Помоги проекту - поделись книгой:
Рождение
Шварц предпочел драматургию всем другим жанрам в первую очередь, потому что он был человеком разговорной речи. Остроумные и точные реплики, диалоги он сочинял даже на ходу, и, когда это было нужно, он это делал и во время репетиций.
Первая пьеса «Ундервуд» была поставлена ленинградским ТЮЗом в 1929 году.
В ТЮЗ его привел Корней Чуковский – какое-то время они часто ходили на спектакли, а потом Шварц стал дружить с труппой. Все начиналось с застолий и шварцевских шуток и продолжалось довольно долго. Коллектив театра видел в нем потенциального автора, но он долго не мог решиться написать пьесу. Помог случай, точнее, шутка.
Одна из актрис ТЮЗа заболела, и Шварц пришел ее навестить с другими актерами. Чтобы развлечь страдалицу, он много шутил и вдруг среди прочего сказал: «Я вам роль напишу, хотите?» Актриса ответила: «Мы уже заждались, но ведь вы не напишете ни роли, ни чего-то вообще…» – «А вот на спор?» – загорелся Шварц. И они поспорили. Спор был выигран через полторы недели. А вскоре начались репетиции спектакля «Ундервуд». Правда, Шварц потом пытался сделать так, чтобы пьесу сняли, потому что она ему разонравилась. Он говаривал в компании коллег: «Пьеса дрянь! Новую надо писать…», – но премьера состоялась.
Спектакль действительно имел ограниченный успех, прежде всего потому, что пьеса была неопределенного жанра – что– то неуклюжее между сказкой и попыткой создать реалистический текст, прав был Шварц, когда был ей недоволен. Однако в любом случае драматург Шварц появился на свет, и скоро он написал следующую пьесу, а потом еще одну.
Первой по-настоящему шварцевской можно назвать пьесу «Красная шапочка». А потом в жизни драматурга появился Ленинградский Театр Комедии.
Под руководством режиссера
В 1938 году Шварц писал главному режиссеру Ленинградского Театра комедии Николаю Акимову: «…Вы меня попрекали тем, что я детский драматург; приехав сюда, я решил оправдаться. Как Вы справедливо заметили, разговоры о детской драматургии меня радуют столь же мало, как Вас разговоры о том, что Вы хороший художник, который зачем-то режиссирует. А Вы меня раза три обозвали детским драматургом, сами Вы детский драматург, милостивый государь!»
Многие современники считали Шварца детским автором, он сопротивлялся этой молве. Но Акимов лукавил, когда в приватной беседе назвал его так же, как все. Он знал ему настоящую цену. Позже режиссер скажет о своем авторе: «Когда Шварц написал свою сказку для детей «Два клена», оказалось, что взрослые тоже желают ее смотреть. Когда он сочинил для взрослых «Обыкновенное чудо» – выяснилось, что эту пьесу, имеющую большой успех на вечерних спектаклях, надо ставить и утром, потому что дети непременно хотят на нее попасть: «Я думаю, что секрет успеха сказок Шварца заключен в том, что, рассказывая о волшебниках, принцессах, говорящих котах, о юноше, превращенном в медведя, он выражает наши мысли о справедливости, наше представление о счастье, наши взгляды на добро и зло. В том, что его сказки – настоящие современные актуальные пьесы».
Это он, Акимов, уговорил Евгения Шварца, уже успешного драматурга, автора нескольких пьес для детей, попробовать написать для взрослых. Именно благодаря его просьбам и влиянию драматург сочинил свои главные произведения, не будь их – и не было бы бессмертного Шварца. Вот эти пьесы: «Голый король», «Тень», «Дракон» и «Обыкновенное чудо».
Евгений Львович во многом был человек праздный, и рутина сочинительства его не привлекала: Акимову иногда приходилось запирать Шварца, брать под арест, чтобы тот писал. Можно сказать – крупным драматургом Шварц стал только под чутким руководством режиссера. Однако и автор не мало сделал для режиссера – он писал для него. К примеру, «Тень» уже позже, когда её после запрещения поставили вновь, называли и до сих пор называют «Чайкой» Театра Комедии.
О любви
Евгений Шварц чуть было не погиб, когда кинулся с моста в ледяную воду Дона, однако этим поступком он завоевал женщину, и она стала его женой. Неясно, действительно он был в нее влюблен до сумасшествия или всему виной природное безрассудство, но в Ленинграде Шварц влюбился в другую…
Его первая жена была красавицей-армянкой, чернявой, миниатюрной, энергичной. Разлучница – белокурой холодной красавицей, этакой Брунгильдой. С ней он уже прожил до смерти.
Познакомил их писатель Вениамин Каверин – она была женой его брата. Некоторое время женщина не хотела замечать Шварца, но вскоре сердце «снежной королевы» не выдержало – растаяло. Драматург покорил ее своим искрометным юмором, мудростью и простотой.
Вообще женщины его любили очень, ведь никто так в Петрограде, а потом в Ленинграде, не умел говорить комплименты, поднимать настроение шутками и сочинять забавные серенады.
Они стали встречаться, сначала скрывая свою любовь, но скоро всем стало все ясно. Его хорошая знакомая редактор и писатель Вера Кетлинская вот так вспоминала те времена:
«Однажды летом мы с ним поехали под Лугу в пионерские лагеря. Шварц с огромным успехом выступал перед ребятами, потом запросто болтал с окружившими его мальчишками – это у него получалось так естественно, на равных, как будто он сам мальчишка. А затем начал меня торопить: скорее, скорее, опоздаем на поезд! На станции купил несколько букетов полевых цветов и с этой охапкой сидел в вагоне, поглядывая на часы. В Ленинграде, соскочив с поезда, он бегом увлек меня к трамваю. Жили мы почти рядом. Когда трамвай подходил к Невскому, я напомнила: нам выходить. Шварц было вскочил, рассыпая цветы, и тут в глазах его появилось выражение отчаянной, какой-то собачьей совершенно тоски. Он растерянно повертел головой и опустился на сиденье: «Нет, я поеду дальше, мне на Пески».
Больше он ничего не сказал, но всем своим видом молчаливо признался, что влюблен и тревожно счастлив, но просит об этом молчать…»
Решение Шварц принимал мучительно: ему было очень больно оставлять человека, с которым он прожил много лет – это выглядело предательством. Кроме того, у них к тому времени родилась дочь.
Но долго противиться чувству не получилось, он ушел от жены, а его возлюбленная от мужа, и они поженились.
Достоверно известно, что супруга волшебника из пьесы «Обыкновенное чудо» списана именно с главной женщины в жизни драматурга – Катерины. Многие называют ключевым произведением Шварца пьесу «Дракон», но я считаю – это неверно. В «Обыкновенном чуде» он поднялся выше, ведь там Шварц с присущей ему простотой и искренностью показал неподдельную любовь. Уже тогда любовью называли всякий вздор, а Шварц дал читателям исчерпывающее представление о настоящем значение слова.
Но и надежды драматург нам не оставил! По Шварцу, чтобы познать «обыкновенное чудо»: полюбить другое существо искренне, полно, самозабвенно, – нужно быть немного святым. Не утверждаю, что таких людей в наше время нет совсем, но я лично ни одного такого не знаю. Да и любил ли так Шварц – это еще вопрос: понимать каким должно быть настоящее чувство и уметь так любить – совершенно разные вещи. Как говорят буддисты: «Видеть путь – не значит идти по нему».
Однако я ничего не утверждаю, да и не нужно нам все это выяснять, ведь давно уже нет Шварца-человека, остались только его пьесы.
Искусство, не требующее рекламы
О пьесах Юрия Полякова можно писать много. Его ставят на самых известных площадках по всему миру. Поразмышляем о двух пьесах, на мой взгляд, самых лучших из остросоциальных.
У Эдварда Олби есть пьеса «Кто боится Вирджинию Вульф?» Если упростить философскую концепцию произведения, то происходит следующее: духовное столкновение двух людей, принадлежащих к разным типам, – карьериста и разочаровавшегося в жизни пессимиста.
Олби показывает, что почти любое общение людей – это, прежде всего, попытка самоутверждения и борьба за лидерство. И если один не смог достичь намеченного, воплотить в жизнь надежды своей семьи, хотя бы одной ногой вступить в то, что называют «американская мечта», то собеседник точно будет его считать неудачником. В России теперь все так же, с большим отставанием к нам приходит капитализм. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что со временем большинству людей придется не просто работать, а думать, как эффективней работать, плохо, потому что капитализм – не лучшая форма отношений между людьми. Но лучше пока ничего не придумали.
В пьесе Юрия Полякова «Хомо Эректус» люди разных социальных миров пересекаются там, где поневоле должны стать близкими, на свингерской вечеринке. У каждого свои цели, и они не сексуального характера, а духовного. В итоге выходит не свинг, а вальпургиева ночь, где каждый говорит о том, почему он стал не таким, каким хотел быть с самого начала. Откровенные разговоры нежити о том, что произошло, как они превратились в это из людей. Они из разных миров, но и в бедном, и в богатом живет нечисть, хорошие люди тоже есть и там, и там.
В финале нежить пытается покаяться. У читателя или зрителя возникнет надежда на обновление, на то, что нежить сможет зажить иначе. Срезать с себя омертвления, обнажив живое мясо. А когда раны зарубцуются, можно будет предстать миру в человеческом обличии.
В этой пьесе Юрий Поляков показывает себя, безусловно, талантливым комедиографом. Персонажи сверхсценичны, многие реплики из-за своей легкомысленности входят в конфликт с напряженной атмосферой, и это создает комедийный эффект.
В комедии важно не перешутить – это как пересластить. А если сахара много, то нужно добавить слез. В пьесе Юрия Полякова то, над чем зритель или читатель смеется, на самом деле должно вызывать экзистенциальный ужас. Осознается это постепенно, сквозь смех. Поэтому и считается, что наиболее глубокие вещи эффективней передавать через комедию, а не через трагедию. Это как вводить лекарство капельницей: постепенно и ровно столько, сколько необходимо.
В пьесе «Хомо Эректус» есть пять планов:
Видимая цель вечеринки – разнообразить сексуальную жизнь. Неуклюжие попытки отдельных персонажей осуществить то, для чего пришли, вызывают смех.
Все герои пьесы под чужой личиной. Постепенно раскрывается настоящая цель собрания: решить накопившиеся душевные и семейные проблемы.
Маски сброшены. Кем-то самостоятельно, а с кого-то сорваны. Этот план уже совсем некомедийный. Оказывается, что судьбы всех участников вечеринки давно поломаны, ведь они хотели быть иными, но все вышло, так как вышло.
Живое начало, душа проявляется в персонажах пьесы. Раскаявшийся грешник богу дороже вечного праведника. Автор дает им шанс.
Причудливая плоскость, где пересеклись разные миры, показана четко, выпукло, реалистично. На этой плоскости параллельные миры смогли взаимодействовать между собой. И здесь включается социально-публицистический аспект. Все персонажи, несмотря на то, что они находятся в разных мирах, у них непохожая судьба, цели, которые они преследуют в жизни не одинаковые, являются гражданами одной страны и имеют одну почву и одни корни. Это их объединяет. Поэтому они больше похожи, чем различны. Вне зависимости от того, богатые они или бедные, депутаты или избиратели, журналисты или герои их статей.
Сверхзадача пьесы показать, что главное – не бояться понять себя, а потом понять других. Для тех, кто боится, нет спасения.
Эта же тема, но несколько в иной плоскости раскрывается в пьесе «Халам-бунду, или заложники любви», где смешалось всё. Разные поколения, миры, подмиры, социальные группы. Тут есть новые русские, старые советские и новые дворяне, есть совестливые граждане и люди, стремящиеся к благополучию бесчестными способами. Есть старые коммунисты и даже негры из дикого африканского племени.
Эта пьеса напоминает читателям и зрителям, что все мы родом из детства и сделаны в СССР.
