Помоги проекту - поделись книгой:
А.Б.
Введение в человечность
ВВЕДЕНИЕ В ЧЕЛОВЕЧНОСТЬ
повесть первая
Сервелант Николаевич
Если ты, чувак, индеец, ты найдешь себе оттяг -
Настоящему индейцу завсегда везде ништяк.
Извините за такое неуверенное название, но уж очень хотелось выпендриться. Вы, люди, уважаемые мои человеки, тоже частенько выпендриваетесь. У вас, милые и любимые мною - как и я вами - хомо сапиенсы, есть заготовочки на каждый подходящий (и, что, воистину, ужасно -почти на каждый неподходящий) случай, но почему-то этого вы стесняетесь. Точнее, стесняетесь не этого, а того, что вас, краснеющие от стыда мои, постоянно уличают в неискренности. Зря. Неискренность ничем не хуже искренности. Я так думаю. И не тушуйтесь, пожалуйста. Лучше улыбнитесь. Хорошо?
Вот и договорились.
Стало быть, здравствуйте!
Я - колбаса. Но это не значит, что у меня нет ни роду, ни племени. Точнее, род свой я вам уже назвал, повторюсь для невнимательных лопухов - кажется, так у вас, людей, называют умственно заторможенных индивидуумов: я - урожденный колбаса. Зовут меня - Сервелант. Это чтобы с вами, людьми, ассимилироваться. Раньше имя мое попроще звучало - Сервелат. Видите, одна лишь буква добавлена, а какая громадная разница в менталитете, если можно так выразиться. Фамилия - Московский. Менять не стал. Правда, красивая фамилия? Дворянская. Прозвище - Большой Змей. Знаю, знаю, слишком уж литературно-индейское. Но мне все равно нравится. Да, про племя-то заикнулся, а назвать забыл. Сам, похоже, лопухом невнимательным с возрастом становлюсь. Из сырокопченых мы. Сырокопченые, или твердокопченые, как нас еще зовут - племя среди колбас самое малочисленное, но самое гордое и многими из вас наиболее почитаемое. А еще я мужчина, и не просто мужчина, а единственный в своем колбасьем роде. Родовое имя-то слыхали - Сервелат? Услышав его только - даже еще не увидав, - язык не повернется с бабой меня перепутать... с Краковской там какой-нибудь или с Докторской. Но о бабах мы, ребят, попозже поговорим, а сейчас я вам свою историю расскажу вплоть до сегодняшнего дня. Эх, как подумаю... Ладно, стоп, думать некогда.
Короче...
Короче, родился я в 1970-м, в год столетия вашего тогдашнего кумира - Ленина Владимира Ильича, прямо к столу в его честь, простите за каламбур. Благодаря оному замечательному человеку, можно сказать, и на свет-то белый появился. Ведь если б не Ильич, так и продолжали бы народ советский бабами травить... Краковскими там, Докторскими... Простите, эмоции меня съедают, одним им я по зубам оказался. Так вот, родился в 70-м, мать свою не помню, умерла еще до моего рождения, поэтому даже пола ее не знаю. У нас в роду это обычный случай, рядовой, если можно так выразиться. Могу сказать только одно: была (или был? Скорее всего, все-таки, был) моя мамочка порядочной свиньей, раз ее (его) пустили на колбасу.
А вот отец... О! Мой отец - настоящий человек! Да, да, не удивляйтесь, именно человек. Иначе стал бы я тут с вами беседы вести. Видели вы когда-нибудь говорящую колбасу? Нет? А про говорящее полено слыхали? Буратиной называется. Сказка? Возможно, но есть, друзья, такая наука - генетикой зовется, - которой не только в полено, но и в любую органику, да хоть в ваши же собственные экскременты жизнь вдуть, что два пальца облизать. Хотя, может, я и не прав. Но не зря же поговорка есть, что ничего невозможного нет.
Точно. Поговорка есть. А ничего невозможного - нет.
Да, о чем мы там? А, об отце. Спасибо, Леша. Леша - это мой друг, который после долгих уговоров решился-таки записать мою историю с моих же собственных слов, я то писать не умею. Нас, колбасных, как вы понимаете, в школах и университетах не учат, поэтому письменной грамотой мы, пардон, не владеем. Я - редкое исключение. Читать могу, а вот писать... Ладно, Леша, не будем пока еще благодарного читателя испытывать на жалость. Поехали дальше. Так вот, отец.
Зовут его Николаем, жив он и поныне. Слава колбасному богу! Хороший человек, участливый. Фамилия его... думаете - Московский? Э, нет! Тут я вас решительно ввел в заблуждение. Отец он мне, как бы это точнее-то выразиться? Приемный, что ли? Ладно, пусть будет - не кровный, но люблю я его от этого не меньше, чем вы своих, а может и крепче во сто крат. Фамилия его - Чудов. Николай Чудов. Так его и зовут в институте - Чудотворец. А что? Звучит. Многие сразу скажут: "Ты, мол, Сервелант Николаич, не богохульствуй, неча наших святых поминать!", и будут в корне не правы, потому как ваши святые - это ваши святые, а мой отец - мой отец и есть, а что тезки, так никто в том не виноват. Верно, Леша?
Ну вот, вроде ничего не забыл: представился, как и полагается приличному челове... пардон, гуманоиду (будем так меня называть условно, а то вроде я и не совсем человек, хотя сходство вполне реальное), про родителей сказал, историографа своего не обидел, надеюсь, скромной своей благодарностью. Даже помечтал немного о разумности всего органического, простите, жизни ради на нашей цветущей планете Земля. Всё? Всё. Можно приступать к основной части моего удивительного, - но это лишь только на первый взгляд, - повествования.
Эх, вот прочитаете до последней строчки и невольно задумаетесь, кто из вас, настоящих человеков, прожил свои первые тридцать три года интереснее, чем я. Взять, вон, Лешу. Мы с ним ровесники, хоть я и выгляжу много старше. Но что его жизнь против моей?! Так, ерунда. Ты, Леш, не обижайся, это ж только в сравнении с моею судьбой. Правда-матушка - она, к сожалению, не всегда такая вкусная и изысканная, как деликатесная сырокопченая колбаса. Сервелат московский, например.
Ладно. Как говорит Шумахер, поехали.
Ехал я недавно в метро, в почти пустом вагоне. Поздно вечером потому что. И, чтоб времени даром не терять, наблюдал за поведением двоих слегка подвыпивших хомосапиенсов. Молодой улыбчивый паренек безостановочно травил солидному мужчине в норковой шапке удивительно смешные истории из своего детства, а тот, даже не улыбнулся ни разу. Видать, проблемы в семье. Или на работе. Или проще все - полное и безоговорочное отсутствие чувства юмора.
У меня же от рассказов парня настроение поднялось здорово. Веселость какая-то накатила необузданная - настоящая русская веселость, когда и радоваться вроде бы нечему, а все равно на душе изумительно хорошо. А потом неожиданно я вдруг детство свое вспомнил. Самое раннее, когда еще и разговаривать толком не умел. И в такую глубокую меланхолию через мгновение впал, что чуть станцию свою не проехал.
Да... детство было тяжелым. Грязным и безрадостным, но, слава неравнодушию, недолгим. Вот каким мое детство раннее было. И судьбы счастливой, естественно, не предвещало.
Помню, лежу я на грязном металлическом столе в огромном помещении. Вонища, дышать нечем! Мухи вокруг стаями кружатся, тетки в грязных фартуках туда-сюда снуют, ржут, что твои лошади, матерятся, хватают моих сестер и братьев немытыми руками и в ящики какие-то складывают. А потом стихло все. Смотрю - никого нет, как ветром сдуло. Мясорубки замолчали, крики человеческие затихли, одно мушиное жужжание. Вот, думаю, передышка, а, может, совсем пронесло. Не тут-то было. Перерыв, наверное, у них был обеденный или технологический, или еще какой. Про перерыв это я сейчас додумываю, а тогда молодой, глупый, еще не копченый был. Что - не копченый, неразумный совсем. Логически мыслить не умел. Так, зачатки ума в теле моем мягком возникали. Гены, видимо, материнские еще не совсем скрючились. Они и ощущали все, гены эти самые. А иначе, какое объяснение придумать?! Так вот, лежу, значит, я на столе, наслаждаюсь почти исключительной тишиной, вдруг слышу писк какой-то неприятный. И препротивное такое шуршание. Нехорошо мне как-то стало, страшно. Предчувствие закралось ужасное, будто жить мне осталось последнее мгновение. А ведь я еще даже недоделанный. Обидно умирать не пожив, людей нормальных не встретив, удовольствия настоящего никому не доставив, магазинов настоящих не видев... Вот, думаю, судьба - злодейка безрадостная.
Одолели меня тяжкие думы, и ничего я вокруг уже не слышу и не вижу, дикой жалостью к себе упиваюсь...
Но, видимо, есть все-таки на свете бог колбасный.
Когда через некоторое время тетки в фартуках вернулись и мясорубки снова зашумели, огляделся я по сторонам: ба, слева и справа никого нет, а ведь братья мои, близнецы, можно сказать, рядышком лежали. Один совсем исчез, а от другого лишь рваная половина осталась. Как после боя в кинофильме про войну. Слышу, женщины материться пуще прежнего стали, крыс каких-то ругают. Я с детства умный, сразу догадался, что крысы - это те, которые своим писком во мне первобытный страх досель дремавший разбудили. Ну, решил, повезло тебе парень гораздо больше, чем братьям твоим. Теперь, может, и закоптят. И, как будто в ответ на мысли мои чувствую, берут меня скользкими руками, вешают за веревочку на крючок и еду я медленно и волнующе рядом с теми из наших, кто жив после крысиного набега остался. Эх, в коптильню! Сердцем чую, в коптильню!
Бывал ли кто-нибудь из вас в настоящей русской бане?! Нет, не в гаражной электросауне со счетчиками всякими, хамоватыми стобаксовыми девочками и кафельным бассейном, а в простой деревенской парной, где трещат в обмазанной глиной печке сухие березовые угольки, легко тянет дымком и голову кружит терпкий аромат вымоченных в кипятке веточек? А как замечательно вырваться оттуда на волю, в прохладу предбанничка, тяпнуть стопарик беленькой, закусить хрустящим огурчиком, вылететь голышом во двор, толкнув плечом скрипучую дощатую дверь и со всей дури бухнуться в хрустящий, словно чипсы, сугроб! А потом в обратном порядке. И так раз несколько, а то и больше. Вот где настоящий кайф! Меня друг мой, Сергей Коновалов, приучил. Но о нем позже.
Коптильня для нас, сырокопченых, все равно, что для вас русская баня. Удачное, на мой взгляд, сравнение, правда, Леша? Ты пиши, пиши. Не надо про саунный антураж вычеркивать. Это, так сказать, непреложный атрибут современной светской жизни типичного представителя среднего класса. Таково селяви, как говорится. Что, бассейн кафельный тебе не нравится? Нет? А что? А? Хамоватые стобаксовые девочки? Ну, кто ж виноват, что они Пушкину и Толстому краткое чтиво на банкнотах предпочитают. Полагают, наивные, что накупят шмотья в бутиках и станут еще симпатичнее. Дороже, значит. Ты тоже так считаешь? Нет? А, ну да, какой же ты средний класс?! Ты у нас, Лешенька, типичный представитель вшивой интеллигенции. Люмпен творческого труда. Что с тебя взять, кроме мыслей твоих бредовых да идей сумасшедших? А идеями, как говорится, задницу не прикроешь, мыслями сыт не будешь. Трутень ты, Леша, присосавшийся к натруженной пуповине честного менеджера. Ты и не отрицаешь? Ну конечно, конечно! Если б не менеджеры, кто б вас тогда кормил? Кто? Фермеры? А они кто - не менеджеры? Ты лучше не смейся! Ну и что, что на тракторе, ну и что, что навоз по полям развозит. Кормит - значит, менеджер. Был бы колхозник - самогонку бы варил. Понял? Еще бы, логика у меня железная. Чай, не пальцем деланный. Чем-чем?! Не придирайся, твоя забота - записывать. Как, не будешь? Я ж не умею! Мои проблемы? Да, ты прав, мои. Мои - и больше ничьи! И я их решу! А я говорю - решу! Что? Кто словоизлияния надутой колбасы слушать будет? Да кто угодно! Эй, постой, какой еще надутой колбасы? Это ты меня так назвал? Ну...
Ладно, мир. Ты тоже нужен. Не прав я, не прав! Доволен? Ах, извиниться? Я сейчас так извинюсь, нет, ты гляди сюда, я так извинюсь!... Ладно, извини, пожалуйста. Я больше не буду. Прости, эмоции прут. Не каждый день книги сочиняю. Нам, гуманоидам, тоже эмоции свойственны. Мы, гуманоиды, тоже, можно сказать, чувства разные имеем. Прости, пожалуйста. Пиши, пожалуйста, дальше.
Не о проститутках речь, не о менеджерах, а о коптильне. Значит, коптильня для нас, сырокопченых, что для вас - русская баня. Семь потов с тебя сойдет, грязь вся с лишним жиром выйдет, и как-то твердеешь сразу, мужаешь, я бы сказал. Никакого, братцы, целлюлита. После коптильни, если положенное время там провел, технологию, так сказать, выдержал, протухнуть очень сложно, невозможно практически. Да и вид приобретаешь солидный, зрелый такой вид, искусительный. Настоящим мачо становишься. И все тебя сразу хотят. Как Бандераса. Почему Бандераса? Объясню. Ты, Леш, прямо, как с Луны свалился. Кино не смотришь? Ну, мужчины хотят стать как он, а женщины его просто так желают, по-женски. Ты не хочешь? Так, ты ж не женщина, ну ты уморил! А, как он стать не хочешь? Понятно. Все с тобой ясно. Ты ж не менеджер. А каждый менеджер в душе - настоящий Бандерас, то есть этот, как его? Мачо! В душе, говорю, в мечтах, значит. А ты - не видно! Приглядываться надо... Ладно, молчу. Ты прав, спорить будем - никогда историю не закончим, а история... м-м-м... слюной захлебнешься!
Так вот, висю я... нет, вишу... Короче, болтаюсь на крючке в коптильне. Тепло. Дымком ароматным тянет и шума не слышно. Кайф, одним словом, беспредельный. Неземной, Леша ты мой дорогой и уважаемый, кайф! Ну, ты меня понимаешь? В бане-то был? А говоришь: не понять! Понять, братец, понять! Так я в баню, то есть, в эту, коптильню, тоже только один раз ходил. И тоже в детстве. Совпадение? А ты говоришь, ничего общего у нас с тобой нет и быть не может. Может, оказывается. Вот уже и первое отыскали. Дальше, как говорится, больше.
Болтаюсь, я, короче, в коптильне под самым потолком и кайфую. Кайфую и мужаю одновременно. Твердею не только телом, значит, но и характером. И чувствую, что пройдет еще немного времени, и стану я не мальчиком мягким, аморфным, а мужем. Причем, мужем таким обаятельным и привлекательным. Таким, что одного вашего взгляда на меня хватит (да простят меня вегетарианцы) для вызова обильного слюнотечения. Ой, елки-палки, прямо как академик Павлов со своею собакой подопытной Белкой (или Стрелкой? Плевать, не суть важно). И чувствую я себя таким волшебно сильным, что даже не думаю о своем истинном предназначении - оказаться нарезанным на тонкие колечки и разложенным на фарфоровые тарелочки. Точнее, думаю, но чувствую, что не будет этого. Иная мне судьба предначертана. А какая - неведомо. Знаю только, что не быть мне рассеченным и съеденным. Твердо знаю. А если знания твердые проявились, значит, характер возник. И не просто характер, а твердый такой, настоящий мужской, в общем. Харизма, короче. И так мне, братцы, захотелось быть человеком! Так захотелось... что понял я - цель в жизни появилась. Ну а уж коли цель есть - пиши: "пропало". Воля, говорят, чудеса творит. Если чего-либо очень хочешь - непременно случится. Не-пре-мен-но! Вы уж мне поверьте на слово, я то знаю. Да и свидетели существуют. Николай, например, батя мой приемный. Да и Лешка, вон, похоже, не сомневается, смеется. Леш, почему, кстати, ты не сомневаешься? Когда закончим, ответишь? Ну, ладно, идет!
Дальше, значит. Продолжаю.
Характер мой затвердел, и тут дверь открылась (точнее, шторки распахнулись) передо мной в большой мир. В ваш мир, людской. Выехал я из коптильни, гордо покачиваясь на транспортере, чистый весь такой, ароматный, самодостаточный, с единственной целью в жизни - стать человеком, таким же сильным и красивым, как тот, что нежно снял меня с крючка и бережно уложил в ящик поверх моих братьев, таких же чистых и ароматных, как я, но бесцельных, а, потому, предназначенных на съедение вашему брату. За своими думами я и не заметил, как поставили наш ящик с десятком таких же впритирочку в крытый фургон, захлопнули глухую дверь, и враз стемнело. А потом... Потом нас начало трясти. Это я сейчас понимаю, что машина с места тронулась и поехала, а тогда напугался. И сильнее, пожалуй, чем когда крысы вокруг бегали. Спаси меня, бог колбасный, не дай во тьме трясучей навеки пропасть из родного ящика! Спаси и сохрани, ладно? Я не, поверь, забуду...
И вот тут-то, братья мои и, естественно, сестры по разуму, последовала цепочка тех знаменательных для меня событий, которые, с одной стороны, крепко пошатнули мою уверенность в собственных силах, а с другой - дали понять, что если не хочешь, колбаса ты этакая, быть съеденным, съешь кого-нибудь сам. Или заставь кого-то съесть не тебя, а ближнего твоего. Подставь, короче. Или, на худой конец, наблюдай молча, не высовывайся. А произошло следующее.
Тряска неожиданно закончилась, дверь фургона распахнулась, и в нашу тесную каюту хлынул солнечный свет. Спас-таки, бог колбасный, спас меня! Обещание свое помню, постараюсь не забыть. Хотя... Как там у вас говорится? Обещать - не значит жениться? Так, кажется?
Значит, дверь распахнулась, свет хлынул, и услышал я голоса. Два голоса - мужской, мягкий и глубокий, и женский - твердый, но ласковый. Первый принадлежал экспедитору, мужику с волосатыми руками (я еще тогда подумал, что у меня скоро такие же будут), который привез товар, то есть нас с братьями и сестрами, а второй - товароведу, миловидной (на мой колбасный взгляд) даме с нежными ладошками. Боже, как эротично она меня погладила!
- Здравствуйте, Мария Станиславовна!
- Добро пожаловать, Мишенька! Тебе мы всегда рады. Чем сегодня порадуешь?
- Вот, короче, - Миша стеснительно отвел глаза, - ящичек сервелату московского, и, это, как его... как обычно, в общем. Докторская там, Краковская, Прима и эта... Ну, как обычно, короче... по накладной... Посчитайте, Мария Станиславовна, все ль правильно.
Экспедитор отвалил в сторонку и закурил беломорину. И ты представляешь, Леша, эта нимфа, нет, скорее, богиня подошла к нам и протянула свою изумительную руку прямо ко мне... Я хотел поздороваться, но онемел от внезапно нахлынувшего на меня ощущения счастья. Знак. Знак судьбы - она выбрала меня. Именно меня! Эх, вот стану человеком, обязательно женюсь на ней. Какие руки! Господи, какие у нее руки!
- Что ты, Михаил! Ты человек у нас практически свой. Давай накладную, подпишу, - обладательница эротичных рук протянула одну из них (в смысле, рук) экспедитору. Я подумал - для поцелуя, а тот олух... Нет, вы только послушайте! Этот недотепа достал из-за пазухи и отдал ей какую-то грязную мятую бумажку, которой, я сейчас думаю, подтираться-то приличный человек не станет. Вот мудак, честное слово! Такой момент упустил!
- Спасибо, Мария Станиславовна... Я, это самое... того...
- Возьми, Миша, возьми колбаски. Давно, небось, сервелатику не ел. Бери, не стесняйся, заработал. На комбинате-то, небось, строго?
Как это так, думаю, заработал! За что это ему меня? За то, что тряс всю дорогу? А магазин, а нежные руки? Но и на этот раз повезло мне. Ф-фу... Бедный мой сосед... Эх, не подфартило тебе, брат. Пошел, как говорится, по сокращенной программе, минуя витрину, сразу на стол. А может, и на стол не попадешь. Сожрут тебя прямо в кабине или закусят телом твоим бренным гадость какую-нибудь в подворотне темной и сырой. Этот Мишенька только с виду робкий. Я-то слышал, как он при погрузке матерился, видел, как теток в фартуках по жопам шлепал. Скотина скотиной. И голос у него обманчивый... Держись, брат! Смирись, против судьбы теперь уже не попрешь. Поздняк.
Тем временем, начиналось для меня тогда еще непонятное и ошарашивающее нечто. Мария Станиславовна на минуту скрылась за дверью помещения и вышла оттуда с двумя неандертальцами в кепках - молодым и старым. Я, конечно, в те дни не знал слов таких мудреных, это я сейчас понимаю, что те в кепках являлись натуральными неандертальцами, а тогда они мне просто не понравились.
- Товар на склад, - в голосе Данаи моей звякнули металлические нотки. - Так, стоп, Борисыч. Вот этот ящичек ко мне в кабинет... Нет, лучше к Ольге Павловне.
Это как же понимать, граждане? Всех на склад, а нас, московских сырокопченых, к какой-то Ольге Павловне? Несправедливо! Мы тоже на склад хотим! Чем мы хуже других?! Но старый неандерталец уже тащил наш ящик по мрачному коридору. Вот, елки-палки, а я то размечтался о витрине, наивный. Это сейчас любая колбаса в магазине есть, а тогда... Но я ж того не знал. Думал, надеялся, верил. Хотя, во что мне было верить, на что надеяться? Тем не менее.
Поделиться книгой: