Кому нужна ревизия истории? Старые и новые споры о причинах Первой мировой войны

Король Петр уехал поправлять здоровье в курортное местечко Враньска-Баня. «Знающий о покушении» Никола Пашич, в очередной раз заручившись высочайшим мандатом на формирование кабинета, 24 июня распустил сербскую скупщину и объявил о кампании по проведению выборов, назначенных на 14 августа. Первое заседание нового парламента должно было состояться 23 сентября. Ко всем этим деталям следует добавить и то, что французский посланник в Белграде сообщал о бале и приеме в честь королевского дня рождения, планировавшихся к проведению 12 июля[118]. Что Пашичу тогда было известно доподлинно, так это время визита Франца-Фердинанда в Боснию, о чем писали в газетах.

Следствию в Сараево о Воиславе Танкосиче стало известно очень скоро, после того как подсудимые договорились, что лучше признаться, чтобы не пострадали ни в чем не виноватые люди. Однако информация о взаимоотношениях отдельных лиц, в частности Танкосича, с сербским правительством и правящей партией быстро отметалась в сторону. Судебный следователь Л. Пфеффер записал: «По показаниям Принципа, Танкосич относился к числу бывших заговорщиков… На мой четкий вопрос, состоял ли Танкосич в хороших отношениях с сербским правительством, Принцип ответил, что Танкосич и все сербские офицеры остро враждовали с Пашичем и радикалами. Об этом можно много рассказать… Циганович предупредил его, что передвигаться по Сербии, перевозить оружие и переходить границу нужно тайно»[119].

Загадка визита, который сербский посланник в Вене нанес министру Л. Билинскому

Характер предостережения, озвученного сербским посланником в Вене Йованом М. Йовановичем, и для современников, и для историков оставался спорным вопросом, вокруг которого было сломано немало копий. Имеем ли мы дело с доказательством того, что правительство знало о «плане»? Действовал ли посланник по приказу или по собственной инициативе? Еще Владимир Чорович оспаривал инсинуации относительно того, что сербские власти предупредили Вену, «зная» о переходе границы молодыми заговорщиками ночью с 1 на 2 июня 1914 г. Все доступные «источники», свидетельствующие как в пользу, так и против приведенных предположений, появились после покушения. Согласно одному из них, Пашич якобы заявил, что направил предостережение австро-венгерскому правительству. Сербский премьер дважды опровергал это утверждение. Вена – трижды[120].

Посмотрим, что нам по этому поводу могут поведать сербские и французские дипломатические документы.

1 июля сербский посланник в Париже др. Миленко Веснич во время посещения французского МИДа в разговоре с помощником государственного секретаря Абелем Ферри (Abel Ferry) упомянул, что «сербское правительство даже предостерегло австрийское правительство о том, что готовится какой-то заговор» против Франца Фердинанда. Краткая запись об этом без упоминания имени Й. М. Йовановича впоследствии была опубликована во французском серийном издании DDF[121]. В то же время его составители на основании заявлений Йовановича и доступной литературы указывают в комментарии, что имелась в виду встреча сербского посланника в Вене с Билинским. По словам французских историков, Йованович адресовал свой демарш Билинскому, а не министерству иностранных дел. Источником для этих выводов служит статья Йовановича в газете «Нойес Винер Тагеблатт» (Neues Wiener Tageblatt) от 28 июня 1924 г., а также его письма историку Жюлю Исааку (Jules Isaac), которые тот опубликовал в собственной книге «Один исторический спор. Вопросы о начале войны»[122].

После войны Йованович рассказывал, что 5 июня посетил Билинского по собственной инициативе и предупредил его о вероятности какой-нибудь выходки во время поездки Фердинанда по Боснии. В письменном виде сербский политик впервые заявил об этом в материале, опубликованном 28 июня 1924 г. в венской газете. Затем о событиях десятилетней давности Йованович вспоминал на страницах белградского «Сербского литературного вестника» (за сентябрь 1925 г.) и т. д. В 1926 г. он припомнил, что говорил Билинскому о возможной реакции сербских резервистов, задействованных в маневрах австро-венгерской армии. Дескать, вместо холостого кто-нибудь мог бы зарядить винтовку боевым патроном. Йованович пишет, что спустя несколько дней снова виделся с министром, который заявил, что изначально запланированная программа визита будет выполнена полностью. Бывший сербский посланник объяснил также, почему обратился к Билинскому, а не к главе МИДа Берхтольду. Потому что любой контакт с министром иностранных дел вне зависимости от формы и обстоятельств считался официальным (!). Берхтольд, по словам Йовановича, слабо ориентировался в сербских делах, а все его помощники очень плохо относились к Сербии. Билинский – другое дело. К тому же он отвечал за Боснию и Герцеговину[123].

Во время публичной лекции, напечатанной в «Политике» 4 декабря 1926 г., Йованович сказал, что «и в наших архивах имеются подтверждения» его визита к Билинскому 23 мая/5 июня. О том же идет речь в двух письмах, адресованных французскому историку Ж. Исааку (31 декабря 1932 г. и 25 января 1933 г.), а также в послании к итальянскому историку и писателю Луиджи Альбертини (21 января 1938). Билинский в своих мемуарах, напечатанных до первого заявления Йовановича, не вспоминает того разговора с ним. Однако чиновник австро-венгерского министерства финансов П. Фландрек подтверждает факт беседы шефа с сербским посланником, во время которой обсуждалась поездка эрцгерцога. По словам Фландрека, Йованович попросил Билинского не считать его слова официальным уведомлением, поэтому тот и не расценил услышанное ни как открытое, ни как завуалированное предупреждение[124].

Однако вернемся к заявлению посланника Веснича, сделанному им 1 июля в Париже. Откуда у него взялась информация о том, что правительство предостерегало Вену? Может, так он трактовал свою переписку с Йовановичем, если, конечно, она имела место? Или Веснич не знал никаких деталей и просто обо всем прочитал в газетах?

Опубликованная биография и архивная коллекция бумаг Веснича позволяют установить наличие лишь нескольких писем личного характера, полученных им от Йовановича. Ни одно из них не относится ко времени рассматриваемых событий. Соответственно, нет и упоминаний встречи с Билинским[125].

