Вельяминовы. Век открытий. Книга 2

Волк понял, идя по Тоттенхем-Корт-роуд, что не помнит, как выглядела Анита.

- И не хочу помнить, - он завернул в цветочную лавку и купил букетик пармских фиалок, - мне это ни к чему.

У лавки было многолюдно. В окнах красовались большие афиши: «Общество Профессионального Развития Женщин. Публичная лекция и дебаты: «Может ли женщина быть врачом?». Выступают мисс Андерсон и мисс Кардозо».

Капитан Кроу шел по противоположной стороне тротуара, домой, в Блумсбери. Наримуне-сан побежал в Мэйфер. Сегодня приехали Пьетро и его сестра. Он и Стивена приглашал, уверяя, что Вероника будет рада, но инженер махнул рукой:

- Оставь. Вы семья, вам надо посидеть, поговорить..., А я с этим разберусь, - Стивен подхватил чертежи нового тоннеля.

Стивен все еще был в рабочей, холщовой куртке. Он остановился напротив книжного магазина, и посмотрел на свои испачканные, в пятнах руки.

- Зайти, - горько подумал капитан Кроу, вспомнив ее черные волосы, голубые глаза, - а зачем? Можно подумать, она меня рада будет видеть. Да и не в той я одежде, чтобы на лекциях сидеть, - он вздохнул и пошел дальше на север, к Британскому музею. Стивен не видел молодого, изысканно одетого, белокурого мужчину, с букетом цветов в руках. Волк проводил его глазами.

- Анри мне писал, - вспомнил Макс, - это капитан Стивен Кроу. Разукрасило его порядочно. Ни с кем не спутаешь. Хорошо, что он меня не заметил.

В кармане пиджака Макса лежал билет на полуденный экспресс до Дувра. Вечером завтрашнего дня он намеревался оказаться во Франции.

Сняв цилиндр, Волк толкнул дверь с золоченой вывеской: «Книги, журналы, антикварные издания». Пробравшись через толпу, зайдя в комнату, где были расставлены ряды стульев, Макс уселся у самого выхода.

Кузина выступала отменно, Макс даже заслушался. Мирьям надела простое, тонкого сукна платье, с небольшим кринолином. Скромный, глухой воротник, отделанный полоской кружев, облегал стройную шею. Она положила перед собой стальной хронометр, и откинула назад красивую голову с узлом черных волос. Волк, даже, было, подумал , что кузину можно увезти с собой, на континент. Она бы ему пригодилась, как медицинская сестра, и агитатор среди работниц. Однако потом Макс отогнал эту мысль.

- Нет, - лениво размышлял Волк, любуясь ее небольшой, скрытой платьем грудью, - мне не нужны лишние осложнения. Она влюбится, захочет родить ребенка..., Они все такие, пиявки. С замужними женщинами гораздо меньше осложнений. Соблазню ее, и уеду. Из пансиона я выписался. Завтра, пока она спит, отправлюсь на вокзал, и поминай, как звали. И потом, женщина с ребенком, это не боец, это обуза. Мне такого не надо. Да я ее и не люблю, конечно, - кузина Макса не видела. В комнате сидело больше пяти десятков мужчин и женщин. Волк дождался, пока закончились выступления, и усмехнулся: «Наверняка, кто-то из этих джентльменов сейчас будет недоволен. Вот и хорошо»

Так оно и случилось. Высокий, худой господин, огладил бородку:

- Я, как адвокат, и выпускник университета, совершенно не согласен с высказанными взглядами, и считаю их глубоко порочными, - в комнате зашумели. Господин выкрикнул:

- Да, порочными! Женщина по природе своей жена и мать. Так было всегда. Ее главное и единственное предназначение лежит в уходе за мужем и детьми. Женщина, в силу природных особенностей, - здесь господин покраснел, - никогда не сможет достигнуть тех же высот разума, что и мужчина! Цивилизация..., - Волк поднялся и увидел, как расширились большие глаза кузины. Макс не удержался и подмигнул ей.

- Если мы заговорили о цивилизации, уважаемый, - Макс поклонился в сторону взволнованного джентльмена, - и о вкладе в нее женщин и мужчин, позвольте мне высказать свое мнение.

Волк был отличным оратором. Он учился у бабушки Джоанны и дедушки Поля, с шестнадцати лет выступал на собраниях рабочих, и знал, как повести за собой аудиторию. Он любил говорить на публике. Макс наслаждался покорностью толпы, чувствуя, что стоит ему только захотеть, и люди отправятся за ним, куда угодно.

- Прадедушка был такой, - вспомнил Макс, - Конвент только что на коленях перед ним не стоял. Передо мной тоже будут.

Он говорил о Гипатии Александрийской и церкви, которая на протяжении веков отказывала женщине в праве на душу и разум. Макс напомнил собравшимся, что еще в прошлом веке евреи в Европе не могли получить высшее образование, что в Америке только недавно было отменено рабство.

- Мы называем себя цивилизованными людьми, - воскликнул Волк, - мы развиваем науку и технику, наслаждаемся достижениями искусства! Однако, в то же самое время, мы отказываем половине человечества на право, свободно выражать свои мысли и чувства, приобретать профессию и быть полезными членами общества. Всего лишь двадцать лет назад, в этой стране, - Волк обвел глазами людей, - женщины не могли даже владеть собственностью. Однако теперь это изменилось.

- Я верю, - он помолчал и с удовольствием услышал, как застыла аудитория, - верю, что при нашей жизни женщины станут врачами и адвокатами, будут инженерами и техниками. Мы увидим женщин в Парламенте, - люди ахнули, давешний господин побагровел, - в Парламенте, - с наслаждением повторил Волк, - и на посту премьер-министра Британии. Я, как мужчина, обещаю сделать все, от меня зависящее, чтобы так и случилось. Это мой долг, как просвещенного человека, господа. Я призываю всех, кто меня сейчас слушает, подписать петицию о допуске женщин к медицинскому образованию!

Об этой петиции мисс Андерсон и кузина говорили в начале дебатов. Волк, слушая аплодисменты, пожимал руки тех, кто сидел рядом: «Кузина просто обязана после такого меня отблагодарить».

Люди потянулись к столу, где мисс Андерсон распоряжалась приемом пожертвований. Там лежали листы с петицией. Волк подхватил свой букет фиалок и услышал чей-то голос:

- Сэр, я корреспондент Morning Post..., - Волк повернулся и обаятельно улыбнулся молодому человеку, - наши читатели живо интересуются такими дебатами, - юноша поправил пенсне и закашлялся, -может быть, вы бы хотели выступить со статьей..., - Макс поднял руку:

- Нет, нет, уважаемый сэр, я просто высказал свои взгляды. Я только защищаю диссертацию. Я уверен, что найдутся люди образованнее меня.

Волк раскланялся с юношей и, наконец, пошел к Мирьям. На белых щеках девушки играл румянец. Она стояла, вертя в руках кончик черного локона, выбившегося из прически.

- Он был в Америке..., - вспомнила Мирьям, - воевал, за северян, получил Медаль Почета. Господи, что он здесь делает?

От него пахло сухой, осенней травой, дымом костра. У него были веселые, голубые глаза.

- Это, конечно, отжившая свое церемония, - Волк, с поклоном, протянул ей букет, - но я, как историк и философ, люблю иногда возвращаться в прошлое. Ты очень хорошо говорила, Мирьям. Я рад, - он улыбнулся, - рад, что мы встретились. Ты позволишь тебя проводить? - Волк указал глазами на пронизанный светом газовых фонарей сумрак за окном.

Она, конечно, позволила. Волк хорошо знал Лондон. Когда кузина сказала ему, что живет на Дьюкс-плейс, у синагоги, он предложил:

- Давай немного прогуляемся. Только, - мужчина понизил голос, - я в городе проездом, с некоторыми деликатными поручениями, не хотелось бы...

Мирьям приняла от него суконную, простую накидку. Стоя на тротуаре, у двери магазина, девушка кивнула: «Конечно, Макс. Я никому, ничего не скажу».

Они медленно шли по Тоттенхем-Корт-роуд на север. Макс говорил об Америке. Мирьям, вдруг, закусила губу:

- Может быть, я ему нравлюсь..., Он сказал, что увидел афиши и захотел со мной встретиться..., И он хорошо выступал. Видно было, что он в это верит.

Вечер был теплым, на мостовой кебы выстроились в пробку. Люди ехали в Вест-Энд, в театры. Шумела толпа, у фонарей кружились мотыльки. Он был совсем рядом, осторожно, аккуратно поддерживая руку Мирьям.

- Дэниел бы так никогда не сказал, - вспомнила девушка, - и Степан тоже. Я и не обсуждала с ними положение женщин..., - она искоса посмотрела на красивый профиль кузена. Девушка, внезапно, спросила: «Макс..., То, что ты говорил, на собрании, это была правда?»

Волк остановился и удивленно взглянул на нее. Мирьям поняла, что покраснела.

- Разумеется, - ответил кузен, - я всегда считал, что женщина равна мужчине во всем. Я буду бороться за права женщин, точно так же, как я отстаиваю права рабочих, Мирьям. Если понадобится, - добавил Волк, - с оружием в руках.

Он говорил искренне.

- Просто, - Волк, исподволь вел кузину ближе к своему пансиону, - просто я еще не встретил любимую женщину. Бабушка нас правильно учила. Нельзя лгать, нельзя притворяться, нельзя обещать человеку того, чего не можешь ему дать. Когда я увижу девушку, что сможет быть мне товарищем, другом, единомышленником, тогда все изменится. А пока, - он вышли на Гоэур-стрит, - я и не лгу. Я ничего не обещаю. Если они хотят разделить мою жизнь, в этом моей вины нет, - он вспомнил прозрачные, зеленые глаза Марты и почувствовал какую-то странную тоску.

- Как это было с Бет, - понял Волк, - я тогда, действительно, увлекся. Но Бет заразилась буржуазным образом жизни. А ведь она была смелой девушкой, настоящим бойцом. Жаль, - он махнул в сторону своего пансиона и смешливо заметил:

- Мы так заговорились, что ты меня проводила. Я здесь живу. Но, конечно, я тебя отведу на Дьюкс-плейс, - Волк помолчал. Мужчина добавил, проведя пальцами по ее руке: «Если ты хочешь, Мирьям».

- Я просто хочу, чтобы меня любили, - чуть не сказала Мирьям. Девушка увидела, как он ласково, нежно улыбается. Белокурые волосы золотились в свете газового фонаря. Выйдя из лавки, Макс не стал надевать цилиндр, рассмеявшись:

- Я его взял просто для того, чтобы произвести впечатление на нервного джентльмена. На таких дебатах всегда находятся подобные господа.

- А как ты живешь? - Гоуэр-стрит была пуста, только на углу, из еще открытого паба, слышались голоса людей.

Макс помолчал: «Я живу один, Мирьям. Впрочем, если хочешь, - он кивнул в сторону двери, - ты можешь сама посмотреть».

- Я уеду с ним, - девушка поднялась по ступеням, - он говорил, он защищает докторат. Получу диплом фармацевта и присоединюсь к нему, на континенте. Макс, просвещенный человек. Он поддерживает женское образование, он..., - Мирьям пошатнулась. Волк пропустил ее в открытую дверь и помог снять накидку, задержав руки на стройных плечах.

- Два года, - вспомнила она, - два года, как ничего не было..., Я сама справляюсь, но я хочу, чтобы со мной рядом был любящий человек..., - в комнате пахло осенним лесом, чем-то острым, щекочущим ноздри. Все было прибрано, только на столе Мирьям заметила вино и плетеную корзинку с фруктами.

Макс отступил от нее, Мирьям едва не потянулась за ним. Повесив ее накидку на крючок у двери, мужчина скинул пиджак.

- Мы родственники, - он развязал галстук и закатал рукава рубашки, - мы когда-то в одной квартире жили, Мирьям.

Макс не стал зажигать газовый рожок. Шторы были отдернуты. В окно светила яркая, полная луна, поднявшаяся над черепичными крышами Блумсбери.

- У меня нет вашего вина, - развел руками Макс, ловко вынимая пробку, наливая бордо в простой стакан, - а это, - он отпил, - это тебе нельзя.

- Я попробую, - Мирьям шагнула к нему и почувствовала вкус вина на своих губах. Оно пахло поздними, увядающими цветами, сухой, жаркой землей. Девушка, задохнувшись, попросила: «Еще!»

Она выпила сразу половину стакана и взяла из корзинки вишню. Ее губы были алыми от сока. Она была лишь немного ниже Макс, наклонившись, шепнул: «Я тоже, Мирьям, хочу попробовать».

Все было легко. Она лежала на столе, откинувшись назад, кусая руку, плача. Макс, удовлетворенно, понял: «Не девственница, как я и предполагал. Все равно, надо быть осторожным». Мирьям зашлась в сдавленном крике. Она раздевалась, путаясь в чулках и белье, целуя его руки, оставшись в одной короткой рубашке. Макс опустился на колени. Мирьям застонала, прижав к себе его голову: «Он меня любит, конечно. Господи, спасибо, спасибо тебе».

Волк поднялся рано. Она спала, свернувшись в клубочек, разметав волосы по кровати. В окно была видна пустынная, рассветная Гоуэр-стрит. Он посмотрел на искусанные губы, на темные круги под сомкнутыми веками. Ресницы у кузины были длинные, черные.

Волк на цыпочках прошел в умывальную: «Будить ее нельзя, ни в коем случае. Она за мной потащится. Она ночью болтала, что хочет быть моим соратником, моей подругой..., Все они одинаковы, - он, с неудовольствием увидел в зеркале синяки у себя на шее.

Макс быстро помылся. Одеваясь, Волк понял, что воротник рубашки их прикрывает.

Он двигался тихо, неслышно: «Надо же, какая кузина страстная оказалась. Впрочем, понятно, что у нее давно мужчины не было. Только пару часов назад заснула».

На ковре, прикрывавшем дубовые половицы, лежали две пустые бутылки вина, были разбросаны косточки от персиков и вишен.

- Не буду я убирать, - хмыкнул Макс, - еще чего не хватало. Я выписался и расплатился.

Саквояж был готов. Он проверил билет на поезд и аккредитивы, лежавшие в портмоне работы парижского мастера Гойяра.

Из Америки Макс уехал не с пустыми руками. Военное ведомство отлично заплатило ему. Работа за линией фронта была опасна. Макс получил и пособие по увольнению из армии. В Нью-Йорке он перевел деньги, оставив себе наличные на текущие расходы, в банковские чеки. Волк собирался положить их на свой счет в Лионском Кредите. Макс подвел итоги, с пером в руках, и удовлетворенно улыбнулся: «Очень хорошо». Он надел пиджак и взял саквояж. Не оборачиваясь, Волк вышел из комнаты. Ключ он оставил в дверях.

На углу Гоуэр-стрит Макс остановил ранний кеб и велел отвезти себя в отель «Лэнгхем», на Портленд-плейс. В «Кларидже» он завтракать не хотел. Гостиница стояла на Брук-стрит, за углом Ганновер-сквер, Максу совсем не улыбалось наткнуться на родственников.

- Кузен Питер может устроить деловой завтрак, - он откинулся на спинку сиденья, - или тетя моя решит с детьми прогуляться. Хотя она в деревне, наверняка. Но все равно, рисковать нельзя.

Об открытии «Лэнгхема» Макс прочел в The Times, еще в Ливерпуле. На церемонию приезжал принц Уэльский. В гостинице было триста современных ватерклозетов, тридцать шесть ванных комнат с горячей водой и гидравлические подъемники, лифты, как Макс приучился их называть в Америке.

Оглядывая мозаичные стены ресторана, мраморный, журчащий фонтан, крахмальные скатерти, хрусталь и серебро на столах, Волк понял, что газета не преувеличивала. Он проголодался и взял меню: «В следующий раз я только у Фошона поем, в Дувре. Одними фруктами и кузиной сыт не будешь».

Он заказал овсянку, лучшие свиные сосиски, перепелиные яйца-пашот, поджаренный бекон, тосты, и русскую черную икру. К ней Макс пристрастился в Санкт-Петербурге. Волк попросил принести ему свежие газеты и кофе. Здесь его варили, как в Париже, крепким и горьким. За виргинской папиросой, шелестя страницами Morning Post, Волк прочел, что в Ньюкасле открывается химический завод «К и К», крупнейший не только в Англии, но и во всей Европе.

- Нам нужны свои инженеры, - понял Волк, - сейчас новое время. Индустриальный саботаж не сводится к разрушению машин, как это делали луддиты. Машины ни в чем не виноваты, виноваты их хозяева. Нам понадобятся бомбы, диверсии на железных дорогах, на химических заводах..., - он вспомнил, что во многих городах Европы вода подается в дома и на предприятия централизованно.

Волк полистал изящно изданную брошюру, что он взял у портье: «Хотя бы в этом отеле, пожалуйста. Артезианская скважина, напорная система, холодная и горячая вода во всех номерах. Здесь останавливаются аристократы, генералы, промышленники, гости из-за границы. Если подмешать к этой воде яд..., - Макс взял блокнот и аккуратно записал: «Студенты технических специальностей. Агитация и пропаганда».

Он просматривал рецензии на новые книги. Волк услышал рядом мужской голос: «Не отказывайтесь, ваше преосвященство. Хотя бы раз в жизни каждый должен позавтракать в «Лэнгхеме».

Макс, осторожно, отогнул газету. За столик неподалеку садились двое мужчин в простых сюртуках, с наперсными крестами, и пасторскими воротничками. Волк застыл и внимательно посмотрел на старшего священника, с коротко стрижеными, сильно побитыми сединой, рыжими волосами, и такой же бородкой. Он весело ответил: «Хорошо, святой отец. Я в Кентербери, буду вспоминать этот завтрак весь год».

Аарон приехал в Лондон на собрание Синода англиканской церкви. Ему надо было встретиться с издателями, осенью выходил сборник его проповедей. После возвращения Питера из Ньюкасла, он собирался навестить Банбери.

- Конечно, - смешливо сказал себе каноник, - лучше бы ты этого не делал, дорогой мой. Незачем тебе мучиться. Она замужем, и любит твоего племянника. Тебе шестой десяток, пора остыть.

Он переночевал у Вероники на Ганновер-сквер:

- Слава Богу, обрел Пьетро тихую гавань. Жена у него замечательная. Должно быть, у того, первого отца Джованни, тоже такая была.

Его светлость прислал телеграмму из Саутенда. Врачи сняли диагноз Евы. Джон хотел еще немного побыть с матерью, а потом отправиться в Лондон. Пора было возвращаться к работе.

Аарон говорил себе, что едет в Банбери из-за внучки, он не видел Марию чуть меньше месяца, однако каноник знал, что просто хочет оказаться рядом с Полиной.

Когда он привез Марию в Оксфордшир, священник пробыл там несколько дней. Вечером они с Полиной сидели в саду. Аарон курил свою трубку и читал. Герцогиня разбиралась с бумагами, что ей привозил муж из Лондона. Полина следила за всеми судебными процессами. Над парком заходило солнце, легкий ветер играл ее белокурыми, непокрытыми волосами, пахло жимолостью. Вокруг было так спокойно, что Аарон закрывал глаза и неслышно шептал: «Всякое дыхание да славит Бога».

- Просто видеть ее, - вздохнул священник, - хотя бы иногда. Вот и все.

Вероника сказала, что они собираются устроить большой прием на Ганновер-сквер, когда приедут Питер и Марта. Аарон покачал головой:

- Нет, нет. Ты знаешь, я не любитель светской жизни. Это его преподобие, - он подмигнул Пьетро, - во время оно был модным священником. Я лучше с мальчишками повожусь, в замке. Сменю Мартина и Сидонию, если мой племянник будет в Лондоне занят.

Они сидели на мраморной, небольшой террасе, выходившей в сад особняка Холландов. Вероника, наблюдала за сыном и невесткой. Они устроились на пледе под кустом сирени и о чем-то тихо говорили:

- Аарон его брат, старший. Не зря они так близки были, еще, когда Пьетро в Лондоне, жил.

Она помолчала и улыбнулась: «Мы после приема в Мейденхед отправимся. Джон может больше не ночевать в Брук-клубе. Да и Полина с детьми когда-нибудь в Лондон вернется».

Аарон затянулся своей короткой трубкой, полюбовавшись прозрачным, зеленоватым, вечерним небом:

- Пьетро очень повезло с женой, Вероника. Видишь, как все сложилось. А ты волновалась. И у меня, -Аарон потянулся, - у меня внучка есть. Выращу Марию, замуж выдам, и на покой уйду. Лет через пятнадцать.

Макс услышал, что священник помладше называет своего спутника «отец Корвино». Аккуратно сложив газету, он оставил на столе серебро. Волк боком вышел из ресторана. У лифтов появилась утренняя публика. Макс, оказавшись в огромном вестибюле, где даже открыли собственное почтовое отделение, облегченно выдохнул. Никакой опасности не было. Когда Макс и Анри приезжали в Лондон, подростками, отец Корвино служил военным капелланом. Они не встречались. Макс подождал, пока мальчик в форменной курточке остановит ему кеб: «Все равно, рисковать незачем».

- Станция Лондонский Мост, - велел он:

- Скорей бы во Франции оказаться. Огромный город, два с половиной миллиона человек в нем живет, а все равно на родственников натыкаешься. Это потому, что у нас семья большая, - Макс закурил папиросу: «Очень надеюсь, что на вокзале я никого не увижу».

Кеб свернул в сторону Риджент-стрит, исчезая в потоке экипажей.

Мирьям потерла глаза и зевнула. Перевернувшись, она позвала: «Макс!». Рядом никого не было. Девушка подумала:

- Он в умывальной, наверное. Сейчас он вернется..., - она обняла подушку и вспомнила, как ночью, целовала его: «Я вся, вся твоя..., Возьми меня, увези меня, мой Волк...»

- Как хорошо, - она все не поднимала век, - как спокойно..., Сейчас новое время. Мы сходим в мэрию, в Амстердаме, и всегда будем вместе. У нас появятся дети. Макс собирался преподавать в университете, я получу диплом врача, обязательно. О нас напишут в газетах..., - она рывком присела и недоуменно сказала: «Макс!»

В комнате пахло вином, мускусом, перезревшими фруктами. Простыни на кровати сбились. Все тело болело, она увидела на груди синяки. Мирьям, охнув, спустила босые ноги на пол.

- Может быть, он за едой пошел..., - девушка оглянулась. В углу виднелось скомканное платье, и разбросанное белье. Ридикюль и туфли валялись на ковре.

Ноги были липкими. Мирьям вспомнила:

- Он очень осторожный. Это правильно, мы пока не поженились. Но я ему говорила, что сейчас можно..., - она кое-как добралась до умывальной и посмотрела в зеркало. Губы распухли, под глазами залегли синяки, волосы сбились в колтун. Девушка, все еще охая, вымылась и застыла на пороге спальни. Мирьям поняла, что дверь на улицу приоткрыта и в замке торчит ключ. Гардероб был пуст. Мирьям, лихорадочно одевалась. Девушка отбросила в сторону разорванные чулки:

- Это полиция. За ним следили, он должен был бежать. Поэтому он ушел. Он не хотел подвергать меня опасности. Но я его догоню. Он говорил, что едет на континент.

В ридикюле звенело серебро. Мирьям подобрала с ковра шпильки и кое-как заколола волосы. Она сунула босые ноги в туфли, натянула платье и поморщилась. От сукна отчетливо пахло вином. Девушка выбежала на улицу. Завидев пустой кеб, она замахала: «Сюда, сюда!». Мирьям выдохнула: «Лондонский мост, и как можно быстрее!»