Дом восходящего солнца

— А! — покачал головой молодой человек: — Это серьезно. Но ты не беспокойся. Я попозже схожу и заберу твои вещи. Что нибудь еще?

— Да! — решительно согласилась Саша и спросила: — Два вопроса: Ты зачем папины любимые ботинки утащил и правда ли, что Малой знает четыре иностранных языка?

Солнце засмеялся, но ответил: — Ботинки — не знаю. Баловство обуяло, а четыре языка — правда. Он очень смекалистый мошенник.

— Что у него родители дипломаты? — поинтересовалась девушка.

— У него нет родителей, — спокойно сообщил молодой человек: — Точнее у него были родители, но они погибли во время землетрясения в Ташкенте.

— Какой ужас!— расстроилась Саша и попросила еще: — Расскажи мне об остальных. Если можно.

— Обо всех я не знаю, — признался Солнце: — Знаю, что у Хуана отец в тюрьме сидит. Он на грузовике въехал в витрину магазина Океан. Пьяный конечно. Мать детский врач. У Скелета родители работают в театре Оперетты. У Герды инженеры. Все.

— А вот еще! — вспомнила девушка: — Откуда ты знаешь Ирину Петровну? Ту, у автобуса.

— Помнишь, мы с Гердой вспоминали Белку и Стрелку? — напомнил он: — Это мама Белки. Тоже в свое время занималась спортом.

В дверь купе постучались.

— Входите, — откликнулся Солнце. В купе вошла проводница с бутылкой портвейна 33.

— Три вагона пришлось обойти, — пожаловалась она: — Лучше бы Белый аист взяли. И то вкусней.

— Каждому свое, — осек ее молодой человек и сунул десять рублей.

— Хотя... — мгновенно изменила свое отношение к напитку проводница: — Мне тоже коньяк не очень. У меня от него у грудей горчит. Так что, если что еще....

— Первым делом, — пообещал Солнце и закрыл за ней дверь.

— Будем выпивать? — спросила у него Саша.

— Не сейчас, — покачал головой он.

— Тогда чем займемся? — устраиваясь поудобней, уточнила девушка.

— Давай в окно смотреть, — предложил спутник: — Обожаю отечественные пейзажи. Есть в них, что-то доверительное.

Через вагон от них иностранные господа, успевшие уже захмелеть от забористого, черного пива, взвыли раскатистые тирольские куплеты. Малой и Скелет старательно, как могли, им подпевали, Кореец и Хуан осоловело, таращились в журнал Огонек, а Герда примеряла только что выменянную у немцев на значок с портретом Вождя футболку.

— Мне надоело смотреть в окно, — пожаловалась Саша своему спутнику и попросила: — Хоть расскажи чего нибудь.

— Рассказать? — согласился Солнце: — Хорошо. Я сейчас с тобой поделюсь мудростью, услышав которую ты совершенно поменяешь свои наивные представления об окружающем мире и по праву займешь достойное место в голенастой череде героев планеты. Итак: Бессмертен только мертвый. Хороша дорога, которая не имеет конца. И тому подобная чушь. Можно комбинировать. Например: Бессмертен — кто не имеет конца. Хороша дорога только мертвому. В зависимости от ситуации ты можешь добавлять туда восклицания. Предположим: Эх, бессмертен только мертвый! Ух, хороша дорога, которая не имеет конца!

— Перестань, — обиделась девушка.

— Прости, — извинился молодой человек: Но лучший разговор — молчание.

— Это и есть философия настоящего хиппи?

— Боюсь, что нет.

— Ну ты ведь хиппи?

— Боюсь, что да, — Солнце посмотрел на часы и предложил: — Пойдем в тамбур, скоро Столбы. Там мы простоим пятнадцать минут.

— Что такое Столбы? — не поняла Саша.

— Нечто вроде голубиной почты, — ответил он.

— Папа был прав, когда называл меня дурой. — неожиданно призналась она.

— Ты о хиппи? — переспросил Солнце.

— О Болгарии, — сказала девушка.

— Прости, — извинился молодой человек и объяснил: — Просто я должен был принять одно очень важное решения, и я думал.

— Ты инопланетянин? — столь же неожиданно поинтересовалась Саша.

— Нет, не думаю, — серьезно ответил он.

— Ладно, — смирилась девушка и предложила: — Хочешь, я тебе покажу воробушка?

— Покажи, — согласился молодой человек. Девушка вытянула губы трубочкой, высунула сквозь них язык и объяснила спутнику: Это воробушек, только сзади.

— Здорово! — засмеялся он. Внизу, под вагоном, что-то загрохотало, и поезд начал снижать скорость. Солнце выглянул в окно и сообщил: — Столбы.

На платформе она столкнулись с Малым.

— Я весь изнервничался уже, — сходу наврал он, надвинул тирольскую шляпу на затылок и зашагал, куда-то за амбар. Молодые люди двинулись вслед за ним. За чередой металлизированных щитов, изрисованных надписями, предостерегающими неосмотрительных пешеходов от столкновения с электровозом, открывалось пространство, окруженное со всех сторон ржавыми каркасами списанных грузовиков, в центре высились две пустые водонапорные вышки.

— Столбы, — показал на вышки Солнце и пошел к уже собравшимся у них ребятам. Саша неторопливо пошла за ним. Жестяные, уже ветхие от ржавчины листы пестрели разноцветными надписями:

Кекс — снимай ермолку;

Отдай феню Генри. Пандус. 1970 г.;

Сталкер — донецкая система не забудет тебя. 1972 г.;

Если увидите Генку Маклая, передайте, — у него сестра утонула.

— Сталкер уехал, — констатировал Хуан.

— Уехал, — горестно поддержал его Скелет и шлепнул ладонью по башне. Ее жестяное чрево гулко отозвалось на удар и над соседними тополями, с криками взвилась в небо стая ворон. За ним хлопнул и Хуан, а вслед и остальные. Потом все достали бутылки портвейна и молча приложились к ним. Солнце в один глоток отпил половину бутылки и передал ее Саше.

— Да ты что! Я не смогу, — заартачилась девушка.

— Ну ты хотя бы попробуй, все нужно пробовать, — посоветовал ей молодой человек. Она закрыла глаза, приложила к губам горлышко бутылки и мужественно принялась, глоток за глотком, пить. Следует отметить, что последний глоток она сделала уже не без удовольствия.

— У тебя большие таланты, — заметил Солнце, когда она вернула ему опустошенный сосуд. Раскрасневшаяся Саша хотела, было, что-то сказать, но поезд издал характерный перестук, и молодые люди, не сговариваясь, побежали к распахнутым дверям своего вагона.

— Не обижайся. Давай поспим?! — попросил в поезде молодой человек.

— Ну ик давай ик, хотя ик честно ик сказать ик я ик собиралась ик тебе ик отдаться ик, но раз ты ик такой ик соня.., — через слово, икая, нехотя согласилась девушка, и всю оставшуюся часть пути они спали.

Утром, наконец, за очередным поворотом железнодорожного полотна, словно по мановению волшебной палочки, пахнуло свежим ветром, и показалась ультрамариновая полоска моря. Саша, словно зачарованная, прилипла к окну и следила, как на скалистый берег накатывают миниатюрные, на таком расстоянии, хрустальные волны. — Море, — шепнула она и положила на плеча спутнику голову.

— Море, — согласился Солнце.

Ближе к вечеру Малой постучался свежеобскобленные ворота и, заглянув в щель между досками, заорал:

— Баба Оля! Мать родная! Я вернулся! Привез тебе гостинцы! Во дворе громыхнула цепь, и раздался хрипатый собачий лай.

— О, и Пацифик жив! Узнал, — радостно зашумели ребята. Ворота приоткрылись, и на улицу выглянула щербатая с хищным орлиным носом.

— Приплыли, голуби лохматые, — узнала она друзей: — И жулика взяли?

— А как же, бабулик, — высунулся из-за плеч остальных Малой: — Без меня никуда.

— Ну ладно входите, — распахнула перед ними ворота старуха: — Расселяйтесь. А ты, Иуда, — она ухватила Малого за плечо: — за неделю вперед и говори, куда ковер из сарая дел?

— Какой ковер? — пробовал негодовать тот.

— С журавлем. Мне его соседка отдала, — настаивала баба Оля.

— А с журавлем! Не брал, — отпирался Малой.

— А кто из него Кольке Потирову с пристани жакет продал, как иностранный? — обличала та.

— Виноват. Нуждался. Жадный бабулик, но любимый! — хохотал паренек и лез целоваться.

Вскоре каждый занялся своим делом: Скелет любовно увещевал задыхающегося от ярости пса, благо тому цепь не позволяла дотянуться до ненавистного тела; Герда выносила из пристройки пустые пивные ящики; Хуан сидел, сложив ноги по-турецки, на краю колодца и неотрывно созерцал желтую стену сарая; Кореец под хитрые причитания старухи чинил сломанный косяк на веранде; Малой поволок какой-то ящик в огород. Саша и Солнце забрались на теплую крышу и оттуда лениво наблюдали за происходящим.

Вечером того же дня вся компания, за исключением Корейца, вышла в город. Шли молча, упиваясь мгновением, естественно каждый своим. Особенно упивался Хуан, ему вообще была свойственна некая созерцательность, и он старательно следовал ей. Встречающиеся им по пути курортники осторожно обходили приятелей стороной, при этом, не проявляя, однако, особенного отчуждения. В воздухе витала южная истома, не позволяющая довести какое — либо чувство, отрицательное ли, положительное, до практического воплощения. Но, увы, вернейшим подтверждением правила является исключение из него, и на перекрестке дети цветов столкнулись с группой молодых подвыпивших людей, торжествующих по случаю демобилизации своего товарища. Сам же товарищ, выряженный в китель, отдаленно напоминающий форму латиноамериканского диктатора, и возглавлял группу.

— Стоять!— взревел он, следуя велению своего простого сердца. Солнце, Хуан и Скелет флегматично обошли распоясавшегося триумфатора и направились дальше. Но путь остальным перекрыли друзья дембеля. Тогда Скелет вернулся назад и миролюбиво обратился к их вожаку: — Ну, ладно. Че ты!? — за что тут же схлопотал кулаком в лоб.

— Не ты, а Вы — товарищ ефрейтор! — орал дембель, — Пока мы там родину защищали....!

Договорить ему не удалось, поскольку Солнце звонким ударом ноги в ухо уложил его на теплую брусчатку. Ну и естественно: на Солнце сразу навалилось трое и ему едва удавалось отбиваться от них. Хуан резко изменил созерцательности и с криком: — Козлы вонючие, менты поганые, — ринулся на подмогу приятелю. Скелет откуда-то вытащил бритву и держал на прицеле кряжистого детину; Малой повис на плечах его однояйцевого близнеца; Герда и Саша визжали, как собственно, и полагается девочкам. По истечению десяти минут и та и другая сторона претерпели значительные изменения, и неизвестно чем бы это все закончилось, кабы где-то вдали на правой стороне набережной не раздалась спасительная милицейская трель. Обессилившие противники ринулись в рассыпную.

Солнце отыскал в полумраке Сашу, ухватил ее за руку и поволок за собой через клумбы в сторону города.

— Стой! — на бегу окликнула его девушка.

— Что? — остановился он.

— Я тебя люблю, — все еще задыхаясь, призналась она.

— Да? — отчего то уточнил Солнце.

— Да, — кивнула Саша и спросила: — Это плохо?

— Я не смогу с тобой остаться, — сказал молодой человек.

— Я знаю, — кивнула она и добавила: — Я все равно тебя люблю.

Солнце помолчал, глядя перед собой в землю, наконец, поднял на Сашу глаза, протянул руку и предложил:

— Тогда пойдем. Я тебе покажу дом, хотя этого делать нельзя.

— Это нарушение инопланетного устава? — предположила Саша.

— Что-то вроде этого, — усмехнулся он и крепко пожал ее руку.

— Я ни кому не скажу, — пообещала она.

Они обошли стороной парк, спустились по склону к морю, перелезли через решетку, миновали заброшенную пристань и старые гаражи вокруг нее, пока, наконец, не вышли к стоящему в глубине пустыря домику.

— Проходи, — Солнце распахнул перед девушкой дверь и пропустил вперед.

— Это и есть тот самый дом? — спросила она.

— Да, — вздохнул молодой человек: — Это и есть дом восходящего солнца. Из дверей виден восход, из окон закат.

— Класс, — вздохнула Саша: — А навсегда здесь нельзя остаться?

— Нельзя, — покачал головой Солнце: — Это именно то время. Иначе восход будет там, — и он показал рукой на правую стену: — А закат там, — и он ткнул в левую стену.

— Да, — огорченно согласилась она, но тут же уточнила: — Сейчас ведь то время?

— Сейчас то, — кивнул молодой человек и поцеловал ее.

Мир вокруг закружился подобно водовороту в глазах Саши: Глаза Солнца, луч маяка за окном, фотографии каких то людей на стенах, бронзовые купидоны на спинках кровати и обрывки знакомого сна с сидящим на берегу человеком. Это был Солнце, только старше, гораздо старше.

Ребята знали, что иногда слова только мешают. Все и так ясно. Они просто играли и этого было более чем достаточно.

Саша не помнила толком, как прошла ночь, как они вышли из дома и опомнилась только на пляже. Посмотрела на идущего рядом молодого человека, заметила вопрос в его взгляде и подтвердила:

— Я ни когда, ни кому не скажу про дом.

— Спасибо, — поблагодарил он.

На пляже они застали всех остальных. Система сидела у мерцающего костра и смотрела на рассвет, но что самое удивительное: на пышной груди Герды дремал дембель.