Не трогать
«Не трогать, свежевыкрашен», –Душа не береглась,И память – в пятнах икр и щек,И рук, и губ, и глаз.Я больше всех удач и бедЗа то тебя любил,Что пожелтелый белый светС тобой – белей белил.И мгла моя, мой друг, божусь,Он станет как-нибудьБелей, чем бред, чем абажур,Чем белый бинт на лбу!«Ты так играла эту роль!..»
Ты так играла эту роль!Я забывал, что сам – суфлер!Что будешь петь и во второй,Кто б первой ни совлек.Вдоль облаков шла лодка. ВдольЛугами кошеных кормов.Ты так играла эту роль,Как лепет шлюз – кормой!И, низко рея на рулеКасаткой об одном крыле,Ты так! – ты лучше всех ролейИграла эту роль!Подражатели
Пекло, и берег был высок.С подплывшей лодки цепь упалаЗмеей гремучею – в песок,Гремучей ржавчиной – в купаву.И вышли двое. Под обрывХотелось крикнуть им: «Простите,Но бросьтесь, будьте так добры,Не врозь, так в реку, как хотите.Вы верны лучшим образцам.Конечно, ищущий обрящет.Но… бросьте лодкою бряцать:В траве терзается образчик».Образец
О, бедный Homo sapiens[4],Существованье – гнет.Былые годы за поясОдин такой заткнет.Все жили в сушь и впроголодь,В борьбе ожесточась,И никого не трогало,Что чудо жизни – с час.С тех рук впивавши ландыши,На те глаза дышав,Из ночи в ночь валандавшись,Гормя горит душа.Одна из южных мазанокБыла других южней.И ползала, как пасынок,Трава в ногах у ней.Сушился холст. БросаетсяЕще сейчас к грудиПлетень в ночной красавице,Хоть год и позади.Он незабвенен тем еще,Что пылью припухал,Что ветер лускал семечки,Сорил по лопухам.Что незнакомой мальвоюВел, как слепца, меня,Чтоб я тебя вымаливалУ каждого плетня.Сошел и стал окидыватьТех новых луж масла,Разбег тех рощ ракитовых,Куда я письма слал.Мой поезд только тронулся,Еще вокзал, Москва,Плясали в кольцах, в конусахПо насыпи, по рвам.А уж гудели кобзамиКолодцы, и, пылясь,Скрипели, бились об землюСкирды и тополя.Пусть жизнью связи портятся,Пусть гордость ум вредит,Но мы умрем со спертостьюТех розысков в груди.Развлеченья любимой
«Душистою веткою машучи…»
Душистою веткою машучи,Впивая впотьмах это благо,Бежала на чашечку с чашечкиГрозой одуренная влага.На чашечку с чашечки скатываясь,Скользнула по двум, – и в обеихОгромною каплей агатовоюПовисла, сверкает, робеет.Пусть ветер, по таволге веющий,Ту капельку мучит и плющит.Цела, не дробится, – их две ещеЦелующихся и пьющих.Смеются и вырваться силятсяИ выпрямиться, как прежде,Да капле из рылец не вылиться,И не разлучатся, хоть режьте.Сложа весла
Лодка колотится в сонной груди,Ивы нависли, целуют в ключицы,В локти, в уключины – о погоди,Это ведь может со всяким случиться!Этим ведь в песне тешатся все.Это ведь значит – пепел сиреневый,Роскошь крошеной ромашки в росе,Губы и губы на звезды выменивать!Это ведь значит – обнять небосвод,Руки сплести вкруг Геракла громадного,Это ведь значит – века напролетНочи на щелканье славок проматывать!Весенний дождь
Усмехнулся черемухе, всхлипнул, смочилЛак экипажей, деревьев трепет.Под луною на выкате гуськом скрипачиПробираются к театру. Граждане, в цепи!Лужи на камне. Как полное слезГорло – глубокие розы, в жгучих,Влажных алмазах. Мокрый нахлестСчастья – на них, на ресницах, на тучах.Впервые луна эти цепи и трепетПлатьев и власть восхищенных устГипсовою эпопеею лепит,Лепит никем не лепленный бюст.В чьем это сердце вся кровь его быстроХлынула к славе, схлынув со щек?Вон она бьется: руки министраРты и аорты сжали в пучок.Это не ночь, не дождь и не хоромРвущееся: «Керенский, ура!»,Это слепящий выход на форумИз катакомб, безысходных вчера.Это не розы, не рты, не ропотТолп, это здесь, пред театром – прибойЗаколебавшейся ночи Европы,Гордой на наших асфальтах собой.Свистки милиционеров