В настоящее время нам известны два источника, позволяющие предположить, что посланник в Париже почерпнул сведения из прессы.

30 июня французский консул в Будапеште Моган (D’Apchier le Maugin) информировал Париж о том, что местная печать в унисон с венской утверждает, что сербское правительство виновато в сараевской трагедии: «Все припоминают демарш, который сербский посланник адресовал Балльплатцу, сигнализируя об опасности, которая грозила эрцгерцогу в Боснии[126].

Другой источник – отправленная 4 июля депеша сербского министра иностранных дел Н. Пашича посланнику в Вене: «Некоторые зарубежные газеты сообщают, что вы до покушения обратили внимание ав[стро]-венгерского правительства на опасность поездки в Сараево. Прошу ответить депешей, как было на самом деле. Пашич»[127].

В тот же день Йованович ответил: «В конце прошлого месяца (по старому стилю – М. Б.) я говорил некоторым послам, а также представителям правительственных кругов, что маневры в Боснии, назначенные на первую половину этого месяца, выглядят как антисербская демонстрация и вызовут возмущение в Сербии. Ведь тогда нас захлестнула анархическая албанская волна, и ходили слухи, что Австро-Венгрия оккупирует Албанию. Я вам об этом докладывал 2 сего месяца (15 июня, по новому стилю. – М. Б.). Йованович»[128].

Можно догадываться, откуда о визите Йовановича к Билинскому знал помощник российского поверенного в делах Л. С. Зарин, рассказавший о нем своему шефу – В. Н. Штрандтману – сразу по его прибытии из Италии (5 или 6 июля). Тоже, по-видимому, из газет.

Штрандтман вспоминал: «Вернулся я в Белград после состоявшихся в Вене отпевания жертв Сараевского убийства и их похорон в Arstetten’e. В Белграде, на станции, встречавший нас Л. С. Зарин наскоро сообщил мне о царившем в городе беспокойстве и о распространившихся слухах относительно обвинений Веной сербского правительства в его причастности к Сараевскому делу, за что оно должно понести примерную кару. Он обратил мое внимание на то, что сербский посланник в Вене Йова Йованович предупреждал австро-венгерского министра финансов Билинского, в ведении которого находились боснийские дела, об опасности, которой может подвергнуться эрцгерцог Франц-Фердинанд по случаю маневров, назначенных в июне. Йованович говорил по собственному почину, отдавая себе отчет в царивших в Боснии настроениях. Но наш посланник (Гартвиг – М. Б.), сказал мне Зарин, своих планов не меняет»[129].

Если австро-венгерское правительство не приняло всерьез йовановичевское предостережение, то почему оно пренебрегло мнением заместителя председателя боснийского сабора др. Йосипа Сунарича, который, руководствуясь соображениями безопасности, энергично возражал против приезда эрцгерцога? Свое предупреждение он передал через графа Аугустиниуса фон Галена, тайно с проверкой побывавшего в Боснии до прибытия Франца Фердинанда. Того же мнения, что и Сунарич, придерживался майор Брош из военной канцелярии. Др. Сунарич отправил письмо Билинскому с указанием на опасности, которые могли грозить эрцгерцогу и его супруге. Герцогиня Гогенберг потом за это публично отчитала Сунарича. И Билинский впоследствии признавал, что получал предостережения даже из Берлина. Глава областного правительства Тошо Зурунич писал после войны, что со всех сторон поступали тревожные сигналы, о которых он докладывал в Вену, а также военному комитету по встрече высокого гостя[130]. Шеф разведывательного отделения генштаба Август Урбански фон Остромиц вспоминал впоследствии, что визит, безусловно, следовало отложить, потому что новость о нем «вызвала взрыв недовольства в Сербии»[131]. Может, высокопоставленный военный понял это задним числом, ознакомившись с трофейными сербскими дипломатическими документами? Показательно, что его слова полностью совпадают с телеграммой, отправленной Йовановичем Пашичу 4 июля. Или можно предположить другое: именно в этих выражениях сербский посланник и предупреждал австро-венгерские власти о потенциальной опасности.

По информации венгерской газеты «Аз Эст» (Az Est), напечатанной 3 июля 1914 г., «Йово Гречар еще 20 июня сообщил боснийской полиции о готовящемся покушении»[132].

Недавно в архивных материалах, возвращенных Австрией Сербии, был обнаружен документ, свидетельствующий о том, что 17 июня австро-венгерский информатор из Земуна (Глиша) отправил загребской полиции донесение о переходе границы заговорщиками. Письмо прибыло по назначению 20 июня, о чем свидетельствует служебная отметка о передаче по инстанции[133]. Данный источник проясняет заявление Йована М. Йовановича (1925) о том, что шеф тайной полиции Загреба за неделю до дня св. Вита (28 июня. – М. Б.) доложил начальству, что готовится покушение на Франца Фердинанда[134].

В одном из разделов данной книги, посвященном публикации австрийских дипломатических и военных документов после 1918 г., мы упоминаем, что др. Людвиг Биттнер в начале процесса отбора и издания источников сообщил канцлеру, что украдены отмеченные в описях материалы боснийского отделения министерства финансов, «которые могли указывать на то, что сербский посланник в Вене предупреждал двор до поездки в Сараево»[135].

Требовалось ли вообще какое-либо предупреждение о том, что эрцгерцогу Фердинанду небезопасно находиться в Сараево на Видовдан, тем более после маневров, посылавших сербам недвусмысленный сигнал? В одной из недавних работ М. Экмечич процитировал британского историка Алана Д. Тэйлора, который в своей книге, посвященной борьбе за доминирование в Европе в 1848–1918 гг., со всей ясностью заявил: «Произошло бы то же самое, если бы английский король решил посетить Дублин в день св. Патрика»[136].

Заговорщики 1903 г., организации «Югославянская омладина» и «Млада Босна»

Модель револьвера системы «Наган». Четыре таких револьвера Апис приобрел для Малобабича и агентов разведки.

Модель пистолета «Браунинг». Именно такие пистолеты были приобретены и переданы заговорщикам Цигановичем и Танкосичем.

Милан Циганович,  посредник в приобретении оружия для заговорщиков, австро-венгерский подданный

Упрямый майор Воислав Танкосич был против запоздалого решения Аписа отозвать заговорщиков

Полковник Драгутин Димитриевич, известный как  Апис, начальник разведывательного отдела Генерального штаба Сербии

Сараевский суд над заговорщиками в 1914 г

Некоторые авторы, пишущие сегодня о сербском факторе или роли официальной Сербии в развязывании Первой мировой войны, нередко делают два предположения. Согласно первому, до дворцового переворота в Белграде в 1903 г. отношения Австро-Венгрии и Сербии были якобы доброжелательными и располагающими к сотрудничеству, а Сербия, согласно распределению сфер влияния великих держав, считалась австро-венгерским клиентом. Все испортилось после смены династии, осуществленной «кровавыми» заговорщиками. Агрессивный национализм выплеснулся за границы Сербии и поставил под вопрос существование не только Турции, как балканской державы, но и самой Монархии. Вообще, «национализм» (имеется в виду шовинизм, религиозная нетерпимость и т. п.) стал препятствием мирному развитию и улучшению положения людей (прав человека), а также осуществлению модернизации и прогресса. Историк Маргарет Макмилан, например, в одном интервью заявила, что «они (младобоснийцы. – М. Б.) были фанатиками, неспособными к какому бы то ни было компромиссу. …Будучи либералом, я считаю, что насилием и терроризмом нельзя добиться решения проблем»[137]. Как, интересно, это неисторичное утверждение соотносится с общепринятым представлением о национально-освободительных революциях XIX в. или антиколониальной освободительной борьбе?

Осуществившие дворцовый переворот в 1903 г. заговорщики автоматически все скопом объявляются виновными в сараевских событиях 1914 г. Не делается разницы между организацией «Народна одбрана» и организацией «Объединение или смерть» («Черная рука»). Юноши-младобоснийцы были их рекрутами и агентами – так сегодня пишут некоторые мелькающие в СМИ зарубежные историки. За исключением немногих историков (как, например, Жан-Жак Бекер), большинством сознательно умалчивается тот факт, что полковник Драгутин Димитриевич-Апис пытался помешать осуществлению покушения, а именно передал «детям», которым «разрешили что-нибудь предпринять», приказ отказаться от задуманного, чтобы не навлечь на Сербию тяжелые последствия. Такова была позиция большинства выживших членов Верховного правления. Передать распоряжение поручили бывшему четнику Шарацу[138].

Не упоминается существование молодежных движений других югославянских народов. Бросается в глаза, что ни «Млада Босна», ни «Югославянская омладина» не рассматриваются в общем контексте с прочими европейскими молодежными движениями того времени («Молодая Чехия», «Молодая Италия», «Молодая Хорватия», «Молодая Далмация» и т. п.). Стыдливо упоминается, что Балканские войны вызвали отклик не только у сербов Австро-Венгрии, но и у остальных славянских народов. Подобный подход, соответствующий новому пониманию глобализации, идентичен тому, которого придерживались при написании «скороспелых», «моментальных историй», появлявшихся как грибы после дождя в период югославского кризиса. Он не имеет ничего общего с подлинным научным изучением сложной истории Балкан и югославянских народов[139].

Доказательство того, что перемены в Сербии наступили до 1903 г., не требует больших усилий. После отъезда короля Милана в 1900 г. король Александр и формируемые им коалиционные кабинеты отказались от последовательной ориентации на Австро-Венгрию. Женитьба на Драге Машин и налаживание отношений с Россией окончательно отдалили молодого сербского монарха от Вены. Никола Пашич впоследствии лишь продолжил политику помощи боснийским сербам, зачинателем которой стал Александр Обренович. По инициативе сербского правительства осуществлялось сотрудничество сербов и мусульман, оговоренное в соглашении, подписанном в г. Славонски Брод в 1902 г. Видный сербский политик в Боснии Глигорие Ефтанович получил от Белграда 92 000 франков. Король Александр считал своим долгом оказывать помощь, иначе сочли бы, что «Сербия отказывается от своей веры и своих исторических идеалов». Так он заявил российскому посланнику в Белграде, в лице которого он просил Россию наладить связь с Ефтановичем и поддержать его[140].

После 1903 г. соображения политической корректности требовали обходить молчанием как прежние приготовления к освободительной миссии, так и произошедшую перемену стратегического курса. На сторонников Обреновичей навесили ярлык приверженцев старого режима, лишенных каких-либо заслуг. Следовало продвигать новых людей (по сути, старых). Только в последние годы сербские историки стали уделять больше внимания тому, как Обреновичи готовили страну к миссии освобождения соотечественников. Военным путем – на юге, а в культурном отношении – повсюду, где проживали сербы. Предметом нового научного рассмотрения стали военные реформы короля Милана, а также приобретение вооружений в период правления Александра I. Например, стало известно о неудачной попытке Александра купить у Франции новейшую скорострельную полевую артиллерию. Анализ планов Генерального штаба выявил единственное приоритетное направление – на юг[141].

Автохтонные движения или марионетки Белграда?

Хотя Владимир Дедиер детально описал, какие формы на австро-венгерской почве приобрело такое распространенное явление того времени, как тираноубийство, эту часть его получившей международное признание монографии как будто не замечают. Кроме того, югославский историк на основе обширного массива литературы установил, какие идейные и литературные течения повлияли на младобоснийцев и югославянских омладинцев. Дедиер не обошел вниманием и косовский миф, описывающий убийство тирана-завоевателя и самопожертвование Милоша Обилича и князя Лазаря[142]. Что касается списка покушений того времени – на королей, императоров, губернаторов, банов, комиссаров, градоначальников и генералов, – то читатель сам может убедиться в его обширности, обратившись к книге «Сараево 1914». В ней упоминается и неудачное покушение на императора Франца Иосифа в Триесте в 1882 г., совершенное Гульельмо Оберданом, и убийство наместника в Галиции графа Анджея Потоцкого, павшего от рук украинца Мирослава Сичинского, и покушение на правителя Риеки графа Стефана Викенберга (3 октября 1913 г.). В Италии существует культ Обердана – борца за возвращение Италии восточного адриатического побережья. Повсюду улицы и площади, названные в честь Обердана, поминаемого во время празднования годовщины присоединения Триеста к Италии[143].

Милорад Экмечич в своем капитальном труде «Создание Югославии», опирающемся на богатую источниковую базу и достижения историографии, дает исчерпывающее описание «движения молодежи», или «феномена молодежи». Автор упоминает и «страх перед гимназистами», охвативший австро-венгерские власти. Как и Дедиер, Экмечич рассматривает данное явление в широком европейском контексте. Трактовка основных векторов международной политики основывается на добросовестном анализе социальных условий того времени[144].

Экмечич указывает на два обстоятельства. Во-первых, «Млада Босна» представляла собой в историческом смысле демократическое движение, ставившее перед собой цель освобождения и объединения югославян вокруг существующего сербского государства. Кроме того, эти «дети» мечтали о демократическом социализме. Во-вторых, по их мнению, Австро-Венгрия злоупотребила собственным мандатом на временную оккупацию и присоединила провинцию, которой надлежало стать трамплином для предстоящего «прыжка» в направлении Салоник. С целью изменения этнического состава территорий оккупационная власть приступила к заселению их сторонним населением, прежде всего католиками. К 1914 г. в Боснию и Герцеговину прибыло их около 230 000. В тот же период – с 1879 по 1912 г. – исторические области покинуло 130 000 мусульман и 30 000–40 000 православных. Особенно города приобретали «чужеродный» облик. Молодежь видела в переменах признаки насильственной германизации. Ко времени создания «Младой Босны» потерпел неудачу режим Беньямина Калая, отрицавшего индивидуальные черты отдельных групп населения и стремившегося к формированию «босняцкой» наднациональности. Законсервировав архаичные феодальные отношения, власть оставила нерешенной фундаментальную социально-экономическую проблему. Без всего этого контекста невозможно понять феномен движения «Млада Босна»[145].

Один из сегодняшних ее исследователей др. Радослав Гачинович напоминает нам, что Владимир Гачинович был идейным вдохновителем неформальной организации. Ее последователи придерживались философии национализма того времени, а также демократических политических доктрин, выступали за развитие национального самосознания и в конечном счете за создание национального государства. Они искренне верили, что борются с оккупантами, что выстрелы, произведенные в высокопоставленных представителей австро-венгерского режима, представляют собой легитимное средство освободительной борьбы. В императоре Франце Иосифе, эрцгерцоге Франце Фердинанде, боснийском наместнике генерале М. Варешанине и сменившем его Оскаре Потиореке они видели лишь представителя той силы, которая в одностороннем порядке отменила решения Берлинского конгресса и присоединила историческую область к империи[146].

Случайное или намеренное игнорирование того факта, что Апис, сначала согласившийся с тем, чтобы младобоснийцы перешли границу, позднее передумал, не является единственным упущением, присущим большинству работ, которые рассматривают роль Сербии. В них ничего не сказано о другой тайной организации, факт существования которой установлен. Именно ее члены совершили покушение и, возможно, были его инициаторами.

В 1960-е гг. в поле зрения исторической науки попадает организация «Смерть или жизнь», ставившая перед собой цель ликвидации престолонаследника Фердинанда. В уставе, который написал глава объединения Джуро Шарац, говорилось о семи членах Верховного правления – «Совета духов», а также о «мстителях за Косово» – исполнителях задуманного. Членами состояли только те сербы из Боснии (к ним относились и сербы-мусульмане), которые вели трезвый образ жизни. После «акции» ее исполнителям надлежало совершить самоубийство, чтобы никого не выдать и т. п. К наиболее преданным членам «Смерти или жизни» относились Неделько Чабринович и Гаврило Принцип. Поначалу Шарац хотел ехать в Скопье, чтобы попросить тамошних четников снабдить его бомбами. Однако от этой идеи пришлось отказаться по соображениям конспирации. Поэтому исполнители через Цигановича обратились к майору Танкосичу.

«Смерть или жизнь» упоминает автор биографии Джуро Шараца – один из заговорщиков герцеговинец Душан Славич, в то время владевший книжной лавкой в Белграде. Свои записи он еще в 1928 г. передал Матице Сербской в Нови Саде. И только после смерти автора они стали доступны исследователям. Как пишет Славич, в организации состояло 18 членов. В биографии говорится и о роли Ристы Миличевича – адвоката из Мостара, – которого в ходе следствия упоминал Неделько Чабринович. Описывается, как собирались средства. Таким образом, бывшие четники из Боснии, оставшиеся после войны в Белграде, боснийские учащиеся и рабочие образовывали тесный круг, местом встреч которого стал трактир «Златна моруна», расположенный в белградском районе Зелени венац[147].

Подобно тому, как антиосманские восстания албанцев 1911–1912 гг. послужили импульсом к заключению Балканского союза и началу Балканских войн за освобождение и раздел турецкого наследства, и сами Балканские войны пробудили у южных славян надежду на скорое освобождение от власти Австро-Венгрии. В Сербии в одном и том же направлении развивались самонадеянные амбиции буквально нескольких человек, составлявших «Черную руку», а также отдельных газет. Ни они, ни прочие югославянские движения не принимали в расчет тот факт, что ослабленная Сербия в тот момент более всего нуждалась в мире, восстановлении и нормализации обстановки в новоприсоединенных областях.

Столетняя годовщина Балканских войн послужила поводом для того, чтобы вспомнить, каким было положение в югославянских областях в период борьбы за освобождение. Обстановка достигла точки кипения, и австро-венгерские власти – император и престолонаследник – с тревогой ожидали, что принесет им завтрашний день. Незадолго до своей поездки в Боснию в июне 1914 г. эрцгерцог Франц Фердинанд уныло заметил, что «ситуация ухудшается не только в связи с сербами в Боснии, но и тамошними хорватами… Все югославяне стали неблагонадежными. Это в равной мере характеризует и Хорватию, и Боснию»[148]. Озабоченность транслировали и германоязычные австро-венгерские СМИ, воспроизводившие точку зрения видных государственных мужей, а также симпатизирующих Монархии иностранных наблюдателей. По мнению одной из газет, высказанному во время Балканской войны, «успех Османов означает быстрое восстановление мира, а победа Болгарии – полную утрату здравомыслия южными славянами». Другая еще более влиятельная газета полагала, что «на юго-восточных границах исчезает крупное государственное образование, которое не было национальным государством, и которое, в силу схожести национальных интересов с Австро-Венгрией, не претендовало на ее юго-восточные территории. Там, где раньше была турецкая граница, сегодня находятся разросшиеся национальные структуры, проявляющие очевидное стремление к дальнейшей экспансии». Третья газета – влиятельная «Нойе Фрайе Прессе» – в своей передовице от 18 октября 1912 г. делает следующий вывод: «Турция будет сражаться не только за себя, но и за Европу». 20 октября то же издание выражает опасение, что все закончится мировой войной[149]. Читателям также сообщали о неучастии 37 югославянских депутатов в осенней сессии Рейхсрата, который, помимо экономических вопросов, должен был сформулировать отношение к сторонам, участвующим в войне на Балканах. Официально отсутствие депутатов объяснялось введением чрезвычайного положения в Хорватии[150].

