Помоги проекту - поделись книгой:
Перед лицом противников глобализации – которые действуют из лучших побуждений, но все же заблуждаются – нам необходимо признать огромные выгоды международной торговли и стремиться ко все более единому миру.
Структурированная интуитивная прозорливость
ДЖЕЙСОН ЦВЕЙГ
Журналист, колумнист
Творчество – хрупкий цветок, но его можно удобрить систематическими дозами интуитивной прозорливости. Как несколько десятилетий назад показал психолог Сарнофф Медник, некоторые люди лучше других видят ассоциации, связывающие, казалось бы, абсолютно разные концепции. Попросите их назвать четвертое слово, связанное со следующими: «складной», «электрический» и «высокий», и они ответят: «стул». Недавно исследователь из лаборатории нейробиологии Северо-Западного университета (которой руководит Марк Джанг-Биман) обнаружил, что в моменты озарения, когда человек кричит: «Ага!» или «Эврика!», активность головного мозга резко смещает фокус. То близкое к экстазу ощущение, которое заставляет нас воскликнуть: «Понял!», возникает, когда мозг отключается от текущих или знакомых зрительных сигналов.
Это объясняет, почему многие люди закрывают глаза (часто непроизвольно) непосредственно перед тем, как воскликнуть: «Теперь я понял!» Это также позволяет предположить (по крайней мере, для меня это довольно очевидно), что креативность можно намеренно стимулировать, изменяя окружающие условия. Две техники кажутся особенно многообещающими: варьировать предметы вашего изучения и места, в которых вы их изучаете. Я стараюсь каждую неделю читать научные статьи из незнакомых мне областей науки – и читать их в разных местах.
Чаще всего именно так ко мне в голову приходят новые ассоциации. Что еще интереснее, некоторые из них формируются скрыто и ждут своего часа. Я не стараюсь принудительно вытащить их наружу; они подобны отпрянувшей мимозе, которая сворачивает листочки, если их коснуться, но расцветает, если оставить ее в покое.
Социолог Роберт Мертон утверждает, что многие величайшие научные открытия обязаны своим появлением интуитивной прозорливости. Как обыватель и любитель, все, чего я хочу добиться с ее помощью, – отыскать новые идеи и по-новому связать старые, чтобы найти комбинации, которые до сих пор не приходили никому в голову. Я позволяю любопытству вести меня туда, куда оно захочет, и любопытство ведет меня куда хочет, подобно планшетке-указателю на доске для спиритических сеансов.
Я занимаюсь подобным чтением в свободное от работы время, поскольку объяснить главному редактору газеты, почему я читаю неизвестно что на рабочем месте, было бы непросто. Но моими счастливейшими минутами в прошлом году было время, когда я писал статью-расследование о пожилых инвесторах, которых, оказывается, гораздо чаще среднего обманывают престарелые же мошенники. Позже я с тихой радостью понял, что эта статья содержательно обогатилась благодаря целому ряду других работ, которые я прочитал и в которых говорилось об альтруистическом поведении определенного вида рыб
Если я хорошо выполняю свою работу, мои постоянные читатели никогда не заподозрят, что я трачу много свободного времени на чтение таких журналов, как
Думаю, каждый человек должен тратить несколько часов в неделю на чтение статей, которые вроде бы никак не связаны с его ежедневной работой. Причем делать это лучше в условиях, не имеющих ничего общего с рабочим местом. Такой вид структурированной интуитивной прозорливости вполне может помочь нам стать умнее – и уж точно не повредит.
Мир непредсказуем
РУДИ РЮКЕР
Математик, специалист в области компьютерных наук, один из пионеров киберпанка, новеллист, автор книги
В средствах массовой информации часто обсуждаются причины неожиданных радостных событий и катастроф. Общественность требует блокировать все плохое и всячески способствовать всему хорошему. Законодатели предлагают новые правовые акты, тщетно стараясь потушить прошлогодний пожар и делая ставки, которые наверняка оказались бы успешными вчера.
Истина, которая недостаточно известна: мир фундаментально непредсказуем. Специалисты в области вычислительных систем давно это доказали.
Как же так? Предсказать событие – значит повесить на него ярлык, обозначающий будущий результат события. Простые вычисления показывают, что ярлыков на все не хватит. Поэтому большинство процессов непредсказуемы. Еще один важный аргумент в пользу непредсказуемости заключается в том, что если вы можете предсказать собственные действия, то вы можете сознательно нарушать предсказания, так что последние в конце концов оказываются неверными.
Мы часто исходим из того, что непредсказуемость объясняется случайным вмешательством неких высших сил или квантовой пены. Но теория хаоса и компьютерные науки утверждают, что неслучайные системы порой тоже производят сюрпризы. Внезапный торнадо, выигрыш в игровом автомате – эти необычные вещи не поддаются расчету и предсказанию. Мир может быть одновременно обусловленным и непредсказуемым.
В окружающем нас реальном мире существует единственный способ узнать завтрашнюю погоду во всех подробностях – подождать двадцать четыре часа и посмотреть, какой она будет. Вселенная рассчитывает завтрашнюю погоду настолько быстро и эффективно, насколько это возможно; любая уступающая ей в размерах модель будет неточной, и малейшая ошибка приведет к огромным отклонениям.
На нашем индивидуальном уровне, даже если мир так же предопределен, как компьютерная программа, вы все равно не сможете предсказать, что будете делать. Это объясняется тем, что ваш способ предсказания включает ментальную модель вас самих, которая вычисляет медленнее, чем вы. Вы не можете думать быстрее, чем вы думаете. Вы не можете забраться себе на плечи.
Бесполезно увлекаться несбыточными мечтами о волшебной маленькой теории, которая позволит быстро и точно предсказывать будущее. Мы не можем его предсказывать и контролировать. Осознание этого факта послужит внутреннему освобождению и умиротворению. Мы скользим по беспорядочным волнам непрерывно меняющегося мира, оставаясь его неотъемлемой частью.
Случайность
ЧАРЛЬЗ СЕЙФЕ
Профессор журналистики Нью-Йоркского университета, сотрудник журнала
Наш разум всеми силами противится идее случайности. В ходе эволюции человека как биологического вида у нас развилась способность во всем искать причинно-следственные связи. Задолго до возникновения науки мы уже знали, что багрово-красный закат предвещает опасную бурю, а лихорадочный румянец на личике младенца означает, что его матери предстоит непростая ночь. Наш разум автоматически пытается структурировать полученные данные таким образом, чтобы они помогали нам делать выводы из наших наблюдений и использовать эти выводы для понимания и предсказания событий.
Идею случайности так трудно принять, потому что она противоречит базовому инстинкту, заставляющему нас искать в окружающем мире рациональные закономерности. А случайности как раз и демонстрируют нам, что подобных закономерностей не существует. Значит, случайность фундаментально ограничивает нашу интуицию, поскольку доказывает, что существуют процессы, ход которых мы не можем полностью предсказать. Эту концепцию нелегко принять даже несмотря на то, что она является важнейшей составной частью механизма Вселенной. Не понимая того, что такое случайность, мы оказываемся в тупике идеально предсказуемого мира, которого просто-напросто не существует за пределами нашего воображения.
Я бы сказал, что лишь тогда, когда мы усвоим три афоризма – три закона случайности, мы сможем освободиться от нашего примитивного стремления к предсказуемости и принять Вселенную такой, какая она есть, а не такой, какой мы хотели бы ее видеть.
Мы используем любые ментальные механизмы, лишь бы не взглянуть в лицо случайности. Мы рассуждаем о карме, об этом космическом уравнителе, который связывает явно не связанные между собой вещи. Мы верим в хорошие и плохие приметы, в то, что «бог троицу любит», мы утверждаем, что на нас влияют расположение звезд, фазы Луны и движение планет. Если у нас обнаружили рак, мы автоматически пытаемся возложить ответственность за это на что-то (или на кого-то).
Но многие события невозможно полностью предсказать или объяснить. Катастрофы происходят непредсказуемо, и страдают при этом как хорошие, так и плохие люди, в том числе и те, кто родился «под счастливой звездой» или «под благоприятным знаком». Иногда нам удается что-то предугадать, но случайность может легко опровергнуть даже самые надежные прогнозы. Не удивляйтесь, если ваш сосед – страдающий ожирением и не вынимающий изо рта сигарету байкер-лихач – проживет дольше, чем вы.
