Портрет Дориана Грея - английский и русский параллельные тексты

Perhaps you forgot all about it."	Или вы уже не помните?
"My dear Harry, I did not treat it as a business transaction, and I did not make any formal proposal.	-- Дорогой мой, я не делал ей официального предложения, потому что для меня это был не деловой разговор.
I told her that I loved her, and she said she was not worthy to be my wife.	Я сказал, что люблю ее, а она ответила, что недостойна быть моей женой.
Not worthy!	Недостойна!
Why, the whole world is nothing to me compared with her."	Господи, да для меня весь мир -- ничто в сравнении с ней!
"Women are wonderfully practical," murmured Lord Henry-"much more practical than we are.	-- Женщины в высшей степени практичный парод, -- пробормотал Генри.-- Они много практичнее нас.
In situations of that kind we often forget to say anything about marriage, and they always remind us."	Мужчина в такие моменты частенько забывает поговорить о браке, а женщина всегда напомнит ему об этом...
Hallward laid his hand upon his arm.	Холлуорд жестом остановил его.
"Don't, Harry. You have annoyed Dorian.	-- Перестань, Гарри, ты обижаешь Дориана.
He is not like other men. He would never bring misery upon anyone. His nature is too fine for that."	Он не такой, как другие, он слишком благороден, чтобы сделать женщину несчастной.
Lord Henry looked across the table.	Лорд Генри посмотрел через стол на Дориана.
"Dorian is never annoyed with me," he answered. "I asked the question for the best reason possible, for the only reason, indeed, that excuses one for asking any question-simple curiosity.	-- Дориан на меня никогда не сердится, -возразил он.-- Я задал ему этот вопрос из самого лучшего побуждения, единственного, которое оправдывает какие бы то ни было вопросы: из простого любопытства.
I have a theory that it is always the women who propose to us, and not we who propose to the women.	Хотел проверить свое наблюдение, что обычно не мужчина женщине, аона ему делает предложение.
Except, of course, in middle-class life.	Только в буржуазных кругах бывает иначе.
But then the middle classes are not modern."	Но буржуазия ведь отстала от века.
Dorian Gray laughed, and tossed his head.	Дориан Грей рассмеялся и покачал головой.
"You are quite incorrigible, Harry; but I don't mind. It is impossible to be angry with you.	-- Вы неисправимы, Гарри, но сердиться на вас невозможно.
When you see Sibyl Vane you will feel that the man who could wrong her would be a beast, a beast without a heart.	Когда увидите Сибилу Вэйн, вы поймете, что обидеть ее способен только негодяй, человек без сердца.
I cannot understand how anyone can wish to shame the thing he loves.	Я не понимаю, как можно позорить ту, кого любишь.
I love Sibyl Vane. I want to place her on a pedestal of gold, and to see the world worship the woman who is mine.	Я люблю Сибилу -- и хотел бы поставить ее на золотой пьедестал, видеть весь мир у ног моей любимой.
What is marriage?	Что такое брак?
An irrevocable vow.	Нерушимый обет.

You mock at it for that.	Вам это смешно?
Ah! don't mock.	Не смейтесь, Гарри!
It is an irrevocable vow that I want to take.	Именно такой обет хочу я дать.
Her trust makes me faithful, her belief makes me good.	Доверие Сибилы обязывает меня быть честным, ее вера в меня делает меня лучше!
When I am with her, I regret all that you have taught me. I become different from what you have known me to be.	Когда Сибила со мной, я стыжусь всего того, чему вы, Гарри, научили меня, и становлюсь совсем другим.
I am changed, and the mere touch of Sibyl Vane's hand makes me forget you and all your wrong, fascinating, poisonous, delightful theories."	Да, при одном прикосновении ее руки я забываю вас и ваши увлекательные, но отравляющие и неверные теории.
"And those are...?" asked Lord Henry, helping himself to some salad.	-- Какие именно? -- спросил лорд Г енри, принимаясь за салат.
"Oh, your theories about life, your theories about love, your theories about pleasure.	-- Ну, о жизни, о любви, о наслаждении...
All your theories, in fact, Harry."	Вообще все ваши теории, Гарри.
"Pleasure is the only thing worth having a theory about," he answered, in his slow, melodious voice. "But I am afraid I cannot claim my theory as my own.	-- Единственное, что стоит возвести в теорию, это наслаждение, -- медленно произнес лорд Генри своим мелодичным голосом.-- Но, к сожалению, теорию наслаждения я не вправе приписывать себе.
It belongs to Nature, not to me.	Автор ее не я, а Природа.
Pleasure is Nature's test, her sign of approval.	Наслаждение -- тот пробный камень, которым она испытывает человека, и знак ее благословения.
When we are happy we are always good, but when we are good we are not always happy."	Когда человек счастлив, он всегда хорош. Но не всегда хорошие люди бывают счастливы.
"Ah! but what do you mean by good?" cried Basil Hallward.	-- А кого ты называешь хорошим? -- воскликнул Бэзил Холлуорд.
"Yes," echoed Dorian, leaning back in his chair, and looking at Lord Henry over the heavy clusters of purple-lipped irises that stood in the centre of the table, "what do you mean by good, Harry?"	-- Да, -- подхватил и Дориан, откинувшись на спинку стула и глядя на лорда Генри поверх пышного букета пурпурных ирисов, стоявшего посреди стола.-- Кто, повашему, хорош, Гарри?
"To be good is to be in harmony with one's self," he replied, touching the thin stem of his glass with his pale, fine-pointed fingers. "Discord is to be forced to be in harmony with others.	-- Быть хорошим -- значит, жить в согласии с самим собой, -- пояснил лорд Генри, обхватив ножку бокала тонкими белыми пальцами.-- А кто принужден жить в согласии с другими, тот бывает в разладе с самим собой.
One's own life-that is the important thing.	Своя жизнь -- вот что самое главное.
As for the lives of one's neighbours, if one wishes to be a prig or a Puritan, one can flaunt one's moral views about them, but they are not one's concern.	Филистеры или пуритане могут, если им угодно, навязывать другим свои нравственные правила, но я утверждаю, что вмешиваться в жизнь наших ближних -- вовсе не наше дело.
Besides, Individualism has really the higher aim.	Притом у индивидуализма, несомненно, более высокие цели.

Modern morality consists in accepting the standard of one's age.	Современная мораль требует от нас, чтобы мы разделяли общепринятые понятия своей эпохи.
I consider that for any man of culture to accept the standard of his age is a form of the grossest immorality."	Я же полагаю, что культурному человеку покорно принимать мерило своего времени ни в коем случае не следует, -- это грубейшая форма безнравственности.
"But, surely, if one lives merely for one's self, Harry, one pays a terrible price for doing so?" suggested the painter.	-- Но согласись, Гарри, жизнь только для себя покупается слишком дорогой ценой, -- заметил художник.
"Yes, we are overcharged for everything nowadays.	-- Да, в нынешние времена за все приходится платить слишком дорого.
I should fancy that the real tragedy of the poor is that they can afford nothing but self-denial.	Пожалуй, трагедия бедняков -- в том, что только самоотречение им по средствам.
Beautiful sins, like beautiful things, are the privilege of the rich."	Красивые грехи, как и красивые вещи, -привилегия богатых.
"One has to pay in other ways but money."	-- За жизнь для себя расплачиваешься не деньгами, а другим.
"What sort of ways, Basil?"	-- Чем же еще, Бэзил?
"Oh! I should fancy in remorse, in suffering, in... well, in the consciousness of degradation."	-- Ну, мне кажется, угрызениями совести, страданиями... сознанием своего морального падения.
Lord Henry shrugged his shoulders.	Лорд Генри пожал плечами.
"My dear fellow, mediaeval art is charming, but mediaeval emotions are out of date. One can use them in fiction, of course.	-- Милый мой, средневековое искусство великолепно, но средневековые чувства и представления устарели.
But then the only things that one can use in fiction are the things that one has ceased to use in fact.	Конечно, для литературы они годятся, -- но ведь для романа вообще годится только то, что в жизни уже вышло из употребления.
Believe me, no civilised man ever regrets a pleasure, and no uncivilised man ever knows what a pleasure is."	Поверь, культурный человек никогда не раскаивается в том, что предавался наслаждениям, а человек некультурный не знает, что такое наслаждение.
"I know what pleasure is," cried Dorian Gray. "It is to adore someone."	-- Я теперь знаю, что такое наслаждение, -воскликнул Дориан Грей.-- Это -- обожать кого-нибудь .
"That is certainly better than being adored," he answered, toying with some fruits. "Being adored is a nuisance.	-- Конечно, лучше обожать, чем быть предметом обожания, -- отозвался лорд Г енри, выбирая себе фрукты.-- Терпеть чье-то обожание -- это скучно и тягостно.
Women treat us just as Humanity treats its gods. They worship us, and are always bothering us to do something for them."	Женщины относятся к нам, мужчинам, так же, как человечество -- к своим богам: они нам поклоняются -- и надоедают, постоянно требуя чегото.
"I should have said that whatever they ask for they had first given to us," murmured the lad, gravely. "They create Love in our natures. They have a right to demand it back."	-- Помоему, они требуют лишь того, что первые дарят нам, -- сказал Дориан тихо и серьезно.-- Они пробуждают в нас Любовь и вправе ждать ее от нас.

"That is quite true, Dorian," cried Hallward.	-- Вот это совершенно верно, Дориан! -воскликнул Холлуорд.
"Nothing is ever quite true," said Lord Henry.	-- Есть ли что абсолютно верное на свете? -возразил лорд Генри.
"This is," interrupted Dorian. "You must admit, Harry, that women give to men the very gold of their lives."	-- Да, есть, Гарри, -- сказал Дориан Грей.-- Вы же не станете отрицать, что женщины отдают мужчинам самое драгоценное в жизни.
"Possibly," he sighed, "but they invariably want it back in such very small change.	-- Возможно, -- согласился лорд Генри со вздохом.-- Но они неизменно требуют его обратно -- и все самой мелкой монетой.
That is the worry.	В том-то и горе!
Women, as some witty Frenchman once put it, inspire us with the desire to do masterpieces, and always prevent us from carrying them out."	Как сказал один остроумный француз, женщины вдохновляют нас на великие дела, но вечно мешают нам их творить.
"Harry, you are dreadful!	-- Гарри, вы несносный циник.
I don't know why I like you so much."	Право, не понимаю, за что я вас так люблю!
"You will always like me, Dorian," he replied.	.-- Вы всегда будете меня любить, Дориан...
"Will you have some coffee, you fellows?-Waiter, bring coffee, and fine-champagne, and some cigarettes.	Кофе хотите, друзья?.. Принесите нам кофе, коньяк и папиросы...
No: don't mind the cigarettes; I have some.	Впрочем, папирос не нужно: у меня есть.
Basil, I can't allow you to smoke cigars. You must have a cigarette.	Бэзил, я не дам тебе курить сигары, возьми папиросу!
A cigarette is the perfect type of a perfect pleasure. It is exquisite, and it leaves one unsatisfied.	Папиросы -- это совершеннейший вид высшего наслаждения, тонкого и острого, но оставляющего нас неудовлетворенными.
What more can one want?	Чего еще желать?..
Yes, Dorian, you will always be fond of me.	Да, Дориан, вы всегда будете любить меня.
I represent to you all the sins you have never had the courage to commit."	В ваших глазах я -- воплощение всех грехов, которые у вас не хватает смелости совершить.
"What nonsense you talk, Harry!" cried the lad, taking a light from a fire-breathing silver dragon that the waiter had placed on the table. "Let us go down to the theatre.	-- Вздор вы говорите, Гарри! -- воскликнул молодой человек, зажигая папиросу от серебряного огнедышащего дракона, которого лакей поставил на стол.-- Едемтека лучше в театр.
When Sibyl comes on the stage you will have a new ideal of life.	Когда вы увидите Сибилу на сцене, жизнь представится вам совсем иной.
She will represent something to you that you have never known."	Она откроет вам нечто такое, чего вы не знали до сих пор.
"I have known everything," said Lord Henry, with a tired look in his eyes, "but I am always ready for a new emotion. I am afraid, however, that, for me at any rate, there is no such thing.	-- Я все изведал и узнал, -- возразил лорд Г енри, и глаза его приняли усталое выражение.-- Я всегда рад новым впечатлениям, боюсь, однако, что мне уже их ждать нечего.

Still, your wonderful girl may thrill me.	Впрочем, быть может, ваша чудодевушка и расшевелит меня.
I love acting. It is so much more real than life.	Я люблю сцену, на ней все гораздо правдивее, чем в жизни.
Let us go.	Едем!
Dorian, you will come with me.	Дориан, вы со мной.
I am so sorry, Basil, but there is only room for two in the brougham.	Мне очень жаль, Бэзил, что в моем кабриолете могут поместиться только двое.
You must follow us in a hansom."	Вам придется ехать за нами в кебе.
They got up and put on their coats, sipping their coffee standing.	Они встали изза стола и, надев пальто, допили кофе стоя.
The painter was silent and preoccupied. There was a gloom over him.	Художник был молчалив и рассеян, им овладело уныние.
He could not bear this marriage, and yet it seemed to him to be better than many other things that might have happened.	Не по душе ему был этот брак, хотя он понимал, что с Дорианом могло случиться многое похуже.
After a few minutes, they all passed downstairs.	Через несколько минут все трое сошли вниз.
He drove off by himself, as had been arranged, and watched the flashing lights of the little brougham in front of him.	Как было решено, Холлуорд ехал один за экипажем лорда Генри.
A strange sense of loss came over him.	Глядя на мерцавшие впереди фонари, он испытывал новое чувство утраты.
He felt that Dorian Gray would never again be to him all that he had been in the past.	Он понимал, что никогда больше Дориан Г рей не будет для него тем, чем был.
Life had come between them....	Жизнь встала между ними...
His eyes darkened, and the crowded, flaring streets became blurred to his eyes.	Глаза Холлуорда затуманились, и ярко освещенные людные улвцы расплывались перед ним мутными пятнами.
When the cab drew up at the theatre, it seemed to him that he had grown years older.	К тому времени, когда кеб подкатил к театру, художнику уже казалось, что он сегодня постарел на много лет.
CHAPTER VII	ГЛАВА VII
For some reason or other, the house was crowded that night, and the fat Jew manager who met them at the door was beaming from ear to ear with an oily, tremulous smile.	В этот вечер театр почему-то был полон, и толстый директор, встретивший Дориана и его друзей у входа, сиял и ухмылялся до ушей приторной, заискивающей улыбкой.
He escorted them to their box with a sort of pompous humility, waving his fat jewelled hands, and talking at the top of his voice.	Он проводил их в ложу весьма торжественно и подобострастно, жестикулируя пухлыми руками в перстнях и разглагольствуя во весь голос.
Dorian Gray loathed him more than ever. He felt as if he had come to look for Miranda and had been met by Caliban.	Дориан наблюдал за ним с еще большим отвращением, чем всегда, испытывая чувства влюбленного, который пришел за Мирандой, а наткнулся на Калибана.

Lord Henry, upon the other hand, rather liked him.	Зато лорду Генри еврей, видимо, понравился.
At least he declared he did, and insisted on shaking him by the hand, and assuring him that he was proud to meet a man who had discovered a real genius and gone bankrupt over a poet.	Так он, во всяком случае, объявил и непременно захотел пожать ему руку, уверив его, что гордится знакомством с человеком, который открыл подлинный талант и разорился изза любви к поэту.
Hallward amused himself with watching the faces in the pit.	Холлуорд рассматривал публику партера.
The heat was terribly oppressive, and the huge sunlight flamed like a monstrous dahlia with petals of yellow fire.	Жара стояла удушающая, и большая люстра пылала, как гигантский георгин с огненными лепестками.
The youths in the gallery had taken off their coats and waistcoats and hung them over the side.	На галерке молодые люди, сняв пиджаки и жилеты, развесили их на барьере.
They talked to each other across the theatre, and shared their oranges with the tawdry girls who sat beside them.	Они переговаривались через весь зал и угощали апельсинами безвкусно разодетых девиц, сидевших с ними рядом.
Some women were laughing in the pit.	В партере громко хохотали какие-то женщины.
Their voices were horribly shrill and discordant.	Их визгливые голоса резали слух.
The sound of the popping of corks came from the bar.	Из буфета доносилось щелканье пробок.
"What a place to find one's divinity in!" said Lord Henry.	-- Ив таком месте вы нашли свое божество! -сказал лорд Генри.
"Yes!" answered Dorian Gray. "It was here I found her, and she is divine beyond all living things.	-- Да, -- отозвался Дориан Грей.-- Здесь я нашел ее, богиню среди простых смертных.
When she acts you will forget everything.	Когда она играет, забываешь все на свете.
These common, rough people, with their coarse faces and brutal gestures, become quite different when she is on the stage.	Это неотесанное простонародье, люди с грубыми лицами и вульгарными манерами, совершенно преображаются, когда она на сцене.
They sit silently and watch her.	Они сидят, затаив дыхание, и смотрят на нее.
They weep and laugh as she wills them to do.	Они плачут и смеются по ее воле.
She makes them as responsive as a violin. She spiritualises them, and one feels that they are of the same flesh and blood as one's self."	Она делает их чуткими, как скрипка, она их одухотворяет, и тогда я чувствую -- это люди из той же плоти и крови, что и я.
"The same flesh and blood as one's self!	-- Из той же плоти и крови?
Oh, I hope not!" exclaimed Lord Henry, who was scanning the occupants of the gallery through his opera-glass.	Ну, надеюсь, что нет! -- воскликнул лорд Генри, разглядывавший в бинокль публику на галерке.
"Don't pay any attention to him, Dorian," said the painter. "I understand what you mean, and I believe in this girl.	-- Не слушайте его, Дориан, -- сказал художник.--Я понимаю, что вы хотите сказать, и верю в эту девушку.
Anyone you love must be marvellous, and any girl that has the effect you describe must be fine and noble.	Если вы ее полюбили, значит, она хороша. И, конечно, девушка, которая так влияет на людей, обладает душой прекрасной и возвышенной.
To spiritualise one's age-that is something worth doing.	Облагораживать свое поколение -- это немалая заслуга.

If this girl can give a soul to those who have lived without one, if she can create the sense of beauty in people whose lives have been sordid and ugly, if she can strip them of their selfishness and lend them tears for sorrows that are not their own, she is worthy of all your adoration, worthy of the adoration of the world.	Если ваша избранница способна вдохнуть душу в тех, кто до сих пор существовал без души, если она будит любовь к прекрасному в людях, чья жизнь грязна и безобразна, заставляет их отрешиться от эгоизма и проливать слезы сострадания к чужому горю, -- она достойна вашей любви, и мир должен преклоняться перед ней.
This marriage is quite right.	Хорошо, что вы женитесь на ней.
I did not think so at first, but I admit it now.	Я раньше был другого мнения, но теперь вижу, что это хорошо.
The gods made Sibyl Vane for you.	Сибилу Вэйн боги создали для вас.
Without her you would have been incomplete."	Без нее жизнь ваша была бы неполна.
"Thanks, Basil," answered Dorian Gray, pressing his hand. "I knew that you would understand me.	-- Спасибо, Бэзил, -- сказал Дориан Грей, пожимая ему руку.-- Я знал, что вы меня поймете.
Harry is so cynical, he terrifies me.	А Гарри просто в ужас меня приводит своим цинизмом...
But here is the orchestra.	Ага, вот и оркестр!
It is quite dreadful, but it only lasts for about five minutes.	Он прескверный, но играет только каких-нибудь пять минут.
Then the curtain rises, and you will see the girl to whom I am going to give all my life, to whom I have given everything that is good in me."	Потом поднимется занавес, и вы увидите ту, которой я отдам всю жизнь, которой я уже отдал лучшее, что есть во мне.
A quarter of an hour afterwards, amidst an extraordinary turmoil of applause, Sibyl Vane stepped on to the stage.	Через четверть часа на сцену под гром рукоплесканий вышла Сибила Вэйн.
Yes, she was certainly lovely to look at-one of the loveliest creatures, Lord Henry thought, that he had ever seen.	Ею и в самом деле можно было залюбоваться, и даже лорд Генри сказал себе, что никогда еще не видывал девушки очаровательнее.
There was something of the fawn in her shy grace and startled eyes.	В ее застенчивой грации и робком выражении глаз было чтото, напоминавшее молодую лань.
A faint blush, like the shadow of a rose in a mirror of silver, came to her cheeks as she glanced at the crowded, enthusiastic house.	Когда она увидела переполнявшую зал восторженную толпу, на щеках ее вспыхнул легкий румянец, как тень розы в серебряном зеркале.
She stepped back a few paces, and her lips seemed to tremble.	Она отступила на несколько шагов, и губы ее дрогнули.
Basil Hallward leaped to his feet and began to applaud.	Бэзил Холлуорд вскочил и стал аплодировать.
Motionless, and as one in a dream, sat Dorian Gray, gazing at her.	Дориан сидел неподвижно, как во сне, и не сводил с нее глаз.
Lord Henry peered through his glasses, murmuring,	А лорд Генри все смотрел в бинокль и бормотал:
"Charming! charming!"	"Прелесть! Прелесть!"

The scene was the hall of Capulet's house, and Romeo in his pilgrim's dress had entered with Mercutio and his other friends.	Сцена представляла зал в доме Капулетти. Вошел Ромео в одежде монаха, с ним Меркуцио и еще несколько приятелей.
The band, such as it was, struck up a few bars of music, and the dance began.	Снова заиграл скверный оркестр, и начались танцы.
Through the crowd of ungainly, shabbily-dressed actors, Sibyl Vane moved like a creature from a finer world.	В толпе неуклюжих и убого одетых актеров Сибила Вэйн казалась существом из другого, высшего мира.
Her body swayed, while she danced, as a plant sways in the water.	Когда она танцевала, стан ее покачивался, как тростник над водой.
The curves of her throat were the curves of a white lily. Her hands seemed to be made of cool ivory.	Шея изгибом напоминала белоснежную лилию, а руки были словно выточены из слоновой кости.
Yet she was curiously listless.	Однако она оставалась до странности безучастной.
She showed no sign of joy when her eyes rested on Romeo.	Лицо ее не выразило никакой радости, когда она увидела Ромео.
The few words she had to speak-	И первые слова Джульетты:
Good pilgrim, you do wrong your hand too much, Which mannerly devotion shows in this; For saints have hands that pilgrims' hands do touch, And palm to palm is holy palmers' kiss- with the brief dialogue that follows, were spoken in a thoroughly artificial manner.	Любезный пилигрим, ты строг чрезмерно К своей руке: лишь благочестье в ней. Есть руки у святых: их может, верно, Коснуться пилигрим рукой своей как и последовавшие за ними реплики во время короткого диалога, прозвучали фальшиво. Голос был дивный, но интонации совершенно неверные.
The voice was exquisite, but from the point of view of tone it was absolutely false. It was wrong in colour. It took away all the life from the verse. It made the passion unreal.	И этот неверно взятый тон делал стихи неживыми, выраженное в них чувство -неискренним.
Dorian Gray grew pale as he watched her.	Дориан Грей смотрел, слушал -- и лицо его становилось все бледнее.
He was puzzled and anxious.	Он был поражен, встревожен.
Neither of his friends dared to say anything to him.	Ни лорд Г енри, ни Холлуорд не решались заговорить с ним.
She seemed to them to be absolutely incompetent. They were horribly disappointed.	Сибила Вэйн казалась им совершенно бездарной, и они были крайне разочарованы.
Yet they felt that the true test of any Juliet is the balcony scene of the second act. They waited for that.	Понимая, однако, что подлинный пробный камень для всякой актрисы, играющей Джульетту, -- это сцена на балконе во втором акте, они выжидали.
If she failed there, there was nothing in her.	Если Сибиле и эта сцена не удастся, значит, у нее нет даже искры таланта.
She looked charming as she came out in the moonlight. That could not be denied.	Она была обворожительно хороша, когда появилась на балконе в лунном свете, -- этого нельзя было отрицать.
But the staginess of her acting was unbearable, and grew worse as she went on.	Но игра ее была нестерпимо театральна -- и чем дальше, тем хуже.

Her gestures became absurdly artificial. She over-emphasised everything that she had to say.	Жесты были искусственны до нелепости, произносила она все с преувеличенным пафосом.
The beautiful passage-	Великолепный монолог:
Thou knowest the mask of night is on my face, Else would a maiden blush bepaint my cheek For that which thou hast heard me speak to-night- was declaimed with the painful precision of a schoolgirl who has been taught to recite by some second-rate professor of elocution.	Мое лицо под маской ночи скрыто, Но все оно пылает от стыда За то, что ты подслушал нынче ночью, -- она произнесла с неуклюжей старательностью ученицы, обученной каким-нибудь второразрядным учителем декламации.
When she leaned over the balcony and came to those wonderful lines-	А когда, наклонясь через перила балкона, дошла до следующих дивных строк:
Although I joy in thee, I have no joy of this contract to-night: It is too rash, too unadvised, too sudden; Too like the lightning, which doth cease to be Ere one can say,	Нет, не клянись. Хоть радость ты моя, Но сговор наш ночной мне не на радость. Он слишком скор, внезапен, необдуман, Как молния, что исчезает раньше, Чем скажем мы:
"It lightens."	"Вот молния!"
Sweet, good-night!	О милый, Спокойной ночи!
This bud of love by summer's ripening breath May prove a beauteous flower when next we meet- she spoke the words as though they conveyed no meaning to her.	Пусть росток любви В дыханье теплом лета расцветет Цветком прекрасным в миг, когда мы снова Увидимся...-- она проговорила их так механически, словно смысл их не дошел до нее.
It was not nervousness.	Этого нельзя было объяснить нервным волнением.
Indeed, so far from being nervous, she was absolutely self-contained.	Напротив, Сибила, казалось, вполне владела собой.
It was simply bad art.	Это была попросту очень плохая игра.
She was a complete failure.	Видимо, актриса была совершенно бездарна.
Even the common, uneducated audience of the pit and gallery lost their interest in the play.	Даже некультурная публика задних рядов и галерки утратила всякий интерес к тому, что происходило на сцене.
They got restless, and began to talk loudly and to whistle.	Все зашумели, заговорили громко, послышались даже свистки.
The Jew manager, who was standing at the back of the dress-circle, stamped and swore with rage.	Еврейантрепренер, стоявший за скамьями балкона, топал ногами и яростно бранился.
The only person unmoved was the girl herself.	И только девушка на сцене оставалась ко всему безучастна.
When the second act was over there came a storm of hisses, and Lord Henry got up from his chair and put on his coat.	Когда окончилось второе действие, в зале поднялась буря шиканья. Лорд Генри встал и надел пальто.
"She is quite beautiful, Dorian," he said, "but she can't act.	-- Она очень красива, Дориан, -- сказал он.-- Но играть не умеет.
Let us go."	Пойдемте!
"I am going to see the play through," answered the lad, in a hard, bitter voice. "I am awfully sorry that I have made you waste an evening, Harry.	-- Нет, я досижу до конца, -- возразил Дориан резко и с горечью.-- Мне очень совестно, что вы изза меня потеряли вечер, Гарри.

I apologise to you both."	Прошу прощения у вас обоих.
"My dear Dorian, I should think Miss Vane was ill," interrupted Hallward. "We will come some other night."	-- Дорогой мой, мисс Вэйн, наверное, сегодня нездорова, -- перебил его Холлу орд.-- Мы придем как-нибудь в другой раз.
"I wish she were ill," he rejoined. "But she seems to me to be simply callous and cold.	-- Хотел бы я думать, что она больна, -- возразил Дориан.-- Но вижу, что она просто холодна и бездушна.
She has entirely altered.	Она совершенно изменилась.
Last night she was a great artist.	Вчера еще она была великой артисткой.
This evening she is merely a commonplace, mediocre actress."	А сегодня -- только самая заурядная средняя актриса.
"Don't talk like that about anyone you love, Dorian.	-- Не надо так говорить о любимой женщине, Дориан.
Love is a more wonderful thing than Art."	Любовь выше искусства.
"They are both simply forms of imitation," remarked Lord Henry. "But do let us go.	-- И любовь и искусство -- только формы подражания, -- сказал лорд Генри.-- Ну, пойдемте, Бэзил.
Dorian, you must not stay here any longer.	И вам, Дориан, тоже де советую здесь оставаться.
It is not good for one's morals to see bad acting.	Смотреть плохую игру вредно для души...
Besides, I don't suppose you will want your wife to act. So what does it matter if she plays Juliet like a wooden doll?	Наконец, вряд ли вы захотите, чтобы ваша жена оставалась актрисой, -- так не все ли вам равно, что она играет Джульетту, как деревянная кукла?
She is very lovely, and if she knows as little about life as she does about acting, she will be a delightful experience.	Она очень мила. И если в жизни она понимает так же мало, как в искусстве, то более близкое знакомство с ней доставит вам много удовольствия.
There are only two kinds of people who are really fascinating-people who know absolutely everything, and people who know absolutely nothing.	Только два сорта людей понастоящему интересны -- те, кто знает о жизни все решительно, и те, кт© ничего о ней не знает...
Good heavens, my dear boy, don't look so tragic!	Ради бога, дорогой мой мальчик, не принимайте этого так трагично!
The secret of remaining young is never to have an emotion that is unbecoming.	Секрет сохранения молодости в том, чтобы избегать волнений, от которых дурнеешь.
Come to the club with Basil and myself.	Поедемтека со мной и Бэзилом в клуб!
We will smoke cigarettes and drink to the beauty of Sibyl Vane.	Мы будем курить и пить за Сибилу Вэйн.
She is beautiful.	Она красавица.
What more can you want?"	Чего вам еще?
"Go away, Harry," cried the lad. "I want to be alone.	-- Уходите, Гарри, -- крикнул Дориан.-- Я хочу побыть один.
Basil, you must go.	Бэзил, и вы уходите.

Ah! can't you see that my heart is breaking?"	Неужели вы не видите, что у меня сердце разрывается на части?
The hot tears came to his eyes.	К глазам его подступили горячие слезы, губы дрожали.
His lips trembled, and, rushing to the back of the box, he leaned up against the wall, hiding his face in his hands.	Отойдя в глубь ложи, он прислонился к стене и закрыл лицо руками.
"Let us go, Basil," said Lord Henry, with a strange tenderness in his voice; and the two young men passed out together.	-- Пойдем, Бэзил, -- промолвил лорд Генри с неожиданной для него теплотой. И оба вышли из ложи.
A few moments afterwards the footlights flared up, and the curtain rose on the third act.	Через несколько минут снова вспыхнули огни рампы, занавес поднялся, и началось третье действие.
Dorian Gray went back to his seat.	Дориан Грей вернулся на свое место.
He looked pale, and proud, and indifferent.	Он был бледен, и на лице его застыло выражение высокомерного равнодушия.
The play dragged on, and seemed interminable.	Спектакль продолжался; казалось, ему не будет конца.
Half of the audience went out, tramping in heavy boots, and laughing.	Зал наполовину опустел, люди уходили, стуча тяжелыми башмаками и пересмеиваясь.
The whole thing was a fiasco.	Провал был полный.
The last act was played to almost empty benches.	Последнее действие шло почти при пустом зале.
The curtain went down on a titter, and some groans.	Наконец занавес опустился под хихиканье и громкий ропот.
As soon as it was over, Dorian Gray rushed behind the scenes into the greenroom.	Как только окончился спектакль, Дориан Грей помчался за кулисы.
The girl was standing there alone, with a look of triumph on her face. Her eyes were lit with an exquisite fire. There was a radiance about her.	Сибила стояла одна в своей уборной. Лицо ее светилось торжеством, глаза ярко блестели, от нее словно исходило сияние.
Her parted lips were smiling over some secret of their own.	Полуоткрытые губы улыбались какой-то одной ей ведомой тайне.
When he entered, she looked at him, and an expression of infinite joy came over her.	Когда вошел Дориан Грей, она посмотрела на него с невыразимой радостью и воскликнула:
"How badly I acted to-night, Dorian!" she cried.	-- Как скверно я сегодня играла, Дориан!
"Horribly!" he answered, gazing at her in amazement-"horribly! It was dreadful.	-- Ужасно! -- подтвердил он, глядя на нее в полном недоумении.-- Отвратительно!
Are you ill?	Вы не больны?
You have no idea what it was. You have no idea what I suffered."	Вы и представить себе не можете, как это было ужасно и как я страдал!
The girl smiled.	Девушка все улыбалась.

"Dorian," she answered, lingering over his name with long-drawn music in her voice, as though it were sweeter than honey to the red petals of her mouth-"Dorian, you should have understood.	-- Дориан.-- Она произнесла его имя певуче и протяжно, упиваясь им, словно оно было слаще меда для алых лепестков ее губ.-- Дориан, как же вы не поняли?
But you understand now, don't you?"	Но сейчас вы уже понимаете, да?
"Understand what?" he asked, angrily.	-- Что тут понимать? -- спросил он с раздражением.
"Why I was so bad to-night.	-- Да то, почему я так плохо играла сегодня...
Why I shall always be bad.	И всегда буду плохо играть.
Why I shall never act well again."	Никогда больше не смогу играть так, как прежде.
He shrugged his shoulders.	Дориан пожал плечами.
"You are ill, I suppose.	-- Вы, должно быть, заболели.
When you are ill you shouldn't act.	Вам не следовало играть, если вы нездоровы.
You make yourself ridiculous.	Ведь вы становитесь посмешищем.
My friends were bored.	Моим друзьям было нестерпимо скучно.
I was bored."	Да и мне тоже.
She seemed not to listen to him.	Сибила, казалось, не слушала его.
She was transfigured with joy. An ecstasy of happiness dominated her.	Она была в каком-то экстазе счастья, совершенно преобразившем ее.
"Dorian, Dorian," she cried, "before I knew you, acting was the one reality of my life. It was only in the theatre that I lived.	-- Дориан, Дориан! -- воскликнула она.-- Пока я вас не знала, я жила только на сцене.
I thought that it was all true.	Мне казалось, что это -- моя настоящая жизнь.
I was Rosalind one night, and Portia the other.	Один вечер я была Розалиндой, другой -Порцией.
The joy of Beatrice was my joy, and the sorrows of Cordelia were mine also.	Радость Беатриче была моей радостью, и страдания Корделии -- моими страданиями.
I believed in everything.	Я верила всему.
The common people who acted with me seemed to me to be godlike.	Те жалкие актеры, что играли со мной, казались мне божественными, размалеванные кулисы составляли мой мир.
The painted scenes were my world.	Я жила среди призраков и считала их живыми людьми.
I knew nothing but shadows, and I thought them real.	Но ты пришел, любимый, и освободил мою душу из плена.
You came-oh, my beautiful love!-and you freed my soul from prison.	Ты показал мне настоящую жизнь.
You taught me what reality really is.	И сегодня у меня словно открылись глаза.
To-night, for the first time in my life, I saw through the hollowness, the sham, the silliness of the empty pageant in which I had always played.	Я увидела всю мишурность, фальшь и нелепость той бутафории, которая меня окружает на сцене.

