро полетели и пирожки, и свитер, и плед. Так же были не забыты и его старые знакомцы: альбом с карандашами, часы и расчлененные ножницы. Ну пора, а то, как говорится, асфальта бояться — вообще не ходить. Я вытолкнула через дырку саквояж и вылезла следом.

ЧАСТЬ II

Какой же здесь волнующий воздух! Я шевельнула ноздрями: пахло прелой листвой, недавним дождем, мхом, ягодами и — приключениями. Подхватив саквояж, я бодро потрусила по тропинке.

…Часа через три я начала крепко сомневаться в разумности путешествия, потому что флора радовала завидным постоянством. Дорожка, заросли — и все. Черт его знает, может, передвигаться я могу только в пределах нарисованного мной же? Меня ведь никто не посвятил в правила игры.

Ноги с непривычки гудели. Но только было я собралась возвращаться, несолоно хлебавши, как изменения наметились. Не ахти какие, надо сказать, но все же… Тропинка, которая до этого вела себя довольно прилично, вдруг кинулась в разудалый пьяный пляс. Она скакала из стороны в сторону, загибалась под странными углами и круто меняла направление. Вот уж такого я точно не рисовала. Я покорно шла по ней, а что еще прикажете сделать? Сойти возможности не было. Тут уж я постаралась на славу, ретушируя зеленью альбом!

Наконец издевательства кончились. Деревья стали потихоньку расступаться, сверху мелькнуло синее небо, и дорожка, перестав выкидывать коленца, явно пошла в гору. Уклон становился все круче и круче, трава — выше и выше. И вдруг деревья кончились. Совсем. Враз. Пройдя по инерции еще несколько шагов, я поняла, что поднимаюсь на холм. Возвышенность — это всегда неплохо, можно попытаться хоть как-то оглядеться и понять, что творится в округе. Цепляясь за траву, чтоб не упасть, я полезла наверх. Еле-еле, чувствуя себя законченной клячей, одолела в конце концов подъем. На вершине холма стоял плоский высокий камень. Памятуя, что в приличных местах именно на таких скальных обломках и бывают прописаны наставления уставшему путнику, я обошла менгир вокруг. У подножия бил родник. Припав на колени к живительной влаге, напилась и намочила голову и лицо. Странно, что пар не повалил, — я пыхала жаром, как самовар. Обошла камень еще раз, но никаких надписей на нем не наблюдалось. Кругом, насколько хватало взгляда, сплошной стеной стоял лес. Пот струйками стекал по спине. Вот уж точно народ подметил, что не стоит бегать от снайпера — умрешь уставшим! Придется возвращаться обратно. Ладно хоть я не просто по лесу буреломила, а, как белый человек, шла по дорожке. Ну ничего, вернусь, в море искупаюсь, на песочке поваляюсь!

Решив, что перед обратной дорогой неплохо бы подкрепиться, я потянулась за саквояжем и вдруг увидела в траве еще одну тропинку. Подползла к ней… ба! Еще одна! Через шаг — еще одна. Я быстро оббежала верхушку холма и поняла, что место это чем-то очень популярно, так как в разные стороны разбегалось не меньше десятка тропинок. И которая из них моя — я уже и не знаю! Весь ужас происходящего медленно проходил перед моим остекленевшим взглядом. Чтобы исследовать тропинки на предмет того, какая из них оканчивается обломком стены, времени понадобится немало. А на оставшихся у меня трех пирожках долго не протянешь. Это ж только в умных немецких сказках дети в лесу всяческие предметы кидали, чтоб найти дорогу к родному очагу. А у нас, в России, все просто. Всенепременно в сказке очередному придурку, которого понесло незнамо куда, встретится вот такой булыжник-переросток с четкими указаниями. Что, так сказать, справа происходит, каких подлянок слева ждать, да и насчет прямо — рекомендации всегда имеются. Твою ж мать!

Тихо матерясь и поскуливая, я носилась вокруг менгира, лелея-таки надежду, что указание с надписью: «Детдом, дура, там (стрелка)» должно где-то обнаружиться. Когда вся тщета поисков стала очевидна даже умалишенным сиротам, я упала в траву. Да-а… можно было бы найти и более легкий способ свести счеты с жизнью, незачем было обрекать себя на голодную смерть незнамо где. Ну ладно, чтоб не сойти с ума, я опять вскочила и стала размышлять вслух. Даже если я начну по очереди исследовать все тропы, то как их, просмотренные то бишь, метить? У меня есть ножничный огрызок, может, знаки какие-нибудь вырезать? А можно распустить свитер и привязывать ниточки в траву? А можно…

Так! Мне показалось или из травы неподалеку раздался хриплый смех? Я прислушалась… Неее, блазнит. И только я опять сорвалась в бег, как…

— Ну что ты мечешься, как старая омлетчица?

Ну точно! Хриплый голос из травы. Я опустила голову ниже и отпрянула — прямо на меня смотрел глаз. Оранжевый глаз с вертикальной щелью зрачка.

— Ты кто? — спросила я у глаза (сюрреализм какой-то, чесслово!).

— Мужик в дерматиновом пальто. — Зашелся смехом глаз.

Я осторожно раздвинула траву и увидела, что глаз не сам по себе, а вовсе даже и с туловищем. А туловище у него моего старого знакомца — саквояжа! Он пару секунд пялился на меня молча, потом опять зашелся в смехе. Нет, у него не было рта, да и вообще из всех частей тела, присущих живым существам, наличествовал только глаз, располагавшийся на месте замка. Но складки кожи собирались так причудливо, что явно проступали очертания и носа, и рта.

— А ты че потащилась в лес без компаса-то? — отсмеявшись, спросил он. — Главное, пирожки взяла, а компас — нет! Или ты по мухоморам собиралась направление определять?

Мне показалось, что как-то глупо оправдываться перед большой сумкой, и в ответ я просто пожала плечами.

— Меня, главное, еще когда ты за пирогом полезла, подмывало сказать что-то типа: «Не садись на пенек, не ешь пирожок», — но не хотелось раньше времени пугать! — зевнул он. — Дальше-то чего делать собираешься?

Я медленно, не веря самой себе, что отчитываюсь сейчас перед обыкновенной сумкой, сбиваясь и заикаясь, начала пересказывать свой план про постепенное исследование всех тропинок. Убеждая себя и его в том, что необходимая может найтись, и быстро. Подойдя к последнему этапу изложения операции по собственному спасению, я закончила оптимистично:

— А можно карандаши втыкать в начале каждой дорожки, их все равно много.

— Ну ты, деука, совсем… Не для того я карандаши на себе таскал столько лет, чтобы ты их вместо колышков тыкала где ни попадя! — Наморщив лоб и прикрыв глаз, он задумался. — Птаха тащи.

— Кого?

— Птаха. Ну, того идиота, что часами прикидывается, — решил все-таки подсказать, зараза облезлая.

Я было потянулась рукой к глазу, который как-никак находился заместо замка, но саквояж гаркнул:

— А ну брысь, сам раскроюсь, — и правда открылся.

Едрит, как лезть-то было страшно, кто ж знает, что у разговорчивого «чумадана» на уме? А ну как руку сейчас откусит?! Ну вот, что крокодилу в пасть, что в это рыжее чудовище конечности совать… Поэтому постепенно, по паре-тройке сантиметров, я приблизилась к кровожадной щели.

— Ам, — громко рявкнула эта дрянь, захлопываясь. И захрипела смехом, смахивая катящиеся слезы растрескавшейся ручкой. — Ой, мать, видела бы ты себя сейчас — просто братья Гагенбеки в клетке со львами!

Увидев, что я отвернулась, да еще и отодвинулась от него, примирительно продолжил:

— Да лезь спокойно, я ведь сам разрешил. — И опять распахнул бесстыжие недра.

Разозлившись, я быстро опустила руку внутрь и достала часы.

— Ну?

— Баранки гну! Буди давай.

Чувствовала я себя дура дурой. Мало того что с ширпотребом болтаю, так еще он меня по всем статьям обходит. Но, как будить часы, я не знала. Проклиная себя заранее за этот вопрос, я все-таки спросила: «Как?» — и увидела, что кусок плохо сшитого дерматина радостно осклабился, видимо найдя достаточно (по его мнению) остроумный ответ, выслушивать который у меня никакого желания не было. Нервы и так на пределе! И только поэтому, наплевав на чувство самосохранения, я схватила эту дрянь в охапку, поднесла к роднику и в не самых печатных выражениях пообещала утопить, если он не прекратит дурить и не начнет отвечать по делу. А то, в конце-то концов, мало того что я подвергаюсь постоянным нападкам от лиц рода человеческого, так еще и всякая дерматиновая пакость будет на мне оттачивать свое сомнительное остроумие. Саквояж на удивление покорно выслушал мое выступление, потом отряхнулся, пожал плечами и ответил максимально четко:

— Заведи, — после чего превратился обратно в обыкновенную неодушевленную вещь.

За неимением более важных дел оттягивать сие действие я не стала. Надо завести — пожалуйста. Завела. Толку — ноль. Ну тикают и тикают, эка невидаль. Я покосилась на саквояж, но он так и продолжал прикидываться простой сумкой. Ладно. Я легла и закинула руки за голову.

В небе плыли редкие пушистые облака, меняя форму и очертания. Вон, кстати, одно похоже на этот «ридикюль». Я покосилась… опа! Похоже, глаз захлопнулся. Так ты, голубчик, подглядываешь за мной! Я продолжала лежать, нахально пялясь на него. Минуты две ничего не происходило, потом замок дернулся и снова слегка приоткрылся оранжевый наглый глаз. Увидев, что попался, саквояж улыбнулся во всю ширь кожаных щек:

— Ну ты, мать, псих! Так ведь и поседеть раньше времени можно! Расстройство желудка получить. — Я не реагировала. — Да че ты в него вцепилась-то? Положи на траву, как он тебе трансформироваться-то будет?

Да сего момента я вообще никогда не задумывалась над проблемой и правилами трансформации, поэтому часы положила, как было велено «отцом-командиром». Их тут же заволокло небольшим по объему, но плотным туманом, и вот вместо часов на траве рядом со мной сидит живой двуглавый орел.

Саквояж молчал, но морда у него при этом была на редкость ехидная. Вот кто бы мог подумать, что у задубевшего от времени гранитоля[4] такие способности к мимике! Опять установилась полная тишина. Только орел взлетел на верхушку менгира и начал то ли блох клювами ловить, то ли перья поправлять. Да-а… выдержки у саквояжа оказалось меньше. Потому что минут через десять он откашлялся и начал:

— Милостивая государыня, — сволочь при этом глумливо улыбнулась, — дозвольте мне слово молвить?

Я кивнула.