Дворня бастует. БрезгуяМусором пыльным и тусклым,Ночи сигают до брезгуЧерез заборы на мускулах.Возятся в вязах, падают,Не удержавшись, с деревьев.Вскакивают: за оградоюСевер злодейств сереет.И вдруг, – из садов, где твойЛишь глаз ночевал, из милогоДуше твоей мрака, плотвойСвисток расплескавшийся выловлен.Милиционером зажатВ кулак, как он дергает жабрамиИ горлом, и глазом, назадПо-рыбьи наискось задранным!Трепещущего серебраПронзительная горошина,Как утро, бодряще мокра,Звездой за забор переброшена.И там, где тускнеет востокЧахоткою летнего Тиволи,Валяется дохлый свисток,В пыли агонической вывалян.Звезды летом
Рассказали страшное,Дали точный адрес,Отпирают, спрашивают.Движутся, как в театре.Тишина, ты – лучшееИз всего, что слышал.Некоторых мучает,Что летают мыши.Июльской ночью слободыЧудно белокуры.Небо в бездне поводов,Чтоб набедокурить.Блещут, дышат радостью,Обдают сияньем,На таком-то градусеИ меридиане.Ветер розу пробуетПриподнять по просьбеГуб, волос и обуви,Подолов и прозвищ.Газовые, жаркие,Осыпают в гравийВсё, что им нашаркали,Всё, что наиграли.Уроки английского
Когда случилось петь Дездемоне, –А жить так мало оставалось, –Не по любви, своей звезде, она –По иве, иве разрыдалась.Когда случилось петь ДездемонеИ голос завела, крепясь,Про черный день чернейший демон ейПсалом плакучих русл припас.Когда случилось петь Офелии, –А жить так мало оставалось, –Всю сушь души взмело и свеяло,Как в бурю стебли с сеновала.Когда случилось петь Офелии, –А горечь слез осточертела, –С какими канула трофеями?С охапкой верб и чистотела.Дав страсти с плеч отлечь, как рубищу,Входили, с сердца замираньем,В бассейн вселенной, стан свой любящийОбдать и оглушить мирами.Занятье философией
Определение поэзии
Это – круто налившийся свист,Это – щелканье сдавленных льдинок,Это – ночь, леденящая лист,Это – двух соловьев поединок.Это – сладкий заглохший горох,Это – слезы вселенной в лопатках,Это – с пультов и флейт – ФигароНизвергается градом на грядку.Всё, что ночи так важно сыскатьНа глубоких купаленных доньях,И звезду донести до садкаНа трепещущих мокрых ладонях.Площе досок в воде – духота.Небосвод завалился ольхою.Этим звездам к лицу б хохотать,Ан вселенная – место глухое.Определение души
Спелой грушею в бурю слететьОб одном безраздельном листе.Как он предан – расстался с суком!Сумасброд – задохнется в сухом!Спелой грушею, ветра косей.Как он предан, – «Меня не затреплет!»Оглянись: отгремела в красе,Отпылала, осыпалась – в пепле.Нашу родину буря сожгла.Узнаешь ли гнездо свое, птенчик?О мой лист, ты пугливей щегла!Что ты бьешься, о шелк мой застенчивый?О, не бойся, приросшая песнь!И куда порываться еще нам?Ах, наречье смертельное «здесь» –Невдомек содроганью сращенному.Болезни земли
О еще! Раздастся ль только хохотПерламутром, Иматрой бацилл,Мокрым гулом, тьмой стафилококков,И блеснут при молниях резцы,Так – шабаш! Нешаткие титаныЗахлебнутся в черных сводах дня.Тени стянет трепетом tetanus[5],И медянок запылит столбняк.Вот и ливень. Блеск водобоязни,Вихрь, обрывки бешеной слюны.Но откуда? С тучи, с поля, с КлязьмыИли с сардонической сосны?Чьи стихи настолько нашумели,Что и гром их болью изумлен?Надо быть в бреду по меньшей мере,Чтобы дать согласье быть землей.Определение творчества
Разметав отвороты рубашки,Волосато, как торс у Бетховена,Накрывает ладонью, как шашки,Сон и совесть, и ночь, и любовь оно.И какую-то черную доведь[6],И – с тоскою какою-то бешеной –К преставлению света готовит,Конноборцем над пешками пешими.А в саду, где из погреба, со льду,Звезды благоуханно разахались,Соловьем над лозою ИзольдыЗахлебнулась Тристанова захолодь.И сады, и пруды, и ограды,И кипящее белыми воплямиМирозданье – лишь страсти разряды,Человеческим сердцем накопленной.Наша гроза
Гроза, как жрец, сожгла сиреньИ дымом жертвенным застлалаГлаза и тучи. РасправляйГубами вывих муравья.Звон ведер сшиблен набекрень.О, что за жадность: неба мало?!В канаве бьется сто сердец.Гроза сожгла сирень, как жрец.В эмали – луг. Его лазурь,Когда бы зябли, – соскоблили.Но даже зяблик не спешитСтряхнуть алмазный хмель с души.У кадок пьют еще грозуИз сладких шапок изобилья,И клевер бурен и багровВ бордовых брызгах маляров.К малине липнут комары.Однако ж хобот малярийный,Как раз сюда вот, изувер,Где роскошь лета розовей?!Сквозь блузу заронить нарывИ сняться красной балериной?Всадить стрекало озорства,Где кровь как мокрая листва?!О, верь игре моей, и верьГремящей вслед тебе мигрени!Так гневу дня судьба горетьДичком в черешенной коре.Поверила? Теперь, теперьПриблизь лицо, и, в озареньиСвятого лета твоего,Раздую я в пожар его!Я от тебя не утаю:Ты прячешь губы в снег жасмина,Я чую на моих тот снег,Он тает на моих во сне.Куда мне радость деть мою?В стихи, в графленую осьмину?У них растрескались устаОт ядов писчего листа.Они, с алфавитом в борьбе,Горят румянцем на тебе.Заместительница
Я живу с твоей карточкой, с той, что хохочет,У которой суставы в запястьях хрустят,Той, что пальцы ломает и бросить не хочет,У которой гостят и гостят и грустят.Что от треска колод, от бравады Ракочи,От стекляшек в гостиной, от стекла и гостейПо пианино в огне пробежится и вскочитОт розеток, костяшек, и роз, и костей.Чтоб, прическу ослабив, и чайный и шалый,Зачаженный бутон заколов за кушак,Провальсировать к славе, шутя, полушалокЗакусивши, как муку, и еле дыша.Чтобы, комкая корку рукой, мандаринаХолодящие дольки глотать, торопясьВ опоясанный люстрой, позади, за гардиной,Зал, испариной вальса запахший опять.Так сел бы вихрь, чтоб на париПорыв паров в путиИ мглу и иглы, как мюрид,Не жмуря глаз снести.И объявить, что не скакун,Не шалый шепот гор,Но эти розы на бокуНесут во весь опор.Не он, не он, не шепот гор,Не он, не топ подков,Но только то, но только то,Что – стянута платком.И только то, что тюль и ток,Душа, кушак и в тактСмерчу умчавшийся носокНесут, шумя в мечтах.Им, им – и от души смеша,И до упаду, в лоск,На зависть мчащимся мешкам,До слез, – до слез!Песни в письмах, чтобы не скучала
Воробьевы горы
Грудь под поцелуи, как под рукомойник!Ведь не век, не сряду лето бьет ключом.Ведь не ночь за ночью низкий рев гармоникПодымаем с пыли, топчем и влечем.Я слыхал про старость. Страшны прорицанья!Рук к звездам не вскинет ни один бурун.Говорят – не веришь. На лугах лица нет,У прудов нет сердца, Бога нет в бору.Расколышь же душу! Всю сегодня выпень.Это полдень мира. Где глаза твои?Видишь, в высях мысли сбились в белый кипеньДятлов, туч и шишек, жара и хвои.Здесь пресеклись рельсы городских трамваев.Дальше служат сосны. Дальше им нельзя.Дальше – воскресенье. Ветки отрывая,Разбежится просек, по траве скользя.Просевая полдень, Тройцын день, гулянье,Просит роща верить: мир всегда таков.Так задуман чащей, так внушен поляне,Так на нас, на ситцы пролит с облаков.Mein liebchen, was willst du noch mehr?[7]
По стене сбежали стрелки.Час похож на таракана.Брось, к чему швырять тарелки,Бить тревогу, бить стаканы?С этой дачею дощатойМожет и не то случиться.Счастье, счастью нет пощады!Гром не грянул, что креститься?Может молния ударить, –Вспыхнет мокрою кабинкой.Или всех щенят раздарят.Дождь крыло пробьет дробинкой.Всё еще нам лес – передней.Лунный жар за елью – печью,Всё, как стираный передник,Туча сохнет и лепечет.И когда к колодцу рветсяСмерч тоски, то мимоходомБуря хвалит домоводство.Что тебе еще угодно?Год сгорел на керосинеЗалетевшей в лампу мошкой.Вон, зарею серо-синейВстал он сонный, встал намокший.Он глядит в окно, как в дужку,Старый, страшный состраданьем.От него мокра подушка,Он зарыл в нее рыданья.Чем утешить эту ветошь?О, ни разу не шутивший,Чем запущенного летаГрусть заглохшую утишить?Лес навис в свинцовых пасмах,Сед и пасмурен репейник,Он – в слезах, а ты – прекрасна,Вся как день, как нетерпенье!Что он плачет, старый олух?Иль видал каких счастливей?Иль подсолнечники в селахГаснут – солнца – в пыль и ливень?Распад
Вдруг стало видимо далеко во все концы света.
ГогольКуда часы нам затесать?Как скоротать тебя, Распад?Поволжьем мира, чудесаВзялись, бушуют и не спят.И где привык сдаваться глазНа милость засухи степной,Она, туманная, взвиласьРеволюционною копной.По элеваторам, вдали,В пакгаузах, очумив крысят,Пылают балки и кули,И кровли гаснут и росят.У звезд немой и жаркий спор:Куда девался Балашов?В скольких верстах? И где Хопер?И воздух степи всполошен:Он чует, он впивает духСолдатских бунтов и зарниц.Он замер, обращаясь в слух.Ложится – слышит: обернись!Там – гул. Ни лечь, ни прикорнуть.По площадям летает трут.Там ночь, шатаясь на корню,Целует уголь поутру.Романовка
Степь
Как были те выходы в тишь хороши!Безбрежная степь, как марина,Вздыхает ковыль, шуршат мураши,И плавает плач комариный,Стога с облаками построились в цепьИ гаснут, вулкан на вулкане.Примолкла и взмокла безбрежная степь,Колеблет, относит, толкает.Туман отовсюду нас морем обстиг,В волчцах волочась за чулками,И чудно нам степью, как взморьем, брести –Колеблет, относит, толкает.Не стог ли в тумане? Кто поймет?Не наш ли омет? Доходим. – Он.– Нашли! Он самый и есть. – Омет,Туман и степь с четырех сторон.И Млечный Путь стороной ведетНа Керчь, как шлях, скотом пропылен.Зайти за хаты, и дух займет:Открыт, открыт с четырех сторон.Туман снотворен, ковыль как мед.Ковыль всем Млечным Путем рассорён.Туман разойдется, и ночь обойметОмет и степь с четырех сторон.Тенистая полночь стоит у пути,На шлях навалилась звездами,И через дорогу за тын перейтиНельзя, не топча мирозданья.Когда еще звезды так низко рослиИ полночь в бурьян окунало,Пылал и пугался намокший муслин,Льнул, жался и жаждал финала?Пусть степь нас рассудит и ночь разрешит.Когда, когда не: – В НачалеПлыл Плач Комариный, Ползли Мураши,Волчцы по Чулкам Торчали?Закрой их, любимая! Запорошит!Вся степь как до грехопаденья:Вся – миром объята, вся – как парашют,Вся – дыбящееся виденье!Душная ночь
Накрапывало, – но не гнулисьИ травы в грозовом мешке.Лишь пыль глотала дождь в пилюлях,Железо в тихом порошке.Селенье не ждало целенья,Был мак, как обморок, глубок,И рожь горела в воспаленьи.И в лихорадке бредил Бог.В осиротелой и бессонной,Сырой, всемирной широтеС постов спасались бегством стоны,Но вихрь, зарывшись, коротел.За ними в бегстве слепли следомКосые капли. У плетняМеж мокрых веток с ветром бледнымШел спор. Я замер. Про меня!Я чувствовал, он будет вечен,Ужасный, говорящий сад.Еще я с улицы за речьюКустов и ставней – не замечен.Заметят – некуда назад:Навек, навек заговорят.Еще более душный рассвет
Всё утро голубь ворковалУ вас в окне.На желобах,Как рукава сырых рубах,Мертвели ветки.Накрапывало. НалегкеШли пыльным рынком тучи,Тоску на рыночном лотке,Боюсь, моюБаюча.Я умолял их перестать.Казалось, – перестанут.Рассвет был сер, как спор в кустах,Как говор арестантов.Я умолял приблизить час,Когда за окнами у васНагорным ледникомБушует умывальный тазИ песни колотой куски,Жар наспанной щеки и лобВ стекло горячее, как лед,На подзеркальник льет.Но высь за говором под стягИдущих тучНе слышала мольбыВ запорошенной тишине,Намокшей, как шинель,Как пыльный отзвук молотьбы,Как громкий спор в кустах.Я их просил –Не мучьте!Не спится.Но – моросило, и, топчась,Шли пыльным рынком тучи,Как рекруты, за хутор, поутру,Брели не час, не век,Как пленные австрийцы,Как тихий хрип,Как хрип:«Испить,Сестрица».Попытка душу разлучить
Мучкап
Душа – душна, и даль табачногоКакого-то, как мысли, цвета.У мельниц – вид села рыбачьего:Седые сети и корветы.Чего там ждут, томя картиноюКорыт, клешней и лишних крыльев,Застлавши слез излишней тиноюПоследний блеск на рыбьем рыле?Ах, там и час скользит, как камешекЗаливом, мелью рикошета!Увы, не тонет, нет, он там еще,Табачного, как мысли, цвета.Увижу нынче ли опять ее?До поезда ведь час. Конечно!Но этот час объят апатиейМорской, предгромовой, кромешной.«Дик прием был, дик приход…»
Дик прием был, дик приход,Еле ноги доволок.Как воды набрала в рот,Взор уперла в потолок.Ты молчала. Ни за кемНе рвался с такой тугой.Если губы на замке,Вешай с улицы другой.Нет, не на́ дверь, не в пробой,Если на сердце запрет,Но на весь одной тобойНемутимо белый свет.Чтобы знал, как балки брусПо-над лбом проволоку,Что в глаза твои упрусь,В непрорубную тоску.Чтоб бежал с землей знакомств,Видев издали, с путиГарь на солнце под замком,Гниль на веснах взаперти.Не вводи души в обман,Оглуши, завесь, забей.Пропитала, как туман,Груду белых отрубей.Если душным полднем желтМышью пахнущий овин,Обличи, скажи, что лжетЛжесвидетельство любви.«Попытка душу разлучить…»
Попытка душу разлучитьС тобой, как жалоба смычка,Еще мучительно звучитВ названьях Ржакса и Мучкап.Я их, как будто это ты,Как будто это ты сама,Люблю всей силою тщеты,До помрачения ума.Как ночь, уставшую сиять,Как то, что в астме – кисея,Как то, что даже антресольПри виде плеч твоих трясло.Чей шепот реял на брезгу?О, мой ли? Нет, душою – твойОн улетучивался с губВоздушней капли спиртовой.Как в неге прояснялась мысль!Безукоризненно. Как стон.Как пеной, в полночь, с трех сторонВнезапно озаренный мыс.Возвращение
«Как усыпительна жизнь!..»
Как усыпительна жизнь!Как откровенья бессонны!Можно ль тоску размозжитьОб мостовые кессоны?Где с железа ночь согналКаплей копленный сигнал,И колеблет всхлипы звездВ апокалипсисе мост,Переплет, цепной обвалБалок, ребер, рельс и шпал.Где, шатаясь, подаютРуки, падают, поют.Из объятий, и – опятьНе устанут повторять.Где внезапно зонд вонзилВ лица вспыхнувший бензинИ остался, как загар,На тупых концах сигар…Это огненный тюльпан,Полевой огонь бегонийЖадно нюхает толпа,Заслонив ладонью.И сгорают, как в стыде,Пыльники, нежнее лент,Каждый пятый – инженерИ студент (интеллигенты).Я с ними не знаком.Я послан богом мучитьСебя, родных и тех,Которых мучить грех.Под Киевом – пескиИ выплеснутый чай,Присохший к жарким лбам,Пылающим по классам.Под Киевом, в числеПесков, как кипяток,Как смытый пресный следКомпресса, как отек…Пыхтенье, сажу, жарНе соснам разжижать.Гроза торчит в бору,Как всаженный топор.Но где он, дроворуб?До коих пор? КакойТропой идти в депо?Сажают пассажиров,Дают звонок, свистят,Чтоб копоть послужилаПустыней миг спустя.Базары, озареньяНочных эспри и мглы,А днем, в сухой спирееВопль полдня и пилы.Идешь, и с запасныхДоносится, как всхнык,И начали стиратьсяКлохтанья и матрацы.Я с ними не знаком.Я послан богом мучитьСебя, родных и тех,Которых мучить грех.«Мой сорт», кефир, менадо.Чтоб разрыдаться, мнеНе так уж много надо, –Довольно мух в окне.Охлынет поле зренья,С салфетки набежит,От поросенка в хрене,Как с полусонной ржи.Чтоб разрыдаться, мнеПо край, чтоб из редакцийТянуло табачкомИ падал жар ничком.Чтоб щелкали с кольцаКлесты по канцеляриямИ тучи в огурцахС отчаянья стрелялись.Чтоб полдень осязалСквозь сон: в обед трясутсяПо звону квизисанСтолы в пустых присутствиях,И на лоб по жареСочились сквозь малинник,Где – блеск оранжерей,Где – белый корпус клиники.Я с ними не знаком.Я послан богом мучитьСебя, родных и тех,Которых мучить грех.Возможно ль? Этот полденьСейчас, южней губернией,Не сир, не бос, не голоденБлаженствует, соперник?Вот этот, душный, лишний,Вокзальный вор, валандала,Следит с соседских вишенЗа вышиваньем ангела?Синеет морем точек,И, низясь, тень без косточекБросает, горсть за горстьюИзмученной сорочке?Возможно ль? Те вот ивы –Их гонят с рельс шлагбаумами –Бегут в объятья дива,Обращены на взбалмошность?Перенесутся за ночь,С крыльца вдохнут эссенцииИ бросятся хозяйничатьПорывом полотенец?Увидят тень орешникаНа каменном фундаменте?Узнают день, сгоревшийС восхода на свиданьи?Зачем тоску упрямить,Перебирая мелочи?Нам изменяет память,И гонит с рельсов стрелочник.У себя дома
Жар на семи холмах,Голуби в тлелом сенце.С солнца спадает чалма:Время менять полотенце(Мокнет на днище ведра)И намотать на купол.В городе – говор мембран,Шарканье клумб и кукол.Надо гардину зашить:Ходит, шагает масоном.Как усыпительно – жить!Как целоваться – бессонно!Грязный, гремучий, в постельПадает город с дороги.Нынче за долгую степьВеет впервые здоровьем.Черных имен духотыНе исчерпать.Звезды, плацкарты, мосты,Спать!Елене
Я и непечатнымСловом не побрезговал бы,Да на ком искать нам?Не на ком и не с кого нам.Разве просит арумУ болота милостыни?Ночи дышат даромТропиками гнилостными.Будешь – думал, чаял –Ты с того утра виднеться,Век в душе качаясьЛилиею, праведница!Луг дружил с замашкойФауста, что ли, Гамлета ли,Обегал ромашкой,Стебли по ногам летали.Или еле-еле,Как сквозь сон овеиваяЖемчуг ожерельяНа плече Офелиином.Ночью бредил хутор:Спать мешали перистыеТучи. Дождик куталНиву тихой переступьюОсторожных капель.Юность в счастье плавала, какВ тихом детском храпеНаспанная наволока.Думал, – Трои б век ей,Горьких губ изгиб целуя:Были дивны векиЦарственные, гипсовые.Милый, мертвый фартукИ висок пульсирующий.Спи, царица Спарты,Рано еще, сыро еще.Горе не на шуткуРазыгралось, навеселе.Одному с ним жутко.Сбесится, – управиться ли?Плачь, шепнуло. Гложет?Жжет? Такую ж на щеку ей!Пусть судьба положит –Матерью ли, мачехой ли.Как у них
Лицо лазури пышет над лицомНедышащей любимицы реки.Подымется, шелохнется ли сом, –Оглушены. Не слышат. Далеки.Очам в снопах, как кровлям, тяжело.Как угли, блещут оба очага.Лицо лазури пышет над челомНедышащей подруги в бочагах,Недышащей питомицы осок.То ветер смех люцерны вдоль высот,Как поцелуй воздушный, пронесет,То, княженикой с топи угощен,Ползет и губы пачкает хвощомИ треплет речку веткой по щеке,То киснет и хмелеет в тростнике.У окуня ли ёкнут плавники, –Бездонный день – огромен и пунцов.Поднос Шелони – черен и свинцов.Не свесть концов и не поднять руки…Лицо лазури пышет над лицомНедышащей любимицы реки.Лето
Тянулось в жажде к хоботкамИ бабочкам и пятнам,Обоим память оботкавМедовым, майным, мятным.Не ход часов, но звон цеповС восхода до заходаВонзался в воздух сном шипов,Заворожив погоду.Бывало – нагулявшись всласть,Закат сдавал цикадамИ звездам и деревьям властьНад кухнею и садом.Не тени, – балки месяц клал,А то бывал в отлучке,И тихо, тихо ночь теклаТрусцой, от тучки к тучке.Скорей со сна, чем с крыш; скорейЗабывчивый, чем робкий,Топтался дождик у дверей,И пахло винной пробкой.Так пахла пыль. Так пах бурьян.И, если разобраться,Так пахли прописи дворянО равенстве и братстве.Вводили земство в волостях,С другими – вы, не так ли?Дни висли, в кислице блестя,И винной пробкой пахли.Гроза, моментальная навек
А затем прощалось летоС полустанком. Снявши шапку,Сто слепящих фотографийНочью снял на память гром.Меркла кисть сирени. В этоВремя он, нарвав охапкуМолний, с поля ими трафилОзарить управский дом.И когда по кровле зданьяРазлилась волна злорадстваИ, как уголь по рисунку,Грянул ливень всем плетнем,Стал мигать обвал сознанья:Вот, казалось, озарятсяДаже те углы рассудка,Где теперь светло, как днем!Послесловье
«Любимая, – жуть! Когда любит поэт…»
Любимая, – жуть! Когда любит поэт,Влюбляется бог неприкаянный.И хаос опять выползает на свет,Как во времена ископаемых.Глаза ему тонны туманов слезят.Он застлан. Он кажется мамонтом.Он вышел из моды. Он знает – нельзя:Прошли времена и – безграмотно.Он видит, как свадьбы справляют вокруг.Как спаивают, просыпаются.Как общелягушечью эту икруЗовут, обрядив ее, – паюсной.Как жизнь, как жемчужную шутку Ватто,Умеют обнять табакеркою.И мстят ему, может быть, только за то,Что там, где кривят и коверкают,Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфортИ трутнями трутся и ползают,Он вашу сестру, как вакханку с амфор,Подымет с земли и использует.И таянье Андов вольет в поцелуй,И утро в степи, под владычествомПылящихся звезд, когда ночь по селуБелеющим блеяньем тычется.И всем, чем дышалось оврагам века,Всей тьмой ботанической ризницыПахнёт по тифозной тоске тюфяка,И хаосом зарослей брызнется.«Давай ронять слова…»
Мой друг, ты спросишь, кто велит,Чтоб жглась юродивого речь?Давай ронять слова,Как сад – янтарь и цедру,Рассеянно и щедро,Едва, едва, едва.Не надо толковать,Зачем так церемонноМареной и лимономОбрызнута листва.Кто иглы заслезилИ хлынул через жердиНа ноты, к этажеркеСквозь шлюзы жалюзи.Кто коврик за дверьмиРябиной иссурьмил,Рядном сквозных, красивыхТрепещущих курсивов.Ты спросишь, кто велит,Чтоб август был велик,Кому ничто не мелко,Кто погружен в отделкуКленового листаИ с дней ЭкклезиастаНе покидал постаЗа теской алебастра?Ты спросишь, кто велит,Чтоб губы астр и далийСентябрьские страдали?Чтоб мелкий лист ракитС седых кариатидСлетал на сырость плитОсенних госпиталей?Ты спросишь, кто велит?– Всесильный Бог деталей,Всесильный Бог любви,Ягайлов и Ядвиг.Не знаю, решена льЗагадка зги загробной,Но жизнь, как тишинаОсенняя, – подробна.Имелось
Засим, имелся сеновалИ пахнул винной пробкойС тех дней, что август миновалИ не пололи тропки.В траве, на кислице, меж бусБрильянты, хмурясь, висли,По захладелости на вкусНапоминая рислинг.Сентябрь составлял статьюВ извозчичьем хозяйстве,Летал, носил и по чутьюПредупреждал ненастье.То, застя двор, водой с винцомЖелтил песок и лужи,То с неба спринцевал свинцомОконниц полукружья.То золотил их, залетевС куста за хлев, к крестьянам,То к нашему стеклу, с деревПожаром листьев прянув.Есть марки счастья. Есть словаVin gai, vin triste[8], – но верь мне,Что кислица – травой трава,А рислинг – пыльный термин.Имелась ночь. Имелось губДрожание. На веках вислиБрильянты, хмурясь. Дождь в мозгуШумел, не отдаваясь мыслью.Казалось, не люблю, – молюсьИ не целую, – мимоНе век, не час плывет моллюск,Свеченьем счастья тмимый.Как музыка: века в слезах,А песнь не смеет плакать,Тряслась, не прорываясь в ах! –Коралловая мякоть.«Любить, – идти, – не смолкнул гром…»
Любить, – идти, – не смолкнул гром,Топтать тоску, не знать ботинок,Пугать ежей, платить добромЗа зло брусники с паутиной.Пить с веток, бьющих по лицу,Лазурь с отскоку полосуя:«Так это эхо?» – и к концуС дороги сбиться в поцелуях.Как с маршем, бресть с репьем на всем.К закату знать, что солнце старшеТех звезд и тех телег с овсом,Той Маргариты и корчмарши.Терять язык, абонементНа бурю слез в глазах валькирий,И в жар всем небом онемев,Топить мачто́вый лес в эфире.Разлегшись, сгресть, в шипах, клочьмиСобытья лет, как шишки ели:Шоссе; сошествие Корчмы;Светало; зябли; рыбу ели.И раз свалясь, запеть: «Седой,Я шел и пал без сил. Когда-тоДавился город лебедой,Купавшейся в слезах солдаток.В тени безлунных длинных риг,В огнях баклаг и бакалеей,Наверное, и он – старикИ тоже следом околеет».*****Так пел я, пел и умирал.И умирал, и возвращалсяК ее рукам, как бумеранг,И – сколько помнится – прощался.Послесловье
Нет, не я вам печаль причинил.Я не стоил забвения родины.Это солнце горело на каплях чернил,Как в кистях запыленной смородины.И в крови моих мыслей и писемЗавелась кошениль.Этот пурпур червца от меня независим.Нет, не я вам печаль причинил.Это вечер из пыли лепился и, пышучи,Целовал вас, задохшися в охре, пыльцой.Это тени вам щупали пульс. Это, вышедшиЗа плетень, вы полям подставляли лицоИ пылали, плывя по олифе калиток,Полумраком, золою и маком залитых.Это – круглое лето, горев в ярлыкахПо прудам, как багаж солнцепеком заляпанных,Сургучом опечатало грудь бурлакаИ сожгло ваши платья и шляпы.Это ваши ресницы слипались от яркости,Это диск одичалый, рога истесавОб ограды, бодаясь, крушил палисад.Это – запад, карбункулом вам в волосаЗалетев и гудя, угасал в полчаса,Осыпая багрянец с малины и бархатцев.Нет, не я, это – вы, это ваша краса.Конец
Наяву ли всё? Время ли разгуливать?Лучше вечно спать, спать, спать, спатьИ не видеть снов.Снова – улица. Снова – полог тюлевый,Снова, что ни ночь – степь, стог, стон,И теперь и впредь.Листьям в августе, с астмой в каждом атоме,Снится тишь и темь. Вдруг бег псаПробуждает сад.Ждет – улягутся. Вдруг – гигант из затеми,И другой. Шаги. «Тут есть болт».Свист и зов: тубо!Он буквально ведь обливал, обваливалНашим шагом шлях! Он и тынИстязал тобой.Осень. Изжелта-сизыйАх, как и тебе, прель, мКак приелось жить!О, не вовремя ночь кадиПаровозов: в дождь кажРвется в степь, как те.Окна сцены мне делаютРвется с петель дверь, цЛед ее локтей.Познакомь меня с кем-нКак они, страдой южныПустырей и ржи.Темы и вариации
Пять повестей
Вдохновение
По заборам бегут амбразуры,Образуются бреши в стене,Когда ночь оглашается фуройПовестей, неизвестных весне.Без клещей приближенье фургонаВырывает из ниш костылиТолько гулом свершенных прогонов,Подымающих пыль издали.Этот грохот им слышен впервые.Завтра, завтра понять я вам дам,Как рвались из ворот мостовые,Вылетая по жарким следам.Как в росистую хвойную скорбкостьСкипидарной, как утро, струиПогружали постройки свой корпусИ лицо окунал конвоир.О, теперь и от лип не в секрете:Город пуст по зарям оттого,Что последний из смертных в каретеПод стихом и при нем часовой.В то же утро, ушам не поверя,Протереть не успевши очей,Сколько бедных, истерзанных перьевРвется к окнам из рук рифмачей!1921Встреча
Вода рвалась из труб, из луночек,Из луж, с заборов, с ветра, с кровель,С шестого часа пополуночи,С четвертого и со второго.На тротуарах было скользко,И ветер воду рвал, как вретище,И можно было до ПодольскаДобраться, никого не встретивши.В шестом часу, куском ландшафтаС внезапно подсыревшей лестницы,Как рухнет в воду, да как треснетсяУсталое: «Итак, до завтра!»Автоматического блокаТерзанья дальше начинались,Где в предвкушеньи водостоковВосток шаманил машинально.Дремала даль, рядясь неряшливоНад ледяной окрошкой в иней,И вскрикивала и покашливалаЗа пьяной мартовской ботвиньей.И мартовская ночь и авторШли рядом, и обоих спорящихХолодная рука ландшафтаВела домой, вела со сборища.И мартовская ночь и авторШли шибко, вглядываясь изредкаВ мелькавшего как бы взаправдуИ вдруг скрывавшегося призрака.То был рассвет. И амфитеатром,Явившимся на зов предвестницы,Неслось к обоим это завтра,Произнесенное на лестнице.Оно с багетом шло, как рамошник.Деревья, здания и храмыНездешними казались, тамошними,В провале недоступной рамы.Они трехъярусным гекзаметромСмещались вправо по квадрату.Смещенных выносили замертво,Никто не замечал утраты.1921Маргарита
Разрывая кусты на себе, как силок,Маргаритиных стиснутых губ лиловей,Горячей, чем глазной Маргаритин белок,Бился, щелкал, царил и сиял соловей.Он как запах от трав исходил. Он как ртутьОчумелых дождей меж черемух висел.Он кору одурял. Задыхаясь, ко ртуПодступал. Оставался висеть на косе.И когда, изумленной рукой проводяПо глазам, Маргарита влеклась к серебру,То казалось, под каской ветвей и дождяПовалилась без сил амазонка в бору.И затылок с рукою в руке у него,А другую назад заломила, где лег,Где застрял, где повис ее шлем теневой,Разрывая кусты на себе, как силок.1919Мефистофель
Из массы пыли за заставыПо воскресеньям высыпали,Меж тем как, дома не застав их,Ломились ливни в окна спален.Велось у всех, чтоб за обедомХотя б на третье дождь был подан,Меж тем как вихрь – велосипедомЛетал по комнатным комодам.Меж тем как там до потолков ихВзлетали шелковые шторы,Расталкивали бестолковыхПруды, природа и просторы.Длиннейшим поездом линеекПозднее стягивались к валу,Где тень, пугавшая коней их,Ежевечерне оживала.В чулках как кровь, при паре бантов,По залитой зарей дороге,Упав, как лямки с барабана,Пылили дьяволовы ноги.Казалось, захлестав из низкойЛиствы струей высокомерья,Снесла б весь мир надменность дискаИ терпит только эти перья.Считая ехавших, как вехи,Едва прикладываясь к шляпе,Он шел, откидываясь в смехе,Шагал, приятеля облапя.1919Шекспир
Извозчичий двор и встающий из водВ уступах – преступный и пасмурный Тауэр,И звонкость подков, и простуженный звонВестминстера, глыбы, закутанной в траур.И тесные улицы; стены, как хмель,Копящие сырость в разросшихся бревнах,Угрюмых, как копоть, и бражных, как эль,Как Лондон, холодных, как поступь, неровных.Спиралями, мешкотно падает снег.Уже запирали, когда он, обрюзгший,Как сползший набрюшник, пошел в полуснеВалить, засыпая уснувшую пустошь.Оконце и зерна лиловой слюдыВ свинцовых ободьях. – «Смотря по погоде.А впрочем… А впрочем, соснем на свободе.А впрочем – на бочку! Цирюльник, воды!»И, бреясь, гогочет, держась за бока,Словам остряка, не уставшего с пираЦедить сквозь приросший мундштук чубукаУбийственный вздор.А меж тем у ШекспираОстрить пропадает охота. Сонет,Написанный ночью с огнем, без помарок,За дальним столом, где подкисший ранетНыряет, обнявшись с клешнею омара,Сонет говорит ему:«Я признаюСпособности ваши, но, гений и мастер,Сдается ль, как вам, и тому, на краюБочонка, с намыленной мордой, что мастьюВесь в молнию я, то есть выше по касте,Чем люди, – короче, что я обдаюОгнем, как, на нюх мой, зловоньем ваш кнастер?Простите, отец мой, за мой скептицизмСыновний, но, сэр, но, милорд, мы – в трактире.Что мне в вашем круге? Что ваши птенцыПред плещущей чернью? Мне хочется шири!Прочтите вот этому. Сэр, почему ж?Во имя всех гильдий и биллей! Пять ярдов –И вы с ним в бильярдной, и там – не пойму,Чем вам не успех популярность в бильярдной?»– Ему?! Ты сбесился? – И кличет слугу,И, нервно играя малаговой веткой,Считает: полпинты, французский рагу –И в дверь, запустя в привиденье салфеткой.1919Тема с вариациями
…Вы не видали их,Египта древнего живущих изваяний,С очами тихими, недвижных и немых,С челом, сияющим от царственных венчаний.………………………………………………………………………………Но вы не зрели их, не видели меж намиИ теми сфинксами таинственную связь.Ап. ГригорьевТема
Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.Скала и – Пушкин. Тот, кто и сейчас,Закрыв глаза, стоит и видит в сфинксеНе нашу дичь: не домыслы в тупикПоставленного грека, не загадку,Но предка: плоскогубого хамита,Как оспу, перенесшего пески,Изрытого, как оспою, пустыней,И больше ничего. Скала и шторм.В осатаненьи льющееся пивоС усов обрывов, мысов, скал и кос,Мелей и миль. И гул, и полыханьеОкаченной луной, как из лохани,Пучины. Шум и чад и шторм взасос.Светло как днем. Их озаряет пена.От этой точки глаз нельзя отвлечь.Прибой на сфинкса не жалеет свечИ заменяет свежими мгновенно.Скала и шторм. Скала и плащ и шляпа.На сфинксовых губах – соленый вкусТуманностей. Песок кругом заляпанСырыми поцелуями медуз.Он чешуи не знает на сиренах,И может ли поверить в рыбий хвостТот, кто хоть раз с их чашечек коленныхПил бившийся как об лед отблеск звезд?Скала и шторм и – скрытый ото всехНескромных – самый странный, самый тихий,Играющий с эпохи ПсамметихаУглами скул пустыни детский смех…Вариации