To-night, for the first time, I became conscious that the Romeo was hideous, and old, and painted, that the moonlight in the orchard was false, that the scenery was vulgar, and that the words I had to speak were unreal, were not my words, were not what I wanted to say.	Сегодня вечером я впервые увидела, что Ромео стар, безобразен, накрашен, что лунный свет в саду не настоящий и сад этот -- не сад, а убогие декорации. И слова, которые я произносила, были не настоящие, не мои слова, не то, что мне хотелось бы говорить.
You had brought me something higher, something of which all art is but a reflection.	Благодаря тебе я узнала то, что выше искусства.
You had made me understand what love really is.	Я узнала любовь настоящую.
My love! my love!	Искусство -- только ее бледное отражение.
Prince Charming! Prince of life!	О радость моя, мой Прекрасный Принц!
I have grown sick of shadows.	Мне надоело жить среди теней.
You are more to me than all art can ever be.	Ты мне дороже, чем все искусство мира.
What have I to do with the puppets of a play?	Что мне эти марионетки, которые окружают меня на сцене?
When I came on to-night, I could not understand how it was that everything had gone from me.	Когда я сегодня пришла в театр, я просто удивилась: все сразу стало мне таким чужим!
I thought that I was going to be wonderful. I found that I could do nothing.	Думала, что буду играть чудесно, -- а оказалось, что ничего у меня не выходит.
Suddenly it dawned on my soul what it all meant. The knowledge was exquisite to me.	И вдруг я душой поняла, отчего это так, и мне стало радостно.
I heard them hissing, and I smiled.	Я слышала в зале шиканье -- и только улыбалась.
What could they know of love such as ours?	Что они знают о такой любви, как наша?
Take me away, Dorian-take me away with you, where we can be quite alone.	Возьми меня отсюда, Дориан, уведи меня туда, где мы будем совсем одни.
I hate the stage.	Я теперь ненавижу театр.
I might mimic a passion that I do not feel, but I cannot mimic one that burns me like fire.	Я могла изображать на сцене любовь, которой не знала, по не могу делать это теперь, когда любовь сжигает меня, как огонь.
Oh, Dorian, Dorian, you understand now what it signifies?	Ах, Дориан, Дориан, ты меня понимаешь?
Even if I could do it, it would be profanation for me to play at being in love.	Ведь мне сейчас играть влюбленную -- это профанация!
You have made me see that."	Благодаря тебе я теперь это знаю.
He flung himself down on the sofa, and turned away his face.	Дориан порывистым движением отвернулся от Сибилы и сел на диван.
"You have killed my love," he muttered.	-- Вы убили мою любовь, -- пробормотал он, не поднимая глаз.
She looked at him in wonder, and laughed.	Сибила удивленно посмотрела на него и рассмеялась.
He made no answer.	Дориан молчал.

She came across to him, and with her little fingers stroked his hair.	Она подошла к нему и легко, одними пальчиками коснулась его волос.
She knelt down and pressed his hands to her lips.	Потом стала на колени и прильнула губами к его рукам.
He drew them away, and a shudder ran through him.	Но Дориан вздрогнул, отдернул руки.
Then he leaped up, and went to the door.	Потом, вскочив с дивана, шагнул к двери.
"Yes," he cried, "you have killed my love.	-- Да, да, -- крикнул он, -- вы убили мою любовь!
You used to stir my imagination. Now you don't even stir my curiosity.	Раньше вы волновали мое воображение, -- теперь вы не вызываете во мне никакого интереса.
You simply produce no effect.	Вы мне просто безразличны.
I loved you because you were marvellous, because you had genius and intellect, because you realised the dreams of great poets and gave shape and substance to the shadows of art.	Я вас полюбил, потому что вы играли чудесно, потому что я видел в вас талант, потому что вы воплощали в жизнь мечты великих поэтов, облекали в живую, реальную форму бесплотные образы искусства.
You have thrown it all away.	А теперь все это кончено.
You are shallow and stupid.	Вы оказались только пустой и ограниченной женщиной.
My God! how mad I was to love you!	Боже, как я был глуп!..
What a fool I have been!	Каким безумием была моя любовь к вам!
You are nothing to me now.	Сейчас вы для меня ничто.
I will never see you again.	Я не хочу вас больше видеть.
I will never think of you. I will never mention your name.	Я никогда и не вспомню о вас, имени вашего не произнесу.
You don't know what you were to me, once.	Если бы вы могли понять, чем вы были для меня...
Why, once....	О господи, да я...
Oh, I can't bear to think of it!	Нет, об этом и думать больно.
I wish I had never laid eyes upon you!	Лучше бы я вас никогда не знал!
You have spoiled the romance of my life.	Вы испортили самое прекрасное в моей жизни.
How little you can know of love, if you say it mars your art!	Как мало вы знаете о любви, если можете говорить, что она убила в вас артистку!
Without your art you are nothing.	Да ведь без вашего искусства вы -- ничто!
I would have made you famous, splendid, magnificent.	Я хотел сделать вас великой, знаменитой.
The world would have worshipped you, and you would have borne my name.	Весь мир преклонился бы перед вами, и вы носили бы мое имя.
What are you now?	А что вы теперь?
A third-rate actress with a pretty face."	Третьеразрядная актриса с хорошеньким личиком.
The girl grew white, and trembled.	Сибила побледнела и вся дрожала.

She clenched her hands together, and her voice seemed to catch in her throat.	Сжав руки, она прошептала с трудом, словно слова застревали у нее в горле:
"You are not serious, Dorian?" she murmured.	-- Вы ведь не серьезно это говорите, Дориан?
"You are acting."	Вы словно играете.
"Acting!	-- Играю?
I leave that to you. You do it so well," he answered bitterly.	Нет, играть я предоставляю вам, -- вы это делаете так хорошо! -- едко возразил Дориан.
She rose from her knees, and, with a piteous expression of pain in her face, came across the room to him. She put her hand upon his arm, and looked into his eyes.	Девушка поднялась с колен и подошла к нему. С трогательным выражением душевной муки она положила ему руку на плечо и заглянула в глаза.
He thrust her back.	Но Дориан оттолкнул ее и крикнул:
"Don't touch me!" he cried.	-- Не трогайте меня!
A low moan broke from her, and she flung herself at his feet, and lay there like a trampled flower.	У Сибилы вырвался глухой стон, и она упала к его ногам. Как затоптанный цветок, лежала она на полу.
"Dorian, Dorian, don't leave me!" she whispered. "I am so sorry I didn't act well.	-- Дориан, Дориан, не покидайте меня! -- шептала она с мольбой.-- Я так жалею, что плохо играла сегодня.
I was thinking of you all the time.	Это оттого, что я все время думала о вас.
But I will try-indeed, I will try.	Я попробую опять... Да, да, я постараюсь...
It came so suddenly across me, my love for you.	Любовь пришла так неожиданно.
I think I should never have known it if you had not kissed me-if we had not kissed each other.	Я, наверное, этого и не знала бы, если бы вы меня не поцеловали... если бы мы не поцеловались тогда...
Kiss me again, my love.	Поцелуй меня еще раз, любимый!
Don't go away from me. I couldn't bear it.	Не уходи, я этого не переживу...
Oh! don't go away from me.	Не бросай меня!
My brother....	Мой брат...
No; never mind. He didn't mean it. He was in jest....	Нет, нет, он этого не думал, он просто пошутил...
But you, oh! can't you forgive me for to-night?	Ох, неужели ты не можешь меня простить?
I will work so hard, and try to improve.	Я буду работать изо всех сил и постараюсь играть лучше.
Don't be cruel to me because I love you better than anything in the world.	Не будь ко мне жесток, я люблю тебя больше всего на свете.
After all, it is only once that I have not pleased you.	Ведь я только раз не угодила тебе.
But you are quite right, Dorian. I should have shown myself more of an artist.	Ты, конечно, прав, Дориан, -- мне не следовало забывать, что я артистка...
It was foolish of me; and yet I couldn't help it.	Это было глупо, но я ничего не могла с собой поделать.
Oh, don't leave me, don't leave me."	Не покидай меня, Дориан, не уходи!..

A fit of passionate sobbing choked her. She crouched on the floor like a wounded thing, and Dorian Gray, with his beautiful eyes, looked down at her, and his chiselled lips curled in exquisite disdain.	Захлебываясь бурными слезами, она корчилась на полу, как раненое животное, а Дориан Грей смотрел на нее сверху с усмешкой высокомерного презрения на красиво очерченных губах.
There is always something ridiculous about the emotions of people whom one has ceased to love.	В страданиях тех, кого разлюбили, всегда есть что-то смешное.
Sibyl Vane seemed to him to be absurdly melodramatic. Her tears and sobs annoyed him.	И слова и слезы Сибилы казались Дориану нелепомелодраматичными и только раздражали его.
"I am going," he said at last, in his calm, clear voice. "I don't wish to be unkind, but I can't see you again.	-- Ну, я ухожу, -- сказал он наконец спокойно и громко.-- Не хотел бы я быть бессердечным, но я не могу больше встречаться с вами.
You have disappointed me."	Вы меня разочаровали.
She wept silently, and made no answer, but crept nearer.	Сибила тихо плакала и ничего не отвечала, но подползла ближе.
Her little hands stretched blindly out, and appeared to be seeking for him.	Она, как слепая, протянула вперед руки, словно ища его.
He turned on his heel, and left the room.	Но он отвернулся и вышел.
In a few moments he was out of the theatre.	Через несколько минут он был уже на улице.
Where he went to he hardly knew.	Он шел, едва сознавая, куда идет.
He remembered wandering through dimly-lit streets, past gaunt black-shadowed archways and evil-looking houses.	Смутно вспоминалось ему потом, что он бродил по каким-то плохо освещенным улицам мимо домов зловещего вида, под высокими арками, где царила черная тьма.
Women with hoarse voices and harsh laughter had called after him.	Женщины с резким смехом хриплыми голосами зазывали его.
Drunkards had reeled by cursing, and chattering to themselves like monstrous apes.	Шатаясь, брели пьяные, похожие на больших обезьян, бормоча чтото про себя или грубо ругаясь.
He had seen grotesque children huddled upon doorsteps, and heard shrieks and oaths from gloomy courts.	Дориан видел жалких, заморенных детей, прикорнувших на порогах домов, слышал пронзительные крики и брань, доносившиеся из мрачных дворов.
As the dawn was just breaking he found himself close to Covent Garden.	На рассвете он очутился вблизи КовентГардена.
The darkness lifted, and, flushed with faint fires, the sky hollowed itself into a perfect pearl.	Мрак рассеялся, и пронизанное бледными огнями небо сияло над землей, как чудесная жемчужина.
Huge carts filled with nodding lilies rumbled slowly down the polished empty street.	По словно отполированным мостовым еще безлюдных улиц медленно громыхали большие телеги, полные лилий, покачивавшихся на длинных стеблях.
The air was heavy with the perfume of the flowers, and their beauty seemed to bring him an anodyne for his pain.	Воздух был напоен ароматом этих цветов. Прелесть их утоляла душевную муку Дориана.

He followed into the market, and watched the men unloading their waggons.	Шагая за возами, он забрел на рынок. Стоял и смотрел, как их разгружали.
A white-smocked carter offered him some cherries.	Один возчик в белом балахоне предложил ему вишен.
He thanked him, and wondered why he refused to accept any money for them, and began to eat them listlessly.	Дориан поблагодарил и стал рассеянно есть их, удивляясь про себя тому, что возчик отказался взять деньги.
They had been plucked at midnight, and the coldness of the moon had entered into them.	Вишни были сорваны в полночь, и от них словно исходила прохлада лунного света.
A long line of boys carrying crates of striped tulips, and of yellow and red roses, defiled in front of him, threading their way through the huge jade-green piles of vegetables.	Мимо Дориана прошли длинной вереницей мальчики с корзинами полосатых тюльпанов и желтых и красных роз, прокладывая себе дорогу между высокими грудами нежнозеленых овощей.
Under the portico, with its grey sun-bleached pillars, loitered a troop of draggled bareheaded girls, waiting for the auction to be over.	Под портиком, между серыми, залитыми солнцем колоннами, слонялись простоволосые и обтрепанные девицы.
Others crowded round the swinging doors of the coffee-house in the Piazza.	Другая группа их теснилась у дверей кафе на Пьяцце.
The heavy cart-horses slipped and stamped upon the rough stones, shaking their bells and trappings.	Неповоротливые ломовые лошади спотыкались на неровной мостовой, дребезжали сбруей и колокольцами.
Some of the drivers were lying asleep on a pile of sacks.	Некоторые возчики спали на мешках.
Iris-necked, and pink-footed, the pigeons ran about picking up seeds.	Розовоногие голуби с радужными шейками суетились вокруг, клюя рассыпанное зерно.
After a little while, he hailed a hansom, and drove home.	Наконец Дориан кликнул извозчика и поехал домой.
For a few moments he loitered upon the doorstep, looking round at the silent Square with its blank, close-shuttered windows, and its staring blinds.	Минутудругую он постоял в дверях, озирая тихую площадь, окна домов, наглухо закрытые ставнями или пестрыми шторами.
The sky was pure opal now, and the roofs of the houses glistened like silver against it.	Небо теперь было чистейшего опалового цвета, и на его фоне крыши блестели, как серебро.
From some chimney opposite a thin wreath of smoke was rising. It curled, a violet riband, through the nacre-coloured air.	Из трубы соседнего дома поднималась тонкая струя дыма и лиловатой лентой вилась в перламутровом воздухе.
In the huge gilt Venetian lantern, spoil of some Doge's barge, that hung from the ceiling of the great oak-panelled hall of entrance, lights were still burning from three flickering jets: thin blue petals of flame they seemed, rimmed with white fire.	В большом золоченом венецианском фонаре, некогда похищенном, вероятно, с гондолы какого-нибудь дожа и висевшем теперь на потолке в просторном холле с дубовыми панелями, еще горели три газовых рожка, мерцая узкими голубыми лепестками в обрамлении белого огня.

He turned them out, and, having thrown his hat and cape on the table, passed through the library towards the door of his bedroom, a large octagonal chamber on the ground floor that, in his new-born feeling for luxury, he had just had decorated for himself, and hung with some curious Renaissance tapestries that had been discovered stored in a disused attic at Selby Royal.	Дориан погасил их и, бросив на столик шляпу и плащ, прошел через библиотеку к двери в спальню, большую осьмиугольную комнату в первом этаже, которую он, в своем новом увлечении роскошью, недавно отделал заново и увешал стены редкими гобеленами времен Ренессанса, найденными на чердаке его дома в Селби.
As he was turning the handle of the door, his eye fell upon the portrait Basil Hallward had painted of him.	В ту минуту, когда он уже взялся аа ручку двери, взгляд его упал на портрет, написанный Бэзилом Холлуордом.
He started back as if in surprise. Then he went on into his own room, looking somewhat puzzled.	Дориан вздрогнул и отступил, словно чем-то пораженный, затем вошел в спальню.
After he had taken the buttonhole out of his coat, he seemed to hesitate.	Однако, вынув бутоньерку из петлицы, он остановился в нерешительности -- что-то его, видимо, смущало.
Finally he came back, went over to the picture, and examined it.	В конце концов он вернулся в библиотеку и, подойдя к своему портрету, долго всматривался в него.
In the dim arrested light that struggled through the cream-coloured silk blinds, the face appeared to him to be a little changed.	При слабом свете, затененном желтыми шелковыми шторами, лицо на портрете показалось ему изменившимся.
The expression looked different. One would have said that there was a touch of cruelty in the mouth.	Выражение было какое-то другое, -- в складке рта чувствовалась жестокость.
It was certainly strange.	Как странно!
He turned round, and, walking to the window, drew up the blind.	Отвернувшись от портрета, Дориан подошел к окну и раздвинул шторы.
The bright dawn flooded the room, and swept the fantastic shadows into dusky corners, where they lay shuddering.	Яркий утренний свет залил комнату и разогнал причудливые тени, прятавшиеся по сумрачным углам.
But the strange expression that he had noticed in the face of the portrait seemed to linger there, to be more intensified even.	Однако в лице портрета попрежнему заметна была какая-то странная перемена, она даже стала явственнее.
The quivering, ardent sunlight showed him the lines of cruelty round the mouth as clearly as if he had been looking into a mirror after he had done some dreadful thing.	В скользивших по полотну ярких лучах солнца складка жестокости у рта видна была так отчетливо, словно Дориан смотрелся в зеркало после какого-то совершенного им преступления.
He winced, and, taking up from the table an oval glass framed in ivory Cupids, one of Lord Henry's many presents to him, glanced hurriedly into its polished depths.	Он вздрогнул и, торопливо взяв со стола овальное ручное зеркало в украшенной купидонами рамке слоновой кости (один из многочисленных подарков лорда Г енри), погляделся в него.
No line like that warped his red lips.	Нет, его алые губы не безобразила такая складка, как на портрете.
What did it mean?	Что же это могло значить?

He rubbed his eyes, and came close to the picture, and examined it again.	Дориан протер глаза и, подойдя к портрету вплотную, снова стал внимательно рассматривать его.
There were no signs of any change when he looked into the actual painting, and yet there was no doubt that the whole expression had altered.	Краска, несомненно, была нетронута, никаких следов подрисовки. А между тем выражение лица явно изменилось.
It was not a mere fancy of his own. The thing was horribly apparent.	Нет, это ему не почудилось -- страшная перемена бросалась в глаза.
He threw himself into a chair, and began to think.	Сев в кресло, Дориан усиленно размышлял.
Suddenly there flashed across his mind what he had said in Basil Hallward's studio the day the picture had been finished.	И вдруг в его памяти всплыли слова, сказанные им в мастерской Бэзила Холлуорда в тот день, когда портрет был окончен.
Yes, he remembered it perfectly.	Да, он их отлично г помнил.
He had uttered a mad wish that he himself might remain young, and the portrait grow old; that his own beauty might be untarnished, and the face on the canvas bear the burden of his passions and his sins; that the painted image might be seared with the lines of suffering and thought, and that he might keep all the delicate bloom and loveliness of his then just conscious boyhood.	Он тогда высказал безумное желание, чтобы портрет старел вместо него, а он оставался вечно молодым, чтобы его красота не поблекла, а печать страстей и пороков ложилась на лицо портрета. Да, он хотел, чтобы следы страданий и тяжких дум бороздили лишь его изображение на полотне, а сам он сохранил весь нежный цвет и прелесть своей, тогда еще впервые осознанной, юности.
Surely his wish had not been fulfilled?	Неужели его желание исполнилось?
Such things were impossible.	Нет, таких чудес не бывает!
It seemed monstrous even to think of them.	Страшно даже и думать об этом.
And, yet, there was the picture before him, with the touch of cruelty in the mouth.	А между тем -- вот перед ним его портрет со складкой жестокости у губ.
Cruelty!	Жестокость?
Had he been cruel?	Разве он поступил жестоко?
It was the girl's fault, not his.	Виноват во всем пе он, виновата Сибила.
He had dreamed of her as a great artist, had given his love to her because he had thought her great.	Он воображал ее великой артисткой и за это полюбил.
Then she had disappointed him.	А она его разочаровала.
She had been shallow and unworthy.	Она оказалась ничтожеством, недостойным его любви.
And, yet, a feeling of infinite regret came over him, as he thought of her lying at his feet sobbing like a little child. He remembered with what callousness he had watched her.	Однако сейчас он с безграничной жалостью вспомнил ту минуту, когда она лежала у его ног и плакала, как ребенок, вспомнил, с каким черствым равнодушием смотрел тогда на нее.
Why had he been made like that? Why had such a soul been given to him?	Зачем он так создан, зачем ему дана такая душа?..
But he had suffered also.	Однако разве и он не страдал?

During the three terrible hours that the play had lasted, he had lived centuries of pain, aeon upon aeon of torture.	За те ужасные три часа, пока шел спектакль, он пережил столетия терзаний, вечность мук.
His life was well worth hers.	Его жизнь, уж во всяком случае, равноценна ее жизни.
She had marred him for a moment, if he had wounded her for an age.	Пусть он ранил Сибилу навек -- но и она на время омрачила его жизнь.
Besides, women were better suited to bear sorrow than men.	Притом женщины переносят горе легче, чем мужчины, так уж они создалы!
They lived on their emotions. They only thought of their emotions.	Они живут одними чувствами, только ими и заняты.
When they took lovers, it was merely to have someone with whom they could have scenes.	Они и любовников заводят лишь для того, чтобы было кому устраивать сцены.
Lord Henry had told him that, and Lord Henry knew what women were.	Так говорит лорд Генри, а лорд Генри знает женщин.
Why should he trouble about Sibyl Vane?	К чему же тревожить себя мыслями о Сибиле Вэйп?
She was nothing to him now.	Ведь она больше для него не существует.
But the picture?	Ну а портрет?
What was he to say of that?	Как тут быть?
It held the secret of his life, and told his story.	Портрет храпит тайну его жизни и может всем ее поведать.
It had taught him to love his own beauty. Would it teach him to loathe his own soul?	Портрет научил его любить собственную красоту, -- неужели тот же портрет заставит его возненавидеть собственную душу?
Would he ever look at it again?	Как ему и смотреть теперь на это полотно?
No; it was merely an illusion wrought on the troubled senses.	Нет, нет, все это только обман чувств, вызванный душевным смятением.
The horrible night that he had passed had left phantoms behind it.	Он пережил ужасную ночь -- вот ему и мерещится чтото.
Suddenly there had fallen upon his brain that tiny scarlet speck that makes men mad.	В мозгу его появилось то багровое пятнышко, которое делает человека безумным.
The picture had not changed. It was folly to think so.	Портрет ничуть не изменился, и воображать это -- просто сумасшествие.
Yet it was watching him, with its beautiful marred face and its cruel smile.	Но человек на портрете смотрел на него с жестокой усмешкой, портившей прекрасное лицо.
Its bright hair gleamed in the early sunlight. Its blue eyes met his own.	Золотистые волосы сияли в лучах утреннего солнца, голубые глаза встречались с глазами живого Дориана.
A sense of infinite pity, not for himself, but for the painted image of himself, came over him.	Чувство беспредельной жалости проснулось в сердце Дориана -- жалости не к себе, а к своему портрету.

It had altered already, and would alter more.	Человек на полотне уже изменился и будет меняться все больше!
Its gold would wither into grey.	Потускнеет золото кудрей и сменится сединой.
Its red and white roses would die.	Увянут белые и алые розы юного лица.
For every sin that he committed, a stain would fleck and wreck its fairness.	Каждый грех, совершенный им, Дорианом, будет ложиться пятном на портрет, портя его красоту...
But he would not sin.	Нет, нет, он не станет больше грешить!
The picture, changed or unchanged, would be to him the visible emblem of conscience.	Будет ли портрет меняться или нет, -- все равно этот портрет станет как бы его совестью.
He would resist temptation.	Надо отныне бороться с искушениями.
He would not see Lord Henry any more-would not, at any rate, listen to those subtle poisonous theories that in Basil Hallward's garden had first stirred within him the passion for impossible things.	И больше не встречаться с лордом Г енри -- или, по крайней мере, не слушать его опасных, как тонкий яд, речей, которые когда-то в саду Бэзила Холлуорда впервые пробудили в нем, Дориане, жажду невозможного.
He would go back to Sibyl Vane, make her amends, marry her, try to love her again.	И Дориан решил вернуться к Сибиле Вэйн, загладить свою вину. Он женится на Сибиле и постарается снова полюбить ее.
Yes, it was his duty to do so.	Да, это его долг.
She must have suffered more than he had.	Она, наверное, сильно страдала, больше, чем он.
Poor child!	Бедняжка!
He had been selfish and cruel to her.	Он поступил с ней, как бессердечный эгоист.
The fascination that she had exercised over him would return. They would be happy together.	Любовь вернется, они будут счастливы.
His life with her would be beautiful and pure.	Жизнь его с Сибилой будет чиста и прекрасна.
He got up from his chair, and drew a large screen right in front of the portrait, shuddering as he glanced at it.	Он встал с кресла и, с содроганием взглянув последний раз на портрет, заслонил его высоким экраном.
"How horrible!" he murmured to himself, and he walked across to the window and opened it.	-- Какой ужас! -- пробормотал он про себя и, подойдя к окну, распахнул его.
When he stepped out on to the grass, he drew a deep breath.	Он вышел в сад, на лужайку, и жадно вдохнул всей грудью свежий утренний воздух.
The fresh morning air seemed to drive away all his sombre passions. He thought only of Sibyl.	Казалось, ясное утро рассеяло все темные страсти, и Дориан думал теперь только о Сибиле.
A faint echo of his love came back to him.	В сердце своем он слышал слабый отзвук прежней любви.
He repeated her name over and over again.	Он без конца твердил имя возлюбленной.
The birds that were singing in the dew-drenched garden seemed to be telling the flowers about her.	И птицы, заливавшиеся в росистом саду, как будто рассказывали о ней цветам.
CHAPTER VIII	ГЛАВА VIII

It was long past noon when he awoke.	Когда Дориан проснулся, было далеко за полдень.
His valet had crept several times on tiptoe into the room to see if he was stirring, and had wondered what made his young master sleep so late.	Его слуга уже несколько раз на цыпочках входил в спальню -- посмотреть, не зашевелился ли молодой хозяин, и удивлялся тому, что он сегодня спит так долго.
Finally his bell sounded, and Victor came softly in with a cup of tea, and a pile of letters, on a small tray of old S?vres china, and drew back the olive-satin curtains, with their shimmering blue lining, that hung in front of the three tall windows.	Наконец из спальни раздался звонок, и Виктор, бесшумно ступая, вошел туда с чашкой чаю и целой пачкой писем на подносе старого севрского фарфора. Он раздвинул зеленые шелковые портьеры на блестящей синей подкладке, закрывавшие три высоких окна.
"Monsieur has well slept this morning," he said, smiling.	-- Вы сегодня хорошо выспались, мосье, -- сказал он c улыбкой.
"What o'clock is it, Victor?" asked Dorian Gray, drowsily.	-- А который час, Виктор? -- сонно спросил Дориан.
"One hour and a quarter, Monsieur."	-- Четверть второго, мосье.
How late it was! He sat up, and, having sipped some tea, turned over his letters.	-- Ого, как поздно! -- Дориан сел в постели и, попивая чай, стал разбирать письма.
One of them was from Lord Henry, and had been brought by hand that morning.	Одно было от лорда Г енри, его принес посыльный сегодня утром.
He hesitated for a moment, and then put it aside. The others he opened listlessly.	После минутного колебания Дориан отложил его в сторону и бегло просмотрел остальные письма.
They contained the usual collection of cards, invitations to dinner, tickets for private views, programmes of charity concerts, and the like, that are showered on fashionable young men every morning during the season.	Это были, как всегда, приглашения на обеды, билеты на закрытые вернисажи, программы благотворительных концертов и так далее -обычная корреспонденция, которой засыпают светского молодого человека в разгаре сезона.
There was a rather heavy bill, for a chased silver Louis-Quinze toilet-set, that he had not yet had the courage to send on to his guardians, who were extremely old-fashioned people and did not realise that we live in an age when unnecessary things are our only necessities; and there were several very courteously worded communiations from Jermyn Street money-lenders offering to advance any sum of money at a moment's notice and at the most reasonable rates of interest.	Был здесь и счет на довольно крупную сумму -- за туалетный прибор чеканного серебра в стиле Людовика Пятнадцатого (счет этот Дориан не решился послать своим опекунам, людям старого закала, крайне отсталым, которые не понимали, что в наш век только бесполезные вещи и необходимы человеку), было и несколько писем от ростовщиков с Джерминстрит, в весьма учтивых выражениях предлагавших ссудить какую угодно сумму по первому требованию и за самые умеренные проценты.
After about ten minutes he got up, and, throwing on an elaborate dressing-gown of silk-embroidered cashmere wool, passed into the onyx-paved bathroom.	Минут через десять Дориан встал и, накинув элегантный кашемировый халат, расшитый шелком, прошел в облицованную ониксом ванную комнату.
The cool water refreshed him after his long sleep.	После долгого сна холодная вода очень освежила его.
He seemed to have forgotten all that he had gone through.	Он, казалось, уже забыл обо всем, пережитом вчера.

A dim sense of having taken part in some strange tragedy came to him once or twice, but there was the unreality of a dream about it.	Только раздругой мелькнуло воспоминание, что он был участником какой-то необычайной драмы, но вспоминалось это смутно, как сон.
As soon as he was dressed, he went into the library and sat down to a light French breakfast, that had been laid out for him on a small round table close to the open window.	Одевшись, он прошел в библиотеку и сел за круглый столик у раскрытого окна, где для него был приготовлен легкий завтрак на французский манер.
It was an exquisite day.	День стоял чудесный.
The warm air seemed laden with spices.	Теплый воздух был насыщен пряными ароматами.
A bee flew in, and buzzed round the blue-dragon bowl that, filled with sulphur-yellow roses, stood before him.	В комнату влетела пчела и, жужжа, кружила над стоявшей перед Дорианом синей китайской вазой с желтыми розами.
He felt perfectly happy.	И Дориан чувствовал себя совершенно счастливым.
Suddenly his eye fell on the screen that he had placed in front of the portrait, and he started.	Но вдруг взгляд его остановился на экране, которым он накануне заслонил портрет, -- и он вздрогнул.
"Too cold for Monsieur?" asked his valet, putting an omelette on the table. "I shut the window?"	-- Мосье холодно? -- спросил лакей, подававший ему в эту минуту омлет.-- Не закрыть ли окно?
Dorian shook his head.	Дориан покачал головой.
"I am not cold," he murmured.	-- Нет, мне не холодно.
Was it all true?	Так неужели же все это было на самом деле?
Had the portrait really changed?	И портрет действителБно изменился?
Or had it been simply his own imagination that had made him see a look of evil where there had been a look of joy?	Или это игра расстроенного воображения, и ему просто показалось, что злобное выражение сменило радостную улыбку на лице портрета?
Surely a painted canvas could not alter?	Ведь не могут же меняться краски на полотне!
The thing was absurd.	Какой вздор!
It would serve as a tale to tell Basil some day. It would make him smile.	Надо будет как-нибудь рассказать Бэзилу -- это его изрядно позабавит!
And, yet, how vivid was his recollection of the whole thing!	Однако как живо помнится все!
First in the dim twilight, and then in the bright dawn, he had seen the touch of cruelty round the warped lips.	Сначала в полумраке, потом в ярком свете утра он увидел ее, эту черту жестокости, искривившую рот.
He almost dreaded his valet leaving the room.	И сейчас он чуть не со страхом ждал той минуты, когда лакей уйдет из комнаты.
He knew that when he was alone he would have to examine the portrait.	Он знал, что, оставшись один, не выдержит, непременно примется снова рассматривать портрет.
He was afraid of certainty.	И боялся узнать правду.

When the coffee and cigarettes had been brought and the man turned to go, he felt a wild desire to tell him to remain.	Когда лакей, подав кофе и папиросы, шагнул к двери, Дориану страстно захотелось остановить его.
As the door was closing behind him he called him back.	И не успела еще дверь захлопнуться, как он вернул Виктора.
The man stood waiting for his orders.	Лакей стоял, ожидая приказаний.
Dorian looked at him for a moment.	Дориан с минуту смотрел на него молча.
"I am not at home to anyone, Victor," he said, with a sigh.	-- Кто бы ни пришел, меня нет дома, Виктор, -сказал он наконец со вздохом.
The man bowed and retired.	Лакей поклонился и вышел.
Then he rose from the table, lit a cigarette, and flung himself down on a luxuriously-cushioned couch that stood facing the screen.	Тогда Дориан встал изза стола, закурил папиросу и растянулся на кушетке против экрана, скрывавшего портрет.
The screen was an old one, of gilt Spanish leather, stamped and wrought with a rather florid Louis-Quatorze pattern.	Экран был старинный, из позолоченной испанской кожи с тисненым, пестро раскрашенным узором в стиле Людовика Четырнадцатого.
He scanned it curiously, wondering if ever before it had concealed the secret of a man's life.	Дориан пристально всматривался в него, спрашивая себя, доводилось ли этому экрану когда-нибудь прежде скрывать тайну человеческой жизни.
Should he move it aside, after all?	Что же -- отодвинуть его?
Why not let it stay there?	А не лучше ли оставить на месте?
What was the use of knowing?	Зачем узнавать?
If the thing was true, it was terrible.	Будет ужасно, если все окажется правдой.
If it was not true, why trouble about it?	А если нет, -- так незачем и беспокоиться.
But what if, by some fate or deadlier chance, eyes other than his spied behind, and saw the horrible change?	Ну а если по роковой случайности чей-либо посторонний глаз заглянет за этот экран и увидит страшную перемену?
What should he do if Basil Hallward came and asked to look at his own picture?	Как быть, если Бэзил Холлуорд придет и захочет взглянуть на свою работу?
Basil would be sure to do that.	А Бэзил непременно захочет...
No; the thing had to be examined, and at once.	Нет, портрет во что бы то ни стало надо рассмотреть еще раз -- и немедленно.
Anything would be better than this dreadful state of doubt.	Нет ничего тягостнее мучительной неизвестности.
He got up, and locked both doors.	Дориан встал и запер на ключ обе двери.
At least he would be alone when he looked upon the mask of his shame.	Он хотел, по крайней мере, быть один, когда увидит свой позор!
Then he drew the screen aside, and saw himself face to face.	Он отодвинул в сторону экран и стоял теперь лицом к лицу с самим собой.
It was perfectly true. The portrait had altered.	Да, сомнений быть не могло: портрет изменился.

As he often remembered afterwards, and always with no small wonder, he found himself at first gazing at the portrait with a feeling of almost scientific interest.	Позднее Дориан частои всякий раз с немалым удивлением -- вспоминал, что в первые минуты он смотрел на портрет с почти объективным интересом.
That such a change should have taken place was incredible to him. And yet it was a fact.	Казалось невероятным, что такая перемена может произойти, -- а между тем она была налицо.
Was there some subtle affinity between the chemical atoms, that shaped themselves into form and colour on the canvas, and the soul that was within him?	Неужели же есть какое-то непостижимое сродство между его душой и химическими атомами, образующими на полотне формы и краски?
Could it be that what that soul thought, they realized?-that what it dreamed, they made true?	Возможно ли, что эти атомы отражают на полотне все движения души, делают ее сны явью?
Or was there some other, more terrible reason?	Или тут кроется иная, еще более страшная причина?
He shuddered, and felt afraid, and, going back to the couch, lay there, gazing at the picture in sickened horror.	Задрожав при этой мысли, Дориан отошел и снова лег на кушетку. Отсюда он с ужасом, не отрываясь, смотрел на портрет.
One thing, however, he felt that it had done for him.	Утешало его только сознание, что коечему портрет уже научил его.
It had made him conscious how unjust, how cruel, he had been to Sibyl Vane.	Он помог ему понять, как несправедлив, как жесток он был к Сибиле Вэйн.
It was not too late to make reparation for that.	Исправить это еще не поздно.
She could still be his wife.	Сибила станет его женой.
His unreal and selfish love would yield to some higher influence, would be transformed into some nobler passion, and the portrait that Basil Hallward had painted of him would be a guide to him through life, would be to him what holiness is to some, and conscience to others, and the fear of God to us all.	Его эгоистичная и, быть может, надуманная любовь под ее влиянием преобразится в чувство более благородное, и портрет, написанный Бэзилом, всегда будет указывать ему путь в жизни, руководить им, как одними руководит добродетель, другими -- совесть и всеми людьми -- страх перед богом.
There were opiates for remorse, drugs that could lull the moral sense to sleep.	В жизни существуют наркотики против угрызений совести, средства, усыпляющие нравственное чутье.
But here was a visible symbol of the degradation of sin.	Но здесь перед его глазами -- видимый символ разложения, наглядные последствия греха.
Here was an ever-present sign of the ruin men brought upon their souls.	И всегда будет перед ним это доказательство, что человек способен погубить собственную душу.
Three o'clock struck, and four, and the half-hour rang its double chime, but Dorian Gray did not stir.	Пробило три часа, четыре. Прошло еще полчаса, а Дориан не двигался с места.
He was trying to gather up the scarlet threads of life, and to weave them into a pattern; to find his way through the sanguine labyrinth of passion through which he was wandering.	Он пытался собрать воедино алые нити жизни, соткать из них какой-то узор, отыскать свой путь в багровом лабиринте страстей, где он блуждал.
He did not know what to do, or what to think.	Он не знал, что думать, что делать.