Балканские войны пробуждают надежды на скорое освобождение

По прошествии более чем ста лет почти невероятными выглядят как свидетельства современников и участников омладинского движения, так и дополняющие их официальные полицейские материалы. И хотя содержащиеся в них факты ни раньше, ни в настоящее время не находят должного отражения в школьных программах, именно сейчас стоит о них напомнить, дабы не остались без ответа утверждения, будто движение против Австро-Венгрии лишь выполняло волю его закулисных организаторов, находившихся на территории Сербии. Данные оценки звучат в унисон со старыми австро-венгерскими обвинениями, из которых состоял пресловутый ультиматум Сербии, а также с пропагандистской истерией, приступы которой неоднократно имели место как в 1913 г., так и после Сараевского покушения.

Йосип Хорват – представитель загребской общественности и заслуживающий доверия свидетель событий того времени – написал о них работу, которая долго шла к своему читателю (2006). Приведем лишь некоторые фрагменты: «Куманово – Кирк-Килиссе – Люле-Бургас. Названия маленьких балканских городков. Новым поколениям о них, наверное, ничего не известно. Или очень немного. В октябре 1912 г. эти названия, написанные жирным шрифтом, фигурировали в заголовках всех основных европейских газет. В возбужденном состоянии пребывало даже трусливо покорное мещанское сословие хорватских земель. Ну а молодое поколение охватил экстаз. Как будто оно пробудилось, и все его сны стали явью. Метафизика исповедуемого ею национализма превратилась в реальность… 23–24 октября сербская армия наголову разбила т. н. османскую Вардарскую армию… Все это похоже было на чудо. Во всяком случае, в Вене и Будапеште поначалу вообще не хотели верить репортажам с фронтов. Реальное положение вещей оказалось выше их понимания. Общественность всех югославянских земель габсбургской монархии переживала состояние делирия. Косовский миф здесь никогда не забывался. Иллиризм придал ему жизненные силы, а в полный голос в Хорватии и Славонии он зазвучал при бане Мажураниче и в период сатрапского правления, когда его стали преподавать как часть народной литературы. И вот сегодня мечта сбылась: Косово отомщено. Свершилось возмездие за поражение, которое, благодаря песням гусляров, оставалось в народной памяти незажившей раной, требующей исцеления. Современники воспринимали это как единственное в своем роде чудо, случившееся в истории. Мечты молодого поколения, казавшиеся безумными во времена сатрапии, оказались не столь далекими от реальности. Исторические процессы показали, что утопии могут стать витаминными добавками в рационе народов»[151].

В процессе повествования Хорват приводит массу интересных деталей. Описывает, например, как народные депутаты «Богослав Мажуранич и Буде Будисавлевич, пребывающие в состоянии душевного трепета, собираются в паломничество на отмщенное и освященное Косово. А. Г. Матош печатает в газете “Обзор” очерк “Песнь победителей” – шедевральное произведение, воспроизводящее этос героической народной песни – подлинного автора победы… Один юноша-омладинец написал: “До Косово мы не знали, сколько силы и стойкости в нашем народе… После Косова мы пойдем другим путем”. Нет больше уныния и малодушия – продуктов политической системы, сложившейся в последние десятилетия». И недели не прошло после победы сербов при Куманово, как 30 октября студент-правовед Степан Планиншак совершил в Загребе покушение на бана-комиссара Славко Цувая[152].

23 октября венская газета «Нойе Фрайе Прессе» опубликовала заявление одного из депутатов хорватского сабора: «Ненависть к туркам мы впитали с молоком матери»[153].

В монографии «Создание Югославии» и других работах М. Экмечич проанализировал как воздействие Балканских войн на все слои боснийского общества, так и реакцию власти. Он проследил процесс поляризации мнений, а также то, как Монархии, придерживавшейся официальной протурецкой позиции, удалось склонить на свою сторону значительную часть мусульманского населения. Единодушия не было и среди хорватов. Одна из группировок поборников хорватского государственного права составила карту Великой Хорватии до Дрины. Во время Мировой войны петицию о создании Великой Хорватии двору направил архиепископ Штадлер[154].

Молодые историки Игор Деспот и Милан Гулич расширяют наши представления о настроениях, царивших Хорватии и Далмации во время Балканских войн[155]. Остановимся на нескольких указанных ими фактах, которые не всем и не везде сегодня могут показаться правдоподобными. Например, уже за первые несколько недель для сербского Красного креста в Загребе было собрано 100 000 крон. Многие отдали дань «патетической поэзии, воспевавшей косовский миф и Марка Кралевича»[156].

Деспот цитирует донесение одного из осведомителей, датированное маем или июнем 1913 г. Документ «Направление умов в Хорватии в первой половине 1913 г.», впервые опубликованный еще Фердо Шишичем, гласит: «Балканская война вызвала в Хорватии усиление сербско-хорватского национализма, который, особенно среди молодежи, перерастает в ирредентизм. Повсюду в общественной и частной жизни решительно подчеркивается, что сербы и хорваты – это один народ. Поэтому границы, отделяющие сегодня Хорватию, Боснию и Герцеговину, Далмацию, Истрию и Крайну от сербских земель, должны исчезнуть. В Хорватии в настоящее время нет ни одной политической партии, которая бы посмела выдвинуть программу, лояльную по отношению к династии. Распалась Партия права, которую когда-то возглавлял др. Франк, и которая была образцово антисербской. Последним осколкам Старчевичевской партии, которые консолидируются вокруг фигуры др. Миле Старчевича, едва хватает смелости выступать за Хорватию в государственных рамках Монархии… С молодежью дело обстоит еще хуже. Омладина Партии права стоит на сербофильских позициях. Более никто не предан династии. Когда сербы взяли г. Скадар, на зданиях вывесили флаги. Даже градоначальник Янко Холяц сделал это. Дело замяли. За последние 4 месяца состоялось более 200 процессов по обвинениям в государственной измене»[157].

Далмация, которой принадлежала пальма первенства в создании атмосферы югославянской солидарности, стала первой провинцией, в которой было объявлено чрезвычайное положение. В манифестациях в Дубровнике, Сплите, Шибенике и Задаре самое активное участие приняли градоначальники, народные посланники Далматинского сабора и Рейхсрата. Так, градоначальник Шибеника Иван Крстель заявил, что «победоносный славянский балканский штык» принесет освобождение Далмации. Сплитский голова Винко Каталинич после падения Салоник, согласно полицейскому рапорту, произнес 10 ноября: «Надеемся, эти герои и нас освободят». 8 мая омладина в Далмации приступила к изданию газеты «Объединение»[158].

М. Гулич указывает, что в Шибенике, население которого по переписи 1910 г. составляло 11 700 жителей, на демонстрацию в поддержку балканских союзников вышло 5000 человек. В Сплите, по оценкам полиции, 10 ноября 1912 г. вышло 8000 из 21 000 жителей. Демонстранты, устроившие факельное шествие, шли от площади к площади. В центре города его голова восклицал в эйфории: «Осуществилась мечта наших предков. Полумесяц закатывается перед крестом, а наш народ провозглашает себя перед лицом ошеломленной Европы. Затихает долгая жалостливая Видовданская песня, а вместо нее все громче на просторе от Черного до Адриатического моря раздается песня славы и победы, которая вселяет в сердца миллионов новую жизнь. Она охватит весь Балканский полуостров и нас на нем. Верные святым традициям отцов мы хорваты с восхищением приветствуем глас, предвещающий воскрешение нашего народа. Благословляя жертвы наших родных братьев – сербов и болгар – и примкнувших к ним греков, с уверенностью мы смотрим в будущее»[159].

Массовые торжественные встречи ожидали корабли с черногорскими добровольцами в каждом далматинском порту. Величественные проводы черногорцев состоялись в Которе и других прибрежных городах. В Дубровнике, население которого насчитывало 8183 жителей, на проводы и демонстрации вышло около 3000 человек[160]. Врачи и медсестры отправлялись из Дубровника в Цетинье. Праздновалось взятие черногорцами Скадара, и выражался протест в связи с тем, что Австро-Венгрия лишила Черногорию этого завоевания. Власти расценили это как антигосударственную деятельность. Последовали аресты, запрет на собрания и в конце концов введение чрезвычайного положения.

Луйо Бакотич вспоминал, сколько народу собиралось в далматинских городах, чтобы встретить корабль, который забрал из Леша останки майора генерального штаба Радивое Филиповича. В Сплите были произнесены речи, а на гроб возложили венок с надписью «Брату сербу – сплитские хорваты». Присутствовали др. Йосип Смодлака, др. Анте Трумбич, Дуям Микачич, др. Франо Перван, др. Иво Тарталья и Эмил Перишич. С этого дня «жандармы, когда ожидалось прибытие кораблей с юга, больше не пускали народ на набережную»[161].

Роспуск законных органов власти в Сплите и Шибенике, состоявшийся 16 ноября 1912 г., австро-венгерские власти объяснили следующим образом: «В этой области в последнее время участились манифестации, намерением которых было высказать восхищение воюющими балканскими государствами. Эти манифестации, которые не в чем было бы упрекнуть, если бы они оставались в рамках простого выражения симпатии, тем не менее стали ареной событий, против которых государственная власть вынуждена энергично выступить, дабы защитить высшие государственные интересы»[162]. Имелись в виду выкрики против Австро-Венгрии и публичное проявление надежды, что скоро свобода наступит и в тех краях.

В Дубровнике, как и вообще по всей Далмации, состоялись процессы против манифестантов, преимущественно молодых людей. 28 марта в Дубровнике 14 омладинцев попали под арест за празднование взятия Адрианополя, выкрики в поддержку балканских государств, их правителей и вооруженных сил. И в Сплите праздновали взятие Адрианополя. Собравшиеся пели славу Балканскому союзу, королю Петру, кричали: «Да здравствует югославянская идея, черногорский Скадар» и т. п. И здесь полиции разогнала толпу и произвела массовые задержания[163].

Сегодня, если принять на веру утверждения австро-венгерских властей, будто все вышеописанное инспирировано Сербией и не более чем плод ее пропаганды, остается только удивляться, насколько эта сербская пропаганда была действенной. Ведь она овладела умами людей, заставила их верить, что они, хоть и не православные, одной крови с сербами и что им было бы лучше освободиться от покровительства Австрии и Венгрии и объединиться в общее югославянское государство.

Конфликт между балканскими союзниками и нападение Болгарии на Сербию отчасти притушили эйфорию. Однако после поражения Болгарии просербские настроения опять усилились, а Софию, не выбирая слов, обвиняли в предательстве и вероломном нападении. Открытые письма соответствующего содержания направлялись болгарскому премьеру. И все-таки в это время австро-венгерским властям удалось прилечь на свою сторону отдельных политиков. В Далмации произошел окончательный раскол Партии права. В отличие от старших и зрелых политиков, предлагавших альтернативу, омладина упрямо стояла на своем. Жесткой критике подвергся «оппортунизм» Хорватско-сербской коалиции, которой в декабре 1913 г. удалось выиграть выборы в Банской Хорватии и Славонии[164].

Эйфория, охватившая все население и особенно молодежь, после триумфа Балканских войн, а также память о случившемся в 1908–1909 гг. подогревали надежды на скорое освобождение. «Млада Босна» представляла собой автохтонное движение, члены которого готовы были пожертвовать собой. В одном из ответвлений организации родилась идея совершить покушение, аналогичное тем, что ранее предпринимались против императора и прочих представителей знати. Тем, кто в это время находился вне Сараево (Принцип и Чабринович), предложили присоединиться. По словам члена организации Богдана Евтича, «оно (покушение. – М. Б.) не стало результатом скоропалительно принятого решения. Его долго вынашивали, к нему готовило себя целое поколение, полное решимости не на жизнь, а на смерть биться с неприятелем за собственные человеческие и национальные права». Потребность Сербии в отдыхе, восстановлении и длительном периоде мира в расчет не принималась[165].

Только ли сербы видели во Франце Фердинанде угрозу миру?

Наиболее основательный труд о подготовке Сараевского покушения, на который все ссылаются…

Книга Владимира Дедиера «Дорога в Сараево» сначала вышла на английском языке

Судебный следователь Лео Пфеффер. Расследование Сараевского убийства.

Встреча Франца Фердинанда и кайзера Вильгельма в Конопиште

Современники считали престолонаследника Франца Иосифа сторонником войны

Сербские власти верно оценили, или предчувствовали, что Австро-Венгрия строит далекоидущие планы перекройки границ на полуострове и подчинения Сербии. Балканские войны должны были послужить поводом для того, чтобы осуществить военную интервенцию и присвоить сербские завоевания. В соответствии с этими оценками был составлен и военный план, согласно которому Ибарской армии генерала Живковича, пока не завершились основные операции, отводилась роль защитника на случай австро-венгерской интервенции. Осенью 1912 г. разведывательное отделение сербского генштаба через полковника Негри получило от итальянского Главного генерального штаба точное описание австро-венгерского плана действий в отношении Сербии. Италия, будучи союзницей Монархии, уже столкнулась с ее недружелюбной позицией в ходе итало-турецкой войны 1911–1912 гг. Аналогичными были и «оценки» генерала Фичева. Имелись и другие признаки того, что нападение произойдет из Боснии, через р. Саву, в район Мачвы. Например, строительство дорог, ведущих к тому участку границы, активность разведки, изучающей пути возможного наступления и т. п. Кроме того, поездки чинов австро-венгерского генерального штаба по Боснии осуществлялись и в направлении Дрины. Когда Разведывательное отделение сербского генштаба нанесло на карту зафиксированные случаи австро-венгерского шпионажа в период 1908–1910 гг., стало очевидно, что основное внимание уделялось не долине Великой Моравы, а городам Ужице и Валево[166].

Подполковник Драгутин Димитриевич-Апис, возглавивший после Балканских войн Разведывательное отделение, по долгу службы внимательно изучал донесения о планах Монархии. Все они – и достоверные, и неточные, и тенденциозные – предполагали одно и то же: официальная Австрия всерьез намеревается во что бы то ни стало и под любым предлогом напасть на Сербию, которая в тот момент была наиболее уязвима. Наблюдение за политической жизнью и чтение газет подводило к тому же выводу. Как писал полковник Чеда Попович, информация о том, что в Боснии состоятся маневры, руководить которыми собирается эрцгерцог Фердинанд, серьезно обеспокоили Аписа. Омладина в Боснии, со своей стороны, восприняла происходящее как невиданную провокацию. В то время почти вся сербская кадровая армия находилась в новоосвобожденных областях. Апис был более чем осведомлен о действиях Австро-Венгрии, направленных на побуждение албанцев к мятежу. В то время как сербский военный атташе в Вене сообщал, что приоритетом является скорая оккупация Албании и Сербии нечего опасаться, в других донесениях, отправлявшихся из Боснии, сообщалось, что и сам генерал Потиорек приезжал на берег Дрины, дабы произвести рекогносцировку. А ведь официально маневры предполагались к проведению в районе между Сараево и Мостаром. Стало также известно, что скот распределен на хранение в пограничные села, которые обходит военная инспекция. Поступали и другие предупреждения, все свидетельствовавшие об одном и том же[167]. Росту озабоченности способствовало и то, что австро-венгерское правительство отказывалось подписывать с Сербией долгосрочное соглашение.

В обязанности шефа Разведывательного отделения входило и развитие зарубежной сети агентов, чем занимались в то время все страны. Его деятельность, в том числе и сотрудничество с Малобабичем, и привлечение к выполнению мероприятий пограничных структур, преследовала оборонительные цели. Другая, менее изученная сторона вопроса – это личное мнение отдельных персон, включая самого Аписа, о том, как и в каком направлении следовало вести борьбу за национальное освобождение. В этом отношении значение имела и позиция двух других членов «Черной руки» – решительных и своевольных майоров Любомира Вуловича и Воислава Танкосича, прозванного Длинным.

Если верить запискам полковника Чедомира Поповича, то Апис во время их первой встречи после покушения, состоявшейся в 1915 г., заявил ему следующее: «Я был уверен, что запланированные маневры в Боснии – это лишь для отвода глаз, а на самом деле готовится нападение на Сербию, командовать которым предстояло главнокомандующему Австрийской армии, престолонаследнику Францу Фердинанду. Больше всего я боялся этого… Каково было состояние наших вооруженных сил, тебе известно. Могли бросить в Сербию одну-две кавалерийских дивизии, и некому было бы их остановить. Пока наши войска подоспели бы с юга, Сербия оказалась бы раздавленной. Весь мир и нас самих поставили бы перед свершившимся фактом. И поэтому, когда однажды ко мне в канцелярию пришел Танкосич и сказал: “Есть тут какие-то юноши-боснийцы, утомили меня своими просьбами разрешить им отправиться в Боснию. Отпустить их?”, я ему ответил: “Да пускай едут!”. Танкосич тогда сказал мне, что эти ребята вместе со своими единомышленниками в Боснии хотят что-то предпринять против Фердинанда. Честно тебе признаюсь, тогда я подумал, что такое покушение не достигнет своей цели, что оно, может, и не состоится вовсе. Я полагал, что австрийского престолонаследника так будут охранять, что к нему не подобраться. В лучшем случае произойдет какой-нибудь инцидент, и станет видно, что не получится безнаказанно напасть на Сербию. В любом случае и в кошмарном сне я не мог представить, что покушение станет поводом для развязывания войны против Сербии… Тем не менее, подумав еще немного, решил, что ребят надо вернуть, а покушению любыми средствами помешать. Я попытался это сделать через четника Джуро Шараца. Но поздно. Заговорщики – и эти двое, и те, что уже были в Сараево, – не хотели ни о чем слышать»[168].

Судебный следователь Лео Пфеффер в своей книге пишет: «Далее речь пойдет о том, что Иличу сообщили из Белграда, что ему следует отказаться от покушения. В этом (Илич) никогда не сознавался и не выдал того, кто ему передал сообщение. Об этом факте я узнал только после войны»[169].

Тюремный охранник на процессе в Салониках, поручик Йосиф Протич, оставил записки, проверить достоверность которых удается далеко не всегда. Если верить мемуаристу, то полковник Чеда Попович, проникшись к нему доверием как к старому четнику, так характеризовал своевольного Вою Танкосича: «Я знаю: прибыл человек из Белграда от Аписа. Секретно, с тайным предписанием… По телефону нельзя было… Говорит: “Апис приказал Вое отозвать своих львов…”. Но поздно, они уже переправились через Дрину! Я послал человека, он догнал их, передал послание. А Воя сказал: “Вон отсюда! Не верю, что решено не стрелять! Даже если так, для меня нет пути назад”…»[170].

Историк Станое Станоевич, разделявший взгляды организаторов Салоникского процесса, писал, что Димитриевич и Танкосич действовали, не поставив в известность своих товарищей. «Только 15 июня (по новому стилю – М. Б.) Димитриевич созвал заседание Главного комитета организации Объединение или смерть и сообщил, что готовится убийство престолонаследника Франца Фердинанда, а также привел причины, побудившие его к этому. Главная – то, что престолонаследник Фердинанд хочет спровоцировать войну, которую можно предотвратить, если его убрать. Почти все члены комитета высказались против этого намерения, и началась длительная и весьма оживленная дискуссия. В конце концов, под давлением товарищей Димитриевич согласился все отменить и передать в Сараево, чтобы не совершали покушения. По-видимому, он что-то предпринял в этом направлении. Однако или было уже поздно, или заговорщики в Сараево его не послушали. События разворачивались согласно своей роковой логике»[171].

Позднейшее «признание» Аписа в том, что он организовал Сараевское покушение, было продиктовано специфическими соображениями. От историографии не ускользнуло, насколько оно нелогично и противоречиво. Димитриевич свои показания записал и передал Военному трибуналу для офицеров в Салониках. И в них, безотносительно организаторов и исполнителей, назван тот же мотив покушения, что и в процитированных выше свидетельствах. А именно: устранить Фердинанда как представителя воинственного направления.

В рапорте Апис взял на себя всю ответственность, стремясь снять обвинения с Раде Малобабича и Мухамеда Мехмедбашича – своих агентов, действовавших на территории Боснии. Первого сербские власти арестовали в июне 1914 г. по подозрению в шпионаже в пользу Австро-Венгрии, о чем говорилось выше. Освободили Малобабича во время отступления в 1915 г., после чего он находился под защитой Аписа. Тот в своих показаниях касается и сотрудничества с российским военным агентом в Белграде Артамоновым. Димитриевич категорически заявляет, что оно протекало исключительно в сфере разведывательной деятельности и взаимной помощи и не имело никакого отношения к организации покушения. Об этом Апис написал следующее: «Наблюдая, как Австрия готовится к войне с нами, я пришел к выводу, что в результате исчезновения престолонаследника австрийского Фердинанда военная партия и течение, во главе которого он стоял, утратят свое влияние, и эта угроза минует Сербию или будет устранена хотя бы на время. Поэтому я поручил Малобабичу организовать покушение на Фердинанда в Сараево во время его запланированного визита»[172].

Не одна Сербия испытывала опасения в связи с Фердинандом и его намерениями. В подтверждение обратимся к давно введенному в научный оборот документу из французского дипломатического архива, характеризующему общественное мнение того времени, точнее начала 1913 г. 1 и 2 января парижская газета «Пари-Миди» (Paris-Midi) напечатала статьи Мориса Де-Валетта (Maurice de Walette), который, рассуждая о хрупкости мира в Европе, без стеснения называет главную силу, ему грозящую: «Разве анархист, который бы убил австрийского эрцгерцога-престолонаследника, не уберег бы мир от рек крови и слез». Эта недвусмысленная позиция, или даже намеренное подстрекательство, вызвала возмущение в Австро-Венгерском посольстве и была расценена в Вене как призыв к убийству. Кэ д‘Орсэ отреагировала оперативно, и Де-Валетт, подвергшись негласному воздействию, уже 3 января опубликовал статью, написанную примирительным тоном. Это, однако, не удовлетворило австро-венгерское правительство, которое поручило своему послу в Париже подать в суд на «Пари-Миди». Ради улаживания международного инцидента тогдашний премьер и министр иностранных дел Пуанкаре обратился к министру правосудия с просьбой произвести судебное расследование в отношении издания[173].

Сразу после покушения основные французские газеты – «Пти Журналь», «Пти Паризьен», «Матэн» и «Журналь» – не уделили внимания характеру Фердинанда и не проявили озабоченности в связи с тем, что его убийство могло стать угрозой миру. Даже «Ом Либр», близкая к Клемансо, критиковала Австро-Венгрию за то, что та использует убийство в интересах своей политики, направленной неоправданно против Сербии и сербов в целом, а также за провоцирование антисербских общественных настроений. А «Юманите» и «Ля Батай Синдикалист» продолжили называть убитого эрцгерцога протагонистом агрессивной и воинственной политики, угрожавшей миру в Европе. Второе издание высказалось в том духе, что «лидер военной партии, человек иезуитов… надежда реакционных австро-венгерских кругов, тот, кто поддерживал репрессии в отношении славянского меньшинства, заплатил жизнью за ту ненависть, которую сам он и породил»[174].

24 июня/4 июля сербский посланник в Париже др. Миленко Веснич, наряду с изложением своей беседы с министром Рене Вивиани, состоявшейся 18 июня/1 июля, сообщал: «Что касается этого прискорбного события, то поначалу замешательство было очень сильным. Однако оно быстро проходило, особенно по мере того, как стали более трезво рассуждать о том, какую угрозу европейскому миру представлял собой погибший эрцгерцог… Чем дальше от самого события, тем сильней в здешних кругах убежденность в том, что исчезновение эрцгерцога Франца Фердинанда с европейской сцены – это событие, благоприятное для мира в Европе. В этом отношении позиция английской печати, в частности “Таймс”, была весьма полезной»[175].