Помоги проекту - поделись книгой:
Такие волны так или иначе аккумулировали в себе все разрозненные консервативные потоки, существовавшие в американском обществе. Они неизбежно оказывались и питательной средой, и движущей силой Республиканской партии, знаменем которой консервативные идеи и ценности являются уже многие десятилетия[36].
В современной истории США зафиксировано шесть мощных консервативных подъемов. Конечно, уровень консерватизма в каждом из них и сам размах оказывался разным. Неодинаковым являлся и состав консервативных сил, поднимавших очередную волну, созданную конкретной ситуацией, которая и придавала ей индивидуальную неповторимость и своеобразие.
Первая консервативная волна (1950–1957 гг.) была вызвана послевоенным сдвигом влево в Европе, укреплением позиций СССР, формированием биполярной структуры мира, ставшей основой «холодной войны». Все это в массовом сознании, прежде всего консервативных американцев, рождало опасения, и даже страхи, формируя питательную среду для
Тем не менее именно тогда консерватизм стал важным фактором политической жизни США, влиявшим уже на сам ход и характер политического процесса в стране. Отныне он прочно ассоциировался с Республиканской партией США, хотя значительная часть консерваторов связывали свою судьбу с демократами Юга. Сложившаяся двухпартийная республиканско-демократическая консервативная коалиция контролировала власть в Конгрессе до 1963 г.
Вторая консервативная волна (1964–1968 гг.) была ответом правых на курс президентов-демократов Дж. Ф. Кеннеди и Л. Джонсона (особенно). Их политика «Новых рубежей» и «Великого общества» вызывала раздражение, открытый, стихийный, плохо организованный протест консервативной Америки, вылившийся в движение Б. Голдуотера – образец необузданного, «тупого», маргинального ультраконсерватизма, так и не добившегося своих целей. Победа на первичных выборах Республиканской партии и последовавший за этим провал Голдуотера на выборах президента в 1964 г. свидетельствовали о том, что одного лишь неприятия либерального реформизма для прихода к власти консервативных сил в Америке явно недостаточно. Для этого необходимы были собственная «повестка дня», сплочение, организация, предвыборная стратегия, нацеленная на объединение различных консервативных потоков в одно мощное русло. Необходима была стягивающая «консервативная сеть», которая, в сущности, отсутствовала. Но вскоре час консерваторов настал.
Третья консервативная волна (вторая половина 1970-х – 80-е гг.) связана с «собиранием» американских правых, активизацией консервативной пропаганды через СМИ, формированием «консервативной сети», институциализацией разрозненных консервативных сил, приданием им большей респектабельности и долгожданной наградой – громкой победой на президентских выборах 1980 г. лидера правых республиканцев Рональда Рейгана, ставшего тогда «знаменем» многочисленных отрядов американских консерваторов. Новый «консервативный рассвет» сделал возможной вторую (после Голдуотера) попытку их прихода к власти. Она оказалась хорошо подготовленной, закономерной и потому успешной.
Во второй половине 1970-х гг. в американском обществе сформировался целый комплекс экономических, социально– политических и идеологических предпосылок, приведших к консервативному повороту и победе Рейгана. Ухудшение основных показателей экономического развития страны, структурный кризис американского хозяйства и региональные сдвиги в его развитии сопровождались развивавшимся на протяжении полутора десятка лет «кризисом доверия» между населением и властью. Последняя оказалась не в состоянии разрешить сложные проблемы, возникшие в этот период во внутренней и внешней политике государства. Неудовлетворительная ситуация в американской экономике свидетельствовала о том, что прежние кейнсианские методы регулирования, являвшиеся надежной основой либерального варианта государственного вмешательства в экономику, взятого на вооружение в 1933 г. еще президентом Ф. Д. Рузвельтом и успешно применявшегося почти полвека, впервые стали давать серьезные сбои.
Реакцией на развивавшиеся в течение длительного времени экономические и политические процессы стало заметное усиление консервативных настроений и постепенный сдвиг значительной части американского общества и правящей элиты страны вправо. Развитию и укреплению этих тенденций способствовало формирование очень широкой и аморфной, организационно раздробленной, но тем не менее достаточно влиятельной, консервативной коалиции, состоящей из движения «новых правых», новых богачей «солнечного пояса», консервативных демократов южных штатов, неоконсерваторов-интеллектуалов, «мозговых трестов» и, конечно же, Республиканской партии. Все это придавало некогда маргинальному движению отсутствовавшие прежде необходимые респектабельность и силу.
Идейным воплощением взаимодействия всех элементов этой консервативной коалиции стала философия
Идейно-теоретическими основами и компонентами рейганизма являлись: в экономике – экономическая теория предложения, согласно которой достижение благоприятного баланса между спросом и предложением возможно не привычным путем воздействия на спрос за счет бесконтрольного роста федеральных расходов, а с помощью их сокращения и стимулирования частных инвестиций путем целенаправленного значительного снижения налогов; в социальной сфере – концепции антиэгалитаризма, доказывавшие необходимость ограничения государственного вмешательства в социальные отношения; в политической сфере – идеи о деструктивном воздействии государства на свободную личность.
Победа лидера консервативной коалиции Рональда Рейгана на президентских выборах 1980 г. положила начало консервативным преобразованиям (снижению налогов, сокращению регулирующих функций государства и, как следствие, – социальных программ, монетаристской денежной политики) – так называемой
Именно этот рейгановский
Четвертая консервативная волна (1994–1998 гг.) была вызвана неприятием республиканцами победившего на президентских выборах 1992 г. лидера «новых демократов» Б. Клинтона, сумевшего с помощью концепции «третьего пути» расширить электоральную поддержку своей партии. Основой этого консервативного реванша стал
Пятая консервативная волна (2000–2008 гг.) стала новой, более утонченной, реакцией консервативной Америки на президентство Б. Клинтона, ответом «беспринципному» клинтоновскому псевдолиберализму. Первоначально она была оформлена в виде концепции
Шестая консервативная волна (2009 г. – по наст. время) представляла собой спонтанный консервативный ответ на победу Б. Обамы на президентских выборах 2008 г. и его «леворадикальную» повестку дня. Спустя всего лишь несколько дней после инаугурации первого чернокожего президента в январе-феврале 2009 г. по стране прокатилась серия неожиданно громких и многочисленных протестов, напоминавших массовый психоз американских консерваторов по утрате «настоящей Америки» (Гарбузов, 2014).
Организаторами этих шумных публичных акций выступило ультраконсервативное
Вслед за первыми акциями движения последовали широко освещавшиеся консервативной прессой, в особенности телевизионным каналом Fox News, согласованные протестные действия в масштабах всей страны. В марте 2010 г. «Движение чаепития» оформилось окончательно: отныне оно представляло собой рожденные консервативной Америкой, не связанные друг с другом жесткой структурой и единым руководящим центром, не имеющие одного яркого лидера многочисленные группы (свыше 3000), разбросанные по всем штатам. Его участники – религиозные, консервативные белые с англосаксонскими корнями жители провинциальных городов Среднего Запада, крепкие состоятельные консерваторы, представители среднего класса среднего возраста, главы больших семейств, постоянно голосующие за республиканцев.
Их протест (а это был именно протест) был направлен против всей политики Обамы: и против повышения налогов, и против монополизма политических партий, и против бездушия вашингтонского истеблишмента, которому безразличны нужды американских обывателей. Программа этого протестного движения вполне могла бы претендовать на кредо либертарианцев. В ее основе было пять главных идей:
1. Финансовая ответственность государства (необходимость уменьшения федерального долга, сокращение чрезмерных государственных расходов).
2. Сокращение налогов, которые расходуются на социальные программы для бедных, фиксируя тем самым их состояние и образ жизни, несовместимый с американскими ценностями.
3. «Ограниченное правительство» вместо «большого правительства», которое способно лишь увеличивать свои полномочия за счет ущемления прав свободных граждан, делая их зависимыми от подачек в виде социальных программ и субсидий.
4. Свободный саморегулируемый рынок.
5. Свободная и ответственная (прежде всего за свою судьбу) личность.
Идеи эти дополнялись отстаиванием традиционных консервативных ценностей: защита семьи, религиозное образование