Территория войны. Кругосветный репортаж из горячих точек

— Теперь я ухожу, — сказал «автор» переворота 1973 года. — Потому что моя миссия выполнена.

Потом была отставка с поста главнокомандующего сухопутными силами, поездка в Англию и уже известная эпопея с судебными преследованиями и домашними арестами.

Пиночет пошёл на диалог с оппозицией и оставил пост президента согласно народному волеизъявлению. Его хунту не свергли в результате силового переворота, как правительство Народного единства Сальвадора Альенде, и вопрос о чьей-либо ответственности за массовые репрессии долго оставался открытым. Судебные процессы над участниками операций по ликвидации оппозиционеров в 1970-е годы всё же начались, но это произошло позже, когда экс-диктатора уже не было в живых.

Противоречия — причём непримиримые — сопровождали его фигуру до самой смерти и даже после неё. В 2004 году стартовал ожидаемый многими судебный процесс против Пиночета, но завершить его не удалось, поскольку дон Аугусто в 2006 году скончался в возрасте 91 года. С его похоронами тоже не всё было гладко. Несмотря на требования сторонников Пиночета устроить ему государственные похороны, чилийские власти отказали им в этом. Пиночет похоронен лишь как генерал — с военными почестями, причем из официальных лиц по просьбе родных покойного генерала никто не присутствовал, за исключением министра обороны. День похорон Пиночета ознаменовался также продолжающимися столкновениями в Чили между приверженцами покойного генерала и его противниками.

Массовые беспорядки в Чили начались сразу же после того, как стало известно о смерти Пиночета. Тысячи сторонников Пиночета собрались у здания госпиталя, когда было объявлено о смерти экс-диктатора. С лозунгами в честь «спасителя нации» и чилийскими флагами собравшиеся мгновенно превратили траурное событие в политический митинг. Вскоре на соседней площади Италии собрались их оппоненты, уже с антипиночетовскими транспарантами. Между двумя группировками возникли рукопашные бои с применением кирпичей, палок и камней. Сотни полицейских, используя водометы и слезоточивый газ, пытались разнять массовую драку, но при этом сами получили ранения.

Вот так Пиночет и после своей смерти продолжал сеять среди своих соотечественников вражду.

Два крыла андского кондора

«Por la Razón o la Fuerza» — так написано на гербе и на флаге Республики Чили. Это можно перевести с испанского как «Разумом или силой» (другой вариант — «Убеждением или принуждением»). Таков девиз этого государства, история и природа которого полны сильнейших противоречий, со стороны часто воспринимающихся как несовместимые. Именно это изречение как символ чисто чилийского взгляда на мир и на жизнь я привожу в начале своего фильма, чтобы сразу обозначить его противоречивость и, может быть, как-то объяснить те противоположные оценки, которые дают нынешние чилийцы событиям истории своей страны, начиная с 11 сентября 1973 года.

Чили — одна из немногих стран мира, где необычайно развит культ государственных символов: герба и флага. Именно в первую очередь государственных, а не национальных, потому что в этой стране, в отличие от Перу или Мексики, где ещё до пришествия европейцев существовали мощные империи, созданные коренными народами, Чили — искусственно, даже насильно объединенная испанцами в колонию земля с разрозненными и зачастую враждебно друг к другу настроенными племенами. Здесь государство (колония) образовало нацию, и испанская конкиста стала началом истории страны: это объясняет отсутствие региональной розни и напряженности, соперничества между центром и окраинами.

Щит на гербе Чили с одной стороны держит андский кондор — могучая птица, символ силы и свободы; с другой — андский олень (его ещё называют гуемал), очень красивое и редко встречающееся животное. Если кондор — хищник, то гуемал — скорее жертва. Так и в истории Чили переплелись сила и жертвенность, свобода и тирания.

Государственных флагов на главной площади Сантьяго не менее двух десятков — они образуют круг и смыкаются у президентского дворца «Ла Монеда». Между резиденцией президента и зданием министерства обороны — площадь Оружия, по-испански «Plaza de Armas», где проходят военные парады. Как я уже говорил, в свой первый приезд в Сантьяго мы увидели здесь красивейший военный парад и принимавшего его генерала Пиночета.

Картина этого парада тоже вошла в первые кадры фильма. И не только потому, что шествие войск в старинной форме выглядело очень колоритно и зрелищно. Армия в истории Чили всегда занимала особое место. Созданная и вымуштрованная германскими военачальниками чилийская армия не знала поражений в войнах с соседями — Перу и Боливией, сражалась с воинственными племенами индейцев. Чили называли «землёй войны» — война была постоянным состоянием, в котором страна пребывала и в колониальную эпоху, и в сменившем её XIX веке. А европейцы, которых здесь издавна было много, прозвали эту узкую полоску земли вдоль побережья Тихого океана «Фландрией Южной Америки» (это графство с момента своего основания в IX веке беспрерывно воевало в течение пяти столетий). Гордость за прошлые военные успехи — важная часть менталитета чилийцев.

При этом в Чили, в отличие от большинства латиноамериканских государств, никогда не было военных переворотов. Армия никогда не вмешивалась в политику, сохраняла позицию «над схваткой», всегда оставаясь на страже существующего конституционного строя. Военные в течение многих лет представляли собой очень замкнутое сословие, напоминающее отдельную касту. Принося присягу чилийскому знамени, вчерашние курсанты, ставшие офицерами, клялись «всегда защищать нашу землю, наш народ, наше государство и нашего президента».

И вот 11 сентября 1973 года вековая традиция была разрушена — впервые в истории Чили армия выступила против законно избранного президента Сальвадора Альенде, человека, который называл себя социалистом, а на деле отстаивал демократические ценности. И как бы по-разному ни оценивалось значение тех событий, большинство чилийцев считают, что тогда началась война армии с собственным народом. Правда, расходятся во мнениях, кто был в этом больше виноват — народ или армия…

Но в сознании людей с тех пор закрепилась разрушительная мысль — армия из защитницы в любой момент может превратиться в карательный аппарат для убийств, казней и пыток.

И это был далеко не первый парадокс чилийской истории того времени.

Директор Института Латинской Америки при Российской академии наук профессор Владимир Давыдов, который принимал участие в нашем фильме, высказывая своё мнение с экрана, так вспоминал сентябрь 1973 года:

— Я попал в сам переворот, я находился там в течение двух недель после переворота. Я жил в гостинице «Конкистадор» на улице Эстадо, в двух кварталах от президентского дворца. Самолеты заходили практически на наши кварталы. Две недели шло сопротивление, сопротивление абсолютно неравное, погибло немало моих друзей, хороших знакомых, большинство из которых интеллигентные и не причастные к вооруженной борьбе люди.

Я хорошо помню канун переворота, это было затишье перед бурей. Мы говорили и нашим знакомым, людям, связанным с соцпартией, с левыми христианскими демократами и с коммунистами: «Ребята, что же вы делаете, если вы так будете вести себя, вас же перережут, как кур». Но они твердо говорили: «У нас демократическая страна, вы нас не понимаете, у вас свой советско-большевистский опыт, а у нас в Чили все должно быть по-другому. У нас не может быть предательства конституции, наш генералитет предан конституции, предан президенту, у нас это совершенно невозможно». История показала, что получилось совсем иначе.

Профессор Давыдов считает, что феномен правления Сальвадора Альенде Чили до сих пор до конца не понят:

— В ту пору весь мир смотрел на Чили, потому что там происходил уникальный эксперимент. Один из немногих случаев, когда левые пришли к власти электоральным путём — мирным, легитимным. Для Латинской Америки это вообще был первый пример, когда марксист стал президентом без войны и кровавой революции. При этом первое, что сделал Альенде, — постарался создать коалиционное правительство, в которое вошли представители всех партий, независимо от их лояльности к нынешнему президенту. То есть он продемонстрировал свою полную готовность к мирному диалогу со всеми, предельную открытость, призвал всех к сотрудничеству и консолидации на благо своей страны. Такого в истории ещё не было.

Но при этом было бы неправильно говорить, что в 1970 году левые взяли в Чили всю полноту власти. На самом деле — я берусь это утверждать — там было двоевластие. С одной стороны — исполнительная власть, возглавляемая президентом Сальвадором Альенде, человеком интеллигентным, уважаемым в народе и авторитетным среди политиков. С другой — парламент, который в Чили называется Национальным конгрессом, где большинство сохранялось за правыми. Поэтому часто создавалась поистине тупиковая ситуация.

Действительно, сначала христианские демократы постарались заблокировать все инициативы президента Сальвадора Альенде (который сам привлёк их в правительство) — правда, абсолютно безрезультатно. О вооружённой борьбе с марксизмом тогда ещё вроде бы никто не думал, хотя ситуация в стране была настолько взрывоопасной, что все понимали: достаточно всего лишь одного неосторожного движения левых — и в стране начнётся гражданская война.

Долго ждать не пришлось — правительство Альенде объявило о том, что вводится государственное регулирование цен, и это поставило под удар не только крупных промышленников и финансистов Чили (как это было раньше, например, при национализации шахт по добыче меди), но и представителей среднего класса. Это было той ошибкой демократичного и гуманного президента, которой ему не простили.

Уже в конце 1971 года в Чили начались забастовки, как следствие появились экстремистские и радикальные группировки. На улицах стали звучать выстрелы и взрывы, а на стенах стали появляться многозначительные надписи: «Джакарта». Теперь это слово — название столицы Индонезии — мало кому о чём говорит. А тогда оно было наполнено огромным и угрожающим смыслом. Именно в Джакарте в 1965 году произошел военный переворот — правые генералы во главе с Сухарто свергли просоветское национал-коммунистическое правительство Сукарно. В течение года в стране было фактически безвластие — коммунистов уже отстранили от власти, а генералы еще не возглавили страну. За этот год в Индонезии были убиты сотни тысяч коммунистов (американские источники указывают цифру между 300 и 400 тысячами человек). Именно на это намекали чилийцы, писавшие на стенах слово: «Джакарта».

Потом был знаменитый «кастрюльный марш» осенью того же года, когда на улицы Сантьяго вышли вовсе не голодающие женщины, а наоборот, дамы из обеспеченных семейств, не привыкшие стоять в очередях и не желавшие мириться с нехваткой продуктов первой необходимости. Это были первые признаки надвигающейся политической бури.

По-настоящему ощутимый удар по правительству Альенде правые партии нанесли лишь год спустя, осенью 1972 года. Тогда они организовали всеобщую забастовку торговцев, врачей и транспортников, среди которых были тысячи владельцев автомобилей-грузовиков.

Тогдашнюю ситуацию для нашего фильма также прокомментировал профессор Давыдов:

— Организаторы забастовок очень хорошо использовали особенности инфраструктуры Чили. Это уникальная страна, очень узкая и вытянутая вдоль океанского побережья. Транспорт движется лишь в меридианальном направлении, соответственно, если это направление прервать в любой точке, то транспорт останавливается, а вслед за этим парализуется вся экономика страны. Боевая оппозиция правительству Альенде очень умело этим воспользовалась — прервав транспортное сообщение, самый чувствительный нерв экономической жизни Чили, она добилась того, что в стране начались проблемы с доставкой продовольствия, топлива и многого другого, необходимого для нормальной жизни.

В то же время в одной из газет появился призыв перейти к новой форме государственного устройства — отказаться от политических партий и движений, передать власть в стране небольшой группе военных, которые силовыми методами смогут в короткий срок навести порядок. Сразу же после этого начались выступления боевиков крайне правой организации «Патриа и Либертад» («Родина и Свобода»). Они взрывали дороги, мосты, линии электропередач, стремясь внести в жизнь страны хаос.

После неудачи на парламентских выборах весной 1973 года оппозиция переходит к открытым силовым действиям — ничего другого не остаётся. 29 июня того же года против Альенде восстал 2-й танковый полк — восемь танков начинают обстрел дворца «Ла Монеда» (где в этот момент не было президента). Главнокомандующий сухопутными силами Карлос Пратс принял решительные меры для быстрого подавления мятежа.

Дальше снова начинаются парадоксы — почему-то военное сообщество настояло на отстранении Пратса от командования, при этом он сам рекомендовал Альенде назначить на его место «самого лояльного к президенту генерала», занимавшего до этого весьма скромный пост, — Аугусто Пиночета Угарте.

До переворота оставалось чуть больше двух месяцев. Свидетели тогдашних событий говорили нам о предчувствии надвигающейся опасности у президента Сальвадора Альенде. Вечером 10 сентября — накануне — во время ужина ему доложили, что корабли военно-морского флота вышли в море для участия в совместных учениях с ВМС США.

— Что ж, — пошутил президент. — По крайней мере, можно быть уверенными, что хотя бы эта часть вооружённых сил не примет участия в перевороте.

Тем не менее он всё же через некоторое время позвонил командующему корпусу карабинеров и приказал принять дополнительные меры безопасности. Но это было обращение за помощью к врагу. Утром следующего дня — 11 сентября — именно карабинеры (военная полиция, аналог жандармов) станут одной из главных действующих сил переворота.

К тому, что уже сказано о перевороте, можно добавить: в наш фильм вошли радиопереговоры Пиночета с другими лидерами путчистов — генералами и адмиралами, где постоянно звучат слова: «Президент Альенде». Речь шла о том, что хунта готова срочно переправить законно избранного президента вместе с его семьёй в любую из стран Южной Америки, для этого был приготовлен специальный самолёт. Иными словами, Альенде давали возможность спастись, попросту говоря — бежать. При этом Пиночет постоянно повторял: «Из «Ла Монеды» — сразу в самолёт! Сразу в самолёт! Никаких заминок. И под усиленным конвоем. Смотрите, чтобы никто другой не пролез в самолёт».

Сальвадор Альенде не мог принять такого предложения и тем более признать законным своё отстранение от поста президента. Об этом нам рассказывала и его дочь Исабель, глава Национального конгресса Чили в 2003 году — того самого конгресса, из-за разногласий с которым в 1973 году в стране возникла кризисная политическая ситуация.

— Отец остался во дворце, хотя прекрасно понимал, что рискует жизнью. Но он был таким человеком — не мог уйти, не выполнив всех обязательств перед народом, избравшим его своим президентом. Поэтому отверг предложение путчистов сложить полномочия и тем самым спасти свою жизнь.

После падения «Ла Монеды» и гибели Альенде, как мы уже знаем, над Чили опустилась ночь. В фильме приводится несколько высказываний Аугусто Пиночета осенью 1973 года:

«Мы наденем на Чили железные штаны… Армия призвана убивать… Любую демократию нужно время от времени купать в крови…»

Кстати, в фильме мы приводим и данные о рассекреченных, начиная с 2000 года, документах ЦРУ. Во многих из них прямо указывается на постоянную финансовую поддержку политических противников Альенде. Причём миллион долларов был направлен чилийским правым оппозиционерам менее чем за три недели до переворота.

Новое правительство первым делом начало приватизировать предприятия, которые Альенде национализировал, и обращать вспять прочие социалистические реформы. Но собственного экономического плана у Пиночета не было. В результате к 1975 году инфляция достигла 341 %. В этом хаосе и появилась группа экономистов, известных как «чикагские мальчики».

«Чикагские мальчики» были группой из 30 чилийцев, которые изучали экономику в университете Чикаго в период с 1955 по 1963 год. Обучаясь в аспирантуре, они стали последователями Милтона Фридмана — теоретика «полностью свободного рынка», и возвратились в Чили, будучи полностью уверенными, что свободный рынок с его неизбежной «шоковой терапией» спасёт страну. К концу 1974-го они достигли управляющих позиций в пиночетовском режиме, возглавив большинство отделов экономического планирования.

Возникшее положение дел было уникальным в мировой истории. Хотя Пиночет и был диктатором, он целиком передал экономику «чикагским мальчикам». Единственной его функцией осталось подавление политической и профсоюзной оппозиции карательными мерами. Такое разделение труда было представлено чилийскому обществу как устранение политики и политиков из управления нацией. Вместо них экономикой будут править технократы с учеными степенями, руководствуясь лучшей из существующих экономических теорий. Под этой теорией, само собой, понимался «неолиберализм» Милтона Фридмана. Считалось, что отныне политический курс будет определяться не лозунгами и не порочной демократией, но рациональной наукой.

Таким был ещё один из труднообъяснимых парадоксов чилийской истории последних трёх десятилетий XX века. До сих пор спорят — удалось ли «чикагским мальчикам» привести Чили к «экономическому чуду» или это была видимость временной стабилизации, когда после откровенной депрессии начинается рост, который кажется фантастическим (так, кстати, было и в гитлеровской Германии).

Можно было бы говорить ещё о многом, что мы увидели и узнали во время командировки в Сантьяго осенью 2003 года. Что-то вошло в фильм, что-то осталось в памяти. Но главное, что мы вынесли из работы над фильмом, — ощущение трагедии раскола народного самосознания, порождённое сокрушением жизненных устоев, перешагиванием через те нормы, которым люди следовали в течение многих лет. Такое сокрушение того, что казалось несокрушимым, наложило неизгладимый отпечаток на всю историю Чили после 1973 года.

Кстати об истории. В то время, когда мы были в Сантьяго — в 2003 году, — нам говорили, что последние три десятилетия в школьных учебниках представлены предельно кратко. Из памяти людей стереть ничего было нельзя, но никакой оценки событиям этого времени составители учебников давать не хотели (или не могли).

А несколько лет назад в мировых СМИ появились сообщения о том, что в Чили разразился скандал — в учебниках истории вместо определения «диктатура Пиночета» появилось другое, более нейтральное и мягкое — «военный режим». Это вызвало возмущение многих политиков, историков и вообще представителей разных слоёв общественности. Никто не хочет повторения ночи над Чили — но теперь одни предлагают забыть, что она была вообще, другие настаивают на том, что нельзя предавать память её жертв. Это актуально и для нашей страны, а также для многих государств мира, где сейчас стараются на все лады переписать важнейшие этапы истории человечества в XX веке.

Гроза над Балканами

На Балканы я приехал уже не новичком в кризисной журналистике. За спиной были командировки в Афганистан, Таджикистан, Чечню, Ингушетию, Северную Осетию, Абхазию… Я видел войну и то, что война делает с людьми, во что их превращает.

Но именно здесь, на земле, которая ещё недавно называлась Югославией, а теперь рассыпалась на горсть мелких государств, я увидел и прочувствовал, как большая мировая политика безжалостным катком прокатывается по человеческим судьбам, калеча их и сровнивая с землёй. Здесь меня допрашивал личный представитель Усамы бен Ладена, о котором тогда ещё не говорил весь мир. Здесь я встретился с президентом России Владимиром Путиным, находившимся в рабочей поездке. И после разговора со мной он принял решение, изменившее судьбу российского миротворческого контингента. Мы с ребятами из моей телегруппы сняли на этой земле фильм, который ещё до своего выхода на экран вызвал бурную реакцию Государственного департамента США, заставил его срочно выступить с официальным заявлением, признать то, что американцы не хотели признавать раньше.

И ещё. Именно в районах бывшей Югославии мне и моей съёмочной группе пришлось попадать в такие ситуации, где спасение было невозможно даже теоретически. Уходить оттуда, откуда уйти, как мы понимали потом, в принципе было невозможно. И происходило это вопреки всем законам жизни, даже простому здравому смыслу.

Как это происходило? За счёт чего? Обоснованного ответа на этот вопрос ни у кого из нас не было и нет.

Именно такой мы увидели балканскую землю на рубеже двух столетий — прошедшего, двадцатого, и нынешнего, двадцать первого. Такой запечатлели и показали её в своих фильмах и телерепортажах. И такой запомнили навсегда. Чудесное спасение не забывается. А если чудес всё же не бывает, значит, Бог хранил меня и ребят из моей съёмочной группы для того, чтобы люди нас услышали.

«БАЗА» — съёмки под прицелом

Госдеп и мечеть

Наш фильм «База», снятый в Боснии, вышел в эфир уже через пару месяцев после той памятной командировки — в 2000 году. Те, кто его видел, должны помнить первые кадры. На экране под стук телеграфа проступают машинописные строки:

«Государственный департамент США крайне обеспокоен развитием ситуации в Боснии и Герцеговине, особенно наличием в этой европейской стране лагерей подготовки исламских боевиков, о чем свидетельствует фильм, подготовленный и показанный журналистами Государственного российского телевидения…»

Это сообщение в таком виде прошло в то время по всем линиям информационных агентств — «ТАСС», «Интерфакс», «РИА» и других.

Сразу после этого в кадре возникает большое красивое здание мечети в турецком архитектурном стиле. Такие мечети можно увидеть только в Боснии и Герцеговине. В том же Косове, например, мечети другие, более современные по архитектуре. Предки нынешних боснийцев несколько веков назад стали принимать ислам — религию своих завоевателей, и регион стал почти полностью мусульманским. Тем самым тогдашние боснийцы, возможно, облегчили для себя участь подданных могущественной Османской империи. Однако, как выяснилось в конце двадцатого века, для их потомков это обстоятельство обернулось неожиданными последствиями. Их земля стала местом, где обосновались сторонники радикального ислама из стран Ближнего и Среднего Востока.

«Глобус» позвал в дорогу

А начиналось всё очень просто — как это часто и бывает с удивительными историями. Летом 2000 года нашему начальнику отдела международной информации программы «Вести» Андрею Биневу попалась на глаза небольшая заметка в загребском еженедельнике «Глобус». Автор этой публикации — хорватский журналист — кратко рассказал о том, что на территории Боснии и Герцеговины находится база подготовки моджахедов — исламских боевиков. Он указал примерное месторасположение этой базы — близ города Маглай. При этом как-то вскользь обмолвился, что подготовленных на боснийской земле моджахедов затем перебрасывают в разные регионы планеты, где идут боевые действия. И одно из направлений их переброски — российский Северный Кавказ.

Я в это время как раз находился в командировке в Боснии. Приехал всего на несколько дней вместе с бывшим командующим воздушно-десантными войсками России генералом Евгением Николаевичем Подколзиным, он встречался с личным составом нашего миротворческого контингента в этой балканской стране — это были именно десантники. Наша съёмочная группа сопровождала военачальника во время его визита.

И тут мне вдруг звонит из Москвы наш начальник отдела международной информации. Говорит: вот такая история, то ли правда, то ли нет, попалась на глаза заметка о том, что в Боснии, под городом Маглай, есть какие-то лагеря подготовки моджахедов. Я ему отвечаю, что это очень интересная информация, но выдвинуться немедленно в этот район я не могу, потому что наша командировка с бывшим командующим ВДВ была рассчитана всего на три дня и мы готовились к этому соответственно. У нас нет с собой ничего из необходимого для более длительной командировки — ни денег, ни оборудования.

— У меня есть встречное предложение. Давай я прилечу в Москву — а вы, не теряя времени, запускайте оформление документов на длительную командировку. Я получу деньги, оборудование, скомплектую полноценную группу — и уже тогда повторно выдвинемся в Боснию.

Когда я приехал в Москву, случилось неожиданное. Этот самый начальник отдела Андрей Бинев подошёл ко мне и сказал: «Ты не будешь возражать, если я поеду с вами?» Я очень удивился и попытался его отговорить: «Это же не твоя работа, здесь будет все по-другому, мы можем оказаться в очень непростых ситуациях».

Надо сказать, что Андрей раньше, до прихода в тележурналистику, был оперуполномоченным МУРа, поэтому в ответ я услышал: «Никаких проблем».

Так стартовала наша боснийская эпопея, которую ни я, ни другие ребята — участники группы — не забудут до конца своих дней.

Сначала мы прилетели в Загреб — столицу Хорватии, ведь всё началось с заметки в здешнем еженедельнике «Глобус». План работы у меня был такой: в первую очередь встретиться с хорватским журналистом — автором статьи. Поговорить с ним, понять, какой информацией он реально обладает. Что вошло в его заметку, а что осталось «за кадром». И главное, конечно, узнать более конкретно о тех деревнях, в которых вроде бы существуют лагеря подготовки боевиков. Слишком серьёзная намечалась тема, и мне категорически не хотелось действовать вслепую, любые просчёты и ошибки могли стоить очень дорого. Да и просто необходимо было убедиться в том, что это не слух, не сплетня и не журнальная «утка».

После того как разместились в гостинице, мы сразу же поехали в редакцию «Глобуса». Это оказалось высотное здание из стекла и бетона на окраине Загреба. Поговорили с руководством журнала, нашли взаимопонимание, и нам вызвали по телефону этого парня. Его звали Игор Коловрод. В разговоре с ним выяснилось, что он не обладает точной информацией и в своей статье использовал данные, полученные от знакомых, проживающих в Боснии. Он подтвердил, что под Маглаем есть лагеря подготовки моджахедов, но где именно они находятся — неизвестно.

Я спросил напрямик: «А с чего ты взял, что этих боевиков после подготовки направляют именно на российский Северный Кавказ?» Он так же честно ответил, что не знает этого наверняка, но по некоторым данным можно сделать такое предположение. Как говорится, не установлено, но подразумевается.

— На каком основании подразумевается? — продолжал допытываться я.

Игор Коловрод пояснил, что у него есть информация — непроверенная, будто их, моджахедов, перебрасывают куда-то на самолёте какой-то частной боснийской компании. Вроде бы этот самолёт совершает рейсы с конечным пунктом посадки где-то близ российской границы на Кавказе — на территории то ли Азербайджана, то ли Грузии. На этом его осведомлённость заканчивалась.

В Загребе в то время проживала наша знакомая, женщина-журналист, время от времени выступающая «стрингером» для программы «Вести» российского телевидения. Мы связались с ней, попросили помочь с автомобилем. Машина была нужна нам на долгий срок, и мы понимали, что вряд ли какая-нибудь транспортная компания будет готова предоставить автомобиль для выезда из Хорватии в Боснию и Герцеговину — всё-таки там было весьма неспокойно.

Наша «стрингерша» позвонила своему знакомому. Приехал мужчина средних лет — он оказался русским, выходцем с Украины, обосновавшимся в Загребе. Звали его Виктор Пронин. Как сейчас помню его старенький белый «Фольксваген Пассат» с хорватским номером — потом это обстоятельство сыграет немалую роль в наших приключениях. Он согласился стать нашим водителем, и уже на следующий день группа двинулась в путь.

Под крышей гуманитарного фонда

Сначала наша дорога легла на Сараево. Ещё в Москве мне удалось собрать по крупицам кое-какую информацию. Главные вопросы, на которые я искал ответ: кто такие эти моджахеды и откуда они взялись? Прояснилась следующая схема. Во время первой югославской войны 1992–1995 годов в Боснии воевало много наёмников — арабов, афганцев, турок. Сейчас этим уже никого не удивишь, а тогда было ещё не совсем привычно. Они сражались против сербов на стороне боснийских мусульман. В составе Третьего корпуса боснийской армии из них сформировали даже дивизию «Эль-Моджахед», которая за годы войны снискала себе недобрую славу из-за жестокого обращения с мирным населением. Во время войны и после было много публикаций и телепередач о тех ужасающих зверствах, которые творили моджахеды на балканской земле. Особенно отличались афганцы из батальонов «Алия» и «Газия». Причём сами боснийцы боялись их не меньше, чем сербы-христиане. Наёмники считали местных жителей неправильными мусульманами, подлежащими уничтожению наравне с «неверными».

После того как война закончилась, моджахеды получили боснийские паспорта. Таким образом правительство Боснии и Герцеговины отблагодарило их за участие в боях, в этнических и религиозных чистках. Большинство моджахедов остались на территории Боснии, некоторые даже женились на местных девушках.

Сложилась парадоксальная ситуация — боевики-фанатики, умеющие только убивать, превратились в граждан европейского государства, расселились в опустевших сербских деревнях. Коренные жители оттуда бежали, тех, кто не успел уйти, уничтожили. Теперь эти мирные когда-то сёла стали своего рода военизированными поселениями. При этом они находились фактически под опекой государственной власти и командования боснийской армии.

По моей информации, сильную поддержку моджахедам оказывала боснийская организация «Активна исламска младина» («Активная исламская молодёжь»). Её лидером был не кто иной, как старший сын президента Республики Босния и Герцеговина Алии Изетбеговича. По линии именно этой организации шло финансирование лагерей подготовки моджахедов.

Поэтому по приезде в Сараево я в первую очередь стал искать связь между боевиками и молодёжными активистами-исламистами. Тут выяснилось, что помимо всего прочего и те, и другие получают деньги от так называемых гуманитарных фондов Саудовской Аравии. Все, кому приходилось в то время работать на Балканах, видели вывески отделений этих саудовских фондов в каждом городе и более-менее крупном посёлке. Потом они появились и в Косове, но это уже другая история. Важно при этом, что они действовали абсолютно открыто под эгидой официального Эр-Рияда. Над зданиями, где располагались филиалы гуманитарных фондов, неизменно развевался зелёный с арабской вязью флаг Саудовской Аравии. Гораздо позже, лет через десять, мы узнаем, что под вывеской всех этих фондов работали сотрудники саудовской разведки.

В Сараево мы нашли один из таких филиалов. Я позвонил туда, представился работником российского телевидения, сказал, что мы хотим взять интервью по поводу ситуации в Боснии. Меня выслушали и, ничего не отвечая, бросили трубку. Я звонил ещё несколько раз — ситуация повторялась один в один.

Тогда мы приехали к зданию этого фонда в центре города. Рядом с ним был пригорок, застроенный частными домами. Мы поднялись на него и стали издалека снимать вход в здание. Публика была очень колоритная — типичные арабы с ваххабитскими нестрижеными бородами, многие даже в своих национальных халатах. Они входили и выходили практически в режиме нон-стоп.

Сняв все снаружи, мы решили войти в здание. У нас были с собой аккредитационные удостоверения, которые выдавали всем журналистам. Мы решили сыграть на том, что они зелёного цвета — цвета знамени пророка. Показали их охраннику на входе — он не успел толком разглядеть, но зелёный цвет сыграл свою роль, и мы беспрепятственно проникли в здание. Обстановка там была очень странная. Сразу бросилось в глаза несколько молельных комнат — по две-три на каждом этаже. В кабинетах за компьютерами сидели те самые ребята с бородами и в халатах, чем-то занимались. При этом почти все они были с оружием — это, напоминаю, в европейской стране! Казалось, что наша группа находится где-то на Ближнем Востоке. Около получаса мы ходили по коридорам, заглядывая в двери, пока на нас не обратили внимание. Как только услышали, что журналисты, сразу выпроводили без лишних слов. Но мы были довольны, что увидели боевиков под крышей саудовского гуманитарного фонда своими глазами.

В логове моджахедов

Наступил следующий день. Мы двинулись в город Маглай. Надо сказать, что Босния представляет собой настоящий слоёный пирог. Едешь по дороге, видишь надпись: «Добре пошли до Республики Србской!», то есть «Добро пожаловать в Республику Сербскую!» — это практически самостоятельное сербское государственное образование в составе Боснии и Герцеговины. Буквально через двести метров — селение с мечетью — мусульманская территория. И такое чередование всю дорогу.

Но практически все населённые пункты от Сараева до Добоя принадлежали мусульманам. Одним из них был город Маглай. Из разговоров с местными журналистами и российскими дипломатами мы уже знали, что искать лагерь моджахедов надо в его окрестностях, в районе деревни Донья Бочинья.

И вот мы в Маглае. Крошечный городок. В центре огромная мечеть турецкого типа — это её мы потом показали в первых кадрах фильма. За столиками уличных кафе люди неторопливо пьют кофе, лениво листают газеты и журналы. Размеренная жизнь глухой провинции. Никто никуда не спешит. Невозможно поверить, что где-то рядом, в нескольких километрах отсюда, моджахеды совершенствуются в искусстве убивать.

Мы изучали карту и знали, что этот городок надо проехать насквозь по главной улице, никуда не сворачивая. За ним начинаются селения, разделённые рекой Босна, по имени которой и названа страна. По одну сторону реки сербские деревни, по другую — хорватские. Хорваты живут в своих домах по сей день, а от сербов остались только названия населённых пунктов.

Здесь ещё раз стоит вспомнить, насколько странным выглядело государство Босния и Герцеговина. Кроме уже упомянутой мной Республики Сербской со столицей в Баня-Лука там довольно много хорватских поселений с давней историей. Главный хорватский город — Мостар, который также разделён рекой на две стороны. Так вот на одной стороне реки официальной валютой являются боснийские динары, на другой — хорватские куны. Вот такой местечковый суверенитет, независимость всех от всех.

Но вернёмся к нашей дороге. Первым же населённым пунктом за Маглаем была деревня Донья Бочинья. Справа, за рекой — хорватское село, видна колокольня католического костёла.

При въезде в Донью Бочину первое, что мы увидели, была лесопилка. Жужжит циркулярная пила, лежат штабели брёвен, пахнет стружкой. Всё бы ничего, обычная сельская картина. Но сразу бросилось в глаза, что все, кто работает на лесопилке, — арабы. Мы ещё не знали в тот момент, что запомним эту лесопилку на всю жизнь.

Навстречу нам идут по улице женщины. Все они… в паранджах. Лица закрыты волосяными сеточками. У меня вновь возникло ощущение, что я где-то в пригороде Багдада или Кабула, только не в Европе. Экзотика! Только тревожная.

Мы проехали деревню насквозь. Буквально в двухстах метрах от нее увидели ещё одно село с табличкой, где написано название на сербском языке. Собственно, от этого села только одно название и осталось. Все дома разрушены, никаких признаков жизни. Видимо, во время войны здесь шли жестокие бои и за прошедшие пять лет никто ничего не восстанавливал. Потом мы часто наблюдали в бывших сербских сёлах такую печальную картину.

Остановились в чистом поле. Вышли из машины, стали совещаться. В любом случае надо снять видеоряд, или, как у нас говорят, картинку. При этом мы понимали, что арабы работать в деревне нам не дадут. Значит, надо что-то придумать.

Думали-думали, в конце концов я предложил ребятам такой ход:

— Возвращаемся в село, я выхожу из машины и стараюсь завязать разговор с кем-нибудь из моджахедов. Пока я буду заговаривать ему зубы, оператору надо снять как можно больше. В первую очередь, конечно, людей. В их паранджах и арабских халатах. Если мы даже просто покажем такую картинку и скажем, что это снято в Боснии, этого уже будет достаточно. Только снимай так, чтобы никто этого не заметил.

Так и решили. У первого же двора я увидел мужчину лет сорока уже не в арабской, а в афганской национальной одежде — халат, шаровары, паколь — афганский берет, который чаще называют масудовкой. Я много раз бывал в Афганистане и определил всё это сразу.

Мы, все впятером, вышли из машины — я, Андрей Бинев, оператор и его ассистент, водитель. Я вежливо поздоровался с мужчиной на арабском языке. Он молчит. Я повторил то же приветствие на турецком — молчит. Тогда я перешёл на фарси — язык персов и афганцев. Молчание. Никакой реакции. Непроницаемое лицо. Я в растерянности вытаскиваю пачку сигарет, закуриваю. И тут мой немой собеседник вдруг произносит на чистом сербскохорватском языке: «Забраньено пушенье» — «Курить здесь нельзя». Лёд тронулся.

Я сразу вежливо закивал, потушил сигарету. Заговорил на сербскохорватском языке.