Убийство городов

— «Козерог»! «Козерог»! Я — «Колун»! Привез пополнение. Куда теперь двигать? — Провожатый поднял голову из кабины, дышал в рацию. Его лицо, похожее в темноте на булыжник, теперь казалось мужественным, суровым. Рука, сжимавшая рацию, была в перчатке без пальцев. В движениях присутствовала тяжелая грация. — Понял тебя, «Козерог»! На площадь, на площадь! Скажи своим в оцеплении, чтобы нервы не мотали!

«КамАЗ» проник сквозь оцепление и выкатил на площадь, просторную и сияющую, окруженную помпезными фасадами. Было множество народа, шел митинг, развевались знамена, гремела музыка. Ленин на постаменте возвышался над трибуной, плотный, упорный, незыблемый. Площадь приветствовала «КамАЗ» радостным гулом.

Все, кто находился в кузове, поднялись в рост и стояли, наблюдая за площадью.

Над толпой реяли флаги. Много красных, с серпом и молотом. Российские триколоры с золотыми орлами. Андреевские, с голубыми крестами. Черно-золотые, имперские. Были алые флаги с синим Андреевским перекрестьем, символы новой республики. Были красные хоругви с ликом Спасителя. Полотнища колыхались. Гремели песни. «Комбат, батяня», «Я люблю тебя, Россия», «Вставай, Донбасс».

Калмык Валерий, глядя на площадь, радостно крестился. Серб Драгош крутился во все стороны, изображая пальцами знак победы. Каталонец Аурелио воздел сжатый кулак.

Рябинин обнимал взглядом площадь, вслушивался в знакомые и незнакомые песни. Эта солнечная площадь была наградой за ночные страхи, дурные предчувствия. Он влился в это плещущее многолюдье. Был среди своих, среди братьев. Был готов сражаться, был непобедим.

К «КамАЗу» протиснулся худой ополченец с длинным смуглым лицом и играющими глазами. Зеленая косынка «бандана» придавала ему сходство с корсаром. На нем был жилет с множеством карманов, из которых торчали рожки автоматов, гранаты, рация, пакеты, флаконы. На ремешке висел «стечкин» в лакированной щегольской кобуре. На груди красовался бант из георгиевской ленты.

— Здравия желаю. — Он козырнул прибывшим. — Я Козерог, командир батальона «Марс». Поступаете в мое распоряжение. Здесь, на митинге, получите оружие. Потом на базу. А вечером в бой. Как с парада сорок первого года. Следуйте за мной.

Все соскочили на землю, протискивались за командиром туда, где близко к трибуне выстроилась цепь ополченцев. Пятнистые, поблескивая автоматами, в стальных касках, они были похожи на тритонов. Рябинин, стараясь запомнить удачное сравнение, стал в строй.

На трибуне скопились военные, гражданские, все с георгиевскими лентами на груди. Выступал плечистый, бритый наголо военный с рыжей косой бородой, скрывавшей глубокий шрам. Этот шрам мешал ему говорить, и он с силой выталкивал причинявшие боль слова:

— Товарищи, я офицер Российской армии, прошел Чечню, навоевался, но приехал сюда, воевать за народный Донбасс! Я командир батальона «Аврора», позывной «Курок». Говорю вам от имени шахтеров и металлургов пролетарского Донбасса! Наше восстание взрывает тюрьму, в которую превратили мир проклятые банкиры и олигархи! Революция, которую мы совершили, это долгожданная весна всего человечества! Выстрелы наших пушек слышит земля, как слышала она выстрел «Авроры»! Мы строим государство трудового народа, сбросив с плеч миллиардеров, воров и бандитов! Мы возвращаем народу шахты, железные дороги и заводы, которые построил великий Советский Союз! Мы сражаемся и гибнем под пулями карателей не только за Донецк и Луганск, Макеевку и Красный Лиман! Мы сражаемся за всю Новороссию с нашими цветущими городами Николаевом и Одессой, Днепропетровском и Запорожьем, Мариуполем и Харьковом! Но не только за Новороссию, но и за всю родную Украину, которую захватили в свои когтистые мохнатые лапы бандеровцы и фашисты! Мы сражаемся за весь земной шар, за все человечество, которое вслед за нами ломает стены мировой тюрьмы! В наших донецких степях началась мировая революция! Ополченцы, поджигающие танки на окраинах Донецка, зенитчики, сшибающие на землю кровавых фашистских летчиков, медсестры, бинтующие раны наших героев, они спасают не только родные пороги и родные могилы, но и все человечество! Да здравствует Новороссия! Да здравствует Советский Союз!

Рыжебородый комбат произнес свою бурную речь и в изнеможении отступил в глубину трибуны.

Площадь ликовала. Колыхались знамена, особенно красные, пламенные, со звездой и серпом и молотом.

Рябинин восхищенно внимал. Оратор угадал его чувства, нашел для них огненные слова.

Рябинин оставил свой дом, милых родителей, любимую девушку, чтобы участвовать в этом весеннем походе. Сражаться и, если придется, сложить свою голову за великую идею земли.

Он видел лица в толпе. Тяжелые, утомленные трудами на заводах и в шахтах, в окалине и угольной пыли, лица вдохновенно светились, словно под насупленными бровями глаза углядели чудесную мечту, которая вдруг открылась среди беспросветных трудов и унылого течения дней. Преображенные, они уже не расстанутся с этой мечтой, вступая в ряды батальонов.

К микрофону шагнул седовласый, в очках человек, в камуфляже, грубых ботинках, с автоматом через плечо, все с тем же георгиевским бантом.

— Я обыкновенный школьный учитель. Преподавал детям русский язык и русскую литературу. Пушкина, Гоголя, Есенина, Толстого. Все эти великие русские художники учили добру, красоте, справедливости. Они воспевали природу, проникали в тайны человеческой души, объясняли, как душа связана с Богом. На русском языке говорили великие подвижники, философы, полководцы. Полагают, что русский язык был создан, чтобы на нем разговаривали ангелы. И этот божественный язык, язык моих предков и моих потомков, язык, которым на могильном камне напишут мое имя, — этот язык хотят украсть киевские изуверы. Хотят отнять у меня мои русские мысли и мои русские чувства. Хотят духовно меня убить. Вот почему я оставил школу, взял автомат и теперь собираю батальон под названием «Пушкин». Мы воюем за русское дело, за русское слово, за Тютчева, Блока и Шолохова, за государство свободных русских людей — Новороссию. Но государство наше будет русским в том смысле, в каком понимал это Пушкин. Русский — значит всемирный, открытый миру. Мы предложим миру нашу русскую любовь и справедливость, русскую доброту и божественную красоту. Мир, покоренный бездуховными злодеями, тоскует по русской правде. Я соберу мой батальон и назову его «Пушкин»! Вступайте в наш бессмертный пушкинский союз!

Он тряхнул сединами, подбросил на плече автомат, поправил очки и отступил. Площадь ликовала, обожала его. Тянула к нему руки. Рябинин ликовал со всеми. Он пришел сюда воевать за Пушкина, за Тургенева, который воскликнул: «О, великий, могучий и свободный русский язык!» Он напишет книгу об этой войне. И язык этой книги будет сражаться. Воспевать не убийства, а жизнь вечную. Книга сбережет от забвения этих чудесных людей. И того, с жестоким шрамом и георгиевским бантом. И этого, с наивными очками учителя и автоматом повстанца. И комбата Козерога, который сегодня поведет Рябинина в бой. В бой за великий, могучий, свободный русский язык.

В толпе, среди икон и хоругвей, он заметил странного знаменосца. На голове его был вязаный, с георгиевской лентой, чепец. Лицо красное, словно ошпарено. Глаза голубые, с лопнувшими сосудиками. Губы мокрые, ярко-розовые, приоткрытые, словно человек, не переставая смеялся. Одет он был в разноцветные, одна на другую, рубахи и кофты, был похож на лоскутную бабу, которую ставят на чайник. В руках он держал шест, на котором развевались цветные ленты и позванивали бубенцы. Встряхивал шестом, пританцовывал, кружил на месте, напоминая шамана или африканского жреца. Все, что происходило на площади, волновало его. Он воздевал свой шест. Ему не мешали, видно, он был неизменным участником подобных военных торжеств.

Теперь со сцены вещал батюшка в черном подряснике, поверх которого был надет военный жилет. Из карманов торчали автоматные магазины. Борода у батюшки съехала на сторону, словно ее смел ветер. Из-под военного картуза виднелась тугая косица. На груди сиял крест.

— Братья и сестры, спросим себя, чего хотим мы, оставившие свои очаги, рабочие места, служение в учреждениях и даже в храмах. Мы толком не ответим, но все сойдемся на том, что хотим жить в стране, где все поступают по совести. А что есть совесть? Это звучащий в душе голос Божий. Значит, мы хотим жить в стране, построенной по закону Божьему. А закон Божий есть божественная справедливость, которая соединяет человека с человеком, человека с народом, народ с государством, а государство с Господом Богом. Из Новороссии свет Православия хлынул когда-то по всей Руси и превратил Россию в Святую Русь. Отсюда, от нас, пошла православная империя, и теперь от нас она вновь возродится. Но нет империи без императора, и здесь, в Новороссии, уже присутствует среди нас будущий Государь Император. Может, он танкист, а может, артиллерист, а может, комбат. Сейчас он не виден, но скоро откроется. И когда нас станут спрашивать, за что воюем, мы твердо ответим: «За Веру, Царя и Отечество!»

Площадь ликовала. Страстно волновались красные знамена с серпом и молотом. Колыхалась хоругвь со Спасом. Плескалось георгиевское полотнище. Звенели бубенцы на шесте шамана. Все были едины, нераздельны и неразлучны. И Рябинин был принят в это восхитительное братство.

На сцену поставили ящики, в которых лежали автоматы. Говорил комбат Козерог в пиратской косынке, с красочным «стечкиным» на бедре.

— Граждане свободного Донбасса! Сегодня, на этой праздничной площади, мы отмечаем рождение батальона «Марс». В нашу вольную донецкую степь бандеровские поджигатели принесли черный огонь войны. Они хотят превратить в пепел наши города, наши заводы и шахты, нашу свободу! Но мы отвечаем встречным огнем, алым огнем Победы! И этот праведный огонь Победы батальон «Марс» понесет по всей Украине, до Киева и до Львова! Не все из нас пройдут парадом по Крещатику, но имена героев золотом засверкают на монументе Свободы, который мы воздвигнем на Саур Могиле, рядом с монументом Великой Победы! Бойцы батальона, сегодня, на этой площади, вы получаете в свои руки оружие! Перед лицом ваших братьев клянитесь, что не выпустите из рук автомат, даже если в сердце вам вопьется пуля врага! Оружие, которое вы получаете, свято! В нем не остыло тепло тех рук, что водружали над Берлином знамя Победы!

Козерог отдал честь, приложив к косынке заостренную ладонь. На трибуну стали подниматься новобранцы, и комбат передавал каждому автомат, перед этим целуя оружие. Новобранец принимал из рук командира «калашников», произносил «Служу Донбассу» и возвращался в строй.

Когда Рябинин поднялся на помост и комбат поцеловал ствол и протянул ему автомат, Рябинин, окруженный ликующей толпой, родными лицами, плещущими знаменами, испытал мгновенный восторг. В сердце хлынул свет. Он обожал своего командира. Обожал людей с прекрасными одухотворенными лицами. Обожал эту землю, которую пришел защищать и на которую, быть может, упадет, не выпуская оружия.

Автомат был близко у глаз. Его ствол утратил воронение, а цевье и ложе были белесыми от прикосновений чьих-то горячих и страстных рук. Рябинин прижал к губам автомат, поцеловал его теплую сталь. Слышал, как площадь восхищенно откликается на его поцелуй.

Вернулся в строй. Видел, как чеченец Адам стиснул автомат, и в его зеленых глазах плясало солнце.

Он слушал ораторов, воображая, как опишет в книге этот красочный митинг.

По площади вдруг пронесся ропот. Люди обращали лица к небу, указывали куда-то в синюю высь.

— Прилетел, сучий глаз! Значит, будут бомбить, — произнес ополченец в каске, поднимая вверх обмотанную бинтом руку.

— Это паук. Значит, гаубицу наводит. А если летучая мышь, то авиацию. — Второй ополченец в казачьей папахе с красным верхом задрал к небу седую бородку.

Рябинин стал смотреть туда, куда смотрела вся площадь. Высоко, похожий на паучка, реял беспилотник. Его плотное темное тельце, окруженное лапками, покачивалось и пульсировало. Медленно перемещалось над площадью.

— Мочить его! Бей ему в глаз!

Ударила автоматная очередь. Другая, третья. В небо полетели бледные трассеры, колючие росчерки. Автоматные стволы тянулись вверх, грохотали. Острые пунктиры мчались к беспилотнику, гасли на солнце.

Чеченец Адам подбросил ствол, раскрыв у прорези сверкающее зеленое око, и выпустил долбящую очередь.

Рябинин прицелился в скользящего паучка и ударил с веселой торопливостью, чувствуя, как рвется в руках автомат, как пули уносятся ввысь, сливаясь с вихрем других очередей.

Паучок, покачиваясь, уклонялся от пуль, а потом вильнул и скрылся за крышей пышного, с колоннами здания. Ему вслед летели гаснущие, опоздавшие трассы.

Рябинин опустил автомат, в котором замирали биения. Между ним и оружием установилась тайная связь. Они принадлежали друг другу. Автомат был его, Рябинина. А он, Рябинин, был его, автомата.

Митинг завершился. Толпа, колыхая знаменами, уплывала с площади. Новобранцы грузились в «КамАз». Рябинин видел, как светилось лицо осетина Мераба, ласкающего автомат. Как страстно оглядывал ствол и приклад серб Драгош. Как Аурелио прижимал к груди подержанный «калашников».

Раздался высокий шипящий свист, и страшно, трескуче грохнуло. На фасаде, среди колонн, взбухла стена, из нее полыхнул огонь, вырвался дым, и вслед за дымом стали рушиться камни, лепнина, и открылась дыра, в которой что-то дымно мерцало.

Толпа истошно взвыла, взревела, со стоном и криками побежала, будто ее сметал свистящий вихрь. Люди падали, роняли знамена. По их спинам бежали, топтали.

Рябинин испытал ужас, слепое безумие. Ему показалось, что треснула огромная кость, и земля вместе с людьми и домами проваливается. Порывался перепрыгнуть борт грузовика и бежать.

Снова шипящий свист и страшный удар в отдаленный угол площади. Брызнул огонь, черные ошметки асфальта. Сизый дым повалил из земли, как из адской пробоины.

— Беспилотник навел артиллерию! — произнес ополченец в казачьей папахе. — Тикать отседова!

Рябинин знал, что эти удары предназначались ему. Чудовище, что сегодня ночью дохнуло из подбитого грузовика, а сейчас вонзило клык в лепнину фасада, — это чудовище не хотело его убить. А только показало, что он на примете. Что его разглядел беспилотник. И теперь любой его шаг, любая мысль известна чудовищу, и оно распоряжается его жизнью и смертью.

Рябинин стоял в кузове, забыв про свой автомат. Смотрел на пустую площадь, на которой одиноко и дико танцевал колдун с разноцветным шестом. Развевались нарядные ленты, гремели бубенцы, и колдун счастливо смеялся.

Рябинин катил в грузовике среди зеленых скверов и сверкающих фонтанов, слышал отдаленные гулкие взрывы.

Глава 15

Их привезли к сумрачному зданию, окруженному бетонным забором. На заборе грубой краской было начертано: «Слава Донбассу!», «Вперед, на Киев!» У железных ворот лежали бетонные блоки, мешки с песком, стоял караул. Грузовик проехал в ворота. Сгружались, стучали подошвами, гремели автоматами. Комбат Козерог построил отряд:

— База батальона «Марс». Здесь спим, едим. Отсюда идем воевать. Разберитесь по койкам. Потом обед. Потом получите форму. Оружие не сдавать. Спим с автоматом. Пока все. Разойдись.

У входа, на каменных ступенях стояла женщина. Немолодая, в косынке, в долгополой юбке, с загорелым увядшим лицом, на котором печально и тихо светились голубые глаза. Она смотрела на проходивших мимо нее новобранцев и, казалось, жалела их и печалилась. Рябинин вспомнил похожее выражение на материнском лице, когда она наклонялась над его детской кроватью, целуя в горячий от жара лоб.

Он последним взошел на ступени. Женщина спросила его:

— Вы откуда, сынки?

Она спросила так, как спрашивают женщины, когда на перроне, в толпе солдат ищут одного-единственного и не могут найти. Это женское, вековечное, горькое тронуло Рябинина, и он произнес:

— У вас такое красивое родное лицо. Спасибо, что нас встречаете, — вошел под тяжелые своды казармы.

Пахло карболкой. Стены были покрашены грязно-зеленой краской. В просторном сумрачном помещении стояли железные койки и тумбочки. Для новобранцев оставались незастеленными шесть кроватей. На голых пружинах стопкой лежало белье, был свернут в рулон тощий матрас.

Стелились. Надевали сырые наволочки на жесткие подушки. Клали поверх одеял автоматы. Рябинин осматривал безотрадное пространство казармы, и только в дальнем углу на тумбочке, утешая взгляд, стояла большая икона Богородицы. Перед ней светилась малиновая лампадка. Доносились далекие глухие удары.

— Обед! — крикнул появившийся толстяк в камуфляже. — Я зам по тылу Густой. Набьете пузо, ко мне, на склад. Получите форму. Заплат не считать, пальцев не хватит. Модельеров нема. Слухай меня. Теперь вы все донецкие. А Донецк хоть и не первый город в мире, но и не второй. Донбасс свое возьмет, где бы оно ни лежало. — Он хмыкнул, давая понять новобранцам, что теперь их благополучие напрямую зависит от его расположения к ним.

Столовая помещалась рядом. Длинные столы, лавки. Окно в стене, сквозь которое подавали порции. Ополченцы алюминиевыми ложками из пластмассовых мисок хлебали борщ. Брали с подноса грубо нарезанный хлеб. Рябинин встал в очередь, видел, как забирают миски осетин Мераб, каталонец Аурелио и бережно, боясь расплескать, несут к столу. В окне появлялось знакомое, загорелое, с голубыми глазами лицо. Полная женская рука с половником черпала из большой кастрюли борщ, наполняла пластмассовые, грязно-серого цвета миски. Когда очередь дошла до Рябинина, женщина посмотрела на него из окна, куда-то скрылась. Вернулась, взмахнула половником и выставила большую фаянсовую миску, полную дымящегося борща. Миска была покрыта ярким узором, птицами, цветами и ягодами. Казалась драгоценной среди бесцветных пластмассовых посудин. Рябинин изумленно взглянул на женщину. Та молча, печально улыбнулась и кивнула ему.

— Ты ей вроде понравился, — усмехнулся калмык Валерий, разглядывая волшебных птиц, сверкавших глазурью. — Из такой есть вкуснее.

— Он писатель, ему положено, — сказал чеченец Адам, блеснув зелеными глазами.

Все посмеивались. Серб Драгош прижал к виску два пальца, отдавая Рябинину честь. Каталонец Аурелио снял перед Рябининым несуществующую шляпу.

— Дураки, — произнес немолодой, с небритым лицом ополченец, у которого кромки век под ресницами были в несмываемой угольной пыли. — У Матвевны три недели назад сына убило. С нами воевал. Она ему из дома тарелку принесла, из нее кормила. Три недели этой тарелки не видел, а теперь появилась. Значит, Матвевне полегче стало.

Рябинин ел солдатский борщ, видя, как смотрят на него из окна выцветшие голубые глаза. И возникло странное чувство, что в нем, наряду с его собственной душой, поселилась еще одна. Немолодая горюющая женщина своими голубыми глазами возложила на Рябинина таинственное бремя. Увидела в нем погибшего сына.

Он кончил обед, состоящий из одного-единственного блюда. Подошел к крану с водой и вымыл миску, глядя, как сверкают глазированные райские птицы и волшебные цветы. Вместе с ним этот узор разглядывали другие глаза, таящиеся в глубине его собственных глаз.

Отнес миску к окну:

— Спасибо, Матвевна. Очень вкусно.

— На здоровье, сынок, — слабо кивнула женщина.

Новобранцы потянулись на склад. Зам по тылу Густой выхватывал из пятнистого вороха стираные и неглаженые рубахи и брюки и совал новобранцам.

— Ремень достань сам. Разгрузку — сам. Чепчиков нема. Касок нема. Обувка по ноге. — Он плюхал на пол стоптанные тяжеловесные бутсы.

Рябинин получил комплект обмундирования. На рубахе, у нагрудного кармана, обнаружил аккуратную штопку. Чья-то старательная рука зашила отверстие, пробитое в камуфляже.

— Чего смотришь? — Густой поймал его взгляд. — Пуля два раза в одно место не бьет. Носи заместо бронежилета, целее будешь.

Рябинин унес обмундирование в казарму. Облекался в мятую, пахнущую прачечной рубаху, чувствуя слабое жжение под левым соском.

Еще одна неведомая душа вселилась в него, и теперь он станет приютом для двух незнакомых душ, которые продлят в нем свое оборванное существование.

Новобранцы сменили свое пестрое, разношерстное платье на одинаковую пятнисто-зеленую форму. Слились с другими бойцами, составлявшими костяк батальона.

К ним подошел комбат Козерог в своей пиратской косынке «бандане», с кобурой пистолета. Протягивал руку к одному, другому. Одергивал рубаху, расправлял складку. Этим заботливым командирским прикосновением приобщал новобранцев к военному братству. Соединял их с собой незримой родственной связью.

— Забудьте, как вас звали до сего дня. Выходим на связь по мобильнику или по рации, и никаких имен, только позывные. Украинцы прослушивают все разговоры. Вычислят, где вы и кто. Ты испанец? — Он обратился к Аурелио. — Будешь «Сеньор». Понятно? Ты — «Сеньор».

— «Сеньор», — кивнул Аурелио, ткнув себя в грудь.

— Ты серб? Так и будешь «Серб». «Серб»! «Серб»! Я — «Козерог»! Как слышишь меня? Прием! — Козерог прижал к губам воображаемую рацию.

— Я «Серб»! Хорошо, хорошо! — Драгош, принимая игру, ответил в несуществующую рацию.

— Ты будешь «Бритый». — Козерог легонько коснулся синей щетины Мераба. — А ты кто? Калмык? Так и будешь «Калмык». Хороший позывной, энергичный. — Тебя как зовут? — спросил он чеченца.

— Адам.

— Оставайся «Адам». Тебе позывной сам Господь Бог придумал. Ну, а ты? — Козерог обратился к Рябинину. — Будешь «Рябина». Нечего мудрить. У нас тут много деревьев, целый лес.

Новобранцы теснились на двух кроватях. Комбат дал им новые имена. Так монахам, принявшим постриг, присваивают новое имя. Чтобы в новую жизнь из прежней они не брали ничего — ни имя, ни судьбу.

— Теперь о войне. У вас боевого опыта — ноль. На первых порах будете рядом со мной. Взвод охраны. Стану вас натаскивать постепенно. Фильмы про войну забудьте. Лобовых атак не будет. Война минометов, установок залпового огня, танков. Укры выжигают территорию «Градами». Затем утюжат танками. Потом зачищают пехотой. Главное для нас — зарываться в землю и менять дислокацию. В плен не сдавайтесь. Замучают, как в гестапо. Последнюю пулю себе. Остальному научитесь.

Наставления комбата сопровождались отдаленными глухими ударами, словно падали пустые железные бочки. Звук перекатывался, медленно угасал в толще города.

Рябинин вдруг подумал, что комбат в своей пиратской косынке, с лихой кобурой изложил сейчас краткое содержание его будущей книги. В этой книге будет множество глав, красочных описаний, смерти и подвиги. Но все они будут очерчены этой строгой канвой, ограничены изложенным замыслом. Комбат сам, не зная того, подарил ему сюжет будущей книги.

— Через пару часов выдвигаемся. Суть операции. Вы слышите, как укры долбят по городу? Снаряды ложатся вслепую, где в школу, где в клинику. Их батареи расположены в районе аэропорта. Аэропорт штурмует батальон «Восток». У них и силы, и средства. У нас для штурма аэропорта пока не хватает сил. Разведгруппа доложила, что одна самоходная гаубица, «Акация», стоит в стороне, в лесопосадках, со слабым охранением. Задача — подавить гаубицу. Взорвать ее, к черту, а лучше захватить. У батальона «Марс» нет тяжелого вооружения, только минометы. Будем собирать бронегруппу. Брать трофейные бэтээры и танки. Будем копить артиллерию. Эта самоходка — первая. Для вас это боевое крещение. Самим никуда не соваться, только со мной. Задача понятна?

— Так точно. — Калмык нервно топорщил колючие усики. В петлице его камуфляжа уже красовался черно-золотой георгиевский бант.

— Теперь о главном. — Козерог переждал, пока очередной отдаленный удар не погаснет в каменной толще. — Вы не наемники, не «солдаты удачи». Вы добровольцы, и вместо денег будете получать патроны и кашу с тушенкой. А если ранят, то повязку и тампон в медсанбате. А если убьют, то вечную славу героя, воевавшего в добровольческом батальоне «Марс». Славу погибшего за Новороссию, за совесть, за свободу, по которой истосковались люди земли. Они, люди земли, забыли, что такое — свобода. Будь то Европа, или Америка, или Африка, или Россия. Они еще только мечтают о свободе, а мы уже свободны. Мы самые свободные люди земли самого свободного в мире батальона «Марс». Понятно я говорю?

— Почему назвали «Марс»? — спросил Бритый, почесывая синюю осетинскую щетину.

— Козерог, как вы стали комбатом? — Рябинин испытывал к этому худому, с провалившимися щеками командиру острый интерес. В комбате что-то трепетало, дрожало, что-то огненное, палящее, что жгло окружающий мир и сжигало его самого. Козерог был тем, кто поведет их в смертный бой и станет героем его будущей книги. — Кем вы были до этого?

Столько наивного, искреннего было в этом вопросе, что Козерог остановил на Рябинине свои трепещущие глаза и, казалось, что-то сбросил с себя. И эту пиратскую косынку, и пятнистую форму.

— Спрашиваете, откуда «Марс»? Откуда «Козерог»? А был я когда-то, до всего этого, молоденьким архитектором в космическом центре, в Днепропетровске. Работал над программой «Марс». Существовала такая великая программа, когда красный Советский Союз хотел присоединить к себе красную планету. Россия строила ракету «Энергия», конструировала транспортный корабль «Буран». А мы, на Украине, проектировали марсианский город. Марсианские квартиры со всеми удобствами. Марсианские сады с фонтанами и клумбами. Марсоходы, похожие на старинные кареты с атомными двигателями. Марсианские леса, в которых станут жить марсианские олени и гнездиться марсианские дрозды. Но главной нашей заботой был марсианский человек, который станет жить в марсианском городе, гулять в марсианских рощах, наблюдать в марсианские телескопы за галактиками. В нашу группу входили архитекторы, знатоки мировой архитектуры. Энергетики, создающие новые источники жизни. Садоводы, отбиравшие семена для будущих марсианских цветников. Там были психологи, антропологи, врачи. Возглавлял все это направление могучий человек, который, будь он среди нас, получил бы позывной «Великан». Он хотел, чтобы в марсианском городе сложилось людское братство, какого не было на земле. Чтобы в этот город попадали люди «светлого образа». Помимо ума, находчивости, деловитости, они были бы добры, бескорыстны. Исповедовали благоговение перед человеком, перед цветком, перед звездой, перед всем мирозданием. Он полагал, что на Марсе, в этом идеальном городе, в космическом монастыре, может возникнуть общество, о котором мечтали лучшие философы и творцы. На земле его не удалось построить — слишком много крови, насилия, несовершенства. Но удастся построить на Марсе, среди совершенных машин, которыми станут управлять совершенные люди. Он подбирал в марсианскую библиотеку лучшие книги мира, особенно те, в которых воспевался человеческий подвиг, человеческая мечта и любовь. «Великан» говорил о преображении человека. Говорил, что в этом городе каждый станет творцом. Спектральный анализ показал, что в спектре Марса есть такие частоты, которые делают человека творцом. И там, на Марсе, возникнет новая музыка, новая поэзия, новая философия. Возникнет космическое сознание, которое откроет человеку глубинные тайны души и Космоса. «Великан» говорил о русском рае, о русской мечте, которая возносит человека к Богу и делает его бессмертным. В этом городе мы задумали храм, который хотели расписать образами рая, как его представляли художники и поэты всех времен и народов. «Великан» верил, что в этом храме марсианским людям явится Бог, который посетит их братство, посетит их космический монастырь. Вот такие мы были мечтатели, настоящие русские космисты. Мы создавали этот город на земных заводах, чтобы могучая «Энергия» перенесла его на Марс. Мы посещали школы, университеты, рабочие коллективы и военные гарнизоны, подбирая будущих марсианских поселенцев. В нашем космическом центре, среди фантастических конструкций марсианского города, мы проводили музыкальные фестивали, поэтические праздники, выставки живописи. Мы ждали момента, когда вся эта музыка, вся красота, весь порыв к созиданию и творчеству перенесется на Марс. Когда десятки громадных ракет взмоют в Космос, и Советский Союз обретет еще одну, марсианскую республику. Но этого не случилось. Советский Союз был жестоко разрушен, быть может, для того, чтобы не осуществилась космическая мечта «Великана». Ракету «Энергия» и эскадрилью «Буранов» разрубили на части, как и весь Советский Союз. Здесь, в новой Украине, наша программа погибла. Корпуса нашего центра купил олигарх и устроил в нем ночной клуб, дискотеку, сауны и гостиницу, где клиентам предлагали проституток на любой вкус и выбор. Наши конструкции разломали и сдали в металлолом. Сотрудники, изнемогая от голода и безденежья, стали кто «челноком», кто спился, кто устроился в автосервис. А кто пошел в рабы, в услужение к олигарху. «Великан» умер от горя. Его научные труды унес с собой какой-то заезжий американский делец. А я стал проектировать коттеджи и виллы для богачей, стараясь тайно внести в них образ марсианского города. Когда случилось восстание на Донбассе, я пришел в ополчение. Создал батальон «Марс». Теперь вы обитатели марсианского города. Живите по совести, любите друг друга, и вам, быть может, явится Бог. От нашей марсианской программы у меня осталась только эта коробочка. — Козерог ощупал жилет и извлек из кармашка жестяную коробку с яркой красной наклейкой. — Здесь находятся семена цветов для марсианского сада. Когда-нибудь, после Победы, мы посадим на Марсе сады. И эти цветы расцветут на клумбах райского сада. — Он бережно спрятал коробку в карман жилета, рядом с торчащим автоматным рожком. — Это теперь, в монашестве, я — Козерог, — усмехнулся он. — А в миру меня звали Денис Трофимович Сверчков.

Козерог поднялся, худой, с провалившимися щеками, в пиратской косынке. И пошел в другой угол казармы, где ополченцы гремели трубами гранатометов.

— Умрешь в бою, и Аллах возьмет тебя в рай, — произнес чеченец Адам, глядя туда, где Козерог, окруженный ополченцами, что-то втолковывал им, делая вид, что прицеливается. — В раю такие цветы, каких нет на земле. В раю виноград слаще меда, а вино как поцелуй девушки. Мне бы кровника одного застрелить, отомстить за брата, а потом в рай, хоть сегодня вечером.

— Мы теперь как братья, — сказал калмыцкий казак Валерий. — Я жизнь свою положу за «други своя». Если кого из вас ранят, берите кровь мою, сколько надо. А если ранят меня, несите меня на себе, чтобы в плен не попасть. Боюсь мучений, когда муку мою не увидят ни мать, ни отец. Но Бог мою муку увидит, и, если меня эта мука не сломит, Бог примет меня в Царствие Свое.

— Адам лепешку нам дал, разделил поровну, как братьям. Самая вкусная в моей жизни лепешка. — Осетин Мераб положил руку на плечо Адама. — Когда будете все у меня во Владикавказе, угощу осетинскими пирогами. Один пирог как солнце, другой как небо, третий как земля. У осетин пироги космические.