1984. Скотный двор

' I just looked in.	Ничего конкретного мне не надо.
I don't want anything in particular.' 'It's just as well,' said the other, 'because I don't suppose I could have satisfied you.' He made an apologetic gesture with his softpalmed hand. 'You see how it is; an empty shop, you might say.	-- Тем лучше, едва ли бы я смог вас удовлетворить. -- Как бы извиняясь, он повернул кверху мягкую ладонь. -- Сами видите: можно сказать, пустая лавка.
Between you and me, the antique trade's just about finished.	Между нами говоря, торговля антиквариатом почти иссякла.
No demand any longer, and no stock either.	Спросу нет, да и предложить нечего.
Furniture, china, glass it's all been broken up by degrees.	Мебель, фарфор, хрусталь -- все это мало-помалу перебилось, переломалось.
And of course the metal stuff’s mostly been melted down.	А металлическое по большей части ушло в переплавку.
I haven't seen a brass candlestick in years.'	Сколько уже лет я не видел латунного подсвечника.
The tiny interior of the shop was in fact uncomfortably full, but there was almost nothing in it of the slightest value.	На самом деле тесная лавочка была забита вещами, но ни малейшей ценности они не представляли.
The floorspace was very restricted, because all round the walls were stacked innumerable dusty picture-frames.	Свободного места почти не осталось -- возле всех стен штабелями лежали пыльные рамы для картин.
In the window there were trays of nuts and bolts, worn-out chisels, penknives with broken blades, tarnished watches that did not even pretend to be in going order, and other miscellaneous rubbish.	В витрине -- подносы с болтами и гайками, сточенные стамески, сломанные перочинные ножи, облупленные часы, даже не притворявшиеся исправными, и прочий разнообразный хлам.
Only on a small table in the corner was there a litter of odds and ends--lacquered snuffboxes, agate brooches, and the like--which looked as though they might include something interesting.	Какой-то интерес могла возбудить только мелочь, валявшаяся на столике в углу, лакированные табакерки, агатовые брошки и тому подобное.
As Winston wandered towards the table his eye was caught by a round, smooth thing that gleamed softly in the lamplight, and he picked it up.	Уинстон подошел к столику, и взгляд его привлекла какая-то гладкая округлая вещь, тускло блестевшая при свете лампы; он взял ее.
It was a heavy lump of glass, curved on one side, flat on the other, making almost a hemisphere.	Это была тяжелая стекляшка, плоская с одной стороны и выпуклая с другой -- почти полушарие.
There was a peculiar softness, as of rainwater, in both the colour and the texture of the glass.	И в цвете и в строении стекла была непонятная мягкость -- оно напоминало дождевую воду.
At the heart of it, magnified by the curved surface, there was a strange, pink, convoluted object that recalled a rose or a sea anemone.	А в сердцевине, увеличенный выпуклостью, находился странный розовый предмет узорчатого строения, напоминавший розу или морской анемон.
'What is it?' said Winston, fascinated.	-- Что это? -- спросил очарованный Уинстон.
'That's coral, that is,' said the old man.	-- Это?
'It must have come from the Indian Ocean.	Это коралл, -- ответил старик. -- Надо полагать, из Индийского океана.

They used to kind of embed it in the glass.	Прежде их иногда заливали в стекло.
That wasn't made less than a hundred years ago.	Сделано не меньше ста лет назад.
More, by the look of it.'	По виду даже раньше.
' It's a beautiful thing,' said Winston.	-- Красивая вещь, -- сказал Уинстон.
'It is a beautiful thing,' said the other appreciatively. 'But there's not many that'd say so nowadays.' He coughed. 'Now, if it so happened that you wanted to buy it, that'd cost you four dollars.	-- Красивая вещь, -- признательно подхватил старьевщик. -- Но в наши дни мало кто ее оценит. -- Он кашлянул. -- Если вам вдруг захочется купить, она стоит четыре доллара.
I can remember when a thing like that would have fetched eight pounds, and eight pounds was--well, I can't work it out, but it was a lot of money.	Было время, когда за такую вещь давали восемь фунтов, а восемь фунтов... ну, сейчас не сумею сказать точно -- это были большие деньги.
But who cares about genuine antiques nowadays-even the few that's left?'	Но кому нынче нужны подлинные древности -хотя их так мало сохранилось
Winston immediately paid over the four dollars and slid the coveted thing into his pocket.	Уинстон немедленно заплатил четыре доллара и опустил вожделенную игрушку в карман.
What appealed to him about it was not so much its beauty as the air it seemed to possess of belonging to an age quite different from the present one.	Соблазнила его не столько красота вещи, сколько аромат века, совсем не похожего на нынешний.
The soft, rainwatery glass was not like any glass that he had ever seen.	Стекло такой дождевой мягкости ему никогда не встречалось.
The thing was doubly attractive because of its apparent uselessness, though he could guess that it must once have been intended as a paperweight.	Самым симпатичным в этой штуке была ее бесполезность, хотя Уинстон догадался, что когда-то она служила пресс-папье.
It was very heavy in his pocket, but fortunately it did not make much of a bulge.	Стекло оттягивало карман, но, к счастью, не слишком выпирало.
It was a queer thing, even a compromising thing, for a Party member to have in his possession.	Это странный предмет, даже компрометирующий предмет для члена партии.
Anything old, and for that matter anything beautiful, was always vaguely suspect.	Все старое и, если на то пошло, все красивое вызывало некоторое подозрение.
The old man had grown noticeably more cheerful after receiving the four dollars.	Хозяин же, получив четыре доллара, заметно повеселел.
Winston realized that he would have accepted three or even two.	Уинстон понял, что можно было сторговаться на трех или даже на двух.
'There's another room upstairs that you might care to take a look at,' he said.	-- Если есть желание посмотреть, у меня наверху еще одна комната, -- сказал старик. -- Там ничего особенного.
' There's not much in it.	Всего несколько предметов.
Just a few pieces.	Если пойдем, нам понадобится свет.
We'll do with a light if we're going upstairs.' He lit another lamp, and, with bowed back, led the way slowly up the steep and worn stairs and along a tiny passage, into a room which did not give on the street but looked out on a cobbled yard and a forest of chimney-pots.	Он зажег еще одну лампу, потом, согнувшись, медленно поднялся по стертым ступенькам и через крохотный коридорчик привел Уинстона в комнату; окно ее смотрело не на улицу, а на мощеный двор и на чащу печных труб с колпаками.

Winston noticed that the furniture was still arranged as though the room were meant to be lived in.	Уинстон заметил, что мебель здесь расставлена, как в жилой комнате.
There was a strip of carpet on the floor, a picture or two on the walls, and a deep, slatternly arm-chair drawn up to the fireplace.	На полу дорожка, на стенах две-три картины, глубокое неопрятное кресло у камина.
An old-fashioned glass clock with a twelve-hour face was ticking away on the mantelpiece.	На каминной полке тикали старинные стеклянные часы с двенадцатичасовым циферблатом.
Under the window, and occupying nearly a quarter of the room, was an enormous bed with the mattress still on it.	Под окном, заняв чуть ли не четверть комнаты, стояла громадная кровать, причем с матрасом.
'We lived here till my wife died,' said the old man half apologetically. 'I'm selling the furniture off by little and little.	-- Мы здесь жили, пока не умерла жена, -объяснил старик, как бы извиняясь. -Понемногу распродаю мебель.
Now that's a beautiful mahogany bed, or at least it would be if you could get the bugs out of it.	Вот превосходная кровать красного дерева...
But I dare say you'd find it a little bit cumbersome.'	То есть была бы превосходной, если выселить из нее клопов.
He was holding the lamp high up, so as to illuminate the whole room, and in the warm dim light the place looked curiously inviting.	Впрочем, вам, наверно, она кажется громоздкой.
The thought flitted through Winston's mind that it would probably be quite easy to rent the room for a few dollars a week, if he dared to take the risk.	Он поднял лампу над головой, чтобы осветить всю комнату, и в теплом тусклом свете она выглядела даже уютной.
It was a wild, impossible notion, to be abandoned as soon as thought of; but the room had awakened in him a sort of nostalgia, a sort of ancestral memory.	А ведь можно было бы снять ее за несколько долларов в неделю, подумал Уинстон, если хватит смелости.
It seemed to him that he knew exactly what it felt like to sit in a room like this, in an arm-chair beside an open fire with your feet in the fender and a kettle on the hob; utterly alone, utterly secure, with nobody watching you, no voice pursuing you, no sound except the singing of the kettle and the friendly ticking of the clock.	Это была дикая, вздорная мысль, и умерла она так же быстро, как родилась; но комната пробудила в нем какую-то ностальгию, какую-то память, дремавшую в крови.
'There's no telescreen!' he could not help murmuring.	Ему казалось, что он хорошо знает это ощущение, когда сидишь в такой комнате, в кресле перед горящим камином, поставив ноги на решетку, на огне -- чайник, и ты совсем один, в полной безопасности, никто не следит за тобой, ничей голос тебя не донимает, только чайник поет в камине да дружелюбно тикают часы. -- Тут нет телекрана, -- вырвалось у него.
'Ah,' said the old man, 'I never had one of those things.	-- Ах, этого, -- ответил старик. -- У меня никогда не было.
Too expensive.	Они дорогие.
And I never seemed to feel the need of it, somehow.	Да и потребности, знаете, никогда не испытывал.

Now that's a nice gateleg table in the corner there.	А вот в углу хороший раскладной стол.
Though of course you'd have to put new hinges on it if you wanted to use the flaps.'	Правда, чтобы пользоваться боковинами, надо заменить петли.
There was a small bookcase in the other corner, and Winston had already gravitated towards it.	В другом углу стояла книжная полка, и Уинстона уже притянуло к ней.
It contained nothing but rubbish.	На полке была только дрянь.
The hunting-down and destruction of books had been done with the same thoroughness in the prole quarters as everywhere else.	Охота за книгами и уничтожение велись в кварталах пролов так же основательно, как везде.
It was very unlikely that there existed anywhere in Oceania a copy of a book printed earlier than 1960.	Едва ли в целой Океании существовал хоть один экземпляр книги, изданной до 1960 года.
The old man, still carrying the lamp, was standing in front of a picture in a rosewood frame which hung on the other side of the fireplace, opposite the bed.	Старик с лампой в руке стоял перед картинкой в палисандровой раме: она висела по другую сторону от камина, напротив кровати.
'Now, if you happen to be interested in old prints at all—' he began delicately.	-- Кстати, если вас интересуют старинные гравюры... -- деликатно начал он.
Winston came across to examine the picture.	Уинстон подошел ближе.
It was a steel engraving of an oval building with rectangular windows, and a small tower in front.	Это была гравюра на стали: здание с овальным фронтоном, прямоугольными окнами и башней впереди.
There was a railing running round the building, and at the rear end there was what appeared to be a statue.	Вокруг здания шла ограда, а в глубине стояла, по-видимому, статуя.
Winston gazed at it for some moments.	Уинстон присмотрелся.
It seemed vaguely familiar, though he did not remember the statue.	Здание казалось смутно знакомым, но статуи он не помнил.
'The frame's fixed to the wall,' said the old man, 'but I could unscrew it for you, I dare say.'	-- Рамка привинчена к стене, -- сказал старик, -- но если хотите, я сниму.
'I know that building,' said Winston finally. 'It's a ruin now.	-- Я знаю это здание, -- промолвил наконец Уинстон, -- оно разрушено.
It's in the middle of the street outside the Palace of Justice.'	В середине улицы, за Дворцом юстиции.
' That's right.	-- Верно.
Outside the Law Courts.	За Домом правосудия.
It was bombed in--oh, many years ago.	Его разбомбили... Ну, много лет назад.
It was a church at one time, St Clement Danes, its name was.'	Это была церковь.
He smiled apologetically, as though conscious of saying something slightly ridiculous, and added:	Сент-Клемент -- святой Климент у датчан. -- Он виновато улыбнулся, словно понимая, что говорит нелепость, и добавил: --
'Oranges and lemons, say the bells of St Clement's!'	"Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет".
'What's that?' said Winston.	-- Что это? -- спросил Уинстон.

'Oh--"Oranges and lemons, say the bells of St Clement's."	-- А-а. "Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет".
That was a rhyme we had when I was a little boy.	В детстве был такой стишок.
How it goes on I don't remember, but I do know it ended up,	Как там дальше, я не помню, а кончается так:
"Here comes a candle to light you to bed, Here comes a chopper to chop off your head."	"Вот зажгу я пару свеч -- ты в постельку можешь лечь. Вот возьму я острый меч -- и головка твоя с плеч".
It was a kind of a dance.	Игра была наподобие танца.
They held out their arms for you to pass under, and when they came to "Here comes a chopper to chop off your head" they brought their arms down and caught you.	Они стояли, взявшись за руки, а ты шел под руками, и когда доходили до "Вот возьму я острый меч -- н головка твоя с плеч", руки опускались и ловили тебя.
It was just names of churches.	Там были только названия церквей.
All the London churches were in it—all the principal ones, that is.'	Все лондонские церкви... То есть самые знаменитые.
Winston wondered vaguely to what century the church belonged.	Уинстон рассеянно спросил себя, какого века могла быть эта церковь.
It was always difficult to determine the age of a London building. Anything large and impressive, if it was reasonably new in appearance, was automatically claimed as having been built since the Revolution, while anything that was obviously of earlier date was ascribed to some dim period called the Middle Ages.	Возраст лондонских домов определить всегда трудно Все большие и внушительные и более или менее новые на вид считались, конечно, построенными после революции, а все то, что было очевидно старше, относили к какому-то далекому, неясному времени, называвшемуся средними веками.
The centuries of capitalism were held to have produced nothing of any value.	Таким образом, века капитализма ничего стоящего не произвели.
One could not learn history from architecture any more than one could learn it from books.	По архитектуре изучить историю было так же невозможно, как по книгам.
Statues, inscriptions, memorial stones, the names of streets--anything that might throw light upon the past had been systematically altered.	Статуи, памятники, мемориальные доски, названия улиц -- все, что могло пролить свет на прошлое, систематически переделывалось.
' I never knew it had been a church,' he said.	-- Я не знал, что это церковь, -- сказал он.
'There's a lot of them left, really,' said the old man, 'though they've been put to other uses.	-- Вообще-то их много осталось, -- сказал старик, -- только их используют для других нужд.
Now, how did that rhyme go?	Как же там этот стишок?
Ah!	А!
I've got it!	Вспомнил.
"Oranges and lemons, say the bells of St Clement's, You owe me three farthings, say the bells of St Martin's----"	Апельсинчики как мед, В колокол Сент-Клемент бьет. И звонит Сент-Мартин: Отдавай мне фартинг!
there, now, that's as far as I can get.	Вот дальше опять не помню.

A farthing, that was a small copper coin, looked something like a cent.' 'Where was St Martin's?' said Winston.	А фартинг -- это была маленькая медная монета, наподобие цента. -- А где Сент-Мартин? -спросил Уинстон.
' St Martin's?	-- Сент-Мартин?
That's still standing.	Эта еще стоит.
It's in Victory Square, alongside the picture gallery.	На площади Победы, рядом с картинной галереей.
A building with a kind of a triangular porch and pillars in front, and a big flight of steps.'	Здание с портиком и колоннами, с широкой лестницей.
Winston knew the place well.	Уинстон хорошо знал здание.
It was a museum used for propaganda displays of various kinds--scale models of rocket bombs and Floating Fortresses, waxwork tableaux illustrating enemy atrocities, and the like.	Это был музей, предназначенный для разных пропагандистских выставок: моделей ракет и плавающих крепостей, восковых панорам, изображающих вражеские зверства, и тому подобного.
'St Martin's-in-the-Fields it used to be called,' supplemented the old man, 'though I don't recollect any fields anywhere in those parts.'	-- Называлась "Святой Мартии на полях", -добавил старик, -- хотя никаких полей в этом районе не припомню.
Winston did not buy the picture.	Гравюру Уинстон не купил.
It would have been an even more incongruous possession than the glass paperweight, and impossible to carry home, unless it were taken out of its frame.	Предмет был еще более неподходящий, чем стеклянное пресс-папье, да и домой ее не унесешь -- разве только без рамки.
But he lingered for some minutes more, talking to the old man, whose name, he discovered, was not Weeks--as one might have gathered from the inscription over the shop-front--but Charrington.	Но он задержался еще на несколько минут, беседуя со стариком, и выяснил, что фамилия его не Уикс, как можно было заключить по надписи на лавке, а Чаррингтон.
Mr Charrington, it seemed, was a widower aged sixty-three and had inhabited this shop for thirty years.	Оказалось, что мистеру Чаррингтону шестьдесят три года, он вдовец и обитает в лавке тридцать лет.
Throughout that time he had been intending to alter the name over the window, but had never quite got to the point of doing it.	Все эти годы он собирался сменить вывеску, но так и не собрался.
All the while that they were talking the half-remembered rhyme kept running through Winston's head.	Пока они беседовали, Уинстон все твердил про себя начало стишка:
Oranges and lemons say the bells of St Clement's, You owe me three farthings, say the bells of St Martin's!	"Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет.
It was curious, but when you said it to yourself you had the illusion of actually hearing bells, the bells of a lost London that still existed somewhere or other, disguised and forgotten.	И звонит Сент-Мартин: отдавай мне фартинг!" Любопытно: когда он произносил про себя стишок, ему чудилось, будто звучат сами колокола, -- колокола исчезнувшего Лондона, который еще существует где-то, невидимый и забытый.
From one ghostly steeple after another he seemed to hear them pealing forth.	И слышалось ему, как поднимают они трезвон, одна за другой, призрачные колокольни.

Yet so far as he could remember he had never in real life heard church bells ringing.	Между тем, сколько он себя помнил, он ни разу не слышал церковного звона.
He got away from Mr Charrington and went down the stairs alone, so as not to let the old man see him reconnoitring the street before stepping out of the door.	Он попрощался с мистером Чаррингтоном и спустился по лестнице один, чтобы старик не увидел, как он оглядывает улицу, прежде чем выйти за дверь.
He had already made up his mind that after a suitable interval--a month, say--he would take the risk of visiting the shop again.	Он уже решил, что, выждав время -- хотя бы месяц, -- рискнет еще раз посетить лавку.
It was perhaps not more dangerous than shirking an evening at the Centre.	Едва ли это опасней, чем пропустить вечер в общественном центре.
The serious piece of folly had been to come back here in the first place, after buying the diary and without knowing whether the proprietor of the shop could be trusted.	Большой опрометчивостью было уже то, что после покупки книги он пришел сюда снова, не зная, можно ли доверять хозяину.
However—!	И все же!..
Yes, he thought again, he would come back.	Да, сказал он себе, надо будет прийти еще.
He would buy further scraps of beautiful rubbish.	Он купит гравюру с церковью св.
He would buy the engraving of St Clement Danes, take it out of its frame, and carry it home concealed under the jacket of his overalls.	Климента у датчан, вынет из рамы и унесет под комбинезоном домой.
He would drag the rest of that poem out of Mr Charrington's memory.	Заставит мистера Чаррингтона вспомнить стишок до конца.
Even the lunatic project of renting the room upstairs flashed momentarily through his mind again.	И снова мелькнула безумная мысль снять верхнюю комнату.
For perhaps five seconds exaltation made him careless, and he stepped out on to the pavement without so much as a preliminary glance through the window.	От восторга он секунд на пять забыл об осторожности -- вышел на улицу, ограничившись беглым взглядом в окно.
He had even started humming to an improvised tune	И даже начал напевать на самодельный мотив:
Oranges and lemons, say the bells of St Clement's, You owe me three farthings, say the—	Апельсинчики как мед, В колокол Сент-Клемент бьет. И звонит Сент-Мартин: Отдавай мне фартинг!
Suddenly his heart seemed to turn to ice and his bowels to water.	Вдруг сердце у него екнуло от страха, живот схватило.
A figure in blue overalls was coming down the pavement, not ten metres away.	В каких-нибудь десяти метрах -- фигура в синем комбинезоне, идет к нему.
It was the girl from the Fiction Department, the girl with dark hair.	Это была девица из отдела литературы, темноволосая.
The light was failing, but there was no difficulty in recognizing her.	Уже смеркалось, но Уинстон узнал ее без труда.
She looked him straight in the face, then walked quickly on as though she had not seen him.	Она посмотрела ему прямо в глаза и быстро прошла дальше, как будто не заметила.
For a few seconds Winston was too paralysed to move.	Несколько секунд он не мог двинуться с места, словно отнялись ноги.

Then he turned to the right and walked heavily away, not noticing for the moment that he was going in the wrong direction.	Потом повернулся направо и с трудом пошел, не замечая, что идет не в ту сторону.
At any rate, one question was settled.	Одно по крайней мере стало ясно.
There was no doubting any longer that the girl was spying on him.	Сомнений быть не могло: девица за ним шпионит.
She must have followed him here, because it was not credible that by pure chance she should have happened to be walking on the same evening up the same obscure backstreet, kilometres distant from any quarter where Party members lived.	Она выследила его -- нельзя же поверить, что она по чистой случайности забрела в тот же вечер на ту же захудалую улочку в нескольких километрах от района, где живут партийцы.
It was too great a coincidence.	Слишком много совпадений.
Whether she was really an agent of the Thought Police, or simply an amateur spy actuated by officiousness, hardly mattered.	А служит она в полиции мыслей или же это самодеятельность -- значения не имеет.
It was enough that she was watching him.	Она за ним следит, этого довольно.
Probably she had seen him go into the pub as well.	Может быть, даже видела, как он заходил в пивную.
It was an effort to walk.	Идти было тяжело.
The lump of glass in his pocket banged against his thigh at each step, and he was half minded to take it out and throw it away.	Стеклянный груз в кармане при каждом шаге стукая по бедру, и Уинстона подмывало выбросить его.
The worst thing was the pain in his belly.	Но хуже всего была спазма в животе.
For a couple of minutes he had the feeling that he would die if he did not reach a lavatory soon.	Несколько минут ему казалось, что если он сейчас же не найдет уборную, то умрет.
But there would be no public lavatories in a quarter like this.	Но в таком районе не могло быть общественной уборной.
Then the spasm passed, leaving a dull ache behind.	Потом спазма прошла, осталась только глухая боль.
The street was a blind alley.	Улица оказалась тупиком.
Winston halted, stood for several seconds wondering vaguely what to do, then turned round and began to retrace his steps.	Уинстон остановился, постоял несколько секунд, рассеянно соображая, что делать, потом повернул назад.
As he turned it occurred to him that the girl had only passed him three minutes ago and that by running he could probably catch up with her.	Когда он повернул, ему пришло в голову, что он разминулся с девицей какие-нибудь три минуты назад, и если бегом, то можно ее догнать.
He could keep on her track till they were in some quiet place, and then smash her skull in with a cobblestone.	Можно дойти за ней до какого-нибудь тихого места, а там проломить ей череп булыжником.
The piece of glass in his pocket would be heavy enough for the job.	Стеклянное пресс-папье тоже сгодится, оно тяжелое.
But he abandoned the idea immediately, because even the thought of making any physical effort was unbearable.	Но он сразу отбросил этот план: невыносима была даже мысль о том, чтобы совершить физическое усилие.

He could not run, he could not strike a blow.	Нет сил бежать, нет сил ударять.
Besides, she was young and lusty and would defend herself.	Вдобавок девица молодая и крепкая, будет защищаться.
He thought also of hurrying to the Community Centre and staying there till the place closed, so as to establish a partial alibi for the evening.	Потом он подумал, что надо сейчас же пойти в общественный центр и пробыть там до закрытия -- обеспечить себе хотя бы частичное алиби.
But that too was impossible.	Но и это невозможно.
A deadly lassitude had taken hold of him.	Им овладела смертельная вялость.
All he wanted was to get home quickly and then sit down and be quiet.	Хотелось одного: вернуться к себе в квартиру и ничего не делать.
It was after twenty-two hours when he got back to the flat.	Домой он пришел только в двадцать третьем часу.
The lights would be switched off at the main at twenty-three thirty.	Ток в сети должны были отключить в 23.30.
He went into the kitchen and swallowed nearly a teacupful of Victory Gin.	Он отправился на кухню и выпил почти целую чашку джина "Победа".
Then he went to the table in the alcove, sat down, and took the diary out of the drawer.	Потом подошел к столу в нише, сел и вынул из ящика дневник.
But he did not open it at once.	Но раскрыл его не сразу.
From the telescreen a brassy female voice was squalling a patriotic song.	Женщина в телекране томным голосом пела патриотическую песню.
He sat staring at the marbled cover of the book, trying without success to shut the voice out of his consciousness.	Уинстон смотрел на мраморный переплет, безуспешно стараясь отвлечься от этого голоса.
It was at night that they came for you, always at night.	Приходят за тобой ночью, всегда ночью.
The proper thing was to kill yourself before they got you.	Самое правильное -- покончить с собой, пока тебя не взяли.
Undoubtedly some people did so.	Наверняка так поступали многие.
Many of the disappearances were actually suicides.	Многие исчезновения на самом деле были самоубийствами.
But it needed desperate courage to kill yourself in a world where firearms, or any quick and certain poison, were completely unprocurable.	Но в стране, где ни огнестрельного оружия, ни надежного яда не достанешь, нужна отчаянная отвага, чтобы покончить с собой.
He thought with a kind of astonishment of the biological uselessness of pain and fear, the treachery of the human body which always freezes into inertia at exactly the moment when a special effort is needed.	Он с удивлением подумал о том, что боль и страх биологически бесполезны, подумал о вероломстве человеческого тела, цепенеющего в тот самый миг, когда требуется особое усилие.
He might have silenced the dark-haired girl if only he had acted quickly enough: but precisely because of the extremity of his danger he had lost the power to act.	Он мог бы избавиться от темноволосой, если бы сразу приступил к делу, но именно из-за того, что опасность была чрезвычайной, он лишился сил.

It struck him that in moments of crisis one is never fighting against an external enemy, but always against one's own body.	Ему пришло в голову, что в критические минуты человек борется не с внешним врагом, а всегда с собственным телом.
Even now, in spite of the gin, the dull ache in his belly made consecutive thought impossible.	Даже сейчас, несмотря на джин, тупая боль в животе не позволяла ему связно думать.
And it is the same, he perceived, in all seemingly heroic or tragic situations.	И то же самое, понял он, во всех трагических или по видимости героических ситуациях.
On the battlefield, in the torture chamber, on a sinking ship, the issues that you are fighting for are always forgotten, because the body swells up until it fills the universe, and even when you are not paralysed by fright or screaming with pain, life is a moment-to-moment struggle against hunger or cold or sleeplessness, against a sour stomach or an aching tooth.	На поле боя, в камере пыток, на тонущем корабле то, за что ты бился, всегда забывается -- тело твое разрастается и заполняет вселенную, и даже когда ты не парализован страхом и не кричишь от боли, жизнь -- это ежеминутная борьба с голодом или холодом, с бессонницей, изжогой и зубной болью.
He opened the diary.	Он раскрыл дневник.
It was important to write something down.	Важно хоть что-нибудь записать.
The woman on the telescreen had started a new song.	Женщина в телекране разразилась новой песней.
Her voice seemed to stick into his brain like jagged splinters of glass.	Голос вонзался ему в мозг, как острые осколки стекла.
He tried to think of O'Brien, for whom, or to whom, the diary was written, but instead he began thinking of the things that would happen to him after the Thought Police took him away.	Он пытался думать об О'Брайене, для которого -которому -- пишется дневник, но вместо этого стал думать, что с ним будет, когда его арестует полиция мыслей.
It would not matter if they killed you at once.	Если бы сразу убили -- полбеды.
To be killed was what you expected.	Смерть -- дело предрешенное.
But before death (nobody spoke of such things, yet everybody knew of them) there was the routine of confession that had to be gone through: the grovelling on the floor and screaming for mercy, the crack of broken bones, the smashed teeth and bloody clots of hair.	Но перед смертью (никто об этом не распространялся, но знали все) будет признание по заведенному порядку: с ползаньем по полу, мольбами о пощаде, с хрустом ломаемых костей, с выбитыми зубами и кровавыми колтунами в волосах.
Why did you have to endure it, since the end was always the same?	Почему ты должен пройти через это, если итог все равно известен?
Why was it not possible to cut a few days or weeks out of your life?	Почему нельзя сократить тебе жизнь на несколько дней или недель?
Nobody ever escaped detection, and nobody ever failed to confess.	От разоблачения не ушел ни один, и признавались все до единого.
When once you had succumbed to thoughtcrime it was certain that by a given date you would be dead.	В тот миг, когда ты преступил в мыслях, ты уже подписал себе. смертный приговор.
Why then did that horror, which altered nothing, have to lie embedded in future time?	Так зачем ждут тебя эти муки в будущем, если они ничего не изменят?
He tried with a little more success than before to summon up the image of O'Brien.	Он опять попробовал вызвать образ О'Брайена, и теперь это удалось.

'We shall meet in the place where there is no darkness,' O'Brien had said to him.	"Мы встретимся там, где нет темноты", -- сказал ему О'Брайен.
He knew what it meant, or thought he knew.	Уинстон понял его слова -- ему казалось, что понял.
The place where there is no darkness was the imagined future, which one would never see, but which, by foreknowledge, one could mystically share in.	Где нет темноты -- это воображаемое будущее; ты его не увидишь при жизни, но, предвидя, можешь мистически причаститься к нему.
But with the voice from the telescreen nagging at his ears he could not follow the train of thought further.	Голос из телекрана бил по ушам и не давал додумать эту мысль до конца.
He put a cigarette in his mouth.	Уинстон взял в рот сигарету.
Half the tobacco promptly fell out on to his tongue, a bitter dust which was difficult to spit out again.	Половина табака тут же высыпалась на язык -не скоро и отплюешься от этой горечи.
The face of Big Brother swam into his mind, displacing that of O'Brien.	Перед ним, вытеснив О'Брайена, возникло лицо Старшего Брата.
Just as he had done a few days earlier, he slid a coin out of his pocket and looked at it.	Так же, как несколько дней назад, Уинстон вынул из кармана монету и вгляделся.
The face gazed up at him, heavy, calm, protecting: but what kind of smile was hidden beneath the dark moustache?	Лицо смотрело на него тяжело, спокойно, отечески -- но что за улыбка прячется в черных усах?
Like a leaden knell the words came back at him:	Свинцовым погребальным звоном приплыли слова:
WAR IS PEACE FREEDOM IS SLAVERY IGNORANCE IS STRENGTH	ВОИНА -- ЭТО МИР СВОБОДА -- ЭТО РАБСТВО НЕЗНАНИЕ -- СИЛА
PART TWO	* ВТОРАЯ *
Chapter 1	I
It was the middle of the morning, and Winston had left the cubicle to go to the lavatory.	Было еще утро; Уинстон пошел из своей кабины в уборную.
A solitary figure was coming towards him from the other end of the long, brightly-lit corridor.	Навстречу ему по пустому ярко освещенному коридору двигался человек.
It was the girl with dark hair.	Оказалось, что это темноволосая девица.
Four days had gone past since the evening when he had run into her outside the junk-shop.	С той встречи у лавки старьевщика минуло четыре дня.
As she came nearer he saw that her right arm was in a sling, not noticeable at a distance because it was of the same colour as her overalls.	Подойдя поближе, Уинстон увидел, что правая рука у нее на перевязи; издали он этого не разглядел, потому что повязка была синяя, как комбинезон.
Probably she had crushed her hand while swinging round one of the big kaleidoscopes on which the plots of novels were 'roughed in'.	Наверно, девица сломала руку, поворачивая большой калейдоскоп, где "набрасывались" сюжеты романов.
It was a common accident in the Fiction Department.	Обычная травма в литературном отделе.
They were perhaps four metres apart when the girl stumbled and fell almost flat on her face.	Когда их разделяло уже каких-нибудь пять шагов, она споткнулась и упала чуть ли не плашмя.

A sharp cry of pain was wrung out of her.	У нее вырвался крик боли.
She must have fallen right on the injured arm.	Видимо, она упала на сломанную руку.
Winston stopped short.	Уинстон замер.
The girl had risen to her knees.	Девица встала на колени.
Her face had turned a milky yellow colour against which her mouth stood out redder than ever.	Лицо у нее стало молочно-желтым, и на нем еще ярче выступил красный рот.
Her eyes were fixed on his, with an appealing expression that looked more like fear than pain.	Она смотрела на Уинстона умоляюще, и в глазах у нее было больше страха, чем боли.
A curious emotion stirred in Winston's heart.	Уинстоном владели противоречивые чувства.
In front of him was an enemy who was trying to kill him: in front of him, also, was a human creature, in pain and perhaps with a broken bone.	Перед ним был враг, который пытался его убить; в то же время перед ним был человек -- человеку больно, у него, быть может, сломана кость.
Already he had instinctively started forward to help her.	Не раздумывая, он пошел к ней на помощь.
In the moment when he had seen her fall on the bandaged arm, it had been as though he felt the pain in his own body.	В тот миг, когда она упала на перевязанную руку, он сам как будто почувствовал боль.
' You're hurt?' he said.	-- Вы ушиблись?
' It's nothing.	-- Ничего страшного.
My arm.	Рука.
It'll be all right in a second.' She spoke as though her heart were fluttering.	Сейчас пройдет. -- Она говорила так, словно у нее сильно колотилось сердце.
She had certainly turned very pale.	И лицо у нее было совсем бледное.
' You haven't broken anything?'	-- Вы ничего не сломали?
'No, I'm all right.	-- Нет.
It hurt for a moment, that's all.'	Все цело. Было больно и прошло.
She held out her free hand to him, and he helped herup.	Она протянула Уинстону здоровую руку, и он помог ей встать.
She had regained some of her colour, and appeared very much better.	Лицо у нее немного порозовело; судя по всему, ей стало легче.
'It's nothing,' she repeated shortly. 'I only gave my wrist a bit of a bang.	-- Ничего страшного, -- повторила она. -Немного ушибла запястье, и все.
Thanks, comrade!'	Спасибо, товарищ!
And with that she walked on in the direction in which she had been going, as briskly as though it had really been nothing.	С этими словами она пошла дальше -- так бодро, как будто и впрямь ничего не случилось.
The whole incident could not have taken as much as half a minute.	А длилась вся эта сцена, наверно, меньше чем полминуты.
Not to let one's feelings appear in one's face was a habit that had acquired the status of an instinct, and in any case they had been standing straight in front of a telescreen when the thing happened.	Привычка не показывать своих чувств въелась настолько, что стала инстинктом, да и происходило все это прямо перед телекраном.

Nevertheless it had been very difficult not to betray a momentary surprise, for in the two or three seconds while he was helping her up the girl had slipped something into his hand.	И все-таки Уинстон лишь с большим трудом сдержал удивление: за те две-три секунды, пока он помогал девице встать, она что-то сунула ему в руку.
There was no question that she had done it intentionally.	О случайности тут не могло быть и речи.
It was something small and flat.	Что-то маленькое и плоское.
As he passed through the lavatory door he transferred it to his pocket and felt it with the tips of his fingers.	Входя в уборную, Уинстон сунул эту вещь в карман и там ощупал.
It was a scrap of paper folded into a square.	Листок бумаги, сложенный квадратиком.
While he stood at the urinal he managed, with a little more fingering, to get it unfolded.	Перед писсуаром он сумел после некоторой возни в кармане расправить листок.
Obviously there must be a message of some kind written on it.	По всей вероятности, там что-то написано.
For a moment he was tempted to take it into one of the water-closets and read it at once.	У него возникло искушение сейчас же зайти в кабинку и прочесть.
But that would be shocking folly, as he well knew.	Но это, понятно, было бы чистым безумием.
There was no place where you could be more certain that the telescreens were watched continuously.	Где, как не здесь, за телекранами наблюдают беспрерывно?
He went back to his cubicle, sat down, threw the fragment of paper casually among the other papers on the desk, put on his spectacles and hitched the speakwrite towards him.	Он вернулся к себе, сел, небрежно бросил листок на стол к другим бумагам, надел очки и придвинул речение.
'Five minutes,' he told himself, 'five minutes at the very least!'	Пять минут, сказал он себе, пять минут самое меньшее!
His heart bumped in his breast with frightening loudness.	Стук сердца в груди был пугающе громок.
Fortunately the piece of work he was engaged on was mere routine, the rectification of a long list of figures, not needing close attention.	К счастью, работа его ждала рутинная -уточнить длинную колонку цифр -- и сосредоточенности не требовала.
Whatever was written on the paper, it must have some kind of political meaning.	Что бы ни было в записке, она наверняка политическая.
So far as he could see there were two possibilities.	Уинстон мог представить себе два варианта.
One, much the more likely, was that the girl was an agent of the Thought Police, just as he had feared.	Один, более правдоподобный: женщина -- агент полиции мыслей, чего он и боялся.
He did not know why the Thought Police should choose to deliver their messages in such a fashion, but perhaps they had their reasons.	Непонятно, зачем полиции мыслей прибегать к такой почте, но, видимо, для этого есть резоны.
The thing that was written on the paper might be a threat, a summons, an order to commit suicide, a trap of some description.	В записке может быть угроза, вызов, приказ покончить с собой, западня какого-то рода.
But there was another, wilder possibility that kept raising its head, though he tried vainly to suppress it.	Существовало другое, дикое предположение, Уинстон гнал его от себя, но оно упорно лезло в голову.

This was, that the message did not come from the Thought Police at all, but from some kind of underground organization.	Записка вовсе не от полиции мыслей, а от какой-то подпольной организации.
Perhaps the Brotherhood existed after all!	Может быть. Братство все-таки существует!
Perhaps the girl was part of it!	И девица может быть оттуда!
No doubt the idea was absurd, but it had sprung into his mind in the very instant of feeling the scrap of paper in his hand. It was not till a couple of minutes later that the other, more probable explanation had occurred to him.	Идея, конечно, была нелепая, но она возникла сразу, как только он ощупал бумажку. А более правдоподобный вариант пришел ему в голову лишь через несколько минут.
And even now, though his intellect told him that the message probably meant death—still, that was not what he believed, and the unreasonable hope persisted, and his heart banged, and it was with difficulty that he kept his voice from trembling as he murmured his figures into the speakwrite.	И даже теперь, когда разум говорил ему, что записка, возможно, означает смерть, он все равно не хотел в это верить, бессмысленная надежда не гасла, сердце гремело, и, диктуя цифры в речепис, он с трудом сдерживал дрожь в голосе.
He rolled up the completed bundle of work and slid it into the pneumatic tube.	Он свернул листы с законченной работой и засунул в пневматическую трубу.
Eight minutes had gone by.	Прошло восемь минут.
He re-adjusted his spectacles on his nose, sighed, and drew the next batch of work towards him, with the scrap of paper on top of it.	Он поправил очки, вздохнул и притянул к себе новую стопку заданий, на которой лежал тот листок.
He flattened it out.	Расправил листок.
On it was written, in a large unformed handwriting:	Крупным неустоявшимся почерком там было написано:
I LOVE YOU.	Я вас люблю.
For several seconds he was too stunned even to throw the incriminating thing into the memory hole.	Он так опешил, что даже не сразу бросил улику в гнездо памяти.
When he did so, although he knew very well the danger of showing too much interest, he could not resist reading it once again, just to make sure that the words were really there.	Понимая, насколько опасно выказывать к бумажке чрезмерный интерес, он все-таки не удержался и прочел ее еще раз -- убедиться, что ему не померещилось.
For the rest of the morning it was very difficult to work.	До перерыва работать было очень тяжело.
What was even worse than having to focus his mind on a series of niggling jobs was the need to conceal his agitation from the telescreen.	Он никак не мог сосредоточиться на нудных задачах, но, что еще хуже, надо было скрывать свое смятение от телекрана.
He felt as though a fire were burning in his belly.	В животе у него словно пылал костер.
Lunch in the hot, crowded, noise-filled canteen was torment.	Обед в душной, людной, шумной столовой оказался мучением.
He had hoped to be alone for a little while during the lunch hour, but as bad luck would have it the imbecile Parsons flopped down beside him, the tang of his sweat almost defeating the tinny smell of stew, and kept up a stream of talk about the preparations for Hate Week.	Он рассчитывал побыть в одиночестве, но, как назло, рядом плюхнулся на стул идиот Парсонс, острым запахом пота почти заглушив жестяной запах тушенки, и завел речь о приготовлениях к Неделе ненависти.

He was particularly enthusiastic about a papier-mache model of Big Brother's head, two metres wide, which was being made for the occasion by his daughter's troop of Spies.	Особенно он восторгался громадной двухметровой головой Старшего Брата из папье-маше, которую изготавливал к праздникам дочкин отряд.
The irritating thing was that in the racket of voices Winston could hardly hear what Parsons was saying, and was constantly having to ask for some fatuous remark to be repeated.	Досаднее всего. что из-за гама Уинстон плохо слышал Парсонса, приходилось переспрашивать и по два раза выслушивать одну и ту же глупость.
Just once he caught a glimpse of the girl, at a table with two other girls at the far end of the room.	В дальнем конце зала он увидел темноволосую -- за столиком еще с двумя девушками.
She appeared not to have seen him, and he did not look in that direction again.	Она как будто не заметила его, и больше он туда не смотрел.
The afternoon was more bearable.	Вторая половина дня прошла легче.
Immediately after lunch there arrived a delicate, difficult piece of work which would take several hours and necessitated putting everything else aside.	Сразу после перерыва прислали тонкое и трудное задание -- на несколько часов, и все посторонние мысли пришлось отставить.
It consisted in falsifying a series of production reports of two years ago, in such a way as to cast discredit on a prominent member of the Inner Party, who was now under a cloud.	Надо было подделать производственные отчеты двухлетней давности таким образом, чтобы бросить тень на крупного деятеля внутренней партии, попавшего в немилость.
This was the kind of thing that Winston was good at, and for more than two hours he succeeded in shutting the girl out of his mind altogether.	С подобными работами Уинстон справлялся хорошо, и на два часа с лишним ему удалось забыть о темноволосой женщине.
Then the memory of her face came back, and with it a raging, intolerable desire to be alone.	Но потом ее лицо снова возникло перед глазами, и безумно, до невыносимости захотелось побыть одному.
Until he could be alone it was impossible to think this new development out.	Пока он не останется один, невозможно обдумать это событие.
Tonight was one of his nights at the Community Centre.	Сегодня ему надлежало присутствовать в общественном центре.
He wolfed another tasteless meal in the canteen, hurried off to the Centre, took part in the solemn foolery of a 'discussion group', played two games of table tennis, swallowed several glasses of gin, and sat for half an hour through a lecture entitled	Он проглотил безвкусный ужин в столовой, прибежал в центр, поучаствовал в дурацкой торжественной "групповой дискуссии", сыграл две партии в настольный теннис, несколько раз выпил джину и высидел получасовую лекцию
' Ingsoc in relation to chess'.	"Шахматы и их отношение к ангсоцу".
His soul writhed with boredom, but for once he had had no impulse to shirk his evening at the Centre.	Душа корчилась от скуки, но вопреки обыкновению ему не хотелось улизнуть из центра.
At the sight of the words I LOVE YOU the desire to stay alive had welled up in him, and the taking of minor risks suddenly seemed stupid.	От слов "Я вас люблю" нахлынуло желание продлить себе жизнь, и теперь даже маленький риск казался глупостью.
It was not till twenty-three hours, when he was home and in bed--in the darkness, where you were safe even from the telescreen so long as you kept silent--that he was able to think continuously.	Только в двадцать три часа, когда он вернулся и улегся в постель -- в темноте даже телекран не страшен, если молчишь, -- к нему вернулась способность думать.

It was a physical problem that had to be solved: how to get in touch with the girl and arrange a meeting.	Предстояло решить техническую проблему: как связаться с ней и условиться о встрече.
He did not consider any longer the possibility that she might be laying some kind of trap for him.	Предположение, что женщина расставляет ему западню, он уже отбросил.
He knew that it was not so, because of her unmistakable agitation when she handed him the note.	Он понял, что нет: она определенно волновалась, когда давала ему записку.
Obviously she had been frightened out of her wits, as well she might be.	Она не помнила себя от страха -- и это вполне объяснимо.
Nor did the idea of refusing her advances even cross his mind.	Уклониться от ее авансов у него и в мыслях не было.
Only five nights ago he had contemplated smashing her skull in with a cobblestone, but that was of no importance.	Всего пять дней назад он размышлял о том, чтобы проломить ей голову булыжником, но это уже дело прошлое.
He thought of her naked, youthful body, as he had seen it in his dream.	Он мысленно видел ее голой, видел ее молодое тело -- как тогда во сне.
He had imagined her a fool like all the rest of them, her head stuffed with lies and hatred, her belly full of ice.	А ведь сперва он считал ее дурой вроде остальных -- напичканной ложью и ненавистью, с замороженным низом.
A kind of fever seized him at the thought that he might lose her, the white youthful body might slip away from him!	При мысли о том, что можно ее потерять, что ему не достанется молодое белое тело, Уинстона лихорадило.
What he feared more than anything else was that she would simply change her mind if he did not get in touch with her quickly.	Но встретиться с ней было немыслимо сложно.
But the physical difficulty of meeting was enormous.	Все равно что сделать ход в шахматах, когда тебе поставили мат.
It was like trying to make a move at chess when you were already mated.	Куда ни сунься -- отовсюду смотрит телекран.
Whichever way you turned, the telescreen faced you. Actually, all the possible ways of communicating with her had occurred to him within five minutes of reading the note; but now, with time to think, he went over them one by one, as though laying out a row of instruments on a table.	Все возможные способы устроить свидание пришли ему в голову в течение пяти минут после того, как он прочел записку; теперь же, когда было время подумать, он стал перебирать их по очереди -- словно раскладывал инструменты на столе.
Obviously the kind of encounter that had happened this morning could not be repeated.	Очевидно, что встречу, подобную сегодняшней, повторить нельзя.
If she had worked in the Records Department it might have been comparatively simple, but he had only a very dim idea whereabouts in the building the Fiction Department lay, and he had no pretext for going there.	Если бы женщина работала в отделе документации, это было бы более или менее просто, а в какой части здания находится отдел литературы, он плохо себе представлял. да и повода пойти туда не было.

If he had known where she lived, and at what time she left work, he could have contrived to meet her somewhere on her way home; but to try to follow her home was not safe, because it would mean loitering about outside the Ministry, which was bound to be noticed.	Если бы он знал, где она живет и в котором часу кончает работу, то смог бы перехватить ее по дороге домой; следовать же за ней небезопасно -надо околачиваться вблизи министерства, и это наверняка заметят.
As for sending a letter through the mails, it was out of the question.	Послать письмо по почте невозможно.
By a routine that was not even secret, all letters were opened in transit.	Не секрет, что всю почту вскрывают.
Actually, few people ever wrote letters.	Теперь почти никто не пишет писем.
For the messages that it was occasionally necessary to send, there were printed postcards with long lists of phrases, and you struck out the ones that were inapplicable.	А если надо с кем-то снестись -- есть открытки с напечатанными готовыми фразами, и ты просто зачеркиваешь ненужные.
In any case he did not know the girl's name, let alone her address.	Да он и фамилии ее не знает, не говоря уж об адресе.
Finally he decided that the safest place was the canteen.	В конце концов он решил, что самым верным местом будет столовая.
If he could get her at a table by herself, somewhere in the middle of the room, not too near the telescreens, and with a sufficient buzz of conversation all round--if these conditions endured for, say, thirty seconds, it might be possible to exchange a few words.	Если удастся подсесть к ней, когда она будет одна, и столик будет в середине зала, не слишком близко к телекранам, и в зале будет достаточно шумно... если им дадут побыть наедине хотя бы тридцать секунд, тогда, наверно, он сможет перекинуться с ней несколькими словами.
For a week after this, life was like a restless dream.	Всю неделю после этого жизнь его была похожа на беспокойный сон.
On the next day she did not appear in the canteen until he was leaving it, the whistle having already blown.	На другой день женщина появилась в столовой, когда он уже уходил после свистка.
Presumably she had been changed on to a later shift.	Вероятно, ее перевели в более позднюю смену.
They passed each other without a glance.	Они разошлись, не взглянув друг на друга.
On the day after that she was in the canteen at the usual time, but with three other girls and immediately under a telescreen.	На следующий день она обедала в обычное время, но еще с тремя женщинами и прямо под телекраном.
Then for three dreadful days she did not appear at all.	Потом было три ужасных дня -- она не появлялась вовсе.
His whole mind and body seemed to be afflicted with an unbearable sensitivity, a sort of transparency, which made every movement, every sound, every contact, every word that he had to speak or listen to, an agony.	Ум его и тело словно приобрели невыносимую чувствительность, проницаемость, и каждое движение, каждый звук, каждое прикосновение, каждое услышанное и произнесенное слово превращались в пытку.
Even in sleep he could not altogether escape from her image.	Даже во сне он не мог отделаться от ее образа.
He did not touch the diary during those days.	В эти дни он не прикасался к дневнику.

If there was any relief, it was in his work, in which he could sometimes forget himself for ten minutes at a stretch.	Облегчение приносила только работа -- за ней он мог забыться иной раз на целых десять минут.
He had absolutely no clue as to what had happened to her.	Он не понимал, что с ней случилось.
There was no enquiry he could make.	Спросить было негде.
She might have been vaporized, she might have committed suicide, she might have been transferred to the other end of Oceania: worst and likeliest of all, she might simply have changed her mind and decided to avoid him.	Может быть, ее распылили, может быть, она покончила с собой, ее могли перевести на другой край Океании: но самое вероятное и самое плохое -- она просто передумала и решила избегать его.
The next day she reappeared.	На четвертый день она появилась.
Her arm was out of the sling and she had a band of sticking-plaster round her wrist.	Рука была не на перевязи, только пластырь вокруг запястья.
The relief of seeing her was so great that he could not resist staring directly at her for several seconds.	Он почувствовал такое облегчение, что не удержался и смотрел на нее несколько секунд.
On the following day he very nearly succeeded in speaking to her.	На другой день ему чуть не удалось поговорить с ней.
When he came into the canteen she was sitting at a table well out from the wall, and was quite alone.	Когда он вошел в столовую, она сидела одна и довольно далеко от стены.
It was early, and the place was not very full.	Час был ранний, столовая еще не заполнилась.
The queue edged forward till Winston was almost at the counter, then was held up for two minutes because someone in front was complaining that he had not received his tablet of saccharine.	Очередь продвигалась, Уинстон был почти у раздачи, но тут застрял на две минуты: впереди кто-то жаловался, что ему не дали таблетку сахарина.
But the girl was still alone when Winston secured his tray and began to make for her table.	Тем не менее когда Уинстон получил свой поднос и направился в ее сторону, она по-прежнему была одна.
He walked casually towards her, his eyes searching for a place at some table beyond her.	Он шел, глядя поверху, как бы отыскивая свободное место позади ее стола.
She was perhaps three metres away from him.	Она уже в каких-нибудь трех метрах.
Another two seconds would do it.	Еще две секунды -- и он у цели.
Then a voice behind him called,	За спиной у него кто-то позвал:
' Smith!'	"Смит!"
He pretended not to hear.	Он притворился, что не слышал.
' Smith!' repeated the voice, more loudly.	"Смит!" -- повторили сзади еще громче.
It was no use.	Нет, не отделаться.
He turned round.	Он обернулся.
A blond-headed, silly-faced young man named Wilsher, whom he barely knew, was inviting him with a smile to a vacant place at his table.	Молодой, с глупым лицом блондин по фамилии Уилшер, с которым он был едва знаком, улыбаясь, приглашал на свободное место за своим столиком.
It was not safe to refuse.	Отказаться было небезопасно.

After having been recognized, he could not go and sit at a table with an unattended girl.	После того как его узнали, он не мог усесться с обедавшей в одиночестве женщиной.
It was too noticeable.	Это привлекло бы внимание.
He sat down with a friendly smile.	Он сел с дружелюбной улыбкой.
The silly blond face beamed into his.	Глупое лицо сияло в ответ.
Winston had a hallucination of himself smashing a pick-axe right into the middle of it.	Ему представилось, как он бьет по нему киркой -точно в середину.
The girl's table filled up a few minutes later.	Через несколько минут у женщины тоже появились соседи.
But she must have seen him coming towards her, and perhaps she would take the hint.	Но она наверняка видела, что он шел к ней, и, может быть, поняла.
Next day he took care to arrive early.	На следующий день он постарался прийти пораньше.
Surely enough, she was at a table in about the same place, and again alone.	И на зря: она сидела примерно на том же месте и опять одна.
The person immediately ahead of him in the queue was a small, swiftly-moving, beetle-like man with a flat face and tiny, suspicious eyes.	В очереди перед ним стоял маленький, юркий, жукоподобный мужчина с плоским лицом и подозрительными глазками.
As Winston turned away from the counter with his tray, he saw that the little man was making straight for the girl's table.	Когда Уинстон с подносом отвернулся от прилавка, он увидел, что маленький направляется к ее столу.
His hopes sank again.	Надежда в нем опять увяла.
There was a vacant place at a table further away, but something in the little man's appearance suggested that he would be sufficiently attentive to his own comfort to choose the emptiest table.	Свободное место было и за столом подальше, но вся повадка маленького говорила о том, что он позаботится о своих удобствах и выберет стол, где меньше всего народу.
With ice at his heart Winston followed.	С тяжелым сердцем Уинстон двинулся за ним.
It was no use unless he could get the girl alone.	Пока он не останется с ней один на один, ничего не выйдет.
At this moment there was a tremendous crash.	Тут раздался страшный грохот.
The little man was sprawling on all fours, his tray had gone flying, two streams of soup and coffee were flowing across the floor.	Маленький стоял на четвереньках, поднос его еще летел, а по полу текли два ручья -- суп и кофе.
He started to his feet with a malignant glance at Winston, whom he evidently suspected of having tripped him up.	Он вскочил и злобно оглянулся, подозревая, видимо, что Уинстон дал ему подножку.
But it was all right.	Но это было не важно.
Five seconds later, with a thundering heart, Winston was sitting at the girl's table.	Пятью секундами позже, с громыхающим сердцем, Уинстон уже сидел за ее столом.
He did not look at her.	Он не взглянул на нее.
He unpacked his tray and promptly began eating.	Освободил поднос и немедленно начал есть.

It was all-important to speak at once, before anyone else came, but now a terrible fear had taken possession of him.	Важно было заговорить сразу, пока никто не подошел, но на Уинстона напал дикий страх.
A week had gone by since she had first approached him.	С первой встречи прошла неделя.
She would have changed her mind, she must have changed her mind!	Она могла передумать, наверняка передумала!
It was impossible that this affair should end successfully; such things did not happen in real life.	Ничего из этой истории не выйдет -- так не бывает в жизни.
He might have flinched altogether from speaking if at this moment he had not seen Ampleforth, the hairy-eared poet, wandering limply round the room with a tray, looking for a place to sit down.	Пожалуй, он и не решился бы заговорить, если бы не увидел Ампфорта, поэта с шерстяными ушами, который плелся с подносом, ища глазами свободное место.
In his vague way Ampleforth was attached to Winston, and would certainly sit down at his table if he caught sight of him.	Рассеянный Амплфорт был по-своему привязан к Уинстону и, если бы заметил его, наверняка подсел бы.
There was perhaps a minute in which to act.	На все оставалось не больше минуты.
Both Winston and the girl were eating steadily.	И Уинстон и женщина усердно ели.
The stuff they were eating was a thin stew, actually a soup, of haricot beans.	Ели они жидкое рагу -- скорее суп с фасолью.
In a low murmur Winston began speaking.	Уинстон заговорил вполголоса.
Neither of them looked up; steadily they spooned the watery stuff into their mouths, and between spoonfuls exchanged the few necessary words in low expressionless voices.	Оба не поднимали глаз; размеренно черпая похлебку и отправляя в рот, они тихо и без всякого выражения обменялись несколькими необходимыми словами.
'What time do you leave work?'	-- Когда вы кончаете работу?
' Eighteen-thirty.'	-- В восемнадцать тридцать.
' Where can we meet?'	-- Где мы можем встретиться?
' Victory Square, near the monument.'	-- На площади Победы, у памятника.
' It's full of telescreens.'	-- Там кругом телекраны.
'It doesn't matter if there's a crowd.'	-- Если в толпе, это не важно.
' Any signal?'	-- Знак?
'No.	-- Нет.
Don't come up to me until you see me among a lot of people.	Не подходите, пока не увидите меня в гуще людей.
And don't look at me.	И не смотрите на меня.
Just keep somewhere near me.'	Просто будьте поблизости.
'What time?'	-- Во сколько?
'Nineteen hours.'	-- В девятнадцать.
' All right.'	-- Хорошо.

Ampleforth failed to see Winston and sat down at another table.	Амплфорт не заметил Уинстона и сел за другой стол.
They did not speak again, and, so far as it was possible for two people sitting on opposite sides of the same table, they did not look at one another.	Женщина быстро доела обед и ушла, а Уинстон остался курить.
The girl finished her lunch quickly and made off, while Winston stayed to smoke a cigarette.	Больше они не разговаривали и, насколько это возможно для двух сидящих лицом к лицу через стол, не смотрели друг на друга.
Winston was in Victory Square before the appointed time.	Уинстон пришел на площадь Победы раньше времени.
He wandered round the base of the enormous fluted column, at the top of which Big Brother's statue gazed southward towards the skies where he had vanquished the Eurasian aeroplanes (the Eastasian aeroplanes, it had been, a few years ago) in the Battle of Airstrip One.	Он побродил вокруг основания громадной желобчатой колонны, с вершины которой статуя Старшего Брата смотрела на юг небосклона, туда, где в битве за Взлетную полосу I он разгромил евразийскую авиацию (несколько лет назад она была остазийской).
In the street in front of it there was a statue of a man on horseback which was supposed to represent Oliver Cromwell.	Напротив на улице стояла конная статуя, изображавшая, как считалось, Оливера Кромвеля.
At five minutes past the hour the girl had still not appeared.	Прошло пять минут после назначенного часа, а женщины все не было.
Again the terrible fear seized upon Winston.	На Уинстона снова напал дикий страх.
She was not coming, she had changed her mind!	Не идет, передумала!
He walked slowly up to the north side of the square and got a sort of pale-coloured pleasure from identifying St Martin's Church, whose bells, when it had bells, had chimed	Он добрел до северного края площади и вяло обрадовался, узнав церковь святого Мартина -ту, чьи колокола -- когда на ней были колокола -вызванивали:
' You owe me three farthings.'	"Отдавай мне фартинг".
Then he saw the girl standing at the base of the monument, reading or pretending to read a poster which ran spirally up the column.	Потом увидел женщину: она стояла под памятником и читала или делала вид, что читает, плакат, спиралью обвивавший колонну.
It was not safe to go near her until some more people had accumulated.	Пока там не собрался народ, подходить было рискованно.
There were telescreens all round the pediment.	Вокруг постамента стояли телекраны.
But at this moment there was a din of shouting and a zoom of heavy vehicles from somewhere to the left.	Но внезапно где-то слева загалдели люди и послышался гул тяжелых машин.
Suddenly everyone seemed to be running across the square.	Все на площади бросились в ту сторону.
The girl nipped nimbly round the lions at the base of the monument and joined in the rush.	Женщина быстро обогнула львов у подножья колонны и тоже побежала.
Winston followed.	Уинстон устремился следом.
As he ran, he gathered from some shouted remarks that a convoy of Eurasian prisoners was passing.	На бегу он понял по выкрикам, что везут пленных евразийцев.
Already a dense mass of people was blocking the south side of the square.	Южная часть площади уже была запружена толпой.

Winston, at normal times the kind of person who gravitates to the outer edge of any kind of scrimmage, shoved, butted, squirmed his way forward into the heart of the crowd.	Уинстон, принадлежавший к той породе людей, которые в любой свалке норовят оказаться с краю, ввинчивался, протискивался, пробивался в самую гущу народа.
Soon he was within arm's length of the girl, but the way was blocked by an enormous prole and an almost equally enormous woman, presumably his wife, who seemed to form an impenetrable wall of flesh.	Женщина была уже близко, рукой можно достать, но тут глухой стеной мяса дорогу ему преградил необъятный прол и такая же необъятная женщина -- видимо, его жена.
Winston wriggled himself sideways, and with a violent lunge managed to drive his shoulder between them.	Уинстон извернулся и со всей силы вогнал между ними плечо.
For a moment it felt as though his entrails were being ground to pulp between the two muscular hips, then he had broken through, sweating a little.	Ему показалось, что два мускулистых бока раздавят его внутренности в кашу, и тем не менее он прорвался, слегка вспотев.
He was next to the girl.	Очутился рядом с ней.
They were shoulder to shoulder, both staring fixedly in front of them.	Они стояли плечом к плечу и смотрели вперед неподвижным взглядом,
A long line of trucks, with wooden-faced guards armed with sub-machine guns standing upright in each corner, was passing slowly down the street.	По улице длинной вереницей ползли грузовики, и в кузовах, по всем четырем углам, с застывшими лицами стояли автоматчики.
In the trucks little yellow men in shabby greenish uniforms were squatting, jammed close together.	Между ними вплотную сидели на корточках мелкие желтые люди в обтрепанных зеленых мундирах.
Their sad, Mongolian faces gazed out over the sides of the trucks utterly incurious.	Монгольские их лица смотрели поверх бортов печально и без всякого интереса.
Occasionally when a truck jolted there was a clank-clank of metaname = "note" all the prisoners were wearing leg-irons.	Если грузовик подбрасывало, раздавалось звяканье металла -- пленные были в ножных кандалах.
Truck-load after truck-load of the sad faces passed.	Один за другим проезжали грузовики с печальными людьми.
Winston knew they were there but he saw them only intermittently.	Уинстон слышал, как они едут, но видел их лишь изредка.
The girl's shoulder, and her arm right down to the elbow, were pressed against his.	Плечо женщины, ее рука прижимались к его плечу и руке.
Her cheek was almost near enough for him to feel its warmth.	Щека была так близко, что он ощущал ее тепло.
She had immediately taken charge of the situation, just as she had done in the canteen.	Она сразу взяла инициативу на себя, как в столовой.
She began speaking in the same expressionless voice as before, with lips barely moving, a mere murmur easily drowned by the din of voices and the rumbling of the trucks.	Заговорила, едва шевеля губами, таким же невыразительным голосом, как тогда, и этот полушепот тонул в общем гаме и рычании грузовиков.
' Can you hear me?'	-- Слышите меня?
'Yes.'	-- Да
' Can you get Sunday afternoon off?'	-- Можете вырваться в воскресенье?

' Yes.' 'Then listen carefully.	-- Тогда слушайте внимательно.
You'll have to remember this. Go to Paddington Station—'	Вы должны запомнить. Отправитесь на Паддингтонский вокзал...
With a sort of military precision that astonished him, she outlined the route that he was to follow.	С военной точностью, изумившей Уинстона, она описала маршрут.
A half-hour railway journey; turn left outside the station; two kilometres along the road; a gate with the top bar missing; a path across a field; a grass-grown lane; a track between bushes; a dead tree with moss on it.	Полчаса поездом; со станции -- налево; два километра по дороге, ворота без перекладины; тропинкой через поле; дорожка под деревьями, заросшая травой; тропа в кустарнике; упавшее замшелое дерево.
It was as though she had a map inside her head.	У нее словно карта была в голове.
' Can you remember all that?' she murmured finally.	-- Все запомнили? -- шепнула она наконец.
'Yes.'	-- Да.
'You turn left, then right, then left again.	-- Повернете налево, потом направо и опять налево.
And the gate's got no top bar.'	И на воротах нет перекладины.
'Yes.	-- Да.
What time?'	Время?
' About fifteen.	-- Около пятнадцати.
You may have to wait.	Может, вам придется подождать.
I'll get there by another way.	Я приду туда другой дорогой.
Are you sure you remember everything?'	Вы точно все запомнили?
'Yes.'	-- Да.
' Then get away from me as quick as you can.'	-- Тогда отойдите скорей.
She need not have told him that.	В этих словах не было надобности.
But for the moment they could not extricate themselves from the crowd.	Но толпа не позволяла разойтись.
The trucks were still filing past, the people still insatiably gaping.	Колонна все шла, люди глазели ненасытно.
At the start there had been a few boos and hisses, but it came only from the Party members among the crowd, and had soon stopped.	Вначале раздавались выкрики и свист, но шумели только партийные, а вскоре и они умолкли.
The prevailing emotion was simply curiosity.	Преобладающим чувством было обыкновенное любопытство.
Foreigners, whether from Eurasia or from Eastasia, were a kind of strange animal.	Иностранцы -- из Евразии ли, из Остазии -были чем-то вроде диковинных животных.
One literally never saw them except in the guise of prisoners, and even as prisoners one never got more than a momentary glimpse of them.	Ты их никогда не видел -- только в роли военнопленных, да и то мельком.

Nor did one know what became of them, apart from the few who were hanged as war-criminals: the others simply vanished, presumably into forced-labour camps.	Неизвестна была и судьба их -- кроме тех, кого вешали как военных преступников; остальные просто исчезали -- надо думать, в каторжных лагерях.
The round Mogol faces had given way to faces of a more European type, dirty, bearded and exhausted.	Круглые монгольские лица сменились более европейскими, грязными, небритыми, изнуренными.
From over scrubby cheekbones eyes looked into Winston's, sometimes with strange intensity, and flashed away again.	Иногда заросшее лицо останавливало на Уинстоне необычайно пристальный взгляд, и сразу же он скользил дальше.
The convoy was drawing to an end.	Колонна подходила к концу.
In the last truck he could see an aged man, his face a mass of grizzled hair, standing upright with wrists crossed in front of him, as though he were used to having them bound together.	В последнем грузовике Уинстон увидел пожилого человека, до глаз заросшего седой бородой; он стоял на ногах, скрестив перед животом руки, словно привык к тому, что они скованы.
It was almost time for Winston and the girl to part.	Пора уже было отойти от женщины.
But at the last moment, while the crowd still hemmed them in, her hand felt for his and gave it a fleeting squeeze.	Но в последний миг, пока толпа их еще сдавливала, она нашла его руку и незаметно пожала.
It could not have been ten seconds, and yet it seemed a long time that their hands were clasped together.	Длилось это меньше десяти секунд, но ему показалось, что они держат друг друга за руки очень долго.
He had time to learn every detail of her hand.	Уинстон успел изучить ее руку во всех подробностях.
He explored the long fingers, the shapely nails, the work-hardened palm with its row of callouses, the smooth flesh under the wrist.	Он трогал длинные пальцы, продолговатые ногти, затвердевшую от работы ладонь с мозолями, нежную кожу запястья.
Merely from feeling it he would have known it by sight.	Он так изучил эту руку на ощупь, что теперь узнал бы ее и по виду.
In the same instant it occurred to him that he did not know what colour the girl's eyes were.	Ему пришло в голову, что он не заметил, какого цвета у нее глаза.
They were probably brown, but people with dark hair sometimes had blue eyes.	Наверно, карие, хотя у темноволосых бывают и голубые глаза.
To turn his head and look at her would have been inconceivable folly.	Повернуть голову и посмотреть на нее было бы крайним безрассудством.
With hands locked together, invisible among the press of bodies, they stared steadily in front of them, and instead of the eyes of the girl, the eyes of the aged prisoner gazed mournfully at Winston out of nests of hair.	Стиснутые толпой, незаметно держась за руки, они смотрели прямо перед собой, и не ее глаза, а глаза пожилого пленника тоскливо уставились на Уинстона из чащи спутанных волос.
Chapter 2	II
Winston picked his way up the lane through dappled light and shade, stepping out into pools of gold wherever the boughs parted.	Уинстон шел по дорожке в пятнистой тени деревьев, изредка вступая в лужицы золотого света -- там, где не смыкались кроны.

Under the trees to the left of him the ground was misty with bluebells.	Под деревьями слева земля туманилась от колокольчиков.
The air seemed to kiss one's skin.	Воздух ласкал кожу.
It was the second of May.	Было второе мая.
From somewhere deeper in the heart of the wood came the droning of ring-doves.	Где-то в глубине леса кричали вяхири.
He was a bit early.	Он пришел чуть раньше времени.
There had been no difficulties about the journey, and the girl was so evidently experienced that he was less frightened than he would normally have been.	Трудностей в дороге он не встретил; женщина, судя по всему, была так опытна, что он даже боялся меньше, чем полагалось бы в подобных обстоятельствах.
Presumably she could be trusted to find a safe place.	Он не сомневался, что она выбрала безопасное место.
In general you could not assume that you were much safer in the country than in London.	Вообще трудно было рассчитывать на то, что за городом безопаснее, чем в Лондоне.
There were no telescreens, of course, but there was always the danger of concealed microphones by which your voice might be picked up and recognized; besides, it was not easy to make a journey by yourself without attracting attention.	Телекранов, конечно, нет, но в любом месте может скрываться микрофон -- твой голос услышат и опознают; кроме того, путешествующий в одиночку непременно привлечет внимание.
For distances of less than 100 kilometres it was not necessary to get your passport endorsed, but sometimes there were patrols hanging about the railway stations, who examined the papers of any Party member they found there and asked awkward questions.	Для расстояний меньше ста километров отметка в паспорте не нужна, но иногда около станции ходят патрули, там они проверяют документы у всех партийных и задают неприятные вопросы.
However, no patrols had appeared, and on the walk from the station he had made sure by cautious backward glances that he was not being followed.	На патруль он, однако, не налетел, а по дороге со станции не раз оглядывался -- нет ли слежки.
The train was full of proles, in holiday mood because of the summery weather.	Поезд был набит пролами, довольно жизнерадостными по случаю теплой погоды.
The wooden-seated carriage in which he travelled was filled to overflowing by a single enormous family, ranging from a toothless great-grandmother to a month-old baby, going out to spend an afternoon with 'in-laws' in the country, and, as they freely explained to Winston, to get hold of a little black-market butter.	Он ехал в вагоне с деревянными скамьями, полностью оккупированном одной громадной семьей -- от беззубой прабабушки до месячного младенца, -- намеревавшейся погостить денек "у сватьев" в деревне и, как они без опаски объяснили Уинстону, раздобыть на черном рынке масла.
The lane widened, and in a minute he came to the footpath she had told him of, a mere cattle-track which plunged between the bushes.	Деревья расступились, он вышел на тропу, о которой она говорила, -- тропу в кустарнике, протоптанную скотом.
He had no watch, but it could not be fifteen yet.	Часов у него не было, но пришел он определенно раньше пятнадцати.
The bluebells were so thick underfoot that it was impossible not to tread on them.	Колокольчики росли так густо, что невозможно было на них не наступать.

He knelt down and began picking some partly to pass the time away, but also from a vague idea that he would like to have a bunch of flowers to offer to the girl when they met.	Он присел и стал рвать цветы -- отчасти чтобы убить время, отчасти со смутным намерением преподнести ей букет.
He had got together a big bunch and was smelling their faint sickly scent when a sound at his back froze him, the unmistakable crackle of a foot on twigs.	Он собрал целую охапку и только понюхал слабо и душно пахшие цветы, как звук за спиной заставил его похолодеть: под чьей-то ногой хрустели веточки.
He went on picking bluebells.	Он продолжал рвать цветы.
It was the best thing to do.	Это было самое правильное.
It might be the girl, or he might have been followed after all.	Может быть, сзади -- она, а может, за ним все-таки следили.
To look round was to show guilt.	Оглянешься -- значит, что-то с тобой нечисто.
He picked another and another.	Он сорвал колокольчик. потом еще один.
A hand fell lightly on his shoulder.	Его легонько тронули за плечо.
He looked up.	Он поднял глаза.
It was the girl.	Это была она.
She shook her head, evidently as a warning that he must keep silent, then parted the bushes and quickly led the way along the narrow track into the wood.	Она помотала головой, веля ему молчать, потом раздвинула кусты и быстро пошла по трещине к лесу.
Obviously she had been that way before, for she dodged the boggy bits as though by habit.	По-видимому, она здесь бывала: топкие места она обходила уверенно.
Winston followed, still clasping his bunch of flowers.	Уинстон шел за ней с букетом.
His first feeling was relief, but as he watched the strong slender body moving in front of him, with the scarlet sash that was just tight enough to bring out the curve of her hips, the sense of his own inferiority was heavy upon him.	Первым его чувством было облегчение, но теперь, глядя сзади на сильное стройное тело, перехваченное алым кушаком, который подчеркивал крутые бедра, он остро ощутил, что недостоин ее.
Even now it seemed quite likely that when she turned round and looked at him she would draw back after all.	Даже теперь ему казалось, что она может вернуться, посмотреть на него -- и раздумает.
The sweetness of the air and the greenness of the leaves daunted him.	Нежный воздух и зелень листвы только увеличивали его робость.
Already on the walk from the station the May sunshine had made him feel dirty and etiolated, a creature of indoors, with the sooty dust of London in the pores of his skin.	Из-за этого майского солнца он, еще когда шел со станции, почувствовал себя грязным и чахлым -- комнатное существо с забитыми лондонской пылью и копотью порами.
It occurred to him that till now she had probably never seen him in broad daylight in the open.	Он подумал, что она ни разу не видела его при свете дня и на просторе.
They came to the fallen tree that she had spoken of.	Перед ними было упавшее дерево, о котором она говорила на площади.
The girl hopped over and forced apart the bushes, in which there did not seem to be an opening.	Женщина отбежала в сторону и раздвинула кусты, стоявшие сплошной стеной.

When Winston followed her, he found that they were in a natural clearing, a tiny grassy knoll surrounded by tall saplings that shut it in completely.	Уинстон полез за ней, и они очутились на прогалине, крохотной лужайке, окруженной высоким подростами отовсюду закрытой.
The girl stopped and turned.	Женщина обернулась.
'Here we are,' she said.	-- Пришли, -- сказала она.
He was facing her at several paces' distance.	Он смотрел на нее с расстояния нескольких шагов.
As yet he did not dare move nearer to her.	И не решался приблизиться.
'I didn't want to say anything in the lane,' she went on, 'in case there's a mike hidden there.	-- Я не хотела разговаривать по дороге, -объяснила она. -- Вдруг там микрофон.
I don't suppose there is, but there could be.	Вряд ли, конечно, но может быть.
There's always the chance of one of those swine recognizing your voice.	Чего доброго, узнают голос, сволочи.
We're all right here.'	Здесь не опасно.
He still had not the courage to approach her.	Уинстон все еще не осмеливался подойти.
'We're all right here?' he repeated stupidly.	-- Здесь не опасно? -- переспросил он.
'Yes. Look at the trees.' They were small ashes, which at some time had been cut down and had sprouted up again into a forest of poles, none of them thicker than one's wrist. 'There's nothing big enough to hide a mike in.	-- Да. Смотрите, какие деревья. -- Это была молодая ясеневая поросль на месте вырубки -лес жердочек толщиной не больше запястья. -Все тоненькие, микрофон спрятать негде.
Besides, I've been here before.'	Кроме того, я уже здесь была.
They were only making conversation.	Они только разговаривали.
He had managed to move closer to her now.	Уинстон все-таки подошел к ней поближе.
She stood before him very upright, with a smile on her face that looked faintly ironical, as though she were wondering why he was so slow to act.	Она стояла очень прямо и улыбалась как будто с легкой иронией -- как будто недоумевая, почему он мешкает.
The bluebells had cascaded on to the ground.	Колокольчики посыпались на землю.
They seemed to have fallen of their own accord.	Это произошло само собой.
He took her hand.	Он взял ее за руку.
'Would you believe,' he said, 'that till this moment I didn't know what colour your eyes were?' They were brown, he noted, a rather light shade of brown, with dark lashes. 'Now that you've seen what I'm really like, can you still bear to look at me?'	-- Верите ли, -- сказал он, -- до этой минуты я не знал, какого цвета у вас глаза. -- Глаза были карие, светло карие, с темными ресницами. -Теперь, когда вы разглядели, на что я похож, вам не противно на меня смотреть?
'Yes, easily.'	-- Нисколько.
' I'm thirty-nine years old.	-- Мне тридцать девять лет.
I've got a wife that I can't get rid of.	Женат и не могу от нее избавиться.
I've got varicose veins.	У меня расширение вен.
I've got five false teeth.'	Пять вставных зубов.
' I couldn't care less,' said the girl.	-- Какое это имеет значение? -- сказала она.

The next moment, it was hard to say by whose act, she was in his arms.	И сразу -- непонятно даже, кто тут был первым, -они обнялись.
At the beginning he had no feeling except sheer incredulity.	Сперва он ничего не чувствовал, только думал: этого не может быть.
The youthful body was strained against his own, the mass of dark hair was against his face, and yes! actually she had turned her face up and he was kissing the wide red mouth.	К нему прижималось молодое тело, его лицо касалось густых темных волос, и -- да! наяву! -она подняла к нему лицо, и он целовал мягкие красные губы.
She had clasped her arms about his neck, she was calling him darling, precious one, loved one.	Она сцепила руки у него на затылке, она называла его милым, дорогим, любимым.
He had pulled her down on to the ground, she was utterly unresisting, he could do what he liked with her.	Он потянул ее на землю, и она покорилась ему, он мог делать с ней что угодно.
But the truth was that he had no physical sensation, except that of mere contact.	Но в том-то и беда, что физически он ничего не ощущал, кроме прикосновений.
All he felt was incredulity and pride.	Он испытывал только гордость и до сих пор не мог поверить в происходящее.
He was glad that this was happening, but he had no physical desire.	Он радовался, что это происходит, но плотского желания не чувствовал.
It was too soon, her youth and prettiness had frightened him, he was too much used to living without women--he did not know the reason.	Все случилось слишком быстро... он испугался ее молодости и красоты... он привык обходиться без женщины... Он сам не понимал причины.
The girl picked herself up and pulled a bluebell out of her hair.	Она села и вынула из волос колокольчик.
She sat against him, putting her arm round his waist.	Потом прислонилась к нему и обняла его за талию.
'Never mind, dear.	-- Ничего, милый.
There's no hurry.	Некуда спешить.
We've got the whole afternoon.	У нас еще полдня.
Isn't this a splendid hide-out?	Правда, замечательное укрытие?
I found it when I got lost once on a community hike.	Я разведала его во время одной туристской вылазки, когда отстала от своих.
If anyone was coming you could hear them a hundred metres away.'	Если кто-то будет подходить, услышим за сто метров.
'What is your name?' said Winston.	-- Как тебя зовут? -- спросил Уинстон.
'Julia.	-- Джулия.
I know yours.	А как тебя зовут, я знаю.
It's Winston--Winston Smith.'	Уинстон. Уинстон Смит.
'How did you find that out?'	-- Откуда ты знаешь?
'I expect I'm better at finding things out than you are, dear.	-- Наверно, как разведчица я тебя способней, милый.

Tell me, what did you think of me before that day I gave you the note?'	Скажи, что ты обо мне думал до того, как я дала тебе записку?
He did not feel any temptation to tell lies to her.	Ему совсем не хотелось лгать.
It was even a sort of love-offering to start off by telling the worst.	Своего рода предисловие к любви -- сказать для начала самое худшее.
'I hated the sight of you,' he said.	-- Видеть тебя не мог, -- ответил он. -- Хотел тебя изнасиловать, а потом убить.
'I wanted to rape you and then murder you afterwards.	Две недели назад я серьезно размышлял о том, чтобы проломить тебе голову булыжником.
Two weeks ago I thought seriously of smashing your head in with a cobblestone.	Если хочешь знать, я вообразил, что ты связана с полицией мыслей.
If you really want to know, I imagined that you had something to do with the Thought Police.'	Джулия радостно засмеялась, восприняв его слова как подтверждение того, что она прекрасно играет свою роль.
The girl laughed delightedly, evidently taking this as a tribute to the excellence of her disguise.	-- Неужели с полицией мыслей?
'Not the Thought Police!	Нет, ты правда так думал?
You didn't honestly think that?'	-- Ну, может, не совсем так.
'Well, perhaps not exactly that.	Но глядя на тебя...
But from your general appearance--merely because you're young and fresh and healthy, you understand--I thought that probably—'	Наверно, оттого, что ты молодая, здоровая, свежая, понимаешь... я думал...
' You thought I was a good Party member.	-- Ты думал, что я примерный член партии.
Pure in word and deed.	Чиста в делах и помыслах.
Banners, processions, slogans, games, community hikes all that stuff.	Знамена, шествия, лозунги, игры, туристские походы -- вся эта дребедень.
And you thought that if I had a quarter of a chance I'd denounce you as a thought-criminal and get you killed off?'	И подумал, что при малейшей возможности угроблю тебя -- донесу как на мыслепреступника?
' Yes, something of that kind.	-- Да, что-то в этом роде.
A great many young girls are like that, you know.'	Знаешь, очень многие девушки именно такие.
'It's this bloody thing that does it,' she said, ripping off the scarlet sash of the Junior Anti-Sex League and flinging it on to a bough.	-- Все из-за этой гадости, -- сказала она и, сорвав алый кушак Молодежного антиполового союза, забросила в кусты.
Then, as though touching her waist had reminded her of something, she felt in the pocket of her overalls and produced a small slab of chocolate. She broke it in half and gave one of the pieces to Winston.	Она будто вспомнила о чем-то, когда дотронулась до пояса, и теперь, порывшись в кармане, достала маленькую шоколадку, разломила и дала половину Уинстону.
Even before he had taken it he knew by the smell that it was very unusual chocolate.	Еще не взяв ее, по одному запаху он понял, что это совсем не обыкновенный шоколад.
It was dark and shiny, and was wrapped in silver paper.	Темный, блестящий и завернут в фольгу.

Chocolate normally was dull-brown crumbly stuff that tasted, as nearly as one could describe it, like the smoke of a rubbish fire.	Обычно шоколад был тускло-коричневый, крошился и отдавал -- точнее его вкус не опишешь -- дымом горящего мусора.
But at some time or another he had tasted chocolate like the piece she had given him.	Но когда-то он пробовал шоколад вроде этого.
The first whiff of its scent had stirred up some memory which he could not pin down, but which was powerful and troubling.	Запах сразу напомнил о чем то -- о чем, Уинстон не мог сообразить, но напомнил мощно и тревожно.
'Where did you get this stuff?' he said.	-- Где ты достала?
'Black market,' she said indifferently. 'Actually I am that sort of girl, to look at.	-- На черном рынке, -- безразлично ответила она. -- Да, на вид я именно такая.
I'm good at games.	Хорошая спортсменка.
I was a troop-leader in the Spies.	В разведчицах была командиром отряда.
I do voluntary work three evenings a week for the Junior Anti-Sex League.	Три вечера в неделю занимаюсь общественной работой в Молодежном антиполовом союзе.
Hours and hours I've spent pasting their bloody rot all over London.	Часами расклеиваю их паскудные листки по всему Лондону.
I always carry one end of a banner in the processions.	В шествиях всегда несу транспарант.
I always look cheerful and I never shirk anything.	Всегда с веселым лицом и ни от чего не отлыниваю.
Always yell with the crowd, that's what I say.	Всегда ори с толпой -- мое правило.
It's the only way to be safe.'	Только так ты в безопасности.
The first fragment of chocolate had melted on Winston's tongue.	Первый кусочек шоколада растаял у него на языке.
The taste was delightful.	Вкус был восхитительный.
But there was still that memory moving round the edges of his consciousness, something strongly felt but not reducible to definite shape, like an object seen out of the corner of one's eye.	Но что-то все шевелилось в глубинах памяти -что-то, ощущаемое очень сильно, но не принимавшее отчетливой формы, как предмет, который ты заметил краем глаза.
He pushed it away from him, aware only that it was the memory of some action which he would have liked to undo but could not.	Уинстон отогнал непрояснившееся воспоминание, поняв только, что оно касается какого-то поступка, который он с удовольствием аннулировал бы, если б мог.
'You are very young,' he said. 'You are ten or fifteen years younger than I am.	-- Ты совсем молодая, -- сказал он. -- На десять или пятнадцать лет моложе меня.
What could you see to attract you in a man like me?'	Что тебя могло привлечь в таком человеке?
' It was something in your face.	-- У тебя что-то было в лице.
I thought I'd take a chance.	Решила рискнуть.
I'm good at spotting people who don't belong.	Я хорошо угадываю чужаков.
As soon as I saw you I knew you were against THEM.'	Когда увидела тебя, сразу поняла, что ты против них.

THEM, it appeared, meant the Party, and above all the Inner Party, about whom she talked with an open jeering hatred which made Winston feel uneasy, although he knew that they were safe here if they could be safe anywhere.	Они, по-видимому, означало партию, и прежде всего внутреннюю партию, о которой она говорила издевательски и с открытой ненавистью -- Уинстону от этого становилось не по себе, хотя он знал, что здесь они в безопасности, насколько безопасность вообще возможна.
A thing that astonished him about her was the coarseness of her language.	Он был поражен грубостью ее языка.
Party members were supposed not to swear, and Winston himself very seldom did swear, aloud, at any rate. Julia, however, seemed unable to mention the Party, and especially the Inner Party, without using the kind of words that you saw chalked up in dripping alley-ways.	Партийцам сквернословить не полагалось, и сам Уинстон ругался редко, по крайней мере вслух, но Джулия не могла помянуть партию, особенно внутреннюю партию, без какого-нибудь словца из тех, что пишутся мелом на заборах.
He did not dislike it.	И его это не отталкивало.
It was merely one symptom of her revolt against the Party and all its ways, and somehow it seemed natural and healthy, like the sneeze of a horse that smells bad hay.	Это было просто одно из проявлений ее бунта против партии, против партийного духа и казалось таким же здоровым и естественным, как чихание лошади, понюхавшей прелого сена.
They had left the clearing and were wandering again through the chequered shade, with their arms round each other's waists whenever it was wide enough to walk two abreast.	Они ушли с прогалины и снова гуляли в пятнистой тени, обняв друг друга за талию, -- там, где можно было идти рядом.
He noticed how much softer her waist seemed to feel now that the sash was gone.	Он заметил, насколько мягче стала у нее талия без кушака.
They did not speak above a whisper.	Разговаривали шепотом.
Outside the clearing, Julia said, it was better to go quietly.	Пока мы не на лужайке, сказала Джулия, лучше вести себя тихо.
Presently they had reached the edge of the little wood.	Вскоре они вышли к опушке рощи.
She stopped him.	Джулия его остановила.
'Don't go out into the open.	-- Не выходи на открытое место.
There might be someone watching.	Может, кто-нибудь наблюдает.
We're all right if we keep behind the boughs.'	Пока мы в лесу -- все в порядке.
They were standing in the shade of hazel bushes.	Они стояли в орешнике.
The sunlight, filtering through innumerable leaves, was still hot on their faces.	Солнце проникало сквозь густую листву и грело им лица.
Winston looked out into the field beyond, and underwent a curious, slow shock of recognition.	Уинстон смотрел на луг, лежавший перед ними, со странным чувством медленного узнавания.
He knew it by sight.	Он знал этот пейзаж.
An old, close-bitten pasture, with a footpath wandering across it and a molehill here and there.	Старое пастбище с короткой травой, по нему бежит тропинка, там и сям кротовые кочки.

In the ragged hedge on the opposite side the boughs of the elm trees swayed just perceptibly in the breeze, and their leaves stirred faintly in dense masses like women's hair.	Неровной изгородью на дальней стороне встали деревья, ветки вязов чуть шевелились от ветерка, и плотная масса листьев волновалась, как женские волосы.
Surely somewhere nearby, but out of sight, there must be a stream with green pools where dace were swimming?	Где то непременно должен быть ручей с зелеными заводями, в них ходит плотва.
'Isn't there a stream somewhere near here?' he whispered.	-- Тут поблизости нет ручейка? -- прошептал он.
' That's right, there is a stream.	-- Правильно, есть.
It's at the edge of the next field, actually.	На краю следующего поля.
There are fish in it, great big ones.	Там рыбы, крупные.
You can watch them lying in the pools under the willow trees, waving their tails.'	Их видно -- они стоят под ветлами, шевелят хвостами.
'It's the Golden Country--almost,' he murmured.	-- Золотая страна... почти что, -- пробормотал он.
' The Golden Country?'	-- Золотая страна?
' It's nothing, really.	-- Это просто так.
A landscape I've seen sometimes in a dream.'	Это место я вижу иногда во сне.
' Look!' whispered Julia.	-- Смотри! -- шепнула Джулия.
A thrush had alighted on a bough not five metres away, almost at the level of their faces.	Метрах в пяти от них, почти на уровне их лиц, на ветку слетел дрозд.
Perhaps it had not seen them.	Может быть, он их не видел.
It was in the sun, they in the shade.	Он был на солнце, они в тени.
It spread out its wings, fitted them carefully into place again, ducked its head for a moment, as though making a sort of obeisance to the sun, and then began to pour forth a torrent of song.	Дрозд расправил крылья, потом не торопясь сложил, нагнул на секунду голову, словно поклонился солнцу, и запел.
In the afternoon hush the volume of sound was startling.	В послеполуденном затишье песня его звучала ошеломляюще громко.
Winston and Julia clung together, fascinated.	Уинстон и Джулия прильнули друг к другу и замерли, очарованные.
The music went on and on, minute after minute, with astonishing variations, never once repeating itself, almost as though the bird were deliberately showing off its virtuosity.	Музыка лилась и лилась, минута за минутой, с удивительными вариациями, ни разу не повторяясь, будто птица нарочно показывала свое мастерство.
Sometimes it stopped for a few seconds, spread out and resettled its wings, then swelled its speckled breast and again burst into song.	Иногда она замолкала на несколько секунд, расправляла и складывала крылья, потом раздувала рябую грудь и снова разражалась песней.
Winston watched it with a sort of vague reverence.	Уинстон смотрел на нее с чем-то вроде почтения.
For whom, for what, was that bird singing?	Для кого, для чего она поет?
No mate, no rival was watching it.	Ни подруги, ни соперника поблизости.

What made it sit at the edge of the lonely wood and pour its music into nothingness?	Что ее заставляет сидеть на опушке необитаемого леса и выплескивать эту музыку в никуда?
He wondered whether after all there was a microphone hidden somewhere near.	Он подумал: а вдруг здесь все-таки спрятан микрофон?
He and Julia had spoken only in low whispers, and it would not pick up what they had said, but it would pick up the thrush.	Они с Джулией разговаривали тихим шепотом, их голосов он не поймает, а дрозда услышит наверняка.
Perhaps at the other end of the instrument some small, beetle-like man was listening intently--listening to that.	Может быть, на другом конце линии сидит маленький жукоподобный человек и внимательно слушает, -- слушает это.
But by degrees the flood of music drove all speculations out of his mind.	Постепенно поток музыки вымыл из его головы все рассуждения.
It was as though it were a kind of liquid stuff that poured all over him and got mixed up with the sunlight that filtered through the leaves.	Она лилась на него, словно влага, и смешивалась с солнечным светом, цедившимся сквозь листву.
He stopped thinking and merely felt.	Он перестал думать и только чувствовал.
The girl's waist in the bend of his arm was soft and warm.	Талия женщины под его рукой была мягкой и теплой.
He pulled her round so that they were breast to breast; her body seemed to melt into his.	Он повернул ее так, что они стали грудь в грудь, ее тело словно растаяло в его теле.
Wherever his hands moved it was all as yielding as water.	Где бы он ни тронул рукой, оно было податливо, как вода.
Their mouths clung together; it was quite different from the hard kisses they had exchanged earlier.	Их губы соединились; это было совсем непохоже на их жадные поцелуи вначале.
When they moved their faces apart again both of them sighed deeply.	Они отодвинулись друг от друга и перевели дух.
The bird took fright and fled with a clatter of wings.	Что-то спугнуло дрозда, и он улетел, шурша крыльями.
Winston put his lips against her ear. 'NOW,' he whispered.	Уинстон прошептал ей на ухо:
'Not here,' she whispered back.	-- Сейчас.
'Come back to the hide-out.	-- Не здесь, -- шепнула она в ответ. -- Пойдем на прогалину.
It's safer.'	Там безопасней.
Quickly, with an occasional crackle of twigs, they threaded their way back to the clearing.	Похрустывая веточками, они живо пробрались на свою лужайку, под защиту молодых деревьев.
When they were once inside the ring of saplings she turned and faced him.	Джулия повернулась к нему.
They were both breathing fast, but the smile had reappeared round the corners of her mouth.	Оба дышали часто, но у нее на губах снова появилась слабая улыбка.
She stood looking at him for an instant, then felt at the zipper of her overalls.	Она смотрела на него несколько мгновений, потом взялась за молнию.

And, yes! it was almost as in his dream.	Да! Это было почти как во сне.
Almost as swiftly as he had imagined it, she had torn her clothes off, and when she flung them aside it was with that same magnificent gesture by which a whole civilization seemed to be annihilated.	Почти так же быстро, как там, она сорвала с себя одежду и отшвырнула великолепным жестом, будто зачеркнувшим целую цивилизацию.
Her body gleamed white in the sun.	Ее белое тело сияло на солнце.
But for a moment he did not look at her body; his eyes were anchored by the freckled face with its faint, bold smile.	Но он не смотрел на тело -- он не мог оторвать глаз от веснушчатого лица, от легкой дерзкой улыбки.
He knelt down before her and took her hands in his.	Он стал на колени и взял ее за руки.
'Have you done this before?'	-- У тебя уже так бывало?
' Of course.	-- Конечно...
Hundreds of times--well, scores of times, anyway.'	Сотни раз... ну ладно, десятки.
'With Party members?'	-- С партийными?
' Yes, always with Party members.'	-- Да, всегда с партийными.
'With members of the Inner Party?'	-- Из внутренней партии тоже?
'Not with those swine, no.	-- Нет, с этими сволочами -- нет.
But there's plenty that WOULD if they got half a chance.	Но многие были бы рады -- будь у них хоть четверть шанса.
They're not so holy as they make out.'	Они не такие святые, как изображают.
His heart leapt.	Сердце у него взыграло.
Scores of times she had done it: he wished it had been hundreds--thousands.	Это бывало у нее десятки раз -- жаль, не сотни... не тысячи.
Anything that hinted at corruption always filled him with a wild hope.	Все, что пахло порчей, вселяло в него дикую надежду.
Who knew, perhaps the Party was rotten under the surface, its cult of strenuousness and self-denial simply a sham concealing iniquity.	Кто знает, может, партия внутри сгнила, ее культ усердия и самоотверженности -бутафория, скрывающая распад.
If he could have infected the whole lot of them with leprosy or syphilis, how gladly he would have done so!	Он заразил бы их всех проказой и сифилисом -- с какой бы радостью заразил!
Anything to rot, to weaken, to undermine!	Что угодно -- лишь бы растлить, подорвать, ослабить.
He pulled her down so that they were kneeling face to face.	Он потянул ее вниз -- теперь оба стояли на коленях.
'Listen. The more men you've had, the more I love you.	-- Слушай, чем больше у тебя было мужчин, тем больше я тебя люблю.
Do you understand that?'	Ты понимаешь?
' Yes, perfectly.'	-- Да, отлично.
' I hate purity, I hate goodness!	-- Я ненавижу чистоту, ненавижу благонравие.

I don't want any virtue to exist anywhere.	Хочу, чтобы добродетелей вообще не было на свете.
I want everyone to be corrupt to the bones.'	Я хочу, чтобы все были испорчены до мозга костей.
'Well then, I ought to suit you, dear.	-- Ну, тогда я тебе подхожу, милый.
I'm corrupt to the bones.'	Я испорчена до мозга костей.
' You like doing this?	-- Ты любишь этим заниматься?
I don't mean simply me: I mean the thing in itself?'	Не со мной, я спрашиваю, а вообще?
' I adore it.'	-- Обожаю.
That was above all what he wanted to hear.	Это он и хотел услышать больше всего.
Not merely the love of one person but the animal instinct, the simple undifferentiated desire: that was the force that would tear the Party to pieces.	Не просто любовь к одному мужчине, но животный инстинкт, неразборчивое вожделение: вот сила, которая разорвет партию в клочья.
He pressed her down upon the grass, among the fallen bluebells.	Он повалил ее на траву, на рассыпанные колокольчики.
This time there was no difficulty.	На этот раз все получилось легко.
Presently the rising and falling of their breasts slowed to normal speed, and in a sort of pleasant helplessness they fell apart.	Потом, отдышавшись, они в сладком бессилии отвалились друг от друга.
The sun seemed to have grown hotter.	Солнце как будто грело жарче.
They were both sleepy.	Обоим захотелось спать.
He reached out for the discarded overalls and pulled them partly over her.	Он протянул руку к отброшенному комбинезону и прикрыл ее.
Almost immediately they fell asleep and slept for about half an hour.	Они почти сразу уснули и проспали с полчаса.
Winston woke first.	Уинстон проснулся первым.
He sat up and watched the freckled face, still peacefully asleep, pillowed on the palm of her hand.	Он сел и посмотрел на веснушчатое лицо, спокойно лежавшее на ладони.
Except for her mouth, you could not call her beautiful.	Красивым в нем был, пожалуй, только рот.
There was a line or two round the eyes, if you looked closely.	Возле глаз, если приглядеться, уже залегли морщинки.
The short dark hair was extraordinarily thick and soft.	Короткие темные волосы были необычайно густы и мягки.
It occurred to him that he still did not know her surname or where she lived.	Он вспомнил, что до сих пор не знает, как ее фамилия и где она живет.
The young, strong body, now helpless in sleep, awoke in him a pitying, protecting feeling.	Молодое сильное тело стало беспомощным во сне, и Уинстон смотрел на него с жалостливым, покровительственным чувством.
But the mindless tenderness that he had felt under the hazel tree, while the thrush was singing, had not quite come back.	Но та бессмысленная нежность, которая овладела им в орешнике, когда пел дрозд, вернулась не вполне.

He pulled the overalls aside and studied her smooth white flank.	Он приподнял край комбинезона и посмотрел на ее гладкий белый бок.
In the old days, he thought, a man looked at a girl's body and saw that it was desirable, and that was the end of the story.	Прежде, подумал он, мужчина смотрел на женское тело, видел, что оно желанно, и дело с концом.
But you could not have pure love or pure lust nowadays.	А нынче не может быть ни чистой любви, ни чистого вожделения.
No emotion was pure, because everything was mixed up with fear and hatred.	Нет чистых чувств, все смешаны со страхом и ненавистью.
Their embrace had been a battle, the climax a victory.	Их любовные объятия были боем, а завершение -- победой.
It was a blow struck against the Party.	Это был удар по партии.
It was a political act.	Это был политический акт.
Chapter 3	III
'We can come here once again,' said Julia. 'It's generally safe to use any hide-out twice.	-- Мы можем прийти сюда еще раз, -- сказала Джулия. -- Два раза использовать одно укрытие, в общем, неопасно.
But not for another month or two, of course.'	Но, конечно, не раньше чем через месяц иди два.
As soon as she woke up her demeanour had changed. She became alert and business-like, put her clothes on, knotted the scarlet sash about her waist, and began arranging the details of the journey home.	Проснулась Джулия другой -- собранной и деловитой. Сразу оделась, затянула на себе алый кушак и стала объяснять план возвращения.
It seemed natural to leave this to her.	Естественно было предоставить руководство ей.
She obviously had a practical cunning which Winston lacked, and she seemed also to have an exhaustive knowledge of the countryside round London, stored away from innumerable community hikes.	Она обладала практической сметкой -- не в пример Уинстону, -- а, кроме того, в бесчисленных туристских походах досконально изучила окрестности Лондона.
The route she gave him was quite different from the one by which he had come, and brought him out at a different railway station.	Обратный маршрут она дала ему совсем другой, и заканчивался он на другом вокзале.
'Never go home the same way as you went out,' she said, as though enunciating an important general principle.	"Никогда не возвращайся тем же путем, каким приехал", -- сказала она, будто провозгласила некий общий принцип.
She would leave first, and Winston was to wait half an hour before following her.	Она уйдет первой, а Уинстон должен выждать полчаса.
She had named a place where they could meet after work, four evenings hence.	Она назвала место, где они смогут встретиться через четыре вечера, после работы.
It was a street in one of the poorer quarters, where there was an open market which was generally crowded and noisy.	Это была улица в бедном районе -- там рынок, всегда шумно и людно.
She would be hanging about among the stalls, pretending to be in search of shoelaces or sewing-thread.	Она будет бродить возле ларьков якобы в поисках шнурков или ниток.

If she judged that the coast was clear she would blow her nose when he approached; otherwise he was to walk past her without recognition.	Если она сочтет, что опасности нет, то при его приближении высморкается; в противном случае он должен пройти мимо, как бы не заметив ее.
But with luck, in the middle of the crowd, it would be safe to talk for a quarter of an hour and arrange another meeting.	Но если повезет, то в гуще народа можно четверть часа поговорить и условиться о новой встрече.
'And now I must go,' she said as soon as he had mastered his instructions. 'I'm due back at nineteen-thirty.	-- А теперь мне пора, -- сказала она, когда он усвоил предписания. -- Я должна вернуться к девятнадцати тридцати.
I've got to put in two hours for the Junior Anti-Sex League, handing out leaflets, or something.	Надо отработать два часа в Молодежном антиполовом союзе -- раздавать листовки или что-то такое.
Isn't it bloody?	Ну не гадость?
Give me a brush-down, would you?	Отряхни меня, пожалуйста.
Have I got any twigs in my hair?	Травы в волосах нет?
Are you sure?	Ты уверен?
Then good-bye, my love, good-bye!'	Тогда до свидания, любимый, до свидания.
She flung herself into his arms, kissed him almost violently, and a moment later pushed her way through the saplings and disappeared into the wood with very little noise.	Она кинулась к нему в объятья, поцеловала его почти исступленно, а через мгновение уже протиснулась между молодых деревьев и бесшумно исчезла в лесу.
Even now he had not found out her surname or her address.	Он так и не узнал ее фамилию и адрес.
However, it made no difference, for it was inconceivable that they could ever meet indoors or exchange any kind of written communication.	Но это не имело значения: под крышей им не встретиться и писем друг другу не писать.
As it happened, they never went back to the clearing in the wood.	Вышло так, что на прогалину они больше не вернулись.
During the month of May there was only one further occasion on which they actually succeeded in making love.	За май им только раз удалось побыть вдвоем.
That was in another hiding-place known to Julia, the belfry of a ruinous church in an almost-deserted stretch of country where an atomic bomb had fallen thirty years earlier.	Джулия выбрала другое место -- колокольню разрушенной церкви в почти безлюдной местности, где тридцать лет назад сбросили атомную бомбу.
It was a good hiding-place when once you got there, but the getting there was very dangerous.	Убежище было хорошее, но дорога туда -очень опасна.
For the rest they could meet only in the streets, in a different place every evening and never for more than half an hour at a time.	В остальном они встречались только на улицах, каждый вечер в новом месте и не больше чем на полчаса.
In the street it was usually possible to talk, after a fashion.	На улице можно было поговорить -- более или менее.

As they drifted down the crowded pavements, not quite abreast and never looking at one another, they carried on a curious, intermittent conversation which flicked on and off like the beams of a lighthouse, suddenly nipped into silence by the approach of a Party uniform or the proximity of a telescreen, then taken up again minutes later in the middle of a sentence, then abruptly cut short as they parted at the agreed spot, then continued almost without introduction on the following day.	Двигаясь в толчее по тротуару не рядом и не глядя друг на друга, они вели странный разговор, прерывистый, как миганье маяка: когда поблизости был телекран или навстречу шел партиец в форме, разговор замолкал, потом возобновлялся на середине фразы; там, где они условились расстаться, он резко обрывался и продолжался снова почти без вступления на следующий вечер.
Julia appeared to be quite used to this kind of conversation, which she called 'talking by instalments'.	Джулия, видимо, привыкла к такому способу вести беседу -- у нее это называлось разговором в рассрочку.
She was also surprisingly adept at speaking without moving her lips.	Кроме того, она удивительно владела искусством говорить, не шевеля губами.
Just once in almost a month of nightly meetings they managed to exchange a kiss.	За месяц, встречаясь почти каждый вечер, они только раз смогли поцеловаться.
They were passing in silence down a side-street (Julia would never speak when they were away from the main streets) when there was a deafening roar, the earth heaved, and the air darkened, and Winston found himself lying on his side, bruised and terrified.	Они молча шли по переулку (Джулия не разговаривала, когда они уходили с больших улиц), как вдруг раздался оглушительный грохот, мостовая всколыхнулась, воздух потемнел, и Уинстон очутился на земле, испуганный, весь в ссадинах.
A rocket bomb must have dropped quite near at hand.	Ракета, должно быть, упала совсем близко.
Suddenly he became aware of Julia's face a few centimetres from his own, deathly white, as white as chalk.	В нескольких сантиметрах он увидел лицо Джулии, мертвенно бледное, белое как мел.
Even her lips were white.	Даже губы были белые.
She was dead!	Убита!
He clasped her against him and found that he was kissing a live warm face.	Он прижал ее к себе, и вдруг оказалось, что целует он живое, теплое лицо, только на губах у него все время какой-то порошок.
But there was some powdery stuff that got in the way of his lips.	Лица у обоих были густо засыпаны алебастровой пылью.
Both of their faces were thickly coated with plaster.	Случались и такие вечера, когда они приходили на место встречи и расходились, не взглянув друг на друга: то ли патруль появился из-за поворота, то ли зависал над головой вертолет.
There were evenings when they reached their rendezvous and then had to walk past one another without a sign, because a patrol had just come round the corner or a helicopter was hovering overhead.	Не говоря об опасности, им было попросту трудно выкроить время для встреч.
Even if it had been less dangerous, it would still have been difficult to find time to meet.	Уинстон работал шестьдесят часов в неделю, Джулия еще больше, выходные дни зависели от количества работы и совпадали не часто.

Winston's working week was sixty hours, Julia's was even longer, and their free days varied according to the pressure of work and did not often coincide.	Вдобавок у Джулии редко выдавался вполне свободный вечер.
Julia, in any case, seldom had an evening completely free. She spent an astonishing amount of time in attending lectures and demonstrations, distributing literature for the junior Anti-Sex League, preparing banners for Hate Week, making collections for the savings campaign, and such-like activities.	Удивительно много времени она тратила на посещение лекций и демонстраций, на раздачу литературы в Молодежном антиполовом союзе, изготовление лозунгов к Неделе ненависти, сбор всяческих добровольных взносов и тому подобные дела.
It paid, she said, it was camouflage.	Это окупается, сказала она, -- маскировка.
If you kept the small rules, you could break the big ones.	Если соблюдаешь мелкие правила, можно нарушать большие.
She even induced Winston to mortgage yet another of his evenings by enrolling himself for the part-time munition work which was done voluntarily by zealous Party members.	Она и Уинстона уговорила пожертвовать еще одним вечером -- записаться на работу по изготовлению боеприпасов, которую добровольно выполняли во внеслужебное время усердные партийцы.
So, one evening every week, Winston spent four hours of paralysing boredom, screwing together small bits of metal which were probably parts of bomb fuses, in a draughty, ill-lit workshop where the knocking of hammers mingled drearily with the music of the telescreens.	И теперь раз в неделю, изнемогая от скуки, в сумрачной мастерской, где гуляли сквозняки и унылый стук молотков мешался с телемузыкой, Уинстон по четыре часа свинчивал какие-то железки -- наверно, детали бомбовых взрывателей.
When they met in the church tower the gaps in their fragmentary conversation were filled up.	Когда они встретились на колокольне, пробелы в их отрывочных разговорах были заполнены.
It was a blazing afternoon.	День стоял знойный.
The air in the little square chamber above the bells was hot and stagnant, and smelt overpoweringly of pigeon dung.	В квадратной комнатке над звонницей было душно и нестерпимо пахло голубиным пометом.
They sat talking for hours on the dusty, twig-littered floor, one or other of them getting up from time to time to cast a glance through the arrowslits and make sure that no one was coming.	Несколько часов они просидели на пыльном полу, замусоренном хворостинками, и разговаривали; иногда один из них вставал и подходил к окошкам -- посмотреть, не идет ли кто.
Julia was twenty-six years old.	Джулии было двадцать шесть лет.
She lived in a hostel with thirty other girls ('Always in the stink of women!	Она жила в общежитии еще с тридцатью молодыми женщинами ("Все провоняло бабами!
How I hate women!' she said parenthetically), and she worked, as he had guessed, on the novel-writing machines in the Fiction Department.	До чего я ненавижу баб!" -- заметила она мимоходом), а работала, как он и догадывался, в отделе литературы на машине для сочинения романов.
She enjoyed her work, which consisted chiefly in running and servicing a powerful but tricky electric motor.	Работа ей нравилась -- она обслуживала мощный, но капризный электромотор.
She was 'not clever', but was fond of using her hands and felt at home with machinery.	Она была "неспособной", но любила работать руками и хорошо разбиралась в технике.

She could describe the whole process of composing a novel, from the general directive issued by the Planning Committee down to the final touching-up by the Rewrite Squad.	Могла описать весь процесс сочинения романа -- от общей директивы, выданной плановым комитетом, до заключительной правки в редакционной группе.
But she was not interested in the finished product.	Но сам конечный продукт ее не интересовал.
She 'didn't much care for reading,' she said.	"Читать не охотница", -- сказала она.
Books were just a commodity that had to be produced, like jam or bootlaces.	Книги были одним из потребительских товаров, как повидло и шнурки для ботинок.
She had no memories of anything before the early sixties and the only person she had ever known who talked frequently of the days before the Revolution was a grandfather who had disappeared when she was eight.	О том, что происходило до 60-х годов, воспоминаний у нее не сохранилось, а среди людей, которых она знала, лишь один человек часто говорил о дореволюционной жизни -- это был ее дед, но он исчез, когда ей шел девятый год.
At school she had been captain of the hockey team and had won the gymnastics trophy two years running.	В школе она была капитаном хоккейной команды и два года подряд выигрывала первенство по гимнастике.
She had been a troop-leader in the Spies and a branch secretary in the Youth League before joining the Junior Anti-Sex League.	В разведчицах она была командиром отряда, а в Союзе юных, до того, как вступила в Молодежный антиполовой союз, -- секретарем отделения.
She had always borne an excellent character.	Всюду -- на отличном счету.
She had even (an infallible mark of good reputation) been picked out to work in Pornosec, the sub-section of the Fiction Department which turned out cheap pornography for distribution among the proles.	Ее даже выдвинули (признак хорошей репутации) на работу в порносеке, подразделении литературного отдела, выпускающем дешевую порнографию для пролов.
It was nicknamed Muck House by the people who worked in it, she remarked.	Сотрудники называли его Навозным домом, сказала она.
There she had remained for a year, helping to produce booklets in sealed packets with titles like	Там Джулия проработала год, занимаясь изготовлением таких книжечек, как
' Spanking Stories' or	"Оззорные рассказы" и
'One Night in a Girls' School', to be bought furtively by proletarian youths who were under the impression that they were buying something illegal.	"Одна ночь в женской школе", -- эту литературу рассылают в запечатанных пакетах, и пролетарская молодежь покупает ее украдкой, полагая, что покупает запретное.
'What are these books like?' said Winston curiously.	-- Что это за книжки? -- спросил Уинстон.
'Oh, ghastly rubbish.	-- Жуткая дребедень.
They're boring, really.	И скучища, между прочим.
They only have six plots, but they swap them round a bit.	Есть всего шесть сюжетов, их слегка тасуют.
Of course I was only on the kaleidoscopes.	Я, конечно, работала только на калейдоскопах.
I was never in the Rewrite Squad.	В редакционной группе -- никогда.
I'm not literary, dear--not even enough for that.'	Я, милый, мало смыслю в литературе.

He learned with astonishment that all the workers in Pornosec, except the heads of the departments, were girls.	Он с удивлением узнал, что, кроме главного, все сотрудники порносека -- девушки.
The theory was that men, whose sex instincts were less controllable than those of women, were in greater danger of being corrupted by the filth they handled.	Идея в том, что половой инстинкт у мужчин труднее контролируется, чем у женщин, а следовательно, набраться грязи на такой работе мужчина может с большей вероятностью.
'They don't even like having married women there,' she added. Girls are always supposed to be so pure.	-- Там даже замужних женщин не держат, -сказала Джулия. -- Считается ведь, что девушки -- чистые создания.
Here's one who isn't, anyway.	Перед тобой пример обратного.
She had had her first love-affair when she was sixteen, with a Party member of sixty who later committed suicide to avoid arrest.	Первый роман у нее был в шестнадцать лет -с шестидесятилетним партийцем, который впоследствии покончил с собой, чтобы избежать ареста.
'And a good job too,' said Julia, 'otherwise they'd have had my name out of him when he confessed.'	"И правильно сделал, -- добавила Джулия. -- У него бы и мое имя вытянули на допросе".
Since then there had been various others.	После этого у нее были разные другие.
Life as she saw it was quite simple.	Жизнь в ее представлении была штука простая.
You wanted a good time; 'they', meaning the Party, wanted to stop you having it; you broke the rules as best you could.	Ты хочешь жить весело; "они", то есть партия, хотят тебе помещать; ты нарушаешь правила как можешь.
She seemed to think it just as natural that 'they' should want to rob you of your pleasures as that you should want to avoid being caught.	То, что "они" хотят отнять у тебя удовольствия, казалось ей таким же естественным, как то, что ты не хочешь попасться.
She hated the Party, and said so in the crudest words, but she made no general criticism of it.	Она ненавидела партию и выражала это самыми грубыми словами, но в целом ее не критиковала.
Except where it touched upon her own life she had no interest in Party doctrine.	Партийным учением Джулия интересовалась лишь в той степени, в какой оно затрагивало ее личную жизнь.
He noticed that she never used Newspeak words except the ones that had passed into everyday use.	Уинстон заметил, что и новоязовских слов она не употребляет -- за исключением тех, которые вошли в общий обиход.
She had never heard of the Brotherhood, and refused to believe in its existence.	О Братстве она никогда не слышала и верить в его существование не желала.
Any kind of organized revolt against the Party, which was bound to be a failure, struck her as stupid.	Любой организованный бунт против партии, поскольку он обречен, представлялся ей глупостью.
The clever thing was to break the rules and stay alive all the same.	Умный тот, кто нарушает правила и все-таки остается жив.

He wondered vaguely how many others like her there might be in the younger generation people who had grown up in the world of the Revolution, knowing nothing else, accepting the Party as something unalterable, like the sky, not rebelling against its authority but simply evading it, as a rabbit dodges a dog.	Уинстон рассеянно спросил себя, много ли таких, как она, в молодом поколении -- среди людей, которые выросли в революционном мире, ничего другого не знают и принимают партию как нечто незыблемое, как небо, не восстают против ее владычества, а просто пытаются из-под него ускользнуть, как кролик от собаки.
They did not discuss the possibility of getting married.	О женитьбе они не заговаривали.
It was too remote to be worth thinking about.	Слишком призрачное дело -- не стоило о нем и думать.
No imaginable committee would ever sanction such a marriage even if Katharine, Winston's wife, could somehow have been got rid of.	Даже если бы удалось избавиться от Кэтрин, жены Уинстона, ни один комитет не даст им разрешения.
It was hopeless even as a daydream.	Даже как мечта это безнадежно.
'What was she like, your wife?' said Julia.	-- Какая она была -- твоя жена? -- спросила Джулия.
'She was--do you know the Newspeak word GOODTHINKFUL?	-- Она?.. Ты знаешь, в новоязе есть слово "благомыслящий".
Meaning naturally orthodox, incapable of thinking a bad thought?'	Означает: правоверный от природы, не способный на дурную мысль.
'No, I didn't know the word, but I know the kind of person, right enough.'	-- Нет, слова не знаю, а породу эту знаю, и даже очень.
He began telling her the story of his married life, but curiously enough she appeared to know the essential parts of it already.	Он стал рассказывать ей о своей супружеской жизни, но, как ни странно, все самое главное она знала и без него.
She described to him, almost as though she had seen or felt it, the stiffening of Katharine's body as soon as he touched her, the way in which she still seemed to be pushing him from her with all her strength, even when her arms were clasped tightly round him.	Она описала ему, да так, словно сама видела или чувствовала, как цепенела при его прикосновении Кэтрин, как, крепко обнимая его, в то же время будто отталкивала изо всей силы.
With Julia he felt no difficulty in talking about such things: Katharine, in any case, had long ceased to be a painful memory and became merely a distasteful one.	С Джулией ему было легко об этом говорить, да и Кэтрин из мучительного воспоминания давно превратилась всего лишь в противное.
'I could have stood it if it hadn't been for one thing,' he said. He told her about the frigid little ceremony that Katharine had forced him to go through on the same night every week. 'She hated it, but nothing would make her stop doing it.	-- Я бы вытерпел, если бы не одна вещь. -- Он рассказал ей о маленькой холодной церемонии, к которой его принуждала Кэтрин, всегда в один и тот же день недели. -- Терпеть этого не могла, но помешать ей было нельзя никакими силами.
She used to call it--but you'll never guess.'	У нее это называлось... никогда не догадаешься.
'Our duty to the Party,' said Julia promptly.	-- Наш партийный долг, -- без промедления отозвалась Джулия.
'How did you know that?'	-- Откуда ты знаешь?
' I've been at school too, dear.	-- Милый, я тоже ходила в школу.

Sex talks once a month for the over-sixteens.	После шестнадцати лет -- раз в месяц беседы на половые темы.
And in the Youth Movement.	И в Союзе юных.
They rub it into you for years.	Это вбивают годами.
I dare say it works in a lot of cases.	И я бы сказала, во многих случаях действует.
But of course you can never tell; people are such hypocrites.'	Конечно, никогда не угадаешь: люди -лицемеры...
She began to enlarge upon the subject.	Она увлеклась темой.
With Julia, everything came back to her own sexuality.	У Джулии все неизменно сводилось к ее сексуальности.
As soon as this was touched upon in any way she was capable of great acuteness.	И когда речь заходила об этом, ее суждения бывали очень проницательны.
Unlike Winston, she had grasped the inner meaning of the Party's sexual puritanism.	В отличие от Уинстона она поняла смысл пуританства, насаждаемого партией.
It was not merely that the sex instinct created a world of its own which was outside the Party's control and which therefore had to be destroyed if possible.	Дело не только в том, что половой инстинкт творит свой собственный мир, который неподвластен партии, а значит, должен быть по возможности уничтожен.
What was more important was that sexual privation induced hysteria, which was desirable because it could be transformed into war-fever and leader-worship.	Еще важнее то, что половой голод вызывает истерию, а она желательна, ибо ее можно преобразовать в военное неистовство и в поклонение вождю.
The way she put it was:	Джулия выразила это так:
'When you make love you're using up energy; and afterwards you feel happy and don't give a damn for anything.	-- Когда спишь с человеком, тратишь энергию; а потом тебе хорошо и на все наплевать.
They can't bear you to feel like that.	Им это -- поперек горла.
They want you to be bursting with energy all the time.	Они хотят, чтобы анергия в тебе бурлила постоянно.
All this marching up and down and cheering and waving flags is simply sex gone sour.	Вся эта маршировка, крики, махание флагами -просто секс протухший.
If you're happy inside yourself, why should you get excited about Big Brother and the Three-Year Plans and the Two Minutes Hate and all the rest of their bloody rot?'	Если ты сам по себе счастлив, зачем тебе возбуждаться из-за Старшего Брата, трехлетних планов, двухминуток ненависти и прочей гнусной ахинеи?
That was very true, he thought.	Очень верно, додумал он.
There was a direct intimate connexion between chastity and political orthodoxy.	Между воздержанием и политической правоверностью есть прямая и тесная связь.
For how could the fear, the hatred, and the lunatic credulity which the Party needed in its members be kept at the right pitch, except by bottling down some powerful instinct and using it as a driving force?	Как еще разогреть до нужного градуса ненависть, страх и кретинскую доверчивость, если не закупорив наглухо какой-то могучий инстинкт, дабы он превратился в топливо?
The sex impulse was dangerous to the Party, and the Party had turned it to account.	Половое влечение было опасно для партии, и партия поставила его себе на службу.

They had played a similar trick with the instinct of parenthood.	Такой же фокус проделали с родительским инстинктом.
The family could not actually be abolished, and, indeed, people were encouraged to be fond of their children, in almost the old-fashioned way.	Семью отменить нельзя; напротив, любовь к детям, сохранившуюся почти в прежнем виде, поощряют.
The children, on the other hand, were systematically turned against their parents and taught to spy on them and report their deviations.	Детей же систематически настраивают против родителей, учат шпионить за ними и доносить об их отклонениях.
The family had become in effect an extension of the Thought Police.	По существу, семья стала придатком полиции мыслей.
It was a device by means of which everyone could be surrounded night and day by informers who knew him intimately.	К каждому человеку круглые сутки приставлен осведомитель -- его близкий.
Abruptly his mind went back to Katharine.	Неожиданно мысли Уинстона вернулись к Кэтрин.
Katharine would unquestionably have denounced him to the Thought Police if she had not happened to be too stupid to detect the unorthodoxy of his opinions.	Если бы Кэтрин была не так глупа и смогла уловить неортодоксальность его мнений, она непременно донесла бы в полицию мыслей.
But what really recalled her to him at this moment was the stifling heat of the afternoon, which had brought the sweat out on his forehead.	А напомнили ему о жене зной и духота, испарина на лбу.
He began telling Julia of something that had happened, or rather had failed to happen, on another sweltering summer afternoon, eleven years ago.	Он стал рассказывать Джулии о том что произошло, а вернее, не произошло в такой же жаркий день одиннадцать лет назад.
It was three or four months after they were married.	Случилось это через три или четыре месяца после женитьбы.
They had lost their way on a community hike somewhere in Kent.	В туристском походе, где-то в Кенте, они отстали от группы.
They had only lagged behind the others for a couple of minutes, but they took a wrong turning, and presently found themselves pulled up short by the edge of an old chalk quarry.	Замешкались на каких-нибудь две минуты, но повернули не туда и вскоре вышли к старому меловому карьеру.
It was a sheer drop of ten or twenty metres, with boulders at the bottom.	Путь им преградил обрыв в десять или двадцать метров; на дне лежали валуны.
There was nobody of whom they could ask the way.	Спросить дорогу было не у кого.
As soon as she realized that they were lost Katharine became very uneasy.	Сообразив, что они сбились с пути, Кэтрин забеспокоилась.
To be away from the noisy mob of hikers even for a moment gave her a feeling of wrong-doing.	Отстать от шумной ватаги туристов хотя бы на минуту для нее уже было нарушением.
She wanted to hurry back by the way they had come and start searching in the other direction.	Она хотела сразу бежать назад, искать группу в другой стороне.
But at this moment Winston noticed some tufts of loosestrife growing in the cracks of the cliff beneath them.	Но тут Уинстон заметил дербенник, росший пучками в трещинах каменного обрыва.

One tuft was of two colours, magenta and brick-red, apparently growing on the same root.	Один был с двумя цветками -- ярко-красным и кирпичным, -- они росли из одного корня.
He had never seen anything of the kind before, and he called to Katharine to come and look at it.	Уинстон ничего подобного не видел и позвал Кэтрин.
'Look, Katharine!	-- Кэтрин, смотри!
Look at those flowers.	Смотри, какие цветы.
That clump down near the bottom.	Вон тот кустик в самом низу.
Do you see they're two different colours?'	Видишь, двухцветный?
She had already turned to go, but she did rather fretfully come back for a moment.	Она уже пошла прочь, но вернулась, не скрывая раздражения.
She even leaned out over the cliff face to see where he was pointing.	И даже наклонилась над обрывом, чтобы разглядеть, куда он показывает.
He was standing a little behind her, and he put his hand on her waist to steady her.	Уинстон стоял сзади и придерживал ее за талию.
At this moment it suddenly occurred to him how completely alone they were.	Вдруг ему пришло в голову, что они здесь совсем одни.
There was not a human creature anywhere, not a leaf stirring, not even a bird awake.	Ни души кругом, листик не шелохнется, птицы и те затихли.
In a place like this the danger that there would be a hidden microphone was very small, and even if there was a microphone it would only pick up sounds.	В таком месте можно было почти не бояться скрытого микрофона, да если и есть микрофон -что он уловит, кроме звука?
It was the hottest sleepiest hour of the afternoon.	Был самый жаркий, самый сонный послеполуденный час.
The sun blazed down upon them, the sweat tickled his face.	Солнце палило, пот щекотал лицо.
And the thought struck him...	И у него мелькнула мысль...
'Why didn't you give her a good shove?' said Julia.	-- Толкнул бы ее как следует, -- сказала Джулия. -Я бы обязательно толкнула.
' I would have.'	-- Да, милая, ты бы толкнула.
' Yes, dear, you would have.	И я бы толкнул, будь я таким, как сейчас.
I would, if I'd been the same person then as I am now.	А может...
Or perhaps I would--I'm not certain.'	Не уверен.
' Are you sorry you didn't?'	-- Жалеешь, что не толкнул?
'Yes.	-- Да
On the whole I'm sorry I didn't.'	В общем, жалею.
They were sitting side by side on the dusty floor.	Они сидели рядышком на пыльном полу.
He pulled her closer against him.	Он притянул ее поближе.
Her head rested on his shoulder, the pleasant smell of her hair conquering the pigeon dung.	Г олова ее легла ему на плечо, и свежий запах ее волос был сильнее, чем запах голубиного помета.

She was very young, he thought, she still expected something from life, she did not understand that to push an inconvenient person over a cliff solves nothing.	Она еще очень молодая, подумал он, еще ждет чего-то от жизни, она не понимает, что, столкнув неприятного человека с кручи, ничего не решишь.
' Actually it would have made no difference,' he said.	-- По сути, это ничего бы не изменило.
' Then why are you sorry you didn't do it?'	-- Тогда почему жалеешь, что не столкнул?
'Only because I prefer a positive to a negative.	-- Только потому, что действие предпочитаю бездействию.
In this game that we're playing, we can't win.	В этой игре, которую мы ведем, выиграть нельзя.
Some kinds of failure are better than other kinds, that's all.'	Одни неудачи лучше других -- вот и все.
He felt her shoulders give a wriggle of dissent.	Джулия упрямо передернула плечами.
She always contradicted him when he said anything of this kind.	Когда он высказывался в таком духе, она ему возражала.
She would not accept it as a law of nature that the individual is always defeated.	Она не желала признавать законом природы то, что человек обречен на поражение.
In a way she realized that she herself was doomed, that sooner or later the Thought Police would catch her and kill her, but with another part of her mind she believed that it was somehow possible to construct a secret world in which you could live as you chose.	В глубине души она знала, что приговорена, что рано или поздно полиция мыслей настигнет ее и убьет, но вместе с тем верила, будто можно выстроить отдельный тайный мир и жить там как тебе хочется.
All you needed was luck and cunning and boldness.	Для этого нужно только везение да еще ловкость и дерзость.
She did not understand that there was no such thing as happiness, that the only victory lay in the far future, long after you were dead, that from the moment of declaring war on the Party it was better to think of yourself as a corpse.	Она не понимала, что счастья не бывает, что победа возможна только в отдаленном будущем и тебя к тому времени давно не будет на свете, что с той минуты, когда ты объявил партии войну, лучше всего считать себя трупом.
' We are the dead,' he said.	-- Мы покойники, -- сказал он.
'We're not dead yet,' said Julia prosaically.	-- Еще не покойники, -- прозаически поправила его Джулия.
'Not physically.	-- Не телесно.
Six months, a year--five years, conceivably.	Через полгода, через год... ну, предположим, через пять.
I am afraid of death.	Я боюсь смерти.
You are young, so presumably you're more afraid of it than I am.	Ты молодая и, надо думать, боишься больше меня.
Obviously we shall put it off as long as we can.	Ясно, что мы будем оттягивать ее как можем.
But it makes very little difference.	Но разница маленькая.
So long as human beings stay human, death and life are the same thing.'	Покуда человек остается человеком, смерть и жизнь -- одно и то же.
' Oh, rubbish!	-- Тьфу, чепуха.

Which would you sooner sleep with, me or a skeleton?	С кем ты захочешь спать -- со мной или со скелетом?
Don't you enjoy being alive?	Ты не радуешься тому, что жив?
Don't you like feeling: This is me, this is my hand, this is my leg, I'm real, I'm solid, I'm alive!	Тебе неприятно чувствовать: вот я, вот моя рука, моя нога, я хожу, я дышу, я живу!
Don't you like THIS?'	Это тебе не нравится?
She twisted herself round and pressed her bosom against him.	Она повернулась и прижалась к нему грудью.
He could feel her breasts, ripe yet firm, through her overalls.	Он чувствовал ее грудь сквозь комбинезон -спелую, но твердую.
Her body seemed to be pouring some of its youth and vigour into his.	В его тело будто переливалась молодость и энергия из ее тела.
' Yes, I like that,' he said.	-- Нет, это мне нравится, -- сказал он.
' Then stop talking about dying.	-- Тогда перестань говорить о смерти.
And now listen, dear, we've got to fix up about the next time we meet.	А теперь слушай, милый, -- нам надо условиться о следующей встрече.
We may as well go back to the place in the wood.	Свободно можем поехать на то место, в лес.
We've given it a good long rest.	Перерыв был вполне достаточный.
But you must get there by a different way this time.	Только ты должен добираться туда другим путем.
I've got it all planned out.	Я уже все рассчитала.
You take the train--but look, I'll draw it out for you.'	Садишься в поезд... подожди, я тебе нарисую.
And in her practical way she scraped together a small square of dust, and with a twig from a pigeon's nest began drawing a map on the floor.	И, практичная, как всегда, она сгребла в квадратик пыль на полу и хворостинкой из голубиного гнезда стала рисовать карту.
Chapter 4	IV
Winston looked round the shabby little room above Mr Charrington's shop.	Уинстон обвел взглядом запущенную комнатушку над лавкой мистера Чаррингтона.
Beside the window the enormous bed was made up, with ragged blankets and a coverless bolster.	Широченная с голым валиком кровать возле окна была застлана драными одеялами.
The old-fashioned clock with the twelve-hour face was ticking away on the mantelpiece.	На каминной доске тикали старинные часы с двенадцатичасовым циферблатом.
In the corner, on the gateleg table, the glass paperweight which he had bought on his last visit gleamed softly out of the half-darkness.	В темном углу на раздвижном столе поблескивало стеклянное пресс-папье, которое он принес сюда в прошлый раз.
In the fender was a battered tin oilstove, a saucepan, and two cups, provided by Mr Charrington.	В камине стояла помятая керосинка, кастрюля и две чашки -- все это было выдано мистером Чаррингтоном.
Winston lit the burner and set a pan of water to boil.	Уинстон зажег керосинку и поставил кастрюлю с водой.
He had brought an envelope full of Victory Coffee and some saccharine tablets.	Он принес с собой полный конверт кофе "Победа" и сахариновые таблетки.

The clock's hands said seventeen-twenty: it was nineteen-twenty really.	Часы показывали двадцать минут восьмого, это значило 19.20.
She was coming at nineteen-thirty.	Она должна была прийти в 19.30.
Folly, folly, his heart kept saying: conscious, gratuitous, suicidal folly.	Безрассудство, безрассудство! -- твердило ему сердце: самоубийственная прихоть и безрассудство.
Of all the crimes that a Party member could commit, this one was the least possible to conceal.	Из всех преступлений, какие может совершить член партии, это скрыть труднее всего.
Actually the idea had first floated into his head in the form of a vision, of the glass paperweight mirrored by the surface of the gateleg table.	Идея зародилась у него как видение: стеклянное пресспапье, отразившееся в крышке раздвижного стола.
As he had foreseen, Mr Charrington had made no difficulty about letting the room.	Как он и ожидал, мистер Ларрингтон охотно согласился сдать комнату.
He was obviously glad of the few dollars that it would bring him.	Он был явно рад этим нескольким лишним долларам.
Nor did he seem shocked or become offensively knowing when it was made clear that Winston wanted the room for the purpose of a love-affair.	А когда Уинстон объяснил ему, что комната нужна для свиданий с женщиной, он и не оскорбился и не перешел на противный доверительный тон.
Instead he looked into the middle distance and spoke in generalities, with so delicate an air as to give the impression that he had become partly invisible.	Г лядя куда-то мимо, он завел разговор на общие темы, причем с такой деликатностью, что сделался как бы отчасти невидим.
Privacy, he said, was a very valuable thing.	Уединиться, сказал он, для человека очень важно.
Everyone wanted a place where they could be alone occasionally.	Каждому время от времени хочется побыть одному.
And when they had such a place, it was only common courtesy in anyone else who knew of it to keep his knowledge to himself.	И когда человек находит такое место, те, кто об этом знает, должны хотя бы из простой вежливости держать эти сведения при себе.
He even, seeming almost to fade out of existence as he did so, added that there were two entries to the house, one of them through the back yard, which gave on an alley.	Он добавил -- причем создалось впечатление, будто его уже здесь почти нет, -- что в доме два входа, второй -- со двора, а двор открывается в проулок.
Under the window somebody was singing.	Под окном кто-то пел.
Winston peeped out, secure in the protection of the muslin curtain.	Уинстон выглянул, укрывшись за муслиновой занавеской.
The June sun was still high in the sky, and in the sun-filled court below, a monstrous woman, solid as a Norman pillar, with brawny red forearms and a sacking apron strapped about her middle, was stumping to and fro between a washtub and a clothes line, pegging out a series of square white things which Winston recognized as babies' diapers.	Июньское солнце еще стояло высоко, а на освещенном дворе топала взад-вперед между корытом и бельевой веревкой громадная, мощная, как норманнский столб, женщина с красными мускулистыми руками и развешивала квадратные тряпочки, в которых Уинстон угадал детские пеленки.

Whenever her mouth was not corked with clothes pegs she was singing in a powerful contralto: It was only an 'opeless fancy. It passed like an Ipril dye, But a look an' a word an' the dreams they stirred! They 'ave stolen my 'eart awye!	Когда ее рот освобождался от прищепок, она запевала сильным контральто: Давно уж нет мечтаний, сердцу милых. Они прошли, как первый день весны, Но позабыть я и теперь не в силах Тем голосом навеянные сны!
The tune had been haunting London for weeks past.	Последние недели весь Лондон был помешан на этой песенке.
It was one of countless similar songs published for the benefit of the proles by a sub-section of the Music Department.	Их в бесчисленном множестве выпускала для пролов особая секция музыкального отдела.
The words of these songs were composed without any human intervention whatever on an instrument known as a versificator.	Слова сочинялись вообще без участия человека -- на аппарате под названием "версификатор".
But the woman sang so tunefully as to turn the dreadful rubbish into an almost pleasant sound.	Но женщина пела так мелодично, что эта страшная дребедень почти радовала слух.
He could hear the woman singing and the scrape of her shoes on the flagstones, and the cries of the children in the street, and somewhere in the far distance a faint roar of traffic, and yet the room seemed curiously silent, thanks to the absence of a telescreen.	Уинстон слышал и ее песню, и шарканье ее туфель по каменным плитам, и детские выкрики на улице, и отдаленный гул транспорта, но при всем этом в комнате стояла удивительная тишина: тут не было телекрана.
Folly, folly, folly! he thought again.	Безрассудство, безрассудство! -- снова подумал он.
It was inconceivable that they could frequent this place for more than a few weeks without being caught.	Несколько недель встречаться здесь и не попасться -- мыслимое ли дело?
But the temptation of having a hiding-place that was truly their own, indoors and near at hand, had been too much for both of them.	Но слишком велико для них было искушение иметь свое место, под крышей и недалеко.
For some time after their visit to the church belfry it had been impossible to arrange meetings.	После свидания на колокольне они никак не могли встретиться.
Working hours had been drastically increased in anticipation of Hate Week.	К Неделе ненависти рабочий день резко удлинили.
It was more than a month distant, but the enormous, complex preparations that it entailed were throwing extra work on to everybody.	До нее еще оставалось больше месяца, но громадные и сложные приготовления всем прибавили работы.
Finally both of them managed to secure a free afternoon on the same day.	Наконец Джулия и Уинстон выхлопотали себе свободное время после обеда в один день.
They had agreed to go back to the clearing in the wood.	Решили поехать на прогалину.
On the evening beforehand they met briefly in the street.	Накануне они ненадолго встретились на улице.
As usual, Winston hardly looked at Julia as they drifted towards one another in the crowd, but from the short glance he gave her it seemed to him that she was paler than usual.	Пока они пробирались навстречу друг другу в толпе, Уинстон по обыкновению почти не смотрел в сторону Джулии, но даже одного взгляда ему было достаточно, чтобы заметить ее бледность.

'It's all off,' she murmured as soon as she judged it safe to speak. 'Tomorrow, I mean.'	-- Все сорвалось, -- пробормотала она, когда увидела, что можно говорить. -- Я о завтрашнем.
'What?'	-- Что?
' Tomorrow afternoon.	-- Завтра.
I can't come.'	Не смогу после обеда.
' Why not?'	-- Почему?
' Oh, the usual reason.	-- Да обычная история.
It's started early this time.'	В этот раз рано начали.
For a moment he was violently angry.	Сперва он ужасно рассердился.
During the month that he had known her the nature of his desire for her had changed.	Теперь, через месяц после их знакомства, его тянуло к Джулии совсем по-другому.
At the beginning there had been little true sensuality in it.	Тогда настоящей чувственности в этом было мало.
Their first love-making had been simply an act of the will.	Их первое любовное свидание было просто волевым поступком.
But after the second time it was different.	Но после второго все изменилось.
The smell of her hair, the taste of her mouth, the feeling of her skin seemed to have got inside him, or into the air all round him.	Запах ее волос, вкус губ, ощущение от ее кожи будто поселились в нем или же пропитали весь воздух вокруг.
She had become a physical necessity, something that he not only wanted but felt that he had a right to.	Она стала физической необходимостью, он ее не только хотел, но и как бы имел на нее право.
When she said that she could not come, he had the feeling that she was cheating him.	Когда она сказала, что не сможет прийти, ему почудилось, что она его обманывает.
But just at this moment the crowd pressed them together and their hands accidentally met.	Но тут как раз толпа прижала их друг к другу, и руки их нечаянно соединились.
She gave the tips of his fingers a quick squeeze that seemed to invite not desire but affection.	Она быстро сжала ему кончики пальцев, и это пожатие как будто просило не страсти, а просто любви.
It struck him that when one lived with a woman this particular disappointment must be a normal, recurring event; and a deep tenderness, such as he had not felt for her before, suddenly took hold of him.	Он подумал, что, когда живешь с женщиной, такие осечки в порядке вещей и должны повторяться; и вдруг почувствовал глубокую, незнакомую доселе нежность к Джулии.
He wished that they were a married couple of ten years' standing.	Ему захотелось, чтобы они были мужем и женой и жили вместе уже десять лет.
He wished that he were walking through the streets with her just as they were doing now but openly and without fear, talking of trivialities and buying odds and ends for the household.	Ему захотелось идти с ней до улице, как теперь, только не таясь, без страха, говорить о пустяках и покупать всякую ерунду для дома.
He wished above all that they had some place where they could be alone together without feeling the obligation to make love every time they met.	А больше всего захотелось найти такое место, где они смогли бы побыть вдвоем и не чувствовать, что обязаны урвать любви на каждом свидании.

It was not actually at that moment, but at some time on the following day, that the idea of renting Mr Charrington's room had occurred to him.	Но не тут, а только на другой день родилась у него мысль снять комнату у мистера Чаррингтона.
When he suggested it to Julia she had agreed with unexpected readiness.	Когда он сказал об этом Джулии, она на удивление быстро согласилась.
Both of them knew that it was lunacy.	Оба понимали, что это -- сумасшествие.
It was as though they were intentionally stepping nearer to their graves.	Они сознательно делали шаг к могиле.
As he sat waiting on the edge of the bed he thought again of the cellars of the Ministry of Love.	И сейчас, сидя на краю кровати, он думал о подвалах министерства любви.
It was curious how that predestined horror moved in and out of one's consciousness.	Интересно, как этот неотвратимый кошмар то уходит из твоего сознания, то возвращается.
There it lay, fixed in future times, preceding death as surely as 99 precedes 100.	Вот он поджидает тебя где-то в будущем, и смерть следует за ним так же, как за девяносто девятью следует сто.
One could not avoid it, but one could perhaps postpone it: and yet instead, every now and again, by a conscious, wilful act, one chose to shorten the interval before it happened.	Его не избежать, но оттянуть, наверное, можно; а вместо этого каждым таким поступком ты умышленно, добровольно его приближаешь.
At this moment there was a quick step on the stairs.	На лестнице послышались быстрые шаги.
Julia burst into the room.	В комнату ворвалась Джулия.
She was carrying a tool-bag of coarse brown canvas, such as he had sometimes seen her carrying to and fro at the Ministry.	У нее была коричневая брезентовая сумка для инструментов -- с такой он не раз видел ее в министерстве.
He started forward to take her in his arms, but she disengaged herself rather hurriedly, partly because she was still holding the tool-bag.	Он было обнял ее, но она поспешно освободилась -- может быть, потому, что еще держала сумку.
'Half a second,' she said. 'Just let me show you what I've brought.	-- Подожди, -- сказала она. -- Дай покажу, что я притащила.
Did you bring some of that filthy Victory Coffee?	Ты принес эту гадость, кофе "Победа"?
I thought you would.	Так и знала.
You can chuck it away again, because we shan't be needing it.	Можешь отнести его туда, откуда взял, -- он не понадобится.
Look here.'	Смотри.
She fell on her knees, threw open the bag, and tumbled out some spanners and a screwdriver that filled the top part of it.	Она встала на колени, раскрыла сумку и вывалила лежавшие сверху гаечные ключи и отвертку.
Underneath were a number of neat paper packets.	Под ними были спрятаны аккуратные бумажные пакеты.
The first packet that she passed to Winston had a strange and yet vaguely familiar feeling.	В первом, который она протянула Уинстону, было что-то странное, но как будто знакомое на ощупь.
It was filled with some kind of heavy, sand-like stuff which yielded wherever you touched it.	Тяжелое вещество подавалось под пальцами, как песок.

' It isn't sugar?' he said.	-- Это не сахар? -- спросил он.
'Real sugar.	-- Настоящий сахар.
Not saccharine, sugar.	Не сахарин, а сахар.
And here's a loaf of bread-proper white bread, not our bloody stuff--and a little pot of jam.	А вот батон хлеба -- порядочного белого хлеба, не нашей дряни... и баночка джема.
And here's a tin of milk--but look!	Тут банка молока... и смотри!
This is the one I'm really proud of.	Вот моя главная гордость!
I had to wrap a bit of sacking round it, because—'	Пришлось завернуть в мешковину, чтобы...
But she did not need to tell him why she had wrapped it up.	Но она могла не объяснять, зачем завернула.
The smell was already filling the room, a rich hot smell which seemed like an emanation from his early childhood, but which one did occasionally meet with even now, blowing down a passage-way before a door slammed, or diffusing itself mysteriously in a crowded street, sniffed for an instant and then lost again.	Запах уже наполнил комнату, густой и теплый; повеяло ранним детством, хотя и теперь случалось этот запах слышать: то в проулке им потянет до того, как захлопнулась дверь, то таинственно расплывется он вдруг в уличной толпе и тут же рассеется.
'It's coffee,' he murmured, 'real coffee.'	-- Кофе, -- пробормотал он, настоящий кофе.
' It's Inner Party coffee.	-- Кофе для внутренней партии.
There's a whole kilo here,' she said.	Целый килограмм.
'How did you manage to get hold of all these things?'	-- Где ты столько всякого достала?
' It's all Inner Party stuff.	-- Продукты для внутренней партии.
There's nothing those swine don't have, nothing.	У этих сволочей есть все на свете.
But of course waiters and servants and people pinch things, and--look, I got a little packet of tea as well.'	Но, конечно, официанты и челядь воруют... смотри, еще пакетик чаю.
Winston had squatted down beside her.	Уинстон сел рядом с ней на корточки.
He tore open a corner of the packet.	Он надорвал угол пакета.
' It's real tea.	-- И чай настоящий.
Not blackberry leaves.'	Не черносмородинный лист.
' There's been a lot of tea about lately.	-- Чай в последнее время появился.
They've captured India, or something,' she said vaguely. 'But listen, dear.	Индию заняли или вроде того, -- рассеянно сказала она. -- Знаешь что, милый?
I want you to turn your back on me for three minutes.	Отвернись на три минуты, ладно?
Go and sit on the other side of the bed.	Сядь на кровать с другой стороны.
Don't go too near the window.	Не подходи близко к окну.
And don't turn round till I tell you.'	И не оборачивайся, пока не скажу.
Winston gazed abstractedly through the muslin curtain.	Уинстон праздно глядел на двор из-за муслиновой занавески.

Down in the yard the red-armed woman was still marching to and fro between the washtub and the line.	Женщина с красными руками все еще расхаживала между корытом и веревкой.
She took two more pegs out of her mouth and sang with deep feeling:	Она вынула изо рта две прищепки и с сильным чувством запела:
They sye that time 'eals all things, They sye you can always forget; But the smiles an' the tears acrorss the years They twist my 'eart-strings yet!	Пусть говорят мне: время все излечит. Пусть говорят: страдания забудь. Но музыка давно забытой речи Мне и сегодня разрывает грудь!
She knew the whole drivelling song by heart, it seemed.	Всю эту идиотскую песенку она, кажется, знала наизусть.
Her voice floated upward with the sweet summer air, very tuneful, charged with a sort of happy melancholy.	Голос плыл в нежном летнем воздухе, очень мелодичный, полный какой-то счастливой меланхолии.
One had the feeling that she would have been perfectly content, if the June evening had been endless and the supply of clothes inexhaustible, to remain there for a thousand years, pegging out diapers and singing rubbish.	Казалось, что она будет вполне довольна, если никогда не кончится этот летний вечер, не иссякнут запасы белья, и готова хоть тысячу лет развешивать тут пеленки и петь всякую чушь.
It struck him as a curious fact that he had never heard a member of the Party singing alone and spontaneously.	Уинстон с удивлением подумал, что ни разу не видел партийца, поющего в одиночку и для себя.
It would even have seemed slightly unorthodox, a dangerous eccentricity, like talking to oneself.	Это сочли бы даже вольнодумством, опасным чудачеством, вроде привычки разговаривать с собой вслух.
Perhaps it was only when people were somewhere near the starvation level that they had anything to sing about.	Может быть, людям только тогда и есть о чем петь, когда они на грани голода.
' You can turn round now,' said Julia.	-- Можешь повернуться, -- сказали Джулия.
He turned round, and for a second almost failed to recognize her.	Уинстон обернулся и не узнал ее.
What he had actually expected was to see her naked.	Он ожидал увидеть ее голой.
But she was not naked.	Но она была не голая.
The transformation that had happened was much more surprising than that.	Превращение ее оказалось куда замечательнее.
She had painted her face.	Она накрасилась.
She must have slipped into some shop in the proletarian quarters and bought herself a complete set of make-up materials.	Должно быть, она украдкой забежала в какую-нибудь из пролетарских лавочек и купила полный набор косметики.
Her lips were deeply reddened, her cheeks rouged, her nose powdered; there was even a touch of something under the eyes to make them brighter.	Губы -- ярко-красные от помады, щеки нарумянены, нос напудрен; и даже глаза подвела: они стали ярче.
It was not very skilfully done, but Winston's standards in such matters were not high.	Сделала она это не очень умело, но и запросы Уинстона были весьма скромны.
He had never before seen or imagined a woman of the Party with cosmetics on her face.	Он никогда не видел и не представлял себе партийную женщину с косметикой на лице.

The improvement in her appearance was startling.	Джулия похорошела удивительно.
With just a few dabs of colour in the right places she had become not only very much prettier, but, above all, far more feminine.	Чуть-чуть краски в нужных местах -- и она стала не только красивее, но и, самое главное, женственнее.
Her short hair and boyish overalls merely added to the effect.	Короткая стрижка и мальчишеский комбинезон лишь усиливали впечатление.
As he took her in his arms a wave of synthetic violets flooded his nostrils.	Когда он обнял Джулию, на него пахнуло синтетическим запахом фиалок.
He remembered the half-darkness of a basement kitchen, and a woman's cavernous mouth.	Он вспомнил сумрак полуподвальной кухни и рот женщины, похожий на пещеру.
It was the very same scent that she had used; but at the moment it did not seem to matter.	От нее пахло теми же духами, но сейчас это не имело значения.
' Scent too!' he said.	-- Духи! -- сказал ой.
' Yes, dear, scent too.	-- Да, милый, духи.
And do you know what I'm going to do next?	И знаешь, что я теперь сделаю?
I'm going to get hold of a real woman's frock from somewhere and wear it instead of these bloody trousers.	Где-нибудь достану настоящее платье и надену вместо этих гнусных брюк.
I'll wear silk stockings and high-heeled shoes!	Надену шелковые чулки и туфли на высоком каблуке.
In this room I'm going to be a woman, not a Party comrade.'	В этой комнате я буду женщина, а не товарищ!
They flung their clothes off and climbed into the huge mahogany bed.	Они скинули одежду и забрались на громадную кровать из красного дерева.
It was the first time that he had stripped himself naked in her presence.	Он впервые разделся перед ней догола.
Until now he had been too much ashamed of his pale and meagre body, with the varicose veins standing out on his calves and the discoloured patch over his ankle.	До сих пор он стыдился своего бледного, хилого тела, синих вен на икрах, красного пятна над щиколоткой.
There were no sheets, but the blanket they lay on was threadbare and smooth, and the size and springiness of the bed astonished both of them.	Белья не было, но одеяло под ними было вытертое и мягкое, а ширина кровати обоих изумила.
'It's sure to be full of bugs, but who cares?' said Julia.	-- Клопов, наверно, тьма, но какая разница -сказала Джулия.
One never saw a double bed nowadays, except in the homes of the proles.	Двуспальную кровать можно было увидеть только в домах у пролов.
Winston had occasionally slept in one in his boyhood: Julia had never been in one before, so far as she could remember.	Уинстон спал на похожей в детстве; Джулия, сколько помнила, не лежала на такой ни разу.
Presently they fell asleep for a little while.	После они ненадолго уснули.
When Winston woke up the hands of the clock had crept round to nearly nine.	Когда Уинстон проснулся, стрелки часов подбирались к девяти.

He did not stir, because Julia was sleeping with her head in the crook of his arm.	Он не шевелился -- Джулия спала у него на руке.
Most of her make-up had transferred itself to his own face or the bolster, but a light stain of rouge still brought out the beauty of her cheekbone.	Почти все румяна перешли на его лицо, на валик, но и то немногое, что осталось, все равно оттеняло красивую лепку ее скулы.
A yellow ray from the sinking sun fell across the foot of the bed and lighted up the fireplace, where the water in the pan was boiling fast.	Желтый луч закатного солнца падал на изножье кровати и освещал камин -- там давно кипела вода в кастрюле.
Down in the yard the woman had stopped singing, but the faint shouts of children floated in from the street.	Женщина на дворе уже не пела, с улицы негромко доносились выкрики детей.
He wondered vaguely whether in the abolished past it had been a normal experience to lie in bed like this, in the cool of a summer evening, a man and a woman with no clothes on, making love when they chose, talking of what they chose, not feeling any compulsion to get up, simply lying there and listening to peaceful sounds outside.	Он лениво подумал: неужели в отмененном прошлом это было обычным делом -- мужчина и женщина могли лежать в постели прохладным вечером, ласкать друг друга когда захочется, разговаривать о чем вздумается и никуда не спешить -- просто лежать и слушать мирный уличный шум?
Surely there could never have been a time when that seemed ordinary?	Нет, не могло быть такого времени, когда это считалось нормальным.
Julia woke up, rubbed her eyes, and raised herself on her elbow to look at the oilstove.	Джулия проснулась, протерла глаза и, приподнявшись на локте, поглядела на керосинку.
'Half that water's boiled away,' she said. 'I'll get up and make some coffee in another moment.	-- Вода наполовину выкипела, -- сказала она. -Сейчас встану, заварю кофе.
We've got an hour.	Еще час есть.
What time do they cut the lights off at your flats?'	У тебя в доме когда выключают свет?
' Twenty-three thirty.'	-- В двадцать три тридцать.
' It's twenty-three at the hostel.	-- А в общежитии -- в двадцать три.
But you have to get in earlier than that, because--Hi!	Но возвращаться надо раньше, иначе...
Get out, you filthy brute!'	Ах ты! Пошла, гадина!
She suddenly twisted herself over in the bed, seized a shoe from the floor, and sent it hurtling into the corner with a boyish jerk of her arm, exactly as he had seen her fling the dictionary at Goldstein, that morning during the Two Minutes Hate.	Она свесилась с кровати, схватила с пола туфлю и, размахнувшись по-мальчишески, швырнула в угол, как тогда на двухминутке ненависти -- словарем в Голдстейна.
'What was it?' he said in surprise.	-- Что там такое? -- с удивлением спросил он.
' A rat.	-- Крыса.
I saw him stick his beastly nose out of the wainscoting.	Из панели, тварь, морду высунула.
There's a hole down there.	Нора у ней там.
I gave him a good fright, anyway.'	Но я ее хорошо пугнула.
'Rats!' murmured Winston. 'In this room!'	-- Крысы! -- прошептал Уинстон. -- В этой комнате?

'They're all over the place,' said Julia indifferently as she lay down again. 'We've even got them in the kitchen at the hostel. Some parts of London are swarming with them.	-- Да их полно, -- равнодушно ответила Джулия и снова легла. -- В некоторых районах кишмя кишат.
Did you know they attack children?	А ты знаешь, что они нападают на детей?
Yes, they do.	Нападают.
In some of these streets a woman daren't leave a baby alone for two minutes.	Кое-где женщины на минуту не могут оставить грудного.
It's the great huge brown ones that do it.	Бояться надо старых, коричневых.
And the nasty thing is that the brutes always—'	А самое противное -- что эти твари...
' DON'T GO ON!' said Winston, with his eyes tightly shut.	-- Перестань! -- Уинстон крепко зажмурил глаза.
' Dearest!	-- Миленький!
You've gone quite pale.	Ты прямо побледнел.
What's the matter?	Что с тобой?
Do they make you feel sick?'	Не переносишь крыс?
' Of all horrors in the world--a rat!'	-- Крыс... Нет ничего страшней на свете.
She pressed herself against him and wound her limbs round him, as though to reassure him with the warmth of her body.	Она прижалась к нему, обвила его руками и ногами, словно хотела успокоить теплом своего тела.
He did not reopen his eyes immediately.	Он не сразу открыл глаза.
For several moments he had had the feeling of being back in a nightmare which had recurred from time to time throughout his life.	Несколько мгновений у него было такое чувство, будто его погрузили в знакомый кошмар, который посещал его на протяжении всей жизни.
It was always very much the same.	Он стоит перед стеной мрака, а за ней -- что-то невыносимое, настолько ужасное, что нет сил смотреть.
He was standing in front of a wall of darkness, and on the other side of it there was something unendurable, something too dreadful to be faced.	Главным во сне было ощущение, что он себя обманывает: на самом деле ему известно, что находится за стеной мрака.
In the dream his deepest feeling was always one of self-deception, because he did in fact know what was behind the wall of darkness.	Чудовищным усилием, выворотив кусок собственного мозга, он мог бы даже извлечь это на свет.
With a deadly effort, like wrenching a piece out of his own brain, he could even have dragged the thing into the open.	Уинстон всегда просыпался, так и не выяснив, что там скрывалось...
He always woke up without discovering what it was: but somehow it was connected with what Julia had been saying when he cut her short.	И вот прерванный на середине рассказ Джулии имел какое-то отношение к его кошмару.
'I'm sorry,' he said, 'it's nothing.	-- Извини, -- сказал он. -- Пустяки.
I don't like rats, that's all.'	Крыс не люблю, больше ничего.
'Don't worry, dear, we're not going to have the filthy brutes in here.	-- Не волнуйся, милый, мы этих тварей сюда не пустим.

I'll stuff the hole with a bit of sacking before we go.	Перед уходом заткну дыру тряпкой.
And next time we come here I'll bring some plaster and bung it up properly.'	А в следующий раз принесу штукатурку, и забьем как следует.
Already the black instant of panic was half-forgotten.	Черный миг паники почти выветрился из головы.
Feeling slightly ashamed of himself, he sat up against the bedhead.	Слегка устыдившись, Уинстон сел к изголовью.
Julia got out of bed, pulled on her overalls, and made the coffee.	Джулия слезла с кровати, надела комбинезон и сварила кофе.
The smell that rose from the saucepan was so powerful and exciting that they shut the window lest anybody outside should notice it and become inquisitive.	Аромат из кастрюли был до того силен и соблазнителен, что они закрыли окно: почует кто-нибудь на дворе и станет любопытничать.
What was even better than the taste of the coffee was the silky texture given to it by the sugar, a thing Winston had almost forgotten after years of saccharine.	Самым приятным в кофе был даже не вкус, а шелковистость на языке, которую придавал сахар, -- ощущение, почти забытое за многие годы питья с сахарином.
With one hand in her pocket and a piece of bread and jam in the other, Julia wandered about the room, glancing indifferently at the bookcase, pointing out the best way of repairing the gateleg table, plumping herself down in the ragged arm-chair to see if it was comfortable, and examining the absurd twelve-hour clock with a sort of tolerant amusement.	Джулия, засунув одну руку в карман, а в другой держа бутерброд с джемом, бродила по комнате, безразлично скользила взглядом по книжной полке, объясняла, как лучше всего починить раздвижной стол, падала в кресло -- проверить, удобное ли, -- весело и снисходительно разглядывала двенадцатичасовой циферблат.
She brought the glass paperweight over to the bed to have a look at it in a better light.	Принесла на кровать, поближе к свету, стеклянное пресс-папье.
He took it out of her hand, fascinated, as always, by the soft, rainwatery appearance of the glass.	Уинстон взял его в руки и в который раз залюбовался мягкой дождевой глубиною стекла.
'What is it, do you think?' said Julia.	-- Для чего эта вещь, как думаешь? -- спросила Джулия.
'I don't think it's anything--I mean, I don't think it was ever put to any use.	-- Думаю, ни для чего... то есть ею никогда не пользовались.
That's what I like about it.	За это она мне и нравится.
It's a little chunk of history that they've forgotten to alter.	Маленький обломок истории, который забыли переделать.
It's a message from a hundred years ago, if one knew how to read it.'	Весточка из прошлого века -- знать бы, как ее прочесть.
'And that picture over there'--she nodded at the engraving on the opposite wall--'would that be a hundred years old?'	-- А картинка на стене, -- она показала подбородком на гравюру, -- неужели тоже прошлого века?
'More.	-- Старше.
Two hundred, I dare say.	Пожалуй, позапрошлого.
One can't tell.	Трудно сказать.
It's impossible to discover the age of anything nowadays.'	Теперь ведь возраста ни у чего не установишь.

She went over to look at it.	Джулия подошла к гравюре поближе.
'Here's where that brute stuck his nose out,' she said, kicking the wainscoting immediately below the picture. 'What is this place?	-- Вот откуда эта тварь высовывалась, -- сказала она и пнула стену прямо под гравюрой. -- Что это за дом?
I've seen it before somewhere.'	Я его где-то видела.
' It's a church, or at least it used to be.	-- Это церковь -- по крайней мере была церковью.
St Clement Danes its name was.' The fragment of rhyme that Mr Charrington had taught him came back into his head, and he added half-nostalgically: "Oranges and lemons, say the bells of St Clement's!"	Называлась -- церковь святого Клемента у датчан. -- Он вспомнил начало стишка, которому его научил мистер Чаррингтон, и с грустью добавил: -- Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет.
To his astonishment she capped the line:	К его изумлению, она подхватила:
'You owe me three farthings, say the bells of St Martin's, When will you pay me? say the bells of Old Bailey—'	И звонит Сент-Мартин: Отдавай мне фартинг! А Олд-Бейли, ох, сердит, Возвращай должок! -гудит.
' I can't remember how it goes on after that.	Что там дальше, не могу вспомнить.
But anyway I remember it ends up,	Помню только, что кончается с:
"Here comes a candle to light you to bed, here comes a chopper to chop off your head!"'	"Вот зажгу я пару свеч -- ты в постельку можешь лечь. Вот возьму я острый меч -- и головка твоя с плеч".
It was like the two halves of a countersign.	Это было как пароль и отзыв.
But there must be another line after 'the bells of Old Bailey'.	Но после "Олд-Бейли" должно идти что-то еще.
Perhaps it could be dug out of Mr Charrington's memory, if he were suitably prompted.	Может быть, удастся извлечь из памяти мистера Чаррингтона -- если правильно его настроить.
'Who taught you that?' he said.	-- Кто тебя научил? -- спросил он.
'My grandfather.	-- Дед научил.
He used to say it to me when I was a little girl.	Я была еще маленькой.
He was vaporized when I was eight--at any rate, he disappeared.	Его распылили, когда мне было восемь лет... во всяком случае, он исчез...
I wonder what a lemon was,' she added inconsequently. 'I've seen oranges.	Интересно, какие они были, апельсины, -неожиданно сказала она. -- А лимоны я видела.
They're a kind of round yellow fruit with a thick skin.'	Желтоватые, остроносые.
'I can remember lemons,' said Winston. 'They were quite common in the fifties.	-- Я помню лимоны, -- сказал Уинстон. -- В пятидесятые годы их было много.
They were so sour that it set your teeth on edge even to smell them.'	Такие кислые, что только понюхаешь, и то уже слюна бежит.
'I bet that picture's got bugs behind it,' said Julia. 'I'll take it down and give it a good clean some day.	-- За картинкой наверняка живут клопы, -сказала Джулия. -- Как-нибудь сниму ее и хорошенько почищу.
I suppose it's almost time we were leaving.	Кажется, нам пора.

I must start washing this paint off.	Мне еще надо смыть краску.
What a bore!	Какая тоска!
I'll get the lipstick off your face afterwards.'	А потом сотру с тебя помаду.
Winston did not get up for a few minutes more.	Уинстон еще несколько минут повалялся.
The room was darkening.	В комнате темнело.
He turned over towards the light and lay gazing into the glass paperweight.	Он повернулся к свету и стал смотреть на пресс-папье.
The inexhaustibly interesting thing was not the fragment of coral but the interior of the glass itself.	Не коралл, а внутренность самого стекла -- вот что без конца притягивало взгляд.
There was such a depth of it, and yet it was almost as transparent as air.	Глубина и вместе с тем почти воздушная его прозрачность.
It was as though the surface of the glass had been the arch of the sky, enclosing a tiny world with its atmosphere complete.	Подобно небесному своду, стекло замкнуло в себе целый крохотный мир вместе с атмосферой.
He had the feeling that he could get inside it, and that in fact he was inside it, along with the mahogany bed and the gateleg table, and the clock and the steel engraving and the paperweight itself.	И чудилось Уинстону, что он мог бы попасть внутрь, что он уже внутри -- и он, и эта кровать красного дерева, и раздвижной стол, и часы, и гравюра, и само пресс-папье.
The paperweight was the room he was in, and the coral was Julia's life and his own, fixed in a sort of eternity at the heart of the crystal.	Оно было этой комнатой, а коралл -- жизнью его и Джулии, запаянной, словно в вечность, в сердцевину хрусталя.
Chapter 5	V
Syme had vanished.	Исчез Сайм.
A morning came, and he was missing from work: a few thoughtless people commented on his absence.	Утром не пришел на работу; недалекие люди поговорили о его отсутствии.
On the next day nobody mentioned him.	На другой день о нем никто не упоминал.
On the third day Winston went into the vestibule of the Records Department to look at the notice-board.	На третий Уинстон сходил в вестибюль отдела документации и посмотрел на доску объявлений.
One of the notices carried a printed list of the members of the Chess Committee, of whom Syme had been one.	Там был печатный список Шахматного комитета, где состоял Сайм.
It looked almost exactly as it had looked before--nothing had been crossed out--but it was one name shorter.	Список выглядел почти как раньше -- никто не вычеркнут, -- только стал на одну фамилию короче.
It was enough.	Все ясно.
Syme had ceased to exist: he had never existed.	Сайм перестал существовать; он никогда не существовал.
The weather was baking hot.	Жара стояла изнурительная.
In the labyrinthine Ministry the windowless, air-conditioned rooms kept their normal temperature, but outside the pavements scorched one's feet and the stench of the Tubes at the rush hours was a horror.	В министерских лабиринтах, в кабинах без окон кондиционеры поддерживали нормальную температуру, но на улице тротуар обжигал ноги, и вонь в метро в часы пик была несусветная.

The preparations for Hate Week were in full swing, and the staffs of all the Ministries were working overtime.	Приготовления к Неделе ненависти шли полным ходом, и сотрудники министерств работали сверхурочно.
Processions, meetings, military parades, lectures, waxworks, displays, film shows, telescreen programmes all had to be organized; stands had to be erected, effigies built, slogans coined, songs written, rumours circulated, photographs faked.	Шествия, митинги, военные парады, лекции, выставки восковых фигур, показ кинофильмов, специальные телепрограммы -- все это надо было организовать; надо было построить трибуны, смонтировать статуи, отшлифовать лозунги, сочинить песни, запустить слухи, подделать фотографии.
Julia's unit in the Fiction Department had been taken off the production of novels and was rushing out a series of atrocity pamphlets.	В отделе литературы секцию Джулии сняли с романов и бросили на брошюры о зверствах.
Winston, in addition to his regular work, spent long periods every day in going through back files of	Уинстон в дополнение к обычной работе подолгу просиживал за подшивками
'The Times' and altering and embellishing news items which were to be quoted in speeches.	"Таймс", меняя и разукрашивая сообщения, которые предстояло цитировать в докладах.
Late at night, when crowds of rowdy proles roamed the streets, the town had a curiously febrile air.	Поздними вечерами, когда по улицам бродили толпы буйных пролов, Лондон словно лихорадило.
The rocket bombs crashed oftener than ever, and sometimes in the far distance there were enormous explosions which no one could explain and about which there were wild rumours.	Ракеты падали на город чаще обычного, а иногда в отдалении слышались чудовищные взрывы -объяснить эти взрывы никто не мог, и о них ползли дикие слухи.
The new tune which was to be the theme-song of Hate Week (the Hate Song, it was called) had already been composed and was being endlessly plugged on the telescreens.	Сочинена уже была и беспрерывно передавалась по телекрану музыкальная тема Недели -- новая мелодия под названием "Песня ненависти".
It had a savage, barking rhythm which could not exactly be called music, but resembled the beating of a drum.	Построенная на свирепом, лающем ритме и мало чем похожая на музыку, она больше всего напоминала барабанный бой.
Roared out by hundreds of voices to the tramp of marching feet, it was terrifying.	Когда ее орали в тысячу глоток, под топот ног, впечатление получалось устрашающее.
The proles had taken a fancy to it, and in the midnight streets it competed with the still-popular	Она полюбилась пролам и уже теснила на ночных улицах до сих пор популярную
' It was only a hopeless fancy'.	"Давно уж нет мечтаний".
The Parsons children played it at all hours of the night and day, unbearably, on a comb and a piece of toilet paper.	Дети Парсонса исполняли ее в любой час дня и ночи, убийственно, на гребенках.
Winston's evenings were fuller than ever.	Теперь вечера Уинстона были загружены еще больше.
Squads of volunteers, organized by Parsons, were preparing the street for Hate Week, stitching banners, painting posters, erecting flagstaffs on the roofs, and perilously slinging wires across the street for the reception of streamers.	Отряды добровольцев, набранные Парсонсом, готовили улицу к Неделе ненависти, делали транспаранты, рисовали плакаты, ставили на крышах флагштоки, с опасностью для жизни натягивали через улицу проволоку для будущих лозунгов.

Parsons boasted that Victory Mansions alone would display four hundred metres of bunting.	Парсонс хвастал, что дом "Победа" один вывесит четыреста погонных метров флагов и транспарантов.
He was in his native element and as happy as a lark.	Он был в своей стихии и радовался, как дитя.
The heat and the manual work had even given him a pretext for reverting to shorts and an open shirt in the evenings.	Благодаря жаре и физическому труду он имел полное основание переодеваться вечером в шорты и свободную рубашку.
He was everywhere at once, pushing, pulling, sawing, hammering, improvising, jollying everyone along with comradely exhortations and giving out from every fold of his body what seemed an inexhaustible supply of acrid-smelling sweat.	Он был повсюду одновременно -- тянул, толкал, пилил, заколачивал, изобретал, по-товарищески подбадривал и каждой складкой неиссякаемого тела источал едко пахнущий пот.
A new poster had suddenly appeared all over London.	Вдруг весь Лондон украсился новым плакатом.
It had no caption, and represented simply the monstrous figure of a Eurasian soldier, three or four metres high, striding forward with expressionless Mongolian face and enormous boots, a submachine gun pointed from his hip.	Без подписи: огромный, в три-четыре метра, евразийский солдат с непроницаемым монголоидным лицом и в гигантских сапогах шел на зрителя с автоматом, целясь от бедра.
From whatever angle you looked at the poster, the muzzle of the gun, magnified by the foreshortening, seemed to be pointed straight at you.	Где бы ты ни стал, увеличенное перспективой дуло автомата смотрело на тебя.
The thing had been plastered on every blank space on every wall, even outnumbering the portraits of Big Brother.	Эту штуку клеили на каждом свободном месте, на каждой стене, и численно она превзошла даже портреты Старшего Брата.
The proles, normally apathetic about the war, were being lashed into one of their periodical frenzies of patriotism.	У пролов, войной обычно не интересовавшихся, сделался, как это периодически с ними бывало, припадок патриотизма.
As though to harmonize with the general mood, the rocket bombs had been killing larger numbers of people than usual.	И, словно для поддержания воинственного духа, ракеты стали уничтожать больше людей, чем всегда.
One fell on a crowded film theatre in Stepney, burying several hundred victims among the ruins.	Одна угодила в переполненный кинотеатр в районе Степни и погребла под развалинами несколько сот человек.
The whole population of the neighbourhood turned out for a long, trailing funeral which went on for hours and was in effect an indignation meeting.	На похороны собрались все жители района; процессия тянулась несколько часов и вылилась в митинг протеста.
Another bomb fell on a piece of waste ground which was used as a playground and several dozen children were blown to pieces.	Другая ракета упала на пустырь, занятый под детскую площадку, и разорвала в клочья несколько десятков детей.
There were further angry demonstrations, Goldstein was burned in effigy, hundreds of copies of the poster of the Eurasian soldier were torn down and added to the flames, and a number of shops were looted in the turmoil; then a rumour flew round that spies were directing the rocket bombs by means of wireless waves, and an old couple who were suspected of being of foreign extraction had their house set on fire and perished of suffocation.	Снова были гневные демонстрации, жгли чучело Г олдстейна, сотнями срывали и предавали огню плакаты с евразийцем; во время беспорядков разграбили несколько магазинов; потом разнесет слух, что шпионы наводят ракеты при помощи радиоволн, -- у старой четы, заподозренной в иностранном происхождении, подожгли дом, и старики задохнулись в дыму.

In the room over Mr Charrington's shop, when they could get there, Julia and Winston lay side by side on a stripped bed under the open window, naked for the sake of coolness.	В комнате над лавкой мистера Чаррингтона Джулия и Уинстон ложились на незастланную кровать и лежали под окном голые из-за жары.
The rat had never come back, but the bugs had multiplied hideously in the heat.	Крыса больше не появлялась, но клоп плодился в тепле ужасающе.
It did not seem to matter.	Их это не трогало.
Dirty or clean, the room was paradise.	Грязная ли, чистая ли, комната была раем.
As soon as they arrived they would sprinkle everything with pepper bought on the black market, tear off their clothes, and make love with sweating bodies, then fall asleep and wake to find that the bugs had rallied and were massing for the counter-attack.	Едва переступив порог, они посыпали все перцем, купленным на черном рынке, скидывали одежду и, потные, предавались любви; потом их смаривало, а проснувшись, они обнаруживали, что клопы воспряли и стягиваются для контратаки.
Four, five, six--seven times they met during the month of June.	Четыре, пять, шесть... семь раз встречались они так в июне.
Winston had dropped his habit of drinking gin at all hours.	Уинстон избавился от привычки пить джин во всякое время дня.
He seemed to have lost the need for it.	И как будто не испытывал в нем потребности.
He had grown fatter, his varicose ulcer had subsided, leaving only a brown stain on the skin above his ankle, his fits of coughing in the early morning had stopped.	Он пополнел, варикозная язва его затянулась, оставив после себя только коричневое пятно над щиколоткой; прекратились и утренние приступы кашля.
The process of life had ceased to be intolerable, he had no longer any impulse to make faces at the telescreen or shout curses at the top of his voice.	Процесс жизни перестал быть невыносимым; Уинстона уже не подмывало, как раньше, скорчить рожу телекрану или выругаться во весь голос.
Now that they had a secure hiding-place, almost a home, it did not even seem a hardship that they could only meet infrequently and for a couple of hours at a time.	Теперь, когда у них было надежное пристанище, почти свой дом, не казалось лишением даже то, что приходить сюда они могут только изредка и на каких-нибудь два часа.
What mattered was that the room over the junk-shop should exist.	Важно было, что у них есть эта комната над лавкой старьевщика.
To know that it was there, inviolate, was almost the same as being in it.	Знать, что она есть и неприкосновенна, -- почти то же самое, что находиться в ней.
The room was a world, a pocket of the past where extinct animals could walk.	Комната была миром, заказником прошлого, где могут бродить вымершие животные.
Mr Charrington, thought Winston, was another extinct animal.	Мистер Чаррингтон тоже вымершее животное, думал Уинстон.
He usually stopped to talk with Mr Charrington for a few minutes on his way upstairs.	По дороге наверх он останавливался поговорить с хозяином.
The old man seemed seldom or never to go out of doors, and on the other hand to have almost no customers.	Старик, по-видимому, редко выходил на улицу, если вообще выходил; с другой стороны, и покупателей у него почти не бывало.

He led a ghostlike existence between the tiny, dark shop, and an even tinier back kitchen where he prepared his meals and which contained, among other things, an unbelievably ancient gramophone with an enormous horn.	Незаметная жизнь его протекала между крохотной темной лавкой и еще более крохотной кухонькой в тылу, где он стряпал себе еду и где стоял среди прочих предметов невероятно древний граммофон с огромнейшим раструбом.
He seemed glad of the opportunity to talk.	Старик был рад любому случаю поговорить.
Wandering about among his worthless stock, with his long nose and thick spectacles and his bowed shoulders in the velvet jacket, he had always vaguely the air of being a collector rather than a tradesman.	Длинноносый и сутулый, в толстых очках и бархатном пиджаке, он бродил среди своих бесполезных товаров, похожий скорее на коллекционера, чем на торговца.
With a sort of faded enthusiasm he would finger this scrap of rubbish or that--a china bottle-stopper, the painted lid of a broken snuffbox, a pinchbeck locket containing a strand of some long-dead baby's hair--never asking that Winston should buy it, merely that he should admire it.	С несколько остывшим энтузиазмом он брал в руку тот или иной пустяк -- фарфоровую затычку для бутылки, разрисованную крышку бывшей табакерки, латунный медальон с прядкой волос неведомого и давно умершего ребенка, -- не купить предлагая Уинстону, а просто полюбоваться.
To talk to him was like listening to the tinkling of a worn-out musical-box.	Беседовать с ним было все равно что слушать звон изношенной музыкальной шкатулки.
He had dragged out from the corners of his memory some more fragments of forgotten rhymes.	Он извлек из закоулков своей памяти еще несколько забытых детских стишков.
There was one about four and twenty blackbirds, and another about a cow with a crumpled horn, and another about the death of poor Cock Robin.	Один был: "Птицы в пироге", другой про корову с гнутым рогом, а еще один про смерть малиновки.
'It just occurred to me you might be interested,' he would say with a deprecating little laugh whenever he produced a new fragment.	"Я подумал, что вам зто может быть интересно", -- говорил он с неодобрительным смешком, воспроизведя очередной отрывок.
But he could never recall more than a few lines of any one rhyme.	Но ни в одном стихотворении он не мог припомнить больше двух-трех строк.
Both of them knew--in a way, it was never out of their minds that what was now happening could not last long.	Они с Джулией понимали -- и, можно сказать, все время помнили, -- что долго продолжаться это не может.
There were times when the fact of impending death seemed as palpable as the bed they lay on, and they would cling together with a sort of despairing sensuality, like a damned soul grasping at his last morsel of pleasure when the clock is within five minutes of striking.	В иные минуты грядущая смерть казалась не менее ощутимой, чем кровать под ними, и они прижимались друг к другу со страстью отчаяния -- как обреченный хватает последние крохи наслаждения за пять минут до боя часов.
But there were also times when they had the illusion not only of safety but of permanence.	Впрочем, бывали такие дни, когда они тешили себя иллюзией не только безопасности, но и постоянства.
So long as they were actually in this room, they both felt, no harm could come to them.	Им казалось, что в этой комнате с ними не может случиться ничего плохого.
Getting there was difficult and dangerous, but the room itself was sanctuary.	Добираться сюда трудно и опасно, но сама комната -- убежище.

It was as when Winston had gazed into the heart of the paperweight, with the feeling that it would be possible to get inside that glassy world, and that once inside it time could be arrested.	С похожим чувством Уинстон вглядывался однажды в пресс-папье: казалось, что можно попасть в сердцевину стеклянного мира и, когда очутишься там, время остановится.
Often they gave themselves up to daydreams of escape.	Они часто предавались грезам о спасении.
Their luck would hold indefinitely, and they would carry on their intrigue, just like this, for the remainder of their natural lives.	Удача их не покинет, и роман их не кончится, пока они не умрут своей смертью.
Or Katharine would die, and by subtle manoeuvrings Winston and Julia would succeed in getting married.	Или Кэтрин отправится на тот свет, и путем разных ухищрений Уинстон с Джулией добьются разрешения на брак.
Or they would commit suicide together.	Или они вместе покончат с собой.
Or they would disappear, alter themselves out of recognition, learn to speak with proletarian accents, get jobs in a factory and live out their lives undetected in a back-street.	Или скроются: изменят внешность, научатся пролетарскому выговору, устроятся на фабрику и, никем не узнанные, доживут свой век на задворках.
It was all nonsense, as they both knew.	Оба знали, что все это ерунда.
In reality there was no escape.	В действительности спасения нет.
Even the one plan that was practicable, suicide, they had no intention of carrying out.	Реальным был один план -- самоубийство, но и его они не спешили осуществить.
To hang on from day to day and from week to week, spinning out a present that had no future, seemed an unconquerable instinct, just as one's lungs will always draw the next breath so long as there is air available.	В подвешенном состоянии, день за днем, из недели в неделю тянуть настоящее без будущего велел им непобедимый инстинкт -- так легкие всегда делают следующий вдох, покуда есть воздух.
Sometimes, too, they talked of engaging in active rebellion against the Party, but with no notion of how to take the first step.	А еще они иногда говорили о деятельном бунте против партии -- но не представляли себе, с чего начать.
Even if the fabulous Brotherhood was a reality, there still remained the difficulty of finding one's way into it.	Даже если мифическое Братство существует, как найти к нему путь?
He told her of the strange intimacy that existed, or seemed to exist, between himself and O'Brien, and of the impulse he sometimes felt, simply to walk into O'Brien's presence, announce that he was the enemy of the Party, and demand his help.	Уинстон рассказал ей о странной близости, возникшей -- или как будто возникшей -- между ним и О'Брайеном, и о том, что у него бывает желание прийти к О'Брайену, объявить себя врагом партии и попросить помощи.
Curiously enough, this did not strike her as an impossibly rash thing to do.	Как ни странно, Джулия не сочла эту идею совсем безумной.
She was used to judging people by their faces, and it seemed natural to her that Winston should believe O'Brien to be trustworthy on the strength of a single flash of the eyes.	Она привыкла судить о людях по лицам, и ей казалось естественным, что, один раз переглянувшись с О'Брайеном, Уинстон ему поверил.
Moreover she took it for granted that everyone, or nearly everyone, secretly hated the Party and would break the rules if he thought it safe to do so.	Она считала само собой разумеющимся, что каждый человек, почти каждый, тайно ненавидит партию и нарушит правила, если ему это ничем не угрожает.

But she refused to believe that widespread, organized opposition existed or could exist.	Но она отказывалась верить, что существует и может существовать широкое организованное сопротивление.
The tales about Goldstein and his underground army, she said, were simply a lot of rubbish which the Party had invented for its own purposes and which you had to pretend to believe in.	Рассказы о Г олдстейне и его подпольной армии -- ахинея, придуманная партией для собственной выгоды, а ты должен делать вид, будто веришь.
Times beyond number, at Party rallies and spontaneous demonstrations, she had shouted at the top of her voice for the execution of people whose names she had never heard and in whose supposed crimes she had not the faintest belief.	Невесть сколько раз на партийных собраниях и стихийных демонстрациях она надсаживала горло, требуя казнить людей, чьих имен никогда не слышала и в чьи преступления не верила ни секунды.
When public trials were happening she had taken her place in the detachments from the Youth League who surrounded the courts from morning to night, chanting at intervals	Когда происходили открытые процессы, она занимала свое место в отрядах Союза юных, с утра до ночи стоявших в оцеплений вокруг суда, и выкрикивала с ними:
' Death to the traitors!'	"Смерть предателям!"
During the Two Minutes Hate she always excelled all others in shouting insults at Goldstein.	На двухминутках ненависти громче всех поносила Голдстейна.
Yet she had only the dimmest idea of who Goldstein was and what doctrines he was supposed to represent.	При этом очень смутно представляла себе, кто такой Голдстейн и в чем состоят его теории.
She had grown up since the Revolution and was too young to remember the ideological battles of the fifties and sixties.	Она выросла после революции и по молодости лет не помнила идеологические баталии пятидесятых и шестидесятых годов.
Such a thing as an independent political movement was outside her imagination: and in any case the Party was invincible.	Независимого политического движения она представить себе не могла; да и в любом случае партия неуязвима.
It would always exist, and it would always be the same.	Партия будет всегда и всегда будет такой же.
You could only rebel against it by secret disobedience or, at most, by isolated acts of violence such as killing somebody or blowing something up.	Противиться ей можно только тайным неповиновением, самое большее -- частными актами террора: кого-нибудь убить, что-нибудь взорвать.
In some ways she was far more acute than Winston, and far less susceptible to Party propaganda.	В некоторых отношениях она была гораздо проницательнее Уинстона и меньше подвержена партийной пропаганде.
Once when he happened in some connexion to mention the war against Eurasia, she startled him by saying casually that in her opinion the war was not happening.	Однажды, кода он обмолвился в связи с чем-то о войне с Евразией, Джулия ошеломила его, небрежно сказав, что, по ее мнению, никакой войны нет.
The rocket bombs which fell daily on London were probably fired by the Government of Oceania itself, 'just to keep people frightened'.	Ракеты, падающие на Лондон, может быть, пускает само правительство, "чтобы держат людей в страхе".
This was an idea that had literally never occurred to him.	Ему такая мысль просто не приходила в голову.

She also stirred a sort of envy in him by telling him that during the Two Minutes Hate her great difficulty was to avoid bursting out laughing.	А один раз он ей даже позавидовал: когда она сказала, что на двухминутках ненависти самое трудное для нее -- удержаться от смеха.
But she only questioned the teachings of the Party when they in some way touched upon her own life.	Но партийные идеи она подвергала сомнению только тогда, когда они прямо затрагивали ее жизнь.
Often she was ready to accept the official mythology, simply because the difference between truth and falsehood did not seem important to her.	Зачастую она готова была принять официальный миф просто потому, что ей казалось не важным, ложь это или правда.
She believed, for instance, having learnt it at school, that the Party had invented aeroplanes. (In his own schooldays, Winston remembered, in the late fifties, it was only the helicopter that the Party claimed to have invented; a dozen years later, when Julia was at school, it was already claiming the aeroplane; one generation more, and it would be claiming the steam engine.) And when he told her that aeroplanes had been in existence before he was born and long before the Revolution, the fact struck her as totally uninteresting.	Например, она верила, что партия изобрела самолет, -- так ее научили в школе. (Когда Уинстон был школьником -- в конце 50-х годов, -- партия претендовала только на изобретение вертолета; десятью годами позже, когда в школу пошла Джулия, изобретением партии стал уже и самолет; еще одно поколение -- и она изобретет паровую машину.) Когда он сказал Джулии, что самолеты летали до его рождения и задолго до революции, ее это нисколько не взволновало.
After all, what did it matter who had invented aeroplanes?	В конце концов какая разница, кто изобрел самолет?
It was rather more of a shock to him when he discovered from some chance remark that she did not remember that Oceania, four years ago, had been at war with Eastasia and at peace with Eurasia.	Но больше поразило его другое: как выяснилось из одной мимоходом брошенной фразы, Джулия не помнила, что четыре года назад у них с Евразией был мир, а война -- с Остазией.
It was true that she regarded the whole war as a sham: but apparently she had not even noticed that the name of the enemy had changed.	Правда, войну она вообще считала мошенничеством; но что противник теперь другой, она даже не заметила.
'I thought we'd always been at war with Eurasia,' she said vaguely.	"Я думала, мы всегда воевали с Евразией", -сказала она равнодушно.
It frightened him a little.	Его это немного испугало.
The invention of aeroplanes dated from long before her birth, but the switchover in the war had happened only four years ago, well after she was grown up.	Самолет изобрели задолго до ее рождения, но враг-то переменился всего четыре года назад, она была уже вполне взрослой.
He argued with her about it for perhaps a quarter of an hour.	Он растолковывал ей это, наверное, четверть часа.
In the end he succeeded in forcing her memory back until she did dimly recall that at one time Eastasia and not Eurasia had been the enemy.	В конце концов ему удалось разбудить ее память, и она с трудом вспомнила, что когда-то действительно врагом была не Евразия, а Остазия.
But the issue still struck her as unimportant.	Но отнеслась к этому безразлично.
'Who cares?' she said impatiently. 'It's always one bloody war after another, and one knows the news is all lies anyway.'	"Не все ли равно? -- сказала она с раздражением. -- Не одна сволочная война, так другая, и всем понятно, что сводки врут".
Sometimes he talked to her of the Records Department and the impudent forgeries that he committed there.	Иногда он рассказывал ей об отделе документации, о том, как занимаются наглыми подтасовками.

Such things did not appear to horrify her.	Ее это не ужасало.
She did not feel the abyss opening beneath her feet at the thought of lies becoming truths.	Пропасть под ее ногами не разверзалась оттого, что ложь превращают в правду.
He told her the story of Jones, Aaronson, and Rutherford and the momentous slip of paper which he had once held between his fingers.	Он рассказал ей о Джонсе, Аронсоне и Резерфорде, о том, как в руки ему попал клочок газеты -- потрясающая улика.
It did not make much impression on her.	На Джулию и это не произвело впечатления.
At first, indeed, she failed to grasp the point of the story.	Она даже не сразу поняла смысл рассказа.
'Were they friends of yours?' she said.	-- Они были твои друзья? -- спросила она.
'No, I never knew them.	-- Нет, я с ними не был знаком.
They were Inner Party members.	Они были членами внутренней партии.
Besides, they were far older men than I was.	Кроме того, они гораздо старше меня.
They belonged to the old days, before the Revolution.	Это люди старого времени, дореволюционного.
I barely knew them by sight.'	Я их и в лицо-то едва знал.
' Then what was there to worry about?	-- Тогда почему столько переживаний?
People are being killed off all the time, aren't they?'	Кого-то все время убивают, правда?
He tried to make her understand.	Он попытался объяснить.
' This was an exceptional case.	-- Это случай исключительный.
It wasn't just a question of somebody being killed.	Дело не только в том, что кого-то убили.
Do you realize that the past, starting from yesterday, has been actually abolished?	Ты понимаешь, что прошлое начиная со вчерашнего дня фактически отменено?
If it survives anywhere, it's in a few solid objects with no words attached to them, like that lump of glass there.	Если оно где и уцелело, то только в материальных предметах, никак не привязанных к словам, -- вроде этой стекляшки.
Already we know almost literally nothing about the Revolution and the years before the Revolution.	Ведь мы буквально ничего уже не знаем о революции и дореволюционной жизни.
Every record has been destroyed or falsified, every book has been rewritten, every picture has been repainted, every statue and street and building has been renamed, every date has been altered.	Документы все до одного уничтожены или подделаны, все книги исправлены, картины переписаны, статуи, улицы и здания переименованы, все даты изменены.
And that process is continuing day by day and minute by minute.	И этот процесс не прерывается ни на один день, ни на минуту.
History has stopped.	История остановилась.
Nothing exists except an endless present in which the Party is always right.	Нет ничего, кроме нескончаемого настоящего, где партия всегда права.
I know, of course, that the past is falsified, but it would never be possible for me to prove it, even when I did the falsification myself.	Я знаю, конечно, что прошлое подделывают, но ничем не смог бы это доказать -- даже когда сам совершил подделку.
After the thing is done, no evidence ever remains.	Как только она совершена, свидетельства исчезают.

The only evidence is inside my own mind, and I don't know with any certainty that any other human being shares my memories.	Единственное свидетельство -- у меня в голове, но кто поручится, что хоть у одного еще человека сохранилось в памяти то же самое?
Just in that one instance, in my whole life, I did possess actual concrete evidence after the event--years after it.'	Только в тот раз, единственный раз в жизни, я располагал подлинным фактическим доказательством -- после событий, несколько лет спустя.
'And what good was that?'	-- И что толку?
'It was no good, because I threw it away a few minutes later.	-- Толку никакого, потому что через несколько минут я его выбросил.
But if the same thing happened today, I should keep it.'	Но если бы такое произошло сегодня, я бы сохранил.
'Well, I wouldn't!' said Julia. 'I'm quite ready to take risks, but only for something worth while, not for bits of old newspaper.	-- А я -- нет! -- сказала Джулия. -- Я согласна рисковать, но ради чего-то стоящего, не из-за клочков старой газеты.
What could you have done with it even if you had kept it?'	Ну сохранил ты его -- и что бы ты сделал?
'Not much, perhaps.	-- Наверно, ничего особенного.
But it was evidence.	Но это было доказательство.
It might have planted a few doubts here and there, supposing that I'd dared to show it to anybody.	И кое в ком поселило бы сомнения -- если бы я набрался духу кому-нибудь его показать.
I don't imagine that we can alter anything in our own lifetime.	Я вовсе не воображаю, будто мы способны что-то изменить при нашей жизни.
But one can imagine little knots of resistance springing up here and there--small groups of people banding themselves together, and gradually growing, and even leaving a few records behind, so that the next generations can carry on where we leave off.'	Но можно вообразить, что там и сям возникнут очажки сопротивления -- соберутся маленькие группы людей, будут постепенно расти и, может быть, даже оставят после себя несколько документов, чтобы прочло следующее поколение и продолжило наше дело.
'I'm not interested in the next generation, dear.	-- Следующее поколение, милый, меня не интересует.
I'm interested in US.'	Меня интересуем мы.
'You're only a rebel from the waist downwards,' he told her.	-- Ты бунтовщица только ниже пояса, -- сказал он.
She thought this brilliantly witty and flung her arms round him in delight.	Шутка показалась Джулии замечательно остроумной, и она в восторге обняла его.
In the ramifications of party doctrine she had not the faintest interest.	Хитросплетения партийной доктрины ее не занимали совсем.
Whenever he began to talk of the principles of Ingsoc, doublethink, the mutability of the past, and the denial of objective reality, and to use Newspeak words, she became bored and confused and said that she never paid any attention to that kind of thing.	Когда он рассуждал о принципах ангсоца, о двоемыслии, об изменчивости прошлого и отрицании объективной действительности, да еще употребляя новоязовские слова, она сразу начинала скучать, смущалась и говорила, что никогда не обращала внимания на такие вещи.

One knew that it was all rubbish, so why let oneself be worried by it?	Ясно ведь, что все это чепуха, так зачем волноваться?
She knew when to cheer and when to boo, and that was all one needed.	Она знает, когда кричать "ура" и когда улюлюкать, -- а больше ничего не требуется.
If he persisted in talking of such subjects, she had a disconcerting habit of falling asleep.	Если он все-таки продолжал говорить на эти темы, она обыкновенно засыпала, чем приводила его в замешательство.
She was one of those people who can go to sleep at any hour and in any position.	Она была из тех людей, которые способны заснуть в любое время и в любом положении.
Talking to her, he realized how easy it was to present an appearance of orthodoxy while having no grasp whatever of what orthodoxy meant.	Беседуя с ней, он понял, до чего легко представляться идейным, не имея даже понятия о самих идеях.
In a way, the world-view of the Party imposed itself most successfully on people incapable of understanding it.	В некотором смысле мировоззрение партии успешнее всего прививалось людям, не способным его понять.
They could be made to accept the most flagrant violations of reality, because they never fully grasped the enormity of what was demanded of them, and were not sufficiently interested in public events to notice what was happening.	Они соглашаются с самыми вопиющими искажениями действительности, ибо не понимают всего безобразия подмены и, мало интересуясь общественными событиями, не замечают, что происходит вокруг.
By lack of understanding they remained sane.	Непонятливость спасает их от безумия.
They simply swallowed everything, and what they swallowed did them no harm, because it left no residue behind, just as a grain of corn will pass undigested through the body of a bird.	Они глотают все подряд, и то, что они глотают, не причиняет им вреда, не оставляет осадка, подобно тому как кукурузное зерно проходит непереваренным через кишечник птицы.
Chapter 6	VI
It had happened at last.	Случилось наконец.
The expected message had come.	Пришла долгожданная весть.
All his life, it seemed to him, he had been waiting for this to happen.	Всю жизнь, казалось ему, он ждал этого события.
He was walking down the long corridor at the Ministry and he was almost at the spot where Julia had slipped the note into his hand when he became aware that someone larger than himself was walking just behind him.	Он шел по длинному коридору министерства и, приближаясь к тому месту, где Джулия сунула ему в руку записку, почувствовал, что по пятам за ним идет кто-то, -- кто-то крупнее его.
The person, whoever it was, gave a small cough, evidently as a prelude to speaking.	Неизвестный тихонько кашлянул, как бы намереваясь заговорить.
Winston stopped abruptly and turned.	Уинстон замер на месте, обернулся.
It was O'Brien.	Перед ним был О'Брайен.
At last they were face to face, and it seemed that his only impulse was to run away.	Наконец-то они очутились с глазу на глаз, но Уинстоном владело как будто одно желание -бежать.
His heart bounded violently.	Сердце у него выпрыгивало из груди.
He would have been incapable of speaking.	Заговорить первым он бы не смог.

O'Brien, however, had continued forward in the same movement, laying a friendly hand for a moment on Winston's arm, so that the two of them were walking side by side.	О'Брайен, продолжая идти прежним шагом, на миг дотронулся до руки Уинстона, и они пошли рядом.
He began speaking with the peculiar grave courtesy that differentiated him from the majority of Inner Party members.	О'Брайен заговорил с важной учтивостью, которая отличала его от большинства членов внутренней партии.
'I had been hoping for an opportunity of talking to you,' he said. 'I was reading one of your Newspeak articles in 'The Times' the other day.	-- Я ждал случая с вами поговорить, -- начал он. -- На днях я прочел вашу статью на новоязе в "Таймс".
You take a scholarly interest in Newspeak, I believe?'	Насколько я понимаю, ваш интерес к новоязу -научного свойства?
Winston had recovered part of his self-possession.	К Уинстону частично вернулось самообладание.
'Hardly scholarly,' he said. 'I'm only an amateur.	-- Едва ли научного, -- ответил он. -- Я всего лишь дилетант.
It's not my subject.	Это не моя специальность.
I have never had anything to do with the actual construction of the language.'	В практической разработке языка я никогда не принимал участия.
'But you write it very elegantly,' said O'Brien. 'That is not only my own opinion.	-- Но написана она очень изящно, -- сказал О'Брайен. -- Это не только мое мнение.
I was talking recently to a friend of yours who is certainly an expert.	Недавно я разговаривал с одним вашим знакомым -- определенно специалистом.
His name has slipped my memory for the moment.'	Не могу сейчас вспомнить его имя.
Again Winston's heart stirred painfully.	Сердце Уинстона опять заторопилось.
It was inconceivable that this was anything other than a reference to Syme.	Сомнений нет -- речь о Сайме.
But Syme was not only dead, he was abolished, an unperson.	Но Сайм не просто мертв, он отменен -- нелицо.
Any identifiable reference to him would have been mortally dangerous.	Даже завуалированное упоминание о нем смертельно опасно.
O'Brien's remark must obviously have been intended as a signal, a codeword.	Слова О'Брайена не могли быть ничем иным, как сигналом, паролем.
By sharing a small act of thoughtcrime he had turned the two of them into accomplices.	Совершив при нем это маленькое мыслепреступление, О'Брайен взял его в сообщники.
They had continued to stroll slowly down the corridor, but now O'Brien halted.	Они продолжали медленно идти по коридору, но тут О'Брайен остановился.
With the curious, disarming friendliness that he always managed to put in to the gesture he resettled his spectacles on his nose.	Поправил на носу очки -- как всегда, в этом жесте было что-то обезоруживающее, дружелюбной.
Then he went on:	Потом продолжал:
'What I had really intended to say was that in your article I noticed you had used two words which have become obsolete.	-- Я, в сущности, вот что хотел сказать: в вашей статье я заметил два слова, которые уже считаются устаревшими.

But they have only become so very recently.	Но устаревшими они стали совсем недавно.
Have you seen the tenth edition of the Newspeak Dictionary?'	Вы видели десятое издание словаря новояза?
'No,' said Winston. 'I didn't think it had been issued yet.	-- Нет, -- сказал Уинстон. -- По-моему, оно еще не вышло.
We are still using the ninth in the Records Department.'	У нас в отделе документации пока пользуются девятым.
'The tenth edition is not due to appear for some months, I believe.	-- Десятое издание, насколько я знаю, выпустят лишь через несколько месяцев.
But a few advance copies have been circulated.	Но сигнальные экземпляры уже разосланы.
I have one myself.	У меня есть.
It might interest you to look at it, perhaps?'	Вам интересно было бы посмотреть?
'Very much so,' said Winston, immediately seeing where this tended.	-- Очень интересно, -- сказал Уинстон, сразу поняв, куда он клонит.
'Some of the new developments are most ingenious.	-- Некоторые нововведения чрезвычайно остроумны.
The reduction in the number of verbs--that is the point that will appeal to you, I think.	Сокращение количества глаголов... я думаю, это вам понравится.
Let me see, shall I send a messenger to you with the dictionary?	Давайте подумаем. Прислать вам словарь с курьером?
But I am afraid I invariably forget anything of that kind.	Боюсь, я крайне забывчив в подобных делах.
Perhaps you could pick it up at my flat at some time that suited you?	Может, вы сами зайдете за ним ко мне домой -- в любое удобное время?
Wait.	Минутку.
Let me give you my address.'	Я дам вам адрес.
They were standing in front of a telescreen.	Они стояли перед телекраном.
Somewhat absent-mindedly O'Brien felt two of his pockets and then produced a small leather-covered notebook and a gold ink-pencil.	О'Брайен рассеянно порылся в обоих карманах, потом извлек кожаный блокнот и золотой чернильный карандаш.
Immediately beneath the telescreen, in such a position that anyone who was watching at the other end of the instrument could read what he was writing, he scribbled an address, tore out the page and handed it to Winston.	Прямо под телекраном, в таком месте, что наблюдающий на другом конце легко прочел бы написанное, он набросал адрес, вырвал листок и вручил Уинстону.
'I am usually at home in the evenings,' he said. 'If not, my servant will give you the dictionary.'	-- Вечерами я, как правило, дома, -- сказал он. -Если меня не будет, словарь вам отдаст слуга.
He was gone, leaving Winston holding the scrap of paper, which this time there was no need to conceal.	Он ушел, оставив Уинстона с листком бумаги, который на этот раз можно было не прятать.
Nevertheless he carefully memorized what was written on it, and some hours later dropped it into the memory hole along with a mass of other papers.	Тем не менее Уинстон заучил адрес и несколькими часами позже бросил листок в гнездо памяти вместе с другими бумагами.

They had been talking to one another for a couple of minutes at the most.	Разговаривали они совсем недолго.
There was only one meaning that the episode could possibly have.	И объяснить эту встречу можно только одним.
It had been contrived as a way of letting Winston know O'Brien's address.	Она подстроена для того, чтобы сообщить Уинстону адрес О'Брайена.
This was necessary, because except by direct enquiry it was never possible to discover where anyone lived.	Иного способа не было: выяснить, где человек живет, можно, лишь спросив об этом прямо.
There were no directories of any kind.	Адресных книг нет.
'If you ever want to see me, this is where I can be found,' was what O'Brien had been saying to him.	"Если захотите со мной повидаться, найдете меня там-то" -- вот что на самом деле сказал ему О'Брайен.
Perhaps there would even be a message concealed somewhere in the dictionary.	Возможно, в словаре будет спрятана записка.
But at any rate, one thing was certain. The conspiracy that he had dreamed of did exist, and he had reached the outer edges of it.	Во всяком случае, ясно одно: заговор, о котором Уинстон мечтал, все-таки существует и Уинстон приблизился к нему вплотную.
He knew that sooner or later he would obey O'Brien's summons.	Рано или поздно он явится на зов О'Брайена.
Perhaps tomorrow, perhaps after a long delay--he was not certain.	Завтра явится или будет долго откладывать -- он сам не знал.
What was happening was only the working-out of a process that had started years ago.	То, что сейчас происходит, -- просто развитие процесса, начавшегося сколько-то лет назад.
The first step had been a secret, involuntary thought, the second had been the opening of the diary.	Первым шагом была тайная нечаянная мысль, вторым -- дневник.
He had moved from thoughts to words, and now from words to actions.	От мыслей он перешел к словам, а теперь от слов к делу.
The last step was something that would happen in the Ministry of Love.	Последним шагом будет то, что произойдет в министерстве любви.
He had accepted it.	С этим он примирился.
The end was contained in the beginning.	Конец уже содержится в начале.
But it was frightening: or, more exactly, it was like a foretaste of death, like being a little less alive.	Но это пугало; точнее, он как бы уже почуял смерть, как бы стал чуть менее живым.
Even while he was speaking to O'Brien, when the meaning of the words had sunk in, a chilly shuddering feeling had taken possession of his body.	Когда он говорил с О'Брайеном, когда до него дошел смысл приглашения, его охватил озноб.
He had the sensation of stepping into the dampness of a grave, and it was not much better because he had always known that the grave was there and waiting for him.	Чувство было такое, будто он ступил в сырую могилу; он и раньше знал, что могила недалеко и ждет его, но легче ему от этого не стало.
Chapter 7	VII
Winston had woken up with his eyes full of tears.	Уинстон проснулся в слезах.

Julia rolled sleepily against him, murmuring something that might have been	Джулия сонно привалилась к нему и пролепетала что-то невнятное, может быть:
' What's the matter?'	"Что с тобой?"
' I dreamt--' he began, and stopped short.	-- Мне снилось... -- начал он и осекся.
It was too complex to be put into words.	Слишком сложно: не укладывалось в слова.
There was the dream itself, and there was a memory connected with it that had swum into his mind in the few seconds after waking.	Тут был и сам по себе сон, и воспоминание, с ним связанное, -- оно всплыло через несколько секунд после пробуждения.
He lay back with his eyes shut, still sodden in the atmosphere of the dream.	Он снова лег, закрыл глаза, все еще налитый сном...
It was a vast, luminous dream in which his whole life seemed to stretch out before him like a landscape on a summer evening after rain.	Это был просторный, светозарный сон, вся его жизнь раскинулась перед ним в этом сне, как пейзаж летним вечером после дождя.
It had all occurred inside the glass paperweight, but the surface of the glass was the dome of the sky, and inside the dome everything was flooded with clear soft light in which one could see into interminable distances.	Происходило все внутри стеклянного пресс-папье, но поверхность стекла была небосводом, и мир под небосводом был залит ясным мягким светом, открывшим глазу бескрайние дали.
The dream had also been comprehended by--indeed, in some sense it had consisted in--a gesture of the arm made by his mother, and made again thirty years later by the Jewish woman he had seen on the news film, trying to shelter the small boy from the bullets, before the helicopter blew them both to pieces.	Кроме того, мотивом сна -- и даже его содержанием -- был жест материнской руки, повторившийся тридцать лет спустя в кинохронике, где еврейка пыталась загородить маленького мальчика от пуль, а потом вертолет разорвал обоих в клочья.
'Do you know,' he said, 'that until this moment I believed I had murdered my mother?'	-- Ты знаешь, -- сказал Уинстон, -- до этой минуты я думал, что убил мать.
'Why did you murder her?' said Julia, almost asleep.	-- Зачем убил? -- спросонок сказала Джулия.
' I didn't murder her.	-- Нет, я ее не убил.
Not physically.'	Физически.
In the dream he had remembered his last glimpse of his mother, and within a few moments of waking the cluster of small events surrounding it had all come back.	Во сне он вспомнил, как в последний раз увидел мать, а через несколько секунд после пробуждения восстановилась вся цепь мелких событий того дня.
It was a memory that he must have deliberately pushed out of his consciousness over many years.	Наверное, он долгие годы отталкивал от себя это воспоминание.
He was not certain of the date, but he could not have been less than ten years old, possibly twelve, when it had happened.	К какому времени оно относится, он точно не знал, но лет ему было тогда не меньше десяти, а то и все двенадцать.
His father had disappeared some time earlier, how much earlier he could not remember.	Отец исчез раньше; намного ли раньше, он не помнил.

He remembered better the rackety, uneasy circumstances of the time: the periodical panics about air-raids and the sheltering in Tube stations, the piles of rubble everywhere, the unintelligible proclamations posted at street corners, the gangs of youths in shirts all the same colour, the enormous queues outside the bakeries, the intermittent machine-gun fire in the distance-above all, the fact that there was never enough to eat.	Лучше сохранились в памяти приметы того напряженного и сумбурного времени: паника и сидение на станции метро по случаю воздушных налетов, груды битого кирпича, невразумительные воззвания, расклеенные на углах, ватаги парней в рубашках одинакового цвета, громадные очереди у булочных, пулеметная стрельба вдалеке и, в первую голову, вечная нехватка еды.
He remembered long afternoons spent with other boys in scrounging round dustbins and rubbish heaps, picking out the ribs of cabbage leaves, potato peelings, sometimes even scraps of stale breadcrust from which they carefully scraped away the cinders; and also in waiting for the passing of trucks which travelled over a certain route and were known to carry cattle feed, and which, when they jolted over the bad patches in the road, sometimes spilt a few fragments of oil-cake.	Он помнил, как долгими послеполуденными часами вместе с другими ребятами рылся в мусорных баках и на помойках, отыскивая хряпу, картофельные очистки, а то и заплесневелую корку, с которой они тщательно соскабливали горелое; как ждали грузовиков с фуражом, ездивших по определенному маршруту: на разбитых местах дороги грузовик подбрасывало, иногда высыпалось несколько кусочков жмыха.
When his father disappeared, his mother did not show any surprise or any violent grief, but a sudden change came over her.	Когда исчез отец, мать ничем не выдала удивления или отчаяния, но как-то вдруг вся переменилась.
She seemed to have become completely spiritless.	Из нее будто жизнь ушла.
It was evident even to Winston that she was waiting for something that she knew must happen.	Даже У инстону было видно, что она ждет чего-то неизбежного.
She did everything that was needed--cooked, washed, mended, made the bed, swept the floor, dusted the mantelpiece--always very slowly and with a curious lack of superfluous motion, like an artist's lay-figure moving of its own accord.	Дома она продолжала делать всю обычную работу -- стряпала, стирала, штопала, стелила кровать, подметала пол, вытирала пыль, -- только очень медленно и странно, без единого лишнего движения, словно оживший манекен.
Her large shapely body seemed to relapse naturally into stillness.	Ее крупное красивое тело как бы само собой впадало в неподвижность.
For hours at a time she would sit almost immobile on the bed, nursing his young sister, a tiny, ailing, very silent child of two or three, with a face made simian by thinness.	Часами она сидела на кровати, почти не шевелясь, и держала на руках его младшую сестренку -- маленькую, болезненную, очень тихую девочку двух или трех лет, от худобы похожую лицом на обезьянку.
Very occasionally she would take Winston in her arms and press him against her for a long time without saying anything.	Иногда она обнимала Уинстона и долго прижимала к себе, не произнося ни слова.
He was aware, in spite of his youthfulness and selfishness, that this was somehow connected with the never-mentioned thing that was about to happen.	Он понимал, несмотря на свое малолетство и эгоизм, что это как-то связано с тем близким и неизбежным, о чем она никогда не говорит.
He remembered the room where they lived, a dark, close-smelling room that seemed half filled by a bed with a white counterpane.	Он помнил их комнату, темную душную комнату, половину которой занимала кровать под белым стеганым покрывалом.
There was a gas ring in the fender, and a shelf where food was kept, and on the landing outside there was a brown earthenware sink, common to several rooms.	В комнате был камин с газовой конфоркой, полка для продуктов, а снаружи, на лестничной площадке, -- коричневая керамическая раковина, одна на несколько семей.

He remembered his mother's statuesque body bending over the gas ring to stir at something in a saucepan.	Он помнил, как царственное тело матери склонялось над конфоркой -- она мешала в кастрюле.
Above all he remembered his continuous hunger, and the fierce sordid battles at mealtimes.	Но лучше всего помнил непрерывный голод, яростные и безобразные свары за едой.
He would ask his mother naggingly, over and over again, why there was not more food, he would shout and storm at her (he even remembered the tones of his voice, which was beginning to break prematurely and sometimes boomed in a peculiar way), or he would attempt a snivelling note of pathos in his efforts to get more than his share.	Он ныл и ныл, почему она не дает добавки, он кричал на нее и скандалил (даже голос свой помнил -- голос у него стал рано ломаться и время от времени он вдруг взревывал басом) или бил на жалость и хныкал, пытаясь добиться большей доли.
His mother was quite ready to give him more than his share.	Мать с готовностью давала ему больше.
She took it for granted that he, 'the boy', should have the biggest portion; but however much she gave him he invariably demanded more.	Он принимал это как должное: ему, "мальчику", полагалось больше всех, но, сколько бы ни дала она лишнего, он требовал еще и еще.
At every meal she would beseech him not to be selfish and to remember that his little sister was sick and also needed food, but it was no use.	Каждый раз она умоляла его не быть эгоистом, помнить, что сестренка больна и тоже должна есть, -- но без толку.
He would cry out with rage when she stopped ladling, he would try to wrench the saucepan and spoon out of her hands, he would grab bits from his sister's plate.	Когда она переставала накладывать, он кричал от злости, вырывал у нее половник и кастрюлю, хватал куски с сестриной тарелки.
He knew that he was starving the other two, but he could not help it; he even felt that he had a right to do it.	Он знал, что из-за него они голодают, но ничего не мог с собой сделать; у него даже было ощущение своей правоты.
The clamorous hunger in his belly seemed to justify him.	Его как бы оправдывал голодный бунт в желудке.
Between meals, if his mother did not stand guard, he was constantly pilfering at the wretched store of food on the shelf.	А между трапезами, стоило матери отвернуться, тащил из жалких припасов на полке.
One day a chocolate ration was issued.	Однажды им выдали по талону шоколад.
There had been no such issue for weeks or months past.	Впервые за несколько недель или месяцев.
He remembered quite clearly that precious little morsel of chocolate.	Он ясно помнил эту драгоценную плиточку.
It was a two-ounce slab (they still talked about ounces in those days) between the three of them.	Две унции (тогда еще считали на унции) на троих.
It was obvious that it ought to be divided into three equal parts.	Шоколад, понятно, надо было разделить на три равные части.
Suddenly, as though he were listening to somebody else, Winston heard himself demanding in a loud booming voice that he should be given the whole piece.	Вдруг, словно со стороны, Уинстон услышал свой громкий бас: он требовал все.
His mother told him not to be greedy.	Мать сказала: не жадничай.

There was a long, nagging argument that went round and round, with shouts, whines, tears, remonstrances, bargainings.	Начался долгий, нудный спор, с бесконечными повторениями, криками, нытьем, слезами, уговорами, торговлей.
His tiny sister, clinging to her mother with both hands, exactly like a baby monkey, sat looking over her shoulder at him with large, mournful eyes.	Сестра, вцепившись в мать обеими ручонками, совсем как обезьяний детеныш, оглядывалась на него через плечо большими печальными глазами.
In the end his mother broke off three-quarters of the chocolate and gave it to Winston, giving the other quarter to his sister.	В конце концов мать отломила от шоколадки три четверти и дала Уинстону, а оставшуюся четверть -- сестре.
The little girl took hold of it and looked at it dully, perhaps not knowing what it was.	Девочка взяла свой кусок и тупо смотрела на него, может быть, не понимая, что это такое.
Winston stood watching her for a moment.	Уинстон наблюдал за ней.
Then with a sudden swift spring he had snatched the piece of chocolate out of his sister's hand and was fleeing for the door.	Потом подскочил, выхватил у нее шоколад и бросился вон.
'Winston, Winston!' his mother called after him. 'Come back!	-- Уинстон, Уинстон! -- кричала вдогонку мать. -- Вернись!
Give your sister back her chocolate!'	Отдай сестре шоколад!
He stopped, but did not come back.	Он остановился, но назад не пошел.
His mother's anxious eyes were fixed on his face.	Мать не сводила с него тревожных глаз.
Even now he was thinking about the thing, he did not know what it was that was on the point of happening.	Даже сейчас она думала о том же, близком и неизбежном... -- Уинстон не знал, о чем.
His sister, conscious of having been robbed of something, had set up a feeble wail.	Сестра поняла, что ее обидели, и слабо заплакала.
His mother drew her arm round the child and pressed its face against her breast.	Мать обхватила ее одной рукой и прижала к груди.
Something in the gesture told him that his sister was dying.	По этому жесту он как-то догадался, что сестра умирает.
He turned and fled down the stairs, with the chocolate growing sticky in his hand.	Он повернулся и сбежал по лестнице, держа в кулаке тающую шоколадку.
He never saw his mother again.	Матери он больше не видел.
After he had devoured the chocolate he felt somewhat ashamed of himself and hung about in the streets for several hours, until hunger drove him home.	Когда он проглотил шоколад, ему стало стыдно, и несколько часов, покуда голод не погнал его домой, он бродил по улицам.
When he came back his mother had disappeared.	Когда он вернулся, матери не было.
This was already becoming normal at that time.	В ту пору такое уже становилось обычным.
Nothing was gone from the room except his mother and his sister.	Из комнаты ничего не исчезло, кроме матери и сестры.
They had not taken any clothes, not even his mother's overcoat.	Одежду не взяли, даже материно пальто.

To this day he did not know with any certainty that his mother was dead.	Он до сих пор не был вполне уверен, что мать погибла.
It was perfectly possible that she had merely been sent to a forced-labour camp.	Не исключено, что ее лишь отправили в каторжный лагерь.
As for his sister, she might have been removed, like Winston himself, to one of the colonies for homeless children (Reclamation Centres, they were called) which had grown up as a result of the civil war, or she might have been sent to the labour camp along with his mother, or simply left somewhere or other to die.	Что до сестры, то ее могли поместить, как и самого Уинстона, в колонию для беспризорных (эти "воспитательные центры" возникли в результате гражданской войны), или с матерью в лагерь, или просто оставили где-нибудь умирать.
The dream was still vivid in his mind, especially the enveloping protecting gesture of the arm in which its whole meaning seemed to be contained.	Сновидение еще не погасло в голове -- особенно обнимающий, охранный жест матери, в котором, кажется, и заключался весь его смысл.
His mind went back to another dream of two months ago.	На память пришел другой сон, двухмесячной давности.
Exactly as his mother had sat on the dingy white-quilted bed, with the child clinging to her, so she had sat in the sunken ship, far underneath him, and drowning deeper every minute, but still looking up at him through the darkening water.	В сегодняшнем она сидела на бедной кровати с белым покрывалом, держа сестренку на руках, в том тоже сидела, но на тонущем корабле, далеко внизу, и, с каждой минутой уходя все глубже, смотрела на него снизу сквозь темнеющий слой воды.
He told Julia the story of his mother's disappearance.	Он рассказал Джулии, как исчезла мать.
Without opening her eyes she rolled over and settled herself into a more comfortable position.	Не открывая глаз, Джулия перевернулась и легла поудобнее.
'I expect you were a beastly little swine in those days,' she said indistinctly. 'All children are swine.'	-- Вижу, ты был тогда порядочным свиненком, -- пробормотала она. -- Дети все свинята.
'Yes.	-- Да.
But the real point of the story—'	Но главное тут...
From her breathing it was evident that she was going off to sleep again.	По дыханию ее было понятно, что она снова засыпает.
He would have liked to continue talking about his mother.	Ему хотелось еще поговорить о матери.
He did not suppose, from what he could remember of her, that she had been an unusual woman, still less an intelligent one; and yet she had possessed a kind of nobility, a kind of purity, simply because the standards that she obeyed were private ones.	Из того, что он помнил, не складывалось впечатления о ней как о женщине необыкновенной, а тем более умной; но в ней было какое-то благородство, какая-то чистота -просто потому, что нормы, которых она придерживалась, были личными.
Her feelings were her own, and could not be altered from outside.	Чувства ее были ее чувствами, их нельзя было изменить извне.
It would not have occurred to her that an action which is ineffectual thereby becomes meaningless.	Ей не пришло бы в голову, что, если действие безрезультатно, оно бессмысленно, Когда любишь кого-то, ты его любишь, и, если ничего больше не можешь ему дать, ты все-таки даешь ему любовь.

If you loved someone, you loved him, and when you had nothing else to give, you still gave him love.	Когда не стало шоколадки, она прижала ребенка к груди.
When the last of the chocolate was gone, his mother had clasped the child in her arms. It was no use, it changed nothing, it did not produce more chocolate, it did not avert the child's death or her own; but it seemed natural to her to do it.	Проку в этом не было, это ничего не меняло, это не вернуло шоколадку, не отвратило смерть -ни ее смерть, ни ребенка; но для нее было естественно так поступить.
The refugee woman in the boat had also covered the little boy with her arm, which was no more use against the bullets than a sheet of paper.	Беженка в шлюпке так же прикрыла ребенка рукой, хотя рука могла защитить от пуль не лучше, чем лист бумаги.
The terrible thing that the Party had done was to persuade you that mere impulses, mere feelings, were of no account, while at the same time robbing you of all power over the material world.	Ужасную штуку сделала партия: убедила тебя, что сами по себе чувство, порыв ничего не значат, и в то же время отняла у тебя всякую власть над миром материальным.
When once you were in the grip of the Party, what you felt or did not feel, what you did or refrained from doing, made literally no difference.	Как только ты попал к ней в лапы, что ты чувствуешь и чего не чувствуешь, что ты делаешь и чего не делаешь -- все равно.
Whatever happened you vanished, and neither you nor your actions were ever heard of again.	Что бы ни произошло, ты исчезнешь, ни о тебе, ни о твоих поступках никто никогда не услышит.
You were lifted clean out of the stream of history.	Тебя выдернули из потока истории.
And yet to the people of only two generations ago this would not have seemed all-important, because they were not attempting to alter history.	А ведь людям позапрошлого поколения это не показалось бы таким уж важным -- они не пытались изменить историю.
They were governed by private loyalties which they did not question.	Они были связаны личными узами верности и не подвергали их сомнению.
What mattered were individual relationships, and a completely helpless gesture, an embrace, a tear, a word spoken to a dying man, could have value in itself.	Важны были личные отношения, и совершенно беспомощный жест, объятье, слеза, слово, сказанное умирающему, были ценны сами по себе.
The proles, it suddenly occurred to him, had remained in this condition.	Пролы, вдруг сообразил он, в этом состоянии и остались.
They were not loyal to a party or a country or an idea, they were loyal to one another.	Они верны не партии, не стране, не идее, а друг другу.
For the first time in his life he did not despise the proles or think of them merely as an inert force which would one day spring to life and regenerate the world.	Впервые в жизни он подумал о них без презрения -- не как о косной силе, которая однажды пробудится и возродит мир.
The proles had stayed human.	Пролы остались людьми.
They had not become hardened inside.	Они не зачерствели внутри.
They had held on to the primitive emotions which he himself had to re-learn by conscious effort.	Они сохранили простейшие чувства, которым ему пришлось учиться сознательно.
And in thinking this he remembered, without apparent relevance, how a few weeks ago he had seen a severed hand lying on the pavement and had kicked it into the gutter as though it had been a cabbage-stalk.	Подумав об этом, он вспомнил -- вроде бы и не к месту, -- как несколько недель назад увидел на тротуаре оторванную руку и пинком отшвырнул в канаву, словно это была капустная кочерыжка.

'The proles are human beings,' he said aloud.	-- Пролы -- люди, -- сказал он вслух. -- Мы -- не люди.
'We are not human.' 'Why not?' said Julia, who had woken up again.	-- Почему? -- спросила Джулия, опять проснувшись.
He thought for a little while. 'Has it ever occurred to you,' he said, 'that the best thing for us to do would be simply to walk out of here before it's too late, and never see each other again?'	-- Тебе когда-нибудь приходило в голову, что самое лучшее для нас -- выйти отсюда, пока не поздно, и больше не встречаться?
' Yes, dear, it has occurred to me, several times.	-- Да, милый, приходило, не раз.
But I'm not going to do it, all the same.'	Но я все равно буду с тобой встречаться.
'We've been lucky,' he said 'but it can't last much longer.	-- Нам везло, но долго это не продлится.
You're young.	Ты молодая.
You look normal and innocent.	Ты выглядишь нормальной и неиспорченной.
If you keep clear of people like me, you might stay alive for another fifty years.'	Будешь держаться подальше от таких, как я, -можешь прожить еще пятьдесят лет.
'No.	-- Нет.
I've thought it all out.	Я все обдумала.
What you do, I'm going to do.	Что ты делаешь, то и я буду делать.
And don't be too downhearted.	И не унывай.
I'm rather good at staying alive.'	Живучести мне не занимать.
'We may be together for another six months--a year--there's no knowing.	-- Мы можем быть вместе еще полгода... год... никому это не ведомо.
At the end we're certain to be apart.	В конце концов нас разлучат.
Do you realize how utterly alone we shall be?	Ты представляешь, как мы будем одиноки?
When once they get hold of us there will be nothing, literally nothing, that either of us can do for the other.	Когда нас заберут, ни ты, ни я ничего не сможем друг для друга сделать, совсем ничего.
If I confess, they'll shoot you, and if I refuse to confess, they'll shoot you just the same.	Если я сознаюсь, тебя расстреляют, не сознаюсь -- расстреляют все равно.
Nothing that I can do or say, or stop myself from saying, will put off your death for as much as five minutes.	Что бы я ни сказал и ни сделал, о чем бы ни умолчал, я и на пять минут твою смерть не отсрочу.
Neither of us will even know whether the other is alive or dead.	Я даже не буду знать, жива ты или нет, и ты не будешь знать.
We shall be utterly without power of any kind.	Мы будем бессильны, полностью.
The one thing that matters is that we shouldn't betray one another, although even that can't make the slightest difference.'	Важно одно -- не предать друг друга, хотя и это совершенно ничего не изменит.
'If you mean confessing,' she said, 'we shall do that, right enough.	-- Если ты -- о признании, -- сказала она, -признаемся как миленькие.
Everybody always confesses.	Там все признаются.

You can't help it.	С этим ничего не поделаешь.
They torture you.'	Там пытают.
' I don't mean confessing.	-- Я не о признании.
Confession is not betrayal.	Признание не предательство.
What you say or do doesn't matter: only feelings matter.	Что ты сказал или не сказал -- не важно, важно только чувство.
If they could make me stop loving you--that would be the real betrayal.'	Если меня заставят разлюбить тебя -- вот будет настоящее предательство.
She thought it over.	Она задумалась.
'They can't do that,' she said finally.	-- Этого они не могут, -- сказала она наконец. -Этого как раз и не могут.
'It's the one thing they can't do.	Сказать что угодно -- что угодно -- они тебя заставят, но поверить в это не заставят.
They can make you say anything--ANYTHING--but they can't make you believe it.	Они не могут в тебя влезть.
They can't get inside you.'	-- Да, -- ответил он уже не так безнадежно, -- да, это верно.
'No,' he said a little more hopefully, 'no; that's quite true.	Влезть в тебя они не могут.
They can't get inside you. If you can FEEL that staying human is worth while, even when it can't have any result whatever, you've beaten them.'	Если ты чувствуешь, что оставаться человеком стоит -- пусть это ничего не дает, -- ты все равно их победил,
He thought of the telescreen with its never-sleeping ear.	Он подумал о телекране, этом недреманном ухе.
They could spy upon you night and day, but if you kept your head you could still outwit them.	Они могут следить за тобой день и ночь, но, если не потерял голову, ты можешь их перехитрить.
With all their cleverness they had never mastered the secret of finding out what another human being was thinking.	При всей своей изощренности они так и не научились узнавать, что человек думает.
Perhaps that was less true when you were actually in their hands.	Может быть, когда ты у них уже в руках, это не совсем так.
One did not know what happened inside the Ministry of Love, but it was possible to guess: tortures, drugs, delicate instruments that registered your nervous reactions, gradual wearing-down by sleeplessness and solitude and persistent questioning.	Неизвестно, что творится в министерстве любви, но догадаться можно: пытки, наркотики, тонкие приборы, которые регистрируют твои нервные реакции, изматывание бессонницей, одиночеством и непрерывными допросами.
Facts, at any rate, could not be kept hidden.	Факты, во всяком случае, утаить невозможно.
They could be tracked down by enquiry, they could be squeezed out of you by torture.	Их распутают на допросе, вытянут из тебя пыткой.
But if the object was not to stay alive but to stay human, what difference did it ultimately make?	Но если цель -- не остаться живым, а остаться человеком, тогда какая в конце концов разница?

They could not alter your feelings: for that matter you could not alter them yourself, even if you wanted to.	Чувств твоих они изменить не могут; если на то пошло, ты сам не можешь их изменить, даже если захочешь.
They could lay bare in the utmost detail everything that you had done or said or thought; but the inner heart, whose workings were mysterious even to yourself, remained impregnable.	Они могут выяснить до мельчайших подробностей все, что ты делал, говорил и думал, но душа, чьи движения загадочны даже для тебя самого, остается неприступной.
Chapter 8	VIII
They had done it, they had done it at last!	Удалось, удалось наконец!
The room they were standing in was long-shaped and softly lit.	Они стояли в длинной ровно освещенной комнате.
The telescreen was dimmed to a low murmur; the richness of the dark-blue carpet gave one the impression of treading on velvet.	Приглушенный телекран светился тускло, синий ковер мягкостью своей напоминал бархат.
At the far end of the room O'Brien was sitting at a table under a green-shaded lamp, with a mass of papers on either side of him.	В другом конце комнаты за столом, у лампы с зеленым абажуром сидел О'Брайен, слева и справа от него высились стопки документов.
He had not bothered to look up when the servant showed Julia and Winston in.	Когда слуга ввел Джулию и Уинстона, он даже не поднял головы.
Winston's heart was thumping so hard that he doubted whether he would be able to speak.	Уинстон боялся, что не сможет заговорить -- так стучало у него сердце.
They had done it, they had done it at last, was all he could think.	Удалось, удалось наконец -- вот все, о чем он мог думать.
It had been a rash act to come here at all, and sheer folly to arrive together; though it was true that they had come by different routes and only met on O'Brien's doorstep.	Приход сюда был опрометчивостью, а то, что явились вдвоем, вообще безумие; правда, шли они разными дорогами и встретились только перед дверью О'Брайена.
But merely to walk into such a place needed an effort of the nerve.	В дом войти -- и то требовалось присутствие духа.
It was only on very rare occasions that one saw inside the dwelling-places of the Inner Party, or even penetrated into the quarter of the town where they lived.	Очень редко доводилось человеку видеть изнутри жилье членов внутренней партии и даже забредать в их кварталы.
The whole atmosphere of the huge block of flats, the richness and spaciousness of everything, the unfamiliar smells of good food and good tobacco, the silent and incredibly rapid lifts sliding up and down, the white-jacketed servants hurrying to and fro--everything was intimidating.	Сама атмосфера громадного дома, богатство его и простор, непривычные запахи хорошей еды и хорошего табака, бесшумные стремительные лифты, деловитые слуги в белых пиджаках -- все внушало робость.
Although he had a good pretext for coming here, he was haunted at every step by the fear that a black-uniformed guard would suddenly appear from round the corner, demand his papers, and order him to get out.	Хотя он явился сюда под вполне основательным предлогом, страх не отставал от него ни на шаг: вот сейчас из-за угла появится охранник в черной форме, потребует документы и прикажет убираться.
O'Brien's servant, however, had admitted the two of them without demur.	Однако слуга О'Брайена впустил их беспрекословно.

He was a small, dark-haired man in a white jacket, with a diamond-shaped, completely expressionless face which might have been that of a Chinese.	Это был щуплый человек в белом пиджаке, черноволосый, с ромбовидным и совершенно непроницаемым лицом -- возможно, китаец.
The passage down which he led them was softly carpeted, with cream-papered walls and white wainscoting, all exquisitely clean.	Он провел их по коридору с толстым ковром, кремовыми обоями и белыми панелями, безукоризненно чистыми.
That too was intimidating.	И это внушало робость.
Winston could not remember ever to have seen a passageway whose walls were not grimy from the contact of human bodies.	Уинстон не помнил такого коридора, где стены не были бы обтерты телами.
O'Brien had a slip of paper between his fingers and seemed to be studying it intently.	О'Брайен держал в пальцах листок бумаги и внимательно читал.
His heavy face, bent down so that one could see the line of the nose, looked both formidable and intelligent.	Его мясистое лицо, повернутое так, что виден был очерк носа, казалось и грозным и умным.
For perhaps twenty seconds he sat without stirring.	Секунд двадцать он сидел неподвижно.
Then he pulled the speakwrite towards him and rapped out a message in the hybrid jargon of the Ministries:	Потом подтянул к себе речепис и на гибридном министерском жаргоне отчеканил:
'Items one comma five comma seven approved fullwise stop suggestion contained item six doubleplus ridiculous verging crimethink cancel stop unproceed constructionwise antegetting plusfull estimates machinery overheads stop end message.'	-- Позиции первую запятая пятую запятая седьмую одобрить сквозь точка предложение по позиции шесть плюсплюс нелепость грани мыслепреступления точка не продолжать конструктивно до получения плюсовых цифр перевыполнения машиностроения точна конец записки.
He rose deliberately from his chair and came towards them across the soundless carpet.	Он неторопливо встал из-за стола и бесшумно подошел к ним по ковру.
A little of the official atmosphere seemed to have fallen away from him with the Newspeak words, but his expression was grimmer than usual, as though he were not pleased at being disturbed.	Официальность он частично отставил вместе с новоязовскими словами, но глядел угрюмее обычного, будто был недоволен тем, что его потревожили.
The terror that Winston already felt was suddenly shot through by a streak of ordinary embarrassment.	К ужасу, владевшему Уинстоном, вдруг примешалась обыкновенная растерянность.
It seemed to him quite possible that he had simply made a stupid mistake.	А что, если он просто совершил дурацкую ошибку?
For what evidence had he in reality that O'Brien was any kind of political conspirator?	С чего он взял, что О'Брайен -- политический заговорщик?
Nothing but a flash of the eyes and a single equivocal remark: beyond that, only his own secret imaginings, founded on a dream.	Всего один взгляд да одна двусмысленная фраза; в остальном -- лишь тайные мечтания, подкрепленные разве что сном.
He could not even fall back on the pretence that he had come to borrow the dictionary, because in that case Julia's presence was impossible to explain.	Он даже не может отговориться тем, что пришел за словарем: зачем тогда здесь Джулия?
As O'Brien passed the telescreen a thought seemed to strike him.	Проходя мимо телекрана, О'Брайен вдруг словно вспомнил о чем-то.

He stopped, turned aside and pressed a switch on the wall.	Он остановился и нажал выключатель на стене.
There was a sharp snap.	Раздался щелчок.
The voice had stopped.	Голос смолк.
Julia uttered a tiny sound, a sort of squeak of surprise.	Джулия тихонько взвизгнула от удивления.
Even in the midst of his panic, Winston was too much taken aback to be able to hold his tongue.	Уинстон, несмотря на панику, был настолько поражен, что не удержался и воскликнул:
' You can turn it off!' he said.	-- Вы можете его выключить?!
'Yes,' said O'Brien, 'we can turn it off.	-- Да, -- сказал О'Брайен, -- мы можем их выключать.
We have that privilege.'	Нам дано такое право.
He was opposite them now.	Он уже стоял рядом.
His solid form towered over the pair of them, and the expression on his face was still indecipherable.	Массивный, он возвышался над ними, и выражение его лица прочесть было невозможно.
He was waiting, somewhat sternly, for Winston to speak, but about what?	С некоторой суровостью он ждал, что скажет Уинстон -- но о чем говорить?
Even now it was quite conceivable that he was simply a busy man wondering irritably why he had been interrupted.	Даже сейчас вполне можно было понять это так, что занятой человек О'Брайен раздражен и недоумевает: зачем его потревожили?
Nobody spoke.	Никто не произнес ни слова.
After the stopping of the telescreen the room seemed deadly silent.	Телекран был выключен, и в комнате стояла мертвая тишина.
The seconds marched past, enormous.	Секунды шли одна за другой, огромные.
With difficulty Winston continued to keep his eyes fixed on O'Brien's.	Уинстон с трудом смотрел в глаза О'Брайену.
Then suddenly the grim face broke down into what might have been the beginnings of a smile.	Вдруг угрюмое лицо хозяина смягчилось как бы обещанием улыбки.
With his characteristic gesture O'Brien resettled his spectacles on his nose.	Характерным жестом он поправил очки на носу.
' Shall I say it, or will you?' he said.	-- Мне сказать, или вы скажете? -- начал он.
'I will say it,' said Winston promptly. 'That thing is really turned off?'	-- Я скажу, -- живо отозвался Уинстон. -- Он в самом деле выключен?
' Yes, everything is turned off.	-- Да, все выключено.
We are alone.'	Мы одни.
'We have come here because—'	-- Мы пришли сюда потому, что...
He paused, realizing for the first time the vagueness of his own motives.	Уинстон запнулся, только теперь поняв, насколько смутные побуждения привели его сюда.
Since he did not in fact know what kind of help he expected from O'Brien, it was not easy to say why he had come here.	Он сам не знал, какой помощи ждет от О'Брайена, и объяснить, зачем он пришел, было нелегко.

He went on, conscious that what he was saying must sound both feeble and pretentious:	Тем не менее он продолжал, чувствуя, что слова его звучат неубедительно и претенциозно:
'We believe that there is some kind of conspiracy, some kind of secret organization working against the Party, and that you are involved in it.	-- Мы думаем, что существует заговор, какая-то тайная организация борется с партией и вы в ней участвуете.
We want to join it and work for it.	Мы хотим в нее вступить и для нее работать.
We are enemies of the Party.	Мы враги партии.
We disbelieve in the principles of Ingsoc.	Мы не верим в принципы ангсоца.
We are thought-criminals.	Мы мыслепреступники.
We are also adulterers.	Кроме того, мы развратники.
I tell you this because we want to put ourselves at your mercy.	Говорю это потому, что мы предаем себя вашей власти.
If you want us to incriminate ourselves in any other way, we are ready.'	Если хотите, чтобы мы сознались еще в каких-то преступлениях, мы готовы.
He stopped and glanced over his shoulder, with the feeling that the door had opened.	Он умолк и оглянулся -- ему показалось, что сзади открыли дверь.
Sure enough, the little yellow-faced servant had come in without knocking.	И в самом деле, маленький желтолицый слуга вошел без стука.
Winston saw that he was carrying a tray with a decanter and glasses.	В руках у него был поднос с графином и бокалами.
'Martin is one of us,' said O'Brien impassively. 'Bring the drinks over here, Martin.	-- Мартин свой, -- бесстрастно объяснил О'Брайен. -- Мартин, несите сюда.
Put them on the round table.	Поставьте на круглый стол.
Have we enough chairs?	Стульев хватает?
Then we may as well sit down and talk in comfort.	В таком случае мы можем сесть и побеседовать с удобствами.
Bring a chair for yourself, Martin.	Мартин, возьмите себе стул.
This is business.	У нас дело.
You can stop being a servant for the next ten minutes.'	На десять минут можете забыть, что вы слуга.
The little man sat down, quite at his ease, and yet still with a servant-like air, the air of a valet enjoying a privilege.	Маленький человек сел непринужденно, но вместе с тем почтительно -- как низший, которому оказали честь.
Winston regarded him out of the corner of his eye.	Уинстон наблюдал за ним краем глаза.
It struck him that the man's whole life was playing a part, and that he felt it to be dangerous to drop his assumed personality even for a moment.	Он подумал, что этот человек всю жизнь разыгрывал роль и теперь боится сбросить личину даже на несколько мгновений.
O'Brien took the decanter by the neck and filled up the glasses with a dark-red liquid.	О'Брайен взял графин за горлышко и наполнил стаканы темно-красной жидкостью.

It aroused in Winston dim memories of something seen long ago on a wall or a hoarding--a vast bottle composed of electric lights which seemed to move up and down and pour its contents into a glass.	Уинстону смутно вспомнилась виденная давным-давно -- то ли на стене, то ли на ограде -- громадная бутылка из электрических огней, перебегавших так, что из нее как бы лилось в стакан.
Seen from the top the stuff looked almost black, but in the decanter it gleamed like a ruby.	Сверху жидкость казалась почти черной, а в графине, на просвет, горела, как рубин.
It had a sour-sweet smell.	Запах был кисло-сладкий.
He saw Julia pick up her glass and sniff at it with frank curiosity.	Джулия взяла свой стакан и с откровенным любопытством понюхала.
'It is called wine,' said O'Brien with a faint smile. 'You will have read about it in books, no doubt.	-- Называется -- вино, -- с легкой улыбкой сказал О'Брайен. -- Вы, безусловно, читали о нем в книгах.
Not much of it gets to the Outer Party, I am afraid.' His face grew solemn again, and he raised his glass: 'I think it is fitting that we should begin by drinking a health.	Боюсь, что членам внешней партии оно не часто достается. -- Лицо у него снова стало серьезным, и он поднял бокал. -- Мне кажется, будет уместно начать с тоста.
To our Leader: To Emmanuel Goldstein.'	За нашего вождя -- Эммануэля Голдстейна.
Winston took up his glass with a certain eagerness.	Уинстон взялся за бокал нетерпеливо.
Wine was a thing he had read and dreamed about.	Он читал о вине, мечтал о вине.
Like the glass paperweight or Mr Charrington's half-remembered rhymes, it belonged to the vanished, romantic past, the olden time as he liked to call it in his secret thoughts.	Подобно стеклянному пресс-папье и полузабытым стишкам мистера Чаррингтона, вино принадлежало мертвому романтическому прошлому -- или, как Уинстон называл его про себя, минувшим дням.
For some reason he had always thought of wine as having an intensely sweet taste, like that of blackberry jam and an immediate intoxicating effect.	Почему-то он всегда думал, что вино должно быть очень сладким, как черносмородиновый джем, и сразу бросаться в голову.
Actually, when he came to swallow it, the stuff was distinctly disappointing.	Но первый же глоток разочаровал его.
The truth was that after years of gin-drinking he could barely taste it.	Он столько лет пил джин, что сейчас, по правде говоря, и вкуса почти не почувствовал.
He set down the empty glass.	Он поставил пустой бокал.
'Then there is such a person as Goldstein?' he said.	-- Так значит есть такой человек -- Голдстейн? -сказал он.
' Yes, there is such a person, and he is alive.	-- Да, такой человек есть, и он жив.
Where, I do not know.'	Где он, я не знаю.
' And the conspiracy--the organization?	-- И заговор, организация?
Is it real?	Это в самом деле?
It is not simply an invention of the Thought Police?'	Не выдумка полиции мыслей?
'No, it is real.	-- Не выдумка.
The Brotherhood, we call it.	Мы называем ее Братством.

You will never learn much more about the Brotherhood than that it exists and that you belong to it.	Вы мало узнаете о Братстве, кроме того, что оно существует и вы в нем состоите.
I will come back to that presently.' He looked at his wrist-watch. 'It is unwise even for members of the Inner Party to turn off the telescreen for more than half an hour.	К этому я еще вернусь. -- Он посмотрел на часы. -- Выключать телекран больше чем на полчаса даже членам внутренней партии не рекомендуется.
You ought not to have come here together, and you will have to leave separately.	Вам не стоило приходить вместе, и уйдете вы порознь.
You, comrade'--he bowed his head to Julia--'will leave first.	Вы, товарищ, -- он слегка поклонился Джулии, -уйдете первой.
We have about twenty minutes at our disposal.	В нашем распоряжении минут двадцать.
You will understand that I must start by asking you certain questions.	Как вы понимаете, для начала я должен задать вам несколько вопросов.
In general terms, what are you prepared to do?'	В общем и целом, что вы готовы делать?
' Anything that we are capable of,' said Winston.	-- Все, что в наших силах, -- ответил Уинстон.
O'Brien had turned himself a little in his chair so that he was facing Winston. He almost ignored Julia, seeming to take it for granted that Winston could speak for her.	О'Брайен слегка повернулся на стуле -- лицом к Уинстону, Он почти не обращался к Джулии, полагая, видимо, что Уинстон говорит и за нее.
For a moment the lids flitted down over his eyes.	Прикрыл на секунду глаза.
He began asking his questions in a low, expressionless voice, as though this were a routine, a sort of catechism, most of whose answers were known to him already.	Потом стал задавать вопросы -- тихо, без выражения, как будто это было что-то заученное, катехизис, и ответы он знал заранее.
' You are prepared to give your lives?'	-- Вы готовы пожертвовать жизнью?
'Yes.'	-- Да
' You are prepared to commit murder?'	-- Вы готовы совершить убийство?
'Yes.'	- - Да
'To commit acts of sabotage which may cause the death of hundreds of innocent people?'	-- Совершить вредительство, которое будет стоить жизни сотням ни в чем не повинных людей?
'Yes.'	-- Да
'To betray your country to foreign powers?'	-- Изменить родине и служить иностранным державам?
'Yes.'	-- Да
'You are prepared to cheat, to forge, to blackmail, to corrupt the minds of children, to distribute habit-forming drugs, to encourage prostitution, to disseminate venereal diseases--to do anything which is likely to cause demoralization and weaken the power of the Party?'	-- Вы готовы обманывать, совершать подлоги, шантажировать, растлевать детские умы, распространять наркотики, способствовать проституции, разносить венерические болезни -делать все, что могло бы деморализовать население и ослабить могущество партии?
'Yes.'	-- Да

'If, for example, it would somehow serve our interests to throw sulphuric acid in a child's face--are you prepared to do that?'	-- Если, например, для наших целей потребуется плеснуть серной кислотой в лицо ребенку -- вы готовы это сделать?
'Yes.'	- - Да.
'You are prepared to lose your identity and live out the rest of your life as a waiter or a dock-worker?'	-- Вы готовы подвергнуться полному превращению и до конца дней быть официантом или портовым рабочим?
'Yes.'	-- Да.
'You are prepared to commit suicide, if and when we order you to do so?'	-- Вы готовы покончить с собой по нашему приказу?
'Yes.'	- - Да.
'You are prepared, the two of you, to separate and never see one another again?'	-- Готовы ли вы -- оба -- расстаться и больше никогда не видеть друг друга?
'No!' broke in Julia.	-- Нет! -- вмешалась Джулия.
It appeared to Winston that a long time passed before he answered.	А Уинстону показалось, что, прежде чем он ответил, прошло очень много времени.
For a moment he seemed even to have been deprived of the power of speech.	Он как будто лишился дара речи.
His tongue worked soundlessly, forming the opening syllables first of one word, then of the other, over and over again.	Язык шевелился беззвучно, прилаживаясь к началу то одного слова, то другого, опять и опять.
Until he had said it, he did not know which word he was going to say.	И покуда Уинстон не произнес ответ, он сам не знал, что скажет.
'No,' he said finally.	-- Нет, -- выдавил он наконец.
' You did well to tell me,' said O'Brien.	-- Хорошо, что вы сказали.
'It is necessary for us to know everything.' He turned himself toward Julia and added in a voice with somewhat more expression in it:	Нам необходимо знать все. -- О'Брайен повернулся к Джулии и спросил уже не так бесстрастно:
'Do you understand that even if he survives, it may be as a different person?	-- Вы понимаете, что, если даже он уцелеет, он может стать совсем другим человеком?
We may be obliged to give him a new identity.	Допустим, нам придется изменить его совершенно.
His face, his movements, the shape of his hands, the colour of his hair--even his voice would be different.	Лицо, движения, форма рук, цвет волос... даже голос будет другой.
And you yourself might have become a different person.	И вы сама, возможно, подвергнетесь такому же превращению.
Our surgeons can alter people beyond recognition.	Наши хирурги умеют изменить человека до неузнаваемости.
Sometimes it is necessary.	Иногда это необходимо.
Sometimes we even amputate a limb.'	Иногда мы даже ампутируем конечность.
Winston could not help snatching another sidelong glance at Martin's Mongolian face.	Уинстон не удержался и еще раз искоса взглянул на монголоидное лицо Мартина.

There were no scars that he could see.	Никаких шрамов он не разглядел.
Julia had turned a shade paler, so that her freckles were showing, but she faced O'Brien boldly.	Джулия побледнела так, что выступили веснушки, но смотрела на О'Брайена дерзко.
She murmured something that seemed to be assent.	Она пробормотала что-то утвердительное.
' Good.	-- Хорошо.
Then that is settled.'	Об этом мы условились.
There was a silver box of cigarettes on the table.	На столе лежала серебряная коробка сигарет.
With a rather absent-minded air O'Brien pushed them towards the others, took one himself, then stood up and began to pace slowly to and fro, as though he could think better standing.	С рассеянным видом О'Брайен подвинул коробку к ним, сам взял сигарету, потом поднялся и стал расхаживать по комнате, как будто ему легче думалось на ходу.
They were very good cigarettes, very thick and well-packed, with an unfamiliar silkiness in the paper.	Сигареты оказались очень хорошими -толстые, плотно набитые, в непривычно шелковистой бумаге[3].
O'Brien looked at his wrist-watch again.	О'Брайен снова посмотрел на часы.
'You had better go back to your Pantry, Martin,' he said. 'I shall switch on in a quarter of an hour.	-- Мартин, вам лучше вернуться в буфетную, -сказал он. -- Через четверть часа я включу.
Take a good look at these comrades' faces before you g°.	Пока не ушли, хорошенько присмотритесь к лицам товарищей.
You will be seeing them again.	Вам предстоит еще с ними встречаться.
I may not.'	Мне -- возможно, нет.
Exactly as they had done at the front door, the little man's dark eyes flickered over their faces.	Точно так же как при входе, темные глаза слуги пробежали по их лицам.
There was not a trace of friendliness in his manner.	В его взгляде не было и намека на дружелюбие.
He was memorizing their appearance, but he felt no interest in them, or appeared to feel none.	Он запоминал их внешность, но интереса к ним не испытывал -- по крайней мере не проявлял.
It occurred to Winston that a synthetic face was perhaps incapable of changing its expression.	Уинстон подумал, что синтетическое лицо просто не может изменить выражение.
Without speaking or giving any kind of salutation, Martin went out, closing the door silently behind him.	Ни слова не говоря и никак с ними не попрощавшись, Мартин вышел и бесшумно затворил за собой дверь.
O'Brien was strolling up and down, one hand in the pocket of his black overalls, the other holding his cigarette.	О'Брайен мерил комнату шагами, одну руку засунув в карман черного комбинезона, в другой держа сигарету.
'You understand,' he said, 'that you will be fighting in the dark.	-- Вы понимаете, -- сказал он, -- что будете сражаться во тьме?
You will always be in the dark.	Все время во тьме.
You will receive orders and you will obey them, without knowing why.	Будете получать приказы и выполнять их, не зная для чего.
Later I shall send you a book from which you will learn the true nature of the society we live in, and the strategy by which we shall destroy it.	Позже я пошлю вам книгу, из которой вы уясните истинную природу нашего общества и ту стратегию, при помощи которой мы должны его разрушить.

When you have read the book, you will be full members of the Brotherhood.	Когда прочтете книгу, станете полноправными членами Братства.
But between the general aims that we are fighting for and the immediate tasks of the moment, you will never know anything.	Но все, кроме общих целей нашей борьбы и конкретных рабочих заданий, будет от вас скрыто.
I tell you that the Brotherhood exists, but I cannot tell you whether it numbers a hundred members, or ten million.	Я говорю вам, что Братство существует, но не могу сказать, насчитывает оно сто членов или десять миллионов.
From your personal knowledge you will never be able to say that it numbers even as many as a dozen.	По вашим личным связям вы не определите даже, наберется ли в нем десяток человек.
You will have three or four contacts, who will be renewed from time to time as they disappear.	В контакте с вами будут находиться трое или четверо; если кто-то из них исчезнет, на смену появятся новые.
As this was your first contact, it will be preserved.	Поскольку здесь -- ваша первая связь, она сохранится.
When you receive orders, they will come from me.	Если вы получили приказ, знайте, что он исходит от меня.
If we find it necessary to communicate with you, it will be through Martin.	Если вы нам понадобитесь, найдем вас через Мартина.
When you are finally caught, you will confess.	Когда вас схватят, вы сознаетесь.
That is unavoidable.	Это неизбежно.
But you will have very little to confess, other than your own actions.	Но помимо собственных акций, сознаваться вам будет почти не в чем.
You will not be able to betray more than a handful of unimportant people.	Выдать вы сможете лишь горстку незначительных людей.
Probably you will not even betray me.	Вероятно, даже меня не сможете выдать.
By that time I may be dead, or I shall have become a different person, with a different face.'	К тому времени я погибну или стану другим человеком, с другой внешностью.
He continued to move to and fro over the soft carpet.	Он продолжал расхаживать по толстому ковру.
In spite of the bulkiness of his body there was a remarkable grace in his movements.	Несмотря на громоздкость, О'Брайен двигался с удивительным изяществом.
It came out even in the gesture with which he thrust a hand into his pocket, or manipulated a cigarette.	Оно сказывалось даже в том, как он засовывал руку в карман, как держал сигарету.
More even than of strength, he gave an impression of confidence and of an understanding tinged by irony.	В нем чувствовалась сила, но еще больше -уверенность и проницательный, ироничный ум.
However much in earnest he might be, he had nothing of the single-mindedness that belongs to a fanatic.	Держался он необычайно серьезно, но в нем не было и намека на узость, свойственную фанатикам.
When he spoke of murder, suicide, venereal disease, amputated limbs, and altered faces, it was with a faint air of persiflage.	Когда он вел речь об убийстве, самоубийстве, венерических болезнях, ампутации конечностей, изменении липа, в голосе проскальзывали насмешливые нотки.
'This is unavoidable,' his voice seemed to say; 'this is what we have got to do, unflinchingly.	"Это неизбежно, -- говорил его тон, -- мы пойдем на это не дрогнув.

But this is not what we shall be doing when life is worth living again.'	Но не этим мы будем заниматься, когда жизнь снова будет стоить того, чтоб люди жили".
A wave of admiration, almost of worship, flowed out from Winston towards O'Brien.	Уинстон почувствовал прилив восхищения, сейчас он почти преклонялся перед О'Брайеном.
For the moment he had forgotten the shadowy figure of Goldstein.	Неопределенная фигура Г олдстейна отодвинулись на задний план.
When you looked at O'Brien's powerful shoulders and his blunt-featured face, so ugly and yet so civilized, it was impossible to believe that he could be defeated.	Глядя на могучие плечи О'Брайена, на тяжелое лицо, грубое и вместе с тем интеллигентное, нельзя было поверить, что этот человек потерпит поражение.
There was no stratagem that he was not equal to, no danger that he could not foresee.	Нет такого коварства, которого он бы не разгадал, нет такой опасности, которой он не предвидел бы.
Even Julia seemed to be impressed.	Даже на Джулию он произвел впечатление.
She had let her cigarette go out and was listening intently.	Она слушала внимательно, и сигарета у нее потухла.
O'Brien went on:	О'Брайен продолжал:
'You will have heard rumours of the existence of the Brotherhood.	-- До вас, безусловно, доходили слухи о Братстве.
No doubt you have formed your own picture of it.	И у вас сложилось о нем свое представление.
You have imagined, probably, a huge underworld of conspirators, meeting secretly in cellars, scribbling messages on walls, recognizing one another by codewords or by special movements of the hand.	Вы, наверное, воображали широкое подполье, заговорщиков, которые собираются в подвалах, оставляют на стенах надписи, узнают друг друга по условным фразам и особым жестам.
Nothing of the kind exists.	Ничего подобного.
The members of the Brotherhood have no way of recognizing one another, and it is impossible for any one member to be aware of the identity of more than a few others.	Члены Братства не имеют возможности узнать друг друга, каждый знает лишь нескольких человек.
Goldstein himself, if he fell into the hands of the Thought Police, could not give them a complete list of members, or any information that would lead them to a complete list.	Сам Голдстейн, попади он в руки полиции мыслей, не смог бы выдать список Братства или такие сведения, которые вывели бы ее к этому списку.
No such list exists.	Списка нет.
The Brotherhood cannot be wiped out because it is not an organization in the ordinary sense.	Братство нельзя истребить потому, что оно не организация в обычном смысле.
Nothing holds it together except an idea which is indestructible.	Оно не скреплено ничем, кроме идеи, идея же неистребима.
You will never have anything to sustain you, except the idea.	Вам не на что будет опереться, кроме идеи.
You will get no comradeship and no encouragement.	Не будет товарищей, не будет ободрения[4].
When finally you are caught, you will get no help.	В конце, когда вас схватят, помощи не ждите.
We never help our members.	Мы никогда не помогаем нашим.

At most, when it is absolutely necessary that someone should be silenced, we are occasionally able to smuggle a razor blade into a prisoner's cell.	Самое большее -- если необходимо обеспечить чье-то молчание -- нам иногда удается переправить в камеру бритву.
You will have to get used to living without results and without hope.	Вы должны привыкнуть к жизни без результатов и без надежды.
You will work for a while, you will be caught, you will confess, and then you will die.	Какое-то время вы будете работать, вас схватят, вы сознаетесь, после чего умрете.
Those are the only results that you will ever see.	Других результатов вам не увидеть.
There is no possibility that any perceptible change will happen within our own lifetime.	О том, что при нашей жизни наступят заметные перемены, думать не приходится.
We are the dead.	Мы покойники.
Our only true life is in the future.	Подлинная наша жизнь -- в будущем.
We shall take part in it as handfuls of dust and splinters of bone.	В нее мы войдем горсткой праха, обломками костей.
But how far away that future may be, there is no knowing.	Когда наступит это будущее, неведомо никому.
It might be a thousand years.	Быть может, через тысячу лет.
At present nothing is possible except to extend the area of sanity little by little.	Сейчас же ничто невозможно -- только понемногу расширять владения здравого ума.
We cannot act collectively.	Мы не можем действовать сообща.
We can only spread our knowledge outwards from individual to individual, generation after generation.	Можем лишь передавать наше знание -- от человека к человеку, из поколения в поколение.
In the face of the Thought Police there is no other way.'	Против нас -- полиция мыслей, иного пути у нас нет.
He halted and looked for the third time at his wrist-watch.	Он умолк и третий раз посмотрел на часы.
'It is almost time for you to leave, comrade,' he said to Julia. 'Wait.	-- Вам, товарищ, уже пора, -- сказал он Джулии. -- Подождите.
The decanter is still half full.'	Графин наполовину не выпит.
He filled the glasses and raised his own glass by the stem.	Он наполнил бокалы и поднял свой.
'What shall it be this time?' he said, still with the same faint suggestion of irony. 'To the confusion of the Thought Police?	-- Итак, за что теперь? -- сказал он с тем же легким оттенком иронии. -- За посрамление полиции мыслей?
To the death of Big Brother?	За смерть Старшего Брата?
To humanity?	За человечность?
To the future?'	За будущее?
' To the past,' said Winston.	-- За прошлое, -- сказал Уинстон.
' The past is more important,' agreed O'Brien gravely.	-- Прошлое важнее, -- веско подтвердил О'Брайен.
They emptied their glasses, and a moment later Julia stood up to go.	Они осушили бокалы, и Джулия поднялась.

O'Brien took a small box from the top of a cabinet and handed her a flat white tablet which he told her to place on her tongue.	О'Брайен взял со шкафчика маленькую коробку и дал ей белую таблетку, велев сосать.
It was important, he said, not to go out smelling of wine: the lift attendants were very observant.	-- Нельзя, чтобы от вас пахло вином, -- сказал он, -- лифтеры весьма наблюдательны.
As soon as the door had shut behind her he appeared to forget her existence.	Едва за Джулией закрылась дверь, он словно забыл о ее существовании.
He took another pace or two up and down, then stopped.	Сделав два-три шага, он остановился.
'There are details to be settled,' he said. 'I assume that you have a hiding-place of some kind?'	-- Надо договориться о деталях, -- сказал он. -Полагаю, у вас есть какое-либо рода убежище?
Winston explained about the room over Mr Charrington's shop.	Уинстон объяснил, что есть комната над лавкой мистера Чаррингтона.
' That will do for the moment.	-- На первое время годится.
Later we will arrange something else for you.	Позже мы устроим вас в другое место.
It is important to change one's hiding-place frequently.	Убежища надо часто менять.
Meanwhile I shall send you a copy of THE BOOK'--even O'Brien, Winston noticed, seemed to pronounce the words as though they were in italics--'Goldstein's book, you understand, as soon as possible.	А пока что постараюсь как можно скорее послать вам книгу, -- Уинстон отметил, что даже О'Брайен произносит это слово с нажимом, -- книгу Голдстейна, вы понимаете.
It may be some days before I can get hold of one.	Возможно, я достану ее только через несколько дней.
There are not many in existence, as you can imagine.	Как вы догадываетесь, экземпляров в наличии мало.
The Thought Police hunt them down and destroy them almost as fast as we can produce them.	Полиция мыслей разыскивает их и уничтожает чуть ли не так же быстро, как мы печатаем.
It makes very little difference.	Но это не имеет большого значения.
The book is indestructible.	Книга неистребима.
If the last copy were gone, we could reproduce it almost word for word.	Если погибнет последний экземпляр, мы сумеем воспроизвести ее почти дословно.
Do you carry a brief-case to work with you?' he added.	На работу вы ходите с портфелем?
' As a rule, yes.'	-- Как правило, да.
'What is it like?'	-- Какой у вас портфель?
'Black, very shabby.	-- Черный, очень обтрепанный.
With two straps.'	С двумя застежками.
'Black, two straps, very shabby--good.	-- Черный, с двумя застежками, очень обтрепанный... Хорошо.

One day in the fairly near future--I cannot give a date--one of the messages among your morning's work will contain a misprinted word, and you will have to ask for a repeat.	В ближайшее время -- день пока не могу назвать -- в одном из ваших утренних заданий попадется слово с опечаткой, и вы затребуете повтор.
On the following day you will go to work without your brief-case.	На следующий день вы отправитесь на работу без портфеля.
At some time during the day, in the street, a man will touch you on the arm and say	В этот день на улице вас тронет за руку человек и скажет:
"I think you have dropped your brief-case."	"По-моему, вы обронили портфель".
The one he gives you will contain a copy of Goldstein's book.	Он даст вам портфель с книгой Голдстейна.
You will return it within fourteen days.'	Вы вернете ее ровно через две недели.
They were silent for a moment.	Наступило молчание.
'There are a couple of minutes before you need go,' said O'Brien. 'We shall meet again--if we do meet again—'	-- До ухода у вас минуты три, -- сказал О'Брайен. -- Мы встретимся снова... если встретимся...
Winston looked up at him.	Уинстон посмотрел ему в глаза.
'In the place where there is no darkness?' he said hesitantly.	-- Там, где нет темноты? -- неуверенно закончил он.
O'Brien nodded without appearance of surprise.	О'Брайен кивнул, нисколько не удивившись.
'In the place where there is no darkness,' he said, as though he had recognized the allusion. 'And in the meantime, is there anything that you wish to say before you leave?	-- Там, где нет темноты, -- повторил он так, словно это был понятный ему намек. -- А пока -не хотели бы вы что-нибудь сказать перед уходом?
Any message?	Пожелание?
Any question?.'	Вопрос?
Winston thought.	Уинстон задумался.
There did not seem to be any further question that he wanted to ask: still less did he feel any impulse to utter high-sounding generalities.	Спрашивать ему было больше не о чем; еще меньше хотелось изрекать на прощание высокопарные банальности.
Instead of anything directly connected with O'Brien or the Brotherhood, there came into his mind a sort of composite picture of the dark bedroom where his mother had spent her last days, and the little room over Mr Charrington's shop, and the glass paperweight, and the steel engraving in its rosewood frame.	В голове у него возникло нечто, не связанное прямо ни с Братством, ни с О'Брайеном: видение, в котором совместились темная спальня, где провела последние дни мать, и комнатка у мистера Чаррингтона, со стеклянным пресс-папье и гравюрой в рамке розового дерева.
Almost at random he said:	Почти непроизвольно он спросил:
'Did you ever happen to hear an old rhyme that begins	-- Вам не приходилось слышать один старый стишок с таким началом:
"Oranges and lemons, say the bells of St Clement's"?'	"Апельсинчики как мед, в колокол Сент-Клемент бьет"?
Again O'Brien nodded.	О'Брайен и на этот раз кивнул.

With a sort of grave courtesy he completed the stanza:	Любезно и с некоторой важностью он закончил строфу:
'Oranges and lemons, say the bells of St Clement's, You owe me three farthings, say the bells of St Martin's, When will you pay me? say the bells of Old Bailey, When I grow rich, say the bells of Shoreditch.'	Апельсинчики как мед, В колокол Сент-Клемент бьет. И звонит Сент-Мартин: Отдавай мне фартинг! И Олд-Бейли, ох, сердит. Возвращай должок! -- гудит. Все верну с получки! -- хнычет Колокольный звон Шордитча.
'You knew the last line!' said Winston.	-- Вы знаете последний стих! -- сказал Уинстон.
' Yes, I knew the last line.	-- Да, я знаю последний стих.
And now, I am afraid, it is time for you to go.	Но боюсь, вам пора уходить.
But wait.	Постойте.
You had better let me give you one of these tablets.'	Разрешите и вам дать таблетку.
As Winston stood up O'Brien held out a hand.	Уинстон встал, О'Брайен подал руку.
His powerful grip crushed the bones of Winston's palm.	Ладонь Уинстона была смята его пожатием.
At the door Winston looked back, but O'Brien seemed already to be in process of putting him out of mind.	В дверях Уинстон оглянулся: О'Брайен уже думал о другом.
He was waiting with his hand on the switch that controlled the telescreen.	Он ждал, положив руку на выключатель телекрана.
Beyond him Winston could see the writing-table with its green-shaded lamp and the speakwrite and the wire baskets deep-laden with papers.	За спиной у него Уинстон видел стол с лампой под зеленым абажуром, речепис и проволочные корзинки, полные документов.
The incident was closed.	Эпизод закончился.
Within thirty seconds, it occurred to him, O'Brien would be back at his interrupted and important work on behalf of the Party.	Через полминуты, подумал Уинстон, хозяин вернется к ответственной партийной работе.
Chapter 9	IX
Winston was gelatinous with fatigue.	От усталости Уинстон превратился в студень.
Gelatinous was the right word.	Студень -- подходящее слово.
It had come into his head spontaneously.	Оно пришло ему в голову неожиданно.
His body seemed to have not only the weakness of a jelly, but its translucency.	Он чувствовал себя не только дряблым, как студень, но и таким же полупрозрачным.
He felt that if he held up his hand he would be able to see the light through it.	Казалось, если поднять ладонь, она будет просвечивать.
All the blood and lymph had been drained out of him by an enormous debauch of work, leaving only a frail structure of nerves, bones, and skin.	Трудовая оргия выпила из него кровь и лимфу, оставила только хрупкое сооружение из нервов, костей и кожи.
All sensations seemed to be magnified.	Все ощущения обострились чрезвычайно.
His overalls fretted his shoulders, the pavement tickled his feet, even the opening and closing of a hand was an effort that made his joints creak.	Комбинезон тер плечи, тротуар щекотал ступни, даже кулак сжать стоило такого труда, что хрустели суставы.

He had worked more than ninety hours in five days.	За пять дней он отработал больше девяноста часов.
So had everyone else in the Ministry.	И так -- все в министерстве.
Now it was all over, and he had literally nothing to do, no Party work of any description, until tomorrow morning.	Но теперь аврал кончился, делать было нечего -- совсем никакой партийной работы до завтрашнего утра.
He could spend six hours in the hiding-place and another nine in his own bed.	Шесть часов он мог провести в убежище и еще девять -- в своей постели.
Slowly, in mild afternoon sunshine, he walked up a dingy street in the direction of Mr Charrington's shop, keeping one eye open for the patrols, but irrationally convinced that this afternoon there was no danger of anyone interfering with him.	Под мягким вечерним солнцем, не торопясь, он шел по грязной улочке к лавке мистера Чаррингтона и, хоть поглядывал настороженно, нет ли патруля, в глубине души был уверен, что сегодня вечером можно не бояться, никто не остановит.
The heavy brief-case that he was carrying bumped against his knee at each step, sending a tingling sensation up and down the skin of his leg.	Тяжелый портфель стукал по колену при каждом шаге, и удары легким покалыванием отдавались по всей ноге.
Inside it was the book, which he had now had in his possession for six days and had not yet opened, nor even looked at.	В портфеле лежала книга, лежала уже шестой день, но до сих пор он не то что раскрыть ее -даже взглянуть на нее не успел.
On the sixth day of Hate Week, after the processions, the speeches, the shouting, the singing, the banners, the posters, the films, the waxworks, the rolling of drums and squealing of trumpets, the tramp of marching feet, the grinding of the caterpillars of tanks, the roar of massed planes, the booming of guns--after six days of this, when the great orgasm was quivering to its climax and the general hatred of Eurasia had boiled up into such delirium that if the crowd could have got their hands on the 2,000 Eurasian war-criminals who were to be publicly hanged on the last day of the proceedings, they would unquestionably have torn them to pieces--at just this moment it had been announced that Oceania was not after all at war with Eurasia.	На шестой день Недели ненависти, после шествий, речей, криков, пения, лозунгов, транспарантов, фильмов, восковых чучел, барабанной дроби, визга труб, маршевого топота, лязга танковых гусениц, рева эскадрилий и орудийной пальбы, при заключительных судорогах всеобщего оргазма, когда ненависть дошла до такого кипения, что попадись толпе те две тысячи евразийских военных преступников, которых предстояло публично повесить в последний день мероприятий, их непременно растерзали бы, -- в этот самый день было объявлено, что Океания с Евразией не воюет.
Oceania was at war with Eastasia.	Война идет с Остазией.
Eurasia was an ally.	Евразия -- союзник.
There was, of course, no admission that any change had taken place.	Ни о какой перемене, естественно, и речи не было.
Merely it became known, with extreme suddenness and everywhere at once, that Eastasia and not Eurasia was the enemy.	Просто стало известно -- вдруг и всюду разом, -что враг -- Остазия, а не Евразия.
Winston was taking part in a demonstration in one of the central London squares at the moment when it happened.	Когда это произошло, Уинстон как раз участвовал в демонстрации на одной из центральных площадей Лондона.
It was night, and the white faces and the scarlet banners were luridly floodlit.	Был уже вечер, мертвенный свет прожекторов падал на белые лица и алые знамена.

The square was packed with several thousand people, including a block of about a thousand schoolchildren in the uniform of the Spies.	На площади стояло несколько тысяч человек, среди них -- примерно тысяча школьников, одной группой, в форме разведчиков.
On a scarlet-draped platform an orator of the Inner Party, a small lean man with disproportionately long arms and a large bald skull over which a few lank locks straggled, was haranguing the crowd.	С затянутой кумачом трибуны выступал оратор из внутренней партии -- тощий человечек с необычайно длинными руками и большой лысой головой, на которой развевались отдельные мягкие прядки волос.
A little Rumpelstiltskin figure, contorted with hatred, he gripped the neck of the microphone with one hand while the other, enormous at the end of a bony arm, clawed the air menacingly above his head.	Корчась от ненависти, карлик одной рукой душил за шейку микрофон, а другая, громадная на костлявом запястье, угрожающе загребала воздух над головой.
His voice, made metallic by the amplifiers, boomed forth an endless catalogue of atrocities, massacres, deportations, lootings, rapings, torture of prisoners, bombing of civilians, lying propaganda, unjust aggressions, broken treaties.	Металлический голос из репродукторов гремел о бесконечных зверствах, бойнях, выселениях целых народов, грабежах, насилиях, пытках военнопленных, бомбардировках мирного населения, пропагандистских вымыслах, наглых агрессиях, нарушенных договорах.
It was almost impossible to listen to him without being first convinced and then maddened.	Слушая его, через минуту не поверить, а через две не взбеситься было почти невозможно.
At every few moments the fury of the crowd boiled over and the voice of the speaker was drowned by a wild beast-like roaring that rose uncontrollably from thousands of throats.	То и дело ярость в толпе перекипала через край, и голос оратора тонул в зверском реве, вырывавшемся из тысячи глоток.
The most savage yells of all came from the schoolchildren.	Свирепее всех кричали школьники.
The speech had been proceeding for perhaps twenty minutes when a messenger hurried on to the platform and a scrap of paper was slipped into the speaker's hand.	Речь продолжалась уже минут двадцать, как вдруг на трибуну взбежал курьер и подсунул оратору бумажку.
He unrolled and read it without pausing in his speech.	Тот развернул ее и прочел, не переставая говорить.
Nothing altered in his voice or manner, or in the content of what he was saying, but suddenly the names were different.	Ничто не изменилось ни в голосе его, ни в повадке, ни в содержании речи, но имена вдруг стали иными.
Without words said, a wave of understanding rippled through the crowd.	Без всяких слов по толпе прокатилась волна понимания.
Oceania was at war with Eastasia!	Воюем с Остазией!
The next moment there was a tremendous commotion.	В следующий миг возникла гигантская суматоха.
The banners and posters with which the square was decorated were all wrong!	Все плакаты и транспаранты на площади были неправильные!
Quite half of them had the wrong faces on them.	На половине из них совсем не те лица!
It was sabotage!	Вредительство!
The agents of Goldstein had been at work!	Работа голдстейновских агентов!

There was a riotous interlude while posters were ripped from the walls, banners torn to shreds and trampled underfoot.	Была бурная интерлюдия: со стен сдирали плакаты, рвали в клочья и топтали транспаранты.
The Spies performed prodigies of activity in clambering over the rooftops and cutting the streamers that fluttered from the chimneys.	Разведчики показывали чудеса ловкости, карабкаясь по крышам и срезая лозунги, трепетавшие между дымоходами.
But within two or three minutes it was all over.	Через две-три минуты все было кончено.
The orator, still gripping the neck of the microphone, his shoulders hunched forward, his free hand clawing at the air, had gone straight on with his speech.	Оратор, еще державший за горло микрофон, продолжал речь без заминки, сутулясь и загребая воздух.
One minute more, and the feral roars of rage were again bursting from the crowd.	Еще минута -- и толпа вновь разразилась первобытными криками злобы.
The Hate continued exactly as before, except that the target had been changed.	Ненависть продолжалась как ни в чем не бывало -- только предмет стал другим.
The thing that impressed Winston in looking back was that the speaker had switched from one line to the other actually in midsentence, not only without a pause, but without even breaking the syntax.	Задним числом Уинстон поразился тому, как оратор сменил линию буквально на полуфразе, не только не запнувшись, но даже не нарушив синтаксиса.
But at the moment he had other things to preoccupy him.	Но сейчас ему было не до этого.
It was during the moment of disorder while the posters were being torn down that a man whose face he did not see had tapped him on the shoulder and said,	Как раз во время суматохи, когда срывали плакаты, кто-то тронул его за плечо и произнес:
'Excuse me, I think you've dropped your brief-case.'	"Прошу прощения, по-моему, вы обронили портфель".
He took the brief-case abstractedly, without speaking.	Он рассеянно принял портфель и ничего не ответил.
He knew that it would be days before he had an opportunity to look inside it.	Он знал, что в ближайшие дни ему не удастся заглянуть в портфель.
The instant that the demonstration was over he went straight to the Ministry of Truth, though the time was now nearly twenty-three hours.	Едва кончилась демонстрация, он пошел в министерство правды, хотя время было -- без чего-то двадцать три.
The entire staff of the Ministry had done likewise.	Все сотрудники министерства поступили так же.
The orders already issuing from the telescreen, recalling them to their posts, were hardly necessary.	Распоряжения явиться на службу, которые уже неслись из телекранов, были излишни.
Oceania was at war with Eastasia: Oceania had always been at war with Eastasia.	Океания воюет с Остазией: Океания всегда воевала с Остазией.
A large part of the political literature of five years was now completely obsolete.	Большая часть всей политической литературы последних пяти лет устарела.
Reports and records of all kinds, newspapers, books, pamphlets, films, sound-tracks, photographs--all had to be rectified at lightning speed.	Всякого рода сообщения и документы, книги, газеты, брошюры, фильмы, фонограммы, фотографии -- все это следовало молниеносно уточнить.

Although no directive was ever issued, it was known that the chiefs of the Department intended that within one week no reference to the war with Eurasia, or the alliance with Eastasia, should remain in existence anywhere.	Хотя указания на этот счет не было, стало известно, что руководители решили уничтожить в течение недели всякое упоминание о войне с Евразией и союзе с Остазией.
The work was overwhelming, all the more so because the processes that it involved could not be called by their true names. Everyone in the Records Department worked eighteen hours in the twenty-four, with two three-hour snatches of sleep.	Работы было невпроворот, тем более что процедуры, с ней связанные, нельзя было называть своими именами, В отделе документации трудились по восемнадцать часов в сутки с двумя трехчасовыми перерывами для сна.
Mattresses were brought up from the cellars and pitched all over the corridors: meals consisted of sandwiches and Victory Coffee wheeled round on trolleys by attendants from the canteen.	Из подвалов принесли матрасы и разложили в коридорах; из столовой на тележках возили еду -бутерброды и кофе "Победа".
Each time that Winston broke off for one of his spells of sleep he tried to leave his desk clear of work, and each time that he crawled back sticky-eyed and aching, it was to find that another shower of paper cylinders had covered the desk like a snowdrift, half-burying the speakwrite and overflowing on to the floor, so that the first job was always to stack them into a neat enough pile to give him room to work.	К каждому перерыву Уинстон старался очистить стол от работы, и каждый раз, когда он приползал обратно, со слипающимися глазами и ломотой во всем теле, его ждал новый сугроб бумажных трубочек, почти заваливший речепис и даже осыпавшийся на пол; первым делом, чтобы освободить место, он собирал их в более или менее аккуратную горку.
What was worst of all was that the work was by no means purely mechanical.	Хуже всего, что работа была отнюдь не механическая.
Often it was enough merely to substitute one name for another, but any detailed report of events demanded care and imagination.	Иногда достаточно было заменить одно имя другим; но всякое подробное сообщение требовало внимательности и фантазии.
Even the geographical knowledge that one needed in transferring the war from one part of the world to another was considerable.	Чтобы только перенести войну из одной части света в другую, и то нужны были немалые географические познания.
By the third day his eyes ached unbearably and his spectacles needed wiping every few minutes.	На третий день глаза у него болели невыносимо, и каждые несколько минут приходилось протирать очки.
It was like struggling with some crushing physical task, something which one had the right to refuse and which one was nevertheless neurotically anxious to accomplish.	Это напоминало какую-то непосильную физическую работу: ты как будто и можешь от нее отказаться, но нервический азарт подхлестывает тебя и подхлестывает.
In so far as he had time to remember it, he was not troubled by the fact that every word he murmured into the speakwrite, every stroke of his ink-pencil, was a deliberate lie.	Задумываться ему было некогда, но, кажется, его нисколько не тревожило то, что каждое слово, сказанное им в речепис, каждый росчерк чернильного карандаша -- преднамеренная ложь.
He was as anxious as anyone else in the Department that the forgery should be perfect.	Как и все в отделе, он беспокоился только об одном -- чтобы подделка была безупречна.
On the morning of the sixth day the dribble of cylinders slowed down.	Утром шестого дня поток заданий стал иссякать.
For as much as half an hour nothing came out of the tube; then one more cylinder, then nothing.	За полчаса на стол не выпало ни одной трубочки; потом одна -- и опять ничего.

Everywhere at about the same time the work was easing off.	Примерно в то же время работа пошла на спад повсюду.
A deep and as it were secret sigh went through the Department.	По отделу пронесся глубокий и, так сказать, затаенный вздох.
A mighty deed, which could never be mentioned, had been achieved.	Великий негласный подвиг совершен.
It was now impossible for any human being to prove by documentary evidence that the war with Eurasia had ever happened.	Ни один человек на свете документально не докажет, что война с Евразией была.
At twelve hundred it was unexpectedly announced that all workers in the Ministry were free till tomorrow morning.	В 12.00 неожиданно объявили, что до завтрашнего утра сотрудники министерства свободны.
Winston, still carrying the brief-case containing the book, which had remained between his feet while he worked and under his body while he slept, went home, shaved himself, and almost fell asleep in his bath, although the water was barely more than tepid.	С книгой в портфеле (во время работы он держал его между ног, а когда спал -- под собой) Уинстон пришел домой, побрился и едва не уснул в ванне, хотя вода была чуть теплая.
With a sort of voluptuous creaking in his joints he climbed the stair above Mr Charrington's shop.	Сладостно хрустя суставами, он поднялся по лестнице в комнатку у мистера Чаррингтона.
He was tired, but not sleepy any longer.	Усталость не прошла, но спать уже не хотелось.
He opened the window, lit the dirty little oilstove and put on a pan of water for coffee.	Он распахнул окно, зажег грязную керосинку и поставил воду для кофе.
Julia would arrive presently: meanwhile there was the book.	Джулия скоро придет, а пока -- книга.
He sat down in the sluttish armchair and undid the straps of the brief-case.	Он сел в засаленное кресло и расстегнул портфель.
A heavy black volume, amateurishly bound, with no name or title on the cover.	На самодельном черном переплете толстой книги заглавия не было.
The print also looked slightly irregular.	Печать тоже оказалась слегка неровной.
The pages were worn at the edges, and fell apart, easily, as though the book had passed through many hands.	Страницы, обтрепанные по краям, раскрывались легко -- книга побывала во многих руках.
The inscription on the title-page ran:	На титульном листе значилось:
THE THEORY AND PRACTICE OF OLIGARCHICAL COLLECTIVISM by Emmanuel Goldstein	ЭММАНУЭЛЬ ГОЛДСТЕЙН ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА ОЛИГАРХИЧЕСКОГО КОЛЛЕКТИВИЗМА
Winston began reading:	Уинстон начал читать:
Chapter I Ignorance is Strength	Глава 1 Незнание -- сила
Throughout recorded time, and probably since the end of the Neolithic Age, there have been three kinds of people in the world, the High, the Middle, and the Low.	На протяжении всей зафиксированной истории и, по-видимому, с конца неолита в мире были люди трех сортов: высшие, средние и низшие.

They have been subdivided in many ways, they have borne countless different names, and their relative numbers, as well as their attitude towards one another, have varied from age to age: but the essential structure of society has never altered.	Группы подразделялись самыми разными способами, носили всевозможные наименования, их численные пропорции, а также взаимные отношения от века к веку менялись; но неизменной оставалась фундаментальная структура общества.
Even after enormous upheavals and seemingly irrevocable changes, the same pattern has always reasserted itself, just as a gyroscope will always return to equilibrium, however far it is pushed one way or the other.	Даже после колоссальных потрясений и необратимых, казалось бы, перемен структура эта восстанавливалась, подобно тому как восстанавливает свое положение гироскоп, куда бы его ни толкнули.
The aims of these groups are entirely irreconcilable...	Цели этих трех групп совершенно несовместимы...
Winston stopped reading, chiefly in order to appreciate the fact that he was reading, in comfort and safety.	Уинстон прервал чтение -- главным образом для того, чтобы еще раз почувствовать: он читает спокойно и с удобствами.
He was alone: no telescreen, no ear at the keyhole, no nervous impulse to glance over his shoulder or cover the page with his hand. The sweet summer air played against his cheek.	Он был один: ни телекрана, ни уха у замочной скважины, ни нервного позыва оглянуться и прикрыть страницу рукой.
From somewhere far away there floated the faint shouts of children: in the room itself there was no sound except the insect voice of the clock.	Издалека тихо доносились крики детей; в самой же комнате -- ни звука, только часы стрекотали, как сверчок.
He settled deeper into the arm-chair and put his feet up on the fender. It was bliss, it was eternity.	Он уселся поглубже и положил ноги на каминную решетку.
Suddenly, as one sometimes does with a book of which one knows that one will ultimately read and re-read every word, he opened it at a different place and found himself at Chapter III.	Вдруг, как бывает при чтении, когда знаешь, что все равно книгу прочтешь и перечтешь от доски до доски, он раскрыл ее наугад и попал на начало третьей главы.
He went on reading:	Он стал читать:
Chapter III War is Peace	Глава 3 Воина -- это мир
The splitting up of the world into three great super-states was an event which could be and indeed was foreseen before the middle of the twentieth century.	Раскол мира на три сверхдержавы явился событием, которое могло быть предсказано и было предсказано еще до середины XX века.
With the absorption of Europe by Russia and of the British Empire by the United States, two of the three existing powers, Eurasia and Oceania, were already effectively in being.	После того как Россия поглотила Европу, а Соединенные Штаты -- Британскую империю, фактически сложились две из них.
The third, Eastasia, only emerged as a distinct unit after another decade of confused fighting.	Третья, Остазия, оформилась как единое целое лишь спустя десятилетие, наполненное беспорядочными войнами.
The frontiers between the three super-states are in some places arbitrary, and in others they fluctuate according to the fortunes of war, but in general they follow geographical lines.	Границы между сверхдержавами кое-где не установлены, кое-где сдвигаются в зависимости от военной фортуны, но в целом совпадают с естественными географическими рубежами.