Finally, he went over to the table, and wrote a passionate letter to the girl he had loved, imploring her forgiveness, and accusing himself of madness.	Наконец он подошел к столу и стал писать пылкое письмо любимой девушке, в котором молил о прощении и называл себя безумцем.
He covered page after page with wild words of sorrow, and wilder words of pain.	Страницу за страницей исписывал он словами страстного раскаяния и еще более страстной муки.
There is a luxury in self-reproach.	В самобичевании есть своего рода сладострастие.
When we blame ourselves we feel that no one else has a right to blame us.	И когда мы сами себя виним, мы чувствуем, что никто другой не вправе более винить нас.
It is the confession, not the priest, that gives us absolution.	Отпущение грехов дает нам не священник, а сама исповедь.
When Dorian had finished the letter, he felt that he had been forgiven.	Написав это письмо Сибиле, Дориан уже чувствовал себя прощенным.
Suddenly there came a knock to the door, and he heard Lord Henry's voice outside.	Неожиданно постучали в дверь, и он услышал голос лорда Генри.
"My dear boy, I must see you.	-- Дориан, мне необходимо вас увидеть.
Let me in at once.	Впустите меня сейчас же!
I can't bear your shutting yourself up like this."	Что это вы вздумали запираться?
He made no answer at first, but remained quite still.	Дориан сначала не отвечал и не трогался с места.
The knocking still continued, and grew louder.	Но стук повторился, еще громче и настойчивее.
Yes, it was better to let Lord Henry in, and to explain to him the new life he was going to lead, to quarrel with him if it became necessary to quarrel, to part if parting was inevitable.	Он решил, что, пожалуй, лучше впустить лорда Генри. Надо объяснить ему, что он, Дориан, отныне начнет новую жизнь. Он не остановится и перед ссорой с Г арри или даже перед окончательным разрывом, если это окажется неизбежным.
He jumped up, drew the screen hastily across the picture, and unlocked the door.	Он вскочил, поспешно закрыл портрет экраном и только после этого отпер дверь.
"I am so sorry for it all, Dorian," said Lord Henry, as he entered. "But you must not think too much about it."	-- Ужасно все это неприятно, Дориан, -- сказал лорд Генри, как только вошел.-- Но вы старайтесь поменьше думать о том, что случилось.
"Do you mean about Sibyl Vane?" asked the lad.	-- Вы хотите сказать -- о Сибиле Вэйн?спросил Дориан.
"Yes, of course," answered Lord Henry, sinking into a chair, and slowly pulling off his yellow gloves. "It is dreadful, from one point of view, but it was not your fault.	-- Да, конечно. Лорд Генри сел и стал медленно снимать желтые перчатки.-- Вообще говоря, это ужасно, но вы не виноваты.
Tell me, did you go behind and see her, after the play was over?" "Yes."	Скажите... вы после спектакля ходили к ней за кулисы? -- Да.
"I felt sure you had.	-- Я так и думал.
Did you make a scene with her?"	И вы поссорились?
"I was brutal, Harry-perfectly brutal.	-- Я был жесток, Гарри, бесчеловечно жесток!

But it is all right now.	Но сейчас все уже в порядке.
I am not sorry for anything that has happened. It has taught me to know myself better."	Я не жалею о том, что произошло, -- это помогло мне лучше узнать самого себя.
"Ah, Dorian, I am so glad you take it in that way!	-- Я очень, очень рад, Дориан, что вы так отнеслись к этому.
I was afraid I would find you plunged in remorse, and tearing that nice curly hair of yours."	Я боялся, что вы терзаетесь угрызениями совести и в отчаянии рвете на себе свои золотые кудри.
"I have got through all that," said Dorian, shaking his head, and smiling. "I am perfectly happy now.	-- Через все это я уже прошел, -- отозвался Дориан, с улыбкой тряхнув головой.-- И сейчас я совершенно счастлив.
I know what conscience is, to begin with.	Вопервых, я понял, что такое совесть.
It is not what you told me it was.	Это вовсе не то, что вы говорили, Гарри.
It is the divinest thing in us.	Она -- самое божественное в нас.
Don't sneer at it, Harry, any more-at least not before me.	И вы не смейтесь больше над этим -- по крайней мере, при мне.
I want to be good.	Я хочу быть человеком с чистой совестью.
I can't bear the idea of my soul being hideous."	Я не могу допустить, чтобы душа моя стала уродливой.
"A very charming artistic basis for ethics, Dorian!	-- Какая прекрасная эстетическая основа нравственности, Дориан!
I congratulate you on it.	Поздравляю вас.
But how are you going to begin?"	А с чего же вы намерены начать?
"By marrying Sibyl Vane."	-- С женитьбы на Сибиле Вэйн.
"Marrying Sibyl Vane!" cried Lord Henry, standing up, and looking at him in perplexed amazement. "But, my dear Dorian--"	-- На Сибиле Вэйн! -- воскликнул лорд Генри, вставая и в величайшем ' удивлении и замешательстве глядя на Дориана.-- Дорогой мой, но она...
"Yes, Harry, I know what you are going to say. Something dreadful about marriage.	-- Ах, Гарри, знаю, что вы хотите сказать: какую-нибудь гадость о браке.
Don't say it.	Не надо!
Don't ever say things of that kind to me again.	Никогда больше не говорите мне таких вещей.
Two days ago I asked Sibyl to marry me.	Два дня тому назад я просил Сибилу быть моей женой.
I am not going to break my word to her.	И я своего слова не нарушу.
She is to be my wife!"	Она будет моей женой.
"Your wife!	-- Вашей женой?
Dorian!...	Дориан!
Didn't you get my letter?	Да разве вы не получили моего письма?
I wrote to you this morning, and sent the note down, by my own man."	Я его написал сегодня утром, и мой слуга отнес его вам.

"Your letter?	-- Письмо?
Oh, yes, I remember.	Ах да...
I have not read it yet, Harry.	Я его еще не читал, Гарри.
I was afraid there might be something in it that I wouldn't like.	Боялся найти в нем что-нибудь такое, что мне будет не по душе.
You cut life to pieces with your epigrams."	Вы своими эпиграммами кромсаете жизнь на куски.
"You know nothing then?"	-- Так вы ничего еще не знаете?
"What do you mean?"	-- О чем?
Lord Henry walked across the room, and, sitting down by Dorian Gray, took both his hands in his own, and held them tightly.	Лорд Г енри прошелся по комнате, затем, сев рядом с Дорианом, крепко сжал его руки в своих.
"Dorian," he said, "my letter-don't be frightened-was to tell you that Sibyl Vane is dead."	-- Дориан, в письме я... не пугайтесь... я вам сообщал, что Сибила Вэйн... умерла.
A cry of pain broke from the lad's lips, and he leaped to his feet, tearing his hands away from Lord Henry's grasp.	Г орестный крик вырвался у Дориана. Он вскочил и высвободил руки из рук лорда Генри.
"Dead!	-- Умерла!
Sibyl dead!	Сибила умерла!
It is not true!	Неправда!
It is a horrible lie!	Это ужасная ложь!
How dare you say it?"	Как вы смеете лгать мне!
"It is quite true, Dorian," said Lord Henry, gravely. "It is in all the morning papers.	-- Это правда, Дориан, -- сказал лорд Генри серьезно.-- Об этом сообщают сегодня все газеты.
I wrote down to you to ask you not to see anyone till I came.	Я вам писал, чтобы вы до моего прихода никого не принимали.
There will have to be an inquest, of course, and you must not be mixed up in it.	Наверное, будет следствие, и надо постараться, чтобы вы не были замешаны в этой истории.
Things like that make a man fashionable in Paris. But in London people are so prejudiced.	В Париже подобные истории создают человеку известность, но в Лондоне у людей еще так много предрассудков.
Here, one should never make one's d?but with a scandal.	Здесь никак не следует начинать свою карьеру со скандала.
One should reserve that to give an interest to one's old age.	Скандалы приберегают на старость, когда бывает нужно подогреть интерес к себе.
I suppose they don't know your name at the theatre?	Надеюсь, в театре не знали, кто вы такой?
If they don't, it is all right.	Если нет, тогда все в порядке.
Did anyone see you going round to her room?	Видел кто-нибудь , как вы входили в уборную Сибилы?
That is an important point."	Это очень важно.

Dorian did not answer for a few moments. He was dazed with horror.	Дориан некоторое время не отвечал -- он обомлел от ужаса.
Finally he stammered in a stifled voice,	Наконец пробормотал, запинаясь, сдавленным голосом:
"Harry, did you say an inquest?	-- Вы сказали -- следствие?
What did you mean by that?	Что это значит?
Did Sibyl--?	Разве Сибила...
Oh, Harry, I can't bear it!	Ох, Гарри, я этого не вынесу!..
But be quick.	Отвечайте скорее!
Tell me everything at once."	Скажите мне все!
"I have no doubt it was not an accident, Dorian, though it must be put in that way to the public.	-- Не приходится сомневаться, Дориан, что это не просто несчастный случай, но надо, чтобы публика так думала.
It seems that as she was leaving the theatre with her mother, about half-past twelve or so, she said she had forgotten something upstairs.	А рассказывают вот что: когда девушка в тот вечер уходила с матерью из театра -- кажется, около половины первого, она вдруг сказала, что забыла что-то наверху.
They waited some time for her, but she did not come down again.	Ее некоторое время ждали, но она не возвращалась.
They ultimately found her lying dead on the floor of her dressing-room.	В конце концов ее нашли мертвой на полу в уборной.
She had swallowed something by mistake, some dreadful thing they use at theatres.	Она по ошибке проглотила какое-то ядовитое снадобье, которое употребляют в театре для гримировки.
I don't know what it was, but it had either prussic acid or white lead in it.	Не помню, что именно, но в него входит не то синильная кислота, не то свинцовые белила.
I should fancy it was prussic acid, as she seems to have died instantaneously."	Вернее всего, синильная кислота, так как смерть наступила мгновенно.
"Harry, Harry, it is terrible!" cried the lad.	-- Боже, боже, какой ужас! -- простонал Дориан.
"Yes; it is very tragic, of course, but you must not get yourself mixed up in it.	-- Да... Это поистине трагедия, но нельзя, чтобы вы оказались в нее замешанным...
I see by The Standard that she was seventeen.	Я читал в "Стандарде", что Сибиле Вэйн было семнадцать лет.
I should have thought she was almost younger than that.	А на вид ей можно было дать еще меньше.
She looked such a child, and seemed to know so little about acting.	Она казалась совсем девочкой, притом играла еще так неумело.
Dorian, you mustn't let this thing get on your nerves.	Дориан, не принимайте этого близко к сердцу!
You must come and dine with me, and afterwards we will look in at the Opera.	Непременно поезжайте со мной обедать, а потом мы с вами заглянем в оперу.
It is a Patti night, and everybody will be there.	Сегодня поет Патти, и весь свет будет в театре.

You can come to my sister's box.	Мы зайдем в ложу моей сестры.
She has got some smart women with her."	Сегодня с нею приедут несколько эффектных женщин.
"So I have murdered Sibyl Vane," said Dorian Gray, half to himself-"murdered her as surely as if I had cut her little throat with a knife.	-- Значит, я убил Сибилу Вэйн, -- сказал Дориан Грей словно про себя.-- Все равно что перерезал ей ножом горло.
Yet the roses are not less lovely for all that. The birds sing just as happily in my garden.	И, несмотря на это, розы все так же прекрасны, птицы все так же весело поют в моем саду.
And to-night I am to dine with you, and then go on to the Opera, and sup somewhere, I suppose, afterwards.	А сегодня вечером я обедаю с вами и поеду в оперу, потом куда-нибудь ужинать...
How extraordinarily dramatic life is!	Как необычайна и трагична жизнь!
If I had read all this in a book, Harry, I think I would have wept over it.	Прочти я все это в книге, Гарри, я, верно, заплакал бы.
Somehow, now that it has happened actually, and to me, it seems far too wonderful for tears.	А сейчас, когда это случилось на самом деле и случилось со мной, я так потрясен, что и слез нет.
Here is the first passionate love-letter I have ever written in my life.	Вот лежит написанное мною страстное любовное письмо, первое в жизни любовное письмо.
Strange, that my first passionate love-letter should have been addressed to a dead girl.	Не странно ли, что это первое письмо я писал мертвой?
Can they feel, I wonder, those white silent people we call the dead?	Хотел бы я знать, чувствуют они что-нибудь , эти безмолвные, бледные люди, которых мы называем мертвецами?
Sibyl!	Сибила!..
Can she feel, or know, or listen?	Знает ли она все, может ли меня слышать, чувствовать что-нибудь ?
Oh, Harry, how I loved her once!	Ах, Гарри, как я ее любил когдато!
It seems years ago to me now.	Мне кажется сейчас, что это было много лет назад.
She was everything to me.	Тогда она была для меня всем на свете.
Then came that dreadful night-was it really only last night?-when she played so badly, and my heart almost broke.	Потом наступил этот страшный вечер -- неужели он был только вчера? -- когда она играла так скверно, что у меня сердце чуть не разорвалось.
She explained it all to me.	Она мне потом все объяснила.
It was terribly pathetic. But I was not moved a bit. I thought her shallow.	Это было так трогательно... но меня ничуть не тронуло, и я назвал ее глупой.
Suddenly something happened that made me afraid. I can't tell you what it was, but it was terrible.	Потом случилось коечто... не могу вам рассказать что, но это было страшно.
I said I would go back to her.	И я решил вернуться к Сибиле.
I felt I had done wrong.	Я понял, что поступил дурно...
And now she is dead.	А теперь она умерла...

My God! my God!	Боже, боже!
Harry, what shall I do?	Гарри, что мне делать?
You don't know the danger I am in, and there is nothing to keep me straight.	Вы не знаете, в какой я опасности! И теперь некому удержать меня от падения.
She would have done that for me.	Она могла бы сделать это.
She had no right to kill herself.	Она не имела права убивать себя.
It was selfish of her."	Это эгоистично!
"My dear Dorian," answered Lord Henry, taking a cigarette from his case, and producing a gold-latten matchbox, "the only way a woman can ever reform a man is by boring him so completely that he loses all possible interest in life.	-- Милый Дориан, -- отозвался лорд Г енри, доставая папиросу из портсигара.-- Женщина может сделать мужчину праведником только одним способом: надоесть ему так, что он утратит всякий интерес к жизни.
If you had married this girl you would have been wretched.	Если бы вы женились на этой девушке, вы были бы несчастны.
Of course you would have treated her kindly. One can always be kind to people about whom one cares nothing.	Разумеется, вы обращались бы с ней хорошо, -это всегда легко, если человек тебе безразличен.
But she would have soon found out that you were absolutely indifferent to her.	Но она скоро поняла бы, что вы ее больше не любите.
And when a woman finds that out about her husband, she either becomes dreadfully dowdy, or wears very smart bonnets that some other woman's husband has to pay for.	А когда женщина почувствует, что ее муж равнодушен к ней, она начинает одеваться слишком кричаще и безвкусно или у нее появляются очень нарядные шляпки, за которые платит чужой муж.
I say nothing about the social mistake, which would have been abject, which, of course, I would not have allowed, but I assure you that in any case the whole thing would have been an absolute failure."	Не говоря уже об унизительности такого неравного брака, который я постарался бы не допустить, -- я вас уверяю, что при всех обстоятельствах ваш брак с этой девушкой был бы крайне неудачен.
"I suppose it would," muttered the lad, walking up and down the room, and looking horribly pale. "But I thought it was my duty.	-- Пожалуй, вы правы, -- пробормотал Дориан. Он был мертвеннобледен и беспокойно шагал из угла в угол.-- Но я считал, что обязан жениться.
It is not my fault that this terrible tragedy has prevented my doing what was right.	И не моя вина, если эта страшная драма помешала мне выполнить долг.
I remember your saying once that there is a fatality about good resolutions-that they are always made too late.	Вы как-то сказали, что над благими решениями тяготеет злой рок: они всегда принимаются слишком поздно.
Mine certainly were."	Так случилось и со мной.
"Good resolutions are useless attempts to interfere with scientific laws.	-- Благие намерения -- попросту бесплодные попытки идти против природы.
Their origin is pure vanity. Their result is absolutely nil.	Порождены они бывают всегда чистейшим самомнением, и ничего ровно из этих попыток не выходит.

They give us, now and then, some of those luxurious sterile emotions that have a certain charm for the weak.	Они только дают нам иногда блаженные, но пустые ощущения, которые тешат людей слабых.
That is all that can be said for them.	Вот и все.
They are simply cheques that men draw on a bank where they have no account."	Благие намерения -- это чеки, которые люди выписывают на банк, где у них нет текущего счета.
"Harry," cried Dorian Gray, coming over and sitting down beside him, "why is it that I cannot feel this tragedy as much as I want to?	-- Гарри, -- воскликнул Дориан Грей, подходя и садясь рядом с лордом Генри.-- Почему я страдаю не так сильно, как хотел бы?
I don't think I am heartless.	Неужели у меня нет сердца?
Do you?"	Как вы думаете?
"You have done too many foolish things during the last fortnight to be entitled to give yourself that name, Dorian," answered Lord Henry, with his sweet, melancholy smile.	-- Назвать вас человеком без сердца никак нельзя после всех безумств, которые вы натворили за последние две недели, -- ответил лорд Генри, ласково и меланхолически улыбаясь.
The lad frowned.	Дориан нахмурил брови.
"I don't like that explanation, Harry," he rejoined, "but I am glad you don't think I am heartless.	-- Мне не нравится такое объяснение, Г арри. Но я рад, что вы меня не считаете бесчувственным.
I am nothing of the kind. I know I am not.	Я не такой, знаю, что не такой!
And yet I must admit that this thing that has happened does not affect me as it should.	И все же -- то, что случилось, не подействовало на меня так, как должно было бы подействовать.
It seems to me to be simply like a wonderful ending to a wonderful play.	Оно для меня -- как бы необычайная развязка какой-то удивительной пьесы.
It has all the terrible beauty of a Greek tragedy, a tragedy in which I took a great part, but by which I have not been wounded."	В нем -- жуткая красота греческой трагедии, трагедии, в которой я сыграл видную роль, но которая не ранила моей души.
"It is an interesting question," said Lord Henry, who found an exquisite pleasure in playing on the lad's unconscious egotism-"an extremely interesting question.	-- Это любопытное обстоятельство, -- сказал лорд Г енри. Ему доставляло острое наслаждение играть на бессознательном эгоизме юноши.--Да, очень любопытное.
I fancy that the true explanation is this. It often happens that the real tragedies of life occur in such an inartistic manner that they hurt us by their crude violence, their absolute incoherence, their absurd want of meaning, their entire lack of style.	И, думаю, объяснить это можно вот как: частенько подлинные трагедии в жизни принимают такую неэстетическую форму, что оскорбляют нас своим грубым неистовством, крайней нелогичностью и бессмысленностью, полным отсутствием изящества.
They affect us just as vulgarity affects us.	Они нам претят, как все вульгарное.
They give us an impression of sheer brute force, and we revolt against that.	Мы чуем в них одну лишь грубую животную силу и восстаем против нее.
Sometimes, however, a tragedy that possesses artistic elements of beauty crosses our lives.	Но случается, что мы в жизни наталкиваемся на драму, в которой есть элементы художественной красоты.
If these elements of beauty are real, the whole thing simply appeals to our sense of dramatic effect.	Если красота эта -- подлинная, то драматизм события нас захватывает.

Suddenly we find that we are no longer the actors, but the spectators of the play.	И мы неожиданно замечаем, что мы уже более не действующие лица, а только зрители этой трагедии.
Or rather we are both.	Или, вернее, то и другое вместе.
We watch ourselves, and the mere wonder of the spectacle enthralls us.	Мы наблюдаем самих себя, и самая необычайность такого зрелища нас увлекает.
In the present case, what is it that has really happened?	Что, в сущности, произошло?
Someone has killed herself for love of you.	Девушка покончила с собой изза любви к вам.
I wish that I had ever had such an experience.	Жалею, что в моей жизни не было ничего подобного.
It would have made me in love with love for the rest of my life.	Я тогда поверил бы в любовь и вечно преклонялся бы перед нею.
The people who have adored me-there have not been very many, but there have been some-have always insisted on living on, long after I had ceased to care for them, or they to care for me.	Но все, кто любил меня, -- таких было не очень много, но они были, -- упорно жили и здравствовали еще много лет после того, как я разлюбил их, а опи -- меня.
They have become stout and tedious, and when I meet them they go in at once for reminiscences.	Эти женщины растолстели, стали скучны и несносны. Когда мы встречаемся, они сразу же ударяются в воспоминания.
That awful memory of woman! What a fearful thing it is!	Ах, эта ужасающая женская память, что за наказание!
And what an utter intellectual stagnation it reveals!	И какую косность, какой душевный застой она обличает!
One should absorb the colour of life, but one should never remember its details.	Человек должен вбирать в себя краски жизни, но никогда не помнить деталей.
Details are always vulgar."	Детали всегда банальны.
"I must sow poppies in my garden," sighed Dorian.	-- Придется посеять маки в моем саду, -- со вздохом промолвил Дориан.
"There is no necessity," rejoined his companion. "Life has always poppies in her hands.	-- В этом нет необходимости, -- возразил его собеседник.-- У жизни маки для нас всегда наготове.
Of course, now and then things linger.	Правда, порой мы долго не можем забыть.
I once wore nothing but violets all through one season, as a form of artistic mourning for a romance that would not die.	Я когда-то в течение целого сезона носил в петлице только фиалкиэто было нечто вроде траура по любви, которая не хотела умирать.
Ultimately, however, it did die.	Но в конце концов она умерла.
I forget what killed it.	Не помню, что ее убило.
I think it was her proposing to sacrifice the whole world for me.	Вероятно, обещание любимой женщины пожертвовать для меня всем на свете.
That is always a dreadful moment. It fills one with the terror of eternity.	Это всегда страшная минута: она внушает человеку страх перед вечностью.

Well-would you believe it?-a week ago, at Lady Hampshire's, I found myself seated at dinner next the lady in question, and she insisted on going over the whole thing again, and digging up the past, and raking up the future.	Так вот, можете себе представить, -- на прошлой неделе на обеде у леди Хэмпшайр моей соседкой за столом оказалась эта самая дама, и она во что бы то ни стало хотела начать все сначала, раскопать прошлое и расчистить дорогу будущему.
I had buried my romance in a bed of asphodel. She dragged it out again, and assured me that I had spoiled her life.	Я похоронил этот роман в могиле под асфоделями, а она снова вытащила его на свет божий и уверяла меня, что я разбил ей жизнь.
I am bound to state that she ate an enormous dinner, so I did not feel any anxiety.	Должен констатировать, что за обедом она уписывала все с чудовищным аппетитом, так что я за нее ничуть не тревожусь.
But what a lack of taste she showed!	Но какова бестактность! Какое отсутствие вкуса!
The one charm of the past is that it is the past.	Ведь вся прелесть прошлого в том, что оно -прошлое.
But women never know when the curtain has fallen.	А женщины никогда не замечают, что занавес опустился.
They always want a sixth act, and as soon as the interest of the play is entirely over they propose to continue it.	Им непременно подавай шестой акт! Они желают продолжать спектакль, когда всякий интерес к нему уже пропал.
If they were allowed their own way, every comedy would have a tragic ending, and every tragedy would culminate in a farce.	Если бы дать им волю, каждая комедия имела бы трагическую развязку, а каждая трагедия перешла бы в фарс.
They are charmingly artificial, but they have no sense of art.	Женщины в жизни -- прекрасные актрисы, но у них нет никакого артистического чутья.
You are more fortunate than I am.	Вы оказались счастливее меня, Дориан.
I assure you, Dorian, that not one of the women I have known would have done for me what Sibyl Vane did for you.	Клянусь вам, ни одна из женщин, с которыми я был близок, не сделала бы. изза меня того, что сделала изза вас Сибила Вэйн.
Ordinary women always console themselves.	Обыкновенные женщины всегда утешаются.
Some of them do it by going in for sentimental colours.	Одни -- тем, что носят сентиментальные цвета.
Never trust a woman who wears mauve, whatever her age may be, or a woman over thirty-five who is fond of pink ribbons. It always means that they have a history.	Не доверяйте женщине, которая, не считаясь со своим возрастом, носит платья цвета mauve или в тридцать пять лет питает пристрастие к розовым лентам: это, несомненно, женщина с прошлым.
Others find a great consolation in suddenly discovering the good qualities of their husbands.	Другие неожиданно открывают всякие достоинства в своих законных мужьях -- и это служит им великим утешением.
They flaunt their conjugal felicity in one's face, as if it were the most fascinating of sins.	Они выставляют напоказ свое супружеское счастье, как будто оно -- самый соблазнительный адюльтер.
Religion consoles some.	Некоторые ищут утешения в религии.

Its mysteries have all the charm of a flirtation, a woman once told me; and I can quite understand it.	Таинства религии имеют для них всю прелесть флирта -- так мне когда-то сказала одна женщина, и я этому охотно верю.
Besides, nothing makes one so vain as being told that one is a sinner.	Кроме того, ничто так не льстит женскому тщеславию, как репутация грешницы.
Conscience makes egotists of us all.	Совесть делает всех нас эгоистами...
Yes; there is really no end to the consolations that women find in modern life.	Да, да, счету нет утешениям, которые находят себе женщины в наше время.
Indeed, I have not mentioned the most important one."	А я не упомянул еще о самом главном...
"What is that, Harry?" said the lad, listlessly.	-- О чем, Гарри? -- спросил Дориан рассеянно.
"Oh, the obvious consolation.	-- Ну, как же!
Taking someone else's admirer when one loses one's own.	Самое верное утешение -- отбить поклонника у другой, когда теряешь своего.
In good society that always whitewashes a woman.	В высшем свете это всегда реабилитирует женщину.
But really, Dorian, how different Sibyl Vane must have been from all the women one meets!	Подумайте, Дориан, как непохожа была Сибила Вэйн на тех женщин, каких мы встречаем в жизни!
There is something to me quite beautiful about her death.	В ее смерти есть что-то удивительно прекрасное.
I am glad I am living in a century when such wonders happen.	Я рад, что живу в эпоху, когда бывают такие чудеса.
They make one believe in the reality of the things we all play with, such as romance, passion, and love."	Они вселяют в нас веру в существование настоящей любви, страсти, романтических чувств, над которыми мы привыкли только подсмеиваться.
"I was terribly cruel to her.	-- Я был страшно жесток с ней.
You forget that."	Это вы забываете.
"I am afraid that women appreciate cruelty, downright cruelty, more than anything else. They have wonderfully primitive instincts.	-- Пожалуй, жестокость, откровенная жестокость женщинам милее всего: в них удивительно сильны первобытные инстинкты.
We have emancipated them, but they remain slaves looking for their masters, all the same.	Мы им дали свободу, а они все равно остались рабынями, ищущими себе господина.
They love being dominated.	Они любят покоряться...
I am sure you were splendid.	Я уверен, что вы были великолепны.
I have never seen you really and absolutely angry, but I can fancy how delightful you looked.	Никогда не видел вас в сильном гневе, но представляю себе, как вы были интересны!
And, after all, you said something to me the day before yesterday that seemed to me at the time to be merely fanciful, but that I see now was absolutely true, and it holds the key to everything."	И, наконец, позавчера вы мне сказали одну вещь... тогда я подумал, что это просто ваша фантазия, а сейчас вижу, что вы были абсолютно правы, и этим все объясняется.
"What was that, Harry?"	-- Что я сказал, Гарри?

"You said to me that Sibyl Vane represented to you all the heroines of romance-that she was Desdemona one night, and Ophelia the other; that if she died as Juliet, she came to life as Imogen."	-- Что в Сибиле Вэйн вы видите всех романтических героинь. Один вечер она -Дездемона, другой -- Офелия, и, умирая Джульеттой, воскресает в образе Имоджены.
"She will never come to life again now," muttered the lad, burying his face in his hands.	-- Теперь она уже не воскреснет, -- прошептал Дориан, закрывая лицо руками.
"No, she will never come to life.	-- Нет, не воскреснет.
She has played her last part.	Она сыграла свою последнюю роль.
But you must think of that lonely death in the tawdry dressing-room simply as a strange lurid fragment from some Jacobean tragedy, as a wonderful scene from Webster, or Ford, or Cyril Tourneur.	Но пусть ее одинокая смерть в жалкой театральной уборной представляется вам как бы необычайным и мрачным отрывком из какой-нибудь трагедии семнадцатого века или сценой из Уэбстера, Форда или Сирила Турнера.
The girl never really lived, and so she has never really died.	Эта девушка, в сущности, не жилаи, значит, не умерла.
To you at least she was always a dream, a phantom that flitted through Shakespeare's plays and left them lovelier for its presence, a reed through which Shakespeare's music sounded richer and more full ofjoy.	Для вас, во всяком случае, она была только грезой, видением, промелькнувшим в пьесах Шекспира и сделавшим их еще прекраснее, она была свирелью, придававшей музыке Шекспира еще больше очарования и жизнерадостности.
The moment she touched actual life, she marred it, and it marred her, and so she passed away.	При первом же столкновении с действительной жизнью она была ранена и ушла из мира.
Mourn for Ophelia, if you like.	Оплакивайте же Офелию, если хотите.
Put ashes on your head because Cordelia was strangled.	Посыпайте голову пеплом, горюя о задушенной Корделии.
Cry out against Heaven because the daughter of Brabantio died.	Кляните небеса за то, что погибла дочь Брабанцио.
But don't waste your tears over Sibyl Vane.	Но не лейте напрасно слез о Сибиле Вэйн.
She was less real than they are."	Она была еще менее реальна, чем они все.
There was a silence.	Наступило молчание.
The evening darkened in the room.	Вечерний сумрак окутал комнату.
Noiselessly, and with silver feet, the shadows crept in from the garden.	Бесшумно вползли из сада среброногие тени.
The colours faded wearily out of things.	Медленно выцветали все краски.
After some time Dorian Gray looked up.	Немного погодя Дориан Грей поднял глаза.
"You have explained me to myself, Harry," he murmured, with something of a sigh of relief. "I felt all that you have said, but somehow I was afraid of it, and I could not express it to myself.	-- Вы мне помогли понять себя, Гарри, -- сказал он тихо, со вздохом, в котором чувствовалось облегчение.-- Мне и самому так казалось, но меня это как-то пугало, и я не все умел себе объяснить.
How well you know me!	Как хорошо вы меня знаете!
But we will not talk again of what has happened.	Но не будем больше говорить о случившемся.
It has been a marvellous experience. That is all.	Это было удивительное переживание -- вот и все.

I wonder if life has still in store for me anything as marvellous."	Не знаю, суждено ли мне в жизни испытать еще что-нибудь столь же необыкновенное.
"Life has everything in store for you, Dorian.	-- У вас все впереди, Дориан.
There is nothing that you, with your extraordinary good looks, will not be able to do."	При такой красоте для вас нет ничего невозможного.
"But suppose, Harry, I became haggard, and old, and wrinkled?	-- А если я стану изможденным, старым, сморщенным?
What then?"	Что тогда?
"Ah, then," said Lord Henry, rising to go-"then, my dear Dorian, you would have to fight for your victories. As it is, they are brought to you.	-- Ну, тогда, -- лорд Генри встал, собираясь уходить.-- Тогда, мой милый, вам придется бороться за каждую победу, а сейчас они сами плывут к вам в руки.
No, you must keep your good looks.	Нет, нет, вы должны беречь свою красоту. Она нам нужна.
We live in an age that reads too much to be wise, and that thinks too much to be beautiful. We cannot spare you.	В наш век люди слишком много читают, это мешает им быть мудрыми, и слишком много думают, а это мешает им быть красивыми.
And now you had better dress, and drive down to the club.	Ну, однако, вам пора одеваться и ехать в клуб.
We are rather late, as it is."	Мы и так уже опаздываем.
"I think I shall join you at the Opera, Harry.	-- Лучше я приеду прямо в оперу, Гарри.
I feel too tired to eat anything.	Я так устал, что мне не хочется есть.
What is the number of your sister's box?"	Какой номер ложи вашей сестры?
"Twenty-seven, I believe.	-- Кажется, двадцать семь.
It is on the grand tier. You will see her name on the door.	Она в бельэтаже, и на дверях вы прочтете фамилию сестры.
But I am sorry you won't come and dine."	Но очень жаль, Дориан, что вы не хотите со мной пообедать.
"I don't feel up to it," said Dorian, listlessly. "But I am awfully obliged to you for all that you have said to me.	-- Право, я не в силах, -- сказал Дориан устало.--Я вам очень, очень признателен, Гарри, за все, что вы сказали.
You are certainly my best friend.	Знаю, что у меня нет друга вернее.
No one has ever understood me as you have."	Никто не понимает меня так, как вы.
"We are only at the beginning of our friendship, Dorian," answered Lord Henry, shaking him by the hand. "Good-bye.	-- И это еще только начало нашей дружбы, -подхватил лорд Генри, пожимая ему руку.-- До свиданья.
I shall see you before nine-thirty, I hope.	Надеюсь увидеть вас не позднее половины десятого.
Remember, Patti is singing."	Помнитепоет Патти.
As he closed the door behind him, Dorian Gray touched the bell, and in a few minutes Victor appeared with the lamps and drew the blinds down.	Когда лорд Генри вышел и закрыл за собой дверь, Дориан позвонил, и через несколько минут появился Виктор. Он принес лампы и опустил шторы.

He waited impatiently for him to go.	Дориан с нетерпением дожидался его ухода.
The man seemed to take an interminable time over everything.	Ему казалось, что слуга сегодня бесконечно долго копается.
As soon as he had left, he rushed to the screen, and drew it back.	Как только Виктор ушел, Дориан Грей подбежал к экрану и отодвинул его.
No; there was no further change in the picture.	Никаких новых перемен в портрете не произошло.
It had received the news of Sibyl Vane's death before he had known of it himself.	Видно, весть о смерти Сибилы Вэйн дошла до него раньше, чем узнал о ней он, Дориан.
It was conscious of the events of life as they occurred.	Этот портрет узнавал о событиях его жизни, как только они происходили.
The vicious cruelty that marred the fine lines of the mouth had, no doubt, appeared at the very moment that the girl had drunk the poison, whatever it was.	И злобная жестокость исказила красивый рот в тот самый миг, когда девушка выпила яд.
Or was it indifferent to results? Did it merely take cognizance of what passed within the soul?	Или, может быть, на портрете отражаются не деяния живого Дориана Грея, а только то, что происходит в его душе?
He wondered, and hoped that some day he would see the change taking place before his very eyes, shuddering as he hoped it.	Размышляя об этом, Дориан Грей спрашивал себя: а что, если в один прекрасный день портрет изменится у него на глазах? Он и желал этого, и содрогался при одной мысли об этом.
Poor Sibyl! what a romance it had all been!	Бедная Сибила! Как все это романтично!
She had often mimicked death on the stage. Then Death himself had touched her, and taken her with him.	Она часто изображала смерть на сцене, и вот Смерть пришла и унесла ее.
How had she played that dreadful last scene?	Как сыграла Сибила эту последнюю страшную сцену?
Had she cursed him, as she died?	Проклинала его, умирая?
No; she had died for love of him, and love would always be a sacrament to him now.	Нет, она умерла от любви к нему, и отныне Любовь будет всегда для него святыней.
She had atoned for everything, by the sacrifice she had made of her life.	Сибила, отдав жизнь, все этим искупила.
He would not think any more of what she had made him go through, on that horrible night at the theatre.	Он не станет больше вспоминать, сколько он изза нее выстрадал в тот ужасный вечер в театре.
When he thought of her, it would be as a wonderful tragic figure sent on to the world's stage to show the supreme reality of Love.	Она останется в его памяти как дивный трагический образ, посланный на великую арену жизни, чтобы явить миру высшую сущность Любви.
A wonderful tragic figure?	Дивный трагический образ?
Tears came to his eyes as he remembered her childlike look, and winsome fanciful ways, and shy tremulous grace.	При воспоминании о детском личике Сибилы, об ее пленительной живости и застенчивой грации Дориан почувствовал на глазах слезы.
He brushed them away hastily, and looked again at the picture.	Он торопливо смахнул их и снова посмотрел на портрет.

He felt that the time had really come for making his choice.	Он говорил себе, что настало время сделать выбор.
Or had his choice already been made?	Или выбор уже сделан?
Yes, life had decided that for him-life, and his own infinite curiosity about life.	Да, сама жизнь решила за него -- жизнь и его безграничный интерес к ней.
Eternal youth, infinite passion, pleasures subtle and secret, wild joys and wilder sins-he was to have all these things.	Вечная молодость, неутолимая страсть, наслаждения утонченные и запретные, безумие счастья и еще более исступленное безумие греха -- все будет ему дано, все он должен изведать!
The portrait was to bear the burden of his shame: that was all.	А портрет пусть несет бремя его позора -- вот и все.
A feeling of pain crept over him as he thought of the desecration that was in store for the fair face on the canvas.	На миг он ощутил боль в сердце при мысли, что прекрасное лицо на портрете будет обезображено.
Once, in boyish mockery of Narcissus, he had kissed, or feigned to kiss, those painted lips that now smiled so cruelly at him.	Как-то раз он, дурашливо подражая Нарциссу, поцеловал -- вернее, сделал вид, что целует эти нарисованные губы, которые сейчас так зло усмехались ему.
Morning after morning he had sat before the portrait, wondering at its beauty, almost enamoured of it, as it seemed to him at times.	Каждое утро он подолгу простаивал перед портретом, любуясь им. Иногда он чувствовал, что почти влюблен в него.
Was it to alter now with every mood to which he yielded?	И неужели же теперь каждая слабость, которой он, Дориан, поддастся, будет отражаться на этом портрете?
Was it to become a monstrous and loathsome thing, to be hidden away in a locked room, to be shut out from the sunlight that had so often touched to brighter gold the waving wonder of its hair?	Неужели он станет чудовищно безобразным и его придется прятать под замок, вдали от солнца, которое так часто золотило его чудесные кудри?
The pity of it! the pity of it!	Как жаль! Как жаль!
For a moment he thought of praying that the horrible sympathy that existed between him and the picture might cease.	Одну минуту Дориану Грею хотелось помолиться о том, чтобы исчезла эта сверхъестественная связь между ним и портретом.
It had changed in answer to a prayer; perhaps in answer to a prayer it might remain unchanged.	Перемена в портрете возникла потому, что он когда-то пожелал этого, -- так, быть может, после новой молитвы портрет перестанет меняться?
And, yet, who, that knew anything about Life, would surrender the chance of remaining always young, however fantastic that chance might be, or with what fateful consequences it might be fraught?	Но... Разве человек, хоть немного узнавший жизнь, откажется от возможности остаться вечно молодым, как бы ни была эфемерна эта возможность и какими бы роковыми последствиями она ни грозила?
Besides, was it really under his control?	Притом -- разве это действительно в его власти?
Had it indeed been prayer that had produced the substitution?	Разве и в самом деле его мольба вызвала такую перемену?
Might there not be some curious scientific reason for it all?	Не объясняется ли эта перемена какими-то неведомыми законами науки?

If thought could exercise its influence upon a living organism, might not thought exercise an influence upon dead and inorganic things?	Если мысль способна влиять на живой организм, так, быть может, она оказывает действие и на мертвые, неодушевленные предметы?
Nay, without thought or conscious desire, might not things external to ourselves vibrate in unison with our moods and passions, atom calling to atom in secret love of strange affinity?	Более того, даже без участия нашей мысли или сознательной воли не может ли то, что вне нас, звучать в унисон с нашими настроениями и чувствами, и атом -- стремиться к атому под влиянием какого-то таинственного тяготения плп удивительного сродства?..
But the reason was of no importance.	Впрочем, не все ли равно, какова причина?
He would never again tempt by a prayer any terrible power.	Никогда больше он не станет призывать на помощь какие-то страшные, неведомые силы.
If the picture was to alter, it was to alter. That was all.	Если портрету суждено меняться, пусть меняется.
Why inquire too closely into it?	Зачем так глубоко в это вдумываться?
For there would be a real pleasure in watching it.	Ведь наблюдать этот процесс будет истинным наслаждением!
He would be able to follow his mind into its secret places.	Портрет даст ему возможность изучать самые сокровенные свои помыслы.
This portrait would be to him the most magical of mirrors.	Портрет станет для него волшебным зеркалом.
As it had revealed to him his own body, so it would reveal to him his own soul.	В этом зеркале он когда-то впервые понастоящему увидел свое лицо, а теперь увидит свою душу.
And when winter came upon it, he would still be standing where spring trembles on the verge of summer.	И когда для его двойника на полотне наступит зима, он, живой Дориан Грей, будет все еще оставаться на волнующепрекрасной грани весны и лета.
When the blood crept from its face, and left behind a pallid mask of chalk with leaden eyes, he would keep the glamour of boyhood.	Когда с лица на портрете сойдут краски и оно станет мертвенной меловой маской с оловянными глазами, лицо живого Дориана будет попрежнему сохранять весь блеск юности.
Not one blossom of his loveliness would ever fade. Not one pulse of his life would ever weaken.	Да, цвет его красоты не увянет, пульс жизни никогда не ослабнет.
Like the gods of the Greeks, he would be strong, and fleet, and joyous.	Подобно греческим богам, он будет вечно сильным, быстроногим и жизнерадостным.
What did it matter what happened to the coloured image on the canvas?	Не все ли равно, что станется с его портретом?
He would be safe. That was everything.	Самому-то ему ничто не угрожает, а только это и важно.
He drew the screen back into its former place in front of the picture, smiling as he did so, and passed into his bedroom, where his valet was already waiting for him.	Дориан Грей, улыбаясь, поставил экран на прежнее место перед портретом, и пошел в спальню, где его ждал камердинер.
An hour later he was at the Opera, and Lord Henry was leaning over his chair.	Через час он был уже в опере, и лорд Генри сидел позади, облокотясь на его кресло.

CHAPTER IX	ГЛАВА IX
As he was sitting at breakfast next morning, Basil Hallward was shown into the room.	На другое утро, когда Дориан сидел за завтраком, пришел Бэзил Холлуорд.
"I am so glad I have found you, Dorian," he said, gravely. "I called last night, and they told me you were at the Opera.	-- Очень рад, что застал вас, Дориан, -- сказал он серьезным тоном.-- Я заходил вчера вечером, но мне сказали, что вы в опере.
Of course I knew that was impossible.	Разумеется, я не поверил и жалел, что не знаю, где вы находитесь.
But I wish you had left word where you had really gone to.	Я весь вечер ужасно тревожился и, признаться, даже боялся, как бы за одним несчастьем не последовало второе.
I passed a dreadful evening, half afraid that one tragedy might be followed by another.	Вам надо было вызвать меня телеграммой, как только вы узнали...
I think you might have telegraphed for me when you heard of it first.	Я прочел об этом случайно в вечернем выпуске
I read of it quite by chance in a late edition of The Globe, that I picked up at the club.	"Глоба", который попался мне под руку в клубе...
I came here at once, and was miserable at not finding you.	Тотчас поспешил к вам, да, к моему великому огорчению, не застал вас дома.
I can't tell you how heartbroken I am about the whole thing.	И сказать вам не могу, до чего меня потрясло это несчастье!
I know what you must suffer.	Понимаю, как вам тяжело...
But where were you?	А где же вы вчера были?
Did you go down and see the girl's mother?	Вероятно, ездили к ее матери?
For a moment I thought of following you there. They gave the address in the paper.	В первую минуту я хотел поехать туда вслед за вами -- адрес я узнал из газеты.
Somewhere in the Euston Road, isn't it?	Это, помнится, где-то на ЮстонРод?
But I was afraid of intruding upon a sorrow that I could not lighten.	Но я побоялся, что буду там лишний, -- чем можно облегчить такое горе?
Poor woman!	Несчастная мать!
What a state she must be in!	Воображаю, в каком она состоянии!
And her only child, too!	Ведь это ее единственная дочь?
What did she say about it all?"	Что она говорила?
"My dear Basil, how do I know?" murmured Dorian Gray, sipping some pale-yellow wine from a delicate gold-beaded bubble of Venetian glass, and looking dreadfully bored. "I was at the Opera.	-- Мой милый Бэзил, откуда мне знать? -процедил Дориан Грей с недовольным и скучающим видом, потягивая желтоватое вино из красивого, усеянного золотыми бусинками венецианского бокала.-- Я был в опере.
You should have come on there.	Напрасно и вы туда не приехали.
I met Lady Gwendolen, Harry's sister, for the first time. We were in her box.	Я познакомился вчера с сестрой Г арри, леди Гвендолен, мы сидели у нее в ложе.

She is perfectly charming; and Patti sang divinely.	Обворожительная женщина! И Патти пела божественно.
Don't talk about horrid subjects.	Не будем говорить о неприятном.
If one doesn't talk about a thing, it has never happened.	О чем не говоришь, того как будто и не было.
It is simply expression, as Harry says, that gives reality to things.	Вот и Гарри всегда твердит, что только слова придают реальность явлениям.
I may mention that she was not the woman's only child. There is a son, a charming fellow, I believe.	Ну а что касается матери Сибилы... Она не одна, у нее есть еще сын, и, кажется, славный малый.
But he is not on the stage.	Но он не актер.
He is a sailor, or something.	Он моряк или что-то в этом роде.
And now, tell me about yourself and what you are painting."	Ну, расскажитека лучше о себе. Что вы сейчас пишете?
"You went to the Opera?" said Hallward, speaking very slowly, and with a strained touch of pain in his voice. "You went to the Opera while Sibyl Vane was lying dead in some sordid lodging?	-- Вы... были... в опере? -- с расстановкой переспросил Бэзил, и в его изменившемся голосе слышалось глубокое огорчение.-- Вы поехали в оперу в то время, как Сибила Вэйн лежала мертвая в какой-то грязной каморке?
You can talk to me of other women being charming, and of Patti singing divinely, before the girl you loved has even the quiet of a grave to sleep in?	Вы можете говорить о красоте других женщин и о божественном пении Патти, когда девушка, которую вы любили, еще даже не обрела покой в могиле?
Why, man, there are horrors in store for that little white body of hers!"	Эх, Дориан, вы бы хоть подумали о тех ужасах, через которые еще предстоит пройти ее бедному маленькому телу!
"Stop, Basil!	-- Перестаньте, Бэзил!
I won't hear it!" cried Dorian, leaping to his feet. "You must not tell me about things.	Я не хочу ничего слушать! -- крикнул Дориан и вскочил.-- Не говорите больше об этом.
What is done is done.	Что было, то было.
What is past is past."	Что прошло, то уже прошлое.
"You call yesterday the past?"	-- Вчерашний день для вас уже прошлое?
"What has the actual lapse of time got to do with it?	-- При чем тут время?
It is only shallow people who require years to get rid of an emotion.	Только людям ограниченным нужны годы, чтобы отделаться от какого-нибудь чувства или впечатления.
A man who is master of himself can end a sorrow as easily as he can invent a pleasure.	А человек, умеющий собой владеть, способен покончить с печалью так же легко, как найти новую радость.
I don't want to be at the mercy of my emotions.	Я не желаю быть рабом своих переживаний.
I want to use them, to enjoy them, and to dominate them."	Я хочу ими насладиться, извлечь из них все, что можно. Хочу властвовать над своими чувствами.
"Dorian, this is horrible!	-- Дориан, это ужасно!

Something has changed you completely.	Что-то сделало вас совершенно другим человеком.
You look exactly the same wonderful boy who, day after day, used to come down to my studio to sit for his picture.	На вид вы все тот же славный мальчик, что каждый день приходил ко мне в мастерскую позировать.
But you were simple, natural, and affectionate then. You were the most unspoiled creature in the whole world.	Но тогда вы были простодушны, непосредственны и добры, вы были самый неиспорченный юноша на свете.
Now, I don't know what has come over you.	А сейчас... Не понимаю, что на вас нашло!
You talk as if you had no heart, no pity in you.	Вы рассуждаете, как человек без сердца, не знающий жалости.
It is all Harry's influence.	Все это -- влияние Гарри.
I see that."	Теперь мне ясно...
The lad flushed up, and, going to the window, looked out for a few moments on the green, flickering, sun-lashed garden.	Дориан покраснел и, отойдя к окну, с минуту смотрел на зыбкое море зелени в облитом солнцем саду.
"I owe a great deal to Harry, Basil," he said, at last-"more than I owe to you.	-- Я обязан Гарри многим, -- сказал он наконец.--Больше, чем вам, Бэзил.
You only taught me to be vain."	Вы только разбудили во мне тщеславие.
"Well, I am punished for that, Dorian-or shall be some day."	-- Что же, я за это уже наказан, Дориан... или буду когданибудь наказан.
"I don't know what you mean, Basil," he exclaimed, turning round. "I don't know what you want.	-- Не понимаю я ваших слов, Бэзил, -- воскликнул Дориан, обернувшись.-- И не знаю, чего вы от меня хотите.
What do you want?"	Ну, скажите, что вам нужно?
"I want the Dorian Gray I used to paint," said the artist, sadly.	-- Мне нужен тот Дориан Грей, которого я писал, -- с грустью ответил художник.
"Basil," said the lad, going over to him, and putting his hand on his shoulder, "you have come too late.	-- Бэзил, -- Дориан подошел и положил ему руку на плечо, -- вы пришли слишком поздно.
Yesterday when I heard that Sibyl Vane had killed herself--"	Вчера, когда я узнал, что Сибила покончила с собой... -- Покончила с собой!
"Killed herself!	Господи помилуй!
Good heavens! is there no doubt about that?" cried Hallward, looking up at him with an expression of horror.	Неужели? -- ахнул Холлуорд, в ужасе глядя на Дориана.
"My dear Basil! Surely you don't think it was a vulgar accident?	-- А вы думали, мой друг, что это просто несчастный случай?
Of course she killed herself."	Конечно, нет! Она лишила себя жизни.
The elder man buried his face in his hands.	Художник закрыл лицо руками.
"How fearful," he muttered, and a shudder ran through him.	-- Это страшно! -- прошептал он, вздрогнув.
"No," said Dorian Gray, "there is nothing fearful about it.	-- Нет, -- возразил Дориан Грей.-- Ничего в этом нет страшного.

It is one of the great romantic tragedies of the age.	Это -- одна из великих романтических трагедий нашего времени.
As a rule, people who act lead the most commonplace lives.	Обыкновенные актеры, как правило, ведут жизнь самую банальную.
They are good husbands, or faithful wives, or something tedious.	Все они -- примерные мужья или примерные жены, -- словом, скучные люди.
You know what I mean-middle-class virtue, and all that kind of thing.	Понимаете -- мещанская добродетель и все такое.
How different Sibyl was!	Как непохожа на них была Сибила!
She lived her finest tragedy.	Она пережила величайшую трагедию.
She was always a heroine.	Она всегда оставалась героиней.
The last night she played-the night you saw her-she acted badly because she had known the reality of love.	В последний вечер, тот вечер, когда вы видели ее на сцене, она играла плохо оттого, что узнала любовь настоящую.
When she knew its unreality, she died, as Juliet might have died.	А когда мечта оказалась несбыточной, она умерла, как умерла некогда Джульетта.
She passed again into the sphere of art.	Она снова перешла из жизни в сферы искусства.
There is something of the martyr about her.	Ее окружает ореол мученичества.
Her death has all the pathetic uselessness of martyrdom, all its wasted beauty.	Да, в ее смерти -- весь пафос напрасного мученичества, вся его бесполезная красота...
But, as I was saying, you must not think I have not suffered.	Однако не думайте, Бэзил, что я не страдал.
If you had come in yesterday at a particular moment-about half-past five, perhaps, or a quarter to six-you would have found me in tears.	Вчера был такой момент... Если бы вы пришли около половины шестого... или без четверти шесть, вы застали бы меня в слезах.
Even Harry, who was here, who brought me the news, in fact, had no idea what I was going through.	Даже Г арри -- он-то и принес мне эту весть -- не подозревает, что я пережил.
I suffered immensely.	Я страдал ужасно.
Then it passed away.	А потом это прошло.
I cannot repeat an emotion.	Не могу я то же чувство переживать снова.
No one can, except sentimentalists.	И никто не может, кроме очень сентиментальных людей.
And you are awfully unjust, Basil.	Вы ужасно несправедливы ко мне, Бэзил.
You come down here to console me. That is charming of you.	Вы пришли меня утешать, это очень мило с вашей стороны.
You find me consoled, and you are furious.	Но застали меня уже утешившимся -- и злитесь.
How like a sympathetic person!	Вот оно, людское сочувствие!
You remind me of a story Harry told me about a certain philanthropist who spent twenty years of his life in trying to get some grievance redressed, or some unjust law altered-I forget exactly what it was.	Я вспоминаю анекдот, рассказанный Г арри, про одного филантропа, который двадцать лет жизни потратил на борьбу с какими-то злоупотреблениями или несправедливым законом -- я забыл уже, с чем именно.

Finally he succeeded, and nothing could exceed his disappointment.	В конце концов он добился своего -- и тут наступило жестокое разочарование.
He had absolutely nothing to do, almost died of ennui, and became a confirmed misanthrope.	Ему больше решительно нечего было делать, он умирал со скуки и превратился в убежденного мизантропа.
And besides, my dear old Basil, if you really want to console me, teach me rather to forget what has happened, or to see it from the proper artistic point of view.	Такто, дорогой друг! Если вы действительно хотите меня утешить, научите, как забыть то, что случилось, или смотреть на это глазами художника.
Was it not Gautier who used to write about la consolation des arts?	Кажется, Г отье писал об утешении, которое мы находим в искусстве?
I remember picking up a little vellum-covered book in your studio one day and chancing on that delightful phrase.	Помню, однажды у вас в мастерской мне попалась под руку книжечка в веленевой обложке, и, листая ее, я наткнулся на это замечательное выражение: consolation des arts.
Well, I am not like that young man you told me of when we were down at Marlow together, the young man who used to say that yellow satin could console one for all the miseries of life.	Право, я нисколько не похож на того молодого человека, про которого вы мне рассказывали, когда мы вместе ездили к Марло. Он уверял, что желтый атлас может служить человеку утешением во всех жизненных невзгодах.
I love beautiful things that one can touch and handle.	Я люблю красивые вещи, которые можно трогать, держать в руках.
Old brocades, green bronzes, lacquer-work, carved ivories, exquisite surroundings, luxury, pomp, there is much to be got from all these.	Старинная парча, зеленая бронза, изделия из слоновой кости, красивое убранство комнат, роскошь, пышность -- все это доставляет столько удовольствия!
But the artistic temperament that they create, or at any rate reveal, is still more to me.	Но для меня всего ценнее тот инстинкт художника, который они порождают или хотя бы выявляют в человеке.
To become the spectator of one's own life, as Harry says, is to escape the suffering of life.	Стать, как говорит Гарри, зрителем собственной жизни -- это значит уберечь себя от земных страданий.
I know you are surprised at my talking to you like this.	Знаю, вас удивят такие речи.
You have not realised how I have developed.	Вы еще не уяснили себе, насколько я созрел.
I was a schoolboy when you knew me. I am a man now.	Когда мы познакомились, я был мальчик, сейчас я -- мужчина.
I have new passions, new thoughts, new ideas.	У меня появились новые увлечения, новые мысли и взгляды.
I am different, but you must not like me less.	Да, я стал другим, однако я не хочу, Бэзил, чтобы вы меня за это разлюбили.
I am changed, but you must always be my friend.	Я переменился, но вы должны навсегда остаться моим другом.
Of course I am very fond of Harry.	Конечно, я очень люблю Гарри.
But I know that you are better than he is.	Но я знаю, что вы лучше его.

You are not stronger-you are too much afraid of life-but you are better.	Вы не такой сильный человек, как он, потому что слишком боитесь жизни, но вы лучше.
And how happy we used to be together!	И как нам бывало хорошо вместе!
Don't leave me, Basil, and don't quarrel with me.	Не оставляйте же меня, Бэзил, и не спорьте со мной.
I am what I am. There is nothing more to be said."	Я таков, какой я есть, -- ничего с этим не поделаешь.
The painter felt strangely moved.	Холлуорд был невольно тронут.
The lad was infinitely dear to him, and his personality had been the great turning-point in his art.	Этот юноша был ему бесконечно дорог, и знакомство с ним стало как бы поворотным пунктом в его творчестве художника.
He could not bear the idea of reproaching him any more. After all, his indifference was probably merely a mood that would pass away.	У него не хватило духу снова упрекать Дориана, и он утешался мыслью, что черствость этого мальчика -- лишь минутное настроение.
There was so much in him that was good, so much in him that was noble.	Ведь у Дориана так много хороших черт, так много в нем благородства!
"Well, Dorian," he said, at length, with a sad smile, "I won't speak to you again about this horrible thing, after to-day. I only trust your name won't be mentioned in connection with it.	-- Ну, хорошо, Дориан, -- промолвил он наконец с грустной улыбкой.-- Не стану больше говорить об этой страшной истории. II хочу надеяться, что ваше имя не будет связано с нею.
The inquest is to take place this afternoon.	Следствие назначено на сегодня.
Have they summoned you?"	Вас не вызывали?
Dorian shook his head and a look of annoyance passed over his face at the mention of the word "inquest."	Дориан отрицательно покачал головой и досадливо поморщился при слове "следствие".
There was something so crude and vulgar about everything of the kind.	Он находил, что во всех этих подробностях есть что-то грубое, пошлое.
"They don't know my name," he answered.	-- Моя фамилия там никому не известна, -пояснил он.
"But surely she did?"	-- Но девушкато, наверное, ее знала?
"Only my Christian name, and that I am quite sure she never mentioned to anyone.	-- Нет, только имя. И потом я совершенно уверен, что она не называла его никому.
She told me once that they were all rather curious to learn who I was, and that she invariably told them my name was Prince Charming.	Она мне рассказывала, что в театре все очень интересуются, кто я такой, но на их вопросы она отвечает только, что меня зовут Прекрасный Принц.
It was pretty of her.	Это очень трогательно, правда?
You must do me a drawing of Sibyl, Basil.	Нарисуйте мне Сибилу, Бэзил.
I should like to have something more of her than the memory of a few kisses and some broken pathetic words."	Мне хочется сохранить на память о ней нечто большее, чем воспоминания о нескольких поцелуях и нежных словах.
"I will try and do something, Dorian, if it would please you.	-- Ладно, попробую, Дориан, если вам этого так хочется.

But you must come and sit to me yourself again.	Но вы и сами снова должны мне позировать.
I can't get on without you."	Я не могу обойтись без вас.
"I can never sit to you again, Basil.	-- Никогда больше я не буду вам позировать, Бэзил.
It is impossible!" he exclaimed, starting back.	Это невозможно! -- почти крикнул Дориан, отступая.
The painter stared at him.	Художник удивленно посмотрел на него.
"My dear boy, what nonsense!" he cried.	-- Это еще что за фантазия, Дориан?
"Do you mean to say you don't like what I did of you?	Неужели вам не нравится портрет, который я написал?
Where is it?	А кстати, где он?
Why have you pulled the screen in front of it?	Зачем его : заслонили экраном?
Let me look at it.	Я хочу на него взглянуть.
It is the best thing I have ever done.	Ведь это моя лучшая работа.
Do take the screen away, Dorian.	Уберитека ширму, Дориан.
It is simply disgraceful of your servant hiding my work like that.	Какого черта ваш лакей вздумал запрятать портрет в угол?
I felt the room looked different as I came in."	То-то я, как вошел, сразу почувствовал, что в комнате словно чего-то недостает.
"My servant has nothing to do with it, Basil.	-- Мой лакей тут ни при чем, Бэзил.
You don't imagine I let him arrange my room for me?	Неужели вы думаете, что я позволяю ему по своему вкусу переставлять вещи в комнатах?
He settles my flowers for me sometimes-that is all.	Он только цветы иногда выбирает для меня -- и больше ничего.
No; I did it myself. The light was too strong on the portrait."	А экран перед портретом я сам поставил: в этом месте слишком резкое освещение.
"Too strong!	-- Слишком резкое?
Surely not, my dear fellow?	Не может быть, мой милый.
It is an admirable place for it.	Помоему, самое подходящее.
Let me see it."	Дайтека взглянуть.
And Hallward walked towards the corner of the room.	И Холлуорд направился в тот угол, где стоял портрет.
A cry of terror broke from Dorian Gray's lips, and he rushed between the painter and the screen.	Крик ужаса вырвался у Дориана. Одним скачком опередив Холлуорда, он стал между ним и экраном.
"Basil," he said, looking very pale, "you must not look at it.	-- Бэзил, -- сказал он, страшно побледнев, -- не смейте!
I don't wish you to."	Я не хочу, чтобы вы на него смотрели.
"Not look at my own work! you are not serious.	-- Вы шутите! Мне запрещается смотреть на мое собственное произведение?

Why shouldn't I look at it?" exclaimed Hallward, laughing.	Это еще почему? -- воскликнул Холлуорд со смехом.
"If you try to look at it, Basil, on my word of honour I will never speak to you again as long as I live.	-- Только попытайтесь, Бэзил, -- и даю вам слово, что на всю жизнь перестану с вами встречаться.
I am quite serious.	Я говорю совершенно серьезно.
I don't offer any explanation, and you are not to ask for any.	Объяснять ничего не буду, и вы меня ни о чем не спрашивайте.
But, remember, if you touch this screen, everything is over between us."	Но знайте -- если вы только тронете экран, между нами все кончено.
Hallward was thunderstruck. He looked at Dorian Gray in absolute amazement.	Холлуорд стоял как громом пораженный и во все глаза смотрел на Дориана.
He had never seen him like this before. The lad was actually pallid with rage. His hands were clenched, and the pupils of his eyes were like disks of blue fire.	Никогда еще он не видел его таким: лицо Дориана побелело от гнева, руки были сжаты в кулаки, зрачки метали синие молнии.
He was trembling all over.	Он весь дрожал.
"Dorian!"	-- Дориан!
"Don't speak!"	-- Молчите, Бэзил!
"But what is the matter?	-- Господи, да что это с вами?
Of course I won't look at it if you don't want me to," he said, rather coldly, turning on his heel, and going over towards the window. "But, really, it seems rather absurd that I shouldn't see my own work, especially as I am going to exhibit it in Paris in the autumn.	Не хотите, так я, разумеется, не ставу смотреть, -- сказал художник довольно сухо и, круто повернувшись, отошел к окну.-- Но это просто дико -- запрещать мне смотреть на мою собственную картину! Имейте в виду, осенью я хочу послать ее в Париж на выставку, и, наверное, понадобится перед этим заново покрыть ее лаком.
I shall probably have to give it another coat of varnish before that, so I must see it some day, and why not to-day?"	Значит, осмотреть ее я все равно должен, -- так почему бы не сделать этого сейчас?
"To exhibit it?	-- На выставку?
You want to exhibit it?" exclaimed Dorian Gray, a strange sense of terror creeping over him.	Вы хотите ее выставить? -- переспросил Дориан Грей, чувствуя, как в душу его закрадывается безумный страх.
Was the world going to be shown his secret?	Значит, все узнают его тайну?
Were people to gape at the mystery of his life?	Люди будут с любопытством глазеть на самое сокровенное в его жизни?
That was impossible.	Немыслимо!
Something-he did not know what-had to be done at once.	Что-то надо тотчас же сделать, как-то это предотвратить. Но как?
"Yes; I don't suppose you will object to that. George Petit is going to collect all my best pictures for a special exhibition in the Rue de S?ze, which will open the first week in October.	-- Да, в Париже. Надеюсь, против этого вы не станете возражать? -- говорил между тем художник.-- Жорж Пти намерен собрать все мои лучшие работы и устроить специальную выставку на улице Сэз. Откроется она в первых числах октября.

The portrait will only be away a month.	Портрет увезут не более как на месяц.
I should think you could easily spare it for that time.	Думаю, что вы вполне можете на такое короткое время с ним расстаться.
In fact, you are sure to be out of town.	Как раз в эту пору вас тоже не будет в Лондоне.
And if you keep it always behind a screen, you can't care much about it."	И потом -- если вы держите его за ширмой, значит, не так уж дорожите им.
Dorian Gray passed his hand over his forehead. There were beads of perspiration there.	Дориан Грей провел рукой по лбу, покрытому крупными каплями пота.
He felt that he was on the brink of a horrible danger.	Он чувствовал себя на краю гибели.
"You told me a month ago that you would never exhibit it," he cried.	-- Но всего лишь месяц назад вы говорили, что ни за что его не выставите!
"Why have you changed your mind?	Почему же вы передумали?
You people who go in for being consistent have just as many moods as others have.	Вы из тех людей, которые гордятся своим постоянством, а на самом деле и у вас все зависит от настроения.
The only difference is that your moods are rather meaningless.	Разница только та, что эти ваши настроения -просто необъяснимые прихоти.
You can't have forgotten that you assured me most solemnly that nothing in the world would induce you to send it to any exhibition.	Вы торжественно уверяли меня, что ни за что на свете не пошлете мой портрет на выставку, -- вы это, конечно, помните?
You told Harry exactly the same thing."	И Гарри вы говорили то же самое.
He stopped suddenly, and a gleam of light came into his eyes.	Дориан вдруг умолк, и в глазах его блеснул огонек.
He remembered that Lord Henry had said to him once, half seriously and half in jest,	Он вспомнил, как лорд Генри сказал ему раз полушутя:
"If you want to have a strange quarter of an hour, get Basil to tell you why he won't exhibit your picture.	"Если хотите провести презанятные четверть часа, заставьте Бэзила объяснить вам, почему он не хочет выставлять ваш портрет.
He told me why he wouldn't, and it was a revelation to me."	Мне он это рассказал, и для меня это было настоящим откровением".
Yes, perhaps Basil, too, had his secret.	Ага, так, может быть, и у Бэзила есть своя тайна!
He would ask him and try.	Надо выведать ее.
"Basil," he said, coming over quite close, and looking him straight in the face, "we have each of us a secret.	-- Бэзил, -- начал он, подойдя к Холлуорду очень близко и глядя ему в глаза, -- у каждого из нас есть свой секрет.
Let me know yours and I shall tell you mine.	Откройте мне ваш, и я вам открою свой.
What was your reason for refusing to exhibit my picture?"	Почему вы не хотели выставлять мой портрет?
The painter shuddered in spite of himself.	Художник вздрогнул и невольно отступил.

"Dorian, if I told you, you might like me less than you do, and you would certainly laugh at me.	-- Дориан, если я вам это скажу, вы непременно посмеетесь надо мной и, пожалуй, будете меньше любить меня.
I could not bear your doing either of those two things.	А с этим я не мог бы примириться.
If you wish me never to look at your picture again, I am content.	Раз вы требуете, чтобы я не пытался больше увидеть ваш портрет, пусть будет так.
I have always you to look at.	Ведь у меня остаетесь вы, -- я смогу всегда видеть вас.
If you wish the best work I have ever done to be hidden from the world, I am satisfied.	Вы хотите скрыть от всех лучшее, что я создал в жизни? Ну что ж, я согласен.
Your friendship is dearer to me than any fame or reputation."	Ваша дружба мне дороже славы.
"No, Basil, you must tell me," insisted Dorian Gray. "I think I have a right to know."	-- Нет, вы всетаки ответьте на мой вопрос, Бэзил, -- настаивал Дориан Грей.-- Мне кажется, я имею право знать.
His feeling of terror had passed away, and curiosity had taken its place.	Страх его прошел и сменился любопытством.
He was determined to find out Basil Hallward's mystery.	Он твердо решил узнать тайну Холлуорда.
"Let us sit down, Dorian," said the painter, looking troubled. "Let us sit down. And just answer me one question.	-- Сядемте, Дориан, -- сказал тот, не умея скрыть своего волнения.И прежде всего ответьте мне на один вопрос.
Have you noticed in the picture something curious?-something that probably at first did not strike you, but that revealed itself to you suddenly?"	Вы не приметили в портрете ничего особенного? Ничего такого, что сперва, быть может, в глаза не бросалось, но потом внезапно открылось вам?
"Basil!" cried the lad, clutching the arms of his chair with trembling hands, and gazing at him with wild, startled eyes.	-- Ох, Бэзил! -- вскрикнул Дориан, дрожащими руками сжимая подлокотники кресла и в диком испуге глядя на художника.
"I see you did.	-- Вижу, что заметили.
Don't speak. Wait till you hear what I have to say.	Не надо ничего говорить, Дориан, сначала выслушайте меня.
Dorian, from the moment I met you, your personality had the most extraordinary influence over me. I was dominated, soul, brain, and power by you. You became to me the visible incarnation of that unseen ideal whose memory haunts us artists like an exquisite dream.	С первой нашей встречи я был словно одержим вами. Вы имели какую-то непонятную власть над моей душой, мозгом, талантом, были для меня воплощением того идеала, который всю жизнь витает перед художником как дивная мечта.
I worshipped you.	Я обожал вас.
I grew jealous of everyone to whom you spoke.	Стоило вам заговорить с кем-нибудь , -- и я уже ревновал к нему.
I wanted to have you all to myself. I was only happy when I was with you.	Я хотел сохранить вас для себя одного и чувствовал себя счастливым, только когда вы бывали со мной.

When you were away from me you were still present in my art....	И даже если вас не было рядом, вы незримо присутствовали в моем воображении, когда я творил.
Of course I never let you know anything about this. It would have been impossible. You would not have understood it.	Конечно, я никогда, ни единым словом не обмолвился об этом -- ведь вы ничего не поняли бы.
I hardly understood it myself.	Да я и сам не очень-то понимал это.
I only knew that I had seen perfection face to face, and that the world had become wonderful to my eyes-too wonderful, perhaps, for in such mad worships there is peril, the peril of losing them, no less than the peril of keeping them....	Я чувствовал только, что вижу перед собой совершенство, и оттого мир представлялся мне чудесным, -- пожалуй, слишком чудесным, ибо такие восторги душе опасны. Не знаю, что страшнее -- власть их над душой или их утрата.
Weeks and weeks went on, and I grew more and more absorbed in you.	Проходили недели, а я был все так же или еще больше одержим вами.
Then came a new development.	Наконец мне пришла в голову новая идея.
I had drawn you as Paris in dainty armour, and as Adonis with huntsman's cloak and polished boar-spear.	Я уже ранее написал вас Парисом в великолепных доспехах и Адонисом в костюме охотника, со сверкающим копьем в руках.
Crowned with heavy lotus-blossoms you had sat on the prow of Adrian's barge, gazing across the green turbid Nile.	В венке из тяжелых цветов лотоса вы сидели на носу корабля императора Адриана и глядели на мутные волны зеленого Нила.
You had leant over the still pool of some Greek woodland, and seen in the water's silent silver the marvel of your own face.	Вы склонялись над озером в одной из рощ Греции, любуясь чудом своей красоты в недвижном серебре его тихих вод.
And it had all been what art should be, unconscious, ideal, and remote.	Эти образы создавались интуитивно, как того требует наше искусство, были идеальны, далеки от действительности.
One day, a fatal day I sometimes think, I determined to paint a wonderful portrait of you as you actually are, not in the costume of dead ages, but in your own dress and in your own time.	Но в один прекрасный день, -- роковой день, как мне кажется иногда, -- я решил написать ваш портрет, написать вас таким, какой вы есть, не в костюме прошлых веков, а в обычной вашей одежде и в современной обстановке.
Whether it was the Realism of the method, or the mere wonder of your own personality, thus directly presented to me without mist or veil, I cannot tell. But I know that as I worked at it, every flake and film of colour seemed to me to reveal my secret.	И вот... Не знаю, что сыграло тут роль, реалистическая манера письма или обаяние вашей индивидуальности, которая предстала передо мной теперь непосредственно, ничем не замаскированная, -- но, когда я писал, мне казалось, что каждый мазок, каждый удар кисти вое больше раскрывает мою тайну.
I grew afraid that others would know of my idolatry.	И я боялся, что, увидев портрет, люди поймут, как я боготворю вас, Дориан.
I felt, Dorian, that I had told too much, that I had put too much of myself into it.	Я чувствовал, что в этом портрете выразил слишком много, вложил в него слишком много себя.
Then it was that I resolved never to allow the picture to be exhibited.	Вот тогда-то я и решил ни за что не выставлять его.

You were a little annoyed; but then you did not realise all that it meant to me.	Вам было досадно -- ведь вы не подозревали, какие у меня на то серьезные причины.
Harry, to whom I talked about it, laughed at me.	А Гарри, когда я заговорил с ним об этом, высмеял меня.
But I did not mind that.	Ну, да это меня ничуть не задело.
When the picture was finished, and I sat alone with it, I felt that I was right....	Когда портрет был окончен, я, глядя на него, почувствовал, что я прав...
Well, after a few days the thing left my studio, and as soon as I had got rid of the intolerable fascination of its presence it seemed to me that I had been foolish in imagining that I had seen anything in it, more than that you were extremely good-looking, and that I could paint.	А через несколько дней он был увезен из моей мастерской, и, как только я освободился от его неодолимых чар, мне показалось, что все это лишь моя фантазия, что в портрете люди увидят только вашу удивительную красоту и мой талант художника, больше ничего.
Even now I cannot help feeling that it is a mistake to think that the passion one feels in creation is ever really shown in the work one creates.	Даже и сейчас мне кажется, что я заблуждался, что чувства художника не отражаются в его творении.
Art is always more abstract than we fancy.	Искусство гораздо абстрактнее, чем мы думаем.
Form and colour tell us of form and colour-that is all.	Форма и краски говорят нам лишь о форме и красках -- и больше ни о чем.
It often seems to me that art conceals the artist far more completely than it ever reveals him.	Мне часто приходит в голову, что искусство в гораздо большей степени скрывает художника, чем раскрывает его...
And so when I got this offer from Paris I determined to make your portrait the principal thing in my exhibition.	Поэтому, когда я получил предложение из Парижа, я решил, что ваш портрет будет гвоздем моей выставки.
It never occurred to me that you would refuse.	Мог ли я думать, что вы станете возражать?
I see now that you were right. The picture cannot be shown.	Ну а теперь я вижу, что вы правы, портрет выставлять не следует.
You must not be angry with me, Dorian, for what I have told you.	Не сердитесь на меня, Дориан.
As I said to Harry, once, you are made to be worshipped."	Перед вами нельзя не преклоняться -- вы созданы для этого. Я так и сказал тогда Гарри.
Dorian Gray drew a long breath.	Дориан Грей с облегчением перевел дух.
The colour came back to his cheeks, and a smile played about his lips.	Щеки его снова порозовели. Губы улыбались.
The peril was over.	Опасность миновала.
He was safe for the time.	Пока ему ничто не грозит!
Yet he could not help feeling infinite pity for the painter who had just made this strange confession to him, and wondered if he himself would ever be so dominated by the personality of a friend.	Он невольно испытывал глубокую жалость к художнику, сделавшему ему такое странное признание, и спрашивал себя, способен ли и он когда-нибудь оказаться всецело во власти чужой души?
Lord Henry had the charm of being very dangerous. But that was all.	К лорду Генри его влечет, как влечет человека все очень опасное, -- и только.

He was too clever and too cynical to be really fond of.	Лорд Генри слишком умен и слишком большой циник, чтобы его можно было любить.
Would there ever be someone who would fill him with a strange idolatry?	Встретит ли он, Дориан, человека, который станет его кумиром?
Was that one of the things that life had in store?	Суждено ли ему в жизни испытать и это тоже?
"It is extraordinary to me, Dorian," said Hallward, "that you should have seen this in the portrait. Did you really see it?"	-- Очень мне странно, Дориан, что вы сумели увидеть это в портрете, -- сказал Бэзил Холлуорд.-- Вы и вправду это заметили?
"I saw something in it," he answered, "something that seemed to me very curious."	-- Коечто я заметил. И оно меня сильно поразило.
"Well, you don't mind my looking at the thing now?"	-- Ну а теперь вы мне дадите взглянуть на портрет?
Dorian shook his head.	Дориан покачал головой.
"You must not ask me that, Basil.	-- Нет, нет, и не просите, Бэзил.
I could not possibly let you stand in front of that picture."	Я не позволю вам даже подойти близко.
"You will some day, surely?"	-- Так, может, потом когда-нибудь ?
"Never."	-- Никогда.
"Well, perhaps you are right.	-- Что ж, может, вы и правы.
And now good-bye, Dorian.	Ну, прощайте, Дориан.
You have been the one person in my life who has really influenced my art.	Вы -- единственный человек, который понастоящему имел влияние на мое творчество.
Whatever I have done that is good, I owe to you. Ah! you don't know what it cost me to tell you all that I have told you."	И всем, что я создал ценного, я обязан вам... если бы вы знали, чего мне стоило сказать вам все то, что я сказал!
"My dear Basil," said Dorian, "what have you told me?	-- Да что же вы мне сказали такого, дорогой Бэзил?
Simply that you felt that you admired me too much.	Только то, что вы мною слишком восхищались?
That is not even a compliment."	Право, это даже не комплимент.
"It was not intended as a compliment.	-- А я и не собирался говорить вам комплименты.
It was a confession.	Это была исповедь.
Now that I have made it, something seems to have gone out of me.	И после нее я словно чего-то лишился.
Perhaps one should never put one's worship into words."	Пожалуй, никогда не следует выражать свои чувства словами.
"It was a very disappointing confession."	-- Исповедь ваша, Бэзил, обманула мои ожидания.
"Why, what did you expect, Dorian?	-- Как так? Чего же вы ожидали, Дориан?
You didn't see anything else in the picture, did you? There was nothing else to see?"	Разве вы заметили в портрете еще что-то другое?
"No; there was nothing else to see.	-- Нет, ничего.

Why do you ask?	Почему вы спрашиваете?
But you mustn't talk about worship. It is foolish.	А о преклонении вы больше не говорите -- это глупо.
You and I are friends, Basil, and we must always remain so."	Мы с вами друзья, Бэзил, и должны всегда оставаться друзьями.
"You have got Harry," said the painter, sadly.	-- У вас есть Гарри, -- сказал Холлуорд уныло.
"Oh, Harry!" cried the lad, with a ripple of laughter. "Harry spends his days in saying what is incredible, and his evenings in doing what is improbable.	-- Ах, Гарри! -- Дориан рассмеялся.-- Гарри днем занят тем, что говорит невозможные вещи, а по вечерам творит невероятные вещи.
Just the sort of life I would like to lead.	Такая жизнь как раз в моем вкусе.
But still I don't think I would go to Harry if I were in trouble.	Но в тяжелую минуту я вряд ли пришел бы к Гарри.
I would sooner go to you, Basil."	Скорее к вам, Бэзил.
"You will sit to me again?"	-- И вы опять будете мне позировать?
"Impossible!"	-- Нет, этого я никак не могу!
"You spoil my life as an artist by refusing, Dorian.	-- Своим отказом вы губите меня как художника.
No man came across two ideal things.	Никто не встречает свой идеал дважды в жизни.
Few come across one."	Да и один раз редко кто его находит.
"I can't explain it to you, Basil, but I must never sit to you again.	-- Не могу вам объяснить причины, Бэзил, но мне нельзя больше вам позировать.
There is something fatal about a portrait.	Есть что-то роковое в каждом портрете.
It has a life of its own.	Он живет своей особой жизнью...
I will come and have tea with you.	Я буду приходить к вам пить чай.
That will be just as pleasant."	Это не менее приятно.
"Pleasanter for you, I am afraid," murmured Hallward, regretfully. "And now good-bye.	-- Для вас, пожалуй, даже приятнее, -- огорченно буркнул Холлуорд.-- До свидания, Дориан.
I am sorry you won't let me look at the picture once again.	Очень жаль, что вы не дали мне взглянуть на портрет.
But that can't be helped.	Ну, да что поделаешь!
I quite understand what you feel about it."	Я вас вполне понимаю.
As he left the room, Dorian Gray smiled to himself.	Когда он вышел, Дориан усмехнулся про себя.
Poor Basil! how little he knew of the true reason!	Бедный Бэзил, как он в своих догадках далек от истины!
And how strange it was that, instead of having been forced to reveal his own secret, he had succeeded, almost by chance, in wresting a secret from his friend!	И не странно ли, что ему, Дориану, не только не пришлось открыть свою тайну, но удалось случайно выведать тайну друга!
How much that strange confession explained to him!	После исповеди Бэзила Дориану многое стало ясно.

The painter's absurd fits of jealousy, his wild devotion, his extravagant panegyrics, his curious reticences-he understood them all now, and he felt sorry.	Нелепые вспышки ревности и страстная привязанность к нему художника, восторженные дифирамбы, а по временам странная сдержанность и скрытность -- все теперь было понятно. И Дориану стало грустно.
There seemed to him to be something tragic in a friendship so coloured by romance.	Что-то трагичное было в такой дружбе, окрашенной романтической влюбленностью.
He sighed, and touched the bell.	Он вздохнул и позвонил лакею.
The portrait must be hidden away at all costs.	Портрет надо во что бы то ни стало убрать отсюда!
He could not run such a risk of discovery again.	Нельзя рисковать тем, что тайна раскроется.
It had been mad of him to have allowed the thing to remain, even for an hour, in a room to which any of his friends had access.	Безумием было бы и на один час оставить портрет в комнате, куда может прийти любой из друзей и знакомых.
CHAPTER X	ГЛАВАХ
When his servant entered, he looked at him steadfastly, and wondered if he had thought of peering behind the screen.	Когда Виктор вошел, Дориан пристально посмотрел на него, пытаясь угадать, не вздумал ли он заглянуть за экран.
The man was quite impassive, and waited for his orders.	Лакей с самым невозмутимым видом стоял, ожидая приказаний.
Dorian lit a cigarette, and walked over to the glass and glanced into it.	Дориан закурил папиросу и, подойдя к зеркалу, поглядел в него.
He could see the reflection of Victor's face perfectly.	В зеркале ему было отчетливо видно лицо Виктора.
It was like a placid mask of servility.	На этом лице не выражалось ничего, кроме спокойной услужливости.
There was nothing to be afraid of, there.	Значит, опасаться нечего.
Yet he thought it best to be on his guard.	Все же он решил, что надо быть настороже.
Speaking very slowly, he told him to tell the housekeeper that he wanted to see her, and then to go to the frame-maker and ask him to send two of his men round at once.	Медленно отчеканивая слова, он приказал Виктору позвать к нему экономку, а затем сходить в багетную мастерскую и попросить хозяина немедленно прислать ему двоих рабочих.
It seemed to him that as the man left the room his eyes wandered in the direction of the screen.	Ему показалось, что лакей, выходя из комнаты, покосился на экран.
Or was that merely his own fancy?	Или это только его фантазия?
After a few moments, in her black silk dress, with old-fashioned thread mittens on her wrinkled hands, Mrs. Leaf bustled into the library.	Через несколько минут в библиотеку торопливо вошла миссис Лиф в черном шелковом платье и старомодных нитяных митенках на морщинистых руках.
He asked her for the key of the schoolroom.	Дориан спросил у нее ключ от бывшей классной комнаты.
"The old schoolroom, Mr. Dorian?" she exclaimed. "Why, it is full of dust.	-- От старой классной, мистер Дориан? -воскликнула она.-- Да там полно пыли!

I must get it arranged, and put straight before you go into it.	Я сперва велю ее прибрать и все привести в порядок.
It is not fit for you to see, sir.	А сейчас вам туда и заглянуть нельзя!
It is not, indeed."	Никак нельзя!
"I don't want it put straight, Leaf.	-- Не нужно мне, чтобы ее убирали, Лиф.
I only want the key."	Мне только ключ нужен.
"Well, sir, you'll be covered with cobwebs if you go into it.	-- Господи, да вы будете весь в паутине, сэр, если туда войдете.
Why, it hasn't been opened for nearly five years, not since his lordship died."	Ведь вот уже пять лет комнату не открывали -- со дня смерти его светлости.
He winced at the mention of his grandfather. He had hateful memories of him.	При упоминании о старом лорде Дориана передернуло: у пего остались очень тягостные воспоминания о покойном деде.
"That does not matter," he answered. "I simply want to see the place-that is all.	-- Пустяки, -- ответил он.-- Мне нужно только на минуту заглянуть туда, и больше ничего.
Give me the key."	Дайте мне ключ.
"And here is the key, sir," said the old lady, going over the contents of her bunch with tremulously uncertain hands.	-- Вот, возьмите, сэр.-- Старушка неловкими дрожащими руками перебирала связку ключей.--Вот этот.
"Here is the key.	Сейчас сниму его с кольца.
I'll have it off the bunch in a moment.	Но вы же не думаете перебираться туда, сэр?
But you don't think of living up there, sir, and you so comfortable here?"	Здесь внизу у вас так уютно!
"No, no," he cried, petulantly. "Thank you, Leaf. That will do."	-- Нет, нет, -- перебил Дориан нетерпеливо.--Спасибо, Лиф, можете идти.
She lingered for a few moments, and was garrulous over some detail of the household.	Экономка еще на минуту замешкалась, чтобы поговорить о каких-то хозяйственных делах.
He sighed, and told her to manage things as she thought best.	Дориан со вздохом сказал ей, что но всем полагается на нее.
She left the room, wreathed in smiles.	Наконец она ушла очень довольная.
As the door closed, Dorian put the key in his pocket, and looked round the room.	Как только дверь за ней захлопнулась, Дориан сунул ключ в карман и окинул взглядом комнату.
His eye fell on a large, purple satin coverlet heavily embroidered with gold, a splendid piece of late seventeenth-century Venetian work that his grandfather had found in a convent near Bologna.	Ему попалось на глаза атласное покрывало, пурпурное, богато расшитое золотом, -великолепный образец венецианского искусства конца XVII века, -- привезенное когда-то его дедом из монастыря близ Болоньи.
Yes, that would serve to wrap the dreadful thing in.	Да, этим покрывалом можно закрыть страшный портрет!
It had perhaps served often as a pall for the dead.	Быть может, опо некогда служило погребальным покровом.

Now it was to hide something that had a corruption of its own, worse than the corruption of death itself-something that would breed horrors and yet would never die.	Теперь эта ткань укроет картину разложения, более страшного, чем разложение трупа, ибо оно будет порождать ужасы, и ему не будет конца.
What the worm was to the corpse, his sins would be to the painted image on the canvas.	Как черви пожирают мертвое тело, так пороки Дориана Грея будут разъедать его изображение на полотне.
They would mar its beauty, and eat away its grace.	Они изгложут его красоту, уничтожат очарование.
They would defile it, and make it shameful.	Они осквернят его и опозорят.
And yet the thing would still live on.	И всетаки портрет будет цел.
It would be always alive.	Он будет жить вечно.
He shuddered, and for a moment he regretted that he had not told Basil the true reason why he had wished to hide the picture away.	При этой мысли Дориан вздрогнул и на миг пожалел, что не сказал правду Холлуорду.
Basil would have helped him to resist Lord Henry's influence, and the still more poisonous influences that came from his own temperament.	Бэзил поддержал бы его в борьбе с влиянием лорда Г енри и с еще более опасным влиянием его собственного темперамента.
The love that he bore him-for it was really love-had nothing in it that was not noble and intellectual.	Любовь, которую питает к нему Бэзил (а это, несомненно, самая настоящая любовь), -чувство благородное и возвышенное.
It was not that mere physical admiration of beauty that is born of the senses, and that dies when the senses tire.	Это не обыкновенное физическое влечение к красоте, порожденное чувственными инстинктами и умирающее, когда они ослабевают в человеке.
It was such love as Michael Angelo had known, and Montaigne, and Winckelmann, and Shakespeare himself.	Нет, это любовь такая, какую знали Микеланджело, и Монтень, и Викельман, и Шекспир.
Yes, Basil could have saved him.	Да, Бэзил мог бы спасти его.
But it was too late now.	Но теперь уже поздно.
The past could always be annihilated. Regret, denial, or forgetfulness could do that. But the future was inevitable.	Прошлое всегда можно изгладить раскаянием, забвением или отречением, будущее же неотвратимо.
There were passions in him that would find their terrible outlet, dreams that would make the shadow of their evil real.	Дориан чувствовал, что в нем бродят страсти, которые найдут себе ужасный выход, и смутные грезы, которые омрачат его жизнь, если осуществятся.
He took up from the couch the great purple-and-gold texture that covered it, and, holding it in his hands, passed behind the screen.	Он снял с кушетки пурпурнозолотое покрывало и, держа его в обеих руках, зашел за экран.
Was the face on the canvas viler than before?	Не стало ли еще противнее лицо на портрете?
It seemed to him that it was unchanged; and yet his loathing of it was intensified.	Нет, никаких новых изменений не было заметно. И всетаки Дориан смотрел на него теперь с еще большим отвращением.

Gold hair, blue eyes, and rose-red lips-they all were there.	Золотые кудри, голубые глаза и розовые губы -все как было.
It was simply the expression that had altered.	Изменилось только выражение лица.
That was horrible in its cruelty.	Оно ужасало своей жестокостью.
Compared to what he saw in it of censure or rebuke, how shallow Basil's reproaches about Sibyl Vane had been!-how shallow, and of what little account!	В сравнении с этим обвиняющим лицом как ничтожны были укоры Бэзила, как пусты и ничтожны!
His own soul was looking out at him from the canvas and calling him to judgment.	С портрета на Дориана смотрела его собственная душа и призывала его к ответу.
A look of pain came across him, and he flung the rich pall over the picture.	С гримасой боли Дориан поспешно набросил на портрет роскошное покрывало.
As he did so, a knock came to the door. He passed out as his servant entered.	В эту минуту раздался стук в дверь, и он вышел изза экрана как раз тогда, когда в комнату вошел лакей.
"The persons are here, Monsieur."	-- Люди здесь, мосье.
He felt that the man must be got rid of at once. He must not be allowed to know where the picture was being taken to.	Дориан подумал, что Виктора надо услать сейчас же, чтобы он не знал, куда отнесут портрет.
There was something sly about him, and he had thoughtful, treacherous eyes.	У Виктора глаза умные, и в них светится хитрость, а может, и коварство. Ненадежный человек!
Sitting down at the writing-table, he scribbled a note to Lord Henry, asking him to send him round something to read, and reminding him that they were to meet at eight-fifteen that evening.	И, сев за стол, Дориан написал записку лорду Г енри, в которой просил прислать что-нибудь почитать и напоминал, что они сегодня должны встретиться в четверть девятого.
"Wait for an answer," he said, handing it to him, "and show the men in here."	-- Передайте лорду Генри и подождите ответа, -- сказал он Виктору, вручая ему записку.-- А рабочих приведите сюда.
In two or three minutes there was another knock, and Mr. Hubbard himself, the celebrated frame-maker of South Audley Street, came in with a somewhat rough-looking young assistant.	Через дветри минуты в дверь снова постучали, появился мистер Хаббард собственной персоной, знаменитый багетный мастер с СаутОдлистрит, и с ним его помощник, довольно неотесанный парень.
Mr. Hubbard was a florid, red-whiskered little man, whose admiration for art was considerably tempered by the inveterate impecuniosity of most of the artists who dealt with him.	Мистер Хаббард представлял собой румяного человечка с рыжими бакенбардами. Его поклонение искусству значительно умерялось хроническим безденежьем большинства его клиентов -- художников.
As a rule, he never left his shop. He waited for people to come to him.	Он не имел обыкновения ходить на дом к заказчикам, он ждал, чтобы они сами пришли к нему в мастерскую.
But he always made an exception in favour of Dorian Gray.	Но для Дориана Грея он всегда делал исключение.
There was something about Dorian that charmed everybody.	В Дориане было что-то такое, что всех располагало к нему.
It was a pleasure even to see him.	Приятно было даже только смотреть на него.

"What can I do for you, Mr. Gray?" he said, rubbing his fat freckled hands. "I thought I would do myself the honour of coming round in person.	-- Чем могу служить, мистер Грей? -осведомился почтенный багетчик, потирая пухлые веснушчатые руки.-- Я полагал, что мне следует лично явиться к вам.
I have just got a beauty of a frame, sir.	Я как раз приобрел чудесную раму, сэр.
Picked it up at a sale.	Она мне досталась на распродаже.
Old Florentine. Came from Fonthill, I believe.	Старинная флорентийская -- должно быть, из Фонтхилла.
Admirably suited for a religious subject, Mr. Gray."	Замечательно подойдет для картины с религиозным сюжетом, мистер Грей!
"I am so sorry you have given yourself the trouble of coming round, Mr. Hubbard.	-- Извините, что побеспокоил вас, мистер Хаббард.
I shall certainly drop in and look at the frame-though I don't go in much at present for religious art-but to-day I only want a picture carried to the top of the house for me.	Я зайду, конечно, взглянуть на раму, хотя сейчас не особенно увлекаюсь религиозной живописью. Но сегодня мне требуется только перенести картину на верхний этаж.
It is rather heavy, so I thought I would ask you to lend me a couple of your men."	Она довольно тяжелая, поэтому я и попросил вас прислать людей.
"No trouble at all, Mr. Gray.	-- Помилуйте, мистер Грей, какое же беспокойство?
I am delighted to be of any service to you.	Я очень рад, что могу вам быть полезен.
Which is the work of art, sir?"	Где картина, сэр?
"This," replied Dorian, moving the screen back. "Can you move it, covering and all, just as it is?	-- Вот она, -- ответил Дориан, отодвигая в сторону экран.-- Можно ее перенести как есть, не снимая покрывала?
I don't want it to get scratched going upstairs."	Я боюсь, как бы ее не исцарапали при переноске.
"There will be no difficulty, sir," said the genial frame-maker, beginning, with the aid of his assistant, to unhook the picture from the long brass chains by which it was suspended. "And, now, where shall we carry it to, Mr. Gray?"	-- Ничего тут нет трудного, сэр, -- услужливо сказал багетчик и с помощью своего подручного начал снимать портрет с длинных медных цепей, на которых он висел.-- А куда же прикажете ее перенести, мистер Грей?
"I will show you the way, Mr. Hubbard, if you will kindly follow me.	-- Я вам покажу дорогу, мистер Хаббард. Будьте добры следовать за мной.
Or perhaps you had better go in front.	Или, пожалуй, лучше вы идите вперед.
I am afraid it is right at the top of the house.	К сожалению, это на самом верху.
We will go up by the front staircase, as it is wider."	Мы пройдем по главной лестнице, она шире.
He held the door open for them, and they passed out into the hall and began the ascent.	Он распахнул перед ними дверь, и они прошли в холл, а оттуда стали подниматься по лестнице наверх.

The elaborate character of the frame had made the picture extremely bulky, and now and then, in spite of the obsequious protests of Mr. Hubbard, who had the true tradesman's spirited dislike of seeing a gentleman doing anything useful, Dorian put his hand to it so as to help them.	Изза украшений массивной рамы портрет был чрезвычайно громоздким, и время от времени Дориан пытался помогать рабочим, несмотря на подоютрастные протесты мистера Хаббарда, который, как все люди его сословия, не мог допустить, чтобы знатный джентльмен делал что-либо поле зное.
"Something of a load to carry, sir," gasped the little man, when they reached the top landing. And he wiped his shiny forehead. "I am afraid it is rather heavy," murmured Dorian, as he unlocked the door that opened into the room that was to keep for him the curious secret of his life and hide his soul from the eyes of men.	-- Груз немалый, сэр, -- сказал он, тяжело дыша, когда они добрались до верхней площадки, и отер потную лысину. -- Да, довольнотаки тяжелый, -- буркнул в ответ Дориан, отпирая дверь комнаты, которая отныне должна была хранить его странную тайну и скрывать его душу от людских глаз.
He had not entered the place for more than four years-not, indeed, since he had used it first as a play-room when he was a child, and then as a study when he grew somewhat older.	Больше четырех лет он не заходил сюда. Когда он был ребенком, здесь была его детская, потом, когда подрос, -- классная комната.
It was a large, well-proportioned room, which had been specially built by the last Lord Kelso for the use of the little grandson whom, for his strange likeness to his mother, and also for other reasons, he had always hated and desired to keep at a distance.	Эту большую, удобную комнату покойный лорд Келсо специально пристроил для маленького внука, которого он за поразительное сходство с матерью или по каким-то другим причинам терпеть не мог и старался держать подальше от себя.
It appeared to Dorian to have but little changed.	Дориан подумал, что с тех пор в комнате ничего не переменилось.
There was the huge Italian cassone, with its fantastically-painted panels and its tarnished gilt mouldings, in which he had so often hidden himself as a boy.	Так же стоял здесь громадный итальянский сундук -- cassone -- с причудливо расписанными стенками и потускневшими от времени золочеными украшениями, в нем часто прятался маленький Дориан.
There the satinwood bookcase filled with his dog-eared schoolbooks. On the wall behind it was hanging the same ragged Flemish tapestry, where a faded king and queen were playing chess in a garden, while a company of hawkers rode by, carrying hooded birds on their gauntleted wrists.	На месте был и книжный шкаф красного дерева, набитый растрепанными учебниками, а на стене рядом висел все тот же ветхий фламандский гобелен, на котором сильно вылинявшие король и королева играли в шахматы в саду, а мимо вереницей проезжали на конях сокольничьи, держа на своих латных рукавицах соколов в клобучках.
How well he remembered it all!	Как все это было знакомо Дориану!
Every moment of his lonely childhood came back to him as he looked round.	Каждая минута его одинокого детства вставала перед ним, пока он осматривался кругом.
He recalled the stainless purity of his boyish life, and it seemed horrible to him that it was here the fatal portrait was to be hidden away.	Он вспомнил непорочную чистоту той детской жизни, и жутко ему стало при мысли, что именно здесь будет стоять роковой портрет.
How little he had thought, in those dead days, of all that was in store for him!	Не думал он в те безвозвратные дни, что его ожидает такое будущее!
But there was no other place in the house so secure from prying eyes as this.	Но в доме нет другого места, где портрет был бы так надежно укрыт от любопытных глаз.

He had the key, and no one else could enter it.	Ключ теперь в руках у него, Дориана, и никто другой не может проникнуть сюда.
Beneath its purple pall, the face painted on the canvas could grow bestial, sodden, and unclean.	Пусть лицо портрета под своим пурпурным саваном становится скотски тупым, жестоким и порочным.
What did it matter?	Что за беда?
No one could see it.	Ведь никто этого не увидит.
He himself would not see it.	Да и сам он не будет этого видеть.
Why should he watch the hideous corruption of his soul?	К чему наблюдать отвратительное разложение своей души?
He kept his youth-that was enough.	Он сохранит молодость -- и этого довольно.
And, besides, might not his nature grow finer, after all?	Впрочем, разве он не может исправиться?
There was no reason that the future should be so full of shame.	Разве позорное будущее так уж неизбежно?
Some love might come across his life, and purify him, and shield him from those sins that seemed to be already stirring in spirit and in flesh-those curious unpictured sins whose very mystery lent them their subtlety and their charm.	Быть может, в жизнь его войдет большая любовь и очистит его, убережет от новых грехов, рождающихся в душе и теле, -- тех неведомых, еще никем не описанных грехов, которым самая таинственность их придает коварное очарование.
Perhaps, some day, the cruel look would have passed away from the scarlet sensitive mouth, and he might show to the world Basil Hallward's masterpiece.	Быть может, настанет день, когда этот алый чувственный рот утратит жестокое выражение и можно будет показать миру шедевр Бэзила Холлуорда?..
No; that was impossible.	Нет, на это надежды нет.
Hour by hour, and week by week, the thing upon the canvas was growing old.	Ведь с каждым часом, с каждой неделей человек на полотне будет становиться старше.
It might escape the hideousness of sin, but the hideousness of age was in store for it.	Если даже на нем не отразятся тайные преступления и пороки, -- безобразных следов времени ему не избежать.
The cheeks would become hollow or flaccid.	Щеки его станут дряблыми или ввалятся.
Yellow crow's-feet would creep round the fading eyes and make them horrible.	Желтые "гусиные лапки" лягут вокруг потускневших глаз и уничтожат их красоту.
The hair would lose its brightness, the mouth would gape or droop, would be foolish or gross, as the mouths of old men are.	Волосы утратят блеск, рот, как всегда у стариков, будет бессмысленно полуоткрыт, губы безобразно отвиснут.
There would be the wrinkled throat, the cold, blue-veined hands, the twisted body, that he remembered in the grandfather who had been so stern to him in his boyhood.	Морщинистая шея, холодные руки со вздутыми синими венами, сгорбленная спина -- все будет как у его покойного деда, который был так суров к нему.
The picture had to be concealed. There was no help for it.	Да, портрет надо спрятать, ничего не поделаешь!
"Bring it in, Mr. Hubbard, please," he said, wearily, turning round. "I am sorry I kept you so long.	-- Несите сюда, мистер Хаббард, -- устало сказал Дориан, обернувшись.-- Извините, что задержал вас.

I was thinking of something else."	Я задумался о другом и забыл, что вы ждете.
"Always glad to have a rest, Mr. Gray," answered the frame-maker, who was still gasping for breath. "Where shall we put it, sir?"	-- Ничего, мистер Грей, я рад был передохнуть, -отозвался багетчик, все еще не отдышавшийся.--Куда прикажете поставить картину,сэр?
"Oh, anywhere.	-- Куда-нибудь , все равно.
Here: this will do.	Ну, хотя бы тут.
I don't want to have it hung up.	Вешать не надо.
Just lean it against the wall.	Просто прислоните ее к стене.
Thanks."	Вот так, спасибо.
"Might one look at the work of art, sir?"	-- Нельзя ли взглянуть на это произведение искусства, сэр?
Dorian started.	Дориан вздрогнул.
"It would not interest you, Mr. Hubbard," he said, keeping his eye on the man.	-- Не стоит. Оно вряд ли вам понравится, мистер Хаббард, -- сказал он, в упор глядя на багетчика.
He felt ready to leap upon him and fling him to the ground if he dared to lift the gorgeous hanging that concealed the secret of his life. "I shan't trouble you any more now.	Он готов был кинуться на него и повалить его на пол, если тот посмеет приподнять пышную завесу, скрывающую тайну его жизни.Ну, не буду больше утруждать вас.
I am much obliged for your kindness in coming round."	Очень вам признателен, что вы были так любезны и пришли сами.
"Not at all, not at all, Mr. Gray.	-- Не за что, мистер Грей, не за что!
Ever ready to do anything for you, sir."	Я всегда к вашим услугам, сэр!
And Mr. Hubbard tramped downstairs, followed by the assistant, who glanced back at Dorian with a look of shy wonder in his rough, uncomely face. He had never seen anyone so marvellous.	Мистер Хаббард, тяжело ступая, стал спускаться с лестницы, а за ним -- его подручный, который то и дело оглядывался на Дориана с выражением робкого восхищения на грубоватом лице: он в жизни не видел таких обаятельных и красивых людей.
When the sound of their footsteps had died away, Dorian locked the door, and put the key in his pocket.	Как только внизу затих шум шагов, Дориан запер дверь и ключ положил в карман.
He felt safe now.	Теперь он чувствовал себя в безопасности.
No one would ever look upon the horrible thing.	Ничей глаз не увидит больше страшный портрет.
No eye but his would ever see his shame.	Он один будет лицезреть свой позор.
On reaching the library he found that it was just after five o'clock, and that the tea had been already broughtup.	Вернувшись в библиотеку, он увидел, что уже шестой час и чай подан.

On a little table of dark perfumed wood thickly encrusted with nacre, a present from Lady Radley, his guardian's wife, a pretty professional invalid, who had spent the preceding winter in Cairo, was lying a note from Lord Henry, and beside it was a book bound in yellow paper, the cover slightly torn and the edges soiled. A copy of the third edition of The St. James's Gazette had been placed on the tea-tray.	На столике темного душистого дерева, богато инкрустированном перламутром (это был подарок леди Рэдли, жены его опекуна, дамы, вечно занятой своими болезнями и прошлую зиму жившей в Каире), лежала записка от лорда Генри и рядом с неюкнижка в желтой, немного потрепанной обложке, а на чайном подносе -третий выпуск "СентДжемской газеты".
It was evident that Victor had returned.	Очевидно, Виктор уже вернулся.
He wondered if he had met the men in the hall as they were leaving the house, and had wormed out of them what they had been doing.	Дориан спрашивал себя, не встретился ли его лакей с уходившими рабочими и не узнал ли от них, что они здесь делали.
He would be sure to miss the picture-had no doubt missed it already, while he had been laying the tea-things.	Виктор, разумеется, заметит, что в библиотеке нет портрета... Наверное, уже заметил, когда подавал чай.
The screen had not been set back, and a blank space was visible on the wall.	Экран был отодвинут, и пустое место на стене сразу бросалось в глаза.
Perhaps some night he might find him creeping upstairs and trying to force the door of the room.	Чего доброго, он как-нибудь ночью накроет Виктора, когда тот будет красться наверх, чтобы взломать дверь классной.
It was a horrible thing to have a spy in one's house.	Ужасно это -- иметь в доме шпиона!
He had heard of rich men who had been blackmailed all their lives by some servant who had read a letter, or overheard a conversation, or picked up a card with an address, or found beneath a pillow a withered flower or a shred of crumpled lace.	Дориану приходилось слышать о том, как богатых людей всю жизнь шантажировал кто-нибудь из слуг, которому удалось прочесть письмо или подслушать разговор, подобрать визитную карточку с адресом, найти у хозяина под подушкой увядший цветок или обрывок смятого кружева...
He sighed, and, having poured himself out some tea, opened Lord Henry's note.	При этой мысли Дориан вздохнул и, налив себе чаю, распечатал письмо.
It was simply to say that he sent him round the evening paper, and a book that might interest him, and that he would be at the club at eight-fifteen.	Лорд Г енри писал, что посылает вечернюю газету и книгу, которая, верно, заинтересует Дориана, а в четверть девятого будет ожидать его в клубе.
He opened The St. James's languidly, and looked through it.	Дориан рассеянно взял газету и стал ее просматривать.
A red pencil-mark on the fifth page caught his eye.	На пятой странице ему бросилась в глаза заметка, отчеркнутая красным карандашом.
It drew attention to the following paragraph:-	Он прочел следующее:
"Inquest on an Actress.-An inquest was held this morning at the Bell Tavern, Hoxton Road, by Mr. Danby, the District Coroner, on the body of Sibyl Vane, a young actress recently engaged at the Royal Theatre, Holborn.	"Следствие по делу о смерти актрисы. Сегодня утром в БэллТэверн на ХокстонРод участковым следователем, мистером Дэнби, произведено было дознание о смерти молодой актрисы Сибилы Вэйн, последнее время выступавшей в Холборнском Королевском театре.
A verdict of death by misadventure was returned.	Следствием установлена смерть от несчастного случая.

Considerable sympathy was expressed for the mother of the deceased, who was greatly affected during the giving of her own evidence, and that of Dr. Birrell, who had made the post-mortem examination of the deceased."	Глубокое сочувствие вызывала мать покойной, которая была в сильном волнении, когда давали показания она и доктор Бирелл, производивший вскрытие тела Сибилы Вэйн".
He frowned, and, tearing the paper in two, went across the room and flung the pieces away.	Дориан, нахмурившись, разорвал газету и выбросил клочки в корзину.
How ugly it all was!	Как все это противно!
And how horribly real ugliness made things!	Как ужасны эти отвратительные подробности!
He felt a little annoyed with Lord Henry for having sent him the report.	Он рассердился на лорда Генри, приславшего ему эту заметку.
And it was certainly stupid of him to have marked it with red pencil. Victor might have read it.	А еще глупее то, что он обвел ее красным карандашом: ведь Виктор мог ее прочесть.
The man knew more than enough English for that.	Для этого он достаточно знает английский язык.
Perhaps he had read it, and had begun to suspect something.	Да, может быть, лакей уже прочел и что-то подозревает...
And, yet, what did it matter?	А впрочем, к чему беспокоиться?
What had Dorian Gray to do with Sibyl Vane's death?	Какое отношение имеет Дориан Грей к смерти Сибилы Вэйн?
There was nothing to fear. Dorian Gray had not killed her.	Ему бояться нечего -- он ее не убивал.
His eye fell on the yellow book that Lord Henry had sent him.	Взгляд Дориана случайно остановился на желтой книжке, присланной лордом Генри.
What was it, he wondered. He went towards the little pearl-coloured octagonal stand, that had always looked to him like the work of some strange Egyptian bees that wrought in silver, and taking up the volume, flung himself into an arm-chair, and began to turn over the leaves.	"Интересно, что это за книга?" -- подумал он и подошел к столику, на котором она лежала. Осьмиугольный, выложенный перламутром столик казался ему работой каких-то неведомых египетских пчел, лепивших свои соты из серебра. Взяв книгу, Дориан уселся в кресло и стал ее перелистывать.
After a few minutes he became absorbed.	Не прошло и нескольких минут, как он уже погрузился в чтение.
It was the strangest book that he had ever read.	Странная то была книга, никогда еще он не читал такой!
It seemed to him that in exquisite raiment, and to the delicate sound of flutes, the sins of the world were passing in dumb show before him.	Казалось, под нежные звуки флейты грехи всего мира в дивных одеяниях проходят перед ним безгласной чередой.
Things that he had dimly dreamed of were suddenly made real to him.	Многое, о чем он только смутно грезил, вдруг на его глазах облеклось плотью.
Things of which he had never dreamed were gradually revealed.	Многое, что ему и во сне не снилось, сейчас открывалось перед ним.

It was a novel without a plot, and with only one character, being, indeed, simply a psychological study of a certain young Parisian, who spent his life trying to realise in the nineteenth century all the passions and modes of thought that belonged to every century except his own, and to sum up, as it were, in himself the various moods through which the world-spirit had ever passed, loving for their mere artificiality those renunciations that men have unwisely called virtue, as much as those natural rebellions that wise men still call sin.	То был роман без сюжета, вернее -психологический этюд. Единственный герой его, молодой парижанин, всю жизнь был занят только тем, что в XIX веке пытался воскресить страсти и умонастроения всех прошедших веков, чтобы самому пережить все то, через что прошла мировая душа. Его интересовали своей искусственностью те формы отречения, которые люди безрассудно именуют добродетелями, и в такой же мере -- те естественные порывы возмущения против них, которые мудрецы все еще называют пороками.
The style in which it was written was that curious jewelled style, vivid and obscure at once, full of argot and of archaisms, of technical expressions and of elaborate paraphrases, that characterises the work of some of the finest artists of the French school of Symbolistes.	Книга была написана своеобразным чеканным слогом, живым, ярким и в то же время туманным, изобиловавшим всякими арго и архаизмами, техническими терминами и изысканными парафразами. В таком стиле писали тончайшие художники французской школы символистов.
There were in it metaphors as monstrous as orchids, and as subtle in colour.	Встречались здесь метафоры, причудливые, как орхидеи, и столь же нежных красок.
The life of the senses was described in the terms of mystical philosophy.	Чувственная жизнь человека описывалась в терминах мистической философии.
One hardly knew at times whether one was reading the spiritual ecstasies of some mediaeval saint or the morbid confessions of a modern sinner.	Порой трудно было решить, что читаешь -описание религиозных экстазов какого-нибудь средневекового святого или бесстыдные признания современного грешника.
It was a poisonous book.	Это была отравляющая книга.
The heavy odour of incense seemed to cling about its pages and to trouble the brain.	Казалось, тяжелый запах курений поднимался от ее страниц и дурманил мозг.
The mere cadence of the sentences, the subtle monotony of their music, so full as it was of complex refrains and movements elaborately repeated, produced in the mind of the lad, as he passed from chapter to chapter, a form of reverie, a malady of dreaming, that made him unconscious of the falling day and creeping shadows.	Самый ритм фраз, вкрадчивая монотонность их музыки, столь богатой сложными рефренами и нарочитыми повторами, склоняла к болезненной мечтательности. И, глотая одну главу за другой, Дориан не заметил, как день склонился к вечеру и в углах комнаты залегли тени.
Cloudless, and pierced by one solitary star, a copper-green sky gleamed through the windows.	Безоблачное малахитовое небо, на котором прорезалась одинокая звезда, мерцало за окном.
He read on by its wan light till he could read no more.	А Дориан все читал при его неверном свете, пока еще можно было разбирать слова.
Then, after his valet had reminded him several times of the lateness of the hour, he got up, and, going into the next room, placed the book on the little Florentine table that always stood at his bedside, and began to dress for dinner.	Наконец, после неоднократных напоминаний лакея, что уже поздно, он встал, прошел в соседнюю комнату и, положив книгу на столик флорентийской работы, стоявший у кровати, стал переодеваться к обеду.
It was almost nine o'clock before he reached the club, where he found Lord Henry sitting alone, in the morning-room, looking very much bored.	Было уже около девяти, когда он приехал в клуб. Лорд Генри сидел один, дожидаясь его, с весьма недовольным и скучающим видом.

"I am so sorry, Harry," he cried, "but really it is entirely your fault.	Ради бога, простите, Гарри! -- воскликнул Дориан.-- Но, в сущности, опоздал я по вашей вине.
That book you sent me so fascinated me that I forgot how the time was going."	Книга, которую вы мне прислали, так меня околдовала, что я и не заметил, как прошел день.
"Yes: I thought you would like it," replied his host, rising from his chair.	-- Я так и знал, что она вам понравится, -отозвался лорд Генри, вставая.
"I didn't say I liked it, Harry.	-- Я не говорил, что она мне нравится.
I said it fascinated me.	Я сказал: "околдовала".
There is a great difference."	Это далеко не одно и то же.
"Ah, you have discovered that?" murmured Lord Henry.	-- Ага, вы уже поняли разницу? -- проронил лорд Генри.
And they passed into the dining-room.	Они направились в столовую.
CHAPTER XI	ГЛАВА XI
For years, Dorian Gray could not free himself from the influence of this book.	В течение многих лет Дориан Грей не мог освободиться от влияния этой книги.
Or perhaps it would be more accurate to say that he never sought to free himself from it.	Вернее говоря, он вовсе не старался от него освободиться.
He procured from Paris no less than nine large-paper copies of the first edition, and had them bound in different colours, so that they might suit his various moods and the changing fancies of a nature over which he seemed, at times, to have almost entirely lost control.	Он выписал из Парижа целых девять экземпляров, роскошно изданных, и заказал для них переплеты разных цветов, -- цвета эти должны были гармонировать с его настроениями и прихотями изменчивой фантазии, с которой он уже почти не мог совладать.
The hero, the wonderful young Parisian, in whom the romantic and the scientific temperaments were so strangely blended, became to him a kind of prefiguring type of himself. And, indeed, the whole book seemed to him to contain the story of his own life, written before he had lived it.	Герой книги, молодой парижанин, в котором так своеобразно сочетались романтичность и трезвый ум ученого, казался Дориану прототипом его самого, а вся книга -- историей его жизни, написанной раньше, чем он ее пережил.
In one point he was more fortunate than the novel's fantastic hero.	В одном Дориан был счастливее героя этого романа.
He never knew-never, indeed, had any cause to know-that somewhat grotesque dread of mirrors, and polished metal surfaces, and still water, which came upon the young Parisian so early in his life, and was occasioned by the sudden decay of a beauty that had once, apparently, been so remarkable.	Он никогда не испытывал, и ему не суждено было никогда испытать болезненный страх перед зеркалами, блестящей поверхностью металлических предметов и водной гладью, -страх, который с ранних лет узнал молодой парижанин, когда внезапно утратил свою поразительную красоту.
It was with an almost cruel joy-and perhaps in nearly every joy, as certainly in every pleasure, cruelty has its place-that he used to read the latter part of the book, with its really tragic, if somewhat over-emphasised, account of the sorrow and despair of one who had himself lost what in others, and in the world, he had most dearly valued.	Последние главы книги, в которых с подлинно трагическим, хотя и несколько преувеличенным пафосом описывались скорбь и отчаяние человека, потерявшего то, что он больше всего ценил в других людях и в окружающем мире, Дориан читал с чувством, похожим на злорадство, -- впрочем, в радости, как и во всяком наслаждении, почти всегда есть нечто жестокое.

For the wonderful beauty that had so fascinated Basil Hallward, and many others besides him, seemed never to leave him.	Да, Дориан радовался, ибо его чудесная красота, так пленявшая Бэзила Холлуорда и многих других, не увядала и, повидимому, была ему дана на всю жизнь.
Even those who had heard the most evil things against him, and from time to time strange rumours about his mode of life crept through London and became the chatter of the clubs, could not believe anything to his dishonour when they saw him. He had always the look of one who had kept himself unspotted from the world.	Даже те, до кого доходили темные слухи о Дориане Грее (а такие слухи об его весьма подозрительном образе жизни время от времени ходили по всему Лондону и вызывали толки в клубах), не могли поверить бесчестившим его сплетням: ведь он казался человеком, которого не коснулась грязь жизни.
Men who talked grossly became silent when Dorian Gray entered the room.	Люди, говорившие непристойности, умолкали, когда входил Дориан Грей.
There was something in the purity of his face that rebuked them.	Безмятежная ясность его лица была для них как бы смущающим укором.
His mere presence seemed to recall to them the memory of the innocence that they had tarnished.	Одно уж его присутствие напоминало им об утраченной чистоте.
They wondered how one so charming and graceful as he was could have escaped the stain of an age that was at once sordid and sensual.	И они удивлялись тому, что этот обаятельный человек сумел избежать дурного влияния нашего века, века безнравственности и низменных страстей.
Often, on returning home from one of those mysterious and prolonged absences that gave rise to such strange conjecture among those who were his friends, or thought that they were so, he himself would creep upstairs to the locked room, open the door with the key that never left him now, and stand, with a mirror, in front of the portrait that Basil Hallward had painted of him, looking now at the evil and ageing face on the canvas, and now at the fair young face that laughed back at him from the polished glass.	Часто, вернувшись домой после одной из тех длительных и загадочных отлучек, которые вызывали подозрения у его друзей или тех, кто считал себя таковыми, Дориан, крадучись, шел наверх, в свою бывшую детскую, и, отперев дверь ключом, с которым никогда не расставался, подолгу стоял с зеркалом в руках перед портретом, глядя то на отталкивающее и все более старевшее лицо на полотне, то на прекрасное юное лицо, улыбавшееся ему в зеркале.
The very sharpness of the contrast used to quicken his sense of pleasure.	Чем разительнее становился контраст между тем и другим, тем острее Дориан наслаждался им.
He grew more and more enamoured of his own beauty, more and more interested in the corruption of his own soul.	Он все сильнее влюблялся в собственную красоту и все с большим интересом наблюдал разложение своей души.
He would examine with minute care, and sometimes with a monstrous and terrible delight, the hideous lines that seared the wrinkling forehead, or crawled around the heavy sensual mouth, wondering sometimes which were the more horrible, the signs of sin or the signs of age.	С напряженным вниманием, а порой и с каким-то противоестественным удовольствием разглядывал он уродливые складки, бороздившие морщинистый лоб и ложившиеся вокруг отяжелевшего чувственного рта, и норой задавал себе вопрос, что страшнее и омерзительнее -- печать порока или печать возраста?
He would place his white hands beside the coarse bloated hands of the picture, and smile.	Он приближал свои белые руки к огрубевшим и дряблым рукам на портрете -- и, сравнивая их, улыбался.

He mocked the misshapen body and the failing limbs.	Он издевался над этим обезображенным, изношенным телом.
There were moments, indeed, at night, when, lying sleepless in his own delicately-scented chamber, or in the sordid room of the little ill-famed tavern near the Docks, which, under an assumed name, and in disguise, it was his habit to frequent, he would think of the ruin he had brought upon his soul, with a pity that was all the more poignant because it was purely selfish.	Правда, иногда по ночам, когда он лежал без сна в своей благоухающей тонкими духами спальне или в грязной каморке подозрительного притона близ доков, куда он часто ходил переодетый и под вымышленным именем, -Дориан Г рей думал о том, что он погубил свою душу, думал с отчаянием, тем более мучительным, что оно было вполне эгоистично.
But moments such as these were rare.	Но такие минуты бывали редко.
That curiosity about life which Lord Henry had first stirred in him, as they sat together in the garden of their friend, seemed to increase with gratification.	Любопытство к жизни, которое впервые пробудил в нем лорд Г енри в тот день, когда они сидели вдвоем в саду их общего друга Холлуорда, становилось тем острее, чем усерднее Дориан удовлетворял его.
The more he knew, the more he desired to know.	Чем больше он узнавал, тем больше жаждал узнать.
He had mad hungers that grew more ravenous as he fed them.	Этот волчий голод становился тем неутолимее, чем больше он утолял его.
Yet he was not really reckless, at any rate in his relations to society.	Однако Дориан не отличался безрассудной смелостью и легкомыслием -- во всяком случае, он не пренебрегал мнением общества и соблюдал приличия.
Once or twice every month during the winter, and on each Wednesday evening while the season lasted, he would throw open to the world his beautiful house and have the most celebrated musicians of the day to charm his guests with the wonders of their art.	Зимой -- раза два в месяц, а в остальное время года -- каждую среду двери его великолепного дома широко раскрывались для гостей, и здесь самые известные и "модные" в то время музыканты пленяли их чудесами своего искусства.
His little dinners, in the settling of which Lord Henry always assisted him, were noted as much for the careful selection and placing of those invited, as for the exquisite taste shown in the decoration of the table, with its subtle symphonic arrangements of exotic flowers, and embroidered cloths, and antique plate of gold and silver.	Его обеды, в устройстве которых ему всегда помогал лорд Г енри, славились тщательным подбором приглашенных, а также изысканным убранством стола, представлявшим собой настоящую симфонию экзотических цветов, вышитых скатертей, старинной золотой и серебряной посуды.
Indeed, there were many, especially among the very young men, who saw, or fancied that they saw, in Dorian Gray the true realisation of a type of which they had often dreamed in Eton or Oxford days, a type that was to combine something of the real culture of the scholar with all the grace and distinction and perfect manner of a citizen of the world.	И много было (особенно среди зеленой молодежи) людей, видевших в Дориане Грее тот идеал, о котором они мечтали в студенческие годы, -- сочетание подлинной культурности ученого с обаянием и утонченной благовоспитанностью светского человека, "гражданина мира".
To them he seemed to be of the company of those whom Dante describes as having sought to "make themselves perfect by the worship of beauty."	Он казался им одним из тех, кто, как говорит Данте, "стремится облагородить душу поклонением красоте".
Like Gautier, he was one for whom "the visible world existed."	Одним из тех, для кого, по словам Готье, и создан видимый мир.

And, certainly, to him Life itself was the first, the greatest, of the arts, and for it all the other arts seemed to be but a preparation.	И, несомненно, для Дориана сама Жизнь была первым и величайшим из искусств, а все другие искусства -- только преддверием к ней.
Fashion, by which what is really fantastic becomes for a moment universal, and Dandyism, which, in its own way, is an attempt to assert the absolute modernity of beauty, had, of course, their fascination for him.	Конечно, он отдавал дань и Моде, которая на время может осуществить любую фантазию, добившись всеобщего ее признания, и Дендизму, как своего рода стремлению доказать абсолютность условного понятия о Красоте.
His mode of dressing, and the particular styles that from time to time he affected, had their marked influence on the young exquisites of the Mayfair balls and Pall Mall club windows, who copied him in everything that he did, and tried to reproduce the accidental charm of his graceful, though to him only half-serious, fopperies.	Его манера одеваться, те моды, которыми он время от времени увлекался, оказывали заметное влияние на молодых щеголей, блиставших на балах в Мэйфере и в клубах ПэллМэлла. Они подражали ему во всем, пытаясь достигнуть такого же изящества даже в случайных мелочах, которым сам Дориан не придавал никакого значения.
For, while he was but too ready to accept the position that was almost immediately offered to him on his coming of age, and found, indeed, a subtle pleasure in the thought that he might really become to the London of his own day what to imperial Neronian Rome the author of the	Дориан весьма охотно занял то положение в обществе, какое было ему предоставлено по достижении совершеннолетия, и его радовала мысль, что он может стать для Лондона наших дней тем, чем для Рима времен императора Нерона был автор
"Satyricon" once had been, yet in his inmost heart he desired to be something more than a mere arbiter elegantiarum, to be consulted on the wearing of a jewel, or the knotting of a necktie, or the conduct of a cane.	"Сатирикона". Но в глубине души он желал играть роль более значительную, чем простой "arbiter elegantiarum" у которого спрашивают совета, какие надеть драгоценности, как завязать галстук или носить трость.
He sought to elaborate some new scheme of life that would have its reasoned philosophy and its ordered principles, and find in the spiritualising of the senses its highest realisation.	Он мечтал создать новую философию жизни, у которой будет свое разумное обоснование, свои последовательные принципы, и высший смысл жизни видел в одухотворении чувств и ощущений.
The worship of the senses has often, and with much justice, been decried, men feeling a natural instinct of terror about passions and sensations that seem stronger than themselves, and that they are conscious of sharing with the less highly organised forms of existence.	Культ жизни чувственной часто и вполне справедливо осуждался, ибо люди инстинктивно боятся страстей и ощущений, которые могут оказаться сильнее их, и, как мы знаем, свойственны и существам низшим.
But it appeared to Dorian Gray that the true nature of the senses had never been understood, and that they had remained savage and animal merely because the world had sought to starve them into submission or to kill them by pain, instead of aiming at making them elements of a new spirituality, of which a fine instinct for beauty was to be the dominant characteristic.	Но Дориану Грею казалось, что истинная природа этих чувств еще до сих пор не понята и они остаются животными и необузданными лишь потому, что люди всегда старались их усмирить, не давая им пищи, или убить страданием, вместо того чтобы видеть в них элементы новой духовной жизни, в которой преобладающей чертой должно быть высокоразвитое стремление к Красоте.
As he looked back upon man moving through History, he was haunted by a feeling of loss.	Оглядываясь на путь человечества в веках, Дориан не мог отделаться от чувства глубокого сожаления.

So much had been surrendered! and to such little purpose!	Как много упущено, сколько уступок сделано -- и ради какой ничтожной цели!
There had been mad wilful rejections, monstrous forms of self-torture and self-denial, whose origin was fear, and whose result was a degradation infinitely more terrible than that fancied degradation from which, in their ignorance, they had sought to escape, Nature, in her wonderful irony, driving out the anchorite to feed with the wild animals of the desert and giving to the hermit the beasts of the field as his companions.	Бессмысленное, упрямое отречение, уродливые формы самоистязания и самоограничения, в основе которых лежал страх, а результатом было вырождение, безмерно более страшное, чем так называемое "падение", от которого люди в своем неведении стремились спастись. Недаром же Природа с великолепной иронией всегда гнала анахоретов в пустыню к диким зверям, давала святым отшельникам в спутники жизни четвероногих обитателей лесов и полей.
Yes: there was to be, as Lord Henry had prophesied, a new Hedonism that was to recreate life, and to save it from that harsh, uncomely puritanism that is having, in our own day, its curious revival.	Да, прав был лорд Г енри, предсказывая рождение нового гедонизма, который должен перестроить жизнь, освободив ее от сурового и нелепого пуританства, неизвестно почему возродившегося в наши дни.
It was to have its service of the intellect, certainly; yet, it was never to accept any theory or system that would involve the sacrifice of any mode of passionate experience.	Конечно, гедонизм этот будет прибегать к услугам интеллекта, но никакими теориями или учениями не станет подменять многообразный опыт страстей.
Its aim, indeed, was to be experience itself, and not the fruits of experience, sweet or bitter as they might be.	Цель гедонизма -- именно этот опыт сам по себе, а не плоды его, горькие или сладкие.
Of the asceticism that deadens the senses, as of the vulgar profligacy that dulls them, it was to know nothing.	В нашей жизни не должно быть места аскетизму, умерщвляющему чувства, так же как и грубому распутству, притупляющему их.
But it was to teach man to concentrate himself upon the moments of a life that is itself but a moment.	Г едонизм научит людей во всей полноте переживать каждое мгновение жизни, ибо и сама жизнь -- лишь преходящее мгновение.
There are few of us who have not sometimes wakened before dawn, either after one of those dreamless nights that make us almost enamoured of death, or one of those nights of horror and misshapen joy, when through the chambers of the brain sweep phantoms more terrible than reality itself, and instinct with that vivid life that lurks in all grotesques, and that lends to Gothic art its enduring vitality, this art being, one might fancy, especially the art of those whose minds have been troubled with the malady of reverie.	Кто из нас не просыпался порой до рассвета после сна без сновидений, столь сладкого, что нам становился почти желанным вечный сон смерти, или после ночи ужаса и извращенной радости, когда в клетках мозга возникают видения страшнее самой действительности, живые и яркие, как всякая фантастика, исполненные той властной силы, которая делает таким живучим готическое искусство, как будто созданное для тех, кто болен мечтательностью? Всем памятны эти пробуждения.
Gradually white fingers creep through the curtains, and they appear to tremble.	Постепенно белые пальцы рассвета пробираются сквозь занавески, и кажется, будто занавески дрожат.
In black fantastic shapes, dumb shadows crawl into the corners of the room, and crouch there.	Черные причудливые тени бесшумно уползли в углы комнаты и притаились там.

Outside, there is the stirring of birds among the leaves, or the sound of men going forth to their work, or the sigh and sob of the wind coming down from the hills, and wandering round the silent house, as though it feared to wake the sleepers, and yet must needs call forth sleep from her purple cave.	А за окном среди листвы уже шумят птицы, на улице слышны шаги идущих на работу людей, порой вздохи и завывания ветра, который налетает с холмов и долго бродит вокруг безмолвного дома, словно боясь разбудить спящих, но все же вынужден прогнать сон из его пурпурного убежища.
Veil after veil of thin dusky gauze is lifted, and by degrees the forms and colours of things are restored to them, and we watch the dawn remaking the world in its antique pattern.	Одна за другой поднимаются легкие, как вуаль, завесы мрака, все вокруг медленно обретает прежние формы и краски, и на ваших глазах рассвет возвещает окружающему миру его обычный вид.
The wan mirrors get back their mimic life.	Тусклые зеркала снова начинают жить своей отраженной жизнью.
The flameless tapers stand where we had left them, and beside them lies the half-cut book that we had been studying, or the wired flower that we had worn at the ball, or the letter that we had been afraid to read, or that we had read too often.	Потушенные свечи стоят там, где их оставили накануне, а рядом -- не до конца разрезанная книга, которую вчера читали, или увядший цветок, вчера вечером на балу украшавший вашу петлицу, или письмо, которое вы боялись прочесть или перечитывали слишком часто.
Nothing seems to us changed.	Ничто как будто не изменилось.
Out of the unreal shadows of the night comes back the real life that we had known.	Из призрачных теней ночи снова встает знакомая действительность.
We have to resume it where we had left off, and there steals over us a terrible sense of the necessity for the continuance of energy in the same wearisome round of stereotyped habits, or a wild longing, it may be, that our eyelids might open some morning upon a world that had been refashioned anew in the darkness for our pleasure, a world in which things would have fresh shapes and colours, and be changed, or have other secrets, a world in which the past would have little or no place, or survive, at any rate, in no conscious form of obligation or regret, the remembrance even of joy having its bitterness, and the memories of pleasure their pain.	Надо продолжать жизнь с того, на чем она вчера остановилась, и мы с болью сознаем, что обречены непрерывно тратить силы, вертясь все в том же утомительном кругу привычных стереотипных занятий. Иногда мы в эти минуты испытываем страстное желание, открыв глаза, увидеть новый мир, преобразившийся за ночь, нам на радость, мир, в котором все приняло новые формы и оделось живыми, светлыми красками, мир, полный перемен и новых тайн, мир, где прошлому нет места или отведено место весьма скромное, и если это прошлое еще живо, то, во всяком случае, не в виде обязательств или сожалений, ибо даже в воспоминании о счастье есть своя горечь, а память о минувших наслаждениях причиняет боль.

It was the creation of such worlds as these that seemed to Dorian Gray to be the true object, or amongst the true objects, of life; and in his search for sensations that would be at once new and delightful, and possess that element of strangeness that is so essential to romance, he would often adopt certain modes of thought that he knew to be really alien to his nature, abandon himself to their subtle influences, and then, having, as it were, caught their colour and satisfied his intellectual curiosity, leave them with that curious indifference that is not incompatible with a real ardour of temperament, and that indeed, according to certain modern psychologists, is often a condition of it.	Именно создание таких миров представлялось Дориану Грею главной целью или одной из главных целей жизни; и в погоне за ощущениями, новыми и упоительными, которые содержали бы в себе основной элемент романтики -- необычайность, он часто увлекался идеями, заведомо чуждыми его натуре, поддаваясь их коварному влиянию, а затем, постигнув их сущность, насытив свою любознательность, отрекался от них с тем равнодушием, которое не только совместимо с пылким темпераментом, но, как утверждают некоторые современные психологи, часто является необходимым его условием.
It was rumoured of him once that he was about to join the Roman Catholic communion; and certainly the Roman ritual had always a great attraction for him.	Одно время в Лондоне говорили, что Дориан намерен перейти в католичество. Действительно, обрядность католической религии всегда очень нравилась ему.
The daily sacrifice, more awful really than all the sacrifices of the antique world, stirred him as much by its superb rejection of the evidence of the senses as by the primitive simplicity of its elements and the eternal pathos of the human tragedy that it sought to symbolise.	Таинство ежедневного жертвоприношения за литургией, более страшного своей реальностью, чем все жертвоприношения древнего мира, волновало его своим великолепным презрением к свидетельству всех наших чувств, первобытной простотой, извечным пафосом человеческой трагедии, которую оно стремится символизировать.
He loved to kneel down on the cold marble pavement, and watch the priest, in his stiff flowered vestment, slowly and with white hands moving aside the veil of the tabernacle, or raising aloft the jewelled lantern-shaped monstrance with that pallid wafer that at times, one would fain think, is indeed the "panis caelestis," the bread of angels, or, robed in the garments of the Passion of Christ, breaking the Host into the chalice, and smiting his breast for his sins.	Дориан любил преклонять колена на холодном мраморе церковных плит и смотреть, как священник в тяжелом парчовом облачении медленно снимает бескровными руками покров с дарохранительницы или возносит сверкающую драгоценными камнями дароносицу, похожую на стеклянный фонарь с бледной облаткой внутри, -и тогда ему хотелось верить, что это в самом деле "panis caelestis", "хлеб ангелов". Любил Дориан и тот момент, когда священник в одеянии страстей господних преломляет гостию над чашей и бьет себя в грудь, сокрушаясь о грехах своих.
The fuming censers, that the grave boys, in their lace and scarlet, tossed into the air like great gilt flowers, had their subtle fascination for him.	Его пленяли дымящиеся кадильницы, которые, как большие золотые цветы, качались в руках мальчиков с торжественносерьезными лицами, одетых в пурпур и кружева.
As he passed out, he used to look with wonder at the black confessionals, and long to sit in the dim shadow of one of them and listen to men and women whispering through the worn grating the true story of their lives.	Выходя из церкви, Дориан с интересом посматривал на темные исповедальни, а иногда подолгу сидел в их сумрачной тени, слушая, как люди шепчут сквозь ветхие решетки правду о своей жизни.

But he never fell into the error of arresting his intellectual development by any formal acceptance of creed or system, or of mistaking, for a house in which to live, an inn that is but suitable for the sojourn of a night, or for a few hours of a night in which there are no stars and the moon is in travail.	Однако Дориан понимал, что принять официально те или иные догматы или вероучение значило бы ставить какой-то предел своему умственному развитию, и никогда он не делал такой ошибки; он не хотел считать своим постоянным жилищем гостиницу, пригодную лишь для того, чтобы провести в ней ночь или те несколько ночных часов, когда не светят звезды и луна на ущербе.
Mysticism, with its marvellous power of making common things strange to us, and the subtle antinomianism that always seems to accompany it, moved him for a season; and for a season he inclined to the materialistic doctrines of the Darwinismus movement in Germany, and found a curious pleasure in tracing the thoughts and passions of men to some pearly cell in the brain, or some white nerve in the body, delighting in the conception of the absolute dependence of the spirit on certain physical conditions, morbid or healthy, normal or diseased.	Одно время он был увлечен мистицизмом, его дивным даром делать простое таинственным и необычайным, и всегда сопутствующей ему сложной парадоксальностью. В другой период своей жизни Дориан склонялся к материалистическим теориям немецкого дарвинизма, и ему доставляло своеобразное удовольствие сводить все мысли и страсти людские к функции какой-нибудь клетки серого вещества мозга или белых нервных волокон: так заманчива была идея абсолютной зависимости духа от физических условий, патологических или здоровых, нормальных или ненормальных!
Yet, as has been said of him before, no theory of life seemed to him to be of any importance compared with life itself.	Однако все теории, все учения о жизни были для Дориана ничто по сравнению с самой жизнью.
He felt keenly conscious of how barren all intellectual speculation is when separated from action and experiment.	Он ясно видел, как бесплодны всякие отвлеченные умозаключения, не связанные с опытом и действительностью.
He knew that the senses, no less than the soul, have their spiritual mysteries to reveal.	Он знал, что чувственная жизнь человека точно так же, как духовная, имеет свои священные тайны, которые ждут открытия.
And so he would now study perfumes, and the secrets of their manufacture, distilling heavily-scented oils, and burning odorous gums from the East.	Он принялся изучать действие различных запахов, секреты изготовления ароматических веществ. Перегонял благовонные масла, жег душистые смолы Востока.
He saw that there was no mood of the mind that had not its counterpart in the sensuous life, and set himself to discover their true relations, wondering what there was in frankincense that made one mystical, and in ambergris that stirred one's passions, and in violets that woke the memory of dead romances, and in musk that troubled the brain, and in champak that stained the imagination; and seeking often to elaborate a real psychology of perfumes, and to estimate the several influences of sweet-smelling roots, and scented pollen-laden flowers, or aromatic balms, and of dark and fragrant woods, of spikenard that sickens, of hovenia that makes men mad, and of aloes that are said to be able to expel melancholy from the soul.	Он приходил к заключению, что всякое душевное настроение человека связано с какими-то чувственными восприятиями, и задался целью открыть их истинные соотношения. Почему, например, запах ладана настраивает людей мистически, а серая амбра разжигает страсти? Почему аромат фиалок будит воспоминания об умершей любви, мускус туманит мозг, а чампак развращает воображение? Мечтая создать науку о психологическом влиянии запахов, Дориан изучал действие разных пахучих корней и трав, душистых цветов в пору созревания их пыльцы, ароматных бальзамов, редких сортов душистого дерева, нарда, который расслабляет, ховении, от запаха которой можно обезуметь, алоэ, который, как говорят, исцеляет душу от меланхолии.

At another time he devoted himself entirely to music, and in a long latticed room, with a vermilion-and-gold ceiling and walls of olive-green lacquer, he used to give curious concerts, in which mad gypsies tore wild music from little zithers, or grave yellow-shawled Tunisians plucked at the strained strings of monstrous lutes, while grinning negroes beat monotonously upon copper drums, and, crouching upon scarlet mats, slim turbaned Indians blew through long pipes of reed or brass, and charmed, or feigned to charm, great hooded snakes and horrible horned adders.	Был в жизни Дориана и такой период, когда он весь отдавался музыке, и тогда в его доме, в длинной зале с решетчатыми окнами, где потолок был расписан золотом и киноварью, а стены покрыты оливковозеленым лаком, устраивались необыкновенные концерты: лихие цыгане исторгали дикие мелодии из своих маленьких цитр, величавые тунисцы в желтых шалях перебирали туго натянутые струны огромных лютней, негры, скаля зубы, монотонно ударяли в медные барабаны, а стройные, худощавые индийцы в чалмах сидели, поджав под себя ноги, на красных циновках и, наигрывая на длинных дудках, камышовых и медных, зачаровывали (или делали вид, что зачаровывают) больших ядовитых кобр и отвратительных рогатых ехидн.
The harsh intervals and shrill discords of barbaric music stirred him at times when Schubert's grace, and Chopin's beautiful sorrows, and the mighty harmonies of Beethoven himself, fell unheeded on his ear.	Резкие переходы и пронзительные диссонансы этой варварской музыки волновали Дориана в такие моменты, Когда прелесть музыки Шуберта, дивные элегии Шопена и даже могучие симфонии Бетховена не производили на него никакого впечатления.
He collected together from all parts of the world the strangest instruments that could be found, either in the tombs of dead nations or among the few savage tribes that have survived contact with Western civilisations, and loved to touch and try them.	Он собирал музыкальные инструменты всех стран света, даже самые редкие и старинные, какие можно найти только в гробницах вымерших народов или у немногих еще существующих диких племен, уцелевших при столкновении с западной цивилизацией. Он любил пробовать все эти инструменты.
He had the mysterious juruparis of the Rio Negro Indians, that women are not allowed to look at, and that even youths may not see till they have been subjected to fasting and scourging, and the earthen jars of the Peruvians that have the shrill cries of birds, and flutes of human bones such as Alfonso de Ovalle heard in Chili, and the sonorous green jaspers that are found near Cuzco and give forth a note of singular sweetness.	В его коллекции был таинственный "джурупарис" индейцев РиоНегро, на который женщинам смотреть запрещено, и даже юношам это дозволяется лишь после поста и бичевания плоти; были перуанские глиняные кувшины, издающие звуки, похожие на пронзительные крики птиц, и те флейты из человеческих костей, которым некогда внимал в Чили Альфонсо де Овалле, и поющая зеленая яшма, находимая близ Куцко и звенящая удивительно приятно.

He had painted gourds filled with pebbles that rattled when they were shaken; the long clarin of the Mexicans, into which the performer does not blow, but through which he inhales the air; the harsh ture of the Amazon tribes, that is sounded by the sentinels who sit all day long in high trees, and can be heard, it is said, at a distance of three leagues; the teponaztli, that has two vibrating tongues of wood, and is beaten with sticks that are smeared with an elastic gum obtained from the milky juice of plants; the yotl-bells of the Aztecs, that are hung in clusters like grapes; and a huge cylindrical drum, covered with the skins of great serpents, like the one that Bernal Diaz saw when he went with Cortes into the Mexican temple, and of whose doleful sound he has left us so vivid a description.	Были в коллекции Дориана и раскрашенные тыквы, наполненные камешками, которые гремят при встряхивании, и длинный мексиканский кларнет, -- в него музыкант не дует, а во время игры втягивает в себя воздух; и резко звучащий "туре" амазонских племен, -им подают сигналы часовые, сидящие весь день на высоких деревьях, и звук этого инструмента слышен за три лье; и "тепонацли" с двумя вибрирующими деревянными языками, по которому ударяют палочками, смазанными камедью из млечного сока растений; и колокольчики ацтеков, "иотли", подвешенные гроздьями наподобие винограда; и громадный барабан цилиндрической формы, обтянутый змеиной кожей, какой видел некогда в мексиканском храме спутник Кортеца, Бернал Диац, так живо описавший жалобные звуки этого барабана.
The fantastic character of these instruments fascinated him, and he felt a curious delight in the thought that Art, like Nature, has her monsters, things of bestial shape and with hideous voices.	Дориана эти инструменты интересовали своей оригинальностью, и он испытывал своеобразное удовлетворение при мысли, что Искусство, как и Природа, создает иногда уродов, оскорбляющих глаз и слух человеческий своими формами и голосами.
Yet, after some time, he wearied of them, and would sit in his box at the Opera, either alone or with Lord Henry, listening in rapt pleasure to	Однако они ему скоро надоели. И по вечерам, сидя в своей ложе в опере, один или с лордом Генри, Дориан снова с восторгом слушал
"Tannh?user," and seeing in the prelude to that great work of art a presentation of the tragedy of his own soul.	"Тангейзера", и ему казалось, что в увертюре к этому великому произведению звучит трагедия его собственной души.
On one occasion he took up the study of jewels, and appeared at a costume ball as Anne de Joyeuse, Admiral of France, in a dress covered with five hundred and sixty pearls.	Затем у него появилась новая страсть: драгоценные камни. На одном балемаскараде он появился в костюме французского адмирала АнндеЖуайез, и на его камзоле было нашито пятьсот шестьдесят жемчужин.
This taste enthralled him for years, and, indeed, may be said never to have left him.	Это увлечение длилось много лет, -- даже, можно сказать, до конца его жизни.
He would often spend a whole day settling and resettling in their cases the various stones that he had collected, such as the olive-green chrysoberyl that turns red by lamp-light, the cymophane with its wire-like line of silver, the pistachio-coloured peridot, rose-pink and wine-yellow topazes, carbuncles of fiery scarlet with tremulous four-rayed stars, flame-red cinnamon-stones, orange and violet spinels, and amethysts with their alternate layers of ruby and sapphire.	Он способен был целые дни перебирать и раскладывать по футлярам свою коллекцию. Здесь были оливковозеленые хризобериллы, которые при свете лампы становятся красными, кимофаны с серебристыми прожилками, фисташковые перидоты, густорозовые и золотистые, как вино, топазы, карбункулы, пламенноалые, с мерцающими внутри четырехконечными звездочками, огненнокрасные венисы, оранжевые и фиолетовые шпинели, аметисты, отливавшие то рубином, то сапфиром.

He loved the red gold of the sunstone, and the moonstone's pearly whiteness, and the broken rainbow of the milky opal.	Дориана пленяло червонное золото солнечного камня, и жемчужная белизна лунного камня, и радужные переливы в молочном опале.
He procured from Amsterdam three emeralds of extraordinary size and richness of colour, and had a turquoise de la vieille roche that was the envy of all the connoisseurs.	Ему достали в Амстердаме три изумруда, необыкновенно крупных и ярких, и старинную бирюзу, предмет зависти всех знатоков.
He discovered wonderful stories, also, about jewels.	Дориан всюду разыскивал не только драгоценные камни, но и интереснейшие легенды о них.
In Alphonso's	Так, например, в сочинении Альфонсо
"Clericalis Disciplina" a serpent was mentioned with eyes of real jacinth, and in the romantic history of Alexander, the Conqueror of Emathia was said to have found in the vale of Jordan snakes "with collars of real emeralds growing on their backs."	"Clericalis Disciplina" упоминается о змее с глазами из настоящего гиацинта, а в романтической истории Александра рассказывается, что покоритель Эматии видел в долине Иордана змей "с выросшими на их спинах изумрудными ошейниками".
There was a gem in the brain of the dragon, Philostratus told us, and "by the exhibition of golden letters and a scarlet robe" the monster could be thrown into a magical sleep, and slain.	В мозгу дракона, как повествует Филострат, находится драгоценный камень, "и если показать чудовищу золотые письмена и пурпурную ткань, оно уснет волшебным сном, и его можно умертвить".
According to the great alchemist, Pierre de Boniface, the diamond rendered a man invisible, and the agate of India made him eloquent.	По свидетельству великого алхимика Пьера де Бонифаса, алмаз может сделать человека невидимым, а индийский агат одаряет его красноречием.
The cornelian appeased anger, and the hyacinth provoked sleep, and the amethyst drove away the fumes of wine.	Сердолик утишает гнев, гиацинт наводит сон, аметист рассеивает винные пары.
The garnet cast out demons, and the hydropicus deprived the moon of her colour.	Гранат изгоняет из человека бесов, а от аквамарина бледнеет луна.
The selenite waxed and waned with the moon, and the meloceus, that discovers thieves, could be affected only by the blood of kids.	Селенит убывает и прибывает вместе с луной, а мелоций, изобличающий вора, теряет силу только от крови козленка.
Leonardus Camillus had seen a white stone taken from the brain of a newly-killed toad, that was a certain antidote against poison.	Леонард Камилл видел извлеченный из мозга только что убитой жабы белый камень, который оказался отличным противоядием.
The bezoar, that was found in the heart of the Arabian deer, was a charm that could cure the plague.	А безоар, который находят в сердце аравийского оленя, -- чудодейственный амулет против чумы.
In the nests of Arabian birds was the aspilates, that, according to Democritus, kept the wearer from any danger by fire.	В гнездах каких-то аравийских птиц попадается камень аспилат, который, как утверждает Демокрит, предохраняет от огня того, кто его носит.
The King of Ceilan rode through his city with a large ruby in his hand, at the ceremony of his coronation.	В день своего коронования король цейлонский проезжал по улицам столицы с большим рубином в руке.

The gates of the palace of John the Priest were "made of sardius, with the horn of the horned snake inwrought, so that no man might bring poison within."	Ворота дворца пресвитера Иоанна "были из сердолика, и в них был вставлен рог ехидны -для того, чтобы никто не мог внести яда во дворец".
Over the gable were "two golden apples, in which were two carbuncles," so that the gold might shine by day, and the carbuncles by night.	На шпиле красовались "два золотых яблока, а в них два карбункула -- для того, чтобы днем сияло золото, а ночью -- карбункулы".
In Lodge's strange romance	В странном романе Лоджа
"A Margarite of America" it was stated that in the chamber of the queen one could behold "all the chaste ladies of the world, inchased out of silver, looking through fair mirrours of chrysolites, carbuncles, sapphires, and greene emeraults."	"Жемчужина Америки" рассказывается, что в покоях королевы можно было увидеть "серебряные изображения всех целомудренных женщин мира, которые гляделись в красивые зеркала из хризолитов, карбункулов, сапфиров и зеленых изумрудов".
Marco Polo had seen the inhabitants of Zipangu place rose-coloured pearls in the mouths of the dead.	Марко Поло видел, как жители Чипангу кладут в рот своим мертвецам розовые жемчужины.
A sea-monster had been enamoured of the pearl that the diver brought to King Perozes, and had slain the thief, and mourned for seven moons over its loss.	Существует легенда о чудище морском, влюбленном в жемчужину.
When the Huns lured the king into the great pit, he flung it away-Procopius tells the story-nor was it ever found again, though the Emperor Anastasius offered five hundred-weight of gold pieces for it.	Когда жемчужина эта была выловлена водолазом для короля Перозе, чудище умертвило похитителя и в течение семи лун оплакивало свою утрату. Позднее, как повествует Прокопий, гунны заманили короля Перозе в западню, и он выбросил жемчужину. Ее нигде не могли найти, хотя император Анастасий обещал за нее пятьсот фунтов золота.
The King of Malabar had shown to a certain Venetian a rosary of three hundred and four pearls, one for every god that he worshipped.	А король малабарский показывал одному венецианцу четки из трехсот четырех жемчужин -- по числу богов, которым этот король поклонялся.
When the Duke de Valentinois, son of Alexander VI., visited Louis XII. of France, his horse was loaded with gold leaves, according to Brant?me, and his cap had double rows of rubles that threw out a great light.	Когда герцог Валентину а, сын Александра Шестого, приехал в гости к французскому королю Людовику Двенадцатому, его конь, если верить Брантому, был весь покрыт золотыми листьями, а шляпу герцога украшал двойной ряд рубинов, излучавших ослепительное сияние.
Charles of England had ridden in stirrups hung with four hundred and twenty-one diamonds.	У верхового коня Карла Английского на стременах было нашито четыреста двадцать бриллиантов.
Richard II. had a coat, valued at thirty thousand marks, which was covered with balas rubies.	У Ричарда Второго был плащ, весь покрытый лапами, -- он оценивался в тридцать тысяч марок.
Hall described Henry VIII., on his way to the Tower previous to his coronation, as wearing "a jacket of raised gold, the placard embroidered with diamonds and other rich stones, and a great bauderike about his neck of large balasses."	Холл так описывает костюм Генриха Восьмого, ехавшего в Тоуэр на церемонию своего коронования: "На короле был кафтан из золотой парчи, нагрудник, расшитый бриллиантами и другими драгоценными камнями, и широкая перевязь из крупных лалов".

The favourites of James I. wore earrings of emeralds set in gold filigrane.	Фаворитки Иакова Первого носили изумрудные серьги в филигранной золотой оправе.
Edward II. gave to Piers Gaveston a suit of red-gold armour studded with jacinths, a collar of gold roses set with turquoise-stones, and a skull-cap parsem? with pearls.	Эдвард Второй подарил Пирсу Гэйвстону доспехи червонного золота, богато украшенные гиацинтами, колет из золотых роз, усыпанный бирюзой, и шапочку, расшитую жемчугами.
Henry II. wore jewelled gloves reaching to the elbow, and had a hawk-glove sewn with twelve rubies and fifty-two great orients.	Генрих Второй носил перчатки, до локтя унизанные дорогими камнями, а на его охотничьей рукавице были нашиты двенадцать рубинов и пятьдесят две крупные жемчужины.
The ducal hat of Charles the Rash, the last Duke of Burgundy of his race, was hung with pear-shaped pearls, and studded with sapphires.	Г ерцогская шапка Карла Смелого, последнего из этой династии бургундских герцогов, была отделана грушевидным жемчугом и сапфирами.
How exquisite life had once been!	Как красива была когда-то жизнь!
How gorgeous in its pomp and decoration!	Как великолепна в своей радующей глаз пышности!
Even to read of the luxury of the dead was wonderful.	Даже читать об этой отошедшей в прошлое роскоши было наслаждением.
Then he turned his attention to embroideries, and to the tapestries that performed the office of frescoes in the chill rooms of the Northern nations of Europe.	Позднее Дориан заинтересовался вышивками и гобеленами, заменившими фрески в прохладных жилищах народов Северной Европы.
As he investigated the subject-and he always had an extraordinary faculty of becoming absolutely absorbed for the moment in whatever he took up-he was almost saddened by the reflection of the ruin that Time brought on beautiful and wonderful things.	Углубившись в их изучение, -- а Дориан обладал удивительной способностью уходить целиком в то, чем занимался, -- он чуть не с горестью замечал, как разрушает Время все прекрасное и неповторимое.
He, at any rate, had escaped that.	Сам-то он, во всяком случае, избежал этой участи.
Summer followed summer, and the yellow jonquils bloomed and died many times, and nights of horror repeated the story of their shame, but he was unchanged.	Проходило одно лето за другим, и много раз уже расцветали и увядали желтые жонкили, и безумные ночи вновь и вновь повторялись во всем своем ужасе и позоре, а Дориан не менялся.
No winter marred his face or stained his flower-like bloom.	Никакая зима не портила его лица, не убивала его цветущей прелести.
How different it was with material things!	Насколько же иной была судьба вещей, созданных людьми!
Where had they passed to?	Куда они девались?
Where was the great crocus-coloured robe, on which the gods fought against the giants, that had been worked by brown girls for the pleasure of Athena?	Где дивное одеяние шафранного цвета с изображением битвы богов и титанов, сотканное смуглыми девами для АфиныПаллады?
Where, the huge velarium that Nero had stretched across the Colosseum at Rome, that Titan sail of purple on which was represented the starry sky, and Apollo driving a chariot drawn by white gilt-reined steeds?	Где велариум, натянутый по приказу Нерона над римским Колизеем, это громадное алое полотно, на котором было изображено звездное небо и Аполлон на своей колеснице, влекомой белыми конями в золотой упряжи?

He longed to see the curious table-napkins wrought for the Priest of the Sun, on which were displayed all the dainties and viands that could be wanted for a feast; the mortuary cloth of King Chilperic, with its three hundred golden bees; the fantastic robes that excited the indignation of the Bishop of Pontus, and were figured with "lions, panthers, bears, dogs, forests, rocks, hunters-all, in fact, that a painter can copy from nature;" and the coat that Charles of Orleans once wore, on the sleeves of which were embroidered the verses of a song beginning	Дориан горячо жалел, что не может увидеть вышитые для жреца Солнца изумительные салфетки, на которых были изображены всевозможные лакомства и яства, какие только можно пожелать для пиров; или погребальный покров короля Хилперика, усеянный тремя сотнями золотых пчел; или возбудившие негодование епископа Понтийского фантастические одеяния -- на них изображены были "львы, пантеры, медведи, собаки, леса, скалы, охотники, -- словом, все, что художник может увидеть в природе"; или ту одежду принца Карла Орлеанского, на рукавах которой были вышиты стихи, начинавшиеся словами:
"Madame, je suis tout joyeux," the musical accompaniment of the words being wrought in gold thread, and each note, of square shape in those days, formed with four pearls.	"Mada me, je suis tout joyeux", и музыка к ним, причем нотные линейки вышиты были золотом, а каждый нотный знак (четырехугольный, как принято было тогда) -- четырьмя жемчужинами.
He read of the room that was prepared at the palace at Rheims for the use of Queen Joan of Burgundy, and was decorated with "thirteen hundred and twenty-one parrots, made in broidery, and blazoned with the king's arms, and five hundred and sixty-one butterflies, whose wings were similarly ornamented with the arms of the queen, the whole worked in gold."	Дориан прочел описание комнаты, приготовленной в Реймском дворце для королевы Иоанны Бургундской. На стенах были вышиты "тысяча триста двадцать один попугай и пятьсот шестьдесят одна бабочка, на крыльях у птиц красовался герб королевы, и все из чистого золота".
Catherine de M?dicis had a mourning-bed made for her of black velvet powdered with crescents and suns.	Траурное ложе Екатерины Медичи было обито черным бархатом, усеянным полумесяцами и солнцами.
Its curtains were of damask, with leafy wreaths and garlands, figured upon a gold and silver ground, and fringed along the edges with broideries of pearls, and it stood in a room hung with rows of the queen's devices in cut black velvet upon cloth of silver.	Полог был узорчатого шелка с венками и гирляндами зелени по золотому и серебряному фону и бахромой из жемчуга. Стояло это ложе в спальне, где стены были увешаны гербами королевы из черного бархата на серебряной парче.
Louis XIV. had gold embroidered caryatides fifteen feet high in his apartment.	В покоях Людовика Четырнадцатого были вышиты золотом кариатиды высотой в пятнадцать футов.
The state bed of Sobieski, King of Poland, was made of Smyrna gold brocade embroidered in turquoises with verses from the Koran.	Парадное ложе польского короля, Яна Собеского, стояло под шатром из золотой смирнской парчи с вышитыми бирюзой строками из Корана.
Its supports were of silver gilt, beautifully chased, and profusely set with enamelled and jewelled medallions.	Поддерживавшие его колонки, серебряные, вызолоченные, дивной работы, были богато украшены эмалевыми медальонами и драгоценными камнями.
It had been taken from the Turkish camp before Vienna, and the standard of Mohammed had stood beneath the tremulous gilt of its canopy.	Шатер этот поляки взяли в турецком лагере под Веной. Под его золоченым куполом прежде стояло знамя пророка Магомета.

And so, for a whole year, he sought to accumulate the most exquisite specimens that he could find of textile and embroidered work, getting the dainty Delhi muslins, finely wrought with gold-thread palmates, and stitched over with iridescent beetles' wings; the Dacca gauzes, that from their transparency are known in the East as "woven air," and "running water," and "evening dew"; strange figured cloths from Java; elaborate yellow Chinese hangings; books bound in tawny satins or fair blue silks, and wrought with fleurs de lys, birds, and images; veils of lacis worked in Hungary point; Sicilian brocades, and stiff Spanish velvets; Georgian work with its gilt coins, and Japanese Foukousas with their green-toned golds and their marvellously-plumaged birds.	В течение целого года Дориан усердно коллекционировал самые лучшие, какие только можно было найти, вышивки и ткани. У него были образцы чудесной индийской кисеи из Дели, затканной красивым узором из золотых пальмовых листьев к радужных крылышек скарабеев; газ из Дакки, за свою прозрачность получивший на Востоке названия "ткань из воздуха", "водяная струя", "вечерняя роса"; причудливо разрисованные ткани с Явы, желтые китайские драпировки тончайшей работы; книги в переплетах из атласа цвета корицы или красивого синего шелка, затканного лилиями, цветком французских королей, птицами и всякими другими рисунками; вуали из венгерского кружева, сицилийская парча и жесткий испанский бархат; грузинские изделия с золотыми цехинами и японские "фукусас" золотистозеленых тонов с вышитыми по ним птицами чудесной окраски.
He had a special passion, also, for ecclesiastical vestments, as indeed he had for everything connected with the service of the Church.	Особое пристрастие имел Дориан к церковным облачениям, как и ко всему, что связано с религиозными обрядами.
In the long cedar chests that lined the west gallery of his house he had stored away many rare and beautiful specimens of what is really the raiment of the Bride of Christ, who must wear purple and jewels and fine linen that she may hide the pallid macerated body that is worn by the suffering that she seeks for, and wounded by self-inflicted pain.	В больших кедровых сундуках, стоявших на западной галерее его дома, он хранил множество редчайших и прекраснейших одежд, достойных быть одеждами невест Христовых, ибо невеста Христова должна носить пурпур, драгоценности и тонкое полотно, чтобы укрыть свое бескровное тело, истощенное добровольными лишениями, израненное самобичеваниями.
He possessed a gorgeous cope of crimson silk and gold-thread damask, figured with a repeating pattern of golden pomegranates set in six-petalled formal blossoms, beyond which on either side was the pine-apple device wrought in seed-pearls.	Дориан был также обладателем великолепной ризы из малинового шелка и золотой парчи с повторяющимся узором -- золотыми плодами граната, венками из шестилепестковых цветов и вышитыми мелким жемчугом ананасами.
The orphreys were divided into panels representing scenes from the life of the Virgin, and the coronation of the Virgin was figured in coloured silks upon the hood.	Орарь был разделен на квадраты, и на каждом квадрате изображены сцены из жизни пресвятой девы, а ее венчание было вышито цветными шелками на капюшоне.
This was Italian work of the fifteenth century.	Это была итальянская работа XV века.
Another cope was of green velvet, embroidered with heart-shaped groups of acanthus-leaves, from which spread long-stemmed white blossoms, the details of which were picked out with silver thread and coloured crystals. The morse bore a seraph's head in gold-thread raised work. The orphreys were woven in a diaper of red and gold silk, and were starred with medallions of many saints and martyrs, among whom was St. Sebastian.	Другая риза была из зеленого бархата, на котором листья аканта, собранные сердцевидными пучками, и белые цветы па длинных стеблях вышиты были серебряными нитями и цветным бисером; на застежке золотом вышита голова серафима, а орарь ааткан ромбовидным узором, красным и золотым, и усеян медальонами с изображениями святых и великомучеников, среди них и святого Себастьяна.

He had chasubles, also, of amber-coloured silk, and blue silk and gold brocade, and yellow silk damask and cloth of gold, figured with representations of the Passion and Crucifixion of Christ, and embroidered with lions and peacocks and other emblems; dalmatics of white satin and pink silk damask, decorated with tulips and dolphins and fleurs de lys; altar frontals of crimson velvet and blue linen; and many corporals, chalice-veils, and sudaria.	Были у Дориана и другие облачения священников -- из шелка янтарного цвета и голубого, золотой парчи, желтой камки и глазета, на которых были изображены Страсти Господни и Распятие, вышиты львы, павлины и всякие эмблемы; были далматики из белого атласа и розового штофа с узором из тюльпанов, дельфинов и французских лилий, были покровы для алтарей из малинового бархата и голубого полотна, священные хоругви, множество антиминсов и покровы для потиров.
In the mystic offices to which such things were put, there was something that quickened his imagination.	Мистические обряды, для которых употреблялись эти предметы, волновали воображение Дориана.
For these treasures, and everything that he collected in his lovely house, were to be to him means of forgetfulness, modes by which he could escape, for a season, from the fear that seemed to him at times to be almost too great to be borne.	Эти сокровища, как и все, что собрал Дориан Грей в своем великолепно убранном доме, помогали ему хоть на время забыться, спастись от страха, который порой становился уже почти невыносимым.
Upon the walls of the lonely locked room where he had spent so much of his boyhood, he had hung with his own hands the terrible portrait whose changing features showed him the real degradation of his life, and in front of it had draped the purple-and-gold pall as a curtain.	В нежилой, запертой комнате, где он провел когда-то так много дней своего детства, он сам повесил на стену роковой портрет, в чьих изменившихся чертах читал постыдную правду о своей жизни, и закрыл его пурпурнозолотым покрывалом.
For weeks he would not go there, would forget the hideous painted thing, and get back his light heart, his wonderful joyousness, his passionate absorption in mere existence.	По нескольку недель Дориан не заглядывал сюда и забывал отвратительное лицо на полотне. В это время к нему возвращалась прежняя беззаботность, светлая веселость, страстное упоение жизнью.
Then, suddenly, some night he would creep out of the house, go down to dreadful places near Blue Gate Fields, and stay there, day after day, until he was driven away.	Потом он вдруг ночью, тайком ускользнув из дому, отправлялся в какие-то грязные притоны близ БлуГэйтФилдс и проводил там дни до тех пор, пока его оттуда не выгоняли.
On his return he would sit in front of the picture, sometimes loathing it and himself, but filled, at other times, with that pride of individualism that is half the fascination of sin, and smiling with secret pleasure, at the misshapen shadow that had to bear the burden that should have been his own.	А воротясь домой, садился перед портретом и глядел на него, порой ненавидя его и себя, порой жес той гордостью индивидуалиста, которая влечет его навстречу греху, и улыбался с тайным злорадством своему безобразному двойнику, который обречен был нести предназначенное ему, Дориану, бремя.
After a few years he could not endure to be long out of England, and gave up the villa that he had shared at Trouville with Lord Henry, as well as the little white walled-in house at Algiers where they had more than once spent the winter.	Через несколько лет Дориан уже не в силах был подолгу оставаться где-либо вне Англии. Он отказался от виллы в Трувиле, которую снимал вместе с лордом Г енри, и от обнесенного белой стеной домика в Алжире, где они не раз вдвоем проводили зиму.

He hated to be separated from the picture that was such a part of his life, and was also afraid that during his absence someone might gain access to the room, in spite of the elaborate bars that he had caused to be placed upon the door.	Он не мог выносить разлуки с портретом, который занимал такое большое место в его жизни. И, кроме того, боялся, как бы в его отсутствие в комнату, где стоял портрет, кто-нибудь не забрался, несмотря на надежные засовы, сделанные по его распоряжению.
He was quite conscious that this would tell them nothing.	Впрочем, Дориан был вполне уверен, что если кто и увидит портрет, то ни о чем не догадается.
It was true that the portrait still preserved, under all the foulness and ugliness of the face, its marked likeness to himself; but what could they learn from that?	Правда, несмотря на отталкивающие следы пороков, портрет сохранил явственное сходство с ним, но что же из этого?
He would laugh at anyone who tried to taunt him.	Дориан высмеял бы всякого, кто попытался бы его шантажировать.
He had not painted it. What was it to him how vile and full of shame it looked?	Не он писал портрет, -- так кто же станет винить его в этом постыдном безобразии?
Even if he told them, would they believe it?	Да если бы он и рассказал людям правду, -- разве кто поверит?
Yet he was afraid.	И всетаки он боялся.
Sometimes when he was down at his great house in Nottinghamshire, entertaining the fashionable young men of his own rank who were his chief companions, and astounding the county by the wanton luxury and gorgeous splendour of his mode of life, he would suddenly leave his guests and rush back to town to see that the door had not been tampered with, and that the picture was still there.	Порой, когда он в своем большом доме на Ноттингемшайре принимал гостей, светскую молодежь своего круга, среди которой у него было много приятелей, и развлекал их, поражая все графство расточительной роскошью и великолепием этих празднеств, он внезапно, в разгаре веселья, покидал гостей и мчался в Лондон, чтобы проверить, не взломана ли дверь классной, на месте ли портрет.
What if it should be stolen?	Что, если его уже украли?
The mere thought made him cold with horror.	Самая мысль об этом леденила кровь Дориана.
Surely the world would know his secret then.	Ведь тогда свет узнает его тайну!
Perhaps the world already suspected it.	Быть может, люди уже и так коечто подозревают?
For, while he fascinated many, there were not a few who distrusted him.	Да, он очаровывал многих, но немало было и таких, которые относились к нему с недоверием.
He was very nearly blackballed at a West End club of which his birth and social position fully entitled him to become a member, and it was said that on one occasion when he was brought by a friend into the smoking-room of the Churchill, the Duke of Berwick and another gentleman got up in a marked manner and went out.	Его чуть не забаллотировали в одном вестэндском клубе, хотя по своему рождению и положению в обществе он имел полное право стать членом этого клуба. Рассказывали также, что когда кто-то из приятелей Дориана привел его в курительную комнату Черчиллклуба, герцог Бервикский, а за ним и другой джентльмен встали и демонстративно вышли.
Curious stories became current about him after he had passed his twenty-fifth year.	Темные слухи стали ходить о нем, когда ему было уже лет двадцать пять.

It was rumoured that he had been seen brawling with foreign sailors in a low den in the distant parts of Whitechapel, and that he consorted with thieves and coiners and knew the mysteries of their trade.	Говорили, что его кто-то видел в одном из грязных притонов отдаленного квартала Уайтчепла, где у него вышла стычка с иностранными матросами, что он водится с ворами и фальшивомонетчиками и посвящен в тайны их ремесла.
His extraordinary absences became notorious, and, when he used to reappear again in society, men would whisper to each other in corners, or pass him with a sneer, or look at him with cold searching eyes, as though they were determined to discover his secret.	Об его странных отлучках знали уже многие, и, когда он после них снова появлялся в обществе, мужчины шептались по углам, а проходя мимо него, презрительно усмехались или устремляли на него холодные, испытующие взгляды, словно желая узнать наконец правду о нем.
Of such insolences and attempted slights he, of course, took no notice, and in the opinion of most people his frank debonair manner, his charming boyish smile, and the infinite grace of that wonderful youth that seemed never to leave him, were in themselves a sufficient answer to the calumnies, for so they termed them, that were circulated about him.	Дориан, разумеется, не обращал внимания на такие дерзости и знаки пренебрежения, а для большинства людей его открытое добродушие л приветливость, обаятельная, почти детская улыбка, невыразимое очарование его прекрасной неувядающей молодости были достаточным опровержением возводимой на него клеветы -так эти люди называли слухи, ходившие о Дориане.
It was remarked, however, that some of those who had been most intimate with him appeared, after a time, to shun him.	Однако же в свете было замечено, что люди, которые раньше считались близкими друзьями Дориана, стали его избегать.
Women who had wildly adored him, and for his sake had braved all social censure and set convention at defiance, were seen to grow pallid with shame or horror if Dorian Gray entered the room.	Женщины, безумно влюбленные в него, для него пренебрегшие приличиями и бросившие вызов общественному мнению, теперь бледнели от стыда и ужаса, когда Дориан Грей входил в комнату.
Yet these whispered scandals only increased, in the eyes of many, his strange and dangerous charm.	Впрочем, темные слухи о Дориане только придавали ему в глазах многих еще больше очарования, странного и опасного.
His great wealth was a certain element of security.	Притом и его богатство до некоторой степени обеспечивало ему безопасность.
Society, civilised society at least, is never very ready to believe anything to the detriment of those who are both rich and fascinating.	Общество -- по крайней мере, цивилизованное общество -- не очень-то склонно верить тому, что дискредитирует людей богатых и приятных.
It feels instinctively that manners are of more importance than morals, and, in its opinion, the highest respectability is of much less value than the possession of a good chef.	Оно инстинктивно понимает, что хорошие манеры важнее добродетели, и самого почтенного человека ценит гораздо меньше, чем того, кто имеет хорошего повара.
And, after all, it is a very poor consolation to be told that the man who has given one a bad dinner, or poor wine, is irreproachable in his private life.	И, в сущности, это правильно: когда вас в каком-нибудь доме угостили плохим обедом или скверным вином, то вас очень мало утешает сознание, что хозяин дома в личной жизни человек безупречно нравственный.

Even the cardinal virtues cannot atone for half-cold entr?es, as Lord Henry remarked once, in a discussion on the subject; and there is possibly a good deal to be said for his view. For the canons of good society are, or should be, the same as the canons of art. Form is absolutely essential to it.	Как сказал однажды лорд Г енри, когда обсуждался этот вопрос, -- самые высокие добродетели не искупают вины человека, в доме которого вам подают недостаточно горячие кушанья. И в защиту такого мнения можно сказать многое. Ибо в хорошем обществе царят -или должны бы царить -- те же законы, что в искусстве: форма здесь играет существенную роль.
It should have the dignity of a ceremony, as well as its unreality, and should combine the insincere character of a romantic play with the wit and beauty that make such plays delightful to us.	Ей должна быть придана внушительная торжественность и театральность церемонии, она должна сочетать в себе неискренность романтической пьесы с остроумием и блеском, так пленяющими нас в этих пьесах.
Is insincerity such a terrible thing?	Разве притворство -- такой уж великий грех?
I think not.	Вряд ли.
It is merely a method by which we can multiply our personalities.	Оно -- только способ придать многообразие человеческой личности.
Such, at any rate, was Dorian Gray's opinion.	Так, по крайней мере, думал Дориан Грей.
He used to wonder at the shallow psychology of those who conceive the Ego in man as a thing simple, permanent, reliable, and of one essence.	Его поражала ограниченность тех, кто представляет себе наше "я" как нечто простое, неизменное, надежное и однородное в своей сущности.
To him, man was a being with myriad lives and myriad sensations, a complex multiform creature that bore within itself strange legacies of thought and passion, and whose very flesh was tainted with the monstrous maladies of the dead.	Дориан видел в человеке существо с мириадом жизней и мириадом ощущений, существо сложное и многообразное, в котором заложено непостижимое наследие мыслей и страстей, и даже плоть его заражена чудовищными недугами умерших предков.
He loved to stroll through the gaunt cold picture-gallery of his country house and look at the various portraits of those whose blood flowed in his veins.	Дориан любил бродить по холодной и мрачной портретной галерее своего загородного дома и всматриваться в портреты тех, чья кровь текла в его жилах.
Here was Philip Herbert, described by Francis Osborne, in his "Memoires on the Reigns of Queen Elizabeth and King James," as one who was "caressed by the Court for his handsome face, which kept him not long company."	Вот Филипп Г ерберт, о котором Фрэнсис Осборн в своих "Мемуарах о годах царствования королевы Елизаветы и короля Иакова" рассказывает, что "он был любимцем двора за свою красоту, которая недолго его украшала".
Was it young Herbert's life that he sometimes led?	Дориан спрашивал себя: не является ли его собственная жизнь повторением жизни молодого Герберта?
Had some strange poisonous germ crept from body to body till it had reached his own?	Быть может, в их роду какой-то отравляющий микроб переходил от одного к другому, пока не попал в его собственное тело?

Was it some dim sense of that ruined grace that had made him so suddenly, and almost without cause, give utterance, in Basil Hallward's studio, to the mad prayer that had so changed his life?	Уж не подсознательное ли воспоминание о рано отцветшей красоте далекого предка побудило его, Дориана, неожиданно и почти без всякого повода высказать в мастерской Бэзила Холлуорда безумное желание, так изменившее всю его жизнь?
Here, in gold-embroidered red doublet, jewelled surcoat, and gilt-edged ruff and wrist-bands, stood Sir Anthony Sherard, with his silver-and-black armour piled at his feet.	А вот в красном камзоле с золотым шитьем, в украшенной бриллиантами короткой мантии, в брыжах с золотым кантом и таких же манжетах стоит сэр Энтони Шерард, а у ног его сложены доспехи, серебряные с чернью.
What had this man's legacy been?	Какое наследие оставил он своему потомку?
Had the lover of Giovanna of Naples bequeathed him some inheritance of sin and shame?	Может быть, от этого любовника Джованны Неаполитанской перешли к нему, Дориану, какие-то постыдные пороки?
Were his own actions merely the dreams that the dead man had not dared to realise?	И не являются ли его поступки только осуществленными желаниями этого давно умершего человека, при жизни не дерзнувшего их осуществить?
Here, from the fading canvas, smiled Lady Elizabeth Devereux, in her gauze hood, pearl stomacher, and pink slashed sleeves.	Дальше с уже выцветающего полотна улыбалась Дориану леди Елизавета Девере в кружевном чепце и расшитом жемчугом корсаже с разрезными розовыми рукавами.
A flower was in her right hand, and her left clasped an enamelled collar of white and damask roses.	В правой руке цветок, а в левой -- эмалевое ожерелье из белых и красных роз.
On a table by her side lay a mandolin and an apple. There were large green rosettes upon her little pointed shoes.	На столике около нее лежат мандолина и яблоко, на ее остроносых башмачках -- пышные зеленые розетки.
He knew her life, and the strange stories that were told about her lovers.	Дориану была известна жизнь этой женщины и странные истории, которые рассказывались о ее любовниках.
Had he something of her temperament in him?	Не унаследовал ли он и какие-то свойства ее темперамента?
These oval heavy-lidded eyes seemed to look curiously at him.	Ее удлиненные глаза с тяжелыми веками, казалось, глядели на него с любопытством.
What of George Willoughby, with his powdered hair and fantastic patches?	Ну а что досталось ему от Джорджа Уиллоуби, мужчины в напудренном парике и с забавными мушками на лице?
How evil he looked! The face was saturnine and swarthy, and the sensual lips seemed to be twisted with disdain.	Какое недоброе лицо, смуглое, мрачное, с ртом сладострастножестоким, в складке которого чувствуется надменное презрение.
Delicate lace ruffles fell over the lean yellow hands that were so over-laden with rings.	Желтые костлявые руки сплошь унизаны перстнями и полуприкрыты тонкими кружевами манжет.
He had been a macaroni of the eighteenth century, and the friend, in his youth, of Lord Ferrars.	Этот щеголь восемнадцатого века в молодости был другом лорда Феррарса.

What of the second Lord Beckenham, the companion of the Prince Regent in his wildest days, and one of the witnesses at the secret marriage with Mrs. Fitzherbert?	А второй лорд Бикингем, товарищ принцарегента в дни его самых отчаянных сумасбродств и один из свидетелей его тайного брака с миссис Фицгерберт?
How proud and handsome he was, with his chestnut curls and insolent pose!	Какой гордый вид у этого красавца с каштановыми кудрями, сколько дерзкого высокомерия в его позе!
What passions had he bequeathed?	Какие страсти оставил он в наследство потомку?
The world had looked upon him as infamous.	Современники считали его человеком без чести.
He had led the orgies at Carlton House.	Он первенствовал на знаменитых оргиях в Карлтонхаузе.
The star of the Garter glittered upon his breast.	На груди его сверкает орден Подвязки...
Beside him hung the portrait of his wife, a pallid, thin-lipped woman in black.	Рядом висит портрет его жены, узкогубой и бледной женщины в черном.
Her blood, also, stirred within him. How curious it all seemed!	"И ее кровь тоже течет в моих жилах, -- думал Дориан.-- Как все это любопытно!"
And his mother with her Lady Hamilton face, and her moist wine-dashed lips-he knew what he had got from her.	А вот мать. Женщина с лицом леди Гамильтон и влажными, словно омоченными в вине губами...
He had got from her his beauty, and his passion for the beauty of others.	Дориан хорошо знал, что он унаследовал от нее: свою красоту и страстную влюбленность в красоту других.
She laughed at him in her loose Bacchante dress.	Она улыбается ему с портрета, на котором художник изобразил ее вакханкой.
There were vine leaves in her hair.	В волосах ее виноградные листья.
The purple spilled from the cup she was holding.	Из чаши, которую она держит в руках, льется пурпурная влага.
The carnations of the painting had withered, but the eyes were still wonderful in their depth and brilliancy of colour.	Краски лица на портрете потускнели, но глаза сохранили удивительную глубину и яркость.
They seemed to follow him wherever he went.	Дориану казалось, что они следуют за ним, куда бы он ни шел.
Yet one had ancestors in literature, as well as in one's own race, nearer perhaps in type and temperament, many of them, and certainly with an influence of which one was more absolutely conscious.	А ведь у человека есть предки не только в роду: они у него есть и в литературе. И многие из этих литературных предков, пожалуй, ближе ему по типу и темпераменту, а влияние их, конечно, ощущается им сильнее.
There were times when it appeared to Dorian Gray that the whole of history was merely the record of his own life, not as he had lived it in act and circumstance, but as his imagination had created it for him, as it had been in his brain and in his passions.	В иные минуты Дориану Грею казалось, что вся история человечества -- лишь летопись его собственной жизни, не той действительной, созданной обстоятельствами, а той, которой он жил в своем воображении, покорный требованиям мозга и влечениям страстей.

He felt that he had known them all, those strange terrible figures that had passed across the stage of the world and made sin so marvellous, and evil so full of subtlety.	Ему были близки и понятны все те странные и страшные образы, что прошли на арене мира и сделали грех столь соблазнительным, зло -столь утонченным.
It seemed to him that in some mysterious way their lives had been his own.	Казалось, жизнь их каким-то таинственным образом связана с его жизнью.
The hero of the wonderful novel that had so influenced his life had himself known this curious fancy.	Герой увлекательной книги, которая оказала на Дориана столь большое влияние, тоже был одержим такой фантазией.
In the seventh chapter he tells how, crowned with laurel, lest lightning might strike him, he had sat, as Tiberius, in a garden at Capri, reading the shameful books of Elephantis, while dwarfs and peacocks strutted round him, and the flute-player mocked the swinger of the censer; and, as Caligula, had caroused with the green-shirted jockeys in their stables and supped in an ivory manger with a jewel-frontleted horse; and, as Domitian, had wandered through a corridor lined with marble mirrors, looking round with haggard eyes for the reflection of the dagger that was to end his days, and sick with that ennui, that terrible taedium vitae, that comes on those to whom life denies nothing; and had peered through a clear emerald at the red shambles of the Circus, and then, in a litter of pearl and purple drawn by silver-shod mules, been carried through the Street of Pomegranates to a House of Gold, and heard men cry on Nero Caesar as he passed by; and, as Elagabalus, had painted his face with colours, and plied the distaff among the women, and brought the Moon from Carthage, and given her in mystic marriage to the Sun.	В седьмой главе он рассказывает, как он в обличье Тиберия, увенчанный лаврами, предохраняющими от молнии, сиживал в саду на Капри и читал бесстыдные книги Элефантиды, а вокруг него важно прохаживались павлины и карлики, и флейтист дразнил кадильщика фимиама. Он был и Калигулой, бражничал в конюшнях с наездниками в зеленых туниках и ужинал из яслей слоновой кости вместе со своей лошадью, украшенной бриллиантовой повязкой на лбу. Он был Домицианом и, бродя по коридору, облицованному плитами полированного мрамора, угасшим взором искал в них отражения кинжала, которому суждено пресечь его дни, и томился тоской, 1аейшт у11ае, страшным недугом тех, кому жизнь ни в чем не отказывала. Сидя в цирке, он сквозь прозрачный изумруд любовался кровавой резней на арене, а потом на носилках, украшенных жемчугом и пурпуром, влекомых мулами с серебряными подковами, возвращался в свой Золотой дворец Гранатовой аллеей, провожаемый криками толпы, проклинавшей его, цезаря Нерона. Он был и Гелиогабалом, который, раскрасив себе лицо, сидел за прялкой вместе с женщинами и приказал доставить богиню Луны из Карфагена, чтобы сочетать ее мистическим браком с Солнцем.

Over and over again Dorian used to read this fantastic chapter, and the two chapters immediately following, in which, as in some curious tapestries or cunningly-wrought enamels, were pictured the awful and beautiful forms of those whom Vice and Blood and Weariness had made monstrous or mad: Filippo, Duke of Milan, who slew his wife, and painted her lips with a scarlet poison that her lover might suck death from the dead thing he fondled; Pietro Barbi, the Venetian, known as Paul the Second, who sought in his vanity to assume the title of Formosus, and whose tiara, valued at two hundred thousand florins, was bought at the price of a terrible sin; Gian Maria Visconti, who used hounds to chase living men, and whose murdered body was covered with roses by a harlot who had loved him; the Borgia on his white horse, with Fratricide riding beside him, and his mantle stained with the blood of Perotto; Pietro Riario, the young Cardinal Archbishop of Florence, child and minion of Sixtus IV., whose beauty was equalled only by his debauchery, and who received Leonora of Aragon in a pavilion of white and crimson silk, filled with nymphs and centaurs, and gilded a boy that he might serve at the feast as Ganymede or Hylas; Ezzelin, whose melancholy could be cured only by the spectacle of death, and who had a passion for red blood, as other men have for red wine-the son of the Fiend, as was reported, and one who had cheated his father at dice when gambling with him for his own soul; Giambattista Cibo, who in mockery took the name of Innocent, and into whose torpid veins the blood of three lads was infused by a Jewish doctor; Sigismondo Malatesta, the lover of Isotta, and the lord of Rimini, whose effigy was burned at Rome as the enemy of God and man, who strangled Polyssena with a napkin, and gave poison to Ginevra d'Este in a cup of emerald, and in honour of a shameful passion built a pagan church for Christian worship; Charles VI., who had so wildly adored his brother's wife that a leper had warned him of the insanity that was coming on him, and who, when his brain had sickened and grown strange, could only be soothed by Saracen cards painted with the images of Love and Death and Madness; and, in his trimmed jerkin and jewelled cap and acanthus-like curls, Grifonetto Baglioni, who slew Astorre with his bride, and Simonetto with his page, and whose comeliness was such that, as he lay dying in the yellow piazza of Perugia, those who had hated him could not choose but weep, and Atalanta, who had cursed him, blessed him.

Вновь и вновь перечитывал Дориан эту фантастическую главу и две следующих, в которых, как на каких-то удивительных гобеленах или эмалях искусной работы, запечатлены были прекрасные и жуткие лики тех, кого Пресыщенность, Порок и Кровожадность превратили в чудовищ или безумцев. Филиппе, герцог Миланский, который убил свою жену и намазал ей губы алым ядом, чтобы ее любовник вкусил смерть с мертвых уст той, кого он ласкал. Венецианский Пьетро Барби, известный под именем Павла Второго и в своем тщеславии добившийся, чтобы его величали "Формозус", то есть "Прекрасный"; его тиара, стоившая двести тысяч флоринов, была приобретена ценой страшного преступления. Джан Мария Висконти, травивший людей собаками; когда он был убит, труп его усыпала розами любившая его гетера. Цезарь Борджиа на белом коне -- с ним рядом скакало братоубийство, и на плаще его была кровь Перотто. Молодой кардинал, архиепископ Флоренции, сын и фаворит папы Сикста Четвертого, Пьетро Риарио, чья красота равнялась только его развращенности; он принимал Леонору Арагонскую в шатре из белого и алого шелка, украшенном нимфами и кентаврами, и велел позолотить мальчика, который должен был на пиру изображать Ганимеда или Гиласа. Эзелпн, чью меланхолию рассеивало только зрелище смерти, -- он был одержим страстью к крови, как другие одержимы страстью к красному вину; по преданию, он был сыном дьявола и обманул своего отца, играя с ним в кости на собственную душу. Джанбаттиста Чибо, в насмешку именовавший себя Невинным, тот Чибо, в чья истощенные жилы еврейлекарь влил кровь трех юношей. Сиджизмондо Малатеста, любовник Изотты и сюзеренный властитель РиУ мини, который задушил салфеткой Поликсену, а Джиневре д'Эсте поднес яд в изумрудном кубке; он для культа постыдной страсти воздвиг языческий храм, где совершались христианские богослужения. Изображение этого врага бога и людей сожгли в Риме. Карл Шестой, который так страстно любил жену брата, что один прокаженный предсказал ему безумие от любви; когда ум его помутился, его успокаивали только сарацинские карты с изображениями Любви, Смерти и Безумия. И, наконец, Грифонетто Бальони в нарядном камзоле и усаженной алмазами шляпе на акантоподобных кудрях, убийца Асторре и его невесты, а также Симонетто и его пажа, столь прекрасный, что, когда он умирал на желтой пьяцце Перуджии, даже ненавидевшие его не могли удержаться от

	слез, а проклявшая его Аталанта благословила его.
There was a horrible fascination in them all.	Все они таили в себе какую-то страшную притягательную силу.
He saw them at night, and they troubled his imagination in the day.	Они снились Дориану по ночам, тревожили его воображение днем.
The Renaissance knew of strange manners of poisoning-poisoning by a helmet and a lighted torch, by an embroidered glove and a jewelled fan, by a gilded pomander and by an amber chain.	Эпоха Возрождения знала необычайные способы отравления: отравляла с помощью шлема или зажженного факела, вышитой перчатки или драгоценного веера, раззолоченных мускусных шариков и янтарного ожерелья.
Dorian Gray had been poisoned by a book.	А Дориан Грей был отравлен книгой.
There were moments when he looked on evil simply as a mode through which he could realise his conception of the beautiful.	И в иные минуты Зло было для него лишь одним из средств осуществления того, что он считал красотой жизни.
CHAPTER XII	ГЛАВА XII
It was on the ninth of November, the eve of his own thirty-eighth birthday, as he often remembered afterwards.	Это было девятого ноября и (как часто вспоминал потом Дориан) накануне дня его рождения, когда ему исполнилось тридцать восемь лет.
He was walking home about eleven o'clock from Lord Henry's, where he had been dining, and was wrapped in heavy furs, as the night was cold and foggy.	Часов в одиннадцать вечера он возвращался домой от лорда Генри, у которого обедал. Он шел пешком, до глаз закутанный в шубу, так как ночь была холодная и туманная.
At the corner of Grosvenor Square and South Audley Street a man passed him in the mist, walking very fast, and with the collar of his grey ulster turned up.	На углу Гровенорсквер и СаусОдлистрит мимо него во мгле промелькнул человек, шедший очень быстро с саквояжем в руке.
He had a bag in his hand. Dorian recognised him. It was Basil Hallward.	Воротник его серого пальто был поднят, но Дориан узнал Бэзила Холлуорда.
A strange sense of fear, for which he could not account, came over him.	Неизвестно почему, его вдруг охватил какой-то безотчетный страх.
He made no sign of recognition, and went on quickly in the direction of his own house.	Он и виду не подал, что узнал Бэзила, и торопливо зашагал дальше.
But Hallward had seen him.	Но Холлуорд успел его заметить.
Dorian heard him first stopping on the pavement, and then hurrying after him.	Дориан слышал, как он остановился и затем стал его догонять.
In a few moments his hand was on his arm.	Через минуту рука Бэзила легла на его плечо.
"Dorian!	-- Дориан!
What an extraordinary piece of luck!	Какая удача!
I have been waiting for you in your library ever since nine o'clock.	Я ведь дожидался у вас в библиотеке с девяти часов.
Finally I took pity on your tired servant, and told him to go to bed, as he let me out.	Потом наконец сжалился над вашим усталым лакеем и сказал ему, чтобы он выпустил меня и шел спать.

I am off to Paris by the midnight train, and I particularly wanted to see you before I left.	Ждал я вас потому, что сегодня двенаднатичасовым уезжаю в Париж, и мне очень нужно перед отъездом с вами потолковать.
I thought it was you, or rather your fur coat, as you passed me. But I wasn't quite sure.	Когда вы прошли мимо, я узнал вас, или, вернее, вашу шубу, но все же сомневался...
Didn't you recognise me?"	А вы-то разве не узнали меня?
"In this fog, my dear Basil?	-- В таком тумане, милый мой Бэзил?
Why, I can't even recognise Grosvenor Square.	Я даже Гровенорсквер не узнаю.
I believe my house is somewhere about here, but I don't feel at all certain about it.	Думаю, что мой дом где-то здесь близко, но и в этом вовсе не уверен...
I am sorry you are going away, as I have not seen you for ages.	Очень жаль, что вы уезжаете, я вас не видел целую вечность.
But I suppose you will be back soon?"	Надеюсь, вы скоро вернетесь?
"No: I am going to be out of England for six months.	-- Нет, я пробуду за границей месяцев шесть.
I intend to take a studio in Paris, and shut myself up till I have finished a great picture I have in my head.	Хочу снять в Париже мастерскую и запереться в ней, пока не окончу одну задуманную мною большую вещь.
However, it wasn't about myself I wanted to talk.	Ну, да я не о своих делах хотел говорить с вами.
Here we are at your door.	А вот и ваш подъезд.
Let me come in for a moment. I have something to say to you."	Позвольте мне войти на минуту.
"I shall be charmed.	-- Пожалуйста, я очень рад.
But won't you miss your train?" said Dorian Gray, languidly, as he passed up the steps and opened the door with his latch-key.	Но вы не опоздаете на поезд? -- небрежно бросил Дориан Грей, взойдя по ступеням и отпирая дверь своим ключом.
The lamp-light struggled out through the fog, and Hallward looked at his watch.	При свете фонаря, пробивавшемся сквозь туман, Холлуорд посмотрел на часы.
"I have heaps of time," he answered. "The train doesn't go till twelve-fifteen, and it is only just eleven.	-- У меня еще уйма времени, -- сказал он.Поезд отходит в четверть первого, а сейчас только одиннадцать.
In fact, I was on my way to the club to look for you, when I met you.	Я ведь все равно шел в клуб, когда мы встретились, -- рассчитывал застать вас там.
You see, I shan't have any delay about luggage, as I have sent on my heavy things.	С багажом возиться мне не придется -- я уже раньше отправил все тяжелые вещи.
All I have with me is in this bag, and I can easily get to Victoria in twenty minutes."	Со мной только этот саквояж, и за двадцать минут я доберусь до вокзала Виктории.
Dorian looked at him and smiled.	Дориан посмотрел на него с улыбкой.
"What a way for a fashionable painter to travel!	-- Вот как путешествует известный художник!
A Gladstone bag, and an ulster!	Ручной саквояж и осеннее пальтишко!
Come in, or the fog will get into the house.	Ну, входите же скорее, а то туман заберется в дом.
And mind you don't talk about anything serious.	И, пожалуйста, не затевайте серьезных разговоров.

Nothing is serious nowadays.	В наш век ничего серьезного не происходит.
At least nothing should be."	Во всяком случае, не должно происходить.
Hallward shook his head as he entered, and followed Dorian into the library.	Холлуорд только головой покачал и прошел вслед за Дорианом в его библиотеку.
There was a bright wood fire blazing in the large open hearth. The lamps were lit, and an open Dutch silver spirit-case stood, with some siphons of soda-water and large cut-glass tumblers, on a little marqueterie table.	В большом камине ярко пылали дрова, лампы были зажжены, а на столике маркетри стоял открытый серебряный погребец с напитками, сифон с содовой водой и высокие хрустальные бокалы.
"You see your servant made me quite at home, Dorian.	-- Видите, ваш слуга постарался, чтобы я чувствовал себя как дома.
He gave me everything I wanted, including your best gold-tipped cigarettes.	Принес все, что нужно человеку, в том числе и самые лучшие ваши папиросы.
He is a most hospitable creature. I like him much better than the Frenchman you used to have.	Он очень гостеприимный малый и нравится мне гораздо больше, чем тот француз, прежний ваш камердинер.
What has become of the Frenchman, by the bye?"	Кстати, куда он девался?
Dorian shrugged his shoulders.	Дориан пожал плечами.
"I believe he married Lady Radley's maid, and has established her in Paris as an English dressmaker.	-- Кажется, женился на горничной леди Рэдля и увез ее в Париж, где она подвизается в качестве английской портнихи.
Anglomanie is very fashionable over there now, I hear.	Там теперь, говорят, англомания в моде.
It seems silly of the French, doesn't it?	Довольно глупая мода, не правда ли?..
But-do you know?-he was not at all a bad servant.	А Виктор, между прочим, был хороший слуга, я не мог на него пожаловаться.
I never liked him, but I had nothing to complain about. One often imagines things that are quite absurd. He was really very devoted to me, and seemed quite sorry when he went away.	Он был мне искренне предан и, кажется, очень горевал, когда я его уволил. Но я его почему-то невзлюбил... Знаете, иногда придет в голову какой-нибудь вздор...
Have another brandy-and-soda?	Еще стакан бренди с содовой?
Or would you like hock-and-seltzer?	Или вы предпочитаете рейнское с сельтерской?
I always take hock-and-seltzer myself.	Я всегда пью рейнское.
There is sure to be some in the next room."	Наверное, в соседней комнате найдется бутылка.
"Thanks, I won't have anything more," said the painter, taking his cap and coat off, and throwing them on the bag that he had placed in the corner. "And now, my dear fellow, I want to speak to you seriously.	-- Спасибо, я ничего больше не буду пить, -отозвался художник. Он снял пальто и шляпу, бросил их на саквояж, который еще раньше поставил в углу.-- Так вот, Дориан мой милый, у нас будет серьезный разговор.
Don't frown like that.	Не хмурьтесь, пожалуйста, -- этак мне очень трудно будет говорить.

You make it so much more difficult for me." "What is it all about?" cried Dorian, in his petulant way, flinging himself down on the sofa. "I hope it is not about myself.	-- Ну, в чем же дело? -- воскликнул Дориан нетерпеливо, с размаху садясь на диван.--Надеюсь, речь будет не обо мне?
I am tired of myself to-night. I should like to be somebody else."	Я сегодня устал от себя и рад бы превратиться в кого-нибудь другого.
"It is about yourself," answered Hallward, in his grave, deep voice, "and I must say it to you.	-- Нет, именно о вас, -- сказал Холлуорд суровым тоном.-- Это необходимо.
I shall only keep you half an hour."	Я отниму у вас каких-нибудь полчаса, не больше.
Dorian sighed, and lit a cigarette. "Half an hour!" he murmured.	-- Полчаса! -- пробормотал Дориан со вздохом и закурил папиросу.
"It is not much to ask of you, Dorian, and it is entirely for your own sake that I am speaking.	-- Не так уж это много, Дориан, и разговор этот в ваших интересах.
I think it right that you should know that the most dreadful things are being said against you in London."	Мне думается, вам следует узнать, что о вас в Лондоне говорят ужасные вещи.
"I don't wish to know anything about them.	-- А я об этом ничего знать не хочу.
I love scandals about other people, but scandals about myself don't interest me.	Я люблю слушать сплетни о других, а сплетни обо мне меня не интересуют.
They have not got the charm of novelty."	В них нет прелести новизны.
"They must interest you, Dorian.	-- Они должны вас интересовать, Дориан.
Every gentleman is interested in his good name.	Каждый порядочный человек дорожит своей репутацией.
You don't want people to talk of you as something vile and degraded.	Ведь вы же не хотите, чтобы люди считали вас развратным и бесчестным?
Of course you have your position, and your wealth, and all that kind of thing.	Конечно, у вас положение в обществе, большое состояние и все прочее.
But position and wealth are not everything.	Но богатство и высокое положение -- еще не все.
Mind you, I don't believe these rumours at all.	Поймите, я вовсе не верю этим слухам.
At least, I can't believe them when I see you.	Во всяком случае, я не могу им верить, когда на вас смотрю.
Sin is a thing that writes itself across a man's face.	Ведь порок всегда накладывает свою печать на лицо человека.
It cannot be concealed.	Его не скроешь.
People talk sometimes of secret vices.	У нас принято говорить о "тайных" пороках.
There are no such things.	Но тайных пороков не бывает.
If a wretched man has a vice, it shows itself in the lines of his mouth, the droop of his eyelids, the moulding of his hands even.	Они сказываются в линиях рта, в отяжелевших веках, даже в форме рук.
Somebody-I won't mention his name, but you know him-came to me last year to have his portrait done.	В прошлом году один человек, -- вы его знаете, но называть его не буду, -- пришел ко мне заказать свой портрет.

I had never seen him before, and had never heard anything about him at the time, though I have heard a good deal since.	Я его раньше никогда не встречал, и в то время мне ничего о нем не было известно -- наслышался я о нем немало только позднее.
He offered an extravagant price. I refused him. There was something in the shape of his fingers that I hated.	Он предложил мне за портрет бешеную цену, но я отказался писать его: в форме его пальцев было что-то глубоко мне противное.
I know now that I was quite right in what I fancied about him. His life is dreadful.	И теперь я знаю, что чутье меня не обмануло, -- у этого господина ужасная биография.
But you, Dorian, with your pure, bright, innocent face, and your marvellous untroubled youth-I can't believe anything against you.	Но вы, Дориан... Ваше честное, открытое и светлое лицо, ваша чудесная, ничем не омраченная молодость мне порукой, что дурная молва о вас -- клевета, и я не могу ей верить.
And yet I see you very seldom, and you never come down to the studio now, and when I am away from you, and I hear all these hideous things that people are whispering about you, I don't know what to say.	Однако я теперь вижу вас очень редко, вы никогда больше не заглядываете ко мне в мастерскую, и оттого, что вы далеки от меня, я теряюсь, когда слышу все те мерзости, какие о вас говорят, не знаю, что отвечать на них.
Why is it, Dorian, that a man like the Duke of Berwick leaves the room of a club when you enter it?	Объясните мне, Дориан, почему такой человек, как герцог Бервпкский, встретив вас в клубе, уходит из комнаты, как только вы в нее входите?
Why is it that so many gentlemen in London will neither go to your house nor invite you to theirs?	Почему многие почтенные люди лондонского света не хотят бывать у вас в доме и не приглашают вас к себе?
You used to be a friend of Lord Staveley.	Вы были дружны с лордом Стэйвли.
I met him at dinner last week.	На прошлой неделе я встретился с ним на званом обеде...
Your name happened to come up in conversation, in connection with the miniatures you have lent to the exhibition at the Dudley.	За столом кто-то упомянул о вас -- речь шла о миниатюрах, которые вы одолжили для выставки Дадлп.
Staveley curled his lip, and said that you might have the most artistic tastes, but that you were a man whom no pure-minded girl should be allowed to know, and whom no chaste woman should sit in the same room with.	Услышав ваше имя, лорд Стэйвли с презрительной гримасой сказал, что вы, быть может, очень тонкий знаток искусства, но с таким человеком, как вы, нельзя знакомить ни одну чистую девушку, а порядочной женщине неприлично даже находиться с вами в одной комнате.
I reminded him that I was a friend of yours, and asked him what he meant.	Я напомнил ему, что вы -- мой друг, и потребовал объяснений.
He told me.	И он дал их мне.
He told me right out before everybody.	Дал напрямик, при всех!
It was horrible!	Какой это был ужас!
Why is your friendship so fatal to young men?	Почему дружба с вами губительна для молодых людей?
There was that wretched boy in the Guards who committed suicide. You were his great friend.	Этот несчастный мальчик, гвардеец, что недавно покончил с собой, -- ведь он был ваш близкий друг.

There was Sir Henry Ashton, who had to leave England, with a tarnished name. You and he were inseparable.	С Генри Эштоном вы были неразлучны, -- а он запятнал свое имя и вынужден был покинуть Англию...
What about Adrian Singleton, and his dreadful end?	Почему так низко пал Адриан Синглтон?
What about Lord Kent's only son, and his career?	А единственный сын лорда Кента почему сбился с пути?
I met his father yesterday in St. James's Street.	Вчера я встретил его отца на СентДжеймсстрит.
He seemed broken with shame and sorrow.	Сразу видно, что он убит стыдом и горем.
What about the young Duke of Perth?	А молодой герцог Пертский?
What sort of life has he got now?	Что за жизнь он ведет!
What gentleman would associate with him?"	Какой порядочный человек захочет теперь с ним знаться?
"Stop, Basil.	-- Довольно, Бэзил!
You are talking about things of which you know nothing," said Dorian Gray, biting his lip, and with a note of infinite contempt in his voice.	Не говорите о том, чего не знаете! -- перебил Дориан Грей, кусая губы. В тоне его слышалось глубочайшее презрение.-- Вы спрашиваете, почему Бервик выходит из комнаты, когда я вхожу в нее?
"You ask me why Berwick leaves a room when I enter it. It is because I know everything about his life, not because he knows anything about mine.	Да потому, что мне о нем все известно, а вовсе не потому, что ему известно что-то обо мне.
With such blood as he has in his veins, how could his record be clean?	Как может быть чистой жизнь человека, в жилах которого течет такая кровь?
You ask me about Henry Ashton and young Perth.	Вы ставите мне в вину поведение Г енри Эштона и молодого герцога Пертского.
Did I teach the one his vices, and the other his debauchery?	Я, что ли, привил Эштону его пороки и развратил герцога?
If Kent's silly son takes his wife from the streets what is that to me?	Если этот глупец, сын Кента, женился на уличной девке -- при чем тут я?
If Adrian Singleton writes his friend's name across a bill, am I his keeper?	Адриан Синглтон подделал подпись своего знакомого на векселе -- так и это тоже моя вина? Что же, я обязан надзирать за ним?
I know how people chatter in England.	Знаю я, как у нас в Англии любят сплетничать.
The middle classes air their moral prejudices over their gross dinner-tables, and whisper about what they call the profligacies of their betters in order to try and pretend that they are in smart society, and on intimate terms with the people they slander.	Мещане кичатся своими предрассудками и показной добродетелью и, обжираясь за обеденным столом, шушукаются о так называемой "распущенности" знати, стараясь показать этим, что и они вращаются в высшем обществе и близко знакомы с теми, кого они чернят.
In this country it is enough for a man to have distinction and brains for every common tongue to wag against him.	В нашей стране достаточно человеку выдвинуться благодаря уму или другим качествам, как о нем начинают болтать злые языки.

And what sort of lives do these people, who pose as being moral, lead themselves?	А те, кто щеголяет своей мнимой добродетелью, --онито сами как ведут себя?
My dear fellow, you forget that we are in the native land of the hypocrite."	Дорогой мой, вы забываете, что мы живем в стране лицемеров.
"Dorian," cried Hallward, "that is not the question. England is bad enough, I know, and English society is all wrong.	-- Ах, Дориан, не в этом дело! -- горячо возразил Холлуорд.-- Знаю, что в Англии у нас не все благополучно, что общество наше никуда не годится.
That is the reason why I want you to be fine.	Оттого-то я и хочу, чтобы вы были на высоте.
You have not been fine.	А вы оказались не на высоте.
One has a right to judge of a man by the effect he has over his friends.	Мы вправе судить о человеке по тому влиянию, какое он оказывает на других.
Yours seem to lose all sense of honour, of goodness, of purity.	А ваши друзья, видимо, утратили всякое понятие о чести, о добре, о чистоте.
You have filled them with a madness for pleasure.	Вы заразили их безумной жаждой наслаждений.
They have gone down into the depths.	И они скатились на дно.
You led them there.	Это вы их туда столкнули!
Yes: you led them there, and yet you can smile, as you are smiling now.	Да, вы их туда столкнули, и вы еще можете улыбаться как ни в чем не бывало, -- вот как улыбаетесь сейчас...
And there is worse behind.	Я знаю и коечто похуже.
I know you and Harry are inseparable.	Вы с Гарри -- неразлучные друзья.
Surely for that reason, if for none other, you should not have made his sister's name a by-word."	Уже хотя бы поэтому не следовало вам позорить имя его сестры, делать его предметом сплетен и насмешек.
"Take care, Basil.	-- Довольно, Бэзил!
You go too far."	Вы слишком много себе позволяете!
"I must speak, and you must listen.	-- Я должен сказать все, -- и вы меня выслушаете.
You shall listen.	Да, выслушаете!
When you met Lady Gwendolen, not a breath of scandal had ever touched her.	До вашего знакомства с леди Г вендолен никто не смел сказать о ней худого слова, даже тень сплетни не касалась ее.
Is there a single decent woman in London now who would drive with her in the Park?	А теперь?.. Разве хоть одна приличная женщина в Лондоне рискнет показаться с нею вместе в Парке?
Why, even her children are not allowed to live with her.	Даже ее детям не позволили жить с нею...
Then there are other stories-stories that you have been seen creeping at dawn out of dreadful houses and slinking in disguise into the foulest dens in London.	И это еще не все. Много еще о вас рассказывают, -- например, люди видели, как вы, крадучись, выходите на рассвете из грязных притонов, как переодетым пробираетесь тайком в самые отвратительные трущобы Лондона.
Are they true?	Неужели это правда?

Can they be true?	Неужели это возможно?
When I first heard them, I laughed.	Когда я в первый раз услышал такие толки, я расхохотался.
I hear them now, and they make me shudder.	Но я их теперь слышу постоянно -- и они меня приводят в ужас.
What about your country house, and the life that is led there?	А что творится в вашем загородном доме?
Dorian, you don't know what is said about you.	Дориан, если бы вы знали, какие мерзости говорят о вас!
I won't tell you that I don't want to preach to you.	Вы скажете, что я беру на себя роль проповедника -- что ж, пусть так!
I remember Harry saying once that every man who turned himself into an amateur curate for the moment always began by saying that, and then proceeded to break his word.	Помню, Г арри утверждал както, что каждый, кто любит поучать других, начинает с обещания, что это будет в первый и последний раз, а потом беспрестанно нарушает свое обещание.
I do want to preach to you.	Да, я намерен отчитать вас.
I want you to lead such a life as will make the world respect you.	Я хочу, чтобы вы вели такую жизнь, за которую люди уважали бы вас.
I want you to have a clean name and a fair record.	Хочу, чтобы у вас была не только незапятнанная, но и хорошая репутация.
I want you to get rid of the dreadful people you associate with.	Чтобы вы перестали водиться со всякой мразью.
Don't shrug your shoulders like that. Don't be so indifferent.	Нечего пожимать плечами и притворяться равнодушным!
You have a wonderful influence. Let it be for good, not for evil.	Вы имеете на людей удивительное влияние, так пусть же оно будет не вредным, а благотворным.
They say that you corrupt everyone with whom you become intimate, and that it is quite sufficient for you to enter a house, for shame of some kind to follow after.	Про вас говорят, что вы развращаете всех, с кем близки, и, входя к человеку в дом, навлекаете на этот дом позор.
I don't know whether it is so or not. How should I know? But it is said of you.	Не знаю, верпо это или нет, -- как я могу это знать? -- но так про вас говорят.
I am told things that it seems impossible to doubt.	И коечему из того, что я слышал, я не могу не верить.
Lord Gloucester was one of my greatest friends at Oxford.	Лорд Глостер -- мой старый университетский товарищ, мы были с ним очень дружны в Оксфорде.
He showed me a letter that his wife had written to him when she was dying alone in her villa at Mentone.	И он показал мне письмо, которое перед смертью написала ему жена, умиравшая в одиночестве на своей вилле в Ментоне.
Your name was implicated in the most terrible confession I ever read.	Это страшная исповедь -- ничего подобного я никогда не слышал.
I told him that it was absurd-that I knew you thoroughly, and that you were incapable of anything of the kind.	И она обвиняет вас. Я сказал Глостеру, что это невероятно, что я вас хорошо знаю и вы не способны на подобные гнусности.

Know you?	А действительно ли я вас знаю?
I wonder do I know you?	Я уже задаю себе такой вопрос.
Before I could answer that, I should have to see your soul."	Но, чтобы ответить на него, я должен был бы увидеть вашу душу...
"To see my soul!" muttered Dorian Gray, starting up from the sofa and turning almost white from fear.	-- Увидеть мою душу! -- повторил вполголоса Дориан Грей и встал с дивана, бледный от страха.
"Yes," answered Hallward, gravely, and with deep-toned sorrow in his voice-"to see your soul.	-- Да, -- сказал Холлуорд серьезно, с глубокой печалью в голосе.-- Увидеть вашу душу.
But only God can do that."	Но это может один только господь бог.
A bitter laugh of mockery broke from the lips of the younger man.	У Дориана вдруг вырвался горький смех.
"You shall see it yourself, to-night!" he cried, seizing a lamp from the table.	-- Можете и вы. Сегодня же вечером вы ее увидите собственными глазами! -- крикнул он и рывком поднял со стола лампу.-- Пойдемте.
"Come: it is your own handiwork. Why shouldn't you look at it?	Ведь это ваших рук дело, так почему бы вам и не взглянуть на него?
You can tell the world all about it afterwards, if you choose.	А после этого можете, если хотите, все поведать миру.
Nobody would believe you.	Никто вам не поверит.
If they did believe you, they would like me all the better for it.	Да если бы и поверили, так только еще больше восхищались бы мною.
I know the age better than you do, though you will prate about it so tediously.	Я знаю наш век лучше, чем вы, хотя вы так утомительно много о нем болтаете.
Come, I tell you.	Идемте же!
You have chattered enough about corruption.	Довольно вам рассуждать о нравственном разложении.
Now you shall look on it face to face."	Сейчас вы увидите его воочию.
There was the madness of pride in every word he uttered.	Какая-то дикая гордость звучала в каждом его слове.
He stamped his foot upon the ground in his boyish insolent manner.	Он топал ногой капризно и дерзко, как мальчишка.
He felt a terrible joy at the thought that someone else was to share his secret, and that the man who had painted the portrait that was the origin of all his shame was to be burdened for the rest of his life with the hideous memory of what he had done.	Им овладела злобная радость при мысли, что теперь бремя его тайны с ним разделит другой, тот, кто написал этот портрет, виновный в его грехах и позоре, и этого человека всю жизнь будут теперь мучить отвратительные воспоминания о том, что он сделал.
"Yes," he continued, coming closer to him, and looking steadfastly into his stern eyes, "I shall show you my soul.	-- Да, -- продолжал он, подходя ближе и пристально глядя в суровые глаза Холлуорда.-- Я покажу вам свою душу.
You shall see the thing that you fancy only God can see."	Вы увидите то, что, повашему, может видеть только господь бог.
Hallward started back.	Холлуорд вздрогнул и отшатнулся.

"This is blasphemy, Dorian!" he cried. "You must not say things like that.	-- Это кощунство, Дориан, не смейте так говорить!
They are horrible, and they don't mean anything."	Какие ужасные и бессмысленные слова!
"You think so?" He laughed again.	-- Вы так думаете? -- Дориан снова рассмеялся.
"I know so.	-- Конечно!
As for what I said to you to-night, I said it for your good.	А все, что я вам говорил сегодня, я сказал для вашего же блага.
You know I have been always a staunch friend to you."	Вы знаете, что я ваш верный друг.
"Don't touch me.	-- Не трогайте меня!
Finish what you have to say."	Договаривайте то, что еще имеете сказать.
A twisted flash of pain shot across the painter's face.	Судорога боли пробежала по лицу художника.
He paused for a moment, and a wild feeling of pity came over him.	Одну минуту он стоял молча, весь во власти острого чувства сострадания.
After all, what right had he to pry into the life of Dorian Gray?	В сущности, какое он имеет право вмешиваться в жизнь Дориана Грея?
If he had done a tithe of what was rumoured about him, how much he must have suffered!	Если Дориан совершил хотя бы десятую долю того, в чем его обвиняла молва, -- как он, должно быть, страдает!
Then he straightened himself up, and walked over to the fireplace, and stood there, looking at the burning logs with their frost-like ashes and their throbbing cores of flame.	Холлуордподошел к камину и долго смотрел на горящие поленья. Языки пламени метались среди белого, как иней, пепла.
"I am waiting, Basil," said the young man, in a hard, clear voice.	-- Я жду, Бэзил, -- сказал Дориан, резко отчеканивая слова.
He turned round.	Художник обернулся.
"What I have to say is this," he cried. "You must give me some answer to these horrible charges that are made against you.	-- Мне осталось вам сказать вот что: вы должны ответить на мой вопрос.
If you tell me that they are absolutely untrue from beginning to end, I shall believe you.	Если ответите, что все эти страшные обвинения ложны от начала до конца, -- я вам поверю.
Deny them, Dorian, deny them!	Скажите это, Дориан!
Can't you see what I am going through?	Разве вы не видите, какую муку я терплю?
My God! don't tell me that you are bad, and corrupt, and shameful."	Боже мой! Я не хочу думать, что вы дурной, развратный, погибший человек!
Dorian Gray smiled. There was a curl of contempt in his lips.	Дориан Грей презрительно усмехнулся.
"Come upstairs, Basil," he said, quietly. "I keep a diary of my life from day to day, and it never leaves the room in which it is written.	-- Поднимитесь со мйой наверх, Бэзил, -промолвил он спокойно.-- Я веду дневник, в нем отражен каждый день моей жизни. Но этот дневник я никогда не выношу из той комнаты, где он пишется.
I shall show it to you if you come with me."	Если вы пойдете со мной, я вам его покажу.

"I shall come with you, Dorian, if you wish it.	-- Ладно, пойдемте, Дориан, раз вы этого хотите.
I see I have missed my train.	Я уже все равно опоздал на поезд.
That makes no matter. I can go to-morrow.	Ну, не беда, поеду завтра.
But don't ask me to read anything to-night.	Но не заставяйте меня сегодня читать этот дневник.
All I want is a plain answer to my question."	Мне нужен только прямой ответ на мой вопрос.
"That shall be given to you upstairs.	-- Вы его получите наверху.
I could not give it here.	Здесь это невозможно.
You will not have to read long."	И вам не придется долго читать.
CHAPTER XIII	ГЛАВА XIII
He passed out of the room, and began the ascent, Basil Hallward following close behind.	Дориан вышел из комнаты и стал подниматься по лестнице,а Бэзил Холлуорд шел за ним.
They walked softly, as men do instinctively at night.	Оба ступали осторожно, как люди всегда ходят ночью, инстинктивно стараясь не шуметь.
The lamp cast fantastic shadows on the wall and staircase.	Лампа отбрасывала на стены и ступеньки причудливые тени.
A rising wind made some of the windows rattle.	От порыва ветра где-то в окнах задребезжали стекла.
When they reached the top landing, Dorian set the lamp down on the floor, and taking out the key turned it in the lock.	На верхней площадке Дориан поставил лампу на пол, и, вынув из кармана ключ, вставил его в замочную скважину.
"You insist on knowing, Basil?" he asked, in a low voice.	-- Так вы непременно хотите узнать правду, Бэзил? -- спросил он, понизив голос
"Yes."	-- Да.
"I am delighted," he answered, smiling. Then he added, somewhat harshly, "You are the one man in the world who is entitled to know everything about me.	-- Отлично.-- Дориан улыбнулся и добавил уже другим, жестким тоном: -- Вы -- единственный человек, имеющий право знать обо мне все.
You have had more to do with my life than you think:" and, taking up the lamp, he opened the door and went in.	Вы и не подозреваете, Бэзил, какую большую роль сиграли в моей жизни. Он поднял лампу и, открыв дверь, вошел в комнату.
A cold current of air passed them, and the light shot up for a moment in a flame of murky orange.	Оттуда повеяло холодом, от струи воздуха огонь в лампе вспыхнул на миг густооранжевым светом.
He shuddered.	Дориан дрожал.
"Shut the door behind you," he whispered, as he placed the lamp on the table.	-- Закройте дверь! -- шепотом сказал он Холлуорду, ставя лампу на стол.
Hallward glanced round him, with a puzzled expression.	Холлуорд в недоумении оглядывал комнату.
The room looked as if it had not been lived in for years.	Видно было, что здесь уже много лет никто не жил.