ПОСЛЕДНЕЕ ВОСХОЖДЕНИЕ

  — Раз уж заговорили об этом, скажите мне, что заставляет вас завтра лезть на эту стену?

  Костя не стал долго раздумывать, он сразу сказал:

  — Я, например, люблю природу и хожу, чтобы любоваться природой.

  — Володя захохотал. Костя... ох! Какая же тут природа! На этой стене?!

  Но Костя упрям, он стоял на своем.

  — Очень даже хороша природа. Суровая природа. И я люблю на нее смотреть. Это моё дело, и нечего смеяться.

  — Ну а ты? — спросил я Кима.

  Ким был недоволен таким оборотом разговора.

  — Потому, что люблю это дело, и все тут, — сердито ответил он. — Если я перестану ходить или не смогу, значит, мне конец.

  Мы немного помолчали, обдумывая слова Кима. Потом я повернулся к Володе:

  — А ты?

  Машков был уже готов к вопросу.

  — Вы читали, конечно, «Аннапурну» Эрцога? Может быть, помните, там есть предисловие Люсьена Деви — председателя французской альпинистской ассоциации?

  — Ну как же... На это все обратили внимание, хорошо сказано.

  — Так вот и мне кажется, что это самое правильное определение сущности альпинизма. Лучше не скажешь.

  Я понял, что после высказывания Кости и сердитого ответа Кима, вызванного неумением изложить свои мысли, Володя из тактичности не хотел блеснуть умной цитатой. Но Ким тут же спросил:

  — А что он говорил?

  Тогда я процитировал: «В борьбе с вершиной, в стремлении к необъятному человек побеждает, обретает и утверждает прежде всего самого себя». Володя продолжил: «В крайнем напряжении борьбы, на грани смерти Вселенная исчезает, оканчивается рядом с нами. Пространство, время, страх, страдания более не существуют. И тогда все может оказаться доступным. Как на гребне волны, когда во время яростного шторма внезапно воцаряется в нас странное, великое спокойствие. Это не душевная опустошенность, наоборот — это жар души, ее порыв и стремление. И тогда мы с уверенностью осознаём, что в нас есть нечто несокрушимое, сила, перед которой ничто не может устоять».

  ...Выходим в темноте. Немного подташнивает, то ли от выпитого шоколада, то ли от того, что рано встали. Снег в кулуаре твёрдый, смёрзшийся, в нём с трудом выбиваются ступени. Несколькими сильными ударами можно проделать только отверстие для носка ботинка. Горы молчат, все камни вмёрзли в лед, и камнепада можно пока не опасаться. Но кулуар всё-таки лучше проскочить побыстрее. Мы связываемся, я нахожу подходящий выступ, перебрасываю через него веревку для страховки, и Ким, убрав айсбайль [10] в рюкзак, начинает подъём. Вначале стена не очень крутая, но камни лежат плохо. Ким идет мягко, как кошка, пробуя рукой каждый выступ, за который берется, и ступая так, чтобы камень не вырвался из-под ноги и не полетел вниз. Он забирает немного вправо, чтобы не быть над нами. Всё это делается им по привычке, машинально. Приемы скалолазания, работа с веревкой, выбор наиболее простого и безопасного пути, забота о стоящих внизу — одновременный учет всех мелочей достигается путем постоянных тренировок и опыта. Об отработанном приёме уже не думаешь, он выполняется сам по себе. Поднимаясь всё выше и выше, Ким закладывает идущую к нему веревку за надежные выступы скал. В случае срыва он повиснет на этой верёвке. Это позволяет ему выйти на всю её длину, на все тридцать пять — сорок метров. Наверху он находит удобное место и кричит мне, что страховка готова и можно идти. Я подхожу к нему с верхней страховкой и сразу же иду дальше, уже с нижней. Так же двигаются за нами Володя с Костей.