Кратко о событиях. Некий новый русский спасается от киллеров в доме своей бывшей сотрудницы. По ходу действия он влюбляется в нее, а она спасает его от смерти. Пьеса заканчивается свадьбой. Прежде чем разобрать и понять пьесу, нужно кое– что рассказать о персонажах:
Профессор, специалист по сравнительной мифологии. Его профессия в изменившейся постсоветской реальности не нужна. Он очень переживает по этому поводу. Придерживается старых советских взглядов. Он носитель распространённого народного мнения о том, что все новые русские – жулики, и их нужно презирать.
Жена профессора, была доцентом кафедры научного коммунизма. Предана старым идеям, любящая мать; с неприязнью относится к невестке Марине. Причин этому достаточно: Марина провинциалка, а не москвичка, кроме того, «челночница», то есть спекулянтка. Мать считает, что Марина не пара для её сына.
Сын Федора Тимофеевича и Лиди Николаевны, кандидат наук, пьющий. Впервые сильно напился, когда закрыли его научный институт и сделали в здании казино. Очень переживает о том, что законы в стране поменялись. Он талантливый ученый, который не может реализоваться в новом времени. Очень любит свою жену, страдает оттого, что не может обеспечить семье достойную жизнь.
Жена Константина, трудолюбивая женщина из провинции. Всю жизнь она пробивала себе дорогу сама. Устала от противоречий с родителями мужа. Хочет развестись.
Дочь Константина и Марины, бухгалтер. Не вписывается в современные реалии из– за воспитания. Дедушка, бабушка и отец внушали ей с детства, что нужно быть честной. Поэтому она отказалась вести двойную бухгалтерию, после чего была уволена. Влюблена в своего бывшего начальника.
Бизнесмен. Начинал в советские годы как спекулянт. Позже торговал водкой. Потом чем придется. На данный момент хозяин страховой компании. Бывший начальник Елены. Прячется в квартире её семьи от киллеров. Как ему кажется, его заказал партнер по бизнесу.
Комедийный персонаж, телохранитель Юрия Юрьевича.
Районный предводитель дворянства. Как может показаться – это персонаж гротесковый, но по личному опыту знаю, что он почти реалистичный. Сергей Артамонович попадает в квартиру Куропатовых, когда приносит диплом графа профессору Федору Тимофеевичу. Он сообщает, что ученого (советской закалки!) выбрали графом на общем собрании районного дворянства. Такое решение приняли, чтобы ликвидировать социальную несправедливость – у них в районе нет ни одного графа, а в соседнем несколько. У старого профессора и коммуниста всё это вызывает возмущение, но отказать предводителю дворянства не так– то просто. Сергей Артамонович – персонаж комедийный, который проявляет весь абсурд существования дворянства в современной России. Он совершает нелепые поступки и высказывает нелепые мысли. Например, едва вручив диплом графа профессору, он начинает рассуждать о породе, о том, что все члены семьи теперь графского рода и поэтому грациозны. В них как бы чувствуется врожденная дворянская стать…
Это сын вождя африканского племени и его шурин. Они приехали из далекой Африки, чтобы убить Юрия Юрьевича за то, что тот украл ни много ни мало – дух племени.
В финале выясняется, что заказал бизнесмена не партнер, его преследуют воины племени тунгаев за то, что он на охоте в Африке убил их священного льва. И спасти от смерти Юрия Юрьевича Владимирцева может только свадьба с Еленой Куропатовой. В конце пьесы Юрий Юрьевич признается как в том, что он разорен, так и в том, что влюбился в Елену.
В этой пьесе драматург искусно показывает то, что все мы родом из Советского Союза. И это непобедимо, несмотря на разницу в социальном статусе, капиталах и т. д.
Во втором действии выясняется, что мама Елены знает мать партнера по бизнесу Юрия Юрьевича, ведь та была у неё аспиранткой на кафедре научного коммунизма. Именно мама Елены одним звонком своей давней знакомой открывает правду: бизнесмена заказал не партнер, а кто-то другой. Эта корневая сцена подчеркивает то, что все персонажи связаны общим прошлым, даже если о нем и не догадываются.
Ощущение мира у героев пьесы разное. Оно или смешное, напыщенное, как у предводителя дворянства: он то рассуждает о породе, то о дуэлях. Как будто не было 70 лет советской власти. Естественно, ничего общего с реальностью его представления не имеют. Он живет в своем придуманном мире.
Есть другая позиция, тоже устаревшая, как у профессора и его жены. Этот взгляд на вещи может вызвать некоторое уважение у читателей и зрителей, близких по духу. Но и от них не ускользнет мрачная атмосфера, которую создает семья Куропатовых: неумение выживать в новое время завело профессора и его родственников в финансовый тупик. Несмотря на то, что в пьесе Федор Тимофеевич и его жена пытаются делать вид, что не все еще потеряно, но ясно – они на грани нищеты. Как известно, бедность не порок, порок нищета, потому что она обезличивает человека и заставляет унижаться.
В итоге все приходят к одному знаменателю, хотя каждый остается при своем. Парадоксально, но именно так зачастую и бывает. Все помирились и решили терпеть друг друга, но естественно, не поменяли своего мнения о мире.
Счастливый финал не говорит о том, что кто-то трансформировался. Всё в дальнейшем будет по-прежнему, только, скорее всего, чуть иначе. Добрее. По крайней мере, есть на это надежда.
Во всех разобранных мной работах драматург приводит к одному знаменателю бедных и богатых, старых и новых русских.
Мы вспоминаем кровь и жестокость октябрьского бунта, репрессии, но нельзя забывать, что тогда миллионы людей верили в прогрессивную для начала XX века философскую идею. У людей была светлая мечта, им казалось – рай на земле уже так близко.
Юрий Поляков сводит обитателей разных миров в одной плоскости, где они приходят сами к одному знаменателю, примиряются, сглаживают противоречия, от этого возникает надежда на светлое, справедливое будущее, когда не будет бедных и богатых. Пусть это время далеко, и мы не коснемся его, но наши дети… хорошо – внуки, правнуки… смогут надеяться.
Пьесы Юрия Полякова о нас с вами, обо всех поколениях, обо всех современных мировоззрениях, они сделаны из наших заблуждений и ожиданий, из прошлого и настоящего, если хотите. Поэтому для того, чтобы эти пьесы ставили, а люди ходили на них, не требуются билборды по всей стране с изображением автора и надписью над головой: «Это гений!»
Интервью
Марк Розовский: «У нас много невыстраданного авангарда»
Театр должен быть человечным
– Вы следите за современной драматургией?
– В силу своей профессиональной деятельности и просто личного интереса, да, слежу. Хотя, конечно, из-за театральной суеты кое-что упускается. Я читаю альманах «Современная драматургия», но из-за недостатка времени не от корки до корки. Обязательно читаю все, что у меня вызывает профессиональный интерес. К сожалению, сегодня мы оказались в разорванном пространстве – у каждого театра свой сегмент. Сегодня театры гораздо меньше общаются друг с другом, и театральные люди общаются гораздо меньше, чем раньше. Каждый возделывает свой огород, считая, что он возделывает сад. В репертуаре нашего театра есть спектакли по пьесам молодых авторов. Например, Веры Копыловой «Собаки». Эта пьеса рождалась в театре, многое переделывалось, многое дописывалось, и немножко даже поменялся жанр. Потом пьеса Василия Сигарева «Черное молоко», она идет и по сей день, и с огромным успехом. Это очень мощное произведение, как мне кажется. И его я, кстати, выудил из альманаха «Современная драматургия». «Истребитель класса «Медея»», можно сказать, культового автора «новой драмы» Максима Курочкина также украсил нашу афишу. Мы открыты для экспериментов, причём самых радикальных. Пожалуйста!
– Как Вы считаете, есть ли новизна в «Новой драме»?
– Под этим термином скрывается такое разнообразие методов и подходов, что очень сложно вывести какую-то общую концепцию. Лично у меня не вызывает отторжения это движение. Другое дело, что у меня есть свои требования к театру как таковому. Беда в том, что «Новая драма», как мне представляется, это определенный круг авторов и это некая атмосфера вокруг авторов. И как всякий, назовем условно – салон, имеет свои прелести и свои недостатки. Получается некий «междусобойчик». Кто-то растет в тепличных условиях, но как только попадает «на улицу», погибает. Другие приживаются вне «Новой драмы», но через время теряют с ней связь, а также потребность быть частью движения. Для меня важнее отдельный художник, чем всё движение. Единственное условие, которое я к новой драме, к старой драме, к зарубежной пьесе и к классике в том числе предъявляю, это одно – наш театр должен быть человечным и содержательным.
Я не терплю бессодержательности и бесчеловечности. Впрочем, это одно и то же…
Экспериментировать, иначе зажиреем!
– В этом году фестиваль «Новая драма» поменял формат. В конкурсной программе почти не было спектаклей, в основном пьесы драматургов читали. Теоретики движения, кстати, очень много говорят о том, что текст – это главное, а спектакль вторичен, и даже иногда не нужен – достаточно читки. Для меня это очень странно. А как считаете Вы?
– Это все не от хорошей жизни. Думаю, что это говорит о киксе движения. Количество провалившихся театральных революций колоссальное. Я отнюдь не потираю ручки от удовольствия, напротив, мне горько. Ведь всегда хочется думать: «А вдруг! Вдруг у них что-то и получится…» А читка – это ведь только этап, первоначальное знакомство с пьесой. И читки должны проходить – они могут проходить в Любимовке, они могут проходить даже в театре «У Никитских ворот». Но все равно театр в широком смысле – это не читка и не фестиваль.
– А что такое театр?
– Нельзя подменять театральный процесс – театральными изъявлениями от случая к случаю. Одна из грубейших ошибок, которую допускают критики, – они думают, что фестиваль – главное в театральном процессе. На самом деле театр – это когда в семь часов ежедневно поднимается занавес, и на сцену регулярно выходят актеры… Театр не тусовка. У нас на фестивалях крутится одна и та же публика. Так называемые критикессы – прелестные дамы, прелестные девушки, которые любят выпить чашку кофе, держа в изящной ручке сигаретку, поговорить об искусстве и написать некий текст вокруг да около. Но это пена! Сама по себе волна должна иметь глубину. Поэтому читки читками, но все равно театр – это поставленная пьеса, и нужно отдавать себе отчет в том, что другого не дано. Хотя я не отрицаю читки. И даже мы готовы участвовать в читках, почему бы нет. Если пьеса еще не поставлена, она, как говорится, с печки поступила на стол, пусть там есть что-то недоваренное-недожаренное, и все содержимое в хорошую тарелку не уложено, но это актуально, талантливо, с пылу с жару, то почему бы не устроить читку? Лучше – театрализованную, то есть с элементами будущей постановки, которая вот сейчас только проклёвывается.
– Я, кстати, вообще всегда думал, что хорошая пьеса рождается не за письменным столом, а в театре. Наверно, профессиональней и уместней драматургу найти не только себя в театре, но и свой театр и писать для него? Кстати, так и делали многие наши известные драматурги…
– Шекспир, Мольер, Еврипид… Понимаете, как у художественного руководителя театра у меня одно видение, а как у драматурга – другое. Но поскольку во мне пересекается и то и другое, то ситуация оказывается следующей. У худрука всегда встает проблема – найти пьесу или сделать пьесу. Чаще я шел вторым путем и поэтому я считаю, что репертуар театра «У Никитских ворот» прежде всего авторский, но это не значит, что тут должны идти пьесы только Марка Розовского. Что качается вашего вопроса, то подходы могут быть разными, и мы делаем порой не так, как хотим, а как нужно в данный момент. Хотя я тоже считаю, что лучшие пьесы рождаются в театре. Даже Чехов, соединённый со Станиславским и Немировичем – пример подобного рода.
– Я знаю, что скоро в театре «У Никитских ворот» построится Большая сцена, а та, на которой сейчас играют, соответственно станет – Малой. И на ней, как это заведено в театрах, можно будет экспериментировать, дать возможность проявить себя молодым режиссерам и драматургам. Вы намереваетесь это делать?
Поделиться книгой: