Помоги проекту - поделись книгой:
Как ужасен свет светочей!
Как, неужели с ними и наши братья?
Увы нам! Но нет, они вкладывают мечи в ножны и остаются в отдалении. Счастье, счастье, что готовая вспыхнуть война между единокровными отодвинута от нас на сколько дней! на сколько мигов! А он, божественный, все идет и снова имеет вид оленя, и снова между нами его лунная, с двумя гончими, воительница. Славьте, девы, судьбу и предотвращенное нарушение всех людских законов. А он все идет, и не кажется ли вам, точно он дрожит, останавливаясь?
Да, он остановился. Но в то время, из-за переулка, где рога многих жертв охоты придают переулку вид леса, показывается зарево светоча.
Уж не ищущие ли его убийцы показались оттуда? Нет, это дева! Но не коварный ли замысел затаила она? Или это кто-нибудь переодетый в девичье платье? Нет, ее лицо слишком прекрасно, она слишком прекрасна и лицом и станом. Смотрите, он дрожит.
Смотрите, божественная гонительница уже настигает его гончими. Смотрите, он протягивает ей цветок, зачем? Нечаянным движением она спалила его цветок. Она не замечает его и идет дальше, ослепленная светом своего пламени, не заметив его и, торопясь, входит в калитку. Ах, уже гончие настигают его, и он падает, издавая страшный крик. Пронзительный, ужасный крик! Он лежит, терзаемый лунной охотой.
Жалко его. И где его лицо? Оно искажено судорогой, и не узнаем мы в нем его. О, несемте ласково его, страждущего, в ближайшее жилище.
И ласковыми заботами постараемся отвратить неотвратимый удар страшного Рока.
И где божественная гонительница?
Ее нет, как нет ее гончих собак. Кончена охота.
К тебе же, гордой, мы затаили беспощадную месть. И лишь неизвестное нам сердце Милого мешает растерзать тебя мечами и умчать тебя, окровавленную и преследуемую, в рощи.
Ночной дозор. Кто здесь в латах и с мечами в позднее время? И кто лежащий с опаленным цветком и лицом, искаженным от мук, на земле? Уж не Девий ли это бог? Да, это он! Да будет ему известно, что за великую распрю, внесенную в наши семьи, он обречен на смертную казнь, но что в его воле, – так как никому неведомо, кто он, божественный ли от природы или нет, – подчиниться суду или не принять его.
Девий бог
Начальник дозора. Вам же, латницы, повелено прекратить ночные сборища и вернуться в ваши семьи и быть снисходительней к земным юношам и быть ласковей до их домогательств. Сейчас же можете перенести его в частное жилище и ухаживать за ним и исполнить все, что повелевают вам сострадание и ваша природа, по отношению к тому, над которым тяготеет Рок. Идите, княжеские и царские дочери, в ваши жилища.
Воины дозора. О, прекрасное зрелище! Прекраснейшие девушки знаменитейшего племени в латах и с мечами и с шишаками на голове, озаренные пламенем колеблемых светочей!
Мы думали, что только в сказках и божественных истинах возможно это. Но и невозможное бывает. И тот, жалкий! жалкий! Несчастный, несчастный! Вчера счастливейший, сегодня несчастнейший из смертных, лежащий на земле лицом, поднятым к небу, и с кудрями, смешанными с грязью.
Учитесь, люди, горечи земного, даже когда оно личина!
Но беремте носилки, чтобы отнести его в ближнее жилище.
Любава
Страшно мне бродить одной по тропинкам судеб, – как говорил мой учитель.
Вчера я встретилась еще с одним юношей (это было до того) и сегодня жду с ним новой встречи. Сердце сладко бьется. Хотя я на той высоте и на той тропе, откуда падают только со смертью.
Всего лучшего, Зорелюба. Передай также лучшие пожелания брату Сновиду и попроси его приехать, чтоб быть свидетелем моего счастья или несчастья». Всё. О старушке Весенние Пазки не упомянула, но это потом.