Более того, случайные события могут притворяться неслучайными. Даже у самого проницательного ученого могут возникнуть трудности с различением действительного следствия и случайной флуктуации. Случайность может превратить плацебо в волшебное лекарство, а безобидные соединения в смертельный яд; и даже способна из ничего сотворить субатомные частицы.
Если зайти в какое-нибудь казино в Лас-Вегасе и понаблюдать за толпой игроков у игральных столов, вы, вероятно, увидите кого-то, кто считает, что ему сегодня везет. Он выиграл несколько раз подряд, и его мозг уверяет его, что он будет и дальше выигрывать, поэтому игрок продолжает делать ставки. Вы также увидите кого-нибудь, кто только что проиграл. Мозг проигравшего, как и мозг победителя, также советует ему продолжать игру: раз уж ты проиграл столько раз подряд, значит, теперь наверняка начнет везти. Глупо уйти сейчас и упустить такой шанс.
Но что бы ни говорил нам наш мозг, не существует ни таинственной силы, способной обеспечить нам «полосу везения», ни вселенской справедливости, которая позаботилась бы о том, чтобы неудачник наконец начал выигрывать. Вселенной абсолютно безразлично, проигрываете вы или выигрываете; для нее все броски костей одинаковы.
Сколько бы усилий вы ни тратили на наблюдения за тем, как в очередной раз легли кости, и как бы пристально ни всматривались в игроков, считающих, что им удалось оседлать удачу, вы не получите абсолютно никакой информации относительно следующего броска. Результат каждого броска совершенно не зависит от истории предыдущих бросков. Следовательно, любой расчет на то, что можно получить преимущество, наблюдая за игрой, обречен на провал. Подобные события – не зависящие ни от чего и полностью случайные – не поддаются никаким попыткам найти закономерности, потому что этих закономерностей просто не существует.
Случайность ставит барьер на пути человеческого хитроумия, поскольку демонстрирует, что вся наша логика, вся наша наука и способность к рассуждению не могут в полной мере предсказать поведение мироздания. Какие бы методы вы ни использовали, какую бы теорию ни изобретали, какую бы логику ни применяли, чтобы предсказать результаты броска костей, вы в пяти из шести случаев будете проигрывать. Всегда.
Случайность пугает, она ограничивает надежность даже самых утонченных теорий и скрывает от нас те или иные элементы природы, как бы настойчиво мы ни пытались проникнуть в их суть. Тем не менее нельзя утверждать, что случайное – синоним непознаваемого. Это вовсе не так.
Случайность подчиняется собственным правилам, и эти правила делают случайный процесс доступным для понимания и прогнозирования.
Закон больших чисел гласит, что, хотя одиночные случайные события полностью непредсказуемы, достаточно большая выборка этих событий может быть весьма предсказуемой – и чем больше выборка, тем точнее предсказание.
Другой мощный математический инструмент – центральные предельные теоремы – также показывает, что сумма достаточно большого количества случайных величин будет иметь распределение, близкое к нормальному. С помощью этих инструментов мы можем довольно точно предсказывать события в долгосрочной перспективе независимо от того, насколько хаотичными, странными и случайными они будут в краткосрочном плане.
Правила случайности настолько мощны, что легли в основу самых незыблемых и неизменных законов физики. Хотя атомы в емкости с газом движутся хаотично, их общее поведение описывается простым набором уравнений. Даже законы термодинамики исходят из предсказуемости большого количества случайных событий; эти законы непоколебимы именно из-за того, что случайность столь абсолютна.
Парадоксально, что именно непредсказуемость случайных событий дает нам возможность делать самые надежные наши предсказания.
Калейдоскоп открытий
КЛИФФОРД ПИКОВЕР
Писатель, ответственный редактор журнала
Знаменитый канадский врач Уильям Ослер однажды написал: «В науке заслуга принадлежит тому, кто убедил мир, а не тому, кто первым сделал открытие». Изучая научные и математические открытия в ретроспективе, мы часто обнаруживаем, что если какой-то ученый не сделал того или иного открытия, то его обязательно сделают другие ученые, причем в течение нескольких месяцев или лет. Как говорил Ньютон, «если я видел дальше других, то это потому, что я стоял на плечах гигантов». Часто несколько человек почти одновременно изобретают, по сути дела, один и тот же прибор или открывают один и тот же научный закон, но по разным причинам, включая чистую случайность, история запоминает лишь одного из них.
В 1858 году немецкие математики Август Мебиус и Иоганн Бенедикт Листинг одновременно и независимо друг от друга открыли то, что будет названо лентой Мебиуса. Исаак Ньютон и Готфрид Вильгельм Лейбниц приблизительно в одно и то же время независимо друг от друга разработали дифференциальное и интегральное исчисление. Британские натуралисты Чарльз Дарвин и Альфред Рассел Уоллес одновременно и независимо разработали теорию эволюции и естественного отбора. А венгерский математик Янош Бойяи и русский математик Николай Лобачевский, похоже, одновременно и независимо друг от друга разработали гиперболическую геометрию.
История технологий переполнена такого рода одновременными открытиями. Например, в 1886 году американец Чарльз Мартин Холл и француз Поль Эру одновременно и независимо друг от друга открыли способ получения алюминия путем электролиза. Этот недорогой способ оказал огромный эффект на развитие промышленности. Количество знаний, накопленных человечеством к тому времени, было таково, что подобные открытия просто «висели в воздухе». С другой стороны, мистически настроенные наблюдатели предполагают, что в таких случайных совпадениях должен быть заложен какой-то более глубокий смысл. Как писал австрийский биолог Пауль Каммерер: «Мы приходим к образу мировой мозаики или космического калейдоскопа, который, несмотря на постоянные перемешивания и реорганизацию, заботится о том, чтобы сводить подобное с подобным». Каммерер сравнивал события в нашем мире с верхушками океанских волн, которые кажутся отдельными и независимыми. Согласно его противоречивой теории, мы замечаем лишь верхушки волн, но, возможно, под поверхностью океана существует какой-то синхронизирующий механизм, который волшебным образом соединяет и объединяет все происходящее в мире.
Нам не хочется верить в то, что великие прозрения – лишь часть некоего «калейдоскопа открытий» и что блестящие идеи одновременно вспыхивают в головах нескольких людей. Но в качестве дополнительных примеров можно привести несколько независимых открытий солнечных пятен в 1611 году – хотя сегодня эту заслугу в основном приписывают Галилею. Александер Грэм Белл и Элиша Грэй в один и тот же день подали патентную заявку на технологию телефонной связи. Как отметил социолог Роберт Мертон: «Гений – не единственный источник прозрения; он лишь наиболее эффективный источник прозрения».
Далее Мертон предположил, что «все научные открытия в принципе являются множественными». Другими словами, любое открытие делают сразу несколько ученых. Иногда открытие называют в честь того, кто его развил и сделал известным, а не именем первооткрывателя.
Авторство открытий часто сложно установить. Некоторые из нас сами сталкивались с трудностями патентного законодательства или авторского права – будь то в бизнесе или в частной жизни. Осознание концепции калейдоскопа открытий будет полезным дополнением к нашим когнитивным инструментам, потому что она схватывает саму природу инноваций. Если в школах будут больше говорить о калейдоскопе открытий – хотя бы в контексте повседневной жизни, – то новаторы смогут воспользоваться плодами своего труда и даже стать «великими» без ненужного беспокойства о первенстве или сокрушения конкурентов. Известный анатом XVIII века Уильям Хантер часто спорил со своим братом, кто из них первый сделал то или иное открытие. Но даже Хантер признавал, что «если у человека нет той меры энтузиазма и любви к искусству, которая сделает его нетерпимым к бессмысленной оппозиции и посягательствам на его открытия и на его репутацию, он вряд ли достигнет чего-нибудь в анатомии или любой другой области естественных наук».
Когда Марка Твена попросили объяснить, почему так часто у изобретений бывает несколько независимых авторов, он сказал: «Когда приходит пора выпускать пар, вы просто его выпускаете».
Инференция к наилучшему объяснению
РЕБЕККА НЬЮБЕРГЕР ГОЛЬДШТЕЙН
Философ, новеллист, автор книги
Я одна дома, работаю в кабинете, и вдруг слышу щелчок входной двери и звук шагов, направляющихся ко мне. Пугаюсь ли я? Это зависит от того, какие предположения я выдвигаю – а мое внимание моментально сосредотачивается на этой задаче, мозг работает с огромной скоростью, – чтобы объяснить себе эти звуки. Муж вернулся домой, пришла уборщица, вломился грабитель, просто какой-то скрип, обычный для старого здания, или действия сверхъестественных сил? Любые дополнительные детали могут сделать одно из этих объяснений (кроме последнего) очевидным при данных обстоятельствах.
Почему же «кроме последнего»? А потому, что, как сказал Чарльз Сандер Пирс, который первый привлек внимание к подобным рассуждениям, «факты невозможно объяснить более экстравагантной гипотезой, чем эти факты сами по себе; и из всех гипотез следует выбирать наименее экстравагантную».
«Наилучшее объяснение» – принцип, который применяется постоянно, но это не значит, что процесс поиска такого объяснения всегда проходит гладко. Термин «инференция к наилучшему объяснению»
Принстонского университета Гилберт Харман в качестве замены термину Пирса «абдукция». Эта концепция должна присутствовать в наборе когнитивных инструментов каждого из нас хотя бы потому, что заставляет думать – а это само по себе способствует поиску очевидного объяснения. Впрочем, сам эпитет «наилучшее» – это всего лишь оценочное суждение, хотя и глубоко укоренившееся и ставшее стандартным.
Не все объяснения сотворены одинаковыми; некоторые из них объективно лучше других. Тут следует подчеркнуть еще один важный факт. «Наилучшее» объяснение более убедительно, чем альтернативные варианты объяснений, которых всегда предостаточно. Факты могут повлечь за собой огромное (по сути бесконечное) количество возможных объяснений, большую часть которых можно отсеять, поскольку они не соответствуют принципу Пирса. Мы выбираем из числа оставшихся объяснений, руководствуясь следующими критериями: которое из них самое простое, лучше всего согласуется с установленными воззрениями, имеет наиболее широкое применение, объясняющее наибольшее количество фактов, какое из них, наконец, самое красивое?
Временами эти критерии конфликтуют друг с другом. Инференция не так строго привязана к определенным правилам, как логическая дедукция или индукция, которая ведет нас от наблюдаемого случая, в котором явление «а» имеет свойства «б», к умозаключению, что и в ненаблюдаемых случаях явления «а» тоже имеют свойства «б». Но инференция дает больше, чем дедуктивный или индуктивный методы.
Именно благодаря ей наука обладает возможностью расширить пределы нашего познания, помогает поверить в существование вещей, которые мы не можем непосредственно наблюдать, – от субатомных частиц (или, возможно, струн) до темной материи и темной энергии космоса. Именно инференция позволяет нам «влезть в шкуру» другого человека, наблюдая за его поведением. Я вижу руку, тянущуюся слишком близко к огню и затем быстро отдергивающуюся, я вижу слезы, текущие из глаз, и слышу проклятия, и я понимаю, что чувствует этот человек.
На основе инференции к лучшему объяснению я понимаю, что говорят и пишут различные пользующиеся авторитетом лица, поскольку исхожу из того, что лучшим объяснением их поведения будет их собственная вера в то, что они говорят и пишут (увы, это не всегда лучшее объяснение). Фактически я утверждаю, что мое право верить в мир за пределами личной солипсистской Вселенной, ограниченной моим непосредственным опытом, опирается на инференцию для лучшего объяснения. Что лучше объясняет живость и предсказуемость некоторых моих представлений о материальных объектах, если не гипотеза о реальных материальных объектах? Инференция побеждает скептицизм, иссушающий мозг.
Самые наши ожесточенные научные дебаты – например, относительно теории струн или основ квантовой механики – сводятся к тому, какие из конкурирующих критериев надо использовать для выбора лучшего объяснения. Это касается и споров о научных и религиозных объяснениях, в которых многие из нас принимали участие. Эти дебаты станут эффективнее, если привнести в них проникнутую рациональностью концепцию инференции, которая подразумевает обращение к определенным стандартам, делающим одни объяснения объективно лучше других, – начиная с предписания Пирса задвинуть экстравагантные гипотезы в самый дальний ящик.
Прагмаморфизм
ЭММАНУЭЛЬ ДЕРМАН
Профессор финансового инжиниринга, Колумбийский университет, директор
Антропоморфизм – это приписывание человеческих признаков неодушевленным предметам или животным. А я придумал слово «прагмаморфизм», чтобы обозначить приписывание людям признаков неодушевленных предметов. Одно из значений греческого слова
Термин «прагмаморфизм» звучит очень научно, но научный подход, который здесь подразумевается, легко сводится к глупому сциентизму. Например, это очень «прагмаморфично» – увидеть прямую корреляцию между материальными характеристиками и психологическим состоянием человека, поставить знак равенства между результатами ПЭТ-сканирования и, скажем, эмоциями. Еще один пример прагмаморфизма – исключение из рассмотрения человеческих качеств, не поддающихся измерению.
Мы разработали много удобных числовых показателей для описания материальных объектов – длина, температура, давление, объем, кинетическая энергия и т. д. «Прагмаморфизм» – хороший термин для обозначения попыток установить такие же простые системы измерения для психических качеств человека. Например, коэффициент интеллектуальности (IQ) считают мерилом интеллекта. Но интеллект намного сложнее, он не линеен.
Похожий пример из экономики – функция полезности. Конечно, у людей есть определенные предпочтения. Но действительно ли существует функция, описывающая эти предпочтения?
Когнитивная нагрузка
НИКОЛАС КАРР
Научный журналист, автор книги
Вы растянулись на диванчике в гостиной, смотрите новый эпизод сериала «Правосудие» и вдруг вспоминаете, что нужно что-то сделать на кухне. Вы встаете, делаете десять шагов по ковру, но подойдя к кухне – упс! – понимаете, что забыли, зачем пришли. Вы на секунду впадаете в ступор, потом пожимаете плечами и возвращаетесь на диван.
Подобные провалы в памяти случаются настолько часто, что мы не обращаем на них особого внимания. Мы списываем их на «рассеянность», а в старшем возрасте – на старческое ухудшение памяти. Но такие случаи раскрывают принципиальное ограничение нашего разума, а именно крошечную емкость рабочей памяти. Рабочую память ученые называют кратковременным хранилищем информации, куда мы помещаем то, что содержится в нашем сознании в данный момент, – все впечатления и мысли, которые заполняют наш ум в течение дня. В 1950-х психолог из Принстонского университета Джордж Миллер, как известно, утверждал, что мозг может одновременно хранить лишь около семи фактов. Но даже эта цифра, возможно, преувеличена. Некоторые современные исследователи полагают, что максимальная емкость рабочей памяти ограничивается всего тремя-четырьмя элементами.
Количество информации, поступающее в сознание в любой момент времени, называется когнитивной нагрузкой. Когда когнитивная нагрузка превышает емкость рабочей памяти, интеллектуальные способности дают сбой. Информация поступает и исчезает так быстро, что мы не успеваем ее ухватить (поэтому вы и не смогли вспомнить, зачем пошли на кухню). Информация исчезает из нашего сознания еще до того, как мы успеем перевести ее в долговременную память и вплести в свою базу знаний. Мы меньше запоминаем, и наша способность критически и концептуально мыслить слабеет. Перегрузка рабочей памяти ухудшает способность концентрировать внимание. В конце концов, как заметил нейробиолог Торкель Клинберг, «необходимо помнить, на чем нужно концентрировать внимание». Если об этом забыть, сразу отвлечешься.
Специалисты в области психологии развития и образования давно используют концепцию когнитивной нагрузки для разработки и оценки педагогических методик. Они знают, что, если давать ученику слишком большое количество информации слишком быстро, понимание этой информации снизится, и обучение пострадает. Но сегодня, когда, благодаря гаджетам и невероятной скорости и объему цифровых коммуникационных сетей, мы буквально тонем в громадном обилии информации, каждому было бы полезно знать, что такое когнитивная нагрузка и как она влияет на память и мыслительные способности. Чем лучше мы будем понимать, насколько мала и хрупка наша рабочая память, тем эффективнее мы сможем отслеживать и контролировать когнитивную нагрузку и тем лучше будем управлять потоком изливающейся на нас информации.
Бывают моменты, когда хочется погрузиться в общение и информацию. Ощущение связи с другими и возбуждение от этого доставляют удовольствие. Но важно помнить, что, когда речь заходит о работе головного мозга, информационная перегрузка – не просто метафора, это физическое состояние. Если вы занимаетесь особо важным или сложным делом или просто хотите получить удовольствие от какого-то занятия или разговора, информационный «кран» лучше завернуть до тоненькой струйки.
Кураторство
ХАНС-УЛЬРИХ ОБРИСТ
Куратор, галерея «Серпентайн», Лондон
В последнее время термин «кураторство» употребляется в гораздо более широком контексте, чем раньше, и прилагается к чему угодно – от выставки гравюр старых мастеров до наполнения концептуального бутика. При этом, разумеется, возникает риск, что смысл термина станет излишне широким и это не пойдет на пользу его функциональности. И все же я думаю, что это понятие будет использоваться все более широко, чему способствует одна тенденция современности, которую невозможно игнорировать: невероятное умножение идей, информации, образов, научного знания и материальных объектов. Способность к отбору информации, ее адаптации, синтезу, помещению в правильный контекст и запоминанию становится все более важным, базовым навигационным инструментом мышления XXI столетия. Именно таковы ныне задачи куратора, который сегодня понимается не просто как человек, наполняющий пространство объектами, но и как тот, кто сводит воедино различные культурные сферы, изобретает новые методы демонстрации и создает новые точки пересечения, в которых возникают неожиданные углы зрения и новые результаты.
Мишель Фуко однажды выразил надежду, что его труды будут использованы другими в качестве набора теоретических инструментов, источника концепций и моделей для понимания мира. Для меня подобным набором инструментов стали работы писателя, поэта и философа Эдуарда Глиссана. Уже очень давно он заметил, что на нашей стадии глобализации (далеко не первой) существуют одновременно и опасность гомогенизации, усреднения культур, и тенденция возвратного движения, отступления в рамки собственной замкнутой культуры. В качестве средства борьбы с этими опасностями Глиссан предложил идею
Эта мысль натолкнула меня на новые идеи организации выставок. Кураторы обычно испытывают сильный стресс, поскольку организовать яркую выставку в том или ином месте совершенно недостаточно: затем ее приходится возить по всему миру, и считается, как правило, что для этого достаточно упаковать экспонаты в ящики в одном городе и распаковать в другом. Это и есть гомогенизирующий, усредняющий аспект глобализации. Если же взять на вооружение идею Глиссана, то получается, что выставка должна быть глубоко укоренена в местном контексте и при этом меняться при переносе в другое место, в другой контекст. Таким образом формируется меняющаяся, динамичная и сложная система обратной связи.
С этой точки зрения работа куратора должна заключаться в отказе от статичной организации и неизбежного усреднения. Вместо этого куратор должен создавать условия для коммуникации и установления новых связей. Генерирование этих новых связей – одна из важнейших составных частей работы куратора, так же как и распространение нового знания, новых смыслов и новых произведений искусства. Это создание плодородной почвы для будущих озарений, которые возникнут на стыке различных дисциплин.
Но существует и еще одна задача кураторства, этой передовой деятельности XXI века. Как указал художник Тино Сегал, современные общества сегодня обнаруживают себя в беспрецедентной ситуации: если на всем протяжении истории главной движущей силой технологического прогресса была проблема отсутствия или недостатка чего-либо, то в настоящее время к ней добавилась или даже превзошла ее другая проблема – глобальные последствия перепроизводства и перерасхода ресурсов. Отсюда понятно, что отказ от рассмотрения отдельного объекта как средоточия смысла имеет еще одно важное последствие. Именно отбор, презентация и коммуникация дают человеку возможность создавать подлинные ценности и обмениваться ими, обрести независимость от старых, ненадежных подходов. Кураторство, таким образом, становится важнейшим инструментом в решении ключевой проблемы современности – проблемы выбора.
«Изящные» условные абстракции
РИЧАРД НИСБЕТТ
Поделиться книгой: