Том 4. Драматические поэмы. Драмы. Сцены

(Кончает играть).

II

Голос из сада.

За мной, знамена поцелуя, И, если я паду сражен, Пусть, поцелуй на мне оснуя, Склонится смерть, царица жен. Она с неясным словарем Прекрасных жалоб и молений Сойдет со мной, без царств царем, В чертоги мертвых поколений.

III

Другой голос.

Мы потоком звезд одеты. Вокруг нас ночная тьма. Где же клятвы? Где обеты? Чарования ума? Скорый почерк на записке, Что кольцом ладони смята. Знаю, помню, милый близко. Ночь покровом сердцу свята. Милый юноша, ужели Гневный пламень уст потух? Я стою здесь. Посвежели Струи ночи. Чуток слух.

IV

Первый голос.

Порок сегодня развевает Свои могучие знамёна И желтой тканью одевает Ночные тусклые времена. Божниц в ресницах образа, С свирелью скорбные глаза, Вы мне знакомы с молодечества, Я это вам везде ответствовал. И взоров скорбное отечество, Когда страдал, любил и бедствовал. О, это вам, прекрасно-жгучим Послушны мы, порокам учим. Как дуновенье поздних струй И сна обещанный покой, Твой обетован поцелуй Твоей объемлемый рукой.

V

<Два голоса.>

Воды тихи; воздух красен, Чуть желтеет он вверху, Чуть журчит ветвями ясень, Веткой дикою во мху. Хоть и низок Севастополь, Целый год крепился он. Я стройна, как гордый тополь, Неприступна с всех сторон. Ах, Казбек давно просился Под владычество Москвы, Но позднее оросился Кровью снег его главы. На усердных богомолов Буду Дибич и Ермолов. Дева, бойся указаний Кремля белого Казани. Стены, воином пробиты, Ведь не нужны для защиты. Были ведомы ошибки И под Плевной и на Шипке. Я их встречу, как Кутузов Рать нестройную французов. Ты, что прелести таила, Право, хрупче Измаила. Нет, как воин у Царьграда, Страх испытывая около, Не возьмешь того, что надо, Резвой волей в сердце сокола. Нет, на строгой битве взоров Буду воин и Суворов! И красавцу Святославу Дам и Нарву, и Полтаву! Я же, выявив отвагу, У Варшавы возьму Прагу! Ныне я и ты, мы воины, Перестанем, успокоены. Нет, цветущие сады Старой тайны разум выжег. В небесах уже следы От подошвы глупых книжек.

VI

Второй голос.

Кто сетку из чисел Набросил на мир, Разве он ум наш возвысил? Нет, стал наш ум еще более сир! Останься, странник. Посох брось! Земного шара хочет ось, Чтоб роковому слову «смерть» Игрушкою была в час полночи твердь. Там сумрак, тень, утес и зной, Кусты, трава, приюты гаду. И тополь тонкий и сквозной Струит вечернюю прохладу. Стоит священный знойный день, Журчит ручья руки кистень. Через каменный дневник, Одеваем в тени тучею, В кружев снежный воротник Ты струей бежал гремучею. Ты, как тополь стеклянный, Упав с высоты, О, ручей, за поляной Вод качая листы. Здесь пахнут травы-медоносы И дальни черные утесы, И рядом старый сон громад, Насупив темное чело. Числа твоих брызг, водопад, Само божество не сочло! И синий дрозд Бежал у камений, И влажный грозд Висит меж растений. Казалось мне, что словом разностопным Ручей пел славу допотопным Спутникам прошлых миров, Жизнь их, веселие, ужасы, гибели, Те<м>, что от пиршеств столов В дебри могильные скопами выбыли. Ах, диким конем в полуденный час Катился ручей, в ущелии мчась! Вы, жители нашей звезды, Что пламень лишь в время ночей. Конем без узды Катился ручей. Вся книга каменного дна Глазам понятна и видна. Вверху прозрачная уха Из туч, созвездий и светил, Внизу столетий потроха, По ним валы ручей катил. Деревьев черные ножи На страже двух пустынь межи. Ладьи времен звук слышен гребли, И бьет зеленые млат стебли. Под стеклянной плащаницей Древних мощей вереница. На этом кладбище валов, Ручья свобод на ложе каменном, Носился ящер-рыболов С зрачком удава желтым пламенным. И несся рык, Блестели пасти. Морских владык Боролись страсти За право воздуха глотка, За право поцелуя. Теперь лежат меж плитняка, Живою плотию пустуя. Сих мертвых тел пронзая стаю, Я предостережение читаю Вам, царствам и державам, Коварствам, почестям и славам. Теперь же всё кругом пустынно, Вверху, внизу утесов тына, Под стеклянным плащом Меж дубровы с плющом. Из звезд морских, костей и ниток, И ракообразных, и улиток, Многосаженных ужей, Подводных раков и ежей Могильным сводом дикий мост Здесь выгнула земля, Огнув кольцом высокий рост Утесов стройного кремля. Давно умершее жилище, Красноречивое кладбище, Где высок утесов храм Старой крепостью лучам. Неутомимая работница, Гробов задумчивая плотница, То тихий отдых, то недуг, Своим внимательная взором, По этим пажитям усталым Свой провед<у> усталый плуг, Давно обманут кубком малым, Давно разбит<ый> в бурях спором, Давно храню отчаянья звук! Приход твой славит, кто устал, Кто прахом был и прахом стал!

VII

Первый голос.

Слушай: отчаялось самое море Донести до чертогов волну И умчалося в пропасти, вторя В вольном беге коню-скакуну. Оно вспомнит и расскажет Громовым своим раскатом, Что чертог был пляской нажит Дщерью в рубище лохматом. Вдруг вспорхнула и согнулась, И, коснувшись рукою о руку, Точно жрец, на других оглянулась, Гусель гулких покорная звуку. Не больше бел зимы снежок, Когда, на пальцах ног держась, Спрямит с землею сапожок, Весенней бабочкой кружась. Она легка; шаги легки. Она и светоч и заря. Кругом ночные мотыльки, В ее сиянии горя. Море вспомнит и расскажет Грозовым своим глаголом, Что чертог был пляской нажит, Пляской в капище веселом. Синеет река, От нас далека. В дымке вечерней Воздух снует. Голос дочерний Земля подает. Зеленых сосен Трепет слышен. И дышит осень. Ум возвышен. Рот рассказов, Взор утех. В битве азов Властен грех. Я еще не знаю, кто вы, Вы с загадочным дерзанием, Но потоки тьмы готовы Встретить вас за всё лобзанием. Но краса таит расплату За свободу от цепей. В час, когда взойду я к кату, Друг свободы, пой и пей! Вспомни, вспомни, Как погиб! Нет укромней Стройных лип. Там за этой темной кущей Вспомни синий тот ручей, Он, цветуще-бегущий, Из ресниц бежит лучей. Две богини нами правят! Два чела прически давят! Два престола песни славят! Хватая бабра за усы В стране пустынь златой красы, На севере соседим С белым медведем.

VIII

<Воин песни.>

Как чей-то меч железным звуком, Недавно здесь ударил долг. И, осужденный к долгим мукам, Я головой упал, умолк. На берега отчизны милой Бросал я пену и буруны. Теперь поник главою хилой, Тростник главою желтострунный. Храбрее, юноши! Недаром Наш меч. Рассудком сумрак освещай И в битвах пламенным ударом Свой путь от терний очищай. Я видел широкого буйвола рог И умирающий глаз носорога. А поодаль стоял весь в прекрасном пророк И твердил: «В небесах наступает тревога!» Он твердил: «Тот напиток уж выпит, Что рука наливала судьбы, И пророчества те, что начертит Египет, Для всеобщего мира грубы». Он мне поведал: «Забудутся игры, Презрение ляжет на кротость овцы, В душах возникнут суровые тигры, Презреньем одеты свободой вдовцы». Я видел – бабр сидел у рощи И с улыбкой дышал в ствол свирели. Ходили, как волны, звериные мощи, И надсмешкою брови горели. И с наклоном изящным главы Ему говорила прекрасная дева, Она говорила: «Любимцы травы! Вам не хватает искусства напева!» Ужель не верх земных достоинств Быть единицей светлых воинств? Вас, презираемых мечом, Всех, не окровавленных войной, Бичуй, мой слог, секи бичом, Топчи и конь мой вороной. И поток златых кудрей Окровавленного лика Скажет многих книг мудрей: Жизнь прекрасна и велика. Нет, не одно тысячелетье Гонитель туч, суровый Вырей, Когда гнал птиц лететь своею плетью, Гуси тебя знали, летя над Сибирью, Твой лоб молнии били, твою шкуру секли ливни, Ты знал свисты грозы, ведал ревы мышей, Но, как раньше, блистают согнутые бивни Ниже упавших на землю ушей. И ты застыл в плащах космато-рыжих, Как сей страны нетленный разум, И лишь тунгуз бежит на лыжах, Скользя оленьим легким лазом. О, дикое небо, быть Ермаком, Врага Кучума убивать, Какой-то молнии куском Бросать на темную кровать! Перед тобою, Ян Собеский, Огонь восторга бьется резкий. И русские вы оба, Пускай и «нет» грохочет злоба. Юный лик спешит надвинуть Черт порочных чёрта сеть. Но пора настала минуть Погремушкою греметь! Пояс казацкий с узорной резьбой Мне говорил о серебре далеких рек, Иль вспыхнувший грозно в час ночи разбой – То полнило душу мою, человек. То к свету солнца Купальского Я пел, ударив в струны, То, как конь Пржевальского, Дробил песка буруны. И, как сквозь белый порох, стен Блестят иконы Византии, Так не склоню пред вами я колен, Судители России. Смотрите, я крылом ширяю Туда, в седой мглы белый дол, И вас полетом примиряю, Я, встрепенувшийся орел. Мы – юноши. Мечи наши остро отточены. Раздавайте смело пощечины. Юношей сердца смелей, Отчизны полей королей! Кумирами грозными, белыми, Ведайте, смелы мы! Мы крепнем дерзко и мужаем Под тяжким бедствий урожаем. Когда в десне судьба резцом прорежет, Несется трусов вой и скрежет. Меч! Ты предмет веселый смеха, Точно серьги для девиц, Резвых юношей утеха, Повергая царства ниц. О мире вечном людской брехни Поклоннику ты скажешь: Сейчас умрешь! Еще вздохни! – И холодно на горло ляжешь. Учитель русского семейства, Злодей, карающий злодейство. Блажен, кто страсть тобой владеть Донес до долга рокового. Промолвит рок тебе: ответь! – Ты року скажешь свое слово. А страницы воли звездной Прочитает лязг железный. Он то враг, то брат свободы, Меч, опоясавший народы. Когда отчизна взглядом гонит, Моей души князь Понятовский Бросался с дерзостью чертовской, Верхом плывет и в водах тонет… Военная песнь, греми же всё ближе! Греми же! Звени же!

IX

<Второй голос.>

Из отдыха и вздоха Веселый мотылек На край чертополоха Задумчиво прилег. Летит его подруга Из радуги и блеска, Два шелковые круга, Из кружева нарезка. И юных два желанья, Поднявшихся столбом, Сошлися на свиданье И тонут в голубом. На закон меча намек Этот нежный мотылек. Ах, юнак молодой, Дай тебе венок надену! Ты забудешь разбой, Ты забудешь измену.

X

<Воин песни.>

Но пусть свобод твоих становища Обляжет сильных войск змея. Так из чугунного чудовища Летит высокая струя. Мы жребия войн будем искать, Жребия войн, земле неизвестного, И кровью войны будем плескать В лики свода небесного. Ведь взоры воинов морозны, А их уста немы и грозны. Из меди и стали стянут кушак, А на голове стоит шишак. Мы устали звездам выкать, Научились звездам тыкать, Мы узнали сладость рыкать. Пусть в ресницах подруг, Как прежде, блистает таинственное. Пусть труды и досуг Юношей – страсть воинственная. Все ходит сокол около Прямых и гладких стен. В походке странной сокола Покой предчувствием смятен. Он ходит, пока лов Не кончен дикой смерти, И телом мертвых соколов Покой темницы смерьте.

1911–1912

Лесная тоска*

Вила.

Пали вой полевые На речную тишину. Полевая, в поле вою, Полевую пою волю, Умоляю и молю так Волшебство ночной поры, Мышек ласковых малюток, Рощи вещие миры: Позови меня, лесную, Над водой тебе блесну я, Из травы сниму копытце, Зажгу в косах небеса я И, могучая, босая, Побегу к реке купаться.

Лешак.

Твои губы – брови тетерева, Твои косы – полночь падает. О тебе всё лето реву, Но ничто, ничто не радует. Светлых рыбок вместо денег Ты возьмешь с речного дна, В острых зубках, как вареник, Вдруг исчезнула одна. Без сметаны она вкусна, Хрупко бьется на зубах. На стене сырой, где клятва, Я слезами стены вымою. Где ручьями сырость капает, Над призраком из сырости, Словам любви, любимая, Тогда ужель не вырасти – Булавка нацарапает.

<Вила.>

Ты это, ветер, ты? Верю, ветер любит ни о чем Грустить неучем, После петь путь Моих ветреных утренних пят, Давать им лапти легких песен, А песен опасен путь. Мой мальчик шаловливый и мятежный, Твои таинственные нити Люблю ловить рукою нежной, Ковры обманчивых событий. Что скажешь ты?

Ветер.

На обрыве, где гвоздика, Возле лодки, возле весел, Озорной, босой и весел, Где косматому холопу Стражу вверила халупа, Парень неводом частым отрезал, Вырезав жезел, Русалке-беглянке пути. Как билась русалка, страдая! Сутки бьется она в сетке, Где течения излом, Вместе с славкой ястребиной, Желтоокой и рябой. Рыбак, – он силой чар ужасных Богиню в невод изловил И на руках ее прекрасных Веревки грубой узлы вил.

Вила.

Беру в свидетели потомство И отдаленную звезду, С злодеем порвано знакомство, На помощь девушке бегу.

Ветер.

Что же, волосы развеяв, По дороге чародеев Побеги меж темных елей. Ах, Вила, Вила! Ты простодушьем удивила Меня, присяжного лгуна, Не думал я, что сразу Поверишь ты рассказу. Разве есть тебя резвей В сердце простодушном, Каждой выдумке послушной?

<Вила.>

Зачем ты обманул?

Ветер.

А без проказ совсем уснул, И злые шалости – моя свобода.

Старик.

Как черный ветер колыхается, Из красных углей ожерелье. Она поет и усмехается, Костер ночной – ее веселье. Она поет, идет и грезит, Стан мошек волосом разит. Как луч по хвойным веткам лезет И тихо к месяцу скользит. То в сумраке себя ночном купает, То в облаке ночном исчезла, То молчаливо выступает В дыму малинового жезла. Она то молнией нагой Блеснет одна в дуброве черной, То белодымною ногой Творит обряд упорный.

Русалка.

Всюду тени те, Меня тянете! Только помните – Здесь пути не те, Здесь потонете! Жмурился вечер, Жмуря большие глаза, Спрячась в озерах во сне голубых. Тогда я держала в руках голубей, Сидя на ветке шершавой и старой, И опрокинутой глыбой Косы веселий Висели. В осине осенней То было.

<Лешак.>

Час досады, час досуга, Час видений и ведуний, Час пустыни, час пестуний, Чтоб пышней, длинней и далее Золотые косы дали ей. Виноваты вы не в этом, Вы греховны тем, что нынче Обещались птицы звонче. Полотенцем моей грезы Ветру вытру его слезы. Ветер – ветреный изменник, Не венок ему, а веник. Вы помните, страстничал вечер Громадами томных Расширенных глаз над озером.

Ветер.

Там не та темнота. Вы ломите мошек стада, Вы ива своего стыда, Где мошек толкутся стада. Теперь, выходя из воды, Вы ива из золота, Вы золота ива. Чаруетесь теми, Они сосне Восклицали: сосни! Чураетесь теми, Она во сне Заклинала весну. Явен овен темноты. Я виновен, да, но ты? Вы ива у озера, Чьи листья из золота.

Русалка.

Лени друг и враг труда, Ты поклялся, верю чуду, Что умчимся в никогда И за бедами забуду, Что изменчив, как вода.

Рыбак.

Вышел к сетям – мать владычица! Что-то в сетях тупо тычется. Изловили ли сома, Да таких здесь не видать! Или спятил я с ума! А глаза уж смотрят слабо. Вышел парень: «Водяная бьется баба!» И сюда со мной бегом, Развязаться бы с грехом.

Ветер.

Чары белые лелею, Опрокинутые ивами. Одоленом одолею Непокорство шаловливое. Голубой волны жилицы, Купайтесь по ночам. Кудри сонные струятся Крученым панычом. Озаренные сияньем, Блещут белым одеяньем По реке холодной беженки, На воде холодной неженки. Я веселый, я за вами, Чтоб столкнуть вас головами.

Русалка.

Слышишь, ветер, слышишь ужас? Ветра басня стала делом. В диких сетях обнаружась, Бьется Вила нежным телом. Режут листья, как мечи, Кожу неги и услад, Водяной бугай, мычи, Жабы, вам забить в набат! Пышных кос ее струя, По хребту бежит змея. И натянутые клетки, Точно тени зимней ветки, Сот тугой и длинной сетки – Режут до крови рубцы. И на теле покрасневшем Отпечатана до мяса Сеть вторая – на руках, Точно тени на снегу Наклоненных низко веток. И, запутанная в соты, Дичь прекрасная охоты Уж в неволе больше часа, Раскраснелась и в слезах, Слезы блещут на глазах. Дрожат невода концы. Холить брось свои усы, Злой мальчишка и пророк, Это злой игре урок. Вила лесным одуванчиком Спускалась ночью с сосны, Басне поверив обманщика, Пленница сеток, не зная вины. Ну, берись скорей за помощь, Шевелись, речной камыш!

Ветер.

Цапля с рыбою в зобу Полетела за плотину. Вила милая, забудь Легкой козни паутину. Я в раскаянья позднем Говорю «прощайте» козням.

Вила.

Малого рыболова Плеском влаги испугаю. Чу, опять пронесся снова Водяного рев бугая. Сестры, подруги, Зубом мышиным Рвите тенета. Ветер, маши нам. После поймете!

Девы.

Ля! Ля! Ля! Девушки, ля! Рвет невода Белая жинка. Всюду заминка, Льется вода. Спят тополя. Синяя доля Ранней зари. Сказку глаголя, Шли рыбари. В руках уда, Идут сюда.

Утро.

Поспешите, пастушата! Ни видений, ни ведуний, Черный дым встает на хате, Всё спокойно и молчит. На селе, в далекой клуне Цеп молотит и стучит. Скот мычит, пастух играет, Солнце красное встает. И, как жар, заря играет, Вам свирели подает.

1919, 1921

Взлом вселенной*

Чудесавль

I

Ученик (захлопывая книгу и закрывая глаза).

Я вижу странный сон. Девушка несет на ладони мой народ И бросает его в пропасть. Он походит на красного жучка С слабыми рябыми крыльями. Он мал и ничтожен и близок к смерти. Мать приказала из окна Вымыть руки и бросить на землю. Дочь отвечает: «Я сделаю это, о мать!.. Он упал в воду около окна». Она села у окна и плетет косу. И пьет квас. Близко паденье моего народа! Тяжелый сон, учитель!

Старший.

Всё волны. Мы не на гребне, А в упадке. Когда пространство Лобачевского Сверкнуло на знамени, Когда стали видеть В живом лице Прозрачные многоугольники, А песни распались, как трупное мясо, На простейшие частицы, И на черепе песни выступила Смерть вещего слова, Лишь череп умного слова, Вещи приблизились к краю. А самые чуткие Горят предвидением. Утром многие голоса поют на крышах. Вот оно восходит, Солнце падения моего народа! И темными лучами Первыми озарило Горы и меня. Горы и мы Светимся зеркалом Великого солнца смерти. А спящие долины Еще собирают колосья.

Сын.

Слушай! Когда многие умерли В глубине большой воды, И родине ржаных полей Некому было писать писем, Я дал обещание, Я нацарапал на синей коре Болотной березы Взятые из летописи Имена судов, На голубоватой коре Начертил тела и трубы, волны, – Кудесник, я хитр, – И ввел в бой далекое море И родную березу и болотце. Что сильнее, простодушная береза Или ярость железного моря, кипящего от ядер? Я дал обещание всё понять, Чтоб простить всем и всё, И научить их этому. Я собрал старые книги, Собирал урожаи чисел кривым серпом памяти, Поливал их моей думою, сгорбленный, сморщенный, Ставил упершиеся в небо Столбы, для пения на берегу моря. Поставил и населил пением и жизнью молодежи Белые храмы времени, вытесанные из мертвого моря. Я нашел истины величавые и прямые, И они как великие боги вошли в храмы И сказали мне: «Здравствуй!», – протянув простодушные руки, Наполнили дыханием Пустынные белые храмы. Мой разум, точный до одной энной, Как уголь сердца, я вложил в мертвого пророка вселенной, <Стал> дыханием груди вселенной. И понял вдруг: нет времени. На крыльях поднят как орел, я видел сразу, что было и что будет, Пружины троек видел я и двоек В железном чучеле миров, Упругий говор чисел. И стало ясно мне, Что будет позже. И улыбался улыбкою Будды, И вдруг застонал, увидев молнии и подымая руку, И пена пошла из уст, и <молнии> растерзали меня. Ты видишь зажженную спичку У черного порохового погреба, Раньше забором закрытого, Гремучей смеси, Труда и бар, Царей и яростных Охотников на них. Смотри: огромный толкнет нас, Мы полетим со стульев земного шара В пропасть звезд. Готов ты окунуться в смерть? Тогда, пловцы по водам смерти, Смело грянем в воды И будем разбивать жестокою рукой Реку смерти. Купанье всегда освежает, Хотя трудно в начале. Идем, учитель!

Учитель.

Думай.

Ученик.

Думаю; решил и ухожу.

Старший.

По-прежнему зеленые листья На дереве сидят, как бабочки, И каждое дерево, Как зеленый рыбак, Раскинуло зеленый невод В бесконечную синь моря неба И ловит солнце трудолюбивей.

II

Молодой вождь.

Товарищи! Вы видите умный череп вселенной И темные косы Млечного Пути, Батыевой дорогой зовут их иногда. Поставим лестницы К замку звезд, Прибьем как воины свои щиты, пробьем Стены умного черепа вселенной, Ворвемся бурно, как муравьи в гнилой пень, с песней смерти к рычагам мозга, И ее, божественную куклу с сияющими по ночам глазами, Заставим двигать руками И подымать глаза! Там, где маховики, капая маслом, Двигают мозгом, Где колеса и куксы, Вы увидите меня на ремне, Распиливающим первую волю, Священником взлома и воровства, Ломающим священные запоры. Напильник и небо! Какая встреча, Какое свидание на балу слов! Мы обратим ее в куклу! Мы заставим ее закатывать глаза И даже говорить «папа» и «мама». На приступ главных рычагов! Мы сделаем из неба Говорящую куклу. Дети великого замысла, За мной!

III

Крепи! Крепи! Ставь выше! Ведьме в ухо! Еще, еще! Ставь к правому виску. Теперь уж не сорвется. У правого виска Поставлены лестницы. Долота в дело! Трепещут за плечами каждого Моря из гордости и смелости. Сюда поставить буравы и сверла. Гремучие шашки, ваше слово! К виску вселенной! Смелые как муравьи, Незаметные как ночь, Спрыгнем по ту сторону черепа И начнем нашу работу. Солнце, играя на волосах, Дает багровые шлемы воинов нам всем. Последняя ступень! Озарена мировой зарей. Уже! я встал на проломленный череп. Я щупаю небо. Один за одним Прыгаем вниз, Точно веревкой обвязанные. Мы отделены от земли Многими годами бега своего. Мы взлетим на небо И через многие тысячи лет Вернемся на землю Непонятным прахом. И снова между рычагов Белеет полотно для теней. Всё то же лицо на голубом жемчуге. Как! та самая, державшая Жука на ладони, Опять сидит у темного окна. И полна колебаний. «Да» и «нет» помавают крылами. Вот надпись человеческими знаками И рядом ручка. Мне что-то здесь главное… «Пришелец! ты ворвался В этот мир И, если ручку повернешь, Спасешь любимую тобой коровку божью. Может быть, красное существо – ваш народ И ваша родина. Тогда умом и только мыслью Спасенье народу принесешь. Сейчас он тонет в воде. Вот ручка моей воли. Поверни! Направь. Так просто».

Младший воин.

Повернул. Готово. Опять всё то же в мире теневом. Но жук положен на цветок. И, если это родина моя, Она вновь спасена Движением нехитрой рукояти. Слава нам! Слава нежданному другу!

* * *

Мама! у меня был сон тяжелый, И кто-то был сильней меня, И волю мою изменил. И божию коровку я спасла. Пусть высохнет и летит куда захочется.

1921

Ночной обыск*

36 + 36

На изготовку! Бери винтовку. Топай, братва. Направо, 38. Сильнее дергай! – Есть! На изготовку! – Лезь! – Пожалуйте, Милости просим! – Стой, море! Врешь, мать, Седая голова, Ты нас, море, не морочь. Скинь очки. Здесь 38? – Да! Милости просим, Дорогие имениннички! Трясется голова, Едва жива. – Мать! Как звать? Живее веди нас, мамочка! Почтенная Мамаша! Напрасно не волнуйтесь, Всё будет по-хорошему. Белые звери есть? Братишка! Стань у входа. – Сделано – чердак. – Годок, сюда! – Есть! – Топаем, море, Закрутим усы! Ловко прячутся трусы. Железо засунули, Налетели небосые, Расхватали все косые, Белые не обманули их. А ты, мать, живей Поворачивайся. И седые люди садятся На иголку ружья. А ваши мужья? Живей неси косые, Старуха, мне, седому Морскому волку! Слышу носом, – Я носом зорок, – Слышу верхним чутьем: Белые звери есть. Будет добыча. Брат, чуешь? Пахнет белым зверем. Я зорок. А ну-ка, гончие-братва! «Вот – сколько есть – И немного жемчужин». – Сколько кусков? – Сорок? Хватит на ужин! Что разговаривать! Бери, хватай, братва, налетай! И только! Не бары ведь! Бери, Сколько влезет. Мы не цари, Сидеть и грезить. Братва, налетай, братва, налетай! Эй, море, налетай! Налетай орлом! – Даешь? Давай, сколько влезет! Стара, играй польку, Что барышня грезит. Голос: «Мама, а мама!» – Мать, а мать! Держи ответ. Белой сволочи нет? «Завтра – соберется совет. А я стара, гость! Алое, белое, Белая кость. Где тут понять? И белые волосы уже у меня. Я – мать».   Птах! Птах! Выстрел, дым, огонь! – Куда, пострел? Постой! оружье, руки вверх! – В расход его, братва! – Стань, юноша, у стенки. Вот так! Вот так! Волосики русики, Золотые усики. – У печки стой, белокурый, Скидай с себя людские шкуры! «Гость моря, виноват За промах: Рука дрожала. Шалунья пуля.» – Смеется, дерзость или наглость? Внести в расход? «Даешь в лоб, что ли, Товарищи братва, Морские гости? О вас молва: вы – великодушны». – Можно! Вполне свободно Эту милость может Море оказать! Старуха, повернись назад. – Даем в лоб, что ли, Белому господину? «Моему сыну?» – Рубаху снимай, она другому пригодится, В могилу можно голяком. И барышень в могиле – нет. Штаны долой И поворачивайся. И всё долой! Не спи – Заснуть успеешь, – сейчас заснешь, не просыпаясь «Прощай, мама, Потуши свечу у меня на столе». – Годок, унеси барахло. Готовься! Раз! Два! «Прощай, дурак! Спасибо за твой выстрел». – А так!.. За народное благо. Трах-тах-тах!     Трах! – Спасибо, а какое: С голубиное яйцо     Или воробьиное? Вот тебе и загадка! Готов голубчик, Ноги вытянул. А субчик был хорош, И маска хороша. Еще два выстрела: Вот этот в пол, А этот в Бога! Вот так! Сюда! Пошлем его к чертям собачьим. Мы, с летучим морем За веселыми плечами Над рубахой белой, Над рубахой синей, Увидим – бабахнем! Штаны у меня широки, В руке торчит железо, И не седой бобер, А море синее Тугую шею окружило И белую рубашку.   Богу мать! – Браток, что его, поднимать? Нести? Оставить – некрасиво. – Плевать! Нам что!   «Мама!» – А это что за диво? И будто семнадцати лет, А волосы – снег! И черные глаза Живые! «Море приносит с собою снег. Я в четверть часа поседела. Если не нравится смотреть на старуху, Не смотрите, отвернитесь! Владимир! Володя! Владимир! Мама! он голый!» – Барышня! Трупы холода не знают! И мертвые сраму не имут.   Дела! Дела! Вольно! – Подлец! Смеется после смерти! А рубашек таких Я не нашивал – хороша! И пятен крови нет. Полотно добротное. Вошел и руку на плечо. – Годок! я гада зарубил! Лежит на чердаке. У пулемета. – Эге-ге! – Где мать? – Очень белая барышня, Так вы побелели Еще до нашего прихода? Морского ветра еще и не дуло, Морем и ветром еще и не пахло, А здесь уже выпал снег На чердак и на головы. Торчало пулеметов дуло Из-под перины? Ничего, ничего. Это ранней весной Вишневый цвет Упал вам на голову снегом. Встряхнитесь, осыпятся листья, Милая барышня. Покрывало для гроба Из цветов хорошее. – Это и только! – Браток! Что ты ее мучаешь? – А ну-ка, Милая барышня в белом, К стенке! «Этой? Той? Какой? Я – готова!» – А ну, к чертям ее! – Стой! Довольно крови! Поворачивайся, кукла! – Крови? Сегодня крови нет! Есть жижа, жижа и жижа От скотного двора людей. Видишь, темнеет лужа? Это ейного брата Или мужа. «Владимир! Мама!» – Ты бы сказала «папа», Это было бы веселее! Где он, в бегах? В орловских рысаках? Дал рыси и прибавил ходу? А может, скаковой любимец? И обгоняет в скачках? Ну, кукла, уходи, Пошла к себе! Глаз не мозоль! Здесь будет попойка. – Не плачь, сестрица, Здесь не место вольным. У нас есть тоже сестры В деревнях и лесах, А не в столицах. Иди себе спокойно, человек, Своей дорогой. – Раз зеркало, я буду бриться! И время есть. Криво стекло, Косая рожа. Друзья, в окно Всё это барахло – Ему здесь быть негоже. И сделаем здесь море, Чтоб волны на просторе. Да только чайки нет. А зеркало, его долой, Бах кулаком! – Себя окровянил. Склянка красных чернил это зеркало. – Вояка с зеркала куском! – Порой жестоки зеркала. Они Упорно смотрят, И судей здесь не надо – Поболее потемок!     Годок! Дай носовой платок! «Владимир! Володя!» – Он вымер! Он вымер Сегодня! Вымер и вымер! Тебя не услышит! Согнутый на полу Владеет миром. И не дышит. – А это что? Господская игра, Для белой барышни потеха? Сидит по вечерам И думает о муже. Брянчит рукою тихо. И черная дощечка За белою звучит И следует, как ночь За днем упорно. Кто играет из братвы? – А это можем… Как бахнем ложем… Аль прикладом… Глянь, братва, Топай сюда, И рокот будет, и гром, и пение… И жалоба, Как будто тихо Скулит под забором щенок. Щенок, забытый всеми. И пушек грохот грозный вдруг подымается, И чей-то хохот, чей-то смех подводный и русалочий. Столпились. Струнный говор, Струнный хохот, тихий смех. – Прикладом бах! Бах прикладом! Смейся, море! Море, смейся! Большой кулак бури. Сегодня ходи по ладам… В окопы неприятеля снарядом… раз! В землянках светлый Богоматери праздник, Где земляки проводят тихо. Нужду сначала кормят Белым телом, А потом червей. Две смены, две рубашки, Одна другой тесней. Одно и то же кушанье двум едокам. Ишь, зазвенели струны! Умирать полетели. Долго будет звенеть Струнная медь. – Вдарь еще разок, Годок! Гудит как пчелы, Когда пчеляк отымет мед.     Бах! Бах! Ловко, моряки. Наше дело морское: Бей и руши! Бей и круши! Ломите, ломайте, Гр<о>бьте и грабьте, Морские лапти! Смелей! Не робь! Не даром пухли. Чинить найдутся, А эту рухлядь, Этот ящик, где воет цуцик, На мостовую За окно! Пугать соседок Эдак! Это дело подходящее. Море, бурное оно. Это по-нашенски, А не по-нищенски. Вдребезги, Ббаам-паах! Нынче море разгулялось, Море расходилось, Море разошлось. Экая сила. Никого не задавило? – Никак нет. Только трех муравьев, Вышедших на разведку. Пылища. Силища! – Где винтовка, детка? Годок, сними того грача! – Сейчас! Tax! Готов. – Попал? – Упал. Мертв. – А где старуха? Мать, ты здесь? Жратвы! Вина и лососины! И скатерть белую. Цветы. Стаканы. Будет пир как надо. Да чтоб живей И мясо и жаркого, Не то согнем в подкову! Годочки, будем шамать, Ашать, браточки, кушать.     Жрать. Сейчас пойдет работа-мама! И за скулою затрещит. А всё же пахнет. От мертвых дух идет. «Владимир!» – Владимира ей надо – стонет! А нас забыла, нас не хочет! Давайте все морочить: – Мы здесь! – Я здесь, Оля! – Я здесь, Нина! – Я здесь, Верочка!     Мяу! – Вот смехота! Тонким голосом Кричи по-бабьему. – Ребята, не балуйтесь У гроба, у смерти. – А ловко ты Прикладом вдарил. Как оно запоет, Зазвенит, заиграет И птицей, умирая, полетело. Аж море в непогоду. Слушай, там в дверях Дощечка «Прошу стучать». Браток поставил «ка» – вышло «Прошу скучать». На дверях гроба молодого, Где сестры мертвого и вдовы.     Ха-ха-ха!    Какое дышло. – И точно, есть о ком Скучать той барышне-вдове С седыми волосами. Мы, ветер, принесли ей снег. Ветер моря. Море так море! Так, годочки, Мы пройдем как смерть     И горе. С нами море! С нами море! Трупы валяются. Море разливанное, Море – ноздри рваные, Да разбойничье, Беспокойничье. Аж грозой кумачовое, Море беспокойничье, Море Пугачева. – Я верхним чутьем Белого зверя услышал. Олень! Слышу, Пахнет белым! Как это он бахнет! За занавеской стоял, Притаился маменькин сынок. Дал промах И смеется. Я ему: «Стой, малой!» А он: «Даешь в лоб, что ли?» – «Вполне свободно», – говорю. Трах тах-тах! Да так весело Тряхнул волосами, Смеется. Точно о цене спрашивается,    Торгуется. Дело торговое, Дело известное, Всем один конец, А двух не бывать. К богу мать. А плевать. «Вполне свободно», – говорю, – Это можно, Эту милость может Море оказать».    Трах-тах-тах!   – Вот как было: Стоит малой: «Даешь в лоб, что ли?» – «Вполне свободно», – Отвечаю. Трах-тах-тах! Дым! И воздух обожгло. Теперь лежит златоволосый, Чтобы сестра, рыдая, целовала. «Киса, моя Киса, Киса золотая». – Девочка, куда? Пропуск на кошку! Стой! – Годок, постой, Нет пропуска на кошку. В окошко! – Как звать? «Марусей.» – Мы думали – маруха, Это лучше. «За стол садитесь, гости». Прямая, как сосна, Старуха держится. А, верно, ей сродни Владимир. Сын. Она угрюма и зловеща. «Из-под дуба, дуба, дуба!» Часам к шести. – Налей вина, товарищи! Чтоб душу отвести! Пей, море, Гуляй, море, Шире, больше! Плещись! Чтоб шумело море, Море разливанное! «Свадьбу новую справляет Он, веселый и хмельной… и хмельной»… – Вот денечки. Садись, братва, за пьянку! За скатерть-самобранку. «Из-под дуба, дуба, дуба!» Садись, братва! Курится? – Петух! – О боже, боже! Дай мне закурить. Моя-тоя потухла. Погасла мало-мало. Седой, не куришь – там на небе? – Молчит. Себя старик не выдал, Не вылез из окопа, Запрятан в облака. Все равно. Нам водка – море разливанное, А Богу – облака. Не подеремся. Вон Бог в углу. И на груди другой – В терну колючем, Прикованный к доске, он сделан, Вытравлен Порохом синим на коже. Обычай морей. А тот свечою курит… Лучше нашей – восковая! Да, он в углу глядит И курит. И наблюдает. На самоварную лучину Его бы расколоть! И мелко расщепить. Уголь лучшего качества! Даром у него Такие темно-синие глаза, Что хочется влюбиться, Как в девушку. И девушек лицо у Бога, Но только бородатое. Двумя рядами низко Струится борода, Как сумрачный плетень Овечьих стад у озера, Как ночью дождь. Глаза передрассветной синевы И вещие и тихие, И строги и прекрасны, И нежные несказанной речью, И тихо смотрят вниз Укорной тайной, На нас, на всю ватагу Убийц святых, На нашу пьянку Убийц святых. – Смотри, сойдет сюда И набедокурит. А встретится, взмахнет ресницами, И точно зажег зажигалкой. Темны глаза как небеса, И тайна вещая есть в них И около спокойно дышит. Озера синей думы! – Даешь в лоб, что ли? Даешь мне в лоб, Бог девичий, Ведь те же семь зарядов у тебя, С большими синими глазами? И я скажу спасибо За письма и привет. – Море! Море! Он согласен! Он взмахнул ресницами, Как птица крыльями. Глаза летят мне прямо в душу, Летят и мчатся, машут и шумят. И строго, точно казнь, Он смотрит на меня в упорном холоде! О ужасе рассказами раскрытые широко, Как птицы мчатся на меня. Летели птицами те синие глаза мне прямо в душу. Как две морские птицы большие, синие и темные, В бурю, два буревестника, глашатая грозы. И машут и шумят крылами! Летят! Торопятся. Насквозь! Насквозь! Ныряют на дно души. – Так… Я пьян… И это правда… Но я хочу, чтоб он убил меня Сейчас и здесь, над скатертью, Что с пятнами вина, покрытая стеклом. Море! – Шатия-братия! Убийцы святые! В рубахах белых вы, Синея полосатым морем, В штанах широких и тупых внизу и черных, И синими крылами на отлете, за гордой непослушной шеей, Похожими на зыбь морскую и прибой, На ветер моря голубой, И черной ласточки полетом над затылком, Над надписью знакомой, судна именем. О, говор родины морской, плавучей крепости, И имя государства воли! Шатия-братия, Бродяги морские! Ты топаешь тупыми носками По судну и земле И в час беды не знаешь качки, Хоть не боишься ее в море. Сегодня выслушай меня: Хочу убитым пасть на месте, Чтоб пал огонь смертельный Из красного угла. Оттуда бы темнело дуло. Чтобы сказать ему «дурак!» Перед лицом конца. Как этот мальчик крикнул мне, Смеясь беспечно В упор обойме смерти. Я в жизнь его ворвался и убил, Как темное ночное божество. Но побежден его был звонким смехом, Где стекла юности звенели. Теперь я Бога победить хочу Веселым смехом той же силы, Хоть мрачно мне сейчас И тяжко. И трудно мне. Бог! я пьян… – Назюзился… наш дядя… А время на судно идти. – Идем! – Я пьян, но слушай… Дай закурим! И поговорим с тобою по душам. Много ты сделал чудес, Только лишь не был отцом. Что там! Я знаю! Ты девушка, но с бородой. Ты ходишь в ниве и рвешь цветы, Плетешь венки И в воды после смотришься. Ты синеглазка деревень, Полей и сел С кудрявою бородкой, Вот ты кто. Девица! Хочешь, Подарю духи? А ты назначишь День свиданья, И я приду с цветами, Утонченный и бритый, Томный. Потом по набережной, По взморью мы пройдемся. Под руку, Как надо! Давай поцелуемся. Обнимемся и выпьем на «ты». Иже еси на небеси. Братва, погоди, Не уходи, не бесись! Русалка С туманными могучими глазами, Пей горькую! Так. Братва! Мы где увидимся? В могиле братской? Я самогона притащу, Аракой бога угощу И созовем туда марух. На том свете Я принимаю от трех до шести. Иди смелее: Боятся дети, А мы уж юности – прости. Потом святого вдрызг напоим, «Одесса-мама» запоем. О боги, боги, дайте закурить! О чем же дальше говорить… Пей, дядько, там в углу! Ай! Он шевелит устами И слово произнес… из рыбьей речи. Он вымолвил слово, страшное слово, И это слово, о, братья, – «Пожар!» – Ты пьян! Нет, пьяны мы. – До свидания на том свете. Даешь в лоб, что ли? – Старуха! ведьма хитрая! Ты подожгла? Горим! Спасите! Дым! – А я доволен и спокоен. Стою, кручу усы, и всё как надо. Спаситель! Ты дурак. – Дает! Старшой дает! В приклады! Дверь железная! Стреляться? Задыхаться?

Старуха (показываясь).