Достаточно ли на мне чистое платье? И достаточно ли прибрала свои волосы? И что все это значит?
Ведь не по своей же воле юноша с повязанными глазами шел ко мне, презрев столько опасностей, из темной рощи, где под изображениями богов его подстерегли, может быть, убийцы. Так и мое сердце не покоится ли в чьих-то сильных руках? Но оно доверчиво и не бьется сильнее обыкновенного.
Что будет, что будет сегодня? Не надеть ли мне другое платье? Нет, в детстве меня приучали к скромности, и то платье, которое на мне, не превышает моих понятий о строгом и благородном вкусе. Пойду такой, какой я одета сейчас.
О, какое страшное имя! Но почему только сейчас заметила я его? Только произнесла, и все уже окрасилось в темный цвет и стало мрачным. Нет, нельзя быть такой ветреной. Вот и подъем на гору. Но кто это? Предшествующий толпе старцев и детей, со взором прекрасным и страшным, нет, не страшным, – ужасным. Отчего его черный взгляд прикован ко мне?.. Почему черты его исполнены какого-то совета бежать и каким-то гневом? Почему его глаза исполнены той же ненавистью, которой горели вчера глаза девушек в латах? Или бежать мне, страшась этого взора? Или бежать мне без оглядки и с протянутыми вперед руками по склону зеленого холма от этого взгляда? Или бежать мне? Но ведь это он! Это он! Что так страшно изменило его взгляд? Нет, с горькой решимостью замкну свое сердце и пойду навстречу неумолимому взгляду и встречу его поцелуем, как с утра велит мое сердце. Ты, сияющий вдали! Я иду к тебе. Но не та же ли толпа девушек показывается там? И не этот ли вчерашний стоит там со взглядом ужасным и вот опускается на колени и поникает волосами до земли, и снова встает, закрывает лицо руками и смотрит глазом ужасным и плачет? И почему кто-то машет руками с отчаянным видом – тот, самый дальний?..
И почему какая-то хромая уродливая старушка, со взором злобным, стремится с поля пересечь мне путь и кричит, чтоб я остановилась, явно желая опередить меня? Нет! О, как прекрасен Девий бог, ныне стоящий без повязки, с лицом печальным, и впереди своих хранительниц!
И для того ли я вчера отвергла его мольбы, чтоб сегодня отказаться от того, кому я была верна вчера и сейчас?
И кто все превзошел собой? Но для чего все нарастает печаль и бешенство в печальных и одиноких глазах и искривляется страданием? Он замедляет шаг, задерживая ноги, явно, чтобы дать старухе, горбатой и уродливой, опередить меня; но я сама устремляюсь вперед, я сама поспешаю навстречу ему, убыстряя шаги к нему, единственному, допустившему такое соревнование. Но я ближе, но я вижу, как загораются глаза такой силой прощенья, такой любовью, после которой самое ужасное простимо и легко.
О, я вспоминаю обряды Чумноуста и, гордая, иду навстречу им. Только отчего рыдает Девий бог, поднося к голове руку, и слезы на глазах девушек в латах?
Прочь! прочь, костлявая старушка, хватающая меня за руку… Ты видишь, я отталкиваю тебя, заставляю тебя со смехом падать на землю. Но ты задерживаешь меня, хватаясь за полу. Напрасно!
Хор присутствующих. Свершилось! О, почему не старец, не больной, не преступивший законов совести?
Почему красивейшая девушка, отвергшая, побуждаемая Роком, домогательства Девьего бога, его, который был равнодушен ко всем земным, бросившим на его пути ожерелья, встречается ему на этом пути, неся «да» осужденному молчать.
Ее час сочтен!
Напрасно взоры всех говорили ей: «Беги!» Напрасно лица других изображали ужас и печаль. Напрасно дальний машет ей рукой, указывая ей путь жизни, последний из возможных.
Напрасно старалась опередить старая и тяготившаяся жизнью женщина!
Она была осуждена!
О, плачьте, юноши, одной невестой стало меньше.
О, плачьте, девушки, одной сестрой стало меньше.
Ныне она в руках жрецов, отравленная вечно молодым лобзаньем Чумногуба, переданным ей ужасно из уст в уста юношей. Ей
Девий бог. Вы, сердцами которых я, пренебрегая, играл, вы, бывшие свидетелями ужасной ночи, вы, охранявшие меня от ночных убийц!
Я поведу вас на вершины гор, и на хребет моря, и в ущелья подземного царства. Я буду будить вас на утренней заре и, баюкая, усыплять на вечерней. Морская волна не сумеет более точно отразить звезды, чем я ваши желающие души.
Лишь следуйте за мной, как за вождем.
Лишь помогите мне отомстить за смерть милой.
Отряд латниц. Слышите, слышите, какие призывающие к битве звуки умеет он извлекать из своей тростниковой свирели? В него вселился кто-то другой, так как он не похож на себя. Вот он бежит, преследуемый проклинающими жрецами, по крутой дорожке вверх. Какие доспехи на нем! Какое копье в его руке! Нет, это только так кажется. Это солнце золотит его кудри.
О, смотрите, смотрите, скачет по гребню горы олень, и его снова преследует гонительница с двумя собаками на привязи.
То не страшная ли охота воскресает перед нами?
Но что делать с теми, кто попытается противоборствовать меди мечей отравленными чумой устами?
Бегите вы, Отвага, Улыбка, Сила, напрягая колена, вслед за ними и делайте, что вам подскажет ваше сердце, не тщетно переменившее прялку на железо.
Мы же попытаемся противоборствовать показавшимся убийцам, но нам кажется, что среди них и собравшиеся цари нашей страны.
Уж не исполняется ли древнее пророчество: «Мор омертвит, падая, склоны гор, когда поцелуи восстанут на мечи, противоборствуя»?
Горе! Тогда темная участь предстоит нам, скиталицам, верным своему вождю и в изгнании.
И тогда о своей участи мы давно уже читали в детских сказках. Сколько встреч, сколько чудесного!
Но они вбегают на площадку святилища. Следует и нам поспешать туда.
Главный жрец. Назад, смертный!
Девий бог. Здесь нет смертного.
Жрецы. Увы, сблизилось то, что мы ожидали. Пора нам удивляться себе. Так как никому не известно более будущее, чем нам, но мы остаемся верны Року, и не вам, земные девушки, а богу Чумноусту достоит наш последний поцелуй. Мы совершаем древле обещанное и возвещанное. И не удивляйтесь нам, так как мы тоже заимствуем свои силы не у людей. Мы хотим быть достойными наших богов.
Девий бог. Делайте свое последнее земное дело так, чтобы мы, наблюдая вас, могли удивляться вам и рассказать о вас в песнях. Мы, не умирающие, смотрим на вас, умирающих. Знайте об этом.
Девы. Ах, опять среди нас воительница, сдерживающая до нужного времени неутолимых гончих. Видно, мы перед страшным.
Девий бог. Да, мы перед величественным и накануне страшного.
Главный жрец. О, живые еще воины Чумноуста! Устремитесь в последний раз с отравленными устами на пришельцев, кто бы они ни были.
Девы. Что нам делать! Можем ли мы поднять мечи на старцев, устремившихся на нас с поцелуями?
О, какой ужасный Рок сделал нас участниками в войне поцелуев и железа! Нет, уроним железо и, закрыв лицо руками, отдадимся неизбежному. (
Присутствующие. Уже умолк главный жрец, уже прозвучали закрывшие лицо руками, а жрецы все еще продолжают свой страшный бег мимо лобзающего кумира, и вот уже последний из них низвергся, скатываясь, с красными глазами, белой бородой, по ступеням храма. И все тихо. Од<ин> стоит с завернутой в плащ головой или же с заслоненными от ужаса глазами, другой, с дерзко протянутой рукой, устремляется к кумиру, и тот падает, шатаясь, в бездну, и бородатый еврей с мешком змей, растерявшись, остается на месте. Но легким движением кто-то отсекает ему голову, и она лежит, шевеля веками, среди расползающихся с шипом змей.
А между тем подымаются снизу цари и воины.
А жрец смотрит глазами безумными и печальными и тихо идет, потупя бороду, к пришельцу.
Тот смотрит загадочно-открыто, и жрец наклоняется к нему шептать тайну и вдруг, расхохотавшись, касается его уст своими. Но тот смеется. Жрец падает, откидываясь назад, на руки прислужников и умирает. Но нет, этого еще нет. Это еще только наше воображение. Еще только отошел от кумира жрец и идет мимо стоящих неподвижно девушек с плащами на голове. К спокойно стоящему Девьему богу идет он. И что будет? Дальше что? Несет он с потупленными глазами смерть, и бледный и смеющийся будет, сражаясь, падать, встретив лобзание, или бежать. Но бежать он мог бы и раньше. Но у него нет оружия!
Да, мы видим, твоя близка казнь, и правит гончих твоя спутница! Медленно движется жрец, задерживаемый какой-то силой.
Но уже приходят цари, и уже бегут убийцы.
И куда бежать, когда спереди старец приближается с чумными устами, сзади напряженно дрожащие луки и прильнувшие к ним головы злых людей? Так закрыть голову плащом осталось ему.
Но что это? Падает на землю жрец, несший смерть, и невредим отрок и стоит, не шевелясь.
Нарочно ли переменили цели стрелки, или это вина невидимой власти, изменившей верные луки?
Не знаем, бедные, но отрок стоит невредим, и уже цари приходят прикрыть его щитами.
И кто-то, не будучи в состоянии вынести происходящего, бросился в пропасть.
Цари. Свершилось. Обреченными выполнен заданный им урок, живые же смотрят на них и поучаются. Вы же, безумные юноши, сложите мечи и копья. Не вам дано право карать и миловать. Тот же, на кого направлена ваша молодая ярость, пусть уйдет отсюда в изгнание. Волны, которые бьются о подножие этой горы, донесут его до теплого моря, где в скитаньях с своими спутницами он найдет конец светлый и чудесный, какой возвещен ему в древних сказках. Спросите его, открывающие свои головы от плащей и рук, принимает ли он наш суд?
Девий бог
Цари. Тогда спускайтесь к волнам, на которых качаются челны со всем нужным для вас.
Аспарух*
Отрок. О, Аспарух!
Разве ты не слышишь, что громко ржут кони? Это стан князей. Они не хотят идти. Им ясные очи подруг дороже и ближе ратного дела. Среди лебяжьих ст<ан>иц они вспоминают о судьбах семей, покинутых на заботы. Если ты идешь на войну, то зачем тобою взято мало стрел? Так они в недовольстве говорят о походе. И требуют вернуться.
Аспарух. Слушай: вот я поскачу прочь от месяца; громадная тень <по>бежит от меня по холмам. И если мой конь не догонит тени, когда я во всю быстроту поскачу по холмам, то грянется мертвый от этой руки мой конь, и навеки будет лежать недвижим.
Отрок. Совершилось: грохнулся наземь и подымает голову старый конь, пронзенный мечом господина.
Аспарух. Иди и передай, что видел.
Лют. Уж стены Ольвии видны.
Аспарух. Здесь будут шатры. А это – головы князей? Лют. Повиноваться нас учили предки, и мы верны их приказаньям, хотя ты строг и много юношей цветущих среди погибших умерло князей.
1-ый воин. Вот эллин. Лежит и напевает беззаботно.
Поделиться книгой: