XII.НА ПОБЕРЕЖЬЕ
Берег, дикий и песчаный, Волн пространство голубое; Шум немолчный, неустанный Набежавшего прибоя. Чайка белая взлетела, Закружилась, и упала, И исчезла в пене белой Набегающего вала. Взволновавшаяся пена, Разбиваясь, исчезает; Но из бездны неизменно Ропот новый возникает. Берег, дикий и песчаный, Волн пространство голубое; Шум немолчный, неустанный Набежавшего прибоя. XIII. БЕЛИЦА[30]
«Горе мне душу томит, Скучно мне в келье дощатой. Плотно обставлен наш скит Елей стеною зубчатой. В кельях душистой смолой, Маслом и ладаном пахнет. Тяжко мне жить, молодой: Жизнь моя девичья чахнет. Сестры протяжно поют, Платья убоги и грубы. Взглянешь кругом: лишь встают Келий дубовые срубы. Пахнет, синеет весна. Голос кукушечий слышен. Иль я лицом не красна? Стан мой — не строен, не пышен? В горы пойду погулять (Вся истомилась я за год), Песни попеть, посбирать Диких цветочков и ягод». С криком над тихой рекой Носится вольная птица. Сходит по горке крутой, В белом платочке, белица. Полны глаза ее слез… Белые речки извивы, Тонкие прутья берез, Дымно-прозрачные ивы. С горки неслышно скользя, Тихо минует тропинку, К алым губам поднеся Хилую травку — былинку. Плачет она, и платок Сжала дрожащая ручка. Камень летит из-под ног… На небе — серая тучка. XIV. РОМЕО И ДЖУЛЬЕТА[31]
Мой фонарь затеплен. Где ты? В небе — таянье светил. Сладким именем Джульеты Я бужу покой могил. Путь мой верен. Вот ограда. Места нет мольбам, слезам. Ты со мною, стклянка яда — Исцеляющий бальзам. Поцелуям, ласкам, вздохам Говорю «прости». С тобой Лягу я под черным мохом Зарастающей плитой. Вижу лик — снегов бескровней. В волосах увял венок. Перед образом, в часовне, Рдеет красный огонек. Жизни тягостные цепи Что мешает мне совлечь? Никого — в фамильном склепе, У бедра — мой верный меч. Помню вечер первой встречи; Ряд высоких, длинных зал, Зеркала, портреты, свечи — Беззаботный, шумный бал. Помню бешеные пляски, Музыку с высоких хор. Из-под черной полумаски Незнакомый, нежный взор. Шпаги, пестрые камзолы, Прелесть игр на все лады. Шум разгульный, шум веселый. В вазах — красные плоды. «На рассвете, на рассвете Дверь балкона отвори!» Над садами Калулетти Первый робкий луч зари. ></emphasis> Жду: вот раскроются двери балкона; Светится милой окно в вышине. Там, далеко, за садами, Верона Спит в голубой тишине. О, дорогая, прости. Слышу: в поле Жавронок трелью о дне возвестил. Нет, не могу оставаться я доле; Тает сиянье светил. — О, погоди: нет, не жавронок это: Мирно полнощный поет соловей. Сонно в полях. Далеко до рассвета. Страх свой напрасный развей. Ты ль это, ты ль на холодном граните? Ты ль, чьи уста были так горячи! Плавно на кудрей златистые нити Льются лампады лучи. Вот он, в холодном, стеклянном сосуде Мутный, страданья кончающий яд. Грудью к твоей припадаю я груди, Холодом смерти объят. XV. UM DIE LINDE[32]
…над этой сладкой прозой…
В. Брюсов
Малый и старый Сошлися у липки. Кружатся пары Под пение скрипки Старые, трубки куря, Пиво баварское пили. Там зажигала заря Церкви готической шпили. Девушке нравится парень один: Щечки зардели, и смотрит в передник. Парень — соседнего фермера сын, С виду хорош и богатый наследник. Нравится Генриху пухлая Минна, Только ее выбирает для пляски. Робко прильнула к нему, и невинно Смотрят на юношу синие глазки. Слышится смех, болтовня, комплименты… Блещет помада на черных усах. Желтые, алые, синие ленты Прыгают в русых и черных косах. Что за красавицы! сочные губки, Щечки — что розы и вздернутый нос! Старые курят задумчиво трубки, Пьют, обсуждая серьезный вопрос. Парни танцуют умело и браво; Кружатся, вертятся — целый их полк. Девушки носятся влево и вправо, Только шуршит, развевается шелк. Малый и старый Сошлися у липки. Кружатся пары Под пение скрипки. XVI. ГЕРКУЛЕС НА РАСПУТЬЕ[33]
Старая картина В тонах потухших Сюжет нарисован классический: Под листвой, Не живой, Как бы металлической, Темно-зеленых древес, В душевной борьбе роковой, На мраморной, гладкой скамейке сидит Геркулес. В женственной прелести всей, У ног его — Афродита. В золоте пояс ее, в жемчугах, изумруде. Вуалью прозрачных кисей Нежное тело повито. Чашами круглыми высятся полные груди. Тело богини, цветка полевого стройнее и гибче ты, Над красками дивными немощны долгие лета. Желтые кудри богини — всё так же рассыпчаты, Белы, как встарь, жемчуговые зерна браслета. Жизнию дышат потусклые краски холста. Правда, прошло по нем время, кой-где отверстьем пятная… Но красота Юной богини для смертного зрима. В волосах роскошных — цветная Диадима. Полураскрыты уста. Сладкое шепчет герою могучему слово. На ногу мощную юноши нежно ступила нога. Слезою перловой Под розовым ухом сияет серьга. Глаза — изумрудно-янтарные, Речей убийствен мед. Лепечет ласки коварные… А сзади сверкают дворцы лучезарные И пенный журчит бодомет. Из белого мрамора лестница Ведет в роскошный покой. Гибкою рукой, Белеющей резко на коже героя, коричневой, смуглой, Прелестница Розан дает ему круглый. Она — порока эмблема. Против женщины первой, С горгоной на стали шлема, Стоит сурово Минерва. Черты лица ее — строги, И дышат мудростью взоры. В даль Геркулеса она призывает и кажет властительным пальцем Кремнистые, скудные горы. Бесплодные всходят отроги, Без травки, без рощи, Одною украшены пальмой тощей. Туда Велит Геркулесу идти неустанным скитальцем. Путем лишений, труда Герою следовать надо: Всходить на обрывистый склон. Там, на вершине, из мраморно-белых колонн Гордо стоит колоннада. Раздумия полн Геркулес. Напряжение видно в чертах величавых. Блестит запутанный лес Волос, умащенных, курчавых. Хочет решение он оттянуть проволочкой, Минуты выбора тяжки. Плащ с золотой оторочкой, Конец багряной хламиды, Накрыл железные ляжки, Упав с коленей Киприды. Тело громадное вздули упругие мускулы. Как бесконечно ласкаете взоры вы, Краски картины потусклые Бледным и сумрачным тоном. О, лепестки этой розы фарфоровой С полураскрытым бутоном. XVII. АЛТАРЬ ДИОНИСА[34]
В небо синее глядит Темный конус кипариса. Старый жертвенник стоит Бога Диониса. Замкнут сад стеной сырой. Влажный сумрак и прохлада. Только там и здесь порой Промелькнет дриада. Где лесные божества Потешались на свирелях, Всё умолкло, и трава Прорастает в щелях. Долетел ручья напев Из-за мраморной колонны. Остро пахнут, перепрев, Мертвые лимоны. Скоро ночь большую тень На алтарь накинет. Тишина. Горячий день Понемногу стынет. Люди здесь молились встарь У подножья кипариса. Это — брошенный алтарь Бога Диониса. XVIII.ВОСПОМИНАНИЕ[35]
Нет, не забыть мне Ривьеры; Детских годов, Свежих садов Сердцу родной Бордигеры. Помню я горные склоны… Как по утрам Я по горам Шел собирать анемоны. Желтая вьется дорога. Вот фиалок ковер, Разбегается взор: Как душисты, как много их, много Помню, как виды далеки, как широки С берегов И богов Первые помню уроки. Бордигера! Ты — матери нежное лоно — Первых дней колыбель — Тихий отель Лазерона! XIX. МУНЭ СЮЛЛИ И АЙСЕДОРА ДЕНКАН[36]
Вы — две иконы в храме моей души: Слепец безумный, ярый Мунэ Сюлли И ты, весенняя улыбка, Нимфа Ионии, Айседора. Я помню толпы, павшие с плачем ниц, С масличной ветвью, возле колонн дворца. О, что вам, дети? что вам, дети, Племя несчастное старца Кадма? Склонилось солнце, кровель верхи златя. Страдальцу шепчет девушек легкий хор: Поверь улыбчивой надежде, Кто была матерь твоя, младенец? Не Аполлон ли, розоланитных нимф Любовник тайный, зачал тебя, дитя, И нимфы грудью сладкомлечной Был ты взлелеян в глухой дубраве? Нет, брось Надежды! отцеубийца — ты, На Кифероне твой отзовется стон: Кто осквернил преступным браком Матери, матери вдовье ложе? Ты с воплем вежды кованым бьешь ремнем, И червленеет кровью слепой зрачок. Ты пресмыкаешься во прахе, Зверь, уязвленный стрелою Рока. Но что остудит яростных мук костер? Ах! кто осушит раны горячей кровь? Прохладный ветр любви дочерней: Посохом старцу — плечо Исмены. Я помню пляску нимфы Диркейских струй О, Айседора, рощ Эриманфских цвет! В покрове из цветов весенних Ты устремлялась к родному солнцу! То резвым фавном, ствол приложив к губам, Топтала стебли диких, лесных цветов; То, наклоняясь к белой влаге, Изнемогала в истоме сладкой. То, позабывши шелест родных дубрав, Хитоном красным нежную скрывши грудь, Сменяла ты напев свирельный Новыми гимнами арф небесных. Ты заменяла родины злачный луг Садами кринов и золотых плодов, И полевые розы Мосха Райскою лилией Фра Беато. То нисходила в бледный загробный мир, Чаруя лирой страждущий хор теней. Услышь мой голос, Евридика, Голос любви за печальным Орком! Вы — две иконы в храме моей души. Вы — два фиала горьких и сладких грез: Вы дали пить мне на Голгофе Оцет Софокла и мед Гомера. ПИЭРИЙСКИЕ РОЗЫ[37]
Родился я под небом полунощным, Но мне знаком Латинской музы голос И я люблю Парнасские цветы. Пушкин
I. ДАФНА[38]
Бог Эрот, ярясь на Феба, Вольный лет в эфире мча, Две стрелы свергает с неба, Изострив и наточа. Феб томится в страстном плене: Грудь ему насквозь прожгла Острым жалом вожделений Златоствольная стрела. Ранит Дафны грудь невинной, Леденящая сердца, Та другая, с сердцевиной Из тяжелого свинца. И Эрот, отмстив обиды, Возвратился в небеса. Феба нимфы Пенеиды Жжет расцветшая краса. Где журчит ручей прозрачный, Весь в серебряной пыли, Дафны, вольной и безбрачной, Дни веселые текли. В брак уж вступить побуждал ее местный обычай, Но в неприступных лесах укрываться любила одна; Мужа чуждалась, звериною тешась добычей, Словно Диана, для страстной любви холодна. Дафна скитаться любила в лесистой тени молчаливой, Всем женихам, что искали ее, отказав. Русые кудри, что прядью вились прихотливой, В косу простую сплетала, повязкой связав. Шепчет ей Делий: «О Дафна! под деревом сядем! Внемли молениям страстным, и легкий покров распусти. Гребнем злаченым по этим распущенным прядям Дай провести!» Нимфа бесстрастная тщетно ему прекословит… Стройные члены раскинув меж трав и корней, Он ей любуется, дышит в лицо ей, и ловит Кудри златистые — шелковых нитей нежней. Хвалит взоры — звезд лучистей (Как от уст глаза отвлечь?); Нежны руки, пальцы, кисти, Белизна открытых плеч. Очи гневом заблестели, Скрылась в мир лесных теней, И язвимый страстью Делий С воплем бросился за ней. Не мирящийся с разлукой, Он проносится средь чащ, — Светозарный, сребролукий, — И по ветру вьется плащ. «Нимфа, постой! Как от льва убегают олени, Агнцы от волка, как голубь летит от орла, Что ты бежишь, спотыкаясь и раня колени, Будто из лука стрела? Нимфа, постой! Доверяясь тропинкам неверным, Что ты бежишь, не внимая призывам любви? Ноги безвинные острым и жалящим терном Не рви! Знаешь ли, кто за тобою бежит? Я — не горный, Грубый пастух, стерегущий родные стада. Знала бы, кто я, наверно ногою проворной Ты б не бежала тогда! Знай: мне Юпитер — отец; я — пророчества дивного дара Бог, и властитель я творческих грез. В Дельфах мне служат, покорны мне Кларос, Патара И Тенедос. Стрелы мои беспощадны: неведом им промах; Только стрела твоя стрел моих грозных верней! Рана томит меня: я среди трав, мне знакомых, Сам врачеванья владыка, спасенья не вижу от ней». Дафна, робко розовея, Всё бежит скорей, скорей, И, ее покровом вея, Ветер треплет прядь кудрей. Мчится нимфа в ствольной дали, В зыбкой лиственной тени. Позолоченных сандалий Рвутся крепкие ремни. «Нимфа, стой, велик, могуч я, Быстробежный Аполлон!» Мнутся травы, гнутся сучья, Эхо вторит гул и звон. Зов люби его бессилен Дафна, розы розовей, Мчится ветром меж извилин Диких троп, во мгле ветвей. Он нагнал, и Дафна слышит, Как дыханье горячо, И под ним стыдливо пышет Обнаженное плечо. Речь его — упорней, гневней… Дафна смотрит перед ней Волны катит старец древний, Пенноблещущий Пеней. И взмолилась: «о, родитель! Ты — всевластен, ты — велик. Будь же дочери спаситель Измени злосчастный лик». Смолкла, и стала невинного агнца покорней. Тело ее цепенеет, и груди оделись корой. Резвые ноги впиваются в землю, как корни. Руки становятся сучьями, кудри — зеленой листвой. Складки одежды твердеют, становятся глаже; Зеленошумной вершиной замкнулись уста. Вся изменилася Дафна, но та же, Прежняя в ней красота. Любит ее и такой Аполлон, и, как члены, Гибкие сучья обвив, слышит сердца любимого бой. И поцелуи горячие напечатлены Им на коре, для ответных лобзаний немой. «Будешь отныне цвести без скончаний, Будешь в моих извиваться кудрях, Будешь на цитре, на звонком колчане, Знаком победы на гордых царях. Я примиряюсь с враждебною долей Дафна, цвети же могучей, пышней, И на вожде, что войдет в Капитолий, Ярким победы венком зеленей! Как мои кудри нетленно хранимы, Так свой зеленый убор сохрани; Вечно цвети: и в холодные зимы, И в беспощадные летние дни». Кончил Пеан; и, ему отвечая, Лавр колыхаться вершиною стал, И, молодыми ветвями качая, Что-то шептал. II. ПИРАМ И ФИСБА[39]
У стен Вавилона Раскинулись гущи веселых садов. Лазурное лоно Белеет от парусных, быстрых судов. На пристань товары Слагают купцы, И высится старый Воинственный город, и блещут дворцы. И шумом торговли С утра многолюдная гавань полна. Колонны и кровли Уходят в лазурь, и синеет волна, Корабль мореходный В чужую страну Бежит, и холодный, Резвящийся ветер вздувает волну. В обителях смежных Два сердца в едино любовью слиты: Меж юношей нежных Пирам, заслуживший венок красоты, И Фисба, востока Затмившая дев. Но грянул жестоко На юных влюбленных родительский гнев. Любовь невозможно Залить беспощадным запретом отца. Сокрыто, тревожно Всё жарче, как угли, горели сердца. Восторгом любовным Питались огни. И знаком условным Немую беседу водили они. Отверстьем отмечен Был камень стены, разделявшей чету. Изъян — не замечен Никем при постройке. Немую плиту Лобзаньем горячим Влюбленные жгли, И лаской, и плачем Друг с другом сквозь стену сноситься могли. И часто бесплодно Здесь шепчутся жалобы страстной четы, И поочередно С отверстьем смыкаются жадные рты. И ласки шептали Далеким губам, И тихо роптали, Покорными быть не желая судьбам. «Зачем ты разделом Завистливо стала меж нами, стена? О, если всем телом Сопрячься не будет нам радость дана, Молю о немногом, Молю, — не ревнуй — Чтоб сладким обжегом Хоть раз на устах прозвучал поцелуй!» Смешалися тени, И мрак зачернел, одноцветен и густ. И тихие пени Умолкли, и вздохи посыпались с уст. Всё с тою же жаждой Им надо уйти. И в трещину каждый С лобзанием бросил рыданье: «прости!» Аврора на мысах Рассыпала искры. Туман поднялся. В сиянии высох Зеленый, сребрящийся луг, и роса Исчезла с растений. Лучом золотым Развеялись тени. Созвездья погасли одно за другим. На месте условном Сошлись, и, сначала судьбу упрекнув, Во мраке безмолвном Решают, впервые родных обманув, Явиться сюда же, Покинув дома. Над зоркостью стражей Победу ночная воспразднует тьма! И ласкам их нежным Зеленое ложе под лунным лучом, Под деревом, смежным С серебряным, сонно бегущим ключом. Здесь вкусят едино Блаженство они, Где статуя Нина Белеет из мрака в древесной тени. На водное ложе Склонился пылающий солнечный день. Из моря того же Вечерняя встала холодная тень. И Фисба, покровом Окутав лицо, К заветным дубровам Пошла, повернувши дверное кольцо. Согласно условью, Под деревом села, и видит: ворча, С дымящимся кровью, Рыкающим зевом ко влаге ключа Приходит напиться, С тяжелым хвостом, Громадная львица. И Фисба скрывается в гроте пустом. Во время испуга Упал с ее тела, развившись, покров. И львица — подруга Владыки обильных зверями дубров — На тонком покрове, Попавшемся ей, Оставила крови Багровые капли и знаки когтей. Без думы, без страха, Выходит влюбленный, не чуя беды. Дорожного праха Краснеют слои, и от зверя следы Заметны, и страшен Пираму их вид. И, кровью окрашен, Покров неожиданно взоры язвит. «Пускай же мы оба Единою ночью погибнем! Но ты Не гроба, не гроба Достойна в расцвете твоей красоты Я ж гибну виновным, Твой день загубя, На месте условном, Безумец! — заране не ждавший тебя! С веселостью злою Преступника тело изгложете вы, Под этой скалою Живущие, царственно-грозные львы, И рявкая зычно, И члены дробя. Лишь робким прилично Бессильно хотеть уничтожить себя!» И милые ткани Слагает под зыбкою тенью листа. И слез и лобзаний Мешает дары, и кровавит уста. И с тихой беседой Упавши на ткань, Он шепчет: «отведай И крови моей добровольную дань!» Схватил к пояснице Привешенный меч, и вонзил острием Под грудь, и ресницы Смежились, и кровь закипела ручьем, Обильно осыпав Багряной росой Растенья, и, выпав, Железною меч засверкал полосой. И кровь не иначе Из раны забила, дымясь и кипя, Струею горячей, Как, возле отверстия трубки, шипя, В стремлении яром Вода закипит, И мощным ударом Воздушные волны сечет и кропит. И исчерна-красны От крови на дереве стали плоды, Где умер прекрасный Пирам. Но, в неведенье новой беды, Влюбленная дева Спешит под навес Условного древа, Хоть страх с ее сердца не вовсе исчез. Плодов перемены Рождают сомненье в ее голове. Кровавые члены, В предсмертном биенье простерты в траве, Увидела — горю Поверить невмочь. Подобная морю В безветрие, стала, отпрянувши прочь. Но миг, и узнала Пирама — единую сердца любовь. И вдруг застонала, И слезы закапали в жаркую кровь. Младенца живее, Коснулись до губ, И, кудри развея, Сдавила руками немеющий труп. И с горестью жгучей Вскричала: «Пирам, отзовись, отзовись! Пирам! что за случай Расторг нас с тобою? Пирам! подымись! Но нет! ты не дышишь — бедная я! Пирам, ты не слышишь, Что Фисба тебя называет твоя?» При имени милом Глаза, отягченные смертным концом, Он поднял, с унылым, Блуждающим взором, и веским свинцом Сомкнулися вежды, Зрачки отягча. И Фисба одежды Узнала свои и ножны без меча. Без страха, без дрожи, Сказала: «ты был доброволен в крови. Во мне для того же Достаточно силы, довольно любви! Судьба наша — та же: И смертью самой, Могилою даже Пирам от меня не отторгнется мой! Вас, нашему благу Мешавших отцов, я молю об одном: Пусть с милым я лягу В единой гробнице, под тем же холмом. А дерево это Убийства следы Пусть носит, и цвета Печального, темного станут плоды». Сказала и прямо Упала вперед, чтобы грудью налечь На кровью Пирама Дымящийся, теплый, язвительный меч! И темно-пурпурна Плодов кожура, И общая урна Прияла два тела — останки костра. III. ИО[40]
Эллису
Сорвавшись с лесистого горного склона, Разрушив преграды скалистых камней, По дну плодородного, злачного лона Темнейской долины струится Пеней. Забрызганы пеной деревьев вершины, Далече дубравы журчаньем полны, И черпают белые нимфы в кувшины Кристальную влагу прыгучей волны. В пещеру Пенея — глубоко в утесах — Стекаются реки окрестных полей И белые нимфы, в рассыпчатых косах Колебля короны болотных лилей. Приходит Сперхей, по лугам побережным Взлелеявший тополь и темный акант, Старик Апидан с Энипеем мятежным, И мирный в теченье Анфриз, и Эант. Стекаются реки, бегут отовсюда, Пока, утомившись в блужданье пустом, Не ввергнется в море вспененная груда, Пока не растают хребет за хребтом. Инах удалился в скалистые недра, Чтоб милую Ио оплакать свою. Он слезы струит беспрерывно и щедро, И множит слезами речную струю. Не знает отец, озаряет ли Делий Любимую дочь, на земле, средь живых. Иль скрылася Ио в лугу асфоделей, Причастная сонму теней гробовых. Давно уже девушке те же и те же Впивались мечтанья в полунощный сон, И кто-то, лаская словами и нежа, Шептал, проникая в ее Парфенон: «Покорствуй, о Ио, великой Киприде! Иль девственность хочешь бессрочно беречь? Довольно! из робости девичьей выйди, И слушай внимательно сладкую речь. Счастливая дева! ты телом пригожа, И Зевс вожделеньем пылает к тебе. Дитя! не отвергни Зевесова ложа, Безумно противиться дивной судьбе. О робкая! что тебе в жребии девы! Приди, всепобедной Киприде служа, Туда, где Инаха шумящие хлевы, Где в полдень трава — глубока и свежа. Там, в час, когда солнце пылает в зените, Ты тело объятиям Зевса вручи. И взор истомленного бога насыти, И в пламенных ласках его опочий». Полдневное солнце палило жестоко, Манила прохлада зеленых древес. И к Ио, от отчего шедшей потока, Такие слова обращает Зевес: «О дева, достойная Зевсова ложа! Приветно ответь на приветную речь. О, как ты прекрасна! из смертных кого же Достойно с тобою в объятье сопречь? Где сумрак древесный прохладней, безмолвней, Войди, нас не тронет покорный мне зверь. Я — бог скиптроносный, владыка я молний. Постой! не беги! и признанью поверь!» Но девушка мчится проворнее серны. Последние силы напрягши, собрав, Минует зеленые пастбища Лерны И темные тропы Лиркейских дубрав. Но бог, опаляемый яростью жгучей, Окрестности спрятал в тумане седом, И нимфу, объятую черною тучей, Схватил, торжествуя над первым стыдом. И Гера глядит с золотого престола. Внизу, сквозь клубящийся, черный покров Не видит она ни дубравы, ни дола, Затянутых мраком сгущенных паров. Богиня привыкла к коварным изменам; Зажглось подозренье: наверное, вновь Зевес, надсмеявшись над ней и Гименом, С какой-нибудь нимфою делит любовь. И, пользуясь властно божественным правом, Богиня туманы свивает к ногам. Велит просиять омраченным дубравам, Велит озариться потусклым лугам. Любовник предвидит позор неизбежный. Он знает, что Гера ревниво-строга, И делает Ио телицею снежной: Из белого лба вырастают рога. Но в образе этом пленительна даже Злосчастная жертва Зевесовых чар. И ревность богини, и ярость — всё та же: Она обращенную требует в дар. И Ио, исполнена горя и страха, К любимым, родным убегает краям, Где катятся синие волны Инаха, Где рощи сбегают к веселым струям. Вот тихий, прозрачный залив, окруженный Зеленой толпой молодых тростников. Но Ио, увидя себя отраженной, Подьемлет неистовый, горестный рев. Напрасно печальные, робкие взгляды Бросает она на отца и сестер. Не знают ее ни Инах, ни наяды, Игравшие с нею во впадинах гор. В ответ на ее непонятные ласки Они собирают цветы с берегов. Сплетаются из трав благовонные связки, Чтоб ими украсить изгибы рогов. Но нимфы подруги не чувствуют прежней, И Ио бежит от родимой реки; Без цели блуждает она, и безбрежней Пред ней открывается море тоски. Ее засыпает колючая вьюга На крайних пределах холодных морей, Сжигают пески раскаленного юга, Безжалостно хлещет ненастный Борей. «Ночь морозная сменила Солнца яростного зной. Под луною струи Нила Отливают белизной. Где я — жертва Геры грозной — Где окончу горький путь? Воздух, ясный и морозный, Жадно я вбираю в грудь. Спит песок охолоделый, Блещет сонная струя. Я минула все пределы, Я минула все края. Погоняема кручиной, Крайний север я прошла, Где нависла над пучиной Прометеева скала. Я не знаю, ранний гроб ли, Избавленье ли найду? Бога скованного вопли Провещали мне в бреду; Провещали бесконечный Горьких бед, блужданий ряд. Карой злой, бесчеловечной Боги смертного карят. Как мгновенно, как немного Укрываясь от наяд, В вожделенных ласках бога Я любви вкусила яд. И теперь — несчастный повод Гнева матери богов — Я бегу, и едкий овод Мчится вслед моих шагов. Сжалься, Зевс! твое объятье, Чрево мне обременя, В жертву вечного проклятья Грозно предало меня. Зверем бешеным блуждая, Плод священный я несу. Неужели никогда я Не верну мою красу? Для твоих объятий нежных Возврати лилейность ног! Дай мне пару грудей снежных, Золотых кудрей венок. И на мшистом изумруде, В мгле зеленого куста, Я прижму к обильной груди Сына Зевсова уста. Зевс! не презри дочь Инаха! Зевс! супругу пожалей, Изнемогшую от страха Средь Египетских полей». IV. СИРИНГА[41]
Не сыщешь в Аркадии девушек, равных Невинной Сиринге цветущей красой. Она между нимф выделялась дубравных В горах, орошенных студеной росой. Уже не однажды во мраке дубравном, Объятья любви от себя отклонив, Она убегала, гонимая фавном, Иль богом обильных колосьями нив. Безмужной остаться дриаде хотелось. Богине она уподобилась той, Отчизна которой — божественный Делос: С Дианой равнялась она чистотой. Когда же собаки оленя настигнут, Охотою нимфа себя веселит. Из рога оленьего лук ее выгнут, Тогда как Дианин из золота слит, — А в прочем Сиринга с Дианою схожа: Строга, непреступна, и бог ни один Не делит ее вожделенного ложа В глубокой траве плодоносных долин. Однажды, венчанный сосновой короной, Неистовый Пан за дриадой гнался. Но крепкие ноги, служа обороной, Ее уносили глубоко в леса. Раздвинулись чащи, кустарники — реже. Сгибаются ноги, бессильно скользя В глубоком и влажном песке побережий; Широкой рекой преградилась стезя. И нимфа, пронзенная ужасом острым, От страстных объятий спасаясь едва, Ко влажным наядам, возлюбленным сестрам, Последние, в горе, бросает слова: «О сестры! мою красоту измените! На горе прекрасною я родилась. Волос обрывайте душистые нити, Гасите огонь соблазняющих глаз!» Тем временем Пан, разгоревшийся, страстный, К желанному телу в восторге приник. Но тело немеет под лаской напрасной, И в пальцах — холодный, болотный тростник. И ветер, в тростник проникая из скважин, Порывисто дунул, и Пан услыхал Как будто бы стон — безнадежен, протяжен — Как будто бы кто-то любил и вздыхал. V. ИФИГЕНИЯ В АВЛИДЕ[42]
Я забыла дом родимый Для Ахиллова шатра. В синем небе вижу дымы Погребального костра. Вижу медных ратей строи, Вдоль залива корабли — К берегам далекой Трои Обращенные рули. Но лазурного залива Не колышется роса, И в безмолвии, тоскливо, Спят, белея, паруса. Оглашается Авлида Песнью вольною гребца. Я ищу шатер Атрида, Кличу милого отца. Нет, не мне отныне весны, Ласка теплого луча, Луг зеленый, цветоносный, Бег веселого ключа. Нет, не мне весною ранней Бегать в поле, рвать цветы. Ах! и злая жизнь — желанней Застигийской темноты. Не меня украсят девы В вечер свадебного дня, И венчальные напевы Прозвучат не для меня. О невеста! на закланье Брачный сшит тебе покров. Вижу красное пыланье, Слышу треск смолистых дров. Ставят желтые корзины, В них кладут, цветы, плоды. Полны медные кувшины Очистительной воды. Я — покорна. Руки вздеты К выси, ясно голубой. Слышу волн холодной Леты Закипающий прибой. VI.АХИЛЛЕС[43]
1. Ахиллес в шатре
Агаменон! Твой гнев беззаконен. Знать, напрасно пучину гребли Ополченья моих мирмидонян, К Илиону стремя корабли. Но терпеть не привык я обиду. Пусть проносятся стрелы, свистя, — Из шатра я на поле не выйду, За рабыню отнятую мстя. На покровах украшенных лежа, Я лобзанья ищу твоего. Ахиллесово праздное ложе Не разделит рабыня его. Я — один в опустелой палатке. Где-то битвы неистовый гул. Парусины широкие складки Разгулявшийся ветер надул. Не замедлил зачем на пути я, К нелюбезным пределам гребя? О, лугами богатая Фтия, Для чего я покинул тебя? Иль не знал я тогда приговор мой, Сотней палуб волну бременя? Иль не знал, что корабль крутокормый Устремляет к могиле меня? 2. Ахиллес перед боем
Олимпиец судьбу мою взвесил На весах непреложной Судьбы. Неизменно прекрасен и весел, Я готов для последней борьбы. Бездыханное тело Патрокла Я сложил у шатра моего; Червленеющей кровью измокла Возле раны одежда его. Чу, зовут медноустые трубы, Надевают доспехи вожди. Гектор, радость старухи Гекубы, Жребий взвешен: пощады не жди. Щит мой в золоте, ярком, узорном, Он горит лучезарнее звезд; Он божественным выкован горном, И над ним поработал Гефест. Дух мой мстительной яростью жарок, И готов я главу преклонить Перед волей безжалостных парок, Обрезающих тонкую нить. Конь твой, Гектор, бежит без возницы, И кровавая вьется стезя. Я тебя привяжу к колеснице, Омертвелые ноги пронзя. И коней по спине пропотелой Я бичом золоченым стегну, Трижды, Гектор, влача твое тело, Твой родной Илион обогну. Олимпиец судьбу мою взвесил На весах непреложной Судьбы. Неизменно прекрасен и весел, Я готов для последней борьбы. 3. Ахиллес с лирой
Голос лиры сладкозвучный Злые думы усыпил. Там, над Идой многоключной, Облак розовый застыл. Раб у входа чистит брони, Мажет воском тетиву; И распряженные кони Щиплют сочную траву. В ризе бронзово-зеленой Сел он, смотрит на Пергам. И сбегает плащ червленый, Как змея, к его ногам. Там олива, с ветром споря, Клонит синюю главу, И фиалковое море Блещет в солнце, сквозь листву. Как багряные хламиды, Распластались крылья туч. Чу! запел на склонах Иды Белоструйный, дремный ключ. Солнце в тучах фимиама Выжгло красные рубцы. Крепкостенного Пергама Тускло вспыхнули зубцы. И пред битвою грядущей Всюду в поде — тишина. Он один в тенистой куще С кубком древнего вина. Благовонно, смольно, густо, Меда сладостней оно — Хрисеидой розоустой Принесенное вино. И на миг забью угрозы, Неизбежные, судьбы, Ахиллес срывает розы С желтых кос своей рабы. На груди ее девичьей Он почил в тени шатра, Чтоб назавтра стать добычей Погребального костра. 4. Ахиллес перед смертью
Всё мне снится дворец златоверхий, И Пелеева дома родня, И родной, голубеющий Сперхий, Где наяды ласкали меня. Те холмы, где с охотничьим луком Я бежал, огибая скалу, Чтоб горячею кровью и туком Золотую насытить стрелу. Мне сказала Фетида с кручиной, Что умру я в чужой стороне. Ксанф неистовый, бурнопучинный, Не заменишь ты Сперхия мне. Мать слезами мне сердце кручинит С дня, как тризна свершилась в шатрах И златою амфорою принят Менетида оплаканный прах. Говорила мне мать: «хорошо бы Ныне с девой сопрячься тебе: Умножавший троянские гробы, Ты приблизился к смертной судьбе. Так не медли же: Гектора выдай Для надгробных честей и костра, И усни с золотой Хрисевдой Под приютною тенью шатра». И спешу твою грудь оплести я; Но, лишь члены опутает сон, Всё мне снится родимая Фтия, Лучезарный ее небосклон. 5. Ахиллес обрученный
Время. Пламенник брачный засвечен, И его, над толпою воздев, Где гирляндами портик расцвечен, Подымает начальница дев. От тяжелого бремени грузов Колесница погнулась моя, Переполнен оружием кузов. Как щетина, торчат острия. Время кончить обряд обручальный; Я уж слышу сквозь ряд колоннад, Как зовет меня скрипом причальный, Хорошо осмоленный канат. Ты, минуя дубовые сени, Не замедли прощанием в них, Чтоб скорее взошел к Поликсене На веселое ложе жених. В колесницах провозят кувшины, Да свершим омовенья обряд, И недавно кровавые шины Лучезарною медью горят. Да, трудами не малыми добыт Златокудрой Елены возврат: Сколько медные спицы и обод Обагрялися кровью у врат. Сколько доблестной крови лилося. Сколько раз я по трупам летел, И со стуком взбегали колеса На тела с изувеченных тел. Но довольно ломалися дышла, И со свистом крутились бичи. Ты — моя, из чертога ты вышла, И глаза рассыпают лучи. Разукрашен листвою весенней Русых кос благовонный венок; Девы сыплют цветы Поликсене Для прекрасных, серебряных ног. Скоро мы на богатствами полном, Управляемом мной корабле По веселым фиалковым волнам Понесемся к родимой земле. И в усладах желанного брака, Почивая на ложе из роз, Мы увидим отчизну Эака, Где младенцем я бегал и рос. Помню пастбища сочной травы я, Как земля плодородно черна, Как припасов полны кладовые, И отборных плодов, и зерна. Помню пиршества шумные наши, Оживленные пьяной гульбой, И тяжелые древние чаши, Обведенные хитрой резьбой. Как стремлюсь к заповедной земле я, Где утехи знавая одни, Согреваемый лаской Пелея, Я провел мои лучшие дни. Ты со мной улыбнешься печалям, Что тебя от родных унесло. Поспеши, мы не медля отчалим: Уж гребцы подымают весло. Приступай к неизбежным разлукам, И с судьбою твоей примирись. Там, сияя серебряным луком, Прислонился к колонне Парис. VII.НЕОПТОЛЕМ[44]
1 Дикий остров, поля, где я вырос, Покидаю для бранных шатров. Ты прости, зеленеющий Скирос, Безмятежный, хранительный кров. От лугов и от рощей зеленых Я отозван военной трубой. Мирно с кровель, от солнца червленых, Подымается дым голубой. Исчезает он — берег родимый, — И, теряясь в багряных лучах, Тихо шлет мне прощальные дымы Материнский любезный очаг. Вкруг меня океан беспредельный, И синеют валы без числа. Я на крепкой сосне корабельной Быстро мчусь под напором весла. Через три быстролетные ночи, Бели добро к пловцам божество, Я усну под палаткою отчей, Я узнаю отца моего. И усеянным трупами полем, В жажде подвигов, весел и рьян, Полетит за отцом Неоптолем, Разрывая колонны Троян. 2 Брошен якорь. Корабль мой причален У прославленных бранями мест. Отчего же, о други, печален Долго жданный, желанный приезд? Отчего же никто из собратий Нас не встретил пожатьем руки? Отчего так растеряны рати, Так нестройно-шумливы полки? Я грядущим свиданьем чаруем. Пали тени, и звезды зажглись. Гулко вторит Скамандровым струям, В потемневших горах, Симоис. На отрогах, ключами богатых, Вьется дым от чьего-то костра, И мертвец в окровавленных латах Распростерт посредине шатра. Чтоб владеть драгоценным доспехом, Сын Лаэрта коварно хитрит, И над мертвым глумится со смехом Предводитель Ахеян, Атрид. Подойдя, вопросил я несмело, Подбородка коснувшись его: «Чье к костру приготовлено тело?» — «Ахиллеса, отца твоего». 3 Где пучина Эгейская стонет, Меч воткнут Саламинским царем; Здесь на острую медь Теламонид Пред Палладиным пал алтарем. Здесь он с черною смертью сопрягся, Грудь пронзивши концом острия, И рыдает над телом Аякса Саламинских матросов семья. Я, печалию свежей овеян, Над недавним стою мертвецом. Был он более прочих Ахеян Почитаем, при жизни, отцом. Я на Скирос родимый какую Принесу Деидамии весть? Мать, тебе, неутешно тоскуя, Суждено овдовелой доцвесть. Ах! отцу при свидании первом Я последнее молвил «прости». Но, Атриды, от яростных Кер вам И самим никуда не уйти. Ветер лодки далекие гонит И поет у зеленых могил, Где могучий уснул Теламонид, Где уснул быстроногий Ахилл. VIII.ДИДОНА И ЭНЕЙ[45]
По камням звенят копыта, Слышно ржание коней. На горах отстала свита… Как стрела, летит Эней. Дали неба — мутно-сини; Ветр шумит, в траве шурша, И с царицей сын богини От грозы бежит, спеша. На груди застежкой сплочен, Плащ ее окутал стан. Наконечник стрел отточен. За плечами, раззолочен, Звонко брякает колчан. Конь храпит; густая пена Покрывает удила. Пред царицей Карфагена Расступается скала. Вместо храма — свод пещеры. Мать Земля условный знак Подает, и волей Геры Заключен несчастный брак. Всё забыто: обесчещен Женский стыд, и презрен долг. В недрах скал и горных трещин Гром пронесся и умолк. Потемнели, сшиблись тучи, О деревья бьет вода. Дико воя, сбились в кучи Оробелые стада. Пыль клубится; воздух блещет; Скрылся в туче горный скат. О каменья ливень хлещет, И стучит тяжелый град. У пещеры дрогнут стражи; Где-то ржет в испуге конь. Проблестел на горном кряже Синей молнии огонь. Замутившись, с высей прянул, Заплескался водопад. Брачный гимн в пещерах грянул Хор веселых ореад. IX. ЭНЕЙ — ТОВАРИЩАМ[46]
Что вы примолкли? Смелее! Не с нами ль Наши пенаты, чья милость не скудна? Ими хранимое, сядет ли на мель Легкое судно? Наши надежды и силы не те же ль? Полно оплакивать гибель Креузы: Смертная доля желаннее, нежель Рабские узы. Сердце спокойно; надежда окрепла. Паркам бросаю отчаянный вызов: Скипетр поднимет из крови и пепла Правнук Анхизов. Тот не мужчина, кто слезы не вытер: Женщинам свойственно тешиться грустью! Мчит наш корабль благосклонный Юпитер К верному устью. Верьте, товарищи: небо не пусто. Нам, победителям черного Рока, Матери светит моей розоустой Ясное око. ПЕСНИ[47]
Не весна тоща Жизнью веяла. Не трава в полях Зеленелася! Кольцов
Я в немецком саду работал по весне. Вот однажды сгребаю сучки, да пою. Некрасов
I.РАЗЛУКА[48]
Шел я рощицей, Шел зеленою, Шел с зазнобушкой, Шел с Аленою. Полушалочек Дарил аленький И фиалочек Букет маленький. Полушалочком Утешалася, А фиалочкам Посмеялася. Красну солнышку Красотой равна Свет Аленушка, Свет Егоровна. Словно вешний лист — Зелены глаза, Словно колос ржи — Золота коса. У нее ль лицо — Да не маков цвет? У нее ли взор — Да не ясный свет? Что же сердце ест Мне печаль — тоска Горек мне приезд Твоего дружка. Ах, его лицо, Лицо дерзкое, И походочка Офицерская. Жгут глаза его, Жгут проворные, И щетинятся Усы черные. Сабля новая Вся отточена. Рукояточка Раззолочена. И Аленушка Слезы вытерла. «Вот он барин мой, Гость из Питера. Ты прости-прощай, Господин студент. Не дари платков И пунцовых лент. На далекую На сторонушку От тебя возьмет Он Аленушку. Не приду к тебе За овины я Слушать песенки Соловьиные. Нам не вить с тобой Запашистые Из купальницы Венки желтые. Не садиться нам Под зеленый дуб. Не видать тебе Моих алых губ. Тебе на плечи Мне не вешаться. Поцелуями Нам не тешиться. Ни в ночи тебе, Ни при солнышке Не уснуть в руках У Аленушки. Чтоб мне дурь мою Не оплакивать, Стала чаще я Подумакивать. Не хочу идти За студента я, А хочу идти За военного. II. ДВОЕЖЕНЕЦ[49]
1 Расскажу-ка я Вам теперича Про Василия, Про Матвеича. Он в сторожке жил Перед церковью. Сторожил леса, Леса барские. А как в праздничек Напивался пьян, На соседних страх Наводил крестьян. И ругался он Словом черныим. Поколачивал Рукой крепкою. Темным взором он — Словно лютый зверь. Борода его — Словно черный куст. А жена его — Баба злющая, Аграфеною Звать Ивановной. Как расходится Злой минутою, Ну ни дать, ни взять — Ведьма лютая. Гневом-яростью Вся трепещется На соседнюю На помещицу. Но от кары не Упаслась, грозя. Знает барыня Самого князя. Донесла ему Речи дерзкие И Василия, И жены его. Не щадит злодей Сваво ворога: Кто задел его, Платит дорого. Как ко всенощной Шел крещеный люд, Сторож замысел Выполняет лют. Перед праздничком, Да престольныим, Месть жестокая Совершится им. Он от зорких глаз Огородится Накануне дня Богородицы. Пробирается Мимо церкви он. Заворачиват За опавший клен. Он не видит свеч Воску ярого. Он не слушает Пенья клирного. Под ногой его Желтый лист шуршит. Ель шумливая Высоко шумит. Ветвь колючая Заграждает путь И цепляется За рукав его. Чиркнет фосфором Сторож на авось. Ан! взамен хором — Только пепла горсть. Только б дождичек Не залил огня, Ветерком его Не задуло бы! Под дубовый пол Ткнул газета ну, Намочив ее Керосином всю. И сухих туда Набросал лучин. Запалил балкон: Вот и был почин! По всему потом Дому барскому Петуха пустил, Пустил красного. «Со мной вздумала Потягаться вишь!» В небо рвется дым Из тесовых крыш. Во хоромах и Во саду огонь, И черемухи Спалены огнем. Эх! черемушки! По весне уж им Не раскрыть листов, Не цвесть белыим. По усадьбе всей — Трескотня и скрип. Вьется полымя Выше старых лип. Мужики бегут. Но и скоро же Всякий след простыл Васьки сторожа! Занесли снеги, Снеги белые, Стены с трубами Обгорелые. Дерева кругом Да поспилены. Как дате, в саду Плачут филины. Горько — жалобно Ночью стонет сыч. Так Василий мстил, Мстил Матвеевич. 2 Бог прогневался На разбойника, И послал ему Кару грозную. На Ивана то Было Постного, В день дождливенький, Да ненастливый. Аграфенин взор — Темен, нездоров. Вот пошла она Подоить коров. Вдруг замедлила, Проходя двором. О пол стукнула Жестяным ведром. По ступеням вниз Покатилася, Опрокинулась, Раскорячилась. Прибегает муж — Жена отошла. По лицу пятном Синева пошла. Тихо в домике, И окошечко Занавескою Позадернуто. Под окошком клен Ветром треплется. Свечка желтая В окне теплится. Серой ставнею Ветер — хлоп да хлоп. На столе стоит Нов дубовый гроб. Разнаряжена Чисто заново, Аграфена в нем Дочь Иванова. Запеленута Белыим холстом. Руки сложены На груди крестом. А Василий муж Слезно плачется. От жены своей Во двор прячется. Ночь не может спать: Вскачет, крестится, Жена мертвая Всё мерещится. В ночь дождливую Говорят под свист Ель шумливая И засохший лист. И стучат в стекло Ветки черные, Словно страшные Пальцы мертвые. А на третий день Поп приходит сам Литию служить Перед выносом. В церкви ставят гроб, Да с подсвечником, Обвивают лоб Красным венчиком. И один живет Сирота-вдовец. Стал во сне к нему Приходить мертвец. Жутко осенью Разунылою: В окно виден крест Над могилою. И над тем крестом, Над кленовыим, Ветр шумит листом, Листом желтыим. Муж не выдержал И шести недель: Одинокая Не мила постель. Он без сна на ней Ночь валяется: Всё усопшая Представляется Хоть порядок тот И не заведен, Оженился он Через двадцать дён. Взял жену себе Белолицую, Белолицую, Да румяную. Очи синие Огоньком кипят. А коса ее — Как до самых пят. Шея белая Серебром блестит, Грудь высокая Что копна стоит. Идет с ведрами, Усмехается, Как лебедушка, Колыхается. Отчего ж ее Пышен цвет девич Иссушил злодей Вор Матвеевич? У нее богатств — Одна яблоня. Много денежек Им награблено. 3 Складно муж живет Со лебедкою, Синеглазою, Тихой, кроткою. Сам добрее стал, Не ругается, Молодой женой Похваляется. Из знакомых ли Повстречал кого, «Какова моя?» Сперва-наперво. И соседушки Утешаются: Не узнать теперь Злого сторожа. Только начали Сны тяжелые По ночам томить Молоду жену. Как бы Пашеньке Не раскаяться: Баба мертвая К ней таскается. Не дает ей спать, Страхом мучая. Лицо — синее, Вся — вонючая. Не уйдет всю ночь, Лезет день иной, И с постели прочь Гонит мужниной. От Василья прочь Оробелого. Кровь сосет она Тела белого. У Прасковьюшки Щеки выцвели. Очи синие Потеряли блеск. Ах! погубит так Все здоровьюшко Свет Егоровна, Свет Прасковьюшка. Как от сна спастись, От тяжелого, Думы русую Томят голову. В поле тает снег, Поет пташенька. Говорит себе Тогда Пашенька: «Чтоб покойницу Не видать во сне, Я в зеленый луг Выйду по весне. Помогите мне В моем горе вы, Цветик аленький И лазоревый. У моих белых Вы цветете ног. Я сплету из вас Небольшой венок. Цветы синие Спутав с альцами, Вместе белыми Свяжу пальцами. Пусть тоска меня Не сушит, не ест. Я венок кладу На кленовый крест. Лишь засохнет он, Принесу другой. За дары Господь Мне пошлет покой». III.МОНАШКА[50]
Что, Аленушка, Перед праздничком Платья новые Ты не шьешь себе? Что не рядишься В шелк пурпуровый? В головной платок, Гарнитуровый? Знать, обнов тебе Не подарено От проезжего, От татарина. Чтоб без толку вам, Веселиться вам, В платье шелковом, А не ситцевом. Чтоб с качельными Летать досками Под зелеными, Под березками? Чтобы алыми Греметь бусами? Чтобы косами Трясти русыми? Как, Егоровна, В платье старом ты На веселое Выйдешь игрище? Застыдят тебя Парни бойкие, Засмеют тебя Девки красные. Далеко от всех Быть Аленушке: На крыльце сидеть, Грызть подсолнушки. «Чтоб обновы шить Да рядиться, нет В кошельке моем Дорогих монет. Беден родный дом Моей матушки, На холму крутом Он стоит в лугах. Над рекой стоит, Речкой быстрою, Как над синею, Да над Истрою. Там трава растет, Да шелковая, Там село стоит, Да торговое. Оно славится Широко вокруг За капусту да За зеленый лук. И немного верст От того села Монастырь стоит Во глухом лесу. Цветники в саду Я полола там, Церквей маковки Пышут золотом. Словно жар горят, Разливаются Над еловыми, Над вершинами. Далеко гудит Пенье медное. Я приду в тот скит, Девка бедная. Ты прости навек, Перстенечек злат. Мою белу грудь Скроет черный плат. От людей мою Схороню красу, Во святом скиту, Во глухом лесу». IV.ВЕСЕННИЙ ВЕТЕР[51]
Во полях шумят Ветры буйные, Ветры буйные, Да весенние. Как в медяную Затрубят трубу, Гонят облаки По синю-небу. Выйду в поле я, Во широкое, Горе выплакать, Разогнать тоску. В уши мне поет Ветер удалой И платочек рвет С головы долой. Говорит со мной Буйным голосом, Шевелит моим Русым волосом. Как по мертвому, Подымает вой; Иду в шубке я, Шубке плисовой. Вся от холода Посинела я. Холодит мне снег Ноги белые. Разлились снега, Словно озеро. Высоко звенит В небе жавронок. Ты, сестра, меня Не отчитывай, Знаю в поле я Куст ракитовый. Там, от всех дерев Удаленная, На холму стоит Ель зеленая. Мое тело дам, Злые звери, вам — Растерзать в куски Под тем деревом. Пусть пред Господом Грех я сделаю! Повяжу платком Шею белую. Затяну узлом, А конец платка Обмотаю вкруг Зелена сучка. Пусть качает ветр Ель зеленую! Пусть поет он песнь Похоронную. Мне не нужен поп, Ни к чему дьячок! За тесовый гроб Мне сойдет сучок. Как под тем кустом, Да на том холму, Я изменщику — Отдалась ему. Ах! зачем тот день Не забуду я. С коромыслом шла Мимо пруда я. Ты, ведро мое, Не поскрипывай! Кто-то ждет меня В роще липовой. И дарил он мне Шаль нарядную. Звал Аленушкой Ненаглядною. Коромысло я Прочь с плеча маво, И повисла я На груди его. Села рядом с ним На сырой мосток. Как осиновый Трепещу листок. Затуманилась Голова моя. Только ласково Слышу слово я: «Не томи меня, Не Испытывай. Знаешь в поле ты Куст ракитовый? Ко холму тому Поздней ноченькой Проберемся мы Огородами. Ночь июльская Хороша, темна. Мимо вашего Мы пройдем гумна. Мы по яблочным Побежим садам. Я подарочек Моей милой дам. Перстенечек злат С синим яхонтом. Серьги новые, Изумрудные». А из слов его Какой вышел толк! Не простившися, Он уехал в полк. Я промаялась Зиму целую. Перепорчу всё, Что ни делаю. Ест мои глаза, Ест зеленые Слеза жгучая, Да соленая. Жизнь проклятая Стала невтерпеж, Словно сжатая Я упала рожь. Я не слышу птиц, Я не вижу верб. Сердце колет мне Любовь — вострый серп. Потеряла я Стыд мой девичий. Погублю навек Мою душеньку. Я — несчастная — Жду дитя в апрель. Ты спаси меня От позора, ель! Сладко будет мне Меж ветвей дремать. Успокой же, ель, И дитя и мать! ВЕСНЯНКИ[52]
Mater, ades, florum, ludis celebranda iocosis.
Ovidius
C'est toi, ma blonde!
A. Musset
I. PRIMAVERA[53]
Улыбнулась, и проснулась, Полня звуками леса. За плечами развернулась Бледно-желтая коса. Взор, как небо — беспределен, Глубина его пуста, Переливчат, влажен, зелен… Мягко-чувственны уста. Где с фиалками шептались Незабудки, и цвела Маргаритка, там сплетались Дымно-тонкие тела. Где-то плакали свирели, Доносился плеск воды. В темной зелени горели Золотистые плоды. На полянах говор звонкий Раздавался. В дыме сна, Чуть скользя ногою тонкой, По траве плыла весна. Перевитый нитью злачной И гирляндою цветов, Тело скрыл полупрозрачный, Серебрящийся покров. Те лежали, те сидели, Отдыхая от игры, Где гранат тяжелых рдели В листьях красные шары. Юной, ласковой богиней Оживляются леса. Яркой краской, густо-синей, В далях блещут небеса. II.ПАСТОРАЛЬ[54]
Как весенний цвет листвы, Так и Вы Нежным веете апрелем В дни, когда в тени ветвей Соловей Предается сладким трелям. В дни, когда исподтишка Пастушка Ждет пастушка в поле злачном, И в ручье опять жива Синева, Тихоструйном и прозрачном. Испещрен цветами куст. Сотни уст Раскрываются на солнце. Росы зелень серебрят, И горят Одуванчиков червонцы. Гуще лиственный навес. От древес Ароматным веет медом. Грузный шмель к цветку прилип. Ветви лип Вознеслись зеленым сводом. На заре, у сонных вод, Хоровод, Под напевы песни древней, Я люблю, когда закат Стекла хат Зажигает вдоль деревни. Песня — сладостно грустна, Как весна Наших северных губерний, В час, когда задремлет клен, И червлен Запад, дымный и вечерний. Вы придете ввечеру На игру, С полной злаками кошницей. Будет ласковым Ваш взор, Сквозь узор Озолоченной ресницы. Кудри — россыпь златных руд. Изумруд Взоров, ласково коварный, И смеется, и манит (Как магнит), Всепобедный, лучезарный. Многим сердце воспалят Этот взгляд, Соблазнительный, безбровый, Шея, белая как снег, Этот смех Нимфы северной дубровы. Полны эти глаза два Волшебства — Золотые изумруды, Золотые лезвия. Ранен я Нимфой юной, полногрудой, Руку я прелестной сжал: Злее жал Пальцы ручки благовонной. Кудри — буйный водомет. Точит мед Страстных губ цветок червонный. Ах! я гасну каждый день. Только тень Ляжет в поле и прохладу Урна ночи разольет, Лес поет, Славя Леля, слава Ладу. Есть в холмах тенистый грот, Где Эрот Точит золотые стрелы. Там она, упав на одр, Юных бедр Нежит сад, цветущий, белый. Ах! цветами мы его Отчего Не украсим, не устелем Этот одр, чтобы на нем Жарким днем Почивать, сопрягшись Лелем? III.НИМФА ВЕСНЫ[55]
Des grottes d’Amphitrite, Climene, entends ma voix: Le mois des fleurs t’invite A rentrer dans nos bois. Gresset
В днях последних сентября, Удобря Землю взрьггую навозом, Семи я держал в горсти, Чтоб цвести Белым лилиям и розам. Чтоб водить моих друзей В Элизей, В глубь земли черноутробной, Клал я в зимнюю постель Асфодель, Цвет подземный, цвет загробный. Гряды взрезал острый плуг. Вспахан луг, Ждет обильного посева, И, раскрывши ложесна, Семена Емлет матернее чрево. Спите зиму в мертвом сне! По весне Из земли побеги выньте, Чтоб осенний скудный тлен Был явлен В благовонном гиацинте. Гиацинтовый цветок, Лепесток Развернувши, близ тюльпана Стройным стеблем поднялся, И леса Вторят страстным кликам Пана. Всходит травный изумруд. Синий пруд Льется золотом плавленым. Нимфы резвятся в кругу, На лугу, Орошенном и зеленом. Под одеждою сквозной, Белизной Блещут бедра, блещут груди. Вкруг волос цветет венок. Пальцы ног Тонут в злачном изумруде. Волоса — янтарный ток. Как цветок, Губы — влажны и червлены. Взор исполнен волшебства, Как листва, Желтоватый и зеленый. Всё, что было снега, льда, Без следа Всё лучи вобрали, съели. Шепчут в бездне голубой Меж собой Торжествующие ели. Как богиня сходишь ты С высоты Олимпийского престола. Кудри желтые твои, Как ручьи Златоструйного Пактола. Истощила красота Все цвета На божественной палитре, Тело юное творя. Как заря, Ты горишь в лучистой митре. Нимфа! нимфа! ты — белей И лилей, И нетронутого снега. В изумруде узких глаз Как зажглась Подступающая нега. Роз потребно много сот, Чтобы сот Уст твоих создать медвяных, Уст, которые лобзать Ищет рать Дерзких фавнов, страстных, пьяных. Кто же выпьет сладкий мед, Кто сожмет Эту грудь? О, кто же, кроме Вас: палящий небосклон Аполлон И венчанный гроздом Бромий? Ты услышишь страстный вой «Вакх Эвой!» И жемчужные колени Закружатся под напев Буйных дев, Крытых шкурою оленьей. IV. ПУШКИНИАНА
Мне ветер волосы шевелит. Поля сребрятся в талом льде, И звонко жаворонок трелит, Не знаю что, не знаю где. Как ярко зеленеют ели! Прозрачны светлые леса, И лучезарно небеса, Вздохнув весной, заголубели. И, как небесная свирель, Лазурна жаворонка трель. Пари свободно, своенравно, Звени крылом и трели сыпь! Где мертвый снег белел недавно, Бежит синеющая зыбь. И даль раскрылась и блеснула, В простор безбрежный уходя. Пути внезапно преградя, Весь полон блеска, полон гула, В тиши сияющих ночей, Прорыв снега, шумит ручей. Уже дорог не станет скоро: Пробивши льдистую кору, Разлились лужи, как озера, И зеленеют ввечеру. Поверхность пруда раскололась, Смеется луч, ее согрев. Гудит вершинами дерев Сырого ветра шумный голос. Над обнажившимся бугром Береза блещет серебром. Купая ветви в синем море, Березы шепчут меж собой, И нежно-розовые зори Повиты дымкой голубой. Растает дымная завеса, Прозрачен ясный небосклон. Задумчиво вечерний звон Из-за притихнувшего леса Летит. Поля покрылись мглой, И мерзнет лужи верхний слой. О, как я ожиданьем мучим, О, как я жду минуты той, Когда пройдешь с ведром певучим Ты, мимо сада, за водой! V. НАДГРОБИЕ[56]
С. С. Щ.
Тихо спал ты зиму в глухой гробнице Синих льдин, покровом завернут снежным. С лаской принял юношу гроб хрустальный В мертвое лоно. Ты молвы стоустой не слышал гула, Не изведал яда клевет подпольных. Строгий сон твой разве могли встревожить Хульные речи? Не оплакан матерью нежной, долго, Скован льдами, ждал ты пелен могильных. Над тобою гимн похоронный пела Зимняя вьюга. Но, с дыханьем первых ветров весенних, Пооттаял белый твой гроб плавучий. Солнце плен расплавило льдин тяжелых, Всплывших со звоном. Нимфа влаги труп твой нашла забвенный, Прочитала повесть любви печальной, И с улыбкой лик целовала бледный В мертвые губы. И, на берег вынесши прах печальный, Созывала диких, веселых фавнов И дриад дубравных, в венках купальниц Зеленоствольных. И склонялись девушек белых хоры, С уст свевая вешние тихо розы. Кто — шептали — в смерти виновна ранней, Юноша милый? VI.ВЕСНЯНКА
В полях растаял звонко вспененный снег, Возникла зелень первых весенних трав; И Пан зовет в тростник свирельный, Нимфу дубравную страстно клича. Взошла фиалка, словно синя слеза Дриады белой пала на темный мох. О друг, ты слышишь в дуплах ствольных Стоны любовные дремной девы? В древесных чащах — песни веселых нимф, Шум хороводов, пляски, призывный смех, Когда наступит синий вечер, Облаком розовым небо кроя. Как буйны ласки диких лесных подруг! В глазах прозрачных зыблется зелен лист, В земле и злаках, белы ноги — Корни подземные нежной розы. Устав от пляски, дремлет в сырой траве, И кудри девы блещут, что колос злат, И грудь ее — цветок медвяный, В зелени влажной расцветший сладко. VII. ЛЮБОВЬ
Облака золотистые. Ивы пушистые. Вечер святой Воскресения. Над белой березкою Лодкою розовой, плоскою Проплывает тучка весенняя. Вечер синий и розовый. Как нежны в роще березовой Расцветы трав воздыхальные! Свершаются таинства древние. Слышу из ближней деревни я Девушек песни пасхальные. Как возникшие травы зеленые, Пред тобой мои песни влюбленные, Как травы вешние, скудные. Шепчу я ласки несмелые, Твои руки целую я белые, Гляжу в глаза изумрудные. На заре береза колышется. Я не знаю, что это слышится: Смех ли резвый, песня святая ли? Дорогая, не знаю я, живы мы, Иль, как туча за дымными ивами, В поцелуях тихо растаяли. VIII. ЗОЛОТОВОЛОСАЯ ДЕВА
На рассвете, зарослью скрыт листвяной, Я, любовник, видел ее, счастливый. Блещут златом волосы — плод медвяный Желтой оливы. Как смеялся девушки зрак зеленый! Мне казалась нимфой она дубравной. Белы ноги — серебра ток плавленый В зелени травной. Лоб — белее вечных снегов Тимфреста. Волос каждый сладким дышал елеем. В блеске выи розы давали место Белым лилеям. IX. ИЮЛЬСКИЙ ВЕЧЕР
Изгородь Розовеет на малой горе. Хрустальная твердь бестелесней. Как молитвы тихой заре — Девушек дальние песни. Заря в вечернем храме Зажгла золотую свечу, Затеплила красный елей В хрустальных лампадах. Чу! Девушки с голубыми серпами Прошли домой с полей. Как одиноко Под покровом туманных пелен! Лучом заревого ока, Потускшим под облачной бровью, Запад, как мутной, сгустившейся кровью, Очервлен. X. ДРЕВНЕЙ РОЩЕ
Глухая роща! темный древесный храм, Где фимиамом зерна янтарных смол, В твоем благоуханны мраке Свечи зеленые трав весенних. Воздвиглись ели в ризе нетленных игл, Твою святую оберегая глушь. Лаская луг прохладной тенью, Древние липы простерли зелень. И синий ладан — первых фиалок сев — Твое кадило, в час, как смеркает день, И солнце золотые розы Тихо роняет над глыбой талой. Нерукотворный, одушевленный храм! Ты возлелеял легкое семя трав, Ты схоронил в себе зачатья Малых цветов и дерев дебелых. Века внимал ты жизни глухую дрожь, Ты в черном лоне ярость цветов таил, И, чуя трепет вожделений, Семя питал животворной влагой. Ты кроешь тайны первых любовных ласк, Лелеешь в мраке знойных лобзаний сласть; Ты ложе для четы влюбленной Травами стелешь, цветами, мохом. И, внемля трепет буйных, творящих сил, Вонзая корни в тучную грудь земли, Ты зыблешь гордые вершины В вечно нетленном эфире неба. XI.ХЛОЕ[57]
Dulce ridentem.
Catullus
Что мед твой, Гибла? сладкий твой сот, Гимет? Когда сравню вас, — сласти лесных цветов, Добытые пчелиным жалом, — С желтой косою румяной Хлои? О, малый травень! скудный в цветах апрель! Листвой златистой ты одеваешь дуб. Как первый лист дубравы вешней, Очи твои золотые, Хлоя! Как шумы листьев, Пана тростник — свирель, Дриады шепот в лыке святых дубов, Как говор струй хрустально-синих, Смех твой сладчайший, твой голос, Хлоя! О, лес Киприды — чащи медвяных роз — О, Адониса благоуханный сад! Ваш рдяный блеск и ароматы, Что пред ланитами нежной Хлои? XII.ДРУГУ[58]
Н. П. Киселеву
Пчеле подобен, ты с сикилийских трав Сбираешь меды — сладкотекучий сок. Ты в золотые ульи Гиблы Сносишь цветов полевые дани. Ты жалом острым тайную сладость пьешь Из свитков древних, в мед претворяя тлен, И для тебя пергамент блеклый — Луг ароматный цветов словесных. Тебе священна старца седая скорбь: Ты внял, пронзивши темных столетий глубь, Последний вздох слепца Эдипа, К персям припавшего Антигоны. Тебя целила дев трахинийских песнь — Надежды кроткой шепот пред тучей зол. Ты видел Теламониада Меч златожальный в крови багряной. Но как исчислить ценных богатство руд, Всё то, что емлет знаний твоих рудник, Искатель кладов непочатых, Роз Пиэрийских блюститель верный? Фригийский лотос — сопровожденье пляск, — Золотострунный звон Ионийских лир, Уста улыбчивые Музы Хором согласным тебя восхвалят. XIII. ЖЕНЩИНЕ[59]
Уже четвертый старому мужу плод Во чреве носишь ты, — золотая мать. Тяжелым шагом в огороде — Точно телица на сносе — бродишь. На солнце блещет связка медовых кос, Как зерен полный, желтый осенний сноп. Как вымя — тяжесть тучных грудей Сладкое яство устам младенца. Лицо оплыло; тихо-бессмыслен взор; Распухли жилы; грузно поник язык; Блестят под вздернутой одеждой Ноги, серебряным лоснясь туком. Кем тяжела ты? девочек трех подряд Дарило мужу ложе твое досель: Проси наследника для дома, Дар возложив на алтарь богини. Моли усердно чистую дочь Лато, Что напрягает осеребренный лук: Моли, чтоб жало притупила Ярость Илифии в муках чрева. XIV. НЕБУ[60]
Ты лучезарно, выйдя из горна гроз; Громовых кузниц ты золотой металл. Разносит ветр прохладновейный Луга дыханье и ароматы. Я жрец твой, небо! Твой золотой потир, Твое причастье я подношу к устам, И землю ухом ненасытным Шелесты трав и ключей рожденье. Твоих нетленных жил голубую кровь, Твоих точил палящее пью вино, И солнца златотканной плоти Я приобщаюсь прохладным утром. О небо! чаша! древний завет любви! Нерукотворный, синий, лучистый храм, Где неистомно хвалят Бога Звери, деревья, цветы и люди. Ты — золотая струй голубых купель, Ты — золотой, отвсюду замкнутый гроб. Ты нежишь малого младенца, Ты принимаешь и вздох предсмертный. Ты — блеск и радость! жертвенник твой — земля Тебе сжигает ладан цветов и трав. Тебе несут сердца людские Кровь вожделений и огнь Любови. АПРЕЛЬ. Вторая книга стихов. 1906–1909[61]
АНДРЕЮ БЕЛОМУ, поэту и другу
Нет; моего к тебе пристрастья Я скрыть не в силах, мать-земля! Тютчев
СНЫ АПРЕЛЬСКИЕ
I. «Ты взманила к вешним трелям…»[62]
Ты взманила к вешним трелям, Воззывающая вновь Дни, когда, хмелен апрелем, Я вверял лесным свирелям Запевавшую любовь. Для моей мечты бездомной Дверь былого отперта; Ты склонилась в неге томной… Взор зеленый, голос дремный, Лепестковые уста. Снова счастья отголоски Внятны сердцу моему: Ты, дитя в простой прическе, Резво мчишься, где березки Вниз сбегают по холму. Словно льдина раскололась От весеннего огня… Золотится зыбкий волос, И звенит свирельный голос, Призывающий меня. II. «Я блуждал в лесу родимом…»[63]