  Через два часа мы подходим к стенке, на которой уже нет выступов и зацепов. Она крутая и почти гладкая. Ким достает из рюкзака набор скальных крючьев и карабины, навешивает их на грудную обвязку, надевает через плечо длинный темляк молотка. Здесь страховка будет осуществляться при помощи крючьев. Ким находит трещину в скале, подбирает для неё подходящий крюк сантиметров двенадцать — пятнадцать длиной и вгоняет его молотком в трещину. Крюк звенит и, повторяя изгибы трещины, намертво входит в скалу. Чем глубже уходит в неё крюк, тем звук его становится выше. Крюк «поёт». Это значит, он надёжен. Если бы звук был глухим, дребезжащим, то положиться на него нельзя. Тогда лучше его перебить или подобрать другой по толщине и форме. Но Ким с первого взгляда определяет, какой нужен крюк. Продев в отверстие забитого крюка стальной карабин и пропустив через карабин веревку, Ким начинает подъём. Я держу двумя руками идущую к нему через карабин веревку, она идёт по моим рукавицам, а я внимательно слежу за каждым его движением. В случае срыва Ким упадет на то расстояние, на которое он ушел от крюка, и ещё на такое же расстояние ниже крюка. Далеко от крюка уходить нельзя (не более четырех — пяти метров): при отвесном падении на глубину более десяти метров верёвка в момент натяжения может сломать ребра.

  Нащупывая пальцами малейшие зацепы, Ким уверенно продвигается вверх. Через несколько метров он находит удобное место для правой ноги. Передние трикони [11] ботинка хорошо держат его на скале. Левая нога сцепилась триконями с едва заметным выступом. Приникнув к скале, Ким внимательно изучает её, потом снимает с грудной обвязки нужный крюк и заколачивает его в трещину. Надев на крюк карабин, он пропускает в него свою верёвку и движется дальше. Третий крюк, четвертый, пятый, и вот уже Ким на узенькой полочке, где можно поставить ногу на всю ступню. На это место он принимает меня и идет дальше. Одна верёвка, другая, третья...

  К двенадцати часам мы выходим на хорошую площадку, где можно разместить палатку. Перспектива весьма заманчивая, но у нас ещё впереди часов шесть рабочего времени, да и погода стоит отличная, надо её ловить.

  — Идем дальше, Саныч, — предлагает Ким.

  Но я в раздумье. Просчет в тактике восхождения может иногда оказаться опаснее срыва и камнепада. Надо всё взвесить.

  — По описанию, Ким, следующая площадка будет часов через восемь работы. Мы можем не дойти.

  — Но до этого места тоже семь — восемь часов работы, — возражает он, — а мы дошли за шесть. Мы идём хорошо, погода отличная. Засветло будем там, это точно.

  Хорошо бы посоветоваться, но стук Костиного молотка, которым он выбивает крючья, раздаётся ещё далеко внизу. С площадки Костю и Володю не видно. Прямо за краем её начинается пропасть, из которой мы поднялись. Ледник уже далеко-далеко внизу. Огромные его трещины, что мы не могли перепрыгнуть и обходили, кажутся отсюда тоненькими ниточками.

  — К тому же ты устал, Ким.

  — Ни капли. Съедим сейчас чего-нибудь, и до вечера свободно проработаю.

  — Но ты учти, сейчас пойдут самые трудные участки — «оконные стекла», потом лед.

  — Я знаю. Дойдем, Сан Саныч, я вам говорю, дойдем!

Ещё и ещё раз я всё взвешиваю. Если мы не успеем добраться засветло до площадки, нам предстоит «холодная ночёвка» — придется провести ночь на стене в сидячем, а то и в стоячем положении, без палатки, без горячей пищи. Это может подорвать силы. И вообще, холод, высота, бессонная ночь, затекшие в неудобном положении руки и ноги... Бр-р-р-р!

  — Сколько у тебя крючьев?

  — Шестнадцать. — говорит Ким. пересчитав крючья. — Кроме того, четыре; ледовых. Карабинов маловато, но ведь ребята поднесут. Нельзя такую погоду упускать. Гляньте, ни облачка. Как стеклышко! И я соглашаюсь.

  — Идем!

  Отсюда, с площадки, стена кажется непроходимой. Но Ким подходит к скалам. находит одну зацепку, вторую, звенит крюк, и вскоре я его уже не вижу за перепадом скалы.

  — Пошё-о-о-л! — кричит Ким и быстро выбирает запас моей веревки. Вскоре мы доходим до первого трудного места. Прямо перед нами поднимается короткая, но совершенно отвесная стена, которая на высоте метров пяти имеет округлую выпуклость, так что в одном месте получается нависание, отрицательный уклон. Слева — гладкие, покрытые натёчным льдом нависающие скалы, справа — узкий желоб, по которому то и дело со свистом летят камни. Путь один — прямо в лоб.

  Ким забивает крюк, вешает на него рюкзак, достает из рюкзака лесенки. Это лёгкое приспособление из шестимиллиметровой верёвки — «репшнура» и трёх дюралевых перекладин-ступеней. В верхней части верёвки связаны вместе, и за это место лесенка пристегивается к карабину с крюком. Ширина ступенек такова, что на них можно поставить ботинок или продеть в лесенку ногу до бедра, чтобы сесть на перекладину.

  Ким как можно выше забивает крюк и вешает на него лесенку. Потом, поднявшись по раскачивающимся ступенькам, забивает другой крюк и вешает на него вторую лесенку. Перебравшись на нее, он отстегивает первую и вешает ее выше - третий крюк. Так, забивая крючья и вешая на них трёхступенчатые лесенки, он медленно продвигается вперёд. Идущая от меня к нему веревка проходит для страховки через все карабины. Кроме этого мне приходится его подтягивать до уровня верхнего крюка. Этот способ подъема чрезвычайно трудоёмок и требует максимального напряжения сил. Скала отбрасывает Кима, он кряхтит, скрипит зубами, тяжело дышит. Я вижу, как у него от напряжения начинает дрожать нога. Больше часа такой работы не выдерживает самый выносливый. Но вот он наконец скрылся за выпуклостью стены и кричит мне оттуда:

  — Отдохну!

  Отлично. Значит там можно расслабиться.

  Снизу показывается лохматая голова Володи. Не вылезая дальше, он осматривает стену и тихонечко, протяжно свистит.

  — Вот так, — говорю я, — час десять минут.

  Вскоре появляется и Костя. Он тоже проводит взглядом по идущей к Киму веревке, а потом уже вылезает и пристегивается рядом с нами на самостраховку.

— Мы говорили с Володей, Сан Саныч, — сообщает Костя, немного отдышавшись, — и решили, что вы правильно сделали.

  Я не очень уверен в этом и молчу. Но слышать такие слова мне приятно. Ребята хотят в случае неудачи разделить со мной ответственность за принятое решение. Но я знаю, что она -  на мне.

  — Вы поели там что-нибудь? — спрашиваю я.

  — Баночку шпротов. Саныч, в настоящем прованском масле, сантиметров по тридцать великолепной колбасы типа «польская полукопченая» и по ма-а-а-ленькому кусочку хлеба, — смакуя, говорит Володя. — Всё это мы съели не стоя, а сидя. Сидя на великолепной площадке, на которой мы могли бы даже лечь. Но мы не захотели...

  Ким отдохнул и уходит дальше на всю веревку. Теперь эта веревка называется «перила». По ней сначала поднимаются вверх Володя и Костя, потом своей верёвкой они вытаскивают рюкзаки: с рюкзаками здесь не пролезть. И тогда уже иду я, снимая карабины и выбивая крючья. Володе и особенно грузному Косте подниматься по веревке на руках тяжело. Они дышат, как паровозы. Начинает сказываться усталость, да и высота. Я же после выбивки крючьев так изматываюсь, что, добравшись до «лба», повисаю на веревке и беспомощно болтаюсь на трёхсотметровой высоте, как куль.

  А впереди самый сложный участок маршрута, так называемые «оконные стёкла» — гладкие, отвесные стены с несколькими горизонтальными полочками, на которых при нужде может собраться вся группа. Общая высота этого участка метров сто двадцать, приблизительно высота Московского университета на Ленинских горах. В нашем измерении это четыре веревки.

  Ким устал, но не хочет в этом признаться, не дает Володе идти первым.

  — Саныч, — доказывает он. — я же больше всех отдохнул, я же давно поднялся, а он ещё не отдышался.

  — Ладно, иди. — говорю я. — Володя сменит тебя на втором «стекле». Ты не выкладывайся, работы еще много, тебе силы надо беречь больше всех.

  Ким идёт, бьёт крючья, лезет, лезет и лезет.

  В одном месте он никак не может найти зацепку. Крюк забить тоже некуда. Ким шарит по скале руками, ещё и ещё раз просматривает её, но ничего не может найти.

  — В-о-он трещина. — показывает Машков на скалу метрах в двух над нами.

  — Я вижу, — говорит Ким, — но при моем росте до нее не дотянуться. И ты не достанешь, даже Костя. Дай, Володя, я на тебя встану — не отводит глаз от трещины Ким.

  Машков подставляет ему спину. Ким забирается на него.

  — Выпрямляйся. — командует Ким.

  Володя послушно выпрямляется. Ким

тянется изо всех сил, но дотянуться не может. Тогда он говорит:

  — Володя, я встану тебе на плечи.

  Трикони ботинок впиваются в плечи

Машкова. Он морщится, но молчит.

  — Эх. совсем чуть-чуть!.. Три сантиметр«! — стонет Ким.

  — Вставай на голову, — говорит Володя. — Стой! Пусть Саныч капюшон накинет.

  Я накрываю ему голову капюшоном пуховки, и Ким железными острыми три- конями встает на голову Володи. Тот только зажмурился. Ким забивает крюк и радостно кричит:

  — Порядок! Сейчас верёвку накину, вы меня подтянете!

  После этого участка Ким уступает дорогу Володе. Тот идет спокойно и надёжно, но медленнее Кима. Я поглядываю на солнце. Оно приближается к горизонту. Лучи его уже не греют, и нас всех, ожидающих своей очереди подъема по перилам, начинает колотить дрожь. Для тех, кто не идет первым, альпинизм — это умение спокойно переносить и течение получаса удары осколков льда, летящих градом из-под ледоруба товарища; терпеливо ждать, когда всё это кончится.

  «Оконные стекла» позади. Мы поднялись над ледником почти на полкилометра. Всё тело ломит от усталости. Голова словно набита ватой. Во рту пересохло. Чувства притупились. Но в то же время ты мобилизован до предела и забываешь обо всём, кроме одного — ты твёрдо знаешь, что тебе надо делать. Ибо... обратного пути нет. А впереди...

  Впереди крутой лёд с островками зализанных скал. Лед натёчный, он плохо держит кошки, совсем не держит ледовых крючьев, и в нем очень плохо вырубать ступеньки — натёчный лед как стекло, в нем нет вязкости, и он скалывается линзами.

  Первым выходит Ким. Он должен подняться до скального острова метров пятнадцать по льду и там поискать пути — то ли по скалам, то ли по льду в обход острова. Я довольно паршиво стою на остром ледовом гребешке и страхую Кима через скальный крюк с карабином. Он быстро поднимается по льду на передних зубьях кошек. В правой руке у него айсбайль, в левой — крюк. Ким цепляется за лед не только кошками, но еще клювом айсбайля и ледовым крюком. Вот он добрался до низких обледенелых скал, но зацепиться не за что, скалы заглажены и зализаны. Он судорожно ищет хоть какую-нибудь трещину, но не находит. Наконец Ким, балансируя, тянется рукой к заднему карману, где у него молоток. Мы ждём. Ким долго выстукивает скалу, словно Доктор больного. Ноги у него дрожат. Раздается звук забиваемого крюка, но звук глухой и не сулит ничего хорошего. Ким оборачивается ко мне.

  — Саныч, крюк ненадежный. По скалам не пройти, я иду в обход.

  Он и так уже ушел слишком далеко от моего крюка, а теперь Ким обходит скалу и скрывается за ней. Верёвка медленно ползет вверх. Время тянется нестерпимо долго. Кима не слышно. Крючьев он не бьет. Потребовать от него, чтобы он забил еще крюк, — значит только помешать ему, ведь Киму виднее. Допущен просчет, нарушены правила страховки.

  — Ким! — кричу я. — Верёвки осталось пять метров!

  Ким молчит, веревка медленно ползет к нему.

  — Ким, верёвки два метра!

  Опять молчание.

  — Ким, верёвка вся!

  В ответ чуть слышно раздается какой- то хриплый голос Кима:

  — Саныч, тут плохо... Подойди.

  Если уж Ким так говорит, значит, действительно, плохо. Очевидно, ему надо ещё немного веревки, чтобы дойти до спокойного места. Но как я могу подойти?! Это значит снять страховку с моего крюка и заодно самостраховку. Это значит, что вся страховка Кима — плохо забитый крюк. Это значит, что в случае его срыва мы летим с ним вместе на глубину пятьсот метров.

  — Саныч, подойди! Два метра, — хрипит Ким.

  Я снимаю карабины с крюка.

  — Иду!

  Но не успел я сделать и несколько шагов, как наверху заскребло, и я увидел летящего вниз головой Кима. Всё, что произошло дальше, длилось не больше секунды. Эту секунду я стоял неподвижно. Но мысль моя работала с такой быстротой, что я успел принять решение: как только вырвется крюк, прыгнуть по ту сторону ледового гребешка, на котором я недавно стоял. Я успел пожалеть, что не видел склона по ту сторону гребешка и поэтому не знаю теперь, далеко ли я упаду, если верёвка разорвется на перегибе. Я успел заметить, что у меня нет запаса верёвки и я не смогу протравить ее, чтобы самортизировать рывок. И, кроме этого, у меня осталось еще время на то, чтобы ждать, когда вырвется плохо забитый крюк.

  Но крюк не вырвался. Капроновая верёвка растянулась, словно резина. Ким пролетел мимо меня и потом, как мячик, подскочил вверх. При этом меня так дернуло, что я едва удержался на ногах.

  Ким болтался на ледовом склоне чуть ниже меня. Натянутая веревка не давала мне подойти к нему. Ким тихонько стонал.

  — Ким, не шевелись! — крикнул Машков. Он всё видел и понял, что крюк еще может вылететь, если его расшатывать. Володя быстро подходил к Киму, Костя налаживал ему страховку через выступ.

  — Что у тебя? — строго спросил Володя, наклонившись над Кимом.

  — Не пойму, — простонал Ким, — бок, кажется, правый.

  — Ноги целы? Пошевели ногами.

  — Целы вроде.

  — Давай попробуем встать. Саныч, смотри! — крикнул он мне.

  Володя осторожно поднял Кима и поставил на крутой лед, подпирая его снизу. Сверху Кима держала верёвка. Тихонечко, помогая Киму переставлять ноги, Володя боком перевёл его к скале и щелкнул карабином, Ким был застрахован. Тогда Володя посмотрел на меня. Положение у меня было на редкость дурацким. Мне ничего не оставалось, как просить отстегнуть мою веревку от Кима и идти до них без страховки. Ох, как мне этого не хотелось! Но я сказал:

  — Отстегни веревку от Кима, и я пойду. Здесь немного.

  — Постой, Саныч, — спокойно сказал Володя. — Я тебе ее перекину, ты возьмешься за нее для равновесия. Только не нагружай!

  Он подождал, пока я подойду, и повернулся к Киму. Стоять рядом с ними было негде. Я взял у Володи молоток, забил для себя крюк и вырубил ступеньку для ног. После этого я посмотрел на Кима. Лицо у него было серое. Он сидел уже в веревочной петле, боком к скале. Володя ощупывал его с ног до головы.

  С Кима я перевел взгляд на лед и посмотрел вниз. Я отчетливо представил себе, как мы катимся по льду, как нас бьет о скалы и швыряет вниз, представил себе два кровавых куска мяса, валяющихся на снегу у подножья стены, в которых нельзя уже узнать ни меня, ни Кима. Мне стало нехорошо и чуть не стошнило.

  — Всё в порядке, ребята, — сказал Володя, окончив осмотр Кима. — Голова, позвоночник целы, переломов нет. Ушиб ребер, может быть трещина, но не больше. Всё в порядке, Ким. Слышишь?