Как хотите! 7 ноября 1921
Настоящее*
I Над белым сумраком Невы, У подоконника окна, Стоял, облокотясь, Великий князь. «Мне мил был Сумрак сельской хаты И белая светелка, Соломенная челка Соломы черной и гнилой, Ее соломенный хохол И на завалинке хохол. И все же клич „царей долой!“ Палит и жжет мне совесть. Лучи моего духа Селу убогому светили, Но неприязненно и сухо Их отрицали и не любили. „Он захотел капусты кислой“, Решил народный суд. А я ведро на коромысле Пою, их <вечером> несут. Суровою волею голи Глаголы висят на глаголе. Я, самый верхний лист На дереве царей, Подземные удары Слышу, глухой подземный гул. Нас кто-то рубит, Дрожат листы, И вороны летят далече. Чу! Чую, завтра иль сегодня Все дерево на землю упадет. Железа острие нас рубит, И дерево дрожит предсмертной дрожью». Нежнее снежной паутины И снежных бабочек полна, Над черной бездною ночей Летела занавесь окна. И снежный камень ограничил, Белее чести Богоматери, Его высокий полусвод. «Народ нас создал, возвеличил. Что ж, приходи казнить, народ! Какой холодный подоконник! И смотрят звезды – вещий сонник! Да, настежь ко всему людей пророческие очи! Придет ли смерть, загадочная сводня, И лезвием по горлу защекочет, Я всё приму сегодня, Чего смерть ни захочет. Но сердце темное пророчит. Что ждет меня – какая чаша? Ее к устам моим несу! Глухой острог, затерянный в лесу, Среди сугробов рудники И ты, печальная параша, Жестоких дней приятельница, Там полетят в меня плевки, Я буду для детей плевательница? Как грустен этот мир! Время бежит, перо писарей Торопится, Царей Зовет охолопиться… И буду я висеть на виде; А может, позже Меня удавят те же вожжи, Какими их давили. Смерть! Я – белая странница! Чего ты хочешь – напиши! Какое нынче вдохновение ее прихода современнее? Ранней весной, не осенью, Наше сено царей будет скошено. Разлукой с небом навсегда, Так наземь катится звезда Обетом гибели труда. Ах, если б снять с небесной полки Созвездий книгу, Где всё уж сочтено, Где жизни нить, и плахи нить, и смеха нить В едином шелке Ткало веретено, Покорно роковому игу, Для блеска звездных игол. И показать людей очей корыту Ее задумчиво-открытую… Мне станет легче извинить И палача и плаху, И даже лесть кровавому галаху. Часов времен прибою внемля, Подкошенный подсолнух, я Сегодня падаю на землю. И вот я смерти кмотр. Душа моя готовится на смотр Отдать отчет в своих делах. Что ждет меня? Глухой темничный замок, Ужимки за решеткой самок, Толпа безумных дураков И звон задумчивых оков? И я с окованной рукой, Нарушив прадедов покой, Сойду туда?» II1Голоса и песни улицы
Цари, цари дрожали, Цари, цари дрожат! На о, На обух Господ, На о, На обух Господ, На о, На обух Царей, Царя, Царя, Народ, Наро, Народ, Кузнец, Моло, Молотобоец. Наро, Народ, Берёт, Берё Берет Господ, На о, на о царей Берет, Кладёт Народ, Моло, Молотобоец Царе Царей На обух, Пусть ус Спокоятся В Сибй, В сибирских су, Сугро, Сугробах белых. Господ, господ кладет, Кладет, кладет Народ, Кладет, Кладет Народ, Кладет белого царя, Кладет белого царя! Белого царя! Белого царя! – Царя! А мы! – А мы глядим, а мы, а мы глядим! Цари, цари дрожат! Они, они дрожат! Великий князь
Что? Уже начинается? (Смотрит на часы).
Да, уже пора! 2Голоса с улицы
Мы писатели ножом! Тай-тай, тарарай, Тай-тай, тарарай! Священники хохота, Трай-тай, тарарай. Священники выстрелов. Запевалы смерти, Трай-тай, тарарай. Запевалы смерти, Отцы смерти, Трай-тай, тарарай. Отцы смерти. Трай-тай, тарарай. Сына родила! Трай-тай, тарарай. Сына родила! Невесты острога, Трай-тай, тарарай. Сына родила! Мыслители винтовкой, Трай-тай, тарарай. Мыслители брюхом! Великий князь
Да, уж начинается!.. В воду бросила! Тай-тай, тарарай. В воду бросила! Тай-тай, тарарай. В воду бросила! 3 Кто? – Люди! А, бог на блюде! Подан. – Бог на брюхе! – С новым годом! – Пли! – Одною меньше мухой. – Пли! Шашка сбоку! – К сроку! С глазами борова Свинья в котле. – Здорово. Рази и грей! В посылке – олово. Священник! – Милости просим! – Алых денег Бросим! – А, прапор! добро пожаловать! Ты белый, а пуля ала ведь! Городовой на крыше! – Прицелы выше! Бог на пузе! – В общий узел! Площадь очищена! – Винтовка, пищи на! Красная подкладка. – Гладко! А вон проходит красота Вся в черном, но дымится дуло. – Ни черта! И она уснула. Священник! – Отсыпь свинцовых денег! В слуховом окне пулемет! – По черной лестнице – вперед! Пристав! – Чисто. Ты, белая повязка! – Салазки!!! Лежат поленницей дров… Наколотили… кровь. Среди прицелов бешеных Сестра идет помешанная И что-то поет из «Князя Игоря». – Вдогонку! Выгорело. На палках Бог! – Перо им в бок! Пьяные бары. – В Самару. Плывет белуга. – В Калугу! Идут, молчат, ни звука! Крадутся. – В Москву! Пли! На уру! – Тпру! Тах-тах-тах! Идут Люди закона С книгами! – Дать капли Дона! Выгоним! Идут вновь. – Муху на бровь. – Стой! Здесь Страшный Суд! Пли! – Тут! Ловко! Река! Горит винтовка! Горит рука! Еще гробокопы! – Послать в окопы! С глазами жалости… – Малой! – Стреляй! Не балуйся! Разве наши выстрелы Шага к смерти не убыстрили? 4 Мы писатели ножом, Тай-тай, тара-рай! Мы писатели ножом. Священники хохота. Тай-тай, тара-рай, Священники хохота. Святые зеленой корки. Тай-тай, тара-рай. Святые зеленой корки. Запевалы паденья престолов. Тай-тай, тара-рай. Скрипачи на брюхе богатых, Тай-тай, тара-рай. Невесты острога, Тай-тай, тара-рай. Свободные художники обуха. Знайте: самый страшный грех – Пощада! Великий князь
Началось! Оно! Обугленное бревно Божественного гнева Качается, нацелилось в окно. Тай-тай, тара-рай. Художники обуха. Невесты острога. Тай-тай, тара-рай. В воду бросила! Тай-тай, тара-рай. В воду бросила! Мощи в штанах, Святые мощи в штанах, Тай-тай, тара-рай. Мощи в штанах. Раска, Раскаты грома, Горя, Горят хоромы. 5 Ах вы, сони! Что по-барски Вы храпите целый день? Иль мила вам жизни царской Умирающая тень? Иль мила вам плетки древней Налетающая боль И в когтях цинги деревни Опухающая голь? Надевайте штаны В насекомых и дырах! Часы бар сочтены. Уж лежат на секирах. Шагайте, усачи И нищие девчонки! Несите секачи И с порохом бочонки! Братья и мужья, У кого нет ножа, у того есть мышьяк! Граждане города В конском дымящемся кале, Вас кричат ножи, Вас ножи искали! Порешили ножи, Хотят лезвием Баловаться с барьем, По горлу скользя. Целоваться с барьем, Миловаться с барьем, Лезвием секача Горло бар щекоча, Лезвием скользя, – А без вас нельзя! Иди, беднота, Столичная голь! Шагай, темнота, Как знамя – глаголь! Несите нажим с Горячего поля. Войском нищим, войском нищим, Чем блеснув за голенищем? Хлынем! Хлынем! Вынем! Вынем! Жарко ждут ножи – они зеркало воли. 6Песня сумрака
Видит Господь, Нет житья от господ. – Одолели – одолели! Нас заели. Знатных старух, Стариков со звездой, Нагишом бы погнать, Ясноликую знать. Все господское стадо, Что украинский скот, Толстых, седых, Молодых и худых, Нагишом бы, всё снять, И сановное стадо, И сановную знать Голяком бы погнать, Чтобы бич бы свистал, В звездах гром громыхал. Где пощада? где пощада? В одной паре с быком Господа с кадыком, Стариков со звездой Повести голяком И погнать босиком, Пастухи чтобы шли Со взведенным курком. Одолели! одолели! Околели! околели! Всех дворян бы согнать И сановную знать Там, где бойни. Нам спокойней! Нам спокойней! Видит Господь, Нет житья от господ. Ухарь боец Как блеснет тесаком! 7Прачка
Я бы на живодерню На одной веревке Всех господ повела, Да потом по горлу Провела, провела! Я белье мое всполосну, всполосну, А потом господ Полосну, полосну! И-их! – Крови лужица! – В глазах кружится! Чтобы лучше целоваться И шептать ответом «да», Скоро в тени одеваться Будут господа. Как нарядится барыня: Серьги – имение, целое имение! Их сияют лучи, Как за стеклом – голодным харчи. Тень кругом глаз, чтобы глаз удлинять. Шляпа – «ой, мамочка! не бей меня!» Не шляпа, солнца затмение! Две сажени! цветы да игла! Серьги трясутся в ушах. А шелка – ведь это целый ушат! Зорькой небесной себя опоясывая, Снежною бурей вьюгу на землю сбрасывают Дочерям богатея. Такая затея! Я бы не могла. Ты пройдешь, удалый ножик, Около сережек! Бары, дело известное! Из сословья имущего. А белье какое! Не белье, а облако небесное. Тьма-тьмущая, Тьма господняя – Кружева у барышни на штанах. Вчера и сегодня ты им услуживай, А живи в сырых стенах. 8Голоса с улицы
Разве вы От холода не выли Вдвоем в землянке? И от усталости не падали? Не спали сытые на теплой падали? Не спали на ходу, склонивши голову? Так лейте пули – вот свинец и олово! Я, дочь народа, Простая чернорабочая, Сегодня вас свободой потчую! Бог! говорят, на небе твоя ставка! Сегодня ты – получаешь отставку! На вилы, Железные вилы подымем Святое для всех Господа имя! Святое, седое Божие имя. На небе громовержец, Ты на земле собольи шубы держишь? Медники глухого переулка! Слышите раскаты грома гулкого: Где чинят бога? Будет на чуде ржа, И будет народ палачом без удержа. Речи будут его кумачовые. Живи! Будут руки его пугачевые В крови! Это время кулачных боев Груди народной и свинцовой пули. Слышите дикий, бешеный рев: Люди проснулись. Теперь не время мыть рубашки: Иди, язык гремучих шашек! Мыслители винтовкой. Раска, Раскаты грома. Горя, Горят хоромы. На б, На обух господ… 9Другие
Чтоб от жен и до наложницы Господ нес рысак, Сам Господь, напялив ножницы, Прибыль стриг бумаг. Тучной складкою жирели Купцов шеи без стыда, А купчих без ожерелий Не видать бы никогда, Были сложены обедни. А где Бог бедных? Кто бы рабочим Утром дал бы передник И сказал «носи»? Друг бедноты на небеси. И утром принес бы стакан молока? Наш Бог в кулаке, Наша вера кулака! А наша рабочая темь Стоит, дрожа. Виновата тем, – В кулаке нет ножа. Ладонь без ножа. Хлынем, братушки, хлынем Войском нищим. Вынем, братушки, вынем Нож в голенище. Ярославль! Ты корову На крышу поставил! Рязань! Ты телят молодцом Режешь огурцом. Волга! Все за дворцом. Берем божбой, Святой разбой! 10 Гож нож! Раскаты грома. Нож гож, Пылай, хоромы. 11Великий князь
О, роковой напев судьбы! Как солнце окровавило закатом Ночные стекла тех дворцов… А все же стекла голубы! Не так ли я, воспетый катом, Железным голосом секиры Вдруг окровавлю жажду шири? <12> Рыжие усики. – Что, барышня, трусите? Гноя знак. – Что, барышня, боязно? 1921–1922
Драмы
Таинство дальних*
Жрец. Омойте, омойте радостными взорами стоящую перед вами – ту, которая и малым движением ног не хочет скрывать от вас достояния вашего. Те же, кто не в силах перенести мысли о близком наступающем, пусть бросятся на мечи или найдут сладкую смерть в ропщущих волнах.
Многие без стона бросаются на мечи, другие тонут в волнах.
Так, дети мои. Слышу стук многих мечей и всплеск многих волн. Утешено несказанно мое старческое сердце. Нет, не умерла еще молодость! Нет, жива еще молодость!
Жрица. Когда солнце склонится к закату и на одну треть приблизится к морю, я воссяду на этот камень, и пусть приблизятся ко мне все, ищущие утешения, и для каждого я найду слова утешающие и сладкие.
Все юноши. Мы волим это! Мы волим это!
1-ый юноша. Дождусь ли сладостного мгновенья? Нет силы ждать!
Падает, закалываясь, на меч.
Вереница юношей (выступающих вперед). Мы, вспоенные и вскормленные твоими лучами, Солнце, заклинаем тебя: ускорь свой бег! приблизь радостный, всем желанный миг, когда на одну треть приблизишься к морю. Солнце! Солнце!
И с высоких скал падаем в море, умоляя тебя: Солнце! Солнце! ускорь свой бег!
Падают.
Жрица. Как хорошо… плещут волны и смертью дышат людские речи и людские поступки… Как юношественно движение этих…
Еще один закалывается: «нет силы ждать!» Как капли зачинающегося дождя, там и здесь падают юноши. Новая вереница заклинающих солнце.
Прислужница. Скажи же, вымолви покоряющее слово – не то все они кончат самоубийством, влекомые к тому твоим присутствием, и не будет нам более верных и неизменных любовников.
Жрица. Да, да, дети мои, кончайте забаву; ведь близок вечер, да и празднество будет отравлено видом слишком большого числа умирающих – то носящихся на волнах, то лежащих неподвижно на земле, точно напоминая о чем-то забытом.
В венках из прибрежных деревьев, в белых одеждах подходят к Жрецу новые толпы юношей.
Жрец. Вы, юноши! Дальние и ближние! Несметной толпой стоящие на берегу моря, сегодня более прекрасного, чем когда-либо. Омойте умиленными взорами стоящую перед вами, омойте ласковыми взглядами всю, с ног до головы, до последней морщины, до последнего сладкого изгиба. Омойте в священнодейственном порыве всю с ног до головы стоящую перед вами, не склоняющую и намало колен, чтобы скрыть хотя бы немногое от вас. Омойте, омойте!
Более же всего обратите внимание на эти ноги, давшие вино и хмель жизни столь многим! на эти бедра, бывшие и смертной плахой для столь многих полудетских станов, – из коих наготе одного священствует кружево, связанное нежнейшими из сестер ваших.
Гонец. Царица! Отврати на миг грозную красоту свою! Он, который спал столько веков, проснулся! Как семя юноши, не знающее преград, течет его струение. Зеленые деревья, напрасно убегающие от его огненных хлябей, рыбаки с сетями и пахари с волами, всё вспыхивает, как комки серы, попав на его пути. Беги! Беги! Есть путь, есть тропинка над безднами! Беги, о дарующая жизнь!
Падает мертвым. Двое или трое безбородых, схватив плащи, убегают, давая увидеть клочья седых волос. Но несколько юношей, преградив путь, выхватив мечи, оставляют их на месте убитыми.
Все. Что это? Празднество – стремление к богу – нарушает дикая бессмысленная природа! Где же разум? где справедливость? Или ты, может быть, царица, разрешишь наше затруднение? Нам же жизнь не сладка…
Жрица. Дети, не изменить ли нам порядок празднества? Шествуемте все вместе и, когда увидим огненное бегущее, я взойду на высокий и вполне безопасный холм, и всякий, кто добежит до огненного чудовища и взойдет на холм, неся доказательством испепеленную руку, будет принят мной в сладостные и огненные объятия.
Но кроме того, сзади нас есть тропинка – и!., кто хочет –?
Юноши. Мы волим это… о!., волим!
В восторге, сплетаясь в венки, уходят.
Несколько мужей. Мы же, приняв заранее освобождающей влаги из камней имеющихся у нас перстней, встанем здесь с мечами, чтобы преградить дорогу безбородым, если б они случайно оказались среди нас.
Прислужница (на холме, у Жрицы). Как хороши! Багряные, освещая всё и делая всё темным вокруг себя, бегут ручьи, а навстречу им бегут развевающиеся алые, голубые и белые плащи юношей. Как сверкают их ноги! голые плечи, кудрявые нежные затылки! Как крылья, их плащи! Два ручья. Кто прекрасней?
Все бегут вместе. Но вот один увидел. Прыжками, перескакивая товарищей, бежит в сторону. Ах, это он, милый мальчик! Он хочет повторить вчерашнюю ночь. Что заставляет его делать такие неестественные для всегдашнего изящества прыжки? Неужели только боязнь опоздать и не быть первым? Нет, я не ошиблась, госпожа, он первый добежал; смотри, как вспыхнула рука в золоте реки! отпрянул в темноту, бежит, развеваясь плащами, назад; он, его первого примешь, госпожа, в сладостное благословение.
Ах! золото ручья блестит и впереди его! ах, сомкнулось! но он успеет добежать, он перебежит! И не видно его: видны голубые плащи неудержимо стремящегося. Вот добежит, вот делает прыжок… ах, тонет, бедный, в текучем золоте, оставляя некоторое время развеваться несгорающие плащи. Ах, бедный, бедный мальчик! Не его ты будешь целовать в первых восторгах. Бедный, бедный…
Этому поделом: тучный, сгорает раньше, чем успеет вынуть руку, – туда же, залит!
А этот не надеется уйти; стоит с испепеленными руками, устремляя на тебя последний взор, давая себя обтекать золоту. Рухнул.
И всюду, в темноте, как червячки, загораются они…
Но что это, госпожа, блестит сзади нас? Или мне изменяют глаза, и я, семнадцати лет, старуха? Слыша то, что я говорю, твой взор не отвертывается от того, что ты видишь?..
Пусть так. Но вот мчится с сожженной рукой… к тебе… нет, падает… Вот быстрей ветра несется другой – тоже падает.
Толпы дожидающихся очереди у холма. «Скоро ли?
Скоро ли?»
Жрица. Сейчас. Вот упал с сожженной рукою один. Несите его. И пока я буду осыпать его, мертвого, поцелуями, спокойно и бестрепетно смотрите в лицо Сменяющей Меня. И когда я охлажу свое тело, я сойду к подножию холма и, предводительствуя вами, пойду навстречу Царственней Меня и передам свой жезл Лучшей Меня.
Многие. О! О! Мы узнали, что такое слезы!
Другие. Да будет воля твоя!
Дерзновенные. Мы не позволим! Мы хотим испытать свое счастье! Дай нам, царица, – иначе мы встанем тебе на пути с мечами!
Вкусившие освобождающей влаги мужи выступают с мечами и, после небольшой схватки, предают земле непокорных отроков.
Мужи. Не на это готовили мы свои мечи.
Жрица. Что же вы медлите?
Все. У нас опускаются, царица, руки выполнить твой страшный замысел.
Жрица. Ну, тогда я сама спущусь и, сожегши руку в потоке, отдамся первому, кого увижу сожженного, но… живого. И тогда я пойду передать жезл Сменяющей Меня. Вы же…
Все. Мы не волим Сменяющей Тебя! Мы волим тебя одное!
Жрица. Что значит это возмущение всегда покорных мне? Или я уже не царица?!
Все безмолвствуют, потупясь.
Прислужница. Поток изменил свое направление. Огненная влага мертва, где струилась раньше.
Все. О! О!
Бросаются смеющейся толпой, и над вспыхнувшими ослепительным светом и погасшими телами повисает мост из живых человеческих тел. По временам кто-нибудь, кого ноги и руки испепелились, обрушивается, но его место занимает другой. Мост окутывается облаком пения, слабого и грустного.
Жрица. Я исполню вашу волю, предводительствуя вами, уйдемте отсюда. Но, быть может… Да, так и есть.
Делая дикие прыжки, перескакивая через тела умирающих, опрокидывая живущих, с страшной быстротой приближается юноша с двумя испепеленными руками и страшно вращающимися блестящими глазами.
