Помоги проекту - поделись книгой:
Борисыч остановился перед какой-то дверью в тупике. Все, думаю, приехали. Не тут-то было! Знаешь, Алексей, что гад этот в кепке с картонным якорем удумал? Нет, ты только вслушайся, Леша! Вслушайся!!! Он, не выпуская ящика из одной клешни, приперев его своим хребтом, торчащим сквозь впалый живот и грязный халат, к стенке, другой клешней схватил меня и засунул за пазуху. Я даже опомниться не успел. Помогите, люди добрые, расхищают социалистическую собственность! Что же это творится-то? Куда ОБХСС смотрит? (Про ОБХСС я чуть позже узнал, вот уж спасибо настоящим человекам, которые там работали, иначе не попал бы я на витрину ни в жизнь. Но давай, Леша, по порядку, не будем вперед лезть.)
Таким гадским образом очутился я за пазухой гнусного вора Борисыча. А потом этот негодяй толкнул дверь локтем (не видел я, нет, но почувствовал) и услышал я голос властный.
- Ты почему не стучишься, бездельник? - видимо, пресловутая Ольга Павловна, догадался я. Так тебе, гад. Бездельник, да еще и жулик. Ух, дал бы по уху, кабы руки были!
- Я... эта самая... колбаски... э-э-э... Мария Станиславовна к вам велела тащить.
- А-а, Маша! Ставь сюда. Сейчас посмотрим, что за колбаска, - в переменившейся интонации Ольги Павловны почувствовал я заинтересованность весьма явную, - ух, ты! Московский! Давно не привозили. Вот так сюрприз! Чего встал, свободен... Ну-к-ка стой! Это чего у тебя за пазухой?
Ура, меня сейчас освободят! Только я не "чего", а "кто", скорее. Но откуда им знать?
- Я... эта... - мямлил тем временем Борисыч, но со мной расставаться не торопился, - ...Ольга Пална, может...
- Не может, - сказала, как отрезала. - Давай сюда свой трофей. Это ж если каждый грузчик... Пошел вон! Еще раз замечу, вылетишь отсюда со свистом, пулей. Понял?
- Я... эта самая...
Здравствуйте, братья мои, снова я с вами. Изгнан злоумышленник, наказан по заслугам. Господи, жить-то как хорошо. Мне тогда на мгновение показалось, Леша, что счастливее меня на всем белом свете нет никого. Ты сам посмотри, как все замечательно вышло: крысы не съели - это первое, от тряски в фургоне не свихнулся - второе, значит, Мише с Борисычем, паразитам этим на теле государства, не достался - третье, получается, так? Так! Фортуна, Лешенька, фор-ту-на! И, если раньше я лишь надеялся на судьбу, то теперь точно знал, что дальше все будет хорошо. Видит меня бог наш колбасный, видит и защищает. Эх, знать бы, как он выглядит. А, впрочем, не важно это. Главное, помогает.
Между тем, Ольга Павловна села за стол, сняла телефонную трубку и давай названивать.
- Антон Саныч, здравствуйте. Леонтьева... У нас тут сервелат московский появился... Палочку?... Две?... Хорошо, две, до встречи.
- Елена Викторовна?... Не узнали? Богатой буду, Леонтьева из Елисеевского... Московский сервелат привезли... Нет, две палки не могу, ограниченное количество... Жду...
- Анатолий Владимирович?...
- Здравствуйте...
- Добрый день...
- Передайте Андрею Фомичу, чтобы Леонтьевой перезвонил...
- Алло... Да... И вам того же...
...Я лежал и слушал, делать-то все равно нечего. Слушал и думал - это ж надо, каким один человек может быть разным, Леша. Даже по телефону. С одними - нежная сосисочка, с другими - этакая колбаса деловая, с третьими - вяленый балык пересушенный (простите за сравнения). И интонации меняются, и характер отношений, должно быть, вместе с ними, для каждого свой предназначен. А ты, Алексей, говоришь про искренность. Вот, не сойти мне с этого самого места! Все, что слышал тогда, повторить могу дословно, все! Но искренности в голосе не учуял. Прямо, школа актерского мастерства Натальи Крачковской!
Но и другая мысль посетила меня и поразила до глубины души. Что же это получается - ведь она нас с братьями не выходя из кабинета продает?! А как же магазин? А шикарная витрина? А благодарные покупатели, желающие отметить под хорошую закусь юбилей любимого вождя? Не по-о-о-нял... Правда где, я спрашиваю? Правды хочется, люди! Куда смотрит общественность в лице правоохранительных органов?
И тут раздался стук в дверь.
Что дальше произошло, помню смутно, испугался я тогда не на шутку. Но запомнились мне слова, произнесенные большим человеком в темно-сером пиджаке, который назвался странным именем - Следователь Шмагин-Обэхаэс (сейчас-то я понимаю, что не имя это, а должность): "Давно мы за вами, гражданка Леонтьева, наблюдаем и вывод в свете последних событий сделали - на покой вам пора, на дачу в Мордовию".
Только недавно я узнал, Леша, что это за место такое - дача в Мордовии, а тогда пригрезилась сказка настоящая про вечный покой среди гор и лесов (с чего бы это? Ведь ни гор, ни лесов я в жизни не видал! Гены, должно быть, знать дали). Представляешь, до сих пор мне моя сказочная Мордовия иногда снится. И колбасит меня при этом не по-детски...
А потом... Что, кстати, было потом? Не помню, представляешь? Провал в памяти. Видимо, долбанули меня хорошенько при очередной транспортировке, сознание потерял. Неправдой, Лешенька, выражение о колбасе безмозглой является, чистейшей воды вымыслом. Ведь, если нет мозгов, то не может быть и потери памяти. Память-то где находится?! То-то! В мозгах, где ж ей, болезной, еще размещаться?! Не в заднице же?! Хотя... Как знать, как знать... Ты же рассказывал, что зад твой до сих пор отцовский ремень помнит, а сколько лет прошло. Эх, много еще загадок современной науке решить придется, тысячи белых пятен, если так можно выразиться, раскрасить во все цвета радуги и их многочисленные и разнообразнейшие оттенки.
Короче, очнулся я, Леша, на витрине. Покоюсь под прозрачным стеклом в окружении женщин. Ты чего смеешься? А, над женщинами! Прости, привычка. Это для вас, рожденных людьми, женщинами называются только ваши, человеческие особи иной половой принадлежности. Для меня ж и колбаса любая до сих пор - баба бабой. Естественно, кроме сервелата... Ладно, не отвлекай!
В общем, слева - гражданка Докторская, справа - мадам Краковская. Так они представились. И черт дернул этих продавщиц меня рядом с Докторской положить, вот она и орет через мою голову. А чего несет, Господи, чего несет! Вот уж мозгов-то у кого нет, одна задница. Фамилия, кстати, очень даже подходящая - любого нормального мужика до психического расстройства залечит одним своим видом, а уж если послушать ее, вообще умом тронешься. Как говорится, ни ума, ни мяса - горох ядреный плюс шпик вареный.
- Послушай, - говорит, - подруга (это она Краковской, значит), мальчик-то наш проснулся. Смотри, какой симпатичный! А пахнет как! Молодой человек (ко мне уже обращается), вы каким парфюмом пользуетесь - чесночным или папричным?
- Чего? - говорю.
- Ну, для запаху более аппетитного, в вас какие ароматизаторы добавлены?
- Мясо, - отвечаю, - сало, соль...
- Нет, вы, - кокетливо возмущаться начала, - глупый какой-то. Мясо, сало и соль - это основные ваши ингредиенты, а для аромату такого чудесного в вас чего положили?
- Это в вас, - говорю, - положили для аромату. А я сам по себе такой замечательный, натурально копченый, усекли?
- Вот дела! И что, не варили ни минуточки?
Тут Краковская за меня вступилась:
- Ты чего к парню прицепилась со своими отдушками? На ценник его посмотри, а потом спрашивай! В таких, как он, одно мясо. Это мы с тобой помоями набиты - я наполовину, а ты на все сто процентов.
- Что ты сказала, кривуля стервозная?
- Ладно, не обижайся, на семьдесят. А про стервозность ты права. Лучше быть стервой, чем дурой.
- Ой-ой-ой! Можно подумать, все, как ты, умные!
- Не все. А за комплимент спасибо, - и многозначительно так на меня посмотрела.
Мол, Докторская как раз тот случай, когда и стерва и дура одновременно. Я не выдержал - рассмеялся. Слава колбасному богу, эта идиотка вареная заснула, а то бы я выслушал приветственный адрес в свою честь. Краковская мне определенно начинала нравиться, вот пахло бы от нее получше, а то протухшая, вроде как...
- А скажите, - обратился я к ней, - мадам Краковская, каким таким образом наше происхождение на ценность влияет.
- Э, парень, незачем тебе мозги пудрить. Ты здесь долго не залежишься. Ты - редкий экземпляр, гастрономический экстаз, можно сказать. Влет уйдешь, поэтому не парься.
- Это как, - удивился я, - экстаз? Это что за слово такое непонятное?
- А вот на стол попадешь, узнаешь. Мне такая слава не грозит. В лучшем случае, алкаши на закуску возьмут, а так, скорее всего, на корм каким-нибудь собакам мордатым отправлюсь. Нормальные люди жалуют меня меньше, чем толстуху Докторскую. Говорят, мол, я - переходный вариант от нее к тебе, точнее, от тебя к ней. Мяса во мне уже почти нет, а нежности - еще...
Я задумался. Значит, Докторская, несмотря на свой скверный характер, все-таки нежная. Интересно получается! Как же я такой факт проглядел? В каком это таком месте она нежная?
- А ни в каком, - словно прочитала мои мысли Краковская. - Ни в каком! Дешевая она просто. Так мир, братец, устроен. Любая дешевка находит в себе одно какое-нибудь достоинство, липовое, как правило, а потом кичится им всю жизнь. Да только не помогает это.
- Почему?
- Да потому, что долго на одном китче не продержишься, все равно дерьмо рано или поздно наружу вылезет. У нее, между прочим, срок хранения - три дня, за которые вся ее хваленая нежность превратится в несусветную вонизму. Никакими отдушками не замаскируешь. Три дня, понимаешь?
- А что, мало?
- Не то слово! Я, для сравнения, уже второй месяц здесь лежу и только пару дней назад тухнуть начала. А эту сегодня-завтра не съешь, можно смело на помойку тащить - даже вороны клевать не станут.
- А я?
- А что, ты? - вроде, как с завистью проговорила, - тебе-то что будет? Засохнешь, в худшем случае. Ты ж копченый. Но не бойся, тебе испортиться не грозит. Вообще странно, что на витрине оказался. Обычно, таких как ты из кабинета заведующей черным ходом выносят.
Ничего себе, думаю, возраст! Уже целый месяц на витрине лежит. Я про такую долгую, почти человеческую, жизнь еще ни разу не слыхивал. Вот откуда мудрости-то столько. Да, интеллект - он может и врожденным бывает, как у меня, например, а жизненная-то мудрость только со временем приходит.
- И ничего странного, - Докторская проснулась и сразу встряла в нашу беседу, беспардонщина, - ОБХСС в гастрономе работает. Я слышала от продавщицы, что этому ОБХСС'у план к какому-то юбилею какого-то Ильича перевыполнить надобно, за магазины взялись, метут всех подряд. Ты, подруга, не знаешь, кто такой этот ОБХСС и что за Ильич такой, у которого юбилей, и как это - метут?
Тут уж я встрял, гордым и осведомленным первоисточником решил выступить, показать информированность в глобальных вопросах:
- О, Ильич - это великий человеческий старец, которому сто лет на днях исполнится. Меня тоже к его юбилею сделали. Так на комбинате люди говорили. Обэхаэс - это мужик в сером костюме, мы с ним в кабинете Ольги Павловны виделись, а вот про "метут" ничего не знаю - врать не буду.
- Вот тебе и ответ. Довольна? - мадам Краковская презрительно адресовала реплику "подруге". - Устала я, вздремну часок. А вы потише тут, молодежь, если можно.
Впрочем, заснули обе, и я оказался в относительной тишине. Лежал я, Леша, в шикарной прохладной витрине красивейшего гастронома славного нашего города Ленинграда и мучился вопросом о своей исключительности. Ведь чувствовал еще на комбинате, что не такой я, как все окружающие, что судьба моя не будет похожа на судьбу братьев моих колбасных и, тем более, сестер. Но даже если человеком стану, все равно многого не пойму или не приму. Казалось так раньше, понимаешь? А теперь во мнении своем утвердился. И чем дольше я лежал и рассуждал, чем больше я вглядывался в снующие человеческие фигурки за стеклом, тем сильнее опять погружался в меланхолию. Жизнь - штука, безусловно, хорошая, но не такая уж и радостная. Вон, мадам Краковская, второй месяц на витрине обитает, и только мудреть начала, а уже протухла. Или взять эту дуру Докторскую - зачем она вообще на свет появилась, коли больше трех дней ей все равно не жить. А Ольга Павловна? Была королева королевой, а появился в ее кабинете какой-то Обэхаэс и метет ее по полной программе то ли на покой, то ли на дачу в Мордовии. Понял я тогда (а теперь и на собственном опыте убедился), что кем бы ты на свет ни явился - колбасой или человеком, жизнь твоя - набор случайностей, которые и есть - судьба. Так то, Лешенька. Так то...
Сделал я в жизни, Леша, одно важное наблюдение. Точнее, наблюдений важных я сделал превеликое множество, но это, так сказать, эксклюзивное, никем более не подмеченное, а если и подмеченное, то не записанное. А значит, я могу с гордостью присвоить себе авторство. Приятно быть автором, черт побери, этаким маленьким Роденом русской словесности. Что? Скульптор? Ну и что, что скульптор! Можно подумать, что если скульптор, то и наблюдений делать не умеет. Ты мыслителя евойного видел? Ну и что? Тоже мне, неплохо подмечено! Отлично, отлично, Алексей, подмечено. Неплохо - это никак. Сколько страсти, сколько мудрости, сколько эмоций в этом, пардон, ню. Ню - это голый, значит. Деревня! Ладно, плевать на Родена с его голыми эмоциями, я про наблюдение свое начал.
Так вот, мысль такая: пьющие люди делятся на две категории по способу затаривания. Затаривания, говорю, за-та-ри-ва-ни-я. Так и пиши. Не спорь. Корче, первая категория - это те, которые сначала берут выпивку, а потом к ней закусь, а вторая - которые сначала пожрать купят, а потом за бутылкой чапают... Ну, те, которые без закуси или без выпивки - частности, исключения, так сказать, из правил, не опровергающие их, а, скорее, подтверждающие. И потом, мы же о пьющих говорим, а не об алкашах или трезвенниках. Внимательнее, Алексей, быть надо, внимательнее. Суть упустишь, потом вовек себе не простишь. Да перестань ты обижаться, я ж тебя в соавторы возьму. Будем как эти... ну, как их? Петров и Водкин. Нет? Ильф и Петров, точно. Спасибо, Леша, за подсказочку. Не смейся, получится! Чем мы с тобой не писатели - я идею даю, ты писАешь, то есть, пишешь. Ну, оговорился. Бывает. Ты меня не сбивай, пожалуйста. Мысля ускользнет, новую оформить, думаешь, просто? Пиши и молчи. Редактировать потом будем. Почеркаем все подряд мне в книге ненужное и выкинем на помойку за твоим домом. Самая аккуратная помойка во всем вашем населенном, как говорится, пункте, я проверял. А как же! Привычка хорошая! Стал бы я с человеком дружить, который рядом с тухлой мусорной кучей живет. Чего? Да, гуманоид! Да, колбаса! И не стесняюсь этого. Мое происхождение уникально, и не возражай мне! Ты слышал, как меня мадам Краковская назвала? Гастрономический экстаз! Гордо звучит и обольстительно, на мой взгляд. А твое мнение меня в данной консистенции не интересует. Тебя, кстати, кто-нибудь экстазом называл? То-то! И перестань ржать, ничего смешного я не сказал. О серьезных вещах речь идет. Достал уже, пиши, а то Обэхаэса вызову, так тебя мести начнет, что какое-нибудь Девяткино раем покажется!
Короче, первая категория - те, которые бутылку берут, а потом закусь, нас в данном сюжете интересуют мало, потому, будь мой папаша из их числа, ему на меня денег не хватило бы. Но Николай, слава колбасному богу, оказался из тех, кто сначала закуску покупает, а потом считает, на какую у него осталось - столичную, пшеничную или русскую. О, не скажи! Разница есть - и не только в цене. Ты говоришь сейчас как дилетант, который сервелат московский от колбасы докторской отличить не может. Вот и молчи лучше, эксперт, тоже мне, по колбасным обрезкам, не показывай свою некомпетентность в некоторых наиважнейших бытовых вопросах.
Я тогда на витрине за своими думами тоже задремал. Намаялся за утро. Еще бы, столько событий, столько впечатлений. Устанешь тут от переживаний! А проснулся оттого, что почувствовал собственное парение в воздухе. Достала меня из витрины продавщица, значит, на весы, покрытые бумагой рыхлой, мягкой такой и теплой, укладывает. А перед прилавком стоит... ну натуральное чмо! Это я потом понял, что в хорошие руки попал, а тогда мой новый хозяин жутко мне не понравился. Чему там было, кстати, нравиться-то? Очки в полмоськи, от волос запах, что от мадам Краковской, пальто непонятного цвета... вот-вот, что твои тапочки, сколько им лет вчера исполнилось? В общем, завернули меня в бумагу, один хвостик снаружи оставили, и отдали чму в очках. А тот меня - в авоську... Представляшь, меня, московского сырокопченого, и в авоську! Хотя, я не возражал, обидно только немного было. Но, зато, на мир сквозь крупные дырочки можно любоваться. На кончик-то бумаги не хватило! А у меня там орган восприятия как раз... Какие глаза, шутишь? Орган восприятия, говорю. Две большие разницы, между прочим. Вот у людей как? Глаза, чтобы видеть, нос - нюхать, рот - вкус ощущать и говорить всякие глупости, ухо - слушать, еще... там... один имеется для... получения удовольствий. А у нас, колбас, орган восприятия - универсальный. Да, да, и нюхать, и слушать, ну и удовольствие опять же... А то! Ты, брат, мало, что из жизни колбасной знаешь. Ничего, со временем обо всем расскажу. Не торопи. Сказал - со временем, значит - со временем. А сейчас продолжим.
Ехали мы на троллейбусе. Долго ехали. Так долго, что меня в давке чуть не изломали. Ох, и натерпелся я, хорошо, что добрая продавщица заботливо в бумагу вашего покорного слугу обернула, а то бы осталась от меня одна шкурка, грязная и порванная во многих местах. Потом еще пешком шли. Болтало, Леша, в авоське этой похлеще всяких фургонов. Наконец, оказались на месте. Я уж грешным думал, что никогда этого не случится. Жалеть даже начал, что не съели крысы еще во младенчестве.
В комнате, куда меня принес очкастый, сидели двое в белых халатах и пили из граненых стаканов. На скрип открывшейся двери они, естественно, обернулись.
- Ну что, Колюня, принес? А то у нас топливо на исходе. Да и закуски, как видишь, никакой. ЗанюхАем рукавами. Давай, выкладывай, что там у тебя? - тот, что говорил, толстый такой и маленький, тоже, кстати, в очках, поднялся с табурета и направился к нам.
Колюня, - это мой, значит, - спрятал меня за спину и попятился к двери.
- Саша... а я думал, вы ушли уже.
- Э, пургу гонишь. Куда ушли? Мы ж договаривались на четыре, а сейчас, - толстяк посмотрел на часы, - еще только половина пятого. Опаздываешь, Николай. Мы ждали минут десять, а потом... Ну, в общем... Доставай, что у тебя там?
- Я ребята, колбасы взял, сервелату твердокопченого...
Наступила тишина. Только часы на стенке тикали. Громко так, тревожно...
Понимаешь, Леш, как-то сразу мне неуютно сделалось, нехорошо. И воздух как будто гуще в комнате стал, тяжелее, что ли? Молчание разрушил тот, который сидел за столом - с белой бородой и красным носом - ни дать, ни взять - Дед Мороз.
- Как это, ик, как, ик, - заикал Морозко от изумления, - ик, сервелату, ик? Пижон! Ик!
- Ну, как? Зашел в Елисеевский, а там сервелат московский... - Колюня явно оправдывался. Не понравилось мне это, ох, не понравилось.
- Ты, паря, с дуба рухнул? Тебе сколько денег дали? - Сашин голос задрожал от возмущения. - Ыхы... значит бутылку не принес... Хреново. Ладно, пузырь не проблема - у биологов спирту займем. А вот колбасу ты дорогую взял. Не по средствам живешь, Николай! Мог же докторской взять, ну, на худой конец, краковской.
И тут мой соврал во благо:
- Так, это... Не было докторской, и краковская кончилась перед носом.
- Ага, а гастрономов кроме Елисеевского у нас в городе нет? - зазвучал из угла возмущенный бас поддатого Деда Мороз. - В окно выгляни, пожалуйста. Нет, выгляни! Это что там внизу? А? Это ж надо - на Невский за колбасой ехать, когда под окнами свой магазин, где и докторская, и таллинская, и краковская, и какая душе угодно! Нет только сервелата! Пижон! Пошел вон отседова со своей колбасой. Деньги в понедельник вернешь. Утром!
Колюня попятился к выходу. Даже Саша такого поворота не ожидал.
- Ты чего, Макарыч? Хорош звереть! Человек с закусью...
- А пошел он в жопу со своей закусью... Пижон! - видимо, это слово казалось очень обидным Макарычу, потому что он назвал Колюню так уже в третий раз. С непередаваемым смаком, надо отметить, назвал.
Я уже не знал, что будет дальше, но неожиданно Николай ответил грозному Деду Морозу:
- Лев Макарыч, я ж для работы сервелат взял, мы ж хотели эксперимент, помните? А найти не могли, вот я и подумал, когда увидел - судьба!
- Да пошел ты на хрен со своим экспериментом, пятница сегодня. Экспериментами в понедельник заниматься будем. Позвонить не мог? Спросить шефа, можно ли общественные деньги тратить на науку? Надо было сперва флакон взять, а потом уж про работу думать... Пятница ведь... - но по голосу его стало мне понятно, что Морозко наш оттаивает, и эксперимент для него тоже важен. И не меньше, может быть, чем для Колюни моего. И я - я! -буду в нем участвовать. Ур-ра!
- Ну, так что, Лев Макарыч, положить нашего будущего гуманоида в морозильник?
Молодец, Николай! Сразу быка за рога. Неплохой, видимо, парень-то! Вот оно как случается с первым впечатлением. Частенько оно ошибочно.
- Нет, в шкаф. И под ключ, чтоб не спацифиздили. У нас тут пацифистов развелось... Ничего с ним за выходные не должно случится. А в морозильнике, боюсь, замерзать начнет, потеряет цепочку (про это разговор отдельный), тогда уж, кроме как на закусь...
Вот так, Леша, и остался я жить на белом свете. А ты говоришь, что предчувствие часто обманывает. Может и часто, но чаще правду говорит. Верь интуиции, Алексей, и будь уверен, что все будет в порядке.
А теперь представь, сидели бы мы с тобою здесь, если б Колюня сначала пузырь взял, а потом на сдачу закусь покупать пошел? То-то. А ты говоришь, наблюдение мое про две категории пьющих - не важное. Не говорил? Ну, извини, значит, мне так показалось.
Но Николай в шкаф убирать меня не стал, взял к себе домой. Как потом объяснял, сомнения у него возникли насчет добрых намерений завлаба, коим в то время являлся Лев Макарович Тычков, которого я окрестил за глаза Дедом Морозом. И не напрасно, надо сказать, он мне не понравился. Тут я не ошибся. Как показали дальнейшие события - мерзким он типом оказался, учинившим целую кучу гадостей нам с папашей. Да, общего у него с добрым волшебником новогодним только одно - внешность. Белая борода, которую при необходимости можно сбрить, и красный нос, приобретший этот предполярный оттенок исключительно из-за неумеренных возлияний. Такие, как Макарыч, Леша, сначала бутылку в магазине берут. Не жди от них добра. От природы жестокие они. Жестокие и злые...
Знаешь ли ты, Леша, как живут научные работники? Да? Ты? И долго? А, полтора года всего... То-то, смотрю я, какой же ты научный?! Антинаучный, скорее... Но не о тебе речь, к счастью.
Итак, настоящие научные работники живут следующим образом и одним словом: хреново. Естественно, если они истинные ученые, и кроме работы их ничего не интересует. Мой Колюня оказался именно таким, как вы уже, наверное, догадались. Ну, кто ж из нормальных людей гарантированную пьянку на сомнительное исследование променяет?!
Квартирка у Николая была небольшая, но вполне уютная. Вы в хлеву когда-нибудь были? Мне довелось. И я сразу невольно вспомнил про отчий дом. С детства знакомый букет органических ароматов...
Не разуваясь, Колюня прошел в единственную комнату, оклеенную бледно-фиолетовыми в желтый цветочек обоями, судя по тогдашнему их состоянию, во времена правления царя Гороха. Меня аккуратно положил на стопочку книг, возвышающуюся на столе среди пробирочек, горелочек, пипеточек, скляночек, кастрюлек и прочей лабуды, необходимой для важных, как я понимаю, экспериментов. Сам хозяин, не снимая пальто, повалился на видавший вторжение татаро-монгольского ига диван, закурил и так, с сигаретой в зубах, заснул.
Вот-те сюрприз! Не хватало нам только пожара.
Однако опасения мои оказались напрасными. Это ведь импортная сигарета, если ее не забычкуешь, может бед наделать. Наше курево, похоже, разрабатывалось при непосредственном участии представителей пожарной охраны, поэтому совершенно безопасно для окружающих курильщика воспламеняющихся предметов. Проще говоря, не затянулся в отведенное регламентом время, обязательно потухнет. Так, впрочем, и случилось.
Коля спал, а я не смел пошевельнуться. Вдруг разбужу, что тогда? Устал ведь человек. Понимать надо. Кстати, о том, что я заметил в себе удивительную способность двигаться, еще не рассказывал? Пардон, сейчас исправлюсь.
Помнишь, Леша, я говорил о коптильне. Тогда-то я еще не обратил внимания на то, что тело мое подвижно, следовательно, колбаса я далеко не обычная. Нас там много висело под потолком. Но покачивался на крючке я один. Все остальные свисали неподвижно, как с крыш порядочные сосульки, не желающие смерти беспечных старушек. Мысль у меня в то время промелькнула, будто я попал в какой-то восходящий поток, вот и колбасит немного. Короче, значения факту сему не придал.
Поделиться книгой: