Продолжая использовать наш сайт, вы даете согласие на обработку файлов cookie, которые обеспечивают правильную работу сайта. Благодаря им мы улучшаем сайт!
Принять и закрыть

Читать, слущать книги онлайн бесплатно!

Электронная Литература.

Бесплатная онлайн библиотека.

Читать: Как открыть третий глаз: практика пробуждения интуиции - Рушель Блаво на бесплатной онлайн библиотеке Э-Лит


Помоги проекту - поделись книгой:

А теперь медленно начинайте поднимать руки, не разнимая, вверх, по телу. Вы поднимаете свою энергию к третьему глазу, чтобы подпитать свою интуицию, дать ей мощный энергетический посыл. Делайте это неспешно. Энергия не просто поднимается, она собирается, концентрируется в чаше ваших рук.

Доведя руки до области щитовидной железы, остановитесь и мысленно сосчитайте до пяти. Здесь находится важнейший энергетический центр, и за время счета в нем происходит обновление энергии. Это даст вам силы в течение дня исполнять то, что вами намечено.

Поднимаем чашу рук далее. Через подбородок, лицо — к области третьего глаза, межбровью, первому центру внимания. Довели — и зафиксировали. Сосчитайте мысленно до семи, прижмите обе ладони (левая на правой) к третьему глазу.

После этого сразу разведите руки и поднимите вверх. Глаза не открывайте. Посидите так, с поднятыми руками, прислушиваясь к ощущениям в своем теле. Вы можете ощущать покалывание, тепло, холод, онемение. Все это — показатели того, что происходит перераспределение энергии между вашими энергетическими центрами. В течение минуты посидите так.

Затем опустите руки на колени. Как и в начале упражнения, глубоко вдохните-выдохните 15 раз.

Теперь можно открыть глаза и приступать к делам!

Голограмма для активизации третьего глаза

К книге приложена голографическая наклейка для активизации третьего глаза. Пользоваться ею очень просто.

Встаньте перед большим зеркалом у себя в квартире. Отметьте на зеркале зону, в которой отражается область вашего третьего глаза. Прикрепите на нее голограмму.

Каждое утро, сделав упражнение для активизации интуиции и третьего глаза, вам следует подойти к зеркалу, встать так, чтобы область третьего глаза совместилась с голограммой, и в течение полутора минут говорить примерно такой текст (можете выучить его наизусть, можете импровизировать нечто подобное, как вам будет удобнее).

Я обращаюсь за помощью к Рушелю Блаво. Моя интуиция обостряется и активизируется. Мой третий глаз видит то, что не дано видеть обычным глазам. Я разгадываю тайны и вижу будущее. Передо мной открываются недра неизведанного. Мне становятся понятны чаяния и побуждения людей. Я проникаюсь истинным знанием, оно поселяется во мне и дает свои чудесные плоды, которые я стану использовать на благо себе и всем людям.

Группа 1. Подготавливаем третий глаз физически

Вашему вниманию предлагаются семь сказок. Работа с ними начинается с утра понедельника, а завершается в воскресенье вечером. Утром вы прочитываете сказку указанного дня, прочитываете вслух и с выражением, стараясь вникнуть в смысл, глубоко понять прочитанное. Вечером в спокойной обстановке берете лист бумаги и карандаш и стараетесь записать все то, что смогли из утренней сказки запомнить. Напоминаю, что основное внимание уделяется событийным и персонажным связям, то есть старайтесь сохранить логику сказочного повествования.

Сказка понедельника. Самый большой колокол

В городе было очень много башен, настолько много, что если кто-то брался их посчитать, то очень быстро сбивался и либо бросал совсем это дело, либо начинал сначала, а потом постепенно сходил с ума. Говаривали, правда, что в старину пришел в город один мудрец, прославленный в науке, что зовется арифметикой. Он долго думал и изобрел в конце концов такую мудрую формулу, которая позволила посчитать все башни. Городской летописец даже тогда записал полученное число и заверил запись сургучной печатью. И долго потом в городском архиве эта запись хранилась. Только вот хранитель архива никому эту запись не показывал и сам никогда в нее не заглядывал. И преемник его поступил точно так же. И преемник преемника… Прошли годы, прошли десятилетия, прошли века… И вот один человек, служивший звонарем на самой высокой из всех городских башен, решил посчитать городские башни вновь. Вернее, он думал, что будет считать их самым первым в городе; он, этот человек, не знал, что башни несколько веков тому назад были уже посчитаны. Когда же звонарь собрался сделать это, то другие люди рассказали ему, что некогда, много веков назад один мудрый арифметик уже пересчитывал городские башни и даже записал полученное число, а запись заверил сургучной печатью и положил в городской архив. Только вот что-то давненько никто эту запись не видел…

«Что ж, — подумал звонарь, решивший пересчитать городские башни, как теперь выяснилось, вторым, а не первым, — раз так, то пойду в городской архив и спрошу у архивариуса эту бумагу, да и делу конец». Так и сделал, но как только пришел в архив, то понял вдруг одну вещь: ведь с той поры, как мудрый арифметик пересчитал все городские башни, прошло много веков. А что значит для города много веков? Значит это то, что за эти много веков было построено много новых башен. А коли так, то башни считать все равно придется. Только придется считать новые башни, раз старые башни давно уже мудрым арифметиком посчитаны. Только вот как отличить те башни, которые уже посчитал мудрый арифметик, от тех, которые были построены после его замечательного во всех отношениях опыта? Предстояло много о чем подумать звонарю. Сам уже он был не рад тому, что затеял это. И чего проще — взять да бросить задуманное, пойти своей дорогой, а точнее, забраться на самую высокую из всех городских башен да и начать звонить в самый большой из всех городских колоколов. Так ведь делал всю свою взрослую жизнь и часть своего детства звонарь, так делал отец звонаря, который и сейчас, если случалось подменять сына, демонстрировал городу свое колокольное мастерство, так делал и дед нашего звонаря, и ныне дающий молодежи полезные советы — советы и профессиональные, и, что порою куда как важнее, житейские. Да и прадед звонаря много чего интересного рассказывал… Звонарь неслучайно вспомнил про отца, деда и прадеда, кои — хвала Создателю — были все живы и здоровы. Ведь если случится считать те башни, которые были построены после того, как мудрый арифметик провел свои подсчеты, то только старожилы и смогут помочь определить, какие это именно башни. А дальше — самое простое сложение: прибавить к башням, что были посчитаны мудрым арифметиком, те башни, что были выстроены за несколько веков, прошедших после того, как арифметик вывел свою прекрасную формулу. А сколько там веков? Да какая, в сущности, разница! И что такое три века или четыре века для города, где столько городских башен?

А сколько колоколов на этих башнях! Звонарь знал, что для подсчета количества колоколов нужно произвести весьма несложное вычисление из тех, коим учат детишек в школе. Есть башни, на которых два колокола. Надо сложить их количество и умножить на два. Тогда получится количество колоколов на башнях, на которых два колокола. Потом сложить количество башен, обладающих тремя колоколами, и помножить полученную сумму на три. После этого взять все башни, где есть четыре колокола. И общее количество этих башен умножить на четыре. И, наконец, совсем просто: в городе было три башни — звонарь знал об этом всегда, сколько себя помнил, — на коих звонили по пять колоколов на каждой. Тут было совсем просто, проще даже и придумать нельзя: три умножить на пять и получить пятнадцать. Это будет число колоколов на башнях с пятью колоколами. И только на одной башне во всем городе был только один колокол. Это была самая большая из всех городских башен, то есть как раз та самая, на которой звонарь и служил всю взрослую свою жизнь и даже часть жизни детской и на которой верой и правдой служили граду и миру и отец, и дед, и прадед нашего звонаря. Да что там говорить, если на этой башне служили звонарями в свое время и отец, и дед, и прадед того самого прадеда нашего звонаря. И все они любили эту службу, любили самую большую в городе башню, любили тот единственный колокол, который два раза в сутки — в полдень и в полночь — оповещал горожан о том, что в их городе все спокойно, все хорошо, все прекрасно. Когда же звонарю говорили, что на всех других башнях города колоколов по два, по три, по четыре, а то и по пять, а на его — пусть и самой большой — башне всего-то один, то звонарь никогда на это не обижался. Он-то знал, что не только служит на самой большой башне, но еще и обслуживает самый большой в городе колокол. Да, не удивляйтесь: и башня была самая большая, и колокол был ей под стать. Потому, верно, и пришла звонарю в голову мысль посчитать все городские башни и все колокола города. Ведь когда смотришь на мир с такой высоты (с высоты самой большой башни) и когда каждый день слушаешь в непосредственной близи такой звук (звук самого большого колокола), то в голову непременно лезут всякие мысли общегородского, если можно так выразиться, характера.

Однако каково же было разочарование нашего звонаря, когда, придя в городской архив, он узнал от седого архивариуса — давнего друга своих прадеда и деда, — что много-много лет тому назад документ этот сгорел. Да, сгорел! И удивляться тут совсем нечему: в городах, где так много башен и так много колоколов, пожары не являются редкостью. Так случилось и тогда — был пожар. А если уж пожар случается, тот тут ничего не попишешь, ведь рукописи, как известно, горят; число же всех городских башен было записано рукою мудрого арифметика, то есть было рукописью. И звонарь ушел из архива ни с чем. Пришел на свою башню. Да, звонарь считал самую большую башню в городе своей. И колокол — самый большой в городе — считал тоже своим. Настроение было грустным у звонаря, ведь он впервые в жизни не смог сделать то, что задумал: не смог не только посчитать все городские башни и все городские колокола на этих башнях, но и не смог даже найти те подсчеты, что в давние времена осуществил мудрый арифметик. Подошел к колоколу звонарь, ведь время приближалось уже к тому полуденному часу, когда следовало звонить. Взялся он за колокольный язык и было уже собрался ударить языком по стенке колокола, но — не смог. Почему? Прежде никогда ничего подобного не было… Колокол отказывался звонить! Тогда звонарь попробовал приложить больше силы, чем прикладывал всегда, когда звонил в колокол, но и тут никакого звука не последовало. И сколько ни пытался в тот час звонарь выполнить свою работу, ничего у него не вышло.

Город между тем заволновался. Никто не мог припомнить того, чтобы когда-нибудь было подобное — чтобы самый большой колокол не звонил в полдень. Даже не могли припомнить, чтобы колокол не звонил в полночь, так чего уж тут говорить о полуденном звоне. Но больше всех отсутствие полуденного звона удивило и даже испугало всех ныне здравствующих старых звонарей: отца, деда и прадеда. Отец и дед нашего звонаря громко сокрушались, сетовали, сердились — сердились на то, что не могли понять, почему самый большой колокол в этот раз не стал звонить. И только прадед не сокрушался, не сетовал и не сердился. Прадед глубокомысленно молчал. А и дед, и отец, и сам звонарь знали, что если прадед молчит, то это означает: прадед что-то знает. Впрочем, прадед знал не просто что-то, он знал если не все, то, по крайней мере, почти все. Знал он и то, почему сегодня колокол не зазвонил. И когда его сын и его внук перестали сокрушаться, сетовать и сердиться, то прадед им и правнуку своему все объяснил:

— Дело в том, что наш колокол очень переживает, переживает вместе со звонарем, а точнее, вслед за звонарем. Однажды, лет семьдесят, а то и больше тому назад, было так, что пришлась мне по сердцу одна девушка. Так мне она понравилась, что очень быстро влюбился я в нее, а потом решил признаться ей в любви. И признался. И получил такой вот ответ: «Ты хороший, может быть, самый лучший даже. Ты мой друг и таким навсегда останешься. Но я тебя не люблю». Что может быть ужаснее, чем в двадцать лет услышать такое? И пошел я по улице, с горя опустил голову. Однако тем временем приближался полдень: пора было звонить в самый большой колокол на самой большой из всех городских башен. Любовь любовью, а работа работой. Настроение было ужасное, но я заставил себя подняться на башню, и попытался ударить в колокол. Попытался… Но колокол не отозвался. И сколько ни пытался я, сколько ни старался — ничего у меня не выходило, ничего… Расстроенный пришел я в тот день к прадеду моему. И тот поведал мне, что наш большой колокол умеет и радоваться, и горевать вместе с нами. Мы счастливы — счастливым звоном откликается колокол, мы несчастны — колокол молчит. И так было всегда. Особенно грустно колоколу переносить разочарование наше… Вот и молчит колокол, когда чем-то мы, звонари, расстроены.

Понял тогда все наш звонарь. Понял, что его разочарование от того, что он впервые в жизни не смог совершить задуманное, передалось колоколу. И колокол не смог звонить. Теперь нужно было звонарю, во-первых, забыть свою печаль, а во-вторых, дождаться полуночи, чтобы вновь попробовать звонить в колокол на башне, в самый большой колокол на самой большой башне города. И пока звонарь забывал свою печаль, понял он одну вещь: много в жизни случается не очень хорошего, много ждет разочарований, но куда как больше в жизни прекрасного, славного, доброго. Например, любимая профессия — профессия звонаря. И что бы дурного ни случилось в жизни, все равно надо верить в то, что хорошего в жизни гораздо больше, чем дурного. И как же это прекрасно — иметь возможность дважды в сутки звонить в самый большой колокол на самой большой башне. И улыбнулся звонарь. И когда в полночь приблизился к своему колоколу, то даже еще не успел дотронуться до языка, как колокол зазвонил, зазвонил сам. И в тот миг не было более счастливого человека, чем наш звонарь.

Сказка вторника. История одной рыбки

На дне морском жила одна рыба. Даже не рыба, а всего лишь рыбка. Маленькая, незначительная, настолько прозрачная, что другие жители моря видели сквозь эту маленькую рыбку все прелести водной стихии, а саму рыбку порою не замечали даже. Было ли рыбке это обидно? Пожалуй что да, ведь если бы обидно не было, то рыбка бы тогда вряд ли мечтала бы о том, о чем она мечтала. Мечтала же маленькая рыбка перестать быть рыбкой и стать кем-нибудь другим. Мечта стать кем-нибудь другим была с маленькой рыбкой всегда, а как-то раз случилось так, что мечта эта стала реальностью. Но обо всем по порядку.

Как-то раз плавала маленькая рыбка на очень большой глубине; на такой большой, что там если кто и обитал, то только пучеглазые крабы да страшные водяные пауки. Ну и еще, конечно, сам Морской Царь. Только Морского Царя маленькая рыбка не видела прежде, а потому даже и не задумывалась над тем, что вот тут, на самом дне морском, на небывалой глубине может обитать еще кто-то, кроме пучеглазых крабов и страшных водяных пауков. Водяных пауков маленькая рыбка боялась очень. Уж больно они были страшными: косматые лапы, коричневый чешуйчатый панцирь, облепленный водорослями язык… Но самое страшное в водяных пауках — это, без сомнения, их глаза. Некоторые рыбы боятся выпученных крабовых глаз. Но что такое глаза краба в сравнении с глазами водяного паука? Крабовые глаза очень глупые, выдающие тупость их обладателя, злобную тупость, но совсем безопасную, если по правде сказать. Бояться крабовых клешней? Чего их бояться, когда ни правой клешней, ни клешней левой краб не может не только перекусить, но даже и прищемить как следует. Маленькая рыбка знала это прекрасно, а однажды даже испытала «силу» клешней краба на себе. Какой-то озлобленный жизнью представитель крабового племени, обиженный, верно, то ли водяным пауком, то ли самим Морским Царем, которого, впрочем, маленькая рыбка никогда прежде не видела, да и не могла видеть до поры до времени, так вот, злой краб, выпучив глаза, ринулся на маленькую рыбку. Конечно, когда обижает кто-то, кому не можешь дать сдачи, то нет лучшего способа успокоить себя, обидев слабого и маленького. Тут и подвернулась под руку (точнее, под клешню) пучеглазому крабу маленькая рыбка. В первый миг маленькая рыбка даже испугалась, но очень быстро взяла себя в руки (точнее, в плавники), ведь она знала, что краба бояться не следует. А краб еще не знал, что маленькая рыбка вовсе его не боится, поэтому краб обе клешни свои раскрыл, будто тот, кто желает обнять своего старого друга. Раскрыл и попытался схватить маленькую рыбку. Только та ведь тоже была не промах — ловко увернулась от клешней злобного краба. Краб попытку повторил — рыбка увернулась вновь. Так могло бы быть бесконечно, но в одну из своих попыток краб все-таки изловил маленькую рыбку, придавил беднягу обеими клешнями своими. Беднягу? Отнюдь нет, вовсе не беднягу, потому что как ни сжимал клешни свои пучеглазый краб, никакого даже самого маленького вреда нанести рыбке он так и не смог. Маленькая рыбка только смеялась над крабом, а тот злился все больше, но поделать ничего не мог. Наконец, окончательно рассерженный краб отпустил рыбку, а сам убрался восвояси — исчез в морских водах и больше никогда на рыбкином пути не появлялся. Рыбка же, когда отсмеялась, стала плавать и играть, как и всегда, стала радоваться жизни. Да, тогда рыбка еще умела радоваться жизни, даже находясь на самой глубине моря.

И тут увидела маленькая рыбка водяного паука. И рыбка испугалась. Ни лапы, ни панцирь, ни язык не смогли напугать маленькую рыбку. Напугали маленькую рыбку глаза водяного паука. Что же это были за глаза! Нет, они не были уродливы, не были отвратительны или кошмарны. Они — о, парадокс! — были красивы, очень красивы. Они манили к себе. И маленькая рыбка вдруг почувствовала, что устоять перед этими глазами не может, что готова идти за ними и за их обладателем хоть на край моря. И как только водяной паук косматой лапой своей поманил несчастную рыбку за собой, то та безропотно пошла туда, куда ее позвали. И уже те самые косматые лапы паука приблизились, уже дыхание его ощутила сквозь воду на себе рыбка… Еще секунда и все бы для рыбки было бы кончено. Но тут какая-то гигантская сила резко оттолкнула паука в сторону, а рыбку подхватила. Кто это? Никогда прежде рыбка не видела Морского Царя, однако отчего-то сразу поняла, что это был именно он. Да и кто мог быть там, кроме Морского Царя, на дне морском? Уж точно был это не краб и, конечно, не водяной паук, оттолкнувший своего собрата. Вы видели когда-нибудь Морского Царя? Если видели, то сами без труда можете его описать, а если нет, то описывать то, как выглядит Морской Царь, нет никакого смысла: все равно описание будет чрезвычайно далеко от оригинала. Силою своей Морской Царь отбросил водяного паука так далеко, что и его больше рыбка не могла видеть. А после этого подхватил маленькую рыбку и устремился вместе с ней вверх — туда, где есть не только вода, но есть еще и воздух, есть небо, есть облака и даже тучи. Обо всем этом рыбка пока еще ничего не знала — она никогда прежде не плавала на поверхности воды, ведь была она очень маленькая, а наверху столько опасностей! И вот увидела маленькая рыбка впервые в жизни и Морского Царя, и небо, и облака, и даже тучу увидела. И увидела птицу. Как же прекрасна была эта белая птица! И тогда маленькой рыбке больше всего на свете захотелось стать птицей: захотелось покинуть море и взлететь над этим волнами, увидеть близко облака, тучи, небеса — что может быть прелестнее!

И стала тогда маленькая рыбка просить у Морского Царя, который сначала спас ее от коварного водяного паука, а затем доставил ее сюда, исполнить ее желание — сделать ее птицей, ведь Морской Царь всемогущ, а значит, может все. Ну что ему стоит взять да и превратить маленькую рыбку в птицу! Это же так просто и легко, что проще и легче не бывает даже. Ну, пожалуйста… Призадумался Морской Царь, посмотрел вглубь волн, затем посмотрел в небеса, которые отсюда, с поверхности воды, были так близки, так доступны. А потом сказал:

— Что ж, рыбка, пусть будет по-твоему. Хочешь быть птицей — будь ей. Но только с одним условием.

Рыбка, хоть и была маленькой, но очень не любила, когда ей ставились какие-либо условия, не любила даже тогда, когда эти условия ставил ей сам Морской Царь. Впрочем, не сказать, чтобы у маленькой рыбки был выбор. Точнее сказать, выбор был, только вот выбор несколько странный: или ты принимаешь то самое одно условие, о котором говорит Морской Царь, и тогда становишься тем, кем мечтаешь стать; или не принимаешь этого условия и остаешься все той же маленькой рыбкой. Как быть? Маленькая рыбка еще не успела додумать мысль об этом выборе до конца, как начала сама говорить Морскому Царю:

— Я на все готова, Морской Царь, только бы стать птицей! Я так хочу летать над морскими волнами, хочу, чтобы облака, тучи и небеса были близко! Это моя мечта!

— Что же, маленькая рыбка, коли мечтаешь стать птицей — станешь ей. Но только имей в виду: сколько ни проси меня ты потом, чтобы вновь я тебя превратил в рыбу, никогда я этого не сделаю. Что сделано, то сделано.

— Ура! Я согласна! Конечно, согласна! Я никогда не попрошу! Ничего не попрошу, о добрейший Морской Царь! Сделай же меня скорее птицей!..

И пока говорила это маленькая рыбка, Морской Царь делал свое дело — произносил слова волшебные, превращавшие рыбу в птицу. И стала маленькая рыбка птицей. Крыльями взмахнула и полетела. Ура — полетела! Сама! Только вот птичкой она тоже стала маленькой, очень маленькой, птичкой-невеличкой. Однако разве может это хоть как-то омрачить непередаваемое чувство полета? Море внизу, небо с облаками и тучами рядом! И пусть так длится вечно…

Спал Морской Царь, качаясь на волнах и подставляя мокрые бока теплому солнышку. И вдруг что-то легкое коснулось груди Морского Царя. Морской Царь приоткрыл один глаз и увидел, что на грудь ему села очень маленькая птичка, птичка-невеличка. Грязная, потрепанная, усталая. Только с очень большим трудом узнал Морской Царь свое творение — маленькую рыбку, ставшую маленькой птичкой. Что же случилось?

— Хочу снова стать рыбкой, маленькой рыбкой! — сказала так маленькая птичка и горько заплакала.

Да, потрепала жизнь беднягу птичку. Морской Царь был добрым царем, пожалел он маленькую птичку. Но не зря говорится: давши слово — держись, а не давши — крепись. Морской Царь был хозяином своему слову и от слова своего никогда бы не отступил. Не бывать никогда маленькой рыбке, ставшей маленькой птичкой, снова маленькой рыбкой! Не бывать! Однако… Морской Царь знал, что такое компромисс. И знал, когда можно прибегать к компромиссу, а когда делать этого не следует. Сейчас — Морской Царь знал это — компромисс возможен.

— Хорошо, — сказал Морской Царь, — ты будешь маленькой рыбкой, но останешься при этом и маленькой птичкой. Да будет так навсегда!

И с той поры стала маленькая рыбка-птичка маленькой летучей рыбкой. И с тех пор на судьбу свою не жалуется. И ничего не боится.

Сказка среды. В поисках счастья

Один юноша, сколько помнил себя, жил в деревне. Жил с родителями своими, с младшим братом и двумя младшими сестрами. Грамоте был обучен и счету. А что еще может быть молодому человеку надо для жизни? Отцу помогал в поле и на лугу, матери — дома помогал, по хозяйству. Нянчился с младшими, пока те были совсем еще несмышленышами, а как подросли, то стал с ними играть во всякие их любимые игры. Так проходили дни, недели, месяцы… Был ли юноша счастлив в жизни такой? Может быть, был, а может быть, и не был. Тут никто ответа настоящего не даст, потому что кто, кроме нас самих, может утверждать, счастливы ли мы? Уверен, что никто. Да и вообще — что такое счастье? Я часто думаю над этим вопросом, нередко спрашиваю у других людей, как те понимают, что такое счастье, читаю книги, отыскивая ответ… И всегда наталкиваюсь на очень разные вещи. Вот спросил я как-то у одного человека, который оказался в нашей местности по торговым делам, спросил: что такое счастье? И не задумался тот человек ни на миг, ответил мне: «Счастье — это богатство». Я не стал дальше того человека спрашивать, потому что знал по опыту своему, что если уж кто в чем убежден, то убедить в обратном не представляется возможным. Особенно не переубедить того человека, который считает, что счастье человеческое в богатстве. Более того, такого человека даже ведь можно понять. Ну как, скажите на милость, быть счастливым, не имея средств к существованию? Впрочем, среди бедных тоже встречались мне люди счастливые. Но, по правде сказать, не очень часто. Только мне кажется все-таки, что богатство само по себе еще не может в полной мере считаться счастьем. Богатство, как я думаю, может быть только способом достижения счастья. А счастье все-таки в чем-то другом. Но в чем? И шел я дальше по жизни, и спрашивал у встречных, что такое счастье, и узнавал что-то, а что-то забывал. Так уж устроена жизнь, что в ней мы что-то узнаем, но непременно что-то забываем. Многие ответы из тех, что доводилось мне слышать от встреченных мною людей, я забывал, но некоторые помню. Помню, например, как на мой вопрос о том, что такое счастье, ответила одна маленькая и древняя старушка:

— Счастье, сынок, это пока ты молодой. А как состаришься, так тут уж никакого счастья не видать.

Да, пока молодой. И я тоже думаю, почти что так же, как эта древняя старушка. Только вот стал я так думать, когда сам состарился, пока же был молодым, то думал по-другому. А что я думал тогда? Сейчас уже и не вспомнить. Слышу и иные ответы на свой вопрос, про иное читаю в книгах. Вот, в одной книге прочел, что счастье — рыба в неводе: тянешь невод — вроде бы тяжело, а вытащишь — ничего и нету. В другой книге прочитал про птицу счастья. Нашли ее детишки, в дом принесли, посадили в клетку, а птица почти что сразу же улетела. Обе эти мысли — про рыбу в неводе и про птицу — показались мне очень близки друг другу и близки мне. Ведь вправду получается, что счастье — это часто то, к чему ты стремишься, а когда только достигаешь этого, то уже нужно что-то другое, какая-то иная цель, достойная называться счастьем. Странникам это хорошо знакомо, путешественникам нашим. Вот идут они куда-то, даже зная, куда. Видят цель, мечтают о том, чтобы цели этой достичь. И вот приходят к ней, достигают ее. И тут оказывается, что достижение цели не сделало странника счастливым. Что же делать? Идти дальше. Идти в поисках невода, полного рыбы, в поисках той самой птицы счастья. Так и идут по миру те самые странники — странные, очень странные люди. Ищут счастья, но найти никак не могут. Да что там говорить, если я сам из таких вот людей, бредущих куда-то вечно в этой мировой бесконечности. Ну да речь сейчас и не обо мне вовсе. Ведь бреду по миру я не в поисках собственного счастья, а в поисках ответа на вопрос. Ищу его и не нахожу.

Раз довелось мне встретить художника. Художника не богатого и не знаменитого, самого простого художника, которого только и можно себе представить и каковых великое множество ходит по нашим дорогам. Мы вместе зашли в придорожный кабачок, съели яичницу с сыром, выпили по чашке черного чая, а потом, когда наш завтрак был завершен, я спросил у своего собеседника, что такое счастье. Ни секунды не задумываясь, художник ответил мне:

— Счастье мое — это мое творчество. Когда еще только задумываю я, какую картину буду писать, — я счастлив, когда готовлю холст — я счастлив, когда смешиваю краски — я счастлив, когда наношу первые штрихи — я счастлив, когда погружаюсь в работу — я счастлив, когда довожу картину до ума последними штрихами — я счастлив… Но более всего счастлив я, когда полотно закончено. Я смотрю на свое творение, и нет на всем свете в такую минуту человека, который мог бы сказать о себе, что он счастливее, чем я.

Замолчал художник, даже чуть прикрыл глаза от наслаждения. Но потом будто переменился весь, напрягся, сжался, даже пот на лбу его выступил. И продолжил мой собеседник речь свою:

— Но нет на свете и человека несчастнее меня в тот час, когда предстоит мне навсегда, на веки вечные расстаться с моим творением. Находится покупатель, и я продаю то, что смогло доставить мне столько радости, столько счастья. И ничего с этим не поделаешь. Такова жизнь. За счастье творчества следует платить по счетам. За любое счастье следует платить по счетам.

Помнится, тогда от этого разговора с художником стало мне грустно, очень грустно. И лишь спустя какое-то время, уже когда художник пошел своею дорогой, а я пошел своей, понял я, сколь велико то счастье, что творец испытывает, пока его творение в его власти. И ради этого счастья можно заплатить и расставанием. Так я тогда подумал.

Другой раз случилось мне беседовать с одним господином. И когда спросил я его, что для него счастье (с какого-то момента понял я, что важно узнавать не о счастье вообще, а о том, что понимает под своимсчастьем каждый человек), то этот господин мне ответил одним словом — любовь. И опять же, не мог не согласиться я с тем, что любовь — великое счастье, равных которому нет в мире и никогда не будет. И по-прежнему я много читал. Очень любил я тогда стихи. И из этих стихов узнал я еще о двух словах, которые выражают понятие счастья. Первое слово — это покой, а второе — воля. Долго потом думал я над тем, насколько соотносятся покой и воля со счастьем. И только спустя много лет после того, как прочитал эти строки великого поэта, понял я, что прав, ох, прав был наш гений. Ведь и правда, не так много порою надо для счастья — надо быть свободным и надо быть спокойным. А что еще нужно в жизни и что еще требовать от жизни? Впрочем, если уж быть точным, то поэт сказал так: «На свете счастья нет, но есть покой и воля». То есть ни покой, ни воля счастьем не являются. Так что же тогда счастье? Узнал я из одной легенды древней, что было одному человеку предложено на выбор несколько даров: богатство, здоровье, сила, красота… Выбрал тот человек мудрость. И тем самым сделал себя до конца дней своих самым счастливым человеком в мире. И согласился бы я с этой легендой, но что-то мешало мне сделать так в странствиях моих.

И вот случилось так, что на пути своем встретил я того самого юношу, с рассказа о котором начал нынче. Юношу этого знал я раньше, а тут при встрече даже не узнал. Оказалось, что юноша этот ушел из дома, оставил родителей своих, братьев и сестер своих и пошел, как и я некогда, странствовать. Каково же было мое удивление, когда узнал я от этого юноши, что отправился он по миру, желая узнать, что такое счастье. И вот уже больше года, как пребывает он в странствии. Стал я юношу того уговаривать, чтобы вернулся он домой, чтоб бросил пути-дороги свои и больше не искал то, чего найти нельзя. Юноша слушал меня внимательно, кивал головой, но, похоже, совсем не собирался возвращаться, не хотел бросать стези, избранной им, стези поисков счастья. И не бросил, нет. Но по прошествии еще одного года судьба занесла меня в ту деревню, где прежде жил тот самый юноша. Увидел я дом родителей его, услыхал из-за забора голоса — голоса детские и взрослые. Казалось, говорившим было хорошо. И хотел я тогда зайти к семейству того юноши, хотел узнать, есть ли вести от него. Но что-то меня удержало. Что? Я так и не понял. И пошел я восвояси, пошел своей дорогой, оставляя за спиной деревню, в которую — я знал это — больше уже никогда не приду. Но знал я и еще одну вещь. И причины этого знания я понять не мог, хотя к тому времени научился в странствии своем понимать многое. Однако тут знал твердо — знал, что юноша тот уже вернулся домой, найдя свое счастье. И если я даже и не понимал, откуда я знаю это, то все же твердо верил в то, что юноша смог сделать то, чего не смог сделать я — смог найти счастье и вместе с ним вернуться в свой дом. Почему же я не смог сделать этого, а он смог? Этого я не знал и не знаю, а потому продолжаю идти по все тому же пути своему, продолжаю искать счастье.

Сказка четверга. Стихий величье

Мудрец жил на самой высокой горе. И был он велик в мудрости своей. И знал все обо всем, потому что был мудр. Но и потому, что жил на самой вершине самой высокой горы. Оттуда мудрецу было видно все. Видел он, как в океане двигались рыбы, как шли по пустыне караваны верблюдов, как по лесу звери спешили к реке, как в небесах птицы парили, а над ними облака, а еще выше планеты, светила небесные. И все в мире движется, подчиняясь единому закону. И все это видел мудрец. И знал обо всем этом. Но больше всего мудрец гордился тем, что некогда смог постичь он стихий величье. Некогда было время, когда мудрец, будучи уже мудрецом, жившим уже на горе, на самой высокой горе, все же еще не знал, не постиг еще величья стихий. Но долго наблюдая за жизнью мира, все же и величье стихий мудрец постиг. Постиг величье огня, величье воздуха, величье земли, величье воды. Только вот величья этого причину понять не мог никак. И все же как-то ранним утром пробудился мудрец ото сна с яркой мыслью о том, что он понял очень важное что-то, понял тогда, что великое здесь кроется в малом. И огонь велик, и вода, и земля, и воздух. Но причины этого величья в чем-то очень маленьком и очень, на первый взгляд, незначительном. Но как часто первый взгляд требует взглядов второго, третьего, четвертого… Как часто! И стал тогда мудрец внимательнее всматриваться в огонь и в воздух, в воду и в землю стал внимательнее всматриваться. И увидел мудрец тогда, что у каждой стихии есть живое сердце — тот зверь, который держит на себе эту стихию. И не зверь даже, а зверек, зверюшка малая и никчемная — никчемная на все тот же первый и ошибочный (потому что первый) взгляд. Однако именно в этих малых зверьках укрылись души стихий и разумы стихий и величье их. Понял тогда мудрец, что надобно ему нынче же спуститься с горы, пойти ближе к стихиям и только тогда познать души этих стихий. И мудрец, с вечера собравшись, утром отправился в путь. Стал спускаться с горы и уже вечером следующего дня стоял на берегу озера. Где искать душу воды? Мудрец недолго думал над этим, потому что знал очень многое. И знал он, что душа воды живет всюду, где есть вода. Душу воды можно найти и в пруду, и в реке, и в ручье, и в море, и в океане… Так почему же тогда мудрец решил искать душу воды именно в озере? Все потому, что он был очень мудр, очень. А раз был мудр, то не стремился искать что-то далеко, что можно найти близко. Так для себя мудрец это выразил, а если просто совсем сказать, то и река, и ручей, и пруд, и море, и океан располагались от высокой горы дальше, чем то самое озеро, к которому в поисках души воды пришел мудрец. Зашел в воду по колено и стал всматриваться в прозрачную синеву. Зоркий глаз мудреца видел все. Но не видел пока что главного — не видел того, что можно назвать душой воды. Как же узнает душу воды мудрец? Как отличит ее от всего того, что существует в воде, но душою воды не является? Для того и был мудрец мудрецом, чтобы сразу узнать душу воды, а как он это сможет сделать, того нам знать не дано, ведь мы с вами совсем не мудрецы… И вот тот миг настал! Увидал мудрец в толщах озерных волн ее — ту самую душу. Была это маленькая рыбка, настолько маленькая, что ни вы, ни тем более я точно бы ее не смогли увидеть. Но мудрец потому и был мудрец, потому что мог видеть то, чего другие не видят. Под серебристой чешуей рыбки разглядел он: рыбка-то не простая и даже не золотая; рыбка — душа воды. С радостью воспринял зрением своим мудрец эту рыбку, запечатлел в памяти, познал, как она устроена и чем живет. Теперь — мудрец твердо знал это — ничего ему не стоит при желании самому воссоздать такую же точно рыбку, такую же душу воды.

И отправился мудрец дальше. Впрочем, далеко ходить ему не надо было — ему нужна была рыхлая и плодородная земля; та самая земля, что обладает своей душой. Мудрец был мудр и поэтому взял с собой лопату. Вот и та самая рыхлая и плодородная земля, которую так искал мудрец. Теперь только понять предстоит, где копать. Но мудрец ведь был мудрецом — быстро нашел он то самое место. И стал копать. Если быть справедливым, то стоит сказать, что долго копать ему не пришлось. Раза три копнул — и вот она: душа земли. Кто же это? Трудно представить себе что-то в земле более ничтожное, более незначительное, более незаметное, чем маленький червячок, которого и раскопал мудрец. И мы бы с вами никогда бы в жизни не увидели в этом несчастном маленьком существе того, что гордо зовется душой земли. Однако мудрец видел это, ибо был тем самым мудрецом, а не кем-то из нас — не мною и не вами. Положил мудрец червячка ничтожного, незначительного и незаметного себе на ладонь и стал внимательно в этого червячка всматриваться. Если в это существо, извивающееся на ладони мудреца, стали бы всматриваться вы, если бы я стал всматриваться в него, то уж точно ровным счетом ничего бы не увидели, кроме тщедушного червячка, выпачканного в земле. Но мудрец ведь был мудрым, а раз так, то видел то, чего не видим мы с вами. Видел мудрец в этом извивающемся существе всю душу стихии земли, понимал эту стихию, любил ее. И самое главное, теперь мудрец мог без труда при желании восстановить душу земли, даже не глядя более на этого червячка. И отпустил мудрец червячка, а сам отошел чуть в сторону — как раз туда, где плодородную почву сменяют голые камни. Там остановился мудрец, чтобы развести костер.

Да, вы уже поняли, что теперь мудрецу предстояло найти душу огня, а чтобы найти душу огня нужен, как нетрудно догадаться, сам огонь. Мудрец заранее знал это, поэтому захватил с собой и огниво, и вязанку дров. Мы бы с вами наверняка поленились тащить за собой в такую даль не то что вязанку дров, а даже и огниво, однако мы с вами — отнюдь не мудрецы, да и не стремимся мы с вами к тому, чтобы постичь чью-то там душу, тем более душу огня. Мудрец же не только знал много, но и знал то, ради чего он так много знает. Где же в огне его душа? Мудрец пока еще не знал этого, но он знал твердо, что очень скоро он это узнает, потому что, в отличие от нас с вами, мудрец был мудр. И он увидел эту душу! И не только увидел, но сразу же понял: это именно она — душа огня! Стоило только огню разгореться, как среди его языков — оранжевых, алых, пурпурных — мелькнуло что-то. Мы бы с вами и не заметили того, что что-то там мелькнуло в пламени. А мудрец заметил. И вы даже уже знаете, почему. Конечно, потому что мудрец был мудр. И не было никого в мире в те поры, о которых речь, кто был бы мудрее того самого мудреца. И не было прозорливее и наблюдательнее его во всем свете. И увидел мудрец, как мелькнула среди огня маленькая ящерка. Как же не горит она? Что делает она среди пламени? Разве не хочется ей выскочить прочь из костра? Мы с вами думаем, что в огне ящерке плохо, что она там сгорит непременно. Думаем мы так потому, что не знаем главного — не знаем мы того, что ящерки в огне не горят, потому что огонь — их стихия. Нет, конечно, не все ящерки среди пламени чувствуют себя как дома, и даже не как дома, а просто дома. Но есть такие, которым костер — дом родной. И эта ящерка, что сейчас перед глазами мудреца мелькала в огне, как раз не только огня не боялась, но и радовалась огню, наслаждалась им. И не только… Эта маленькая ящерка была той самой душой огня, что искал мудрец. Долго смотрел мудрец на пламя, смотрел и думал, смотрел и запоминал. И запомнил. И когда костер погас и ящерка — душа огня — исчезла вместе со своей стихией, уже тогда знал мудрец, как ему воссоздать душу огня самому. А ведь ради этого все и затевал мудрец.

Теперь же дело было совсем за малым — найти душу воздуха. Чего легче, ведь воздух повсюду. Но это нам с вами кажется, что нет ничего проще, чем отыскать в воздухе вокруг нас эту самую душу, мудрец же знал, что найти душу воздуха можно только в очень определенном, в строго заданном месте. И чем выше расположено это место, тем больше шансов отыскать там душу воздуха. А вы помните еще, где жил мудрец? Конечно, помните: жил он на самой высокой горе, то есть на такой горе, выше которой нет в мире и не было никогда, и никогда не будет. Тут уже и мы с вами поняли, хоть и не являемся мудрецами: в поисках души воздуха мудрецу надо было вернуться домой, подняться вновь на свою гору. Так и сделал мудрец. И уже на следующий день у себя на горе мудрец смог увидеть душу воздуха. Мы бы с вами никогда в жизни не увидели тут души, но мы не мудрецы. Мудрец же узрел среди облаков совсем маленькую птичку, птичку-невеличку. У птички этой не было даже имени, настолько была она мала, настолько ничтожна. Однако именно эта птичка-невеличка и была той самой душой воздуха. И смотрел мудрец на нее, постигал ее, узнавая и запоминая, понимая, что к чему и — самое главное — для чего. Постигнув до предела душу воздуха, мудрец постиг стихий величье, всех четырех стихий. Но зачем было это нужно? Для чего? Мы с вами не знаем, мудрец же знал. Знал он о том, что его великий путь, путь мудреца, направлен на то, чтобы хаос сделать космосом. Да, мир наш очень уж беспорядочен. И миссия мудреца — навести в мире в порядок. Как это сделать? Мы не знаем, мудрец — знал. Ведь он был мудрым. Хотел мудрец на пути своем сделать так, чтобы все стихии слились в единый мир — мир космический. Ради этого и искал мудрец души стихий, и запоминал их, и много думал. И теперь час настал.

Не прошло и месяца, как мысли, собранные мудрецом, нашли себя в едином существе, созданном им ради благой цели — ради превращения хаоса в космос, беспорядка нашего мира — в общемировой порядок. Стоял мудрец на вершине самой высокой горы, на которой он и жил, а возле него стоял дракон. Был он крылат как птица, чешуя и плавники выдавали в нем природу рыбы, подвижен был как ящерица, живуч подобно червю. Был рожден дракон, чтобы и плавать, и летать, и ползать, и бегать. Был он силен и могуч, проворен и красив. И мир наш, глядя на этого дракона, созданного мыслью и знаниями человека, вдруг захотел стать миром порядка, захотел из хаоса превратиться в космос. Но, по всей видимости, желания мира и желания человека — даже самого мудрого — было тут недостаточно. Было что-то еще, что находилось вне мира и вне человека. И это что-то оказалось сильнее всего вокруг. Сильнее мудреца, сильнее творения его. Мудрец, будучи очень мудрым, очень быстро все понял — понял, что четыре стихии никогда ни ему, ни кому бы то ни было не подружить. Каждая стихия в своем величии будет всегда одна, будет одинока, душа каждой стихии останется сама в себе и для себя. И так и будет, потому что так было всегда. И мудрец знал это. Знал даже тогда, когда искал души стихий и постигал их, когда творил дракона из всех четырех душ стихий. Так зачем же, зная заранее о том, что ничего не получится, мудрец потратил столько времени и сил на сотворение дракона? Да, мудрец знал. Но чтобы быть мудрецом, мало только знать. Надо еще верить. Верить даже в то, что точно никогда не сбудется. Надо надеяться. Надеяться даже на то, чему не бывать никогда. Потому мудрец и был мудр, что не только знал, а и верил, и надеялся. И пусть нынче хаос не стал космосом, пусть беспорядок не обернулся порядком, пусть величие каждой стихии осталось только самим собой, пусть нынче так. В будущем, вполне вероятно, стихии подружатся, воцарится порядок, космос станет принципом существования мира. Надо только верить в это, надо на это надеяться. И когда-нибудь, возможно, все будет хорошо и в нашем мире. И восторжествует гармония величия всех стихий, основанная на мудрости человеческой.

Сказка пятницы. Четыре света стороны

Мир наш светел и велик. Мир прекрасен. Мир красив и добр. Куда ни пойти в нашем мире, а всюду найдешь красоту великую, всюду увидишь что-то такое, что непременно порадует глаз и запомнится надолго, а то и на всю жизнь. И всегда, сколько ни брожу я по миру, всегда нахожу что-то такое, отчего радуюсь так, как способен радоваться только ребенок. Да я и есть ребенок, потому что каждый странник несет в себе частичку детства. Иду я на Запад, на Север, на Восток, на Юг, и всюду нахожу что-то важное, что-то интересное, что-то доброе, красивое и светлое.

Вот иду я на Запад из города. Сначала, сразу за городской заставой, всё сады и сады. Как же приятно сквозь это царство деревьев проходить. А на дворе май, светит ласковое весеннее солнышко, листочки трепещут нежно на хрупких веточках. Как же прелестен утренний сад в мае. Трава еще юна, покрыта она капельками росы. И больше всего люблю я майским утром, идя на Запад, разуться и предаться наслаждению слияния с росистым садом. И нет ничего для меня более радостного, чем, проснувшись поутру рано-рано, пройти к Западной городской заставе, выйти из города и очутиться в саду, майском саду. С трепетом каждый год жду я наступления третьего месяца весны, наступления мая, жду, чтобы пойти в сад, в один из многочисленных садов, что лежат по пути на Запад. Есть там сад вишневый, есть сад, засаженный сплошь сливами, есть и сад яблочный. Но я больше всего люблю из всех садов за Западной заставой сад рябиновый. Нигде больше нет такого рябинового сада. Вы видели, как цветет рябина в мае? Ради этого цветения я и иду каждый год в рябиновый сад, предаваясь радости приобщения к прекрасным этим цветкам, что так скоро станут сначала зелененькими, а потом оранжевыми и даже алыми ягодками. И такая роса в том рябиновом саду, какой больше нигде и никогда не найдете. Ах, как там прекрасно! И как хорошо жить! Но утро потихоньку сдает свои позиции, уступая место белому дню. А раз так, то и мне надо двигаться дальше, дальше на Запад. Дорога пролегает через поля и приводит меня к большой и медленной реке. Река эта и есть конечная цель моего путешествия на Запад. Я сажусь на берегу и долго, бесконечно смотрю на то, как река неспешно несет свои воды. И сижу так до того, часа, когда солнце приблизится к горизонту, станет прелестно оранжевым и в конце концов горизонтом этим будет проглочено. Нет лучшего времени для меня, чем время заката — заката над медленной рекой, что плавно несет воды свои к Западу от города. Солнце заходит, я возвращаюсь в город.

Однако не только к Западу хожу я из города. Едва ли не больше люблю я идти в сторону Востока. Если сразу за западной городской заставой меня ждут сады — яблочный, вишневый, сливовый, рябиновый — и большая медленная река, за течением которой я так люблю наблюдать майским ясным вечером, в час заката, то за заставой восточной ждет меня желтая кирпичная дорога, в конце которой непременно будет место, очень мною любимое — это березовая роща, а в ней — озеро. Озеро небольшое, но идеально круглой формы. Где только я ни бродил, но никогда прежде не видел такого правильного круга, заполненного такой чистой, такой прозрачной, такой светлой водой. К Востоку обыкновенно хожу я в июле, то есть в ту пору, когда в наших краях воцаряется жара, когда на лугах, что расположились и справа, и слева от желтой кирпичной дороги, сплошь идет покос, а запах повсюду такой, что хочется его запомнить, сохранить и холодными зимними вечерами вспоминать, как нечто радостное и светлое. Как прекрасно идти, вдыхая аромат только какой-нибудь час назад скошенного луга и зная при этом, что впереди ждет тебя самое лучшее в мире озеро, расположенное на Восток от города. Между тем, даже в очень жаркий июльский день вода в круглом озере сохраняет морозный холод благодаря ключам. Ключи здесь повсюду — и на подходе к озеру, и в самом озере. Но разве холодная вода способна остановить человека, пожелавшего в жаркий день предаться наслаждению в озерных струях? Конечно же, нет! И вот я сбрасываю с себя одежды и медленно начинаю входить в воду. Знаю, что многие предпочитают в холодную воду входить быстро, стремительно: миг — и ты уже поглощен волнами чистейшего этого озера. Признаться, нигде прежде не доводилось мне видеть такой чистой воды, для себя я даже назвал эту воду чистейшей прелести чистейшим образцом. Нет, не могу себе позволить вбегать в эту морозную радость быстро, мне нужно неспешное соприкосновение с водой, с этими струями, с этими ключами. Ноги так и чувствуют, как мягкий песок прикасается к ним, как обволакивает их родниковый холод. И в эти минуты нет счастливее меня человека на всем свете, нет никого, кто испытывает столь же великое счастье, которое испытываю я, находясь в березовой роще, что расположилась к Востоку от города. Захожу все глубже и глубже, все больше погружаюсь в эту ключевую водицу. Все тело мое уже пронизывают короткие стрелки родникового мороза. Как же хорошо! И вот уже я плыву. И я счастлив! Плыть легко, вода не сопротивляется мне, держит меня и ведет к другому берегу. Озеро это очень маленькое, переплыть его ничего не стоит. И я выхожу из воды на противоположном берегу, немного обсыхаю, пока июльское солнце еще в зените. А затем снова плыву — плыву обратно, чтобы вновь выйти на желтую кирпичную дорогу и по ней уже вернуться в город со стороны Восточной его заставы.

Когда же наступает сентябрь, то больше всего люблю я прогуливаться на Юг от города. Ведь именно там располагаются прекрасные холмы и столь же прекрасные овраги. Холмы покрыты небольшими деревьями — молодыми, но уже очень сильными дубами и кленами. Я иду по городу в сторону Южной заставы, а до нее от моего дома идти дальше, чем до какой бы то ни было другой заставы. Но когда в наши края приходит золотая осень, то нет для меня большего счастья, чем вот так вот просто идти по городу, а потом и за городом — по узкой тропке, по бокам которой растут невысокие кусты шиповника. Они, несмотря на осень, еще зеленые, но плоды шиповника на кустах уже алеют так, как могут алеть только осенью. Да, лето в наших краях коротко, а осень золотая проходит так стремительно, что просто не успеваешь оглянуться. С годами понял я, что золотая осень проходит так быстро, потому что я слишком долго признаю ее приход, пока же признаю, она и кончается. И ничего тут не поделаешь, ничего. Так думал я, но затем решил для себя, что именно в эту короткую пору осени золотой буду отныне дорожить не только каждым днем, но и каждым часом, каждым мигом этой благословенной поры. Поэтому уже несколько лет, как только наступает золотая осень, в первый же день ее я выхожу из дома и иду на Юг, прохожу заставу, прохожу тропинку с шиповником и, наконец, поднимаюсь на самый высокий из тех холмов, что расположились к Югу от города. Какой же прекрасный вид открывается отсюда! Как все великолепно! Как хорошо жить! Леса, что раскинулись вокруг моих холмов, как и завещано было поэтом, оделись в багрец и золото. А что может быть прелестнее осеннего сочетания солнечного с алым? Глаз радуется, радуюсь я. И какой же чистейший тут воздух! Как же легко тут дышится! А какое небо в эту пору! Совершенно бесконечное в своей прозрачности. На небе ни облачка. Хотя нет — вот одно совсем маленькое куда-то медленно плывет. Обычно облака похожи на что-нибудь, это же совсем ни на что не похоже, а похоже только на облако. Но в этом его прелесть и его красота. На это облако могу смотреть бесконечно, однако мне еще надо перед возвращением в город сделать здесь одну вещь. Я побывал на самом верху, побывал на вершине холма, самого высокого здесь. Теперь сверху мне нужно спуститься вниз, побывать на самом дне самого глубокого оврага. Просто так местность эта, что расположилась к Югу от города, устроена: холмы тут перемежаются оврагами. И совсем не трудно спуститься по крутому спуску с холма, чтобы попасть в овраг, непременно в самый глубокий. Здесь ранней осенью тихо и очень сухо, ведь дождей не было очень давно уже. Когда же будут дожди, то овраг очень быстро заполнит вода и тогда уже там особо не погуляешь. Но пока, золотой осенью так прелестно гулять по оврагу, смахивая с лица налипшую ажурную паутинку, так хорошо. И так тихо. Но что это? Что за звуки доносятся сверху, с самого неба? Я с замиранием сердца останавливаюсь посреди оврага и смотрю вверх. Это же клин журавлей летит еще дальше от города — летит к Югу. Их курлыканье такое печальное, так грустно сразу делается на душе, но грусть эта светлая, прекрасная, добрая. Доводилось ли вам видеть со дна глубокого оврага клин журавлей? Если нет, то могу сказать, что вы очень многое потеряли. А потому золотой осенью старайтесь хотя бы иногда спускаться в овраг и оттуда смотреть на небеса — вдруг пролетит журавлиный клин.

Вы уже поняли, что раз уж весной я хожу к Западу от города, раз летом — к Востоку, а осенью — к Югу, то по зиме я хожу на Север. Что же, самая пора идти на Север именно зимою. И в городе холодно, а за городом с северной стороны еще холоднее. Но мне холод не страшен. По заснеженным городским улицам иду я к Северной заставе, прохожу ее, некоторое время иду по белой дороге, которая летом такая же желтая кирпичная, как и дорога на Восток от города, но когда все вокруг засыпано снегом, то под ним не видно желтого кирпича. А вскоре дорога уходит резко вправо, мне же надо идти только прямо, прямо на Север. И я иду, только иду уже на лыжах — ведь главное, когда идешь на Север, не забывать с собой лыжи. Я никогда не забываю и потому, вероятно, всегда дохожу до своей цели. Цель же моя в зимнем путешествии — это лес. Знаю я лес этот и летом, когда все в нем зелено, знаю его и по осени, то есть в ту пору, когда лес одевается в красные и в желтые одежды, и весной лес хорошо знаю, ведь там только зарождается жизнь новая, жизнь прекрасная, жизнь добрая. Однако только зимой этот лес на Севере от города по-настоящему прекрасен. Те деревья, что летом и осенью утопали в листьях, теперь стоят голыми, местами делая лес прозрачным настолько, что можно увидеть далеко за лесом горизонт с низко посаженным над ним зимним солнцем. Но зато как заметны, как ярки в зимнее это время деревья хвойные — ели и сосны. В зеленой массе лета эти красавицы теряются, но как только приходит зима, сразу же в полную силу заявляют они о себе. И стоят среди снегов подлинными хозяевами леса. Весь короткий зимний день, до самой темноты брожу я по лесу, читаю следы зверюшек, прислушиваюсь к редким по зиме птичкам. И мне хорошо, мне радостно. Я счастлив!

Когда же спрашивают меня мои товарищи, в какую сторону — в Южную, в Северную, в Западную или в Восточную — больше всего люблю я гулять, то этот вопрос обычно не вводит меня в смущение, отвечаю я на него легко. Да вы ведь и сами поняли уже — я люблю гулять всюду, люблю гулять на все четыре стороны. Мне хорошо везде, потому что я люблю жизнь.

Сказка субботы. Сватовство

Жил себе на свете юноша, или, как еще называют представителей этого благословенного возраста и мужского пола, молодой человек. Причем само это обозначение — молодой — оно обозначало не столько возраст, сколько то, что был этот человек, этот юноша просто-напросто еще не женат. Именно — еще. Потому что в очень скором будущем этот молодой человек мечтал, оставшись молодым по возрасту, перестать быть таковым по своему семейному положению, а проще говоря, мечтал жениться. И не просто так мечтал, а мечтал взять в жены ту девушку, которую, полюбив однажды с первого взгляда, вот уже больше года продолжал всем сердцем любить. И день ото дня любовь юноши к этой девушке делалась все больше и больше, и ничего нельзя было любви этой противопоставить. Да, кто любил, тот, конечно же, без всякого труда поймет, что происходило в душе молодого человека весь этот год с небольшим. Настал час, когда юноша понял, что он должен о своих чувствах поведать той, которой эти чувства посвящены, той, без которой юноша теперь свою жизнь не мыслит, той, ради которой готов юноша на все… Ну, или почти на все. И вот однажды юноша купил букет прекрасных розовых роз общим числом девяносто девять (юноша бы купил и больше, но только в цветочной лавке таких розовых роз, как те, что решил купить юноша, было ровно столько — не больше и не меньше) и с этим прекрасным букетом, благоухающим, будто сад в разгар теплого лета, направился в сторону невысокого дома в три окна и с сиреневыми ставнями. В доме этом от самого рождения проживала та, ради которой… Ну, понятно, кто там проживал, раз юноша именно туда пошел с букетом. Но не только… В том же самом доме жили еще и родители девушки. Маму своей будущей (юноша старался отбросить витавшие возле его головы мысли о неудаче) жены молодой человек знал так давно, что даже и не помнил, откуда он ее знал. Это была очень хорошая и добрая женщина с очень мягким и сердечным характером, всем она желала только счастья, и, вероятно, поэтому была счастлива сама — счастлива в своей семье, счастлива среди подруг, просто так счастлива. Отец же… Нет, только не подумайте, пожалуйста, что отец девушки был каким-то там страшным тираном или деспотом — нет и нет. Был он человеком честным, порядочным, умным. Хорошим был человеком. Однако, как считали многие, очень уж строгим. И по отношению к жене, и по отношению к дочери, и по отношению к другим людям. Но в первую голову — по отношению к самому себе. Так, пожалуй что, и должно быть: если уж решил ты быть строг, то будь строгим сначала к себе, а уж потом будь строгим ко всем прочим, если тебе так этого хочется. Впрочем, строгость отца девушки вовсе не была этаким своего рода самодурством, которым, чего уж скрывать, грешат многие пожилые люди. Отец девушки старался всегда и во всем быть справедливым. И, надо сказать, ему это удавалось. И не случайно во всей округе отец девушки слыл самым честным судьей, решение которого, коли уж принималось, никогда и ни кем не оспаривалось. Обо всем этом знал юноша, когда нес букет из девяноста девяти розовых роз к дому с сиреневыми ставнями.

И вот он перед калиткой. На улице утро, прекрасное летнее утро. Жизнь тоже прекрасна. Да и как же иначе! Но как же страшно сделать это движение — постучать в калитку. Да, дурные мысли от головы своей юноша гнал, но вот мысли эти почему-то уходить не хотели, а делались все больше и больше. Вдруг она не любит? Конечно, не любит. Да и за что его любить? Он и не достоин того, чтобы его любили такие вот прелестные юные особы, как та, что сейчас сидит за сиреневыми ставнями и даже не смотрит на улицу, потому что улица не для таких, как она. Он не создан для нее, а точнее, она для него не создана. И только и остается, что развернуться и пойти домой, а девяносто девять роз просто за углом выбросить. А еще лучше, дойти до моста через реку и со всей силы швырнуть этот дурацкий букет. Пусть течение подхватит его и несет к дальнему морю, куда, как гласят школьные учебники, эта река впадает. Юноша развернулся и уже было собрался уходить, как, сам того не замечая, повернулся к калитке и постучал. И совсем не робко постучал, а даже очень звонко. Бежать? Ничего не выйдет: из-за сиреневой ставни кто-то выглянул. Это она! Сердце ушло в пятки. А ну как отец дома? Вообще, в это время он в поле обычно — трудится, но вдруг как раз именно сегодня он взял да и остался по какой-либо причине дома. Кто же знает… Однако уходить уже поздно — юношу заметили. Калитка отворилась — перед молодым человеком стояла она. Как же она прекрасна! А он? Он ничтожен и совершенно никоим образом не достоин ее. Зачем же он пришел? Ведь надо что-то в таком случае сказать. Но что? Первый раз в жизни юноши было такое. Он не знал, что говорить, не знал, что вообще говорят в таких случаях. Вернее, даже и знал, поскольку читал книжки. Только вот как до дела дошло, так напрочь все забыл. И пытался вспомнить хоть слово, хоть полслова, но единственное, на что юноша оказался способен, это густо-прегусто покраснеть. И только тут, только когда краска залила все лицо его, только тут юноша то ли догадался, то ли как-то само собой так получилось, но протянул к девушке руку — ту самую руку, что держала громадный букет из девяноста девяти прекрасных розовых роз. Юноша ничего не замечал вокруг себя, но если бы замечал, то уж непременно увидел бы, что девушка, стоявшая так от него близко, покраснела еще пуще, чем он сам. Девушка дрожащей рукой взяла букет и робко, тихо так сказала «спасибо». А потом… Потом все-таки произошло то, что должно было произойти: юноша сказал то, что и хотел сказать. Девушка, выслушав юношу, покраснела еще больше, хотя, казалось бы, краснеть дальше было уже просто некуда. Но даже в таком состоянии девушка нашла в себе и силы, и слова, чтобы сказать юноше то, что, оказывается, она тоже уже давно в него, в юношу этого, влюблена, однако сама бы, будучи девушкой скромной, никогда бы в жизни не призналась в этом не только юноше, но даже и самой себе. Юноша, услыхавший это, разом от счастья вознесся на самое что ни на есть седьмое небо. Как же было радостно! И только одна фраза девушки заставила юношу спуститься с небес на землю — фраза о том, что отец сейчас как раз дома и надо бы обо всем этом ему рассказать…

Делать нечего. Юноша, ведомый девушкой, вошел в дом. Родители будущей невесты сидели за столом. Мать улыбалась, а вот отец — отец был серьезен. Даже очень. Жестом отец предложил дочери своей и молодому человеку — в будущем, возможно, зятю — подсесть к столу. Молодые повиновались. Перечить воле отца не пристало. Особенно явно юноша понял это, когда услышал, что он должен сделать. О ужас! Отец девушки приготовил ему испытания. Так положено. Но так трудно… Как же он справится? И почему сразу не убежал он от калитки? Зачем вообще пришел сюда? Для чего? Испытаний все равно не пройти, потому что он не достоин ее. Она прекрасна, а он… Впрочем, хватит уничижаться и посыпать голову пеплом. Ты лучше послушай, что там отец твоей возлюбленной — той самой, от слов которой ты несколько минут тому назад был на самом настоящем седьмом небе, — что там он, отец, говорит про те самые испытания. Их будет три. Ну да, юноша и читал, что их всегда три — юноша читал книги и знал из них, что испытаний, если таковые случаются, всегда бывает три — не больше, но и не меньше. Первое испытание — укротить коня. Второе — выстроить позади дома с сиреневыми ставнями забор. Третье — достать из реки жемчужину. По силам ли тебе это? И юноша было уже собрался встать и уйти, ничего не сказав, но вместо этого улыбнулся и ответил: «По силам». И ведь на самом деле было по силам. Судите сами. С конями юноша был с самого детства, как говорится, на дружеской ноге: любил вообще животных, но коней и лошадей любил особенно. Знал их, понимал, всегда находил подход даже к самым неординарным представителям конского племени. И каким бы ни был тот самый уготованный молодому человеку конь отца его возлюбленной, а общий язык — юноша теперь твердо верил в это — он с ним найдет, непременно найдет. Выстроить забор? Так ведь отец юноши — самый знатный строитель в округе. И вы думаете, что свое мастерство отец не передал сыну? Если вы так думаете, то вы очень ошибаетесь, потому что в наших краях всякий отец всякому сыну передает все свое мастерство. И юноша наш просто равных себе не знал в строительном деле. Забор? Раз плюнуть. И, наконец, жемчужина. Всякий знает, что жемчужину можно найти только в раковине. И не в любой раковине, а лишь в той, что лежит на дне моря. У нас же до ближайшего моря дней примерно тридцать пути. Что же делать? Неужели опустить руки? Никогда! Юноша знал одну тайну, которую некогда поведала ему — еще ребенку — его прабабушка. Оказывается, в нашей реке, если под мостом выплыть на самую стремнину да нырнуть поглубже, можно достать раковину с жемчужиной. Откуда ей тут взяться? Море иногда свои бесценные дары приносит и в наши края, оставляя их как раз под мостом — на самой речной стремнине. Только не надо бояться нырять.

Весь следующий день юноша посвятил прохождению испытаний. Утром он укрощал коня. И укротил. Днем строил забор. И построил. А вечером направился к мосту, аккурат под ним выплыл на стремнину, нырнул и с первого же раза достал раковину, в сердцевине которой лежала не имеющая себе равных по красоте жемчужина. С радостью отец отдал руку своей дочери этому молодому человеку. А потом рассказал отец, что сам он некогда проходил такие же испытания, чтобы взять в жены самого любимого человека — ту, что потом стала мамой девушки.

Время пролетит быстро. Сыграют юноша и девушка свадьбу, пойдут дети. Придет срок выдавать дочь замуж. Но уже теперь юноша знает, что скажет он жениху своей дочери, какие испытания приготовит своему будущему зятю.

Сказка воскресенья. Злой медведь

Для здешних мест зима не только не новость, но и вполне себе обычное явление. Но все же зима зиме рознь даже в наших краях. Взять, к примеру, зиму в городе, зиму в деревне и зиму в лесу. Как думаете, есть разница? Если вы хоть немного знаете что-нибудь о наших краях, то непременно на мой вопрос ответите, что разница есть. Это в городе, как в песне поется в одной старой, по зиме бывает тепло и сыро. Да уж, кому доводилось хотя бы раз зимовать в городе, скажет непременно, что там тепло. Жители Юга будут возмущаться — как же, дескать, тепло, если совсем не тепло, а даже очень холодно. И правда, не только летом, но и весною и осенью несравнимо теплее в городе, чем по зиме. Но это, друзья, с чем смотря сравнивать. Если сравнить зиму в городе с зимой в деревне или в лесу, то вот тогда всякий скажет вам, что в городе именно тепло. Именно зимой. И сыро — потому что снег едва только выпадет, как сразу же почти начинает таять. Только вот никак растаять толком не может — вечно до самого апреля хлюпает под ногами. Так и получается, что в городе зимой не только тепло, но и сыро.

И уж точно зима не теплая и не сырая в деревне. Не сырая, потому что не теплая. А может быть, не теплая, потому что не сырая. Всегда бывает трудно в таких вещах понять, где причина, а где следствие. Между тем, так или иначе, а стоит вам только попасть в наши края зимой, стоит только покинуть город, где, как мы с вами уже выяснили, тепло и сыро, и стоит прибыть в деревню, как вы немедленно замерзнете. А при этом еще и будете утопать по колено, а то и пояс в снегу. Скажете, кому этого захочется? Но, друзья, именно зимой такой свежий воздух в деревне, какого не бывает ни осенью, ни весной, ни летом. Хорошо в деревне зимой! Ну а то, что холодно и снежно, так ведь не в пустыне вы, а в деревне, то есть тут есть дома, а в домах есть печки. Живность вся по зиме нередко под печки забирается, ведь места теплее нет в избах наших деревенских по зиме. Помнится, несколько зим подряд у меня под печкой жили гуси — тепло им там было и хорошо. Лишь изредка выходили они из-под печки, а потом все равно уходили обратно. И человеку у печки по зиме ох как хорошо: выйдет на улицу хозяин утром, снегом умоется, оботрется хорошенько все тем же снегом и назад в избу — печку топить. Если в наших краях в деревенских избах не топить печки каждый день, то можно избу и выстудить, а стало быть, заморозить и живность, в избе собранную, и себя заодно. Ну, кому этого захочется? Потому и топит всякий хозяин печку каждый день, пока на улице господствует зима. И получается, что на улице в деревне холодно, снежно, а в избах — тепло и сухо. Вышел на улицу, воздухом свежим подышал, снегом умылся и натерся, погулял немного — и скорей домой, скорей в теплую избу. Хорошо! А можно еще погулять на лыжах, дойти, допустим, до самого леса. В лесу же зимой совсем не так, как в городе, но и не так, как в деревне.

Что же ждет нас в зимнем лесу? Снег и мороз. Это летом лес наполнен птичьим пением, стрекотанием насекомых и солнечным светом. Зимой в лесу тоже светло, но светло не от солнышка, а от обилия снега. И лишь первые минуты радостно человеку, которому по какой-либо причине суждено было оказаться в зимнем лесу. Такой воздух тут! Такая тишина! Но несколько минут проходит, и все уже не так хорошо, как казалось поначалу. Тишина из успокаивающей становится зловещей и пугающей, а самое ужасное в зимнем лесу — это мороз. Там становится все холоднее и холоднее. Быстро наступает вечер, мороз пронизывает этот лес насквозь. И хочется в конце концов только одного — как можно скорее выбраться из зимнего леса, отправиться в деревню, где есть хорошо протопленные избы, а еще лучше отправиться в город. Пусть там тепло и сыро, но зато нет такого мороза пронизывающего, нет этой зловещей тишины. Птицы нередко к зиме улетают в теплые края. А звери некоторые настолько не любят зиму в лесу, что просто-напросто ложатся спать в ноябре, едва только первый снег выпадет, а просыпаются только в марте, когда снег начинает уже таять. И ежик спать ложится, и барсук, и более мелкие лесные обитатели — мышки, к примеру. И даже самый большой зверь нашего леса отправляется на зимнюю спячку — ложится спать сам медведь.

Еще ранней осенью чует медведь, что приближается самое холодное время года, что приближается зима. А как только чует он это, так сразу же и начинает искать место для своей берлоги — для той берлоги, где проведет он всю зиму. Обычно это яма поглубже, яма, расположенная где-нибудь среди корней старого большого дерева. Там уляжется медведь, едва только выпадет снег, дождется, когда снегу будет побольше, когда укроет снег его всего, тогда и уснет крепко. И не нужно будет медведю есть ничего всю зиму, потому что за лето и за осень он запасся таким слоем подкожного жира, что на все холода ему с лихвой хватит и даже еще на весну останется. И спит медведь спокойно до самого марта, а то и до апреля. Все зависит от того, когда весна придет. Но спит спокойно лишь тогда, когда никто медведя не тревожит. Скажете, кому тревожить в зимнем лесу? Однако же всякое в наших краях по зиме может случиться.

Вот так приключилось и в этот раз. Спал наш медведь себе, спал в уютной берлоге под корнем старой сосны, что лет сто уже растет на самом дне самого глубокого оврага, но тут на беду медведя, да и на свою беду, в лес наш явился не пойми откуда взявшийся в здешних местах голодный об эту пору и глуповатый от природы волк. Вообще-то волков в здешних краях много лет уж не видали. Прежде да, прежде волков было хоть отбавляй. Ну, вот и отбавили — пришли раз охотники и пока всех волков не прогнали, никуда не уходили. А как прогнали всех волков, так тогда уж и ушли восвояси. Вот с той поры волков у нас и не водилось. А тут какой-то приблудный явился. Стал болтаться по лесу, пугать зверей и медлительных по зиме птиц. И как-то раз этот голодный и глупый волк, случайно оказавшийся в нашем лесу, забрел в самый глубокий овраг и добрался до той самой столетней сосны, в корнях которой была медвежья берлога. И пройти бы глупому голодному волку мимо, но он для чего-то — явно сам не ведал, для чего — остановился возле этой сосны и стал лапой ковырять снег. Зачем? Вряд ли глупый голодный волк мог бы это сам объяснить. Однако ж на то и был он и глупым, и голодным, чтобы совершать немотивированные с точки зрения рассудка поступки. Не так уж и долго волку пришлось копаться в снегу — медведь проснулся. Вряд ли кого-то здесь занимает судьба волка. Скажу только, что в этом лесу ни в ту зиму, ни потом этого волка, как, впрочем, и никакого другого волка никто не видел. Короче говоря, медведь примерно наказал того, кто потревожил его покой. А наказав, не лег спать вновь, как следовало бы ожидать, а пошел шататься по лесу. Именно — шататься. Не зря тех медведей, что по каким-либо причинам не спят зимой, называют в наших краях медведями-шатунами. Опасен этот медведь просто ужас как! И звери леса очень быстро ощутили на себе, какую беду сотворил для всех них глупый и голодный волк (о том, какую беду этот несчастный представитель волчьего племени сотворил для себя, я благоразумно умолчу). Звери лесные, едва завидев злого медведя-шатуна, бросались бежать прочь куда подальше. Не всем, по правде сказать, удавалось сделать это должным образом. Вот разбуженному барсуку удалось — он задал такого стрекача, что даже самый быстрый зверь на земле гепард не смог бы его догнать. Впрочем, гепарды в нашем лесу не только не водятся, но и никогда не водились, если же появятся, то я непременно расскажу вам об этом самым первым. Но как бы там ни было, а барсуку удалось убежать. Удрал и ежик. И барсук, и ежик тоже, как и медведь, были рассержены тем, что их вытащили из их норок, когда они предавались зимней спячке. Однако же как только узнали барсук и ежик, кто это прервал их крепкий сон, то благоразумно решили не только не спорить, но удалиться куда подальше не только от норок своих, но и вообще от этого леса, где по зиме такое вот творится. Зайцу пришлось хуже. Говорят все, что заяц трусоват — ничего подобного, отнюдь не трусоват он. Еще говорят, что заяц быстро бегает. Опять же — вымысел. Множество животных есть на свете, что бегают быстрее зайца. И среди них медведь. Да, не удивляйтесь: медведь, хотя и кажется неуклюжим, а проворнее многих в наших краях. И не только в наших. Сначала заяц с любопытством смотрел, чего этот медведь-шатун вытворяет, потом понял, что было бы неплохо удрать, но было поздно: медведь вмиг настиг ушастого и задал бедняге такую трепку, что заяц на всю жизнь запомнил это. Одна радость — ушел живым. Медведь же на этом и не думал останавливаться — уж больно о ту пору был он сердит. Стал разорять он зимние стойбища глухарей: несчастные птицы едва успевали срываться с мест, поднимая огромными крыльями тучи снега. Потрепал медведь подвернувшуюся под лапу лису: чуть хвост не оторвал красотке. Захотел потом задать взбучку и рыбам, что толпились возле полыньи на лесном озере, хватая столь желанный зимой воздух. И не поздоровилось бы чешуйчатым обитателям этого озера, если бы не случилась довольно-таки странная вещь. Едва только медведь приблизился к полынье, едва ступил на лед и замахнулся на пока что ничего не понимающих рыб, как вдруг опустил лапу, развернулся и пошел восвояси. Шел медведь в сторону самого глубокого оврага, шел, низко опустив медвежью голову свою и ни на кого не глядя. А как дошел до столетней сосны, то забрался в яму под самые корни ее, зарылся поглубже в снег, которого в эту зиму было ну очень много, и крепко уснул до самого апреля. Почему же медведь вот так вот резко сменил гнев на милость? Что же случилось? Вы знаете? В лесу никто сначала не мог понять причины столь резкой перемены. И только мудрый филин Игорь Васильевич разъяснил птицам и зверям, что же случилось там, у полыньи: просто-напросто медведь увидал в воде свое отражение, и стало медведю за такое вот свое поведение очень стыдно; вот потому-то и не стал он больше безобразничать, а пошел спокойно себе спать дальше. А ведь хорошо, что хоть кому-то в нашем мире свойственно чувство стыда.

Группа 2. Подготавливаем третий глаз ментально

Здесь условия будут те же самые, что и в первой группе, только сами сказки будут несколько сложнее для восприятия, запоминания и изложения. Однако уверенно можно сказать: у вас все получится!

Сказка понедельника. Хрустальная гора

Мне кажется, что всем людям снятся сны. И хотя, наверное, есть такие люди, которым сны не снятся, мне, признаюсь честно, такие люди не встречались никогда в жизни. Другое дело, что люди по-разному относятся к своим снам. Так, одни просыпаются и почти что ничего из приснившегося не помнят, а другие, напротив, готовы пересказывать свой сон как какую-нибудь книгу. Одни считают сны воспоминанием о том, что случилось за прошедший день. Другие же — что сны не воспоминания о прошлом, а взгляд в грядущее. Одни относятся к снам не очень серьезно, другие во всем верят только и именно снам. У разных людей к снам разные подходы, разные представления о снах и о том, как сны влияют на нашу жизнь. И для многих из нас сны выступают тем самым явлением, которое в полной мере способно оказать влияние на нашу жизнь. Не раз мне приходилось убеждаться в правдивости как раз такой вот точки зрения. Впрочем, приходилось убеждаться и в обратном: те сны, которые обманывали людей, были не менее известны, чем сны, дающие правильные ориентиры. Все в этом мире двойственно.

История же, которую хочу сейчас рассказать, случилась много-много лет тому назад, даже, я бы сказал, несколько столетий тому назад. Но и по прошествии веков история эта, как я думаю, не утратила своей поучительности. Более того, сколько ни рассказываю я эту историю своим ученикам, так до конца и не могу понять, как рассматривать всю эту историю — как иллюстрацию того, что сны показывают нам правду грядущего, или же как показательный пример ложности тех предсказаний, что содержат сны. Не буду настаивать на истинности ни первого, ни второго. Вы послушаете эту историю и решите для себя сами, какую из точек зрения на сон история эта подтверждает. Только помните, что произошла она очень давно, а потому вполне вероятно, что в наши дни произошедшее уже не будет столь показательно, как было в те времена, когда эта история приключилась. Вполне могу поверить в то, что наш современник, сверстник героя этой истории, поведет себя в данной ситуации иначе, поступит совсем по-другому, но вполне может быть, что и для нашего современника поступок героя данной истории станет образцом для подражания. Выводы из моего рассказа, пожалуйста, делайте сами. А я расскажу только то, что знаю.

На свете в те давние времена, о коих речь, жил один молодой человек. Очень, надо сказать, образованный, умный. А еще — добрый. И в придачу — спокойный по характеру. К тому же — талантливый едва ли не во всем. Да, таланты этого молодого человека были весьма многочисленны и обширны. Так, он писал такие прекрасные стихи, что все, кому только посчастливилось читать или слышать их, запоминали пережитое навсегда как самое прекрасное, что только было у них в жизни. Даже в самых дальних уголках страны, в которой жил этот молодой человек, простые люди переписывали его стихи для себя и для своих близких, а те, что не умели писать и читать, просто старались запомнить эти талантливые произведения словесного искусства, чтобы потом наизусть их друг другу рассказывать и наслаждаться каждый раз тем прекрасным чувством, что дарят эти стихи. Однако же юноше было мало только творить слово, пусть и столь прекрасное. Юноша хотел еще, чтобы все эти стихи его звучали вместе с музыкой, были песнями. И юноша сочинял эту музыку к радости всех тех, кто потом эти песни слушал. Величайшее наслаждение испытывали те, кто слушал песни, что пел молодой человек. Голос у него был прекрасный. И прекрасно играл он чуть ли не на всех музыкальных инструментах, которые тогда были известны в мире. И был тот молодой человек поистине талантливым поэтом, композитором, музыкантом, певцом. Но если бы только это! Юноша еще прекрасно танцевал. Самые разные танцы знал он, мог станцевать и один, и в паре, и в большой компании. Всякий танец был ему послушен и всяким танцем доставлял он великое счастье и тем, кто танцевал с ним, и тем, кто видел эти танцы, и даже тем, кто потом слушал рассказы об этих танцах тех, кто их видел. Мог юноша станцевать и медленно, и быстро, и весело, и печально, и смешно, и серьезно. И равных в искусстве танца ему не было. Точно так же не было равных этому молодому человеку и среди живописцев. В самых разных жанрах живописи славен был тот юноша. Когда люди смотрели на нарисованные им портреты, то им изменяло зрение и они принимали вымысел за действительность. Как раз об этом молодом человеке рассказывают историю, что на одном из своих портретов он нарисовал муху, да так натурально, что все, кто смотрел на этот портрет, хотели эту муху согнать. Пейзажи, что рисовал юноша густыми масляными красками, были столь прекрасны, что всем, кто только эти пейзажи видел, непременно хотелось побывать в местах, послуживших для тех пейзажей натурой. Ну а если юноша брался за натюрморт, то зрителю непременно хотелось взять в руки что-нибудь из увиденного, а какой-нибудь фрукт или овощ в обязательном порядке попробовать на вкус. Шел юноша и за пределы живописи, создавая прекрасные скульптуры, ничуть не уступающие творениям ведущих мастеров той эпохи, а нередко превосходящие эти творения. Художник, скульптор, а к тому же — великий ученый своего времени. Открытия, что юноша сделал, наблюдая в подзорную трубу за звездным небом, и сейчас служат основой любого школьного курса астрономии. Были и открытия в области физики, в области химии, в области медицины и даже в области математики. И нигде молодой человек не знал себе равных. Однако же никогда не зазнавался, не задирал носа, всегда был добр ко всем. При всех талантах своих оставался наш юноша хорошим человеком. И, как и всем в этом мире, юноше снились сны. Некоторые он запоминал, некоторые забывал, едва только проснувшись. Но во всех случаях особого значения своим снам он не придавал.

И вот как-то раз проснулся юноша от ощущения, что столь прекрасного сна видеть никогда в жизни ему еще не приходилось. И не было в том сне никаких событий, была только небывалая красота. Такая красота, какой ни в искусстве, ни в жизни не бывает. Или все-таки бывает? Во сне увидел юноша Хрустальную гору. Как завороженный стоял он перед этой красотой и никак не мог оторвать от нее свой взгляд. Какое же счастье — видеть это! И никакими словами не предать всей этой красоты. А уж когда юноша проснулся, то самым неприличным образом расстроился. Так это был всего лишь сон? Неужели в реальности нет ничего подобного? И все искусство, вместе взятое, и вся жизнь вокруг — такая мелочь в сравнении с красотой Хрустальной горы. Однако она только во сне, в реальности ее нет. Нет? Юноша не верил в это, не хотел верить. И тогда отправился он в очень далекую деревню, где уже вторую сотню лет жила одна толковательница снов. Юноша, признаться, не очень верил всяким там предсказателям и толкователям, но так в душу запала ему Хрустальная гора, увиденная во сне, что решил юноша пренебречь своими взглядами и отправиться в путь, чтобы только узнать, где же можно еще эту гору увидеть. Не была многословной толковательница снов, только одно сказала: «Или только на Запад, там найдешь Хрустальную гору и там исполнишь мечту свою». В прежние бы времена молодой человек не отнесся серьезно к такого рода совету, но теперь он жил только тем, что желал увидеть наяву то, что видел в сне. А мечта? Юноша, признаться, не знал, о чем он мечтает. Ведь вроде бы все, чего хочет, у него есть. Только вот не подумал юноша, что нередко мы сами не знаем того, о чем мы мечтаем; да, порою мечты наши скрыты от нас самих. И пошел молодой человек, как и велела ему толковательница снов, на Запад. И через много-много дней нашел он то, чего искал. И сам не поверил, когда нашел. Ранним утром увидел молодой человек ту самую Хрустальную гору. Не сон ли это? Нет, теперь точно не сон, а самая настоящая явь. Вот она — та самая виденная во сне красота, теперь стоит перед ним в реальности. А он даже не может поверить в то, что это происходит с ним и происходит по-настоящему. Долго наслаждался юноша красотой Хрустальной горы. А потом приблизился к ней и дотронулся до прозрачной поверхности объекта своего обожания. И вот тут сбылось предсказание — сбылась мечта. О чем же мечтал тот юноша? Если бы его хотя бы часом раньше спросили про его мечту, он бы вряд ли мог об этом сказать. Но стоило ему только дотронуться до Хрустальной горы, как в долю секунды, в миг один произошло с юношей величайшее превращение: стал он властителем мира, королем всего и всех. Да ведь и правда, кому как не этому юноше — доброму, мудрому, талантливому, честному — быть вот таким вот правителем. Наконец-то наш мир дождался настоящего короля, какого давным-давно заслужил. И в мире воцарился мир, и стал на много лет мир наш лучшим местом во Вселенной, где все были счастливы… Ох, как заблуждаются те, кто решил, что на самом деле все было так прекрасно. А было все совсем наоборот: очень скоро мир наш, управляемый тем самым гениальным юношей, стал скатываться в такую пропасть, в какой никогда не бывал прежде. Воцарилась бедность, пришла страшная нищета, сразу несколько войн началось в разных местах нашего мира… Лилась кровь, гибли люди, росло недовольство… Но юноша был умен. Он смог не только понять то, что причина всех бед и страданий, свалившихся на мир, кроется в том, кто сейчас миром этим правит; смог король не только понять это, но и смог найти в себе силы в одночасье расстаться с мечтой — сложить с себя все властные регалии и полномочия и вернуться к творчеству, к наукам, к той доброй жизни, что вел он прежде. Правят же миром пусть те, у кого это лучше получается. А что же Хрустальная гора? Юноша старался больше никогда не вспоминать о ней, как, возможно, некогда пылко влюбленный человек, разочаровавшись в той, которую любил, пытается как можно скорее забыть все то, что было. И больше герой наш никогда не верил ни снам, ни их толкователям, не верил никаким предсказателям. Зато верил в себя. И благодаря этой вере прожил долгую и счастливую жизнь.

Сказка вторника. Кузнечик

Сколько себя помнил, Кузнечик по большей части только тем и занимался, что прыгал. Нет, конечно, были у него и другие занятия: еда и сон, например, игры там всякие, безобидное баловство, к коему склонны все кузнечики в определенном возрасте. А наш Кузнечик был как раз в том самом определенном возрасте, когда хочется не только есть и спать, но и хочется еще и играть, хочется баловаться. Впрочем, от этого баловства хуже никому не делалось; разве что самому Кузнечику, когда от баловства своего он буквально валился с ног и мог только одно — спать. Однако же почти все игры Кузнечика и практически все баловство его заключалось фактически в одном — в том, что он прыгал. Вот и получалось, что практически все время свое Кузнечик только тем и занимался, что прыгал. Только когда спал, тогда не прыгал. Хотя, если уж смотреть правде в глаза, то тут придется признать, что и во сне Кузнечик тоже занимался тем же самым, что и всегда, то есть прыгал. Как? — спросите вы, — как мог Кузнечик прыгать, когда он спал? Спросите и, конечно, как и всегда, будете правы в закономерности своего вопроса, ведь, находясь в состоянии сна, любой из нас, хочет он того или нет, находится в состоянии покоя, то есть когда мы с вами, а так же практически все живые существа на Земле, спят, то они неподвижны; ну, разве что ворочаются с сбоку на бок, да и то, когда ворочаются, то просыпаются на какой-то миг, чтобы уснуть снова. Нет, во всяких видах обитателей нашей планеты можно встретить так называемых лунатиков: они спят, а сами тем временем ходят, создавая опасность для других, но в первую очередь — для себя. Среди людей есть лунатики, среди животных есть, среди кузнечиков лунатики тоже встречаются. Вот те во сне как раз весьма горазды попрыгать. Спит такой вот кузнечик спокойным сном, а сам тем временем прыгает по поляне, прыгает, совершенно не понимая, не осознавая, что он делает. Вот ужас-то! И ломает очень скоро такой горе-прыгун себе ножку, а то и того хуже — шею. Только так и удается кузнечиков-лунатиков отучить от бессмысленных прыжков в состоянии сна. Впрочем, если уж говорить по все той же правде, так смею заметить, что среди кузнечиков таких вот лунатиков очень даже и немного, да чего там скрывать — их крайне мало. И уж точно тот Кузнечик, о котором мой рассказ, никаким лунатиком никогда не был и вряд ли даже в самых кошмарных снах своих мог бы им быть. В снах… Но именно в снах мой Кузнечик и продолжал прыгать. Когда человек растет, то во сне он летает. Это известно всем. Когда Кузнечик растет — он прыгает. Это известно всем… кузнечикам. Да, друзья, не удивляйтесь: кузнечики, пока они растут, прыгают во сне. И прыгают дальше и выше, чем могут это сделать наяву. Иные и вовсе наяву прыгать не умеют в силу, скажем, малого роста или еще каких причин — хворей там разных; но даже и такие во снах своих прыгают весьма и весьма прытко. Наш мог прыгать и наяву, и во сне. Когда же он не прыгал? — спросите вы. А я вам отвечу, что прыгал он всегда. Даже во время еды. Много ли еды кузнечику надо? Сказать по правде, совсем немного даже. А кузнечику в том самом определенном возрасте, в котором мой Кузнечик находится, надо и того меньше, ведь он совсем ростиком не велик. Вот зацепит мой Кузнечик травинку малую или там лепесток какой, ротиком своим маленьким прихватит, маленькими зубками жевать начнет, а сам уже вовсю прыгает — прыг да скок, прыг да скок, прыг да скок. Прыгает и горя не знает. А зачем прыгает? Никогда Кузнечик таким вопросом не задавался, а только знал одно: прыгали все его дружки кузнечики, его отец так же прыгал, его дед прыгал, прадед и прапрадед прыгали, все прыгали. И были счастливы. И Кузнечик тоже был счастлив. Счастлив, потому что всегда прыгал. Однако как нередко бывает в жизни, Кузнечику как-то раз пришлось всерьез усомниться в том, что он счастлив. А дело было так.

Прыгал Кузнечик себе, прыгал, скакал, не ведая горя, целый день скакал, а вечером повстречал Зеленую Гусеницу. Я бы с удовольствием сказал, что гусеница эта была столь же зелена, как и наш Кузнечик. Но нет — не могу идти против правды. И если скажу, что гусеница была столь же зелена, как и наш Кузнечик, то всякий, кто хоть раз в жизни видел кузнечика, уличит меня во лжи. Те же, кто кузнечиков не видел, те уверены обычно, что они, кузнечики, зеленые. Ну да, и в старой песне поется, что кузнечик «совсем как огуречик, зелененький он был». Не был никогда! Да будет вам известно, господа, не видевшие кузнечиков, эти насекомые зелеными не бывают. Бывают сероватыми, коричневатыми, лиловатыми, но только не зелеными, даже не зеленоватыми. Потому и не могу я сказать, что та самая Зеленая Гусеница, повстречавшаяся под вечер Кузнечику, не была зеленая, как он сам. Она была просто зеленая, а Кузнечик, как и все товарищи его, как его отец, как его дед, как его прадед с прапрадедом, был серовато-коричневато-лиловатым. Да, как раз вот таким и был. И потому не особо знался со всякими там похожими на огурец ползущими и ползучими насекомыми. А Зеленая Гусеница, действительно, весьма смахивала на тот самый огурец, что третьего дня появился у меня на грядке — смахивала и цветом, и формой, и особенно характером: была Зеленая Гусеница такая же вредная, как и тот огурец, что вырос третьего дня у меня на грядке. Вы спросите, как это так: огурец — и вредный. Да, друзья, не удивляйтесь — в наших краях порою вырастают весьма вредные фрукты и овощи. Ох, и вредная картошка в позапрошлом году уродилась! А огурец тот… Впрочем, сейчас мой рассказ не о вредном огурце, а о вредной Зеленой Гусенице и о вечно прыгающем Кузнечике. Об огурце этом я в следующий раз расскажу. С чего же я вдруг вспомнил про этот огурец? Ах, да — с того, что он такой же зеленый, как та самая Гусеница, что вечером повстречалась Кузнечику, точнее, это Гусеница была столь же зелена, как и мой огурец, выросший третьего дня на огороде. Потому-то и звали ее не просто Гусеница или не Красная или Белая Гусеница, а Зеленая Гусеница. Так вот эта самая Зеленая Гусеница, едва только завидела моего Кузнечика, так тут же у него и спросила: «Кузнечик, а зачем ты прыгаешь?» Кузнечик вообще-то за словом в карман не лез, а прямо Зеленой Гусенице ответил: «А ты зачем ползаешь?» Признаться, всякий воспитанный кузнечик должен знать, что отвечать вопросом на вопрос не очень вежливо, и даже совсем не вежливо. Мой Кузнечик был очень даже воспитанный, а потому знал, что таким образом отвечать на вопрос нельзя, однако же ответил. Почему? А потому что не любил он эту самую Зеленую Гусеницу. Все потому что вечно эта Зеленая Гусеница лезла со своими дурацкими вопросами и не менее дурацкими советами. А лезла потому, что была непроходимо глупой, тогда как сама считала себя ну просто необычайно и поразительно умной. Когда же Кузнечик крайне невежливо спросил ее, зачем она ползает, то Зеленая Гусеница очень рассудительно ответила: «Пока ползу, мой юный друг, я добываю себе пищу, пища же мне нужна для того, чтобы как можно скорее стать бабочкой. Только представь, голубчик, какой прекрасной бабочкой я стану! Такой зеленой…» Зеленая Гусеница могла бы еще очень долго рассуждать о том, какой она будет, когда будет бабочкой. Вообще-то весь луг по этому поводу смеялся над ней. Все знали, что Зеленая Гусеница из тех гусениц, которым по самой природе не положено становиться бабочками. Да, друзья, есть среди гусеничного мира и такие. Вообще-то и сама Зеленая Гусеница знала, что бабочкой никогда не будет, но продолжала упорно вслух рассуждать о том, какой бабочкой она станет. Продолжала делать это, потому что была непроходимо глупа. Не стал мой Кузнечик дослушивать фантастического рассказа Зеленой Гусеницы, а просто попрыгал себе дальше, но вот чем дальше по лугу прыгал, тем медленнее делал он это. А когда допрыгал до своего любимого места на лугу, то и вовсе остановился. И не потому остановился, что очень это место любил, а потому, что едва ли не впервые в жизни всерьез задумался — над жизнью, над миром, над собой. А и правда — зачем он прыгает? И сколько ни искал ответа на этот вопрос Кузнечик, найти никак не мог. Бабочкой в даже самых смелых мечтах он становиться не собирался, а собирался оставаться Кузнечиком, пищу он себе прекрасно добывал и без прыжков. Так зачем? Не было ответа. Солнце уже закатилось за вершину невысокого холма, стало темнеть и холодать, как обычно и бывает вечером. Кузнечик знал, что об эту пору следует ложиться спать. Так он и сделал. Только вот что-то никак не спалось ему, все думалось: а зачем он прыгает? И правда — зачем? И звезды уже украсили небосвод, и сам Млечный путь показывал дорогу всем, кто заблудился в ночи и не мог добраться до своего луга, а Кузнечик все не спал. Когда же уснул, то снилась ему большая-пребольшая Зеленая Гусеница, но совсем не снилось, как он прыгает. Да и зачем прыгать, если это не приносит никакой пользы? Польза? Никогда прежде не задумывался Кузнечик над этим словом, а теперь… теперь задумался.

Проснулся бедняга еще до рассвета. Прежде просыпался он, хватал первую попавшуюся травинку и начинал тут же прыгать и скакать. В это утро ему ни прыгать, ни тем более скакать не хотелось. Да и утро было под стать: хмурое, пасмурное, невеселое… И пошел Кузнечик… А ведь прежде он никогда не ходил, но это страшное слово «польза» заставило его сначала перестать прыгать и скакать, а потом начать ходить. Какая же от этого польза, Кузнечик не знал. А поскольку был маленький, то собрался уже заплакать, как обычно и поступают все маленькие. Да тут на пути Кузнечика оказался не кто-нибудь, а сам Старый Жук. Старым этого жука прозвали не столько за почтенный его возраст, сколько за известную всему лугу и окрестностям мудрость. Ведь так принято: кто мудр — тот и стар. Старый Жук выслушал бедного Кузнечика и глубоко задумался. Это неправда, что мудрецы знают ответы на все вопросы. Мудрецы обычно на все вопросы ответов не знают, знают ответы на все вопросы как раз не мудрецы, а глупцы. Мудрецы же знают столько, сколько и мы, но вот понимают куда как больше. И, подумав, всегда находят ответы даже на самые трудные вопросы. «Польза, значит, говоришь, — начал речь свою Старый Жук. Посопел немного, а потом продолжил: — Польза, оно, конечно, хорошо. Да только вот не всякая польза — в пользу. А есть ведь и такое, что пользы не приносит. Вот скачешь ты всю жизнь, как и отец твой, и дед, и прадед с прапрадедом, как все собратья твои. А пользы никакой. Однако ж вот скачешь. Зачем? А затем, сынок, что тебе это нравится, то бишь от того, что скачешь, получаешь ты удовольствие, наслаждаешься. Разве же это плохо? Эх, не понимают многие, что жизнь дается один раз, все ищут от всех поступков своих какой-то пользы. Оглядываются назад, а там и пользы-то особой не было, и радости никакой. Так зачем жили? По мне так пусть уж без пользы, да зато с удовольствием, с наслаждением, в радость. Вот и ты, Кузнечик, скачи и прыгай, как и прежде — радуйся жизни. А о пользе пусть глупцы думают». Хоть и молод был Кузнечик, а понял слова Старого Жука. Поблагодарил мудреца и попрыгал — да, именно попрыгал — дальше. И не было в жизни для него большей радости, чем прыгать по лугу. А что же польза? А польза пусть остается для глупцов, не умеющих радоваться жизни.

Сказка среды. Старые сербские гусли

Доводилось ли вам бывать когда-нибудь в старых кладовых, чуланах, забираться на чердаки деревенских домов, спускаться в подвалы… Если нет, то, уверен, вы потеряли очень много. А все потому, что в чуланах и кладовых, в подвалах и на чердаках хранятся порою такие вещи, которых нигде и никогда не встретишь. Откуда же они там берутся? Да просто жители деревень, в домах которых и располагаются те самые кладовые с чуланами и чердаки с подвалами, не имеют обыкновения что-либо выбрасывать, а имеют обыкновение даже самые ненужные вещи бережно сохранять. Ну, или не очень бережно, но все же сохранять. Какая-нибудь вещь совсем не нужна, но сельский житель не уничтожает ее, а относит туда, куда обыкновенно такого рода вещи и относят — на чердак, в подвал, в чулан, в кладовую… Годами и десятилетиями лежат там старые предметы, валяется поношенная и давным-давно из моды вышедшая одежда, прочитанные или вовсе никогда не читанные книги. И пыль, та самая пыль, которая укрывает собою древность. Иногда укрывает так, что потом и вовсе невозможно не только рассмотреть тот или иной предмет, но и даже отыскать его. Пыль прячет от нас тени прошлого. А коли так, то так и надо. Пусть так и будет. Но все же иногда тени прошлого восстают из пыли и находят нас, хотя мы думаем, что это мы находим их. Как же мы ошибаемся! Нет, иногда прошлое желает быть ближе, а наши желания по сравнению с желанием прошлого и есть настоящая пыль, от которой в мире ничего не зависит. Да что там говорить — мы и есть пыль эпохи, пыль на дороге истории. Мы укрываем собой прошлое и только так и можем попасть в грядущее. И то — если повезет. Пока же мы с вами — пыль на дороге, на дороге жизни. И если трудно идти, то не сетуй, не жалуйся, а продолжай идти, ведь пыль жива, пока она не осела, пока она летает мельчайшими частицами в воздухе. Когда же пыль оседает, то сама становится древностью — брошенной и никому не нужной. И остается такой пыли только смиренно ждать, когда появится кто-то и сдует ее, тем самым пробудив к новой жизни. Или не пробудив. Тут уж как повезет. Иногда проходит не один век, прежде чем придет такая вот новая жизнь.

Мне доводилось не раз сдувать пыль с вещей, хранящихся в сельских чуланах, на чердаках, в кладовых, в подвалах. И сколько же всего нового, хотя и старого, открывалось мне! Рассматривал я освобожденные из-под пыли всякие полезные вещи предков наших — видел и прялку, и ткацкий станок, и мельничные жернова. Под слоем пыли спрятаны были былые заслуги этих некогда нужных предметов. Но век их прошел. И были брошены они на пыльном чердаке, и были забыты там навсегда. И если бы я однажды не забрался на этот самый чердак, то, верно, так и остались бы эта прялка, этот ткацкий станок, эти мельничные жернова на веки вечные под слоем пыли. Я сдул пыль. Я… А впрочем, что такого я сделал? Только сдул пыль, только посмотрел на прялку с большим колесом при деревянных спицах, на ткацкий станок с набором каких-то немыслимых штучек, предназначение коих давно забыто, на сточенные годами усердной работы мельничные жернова. Посмотрел, потрогал да и оставил лежать на все том же пыльном чердаке старого деревенского дома. И было грустно, когда спускался тогда я с чердака, но было и светло от приобщения к старине. Может, все эти вещи и лежат под слоем пыли в чуланах и подвалах, на чердаках и в кладовых для того, чтобы иногда — пусть раз в десять лет — кто-нибудь вот так же, как я, мог бы прийти сюда, сдуть пыль, посмотреть, дотронуться и хотя бы немного отогреться душой. Мне иногда кажется, что вот ради этого все и остается под тем самым слоем пыли. И еще есть книги. Как-то ведь и книги старые попадают на чердак. И тогда я видел как раз совсем рядышком с мельничными жерновами стопку книг, перевязанных бечевкой. Я смахнул пыль, я развязал бечевку. Это были очень старые книги. И хотел бы я прочесть из них хоть что-то, но знакомые немного буквы не желали выстраиваться в слова, а там, где слова получались, из них не выходили фразы. Долго сидел я тогда у чердачного окошка, ловя горстки едва попадавшего туда солнечного света и пытаясь понять хотя бы что-то из тех книг, однако все потуги мои были безуспешны: книги мне не давались, скрывали смыслы за причудливыми и витиеватыми рисунками букв. Да, были это древние книги. И раз уже не захотели они быть прочитанными мною, то и я решил не быть слишком уж настойчивым: вновь перетянул всю эту печатную старину все той же бечевкой и поставил связку туда, где она и была прежде — к старым мельничным жерновам. Может быть, когда-нибудь в грядущем найдется кто-то, кто, как и я тогда, заберется на тот самый чердак, отыщет эту связку с книгами подле мельничных жерновов, смахнет или сдует пыль, развяжет бечевку… И пусть этот кто-то окажется и умнее, и образованнее меня — пусть он прочтет эти книги, пусть отыщет в них те самые смыслы, что я не смог отыскать. И пусть мир от этого станет ярче! Ведь если книга написана, значит, кто-то когда-то должен ее прочесть, да ведь? И много еще всего таится на чердаках, в чуланах, в кладовых и в подвалах старых деревенских домов…

История же, которую хочу рассказать, случилась уже очень давно. А началась она как раз в небольшом чулане, что был в старой сельской избе, притулившейся вместе со всей деревней на склоне небольшого холма, у подножья которого и по сей день бежит быстрая речушка. Речушка и рассказала мне эту историю. И пусть не умею я читать древние книги, но зато умею слушать реки и леса, поля и небеса. И счастлив тем бываю. В те поры, о которых речь, в той самой избушке жил один юноша. Пришел он откуда-то, увидал деревеньку на склоне холма, нашел пустующую избу да и поселился в ней. Соседи сперва отнеслись с подозрением к этому юноше, но потом полюбили его, ибо был тот юноша добрым, работящим и честным. И юноша полюбил и деревню, и соседей своих. Так прошло несколько месяцев, а как пришла зима, то решил юноша заглянуть в избе своей туда, куда прежде не было у него времени заглянуть, а времени не было, потому что юноша возделывал свой сад; зимою же сад возделывать не надо было, вот юноша и решил обследовать то место, куда раньше нога его не ступала. Это был небольшой чулан. Сколько же всего загадочного и интересного обнаружил под огромным слоем пыли тот юноша! Были там… Нет, не буду рассказывать обо всех предметах, что хранились в том чулане — приберегу все их для какой-нибудь иной истории. Скажу только об одном предмете, который больше всех и пришелся юноше по душе. Правда, сначала юноша никак не мог понять, что же это такое, но едва сдул пыль, едва потом дотронулся, как услыхал звук, берущий за душу и томящий сердце так, как никакой другой звук сделать не может. Это были фактически нетронутые временем струны на деревянной основе, это они — струны — издавали столь чудесный звук, от которого хотелось плакать, но плакать так, как плачут от какого-то громадного счастья или же от великого просветления. И юноша заплакал. И было ему так хорошо, как не было прежде никогда. Потом взял юноша свою находку, вынес ее из чулана и понес к старику, жившему по соседству: очень уж хотелось юноше узнать, что же это такое он обнаружил в небольшом чулане своей избы. Старик же сосед, едва увидав в руках юноши пыльный предмет из чулана, тут же заплакал. Вспомнил старик, что когда он был молодым (а он тоже был когда-то молодым, многие старики были когда-то молодыми, хотя молодость, как известно, дается не всякому), то в здешних местах был один человек, у которого была вот точно такая же… Как же она называется? Ах да, вспомнил. Это же самые настоящие сербские гусли! Только тот человек и мог в те поры на них играть, но зато как только дотрагивался он до струн, как только струны начинали выводить первые сладкие ноты, тут же исчезало куда-то столь присущее природе человеческой равнодушье, а всякий, кто слушал, плакал — плакал светлыми слезами, потому что… А почему плакал, того никто не знает. Но было от этих слез хорошо, было легко и спокойно, было свободно и счастливо. Такие вот они — эти сербские гусли.

И услыхав про это, юноша сам дотронулся до струн и вдруг, к удивлению старика, заиграл. Да так прекрасно, что вскоре за чарующими звуками собралась под окнами дома старика вся деревня от мала до велика. И все слушали. И все плакали теми самыми светлыми слезами. И были все счастливы, как никогда прежде не были. И не знал юноша, откуда он умеет играть на сербских гуслях, просто — умел. И умел превосходно. И взял тогда юноша сербские гусли, и пошел с ними куда глаза глядят. И всюду, где только доводилось бывать ему, юноша играл на сербских гуслях. И собирались люди. И слушали эти удивительные мелодии. И плакали светлыми слезами. И не было во всем мире людей счастливее, чем те, кто слушал эту музыку. Дети под сербские гусли мечтали о прекрасном будущем, женщины думали о своих детях, мужчины переставали быть равнодушными, а пожилые люди с радостью вспоминали лучшие моменты из своего прошлого. Девушки же… А девушки влюблялись в юношу, который с таким совершенством играл на тех самых сербских гуслях. Только был наш юноша равнодушен к их любви. Ни одну из девушек не полюбил он, хотя все они были писаными красавицами, добрыми и работящими. С грустью прощались они с дивным гусляром, когда тот уходил все дальше и дальше по дороге. И уже для других девушек звучали его сербские гусли, а в народе все хранилась память. Юноша же шел и шел. И вот как-то раз играл он мелодии свои чудесные и чарующие на рыночной площади большого города. И все, кто слышал, все плакали, плакали светлыми слезами. И только одна девушка — юноша прекрасно видел это — не плакала. Она пристально смотрела глубокими очами своими на юношу, но ни слезинки не было в этих очах. И юноша вдруг понял, что он влюблен. Влюблен в ту самую девушку, которая, слушая его музыку, не плачет, как все, а только смотрит. Закончив играть, юноша отложил сербские гусли и подошел к той девушке. Он хотел признаться ей в любви, хотел предложить ей руку и сердце, но не смог сделать этого. Люди, стоявшие возле, объяснили, что девушка эта все равно не услышит признания юноши, поскольку она от рождения лишена слуха. И стоял юноша, опустив голову в печали, и стояла против него девушка. Они не плакали, нет, они просто горевали о чем-то, горевали вместе. Я не знаю, чем закончилась эта история. Скорее всего, чем-то она закончилась, потому что все истории обычно чем-то заканчиваются. Впрочем, если история начинается в чулане, на чердаке, в подвале или в кладовой, то обычно окончание этой истории является и началом чего-то нового, необычного, прежде невиданного. Так, наверное, было и в тот раз.

Сказка четверга. Счастье веры

Всякие бывают сны. Бывают добрые, светлые, хорошие, но бывают и злые сны, сны черные. Однако как среди тех, так и среди других встречаются сны «просто так», а встречаются — вещие. Как же вещий сон отличить от сна «просто так»? Человечество много веков бьется над решением этой задачи и никак не может отыскать точный ответ на вопрос, когда же сон может предсказать будущее, а когда — не может этого сделать. Сколько раз благодаря вере в вещие сны удавалось предсказать что-то важное! Но не меньшее количество раз неверие в силу сна порождало беды и несчастья. Всякому ли сну доверять? Конечно же, доверять всякому сну не стоит. Но как узнать, доверять тому или иному сну или нет? Разные народы подсказывают разные способы выявления тех снов, которым надо доверять. Скажем, в Бразилии издавна существует традиция считать не пустым сном тот, который приснился в ночь на вторник, а в Испании не менее искренне полагают, что вещий сон если когда и снится, то только в ночь с субботы на воскресенье и только весной и осенью; если же дело происходит летом или зимой, то тогда не пустой сон снится со среды на четверг. Японцы видят вещие сны только в июне и ноябре, а китайцы — только на полную луну; у румын вещие сны случаются тогда, когда ночи облачные, а у болгар, наоборот, только в ясные ночи; многие народы Африки полагают, что надо верить тем снам, которые приснились под открытым небом и в пути, австралийцы же верят лишь в те сны, что снятся в родном доме… Можно множить и множить рассказы о традициях тех или иных народов касательно того, какие сны считать вещими, а какие — пустыми. Есть и у русского народа свое решение этой задачи. Русские издавна решили, что вещие сны снятся в ночь с четверга на пятницу, а особенно — в праздники. Однако мой опыт заставляет не очень-то доверять такого рода мыслям, потому что… Но обо всем по порядку. Когда я был совсем маленьким, то бабушка рассказывала мне как раз про сон с четверга на пятницу, и я верил бабушке. Особенно поверил ей, когда как-то раз с четверга на пятницу приснилось мне, что подарили мне велосипед. Не прошло и двух дней, как мне действительно подарили велосипед. Стал я старше, сдавал экзамены, и раз в ночь с четверга на пятницу приснилось мне, что достался мне на экзамене билет под номером двадцать восемь. Прихожу через день на экзамен, достаю билет — и что вы думаете: номер двадцать восемь. Потом… Да что там говорить — случаев про то, как снились мне сны с четверга на пятницу и как потом эти сны сбывались, было множество. Только с годами стал замечать я одну вещь, а точнее будет сказать, две вещи: во-первых, стал замечать, что далеко не все сны, что снятся в ночь с четверга на пятницу, сбываются; во-вторых, стал замечать, что бывают сны, которые снятся не с четверга на пятницу, а в другие ночи, но тоже сбываются. И чем больше подмечал таких вот я случаев, тем больше сомневался в верности суждений русского народа и моей бабушки. Что же получается тогда? А получается, что и вещий сон, и сон пустой могут присниться в любой день, в любое время года, в любую погоду. И как после этого отличать друг от друга сны вещие и сны пустые? С годами во мне укрепилось мнение, что и не надо стремиться понять, вещий сон или нет. Пусть будет как будет, пусть вещий сон, если он вещий, сбудется, а пустой пусть так и останется пустым. Ждать же радости стоит всегда, равно как стоит остерегаться и опасности. И сны тут ни при чем.

Однако есть такие сны, которые нельзя назвать вещими или же пустыми. Это сны, в которых нам предлагают сделать что-то, дают какие-то советы, просят поступить так, а не иначе. Вот одному человеку приснилось, что некто дает ему настоятельный совет: пойди, мол, на берег моря, в место, которое я покажу, там найдешь под старым кипарисом клад; и показал потом место под старым кипарисом. Человек тот, едва проснувшись, схватил лопату и пошел к морю. Там у моря без труда нашел место, указанное во сне, нашел старый кипарис, стал под ним копать. За неделю вскопал всю землю вокруг, но так ничего и не нашел. Плохо искал? Да нет — искал прекрасно. Сон был не в руку? Вот это как раз больше похоже на правду. Однако же вот — приснилось. Другому человеку снилось три ночи подряд, как он идет по одной и той же улице и на углу одного и того же дома находит каждый раз кошельки с деньгами. Улицу тот человек во сне прекрасно узнал, даже узнал дом, на углу которого лежали эти кошельки, но решил не ходить к этому дому, потому что не верил в то, что во снах могут содержаться какие-либо полезные для жизни советы. Какого же было удивление и разочарование того человека, когда он узнал от знакомого, что тот совершенно случайно нашел кошелек с большой суммой денег, и нашел как раз на той самой улице и возле угла того самого дома, что три ночи подряд снились бедняге, не верящему в сны. Много таких вот историй известно мне. Одни следовали советам, что давались во снах, но ничего в итоге не получали. Другие не следовали советам из снов, а за них награды получали другие люди. Третьи следовали советам из снов — и были вознаграждены. Четвертые — не следовали; и, как выяснялось потом, правильно делали. Так следовать или же не следовать советам, что содержатся в наших снах? Мой многолетний опыт подсказывает, что здесь надо полагаться целиком и полностью на свое внутреннее чутье, то есть задать себе вопрос: верю ли я в то, что мне приснилось? И ответить со всей возможной искренностью. И если вера в сон есть, то следуйте смело тому совету, что был дан вам во сне, ну а если веры в сон нет, то забудьте про тот совет и больше о нем не вспоминайте. Но только будьте искренни перед собой всегда и во всем. Будьте так искренни, как был искренен тот крестьянин, о котором я хочу рассказать историю.

Приснилось раз одному крестьянину, что стоит он на берегу реки. Знает, что стоит он тут не просто так, а для чего-то, но вот для чего — того понять не может. И видит крестьянин, как со стороны реки движется к нему кто-то, весь одетый в черное. Испугался сперва крестьянин, но, присмотревшись, понял, что это к нему идет монах. А монаха чего бояться? Не надо монаха бояться. Дождался крестьянин монаха и сразу же спросил: «Скажи, монах, зачем стою я здесь, в этом месте? Вроде бы знаю, что надо стоять, а для чего — понять не могу». И отвечал крестьянину монах: «Прав ты, крестьянин, не зря ты тут стоишь, не зря смотришь на реку и меня тоже ты не зря встретил здесь. Все дело в том, крестьянин, что на этом самом месте ты должен будешь к концу будущего лета построить церковь». «Так ведь я же не строитель», — робко отвечал крестьянин. Но монах только улыбнулся и исчез в утренней дымке, а вместе с монахом растаял и сон. И проснулся крестьянин в своей избе. Проснулся и озадачился — как же быть? Как строить церковь, если он — крестьянин, а не строитель? Сейчас уже поздняя осень, а построить велено к концу лета. Это же меньше года! Как же тут быть? В печали крестьянин вышел на улицу. Знал он сейчас только одно: хочешь не хочешь, а строить церковь придется. Откуда он знал это? Почему не захотел пренебречь советом, что дал во сне ему монах, пришедший с реки? А все потому, что смело и даже грозно спросил себя после того, как проснулся, спросил: верит ли он в этот сон? И сам себе ответил: «Верю». Значит, нужно, как и велено, к концу лета выстроить церковь, ибо это и станет подлинным знаком веры. И сие понимал крестьянин. Одного только понять он не мог — как же он так быстро сможет стать строителем? С такими мыслями вышел крестьянин на улицу и собрался уже было пойти к реке, к тому месту, где суждено было быть церкви — а это место крестьянин во сне, конечно же, узнал — вышел на крыльцо и сразу же увидел, что на заборе сидит черный ворон. Признаться, в первый момент испугался крестьянин, но потом вспомнил, что вообще-то ворон — птица не страшная, а мудрая. Мудрый же совет ему сейчас уж точно пригодится. И ничуть не удивился крестьянин, когда ворон заговорил с ним человеческим языком. Сказал же ворон вот что: «Ты, крестьянин, не волнуйся, а слушайся меня во всем. Я тебе помогу, потому что и для меня очень важно, чтобы ты построил ту самую церковь, про которую в твоем сне говорил монах». Ворон, оказывается, знал все. И сразу как-то крестьянин поверил ворону, поверил особенно, когда ворон продолжил свою речь: «Ты многое, крестьянин, обретешь, когда выстроишь эту церковь. Многое обрету и я». И всю зиму после этого ворон обучал крестьянина строительному делу: учил, какое дерево лучше выбрать, как приготовить его, как лучше работать топором, как укладывать бревна… Было понятно, что ворон многое постиг в строительном деле. Только ворон не рассказывал, как он достиг таких успехов, а крестьянин и не спрашивал. Когда же пришла весна, то крестьянин стал возить из леса деревья, стал обрабатывать их, готовить бревна, а вместе с этим уже и собирать эти бревна в сруб начал. И очень нравилась такая работа крестьянину. И ворону нравилось, как быстро освоил крестьянин строительное дело. При этом не забывал крестьянин и о своем крестьянском труде: день был длинен, а потому успевал крестьянин и землю вспахивать, и сеять, и скотину кормить… Все успевал крестьянин, и успел он то, что в том самом сне велел ему монах — успел к концу лета построить церковь на берегу реки. А как только на этой церкви был поставлен крест и прошла первая служба, так тут же случилось чудо: ворон обернулся тем самым монахом из осеннего сна. Оказалось, злая сила некогда превратила монаха в ворона, и снять заклятье можно было только строительством церкви. Так монах обрел вновь свою человеческую плоть. Что же обрел крестьянин? А крестьянин обрел счастье веры. Так что надо доверять тем снам, которые внушают доверие.

Сказка пятницы. Ушедшие

Доводилось ли вам ранней осенью бывать в лесу? Уверен, что доводилось, потому что так хорошо, как ранней осенью в лесу, не бывает, пожалуй что, нигде. Нет, конечно, кто-то скажет, что по-настоящему хорошо только на море. Ведь и правда, выходишь ранним утром на берег и смотришь, как прямо из воды восходит Солнце! Ну что может быть прекраснее? Или в жаркий полдень, когда все то же Солнце оказывается в самом зените, окунуться в соленые морские волны и, уподобившись бродяге-дельфину, плескаться в них столько, сколько будет душе угодно. Или вечером смотреть на закат, любоваться тем, как пена морская проглотит оранжевый диск, но сначала подарит всю прелесть солнечной дорожки, бегущей от самого горизонта прямиком к вашим ногам. А как чудесна ночь на берегу моря! Думаю, непременно найдутся люди, которые скажут, что лучше моря ничего нет. Впрочем, наверняка найдутся и те, кто возразит им, сказав словами классика, что «лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал». Да, кто не был в горах, тот потерял очень многое, скажу я вам. Весною в горах можно увидеть такие цветы, которых вы не встретите ни на одной равнине мира. А горный воздух? Кто хоть раз его вдохнул, тот уже никогда не сможет представить себе что-то более приятное. И нельзя забывать, что горы дарят нам с вами те трудности, преодолевая которые, мы становимся сильнее и мудрее. Горы учат нас жизни, учат тому, как нужно правильно поступать, как вести себя в той или иной сложной ситуации. Если же вы по каким-либо причинам не хотите подниматься высоко в горы, если, к примеру, вы боитесь высоты (ничего нет в этом предосудительного — не надо стесняться своих страхов), то тогда можно просто любоваться горами снизу. Как они прекрасны даже издалека! Эти снежные шапки, эти зеленые склоны, эти облака, касающиеся горных вершин. Ну что может быть прелестнее? И если уж случилось так, что вы влюбились в горы, то это, поверьте мне, навсегда. А между тем, найдутся и те, кто не видит радости в путешествиях по горам, но зато не знает места лучше, чем река. Реки, конечно, бывают разные — большие и малые, быстрые и спокойные, с прозрачной водой и с водой мутной… Много всяких в мире рек. Но если уж кто-то любит реки, то такому человеку, уж поверьте мне на слово, любая река будет в радость — и тут уже не важно, маленький ли это ручеек, который только грозится стать в будущем рекой, или же полноводная река, у коей и другой берег бывает виден только в очень хорошую, ясную погоду; не важно, под летними лучами Солнца греется эта река или же скована она льдами в самый январский мороз; не важно, есть в этой реке рыба или же рыбы там отродясь не бывало; не важно, холодная вода или теплая… Важно только, чтобы была река. И ничего больше не нужно тому человеку, который влюблен в реки. О себе скажу, что я очень люблю и море, и горы, и реки. Просто так я устроен, что люблю мир природный во всех его проявлениях. И не знаю я ничего прекраснее моря, ничего прекраснее гор, ничего прекраснее рек. Хотя нет — все же знаю. Можно любить весь мир, но при этом можно в этом мире что-то любить больше, чем все остальное. Так вот, понял я, что больше всего остального в этом мире люблю я как раз тот самый осенний лес, с которого начал этот свой рассказ. Когда ранней осенью листва на деревьях становится красной и желтой, когда солнечные лучи по-прежнему, как и бывало летом, с самого утра радуют глаз, но при этом совсем не способствуют появлению загара, когда тонкий волос паутинки куда-то улетает вместе с самым легким порывом ветерка, когда, едва заслышав сверху ни с чем не сравнимые звуки, вы поднимаете голову и видите летящий к Югу усталый клин журавлей, когда сады одаривают небывалыми плодами, когда поутру уже можно видеть корочку льда на соседском пруду, когда… Да что я вам рассказываю, вы ведь и без меня знаете все приметы приблизившейся уже осени, но только не той осени, которая опрокинет с небес всю воду Вселенной, превратит лужицы в лужи, а дороги — в грязное месиво, затянет небо тучами и заставит с грустью вспоминать об ушедшем лете, а той осени, которую зовут еще иногда бабьим летом, а чаще — осенью золотой. Не пытайтесь эту осень понять, просто живите ей, радуйтесь тем нескольким денькам, когда можно выбраться в осенний лес и насладиться в полной мере его прелестью. И если этой осенью вам доведется побывать в лесу, то вы тогда, уверен, согласитесь со мной в том, что нет ничего прекраснее такого вот багряно-золотого осеннего леса. Только за прелестью, за красотой этой, пожалуйста, не сбейтесь с дороги. Будьте внимательны в лесу! Впрочем, иногда сойти с проторенного пути не мешает, а даже помогает. Каким образом? Об этом моя история.

Один юноша очень, как и мы с вами, любил осенний лес. И когда наступала золотая осень, то каждый день старался направиться куда-то, где прежде не бывал. В этом не было ничего трудного, потому что лесов в наших краях столько, что и нескольких жизней не хватит, чтобы все их посетить. И обычно ничего примечательного с юношей в лесу не случалось. Нет, как-то раз вышел он к реке, стал переходить ее вброд, но течение оказалось таким сильным, что юноша не только не устоял на ногах, но и был рекою унесен на несколько верст вниз. Был еще случай, что в лесу юноша встретил целое стадо кабанов. Испугался сначала: думал, что волки, когда услыхал топот. Встал за дерево, а мимо целая ватага с детками малыми протрусила к водопою, даже не посмотрев в сторону юноши. Вот, пожалуй, и все лесные приключения, которые случились с тем юношей, о котором мой рассказ. Но как порою случается в жизни? Долго не происходит ничего интересного, а потом вдруг Судьба дарит что-то такое, что запоминается фактически навсегда. Так случилось и с нашим юношей. В разгаре была золотая осень, когда он отправился в новый, совсем незнакомый лес. И все было как обычно, пока Солнце не стало клониться к закату. Тут-то юноша и понял, что что-то не так. Но что именно? Юноша сообразил, что если сейчас он захочет направиться назад, то есть попытается выйти из леса, то у него ничего не получится, потому что юноша не знает, в какую сторону ему двигаться. Юноша попытался сориентироваться на местности — определить по направлению солнечных лучей, куда ему надо двигаться, но что толку в том, что Солнце на небе, когда ты не знаешь даже приблизительно, какая из сторон света тебе нужна? Приближалась ночь, и шансы выбраться из лесной чащи делались все меньше и меньше. Более того, юноша ведь не сидел и не стоял на месте, а все это время двигался. Но куда? Вот на этот вопрос ни у кого не было ответа. Вскоре, правда, стало ясно, что двигался юноша отнюдь не из леса, а все дальше и дальше в лесную чащобу. Понял это юноша, когда под ногами его стало что-то хлюпать. В тот же миг он остановился — сообразил он, что оказался в лесной топи, а проще говоря, на самом настоящем болоте. Юноша постоял с минуту, подумал. Темень была уже такая, что что-то разглядеть было почти что невозможно. Тогда решил юноша просто повернуть назад и идти туда, откуда он только что пришел, то есть идти в противоположную сторону от болотной трясины. Так юноша и сделал — пошел вроде как обратно. Однако хлюпанье под ногами — премерзкое, надо сказать, — продолжалось. Старался юноша брать и правее, и левее, и поворачивал резко вбок, но всюду было только болото. Да что там — в какой-то момент левая нога юноши чуть не по колено увязла в топи. Юношу ногу вытащил резким движением, но испугался страшно. «Хоть бы кочка какая, — думал он. — Там бы свернулся калачиком и переночевал, что ли». Но кочки на пути не было. Сам же путь был все медленнее и все менее осмысленным. Наконец, юноша понял, что двигаться куда бы то ни было до наступления утра просто не имеет смысла. Остановиться, присесть на корточки и ждать первых солнечных лучей. Только вот холодно. И эти звуки. Что это? Юноша прислушался: как будто где-то кто-то шепчет. И не один голос, а много, очень много. Кто это? Казалось уже, что голоса слышны отовсюду, только ничего понять нельзя, хотя вроде и говорят на знакомом языке. Стал юноша всматриваться в глубину лесной чащи — темень непроглядная. Или нет? Что это за огни меж деревьев? Не они ли это шепчутся друг с другом? А если не они, то кто? Огни приближались к юноше, а вместе с огнями приближались и голоса, становящиеся все громче в сером безмолвии угрюмого ночного леса. Что ждало юношу дальше? Друзья это или враги? И когда уже казалось, что беды не миновать, стал юноша понимать вдруг, о чем эти огни шептались между собой. Нет, слов, как и прежде, было не разобрать. Однако почему-то — сам юноша не понимал, почему — смысл сделался понятен. Это не от слов шло, а как-то внутренне, и юноша, понимая это, понял и многое другое. Первое, что он понял, это то, что огни намерены вывести его из дремучего ночного леса, намерены спасти его. И юноша пошел туда, куда вели его эти огни. Полностью юноша им доверился. И пока шел, то понял второе — куда как более важное, чем просто его личное спасение из болота. Понял юноша, кто такие эти лесные огни. А были это те, кто прежде, еще до нас жил на этой Земле. Теперь их нет здесь в числе живых, но есть их тени, что ночами светятся в лесных топях и перешептываются друг с другом. Не покинули они бренный сей мир, потому что живые забыли о них… Все это осознал юноша, пока выходил из леса на простор. Утро застало несчастного путника на самой лесной опушке, впереди простиралась широкая проторенная дорога. Дорога жизни. Теперь, после всего, что было, юноша уже твердо знал, куда надо идти, куда следует вести свой путь. Однако знал он теперь и еще одну вещь — не менее важную. Знал, что надо не только жить самому, но жить и за тех, кого уже нет, а для этого требуется не так много — просто чтить и помнить ушедших.

Сказка субботы. Обиженный колодец

В деревне нашей на двенадцать дворов было пять колодцев. Для наших краев это считается даже и много. Вот, скажем, в деревне по соседству с нашей — в трех верстах — дворов аж восемнадцать, а колодцев только два; и ничего, справляются как-то жители. Впрочем, если уж по правде сказать, то жители окрестных деревень нам завидуют: дескать, вон сколько колодцев у вас тут, а у нас… Что мешает всем этим людям выкопать новые колодцы? Я так думаю, что мешает просто лень, такая вот самая обычная, сама простая матушка-лень, что, как известно, раньше нас родилась. Хотя жители соседних деревень вряд ли когда признаются, что они ленивы. Они всегда будут находить какие-то причины, объясняющие их бездействие. Кто-то сошлется на плохую почву, кто-то посетует на никуда не годную лопату, а кто-то скажет, что как раз в эти дни, когда надо бы рыть колодец, как назло, занят он чем-то совсем другим и никак отменить свои дела не может. И сами люди будут понимать, что все это не более чем отговорки, но будут убеждать себя и других, что все это — правда. А что такое правда? Живу я долго на этой Земле, а вот ответа на этот вопрос так и не нашел. Но сколько живу, столько не перестаю я искать его. Множество знаю я разных историй. И все они, разумеется, правдивы. А раз они правдивы, то, стало быть, когда-нибудь и помогут дать ответ на вопрос, что же такое правда. Мне кажется, что чем больше таких историй, тем ближе я к пониманию правды. И когда-то случится так, что я ее найду. Или не найду. Тут, как говорится, одно из двух: или пан, или пропал. История про колодец в нашей деревне — одна из тех историй, которая в силу своей правдивости приближает к знанию истины, великой и бесконечной. Только когда найдете правду, сберегите ее, не потеряйте, пожалуйста.

Каждый из пяти колодцев в нашей деревне обладает каким-то таким свойством, которое только ему присуще. Так, в том колодце, что ближе всего к лесу, почти что за околицей, в нем вода самая чистая. В колодце, расположившемся у прогона, вода самая студеная. Самым глубоким является колодец, находящийся возле скотного двора; даже в разгар летней жары в этом колодце воды всегда в избытке. В колодце в самом центре нашей деревни даже в лютые зимы вода остается теплой, словно кто ее специально подогревает. А в колодце подле поля вода самая вкусная. Если кому из селян захочется самому чаю попить или гостя чаем угостить, то тогда он непременно идет на этот колодец, распложенный у самого поля. Впрочем, все пять колодцев радуют нашу деревню и вызывают зависть у соседних деревень. И все пять колодцев служат нам верно уже многие годы. Только однажды приключилась история, которая, по правде сказать, заставила всех нас еще больше полюбить наши деревенские колодцы, заставила понять, каким богатством мы обладаем и как бережно следует относиться к нему. Проще говоря, убедила всех нас в справедливости мудрой мысли: что имеем, не храним, а потерявши плачем.

Живет в нашей деревне одна девушка. Не буду называть я вам ее имени, потому что ныне она стесняется того, что случилось тогда. Так вот, девушка эта как-то раз пошла за водой на колодец. Как раз поутру захотелось ей попить чаю, а раз так, то и пошла она на тот колодец, что подле поля, то есть на тот, где самая вкусная вода, самая вкусная не только в нашей деревне, но и во всей округе. И нельзя сказать, что в других четырех колодцах вода невкусная, нет, она тоже вкусная, но только в этом колодце вода самая вкусная. Туда-то и пошла девушка. И не с ведром пошла, как обычно за водой у нас ходят, а прямо с чайником. Подумаешь, скажете вы, что же тут такого — пошла себе девушка по воду с чайником. Помнится, я маленький был, так меня бабушка посылала за водой, а поскольку жалела меня (ведь все бабушки жалеют своих внуков), то ведро мне не давала, а давала как раз чайник. И я ходил по воду с чайником. Ну а когда подрос, когда стал большим мальчиком, то тогда стал ходить на колодец с ведром, а потом и с двумя ведрами. И без всякого там коромысла — потому что стал сильным. Девушки же в нашей деревне ходят по воду с коромыслами. Так, вроде как, легче. С чайниками же на колодцы ходят лишь дети малые. Та же девушка, о которой я хочу рассказать, вообще-то обычно ходила к колодцу с коромыслом и двумя — пусть и небольшими — ведрами. Нынче же решила, что легче и проще пойти с чайником. И пошла. Девушка при всем при том знала, что ходить на колодец с чайниками позволено только детям, знала, но все равно поступила так, как хотела. А тем самым, если уж называть вещи своими именами, то есть говорить по правде, проявила неуважение к колодцу. Девушка, вероятно, не знала, что колодцы (как, впрочем, и все остальное в мире) надо уважать: если уж идешь по воду, то иди с ведром, а никак не с чайником. Ох, и глупая девушка.



Поделиться книгой:

На главную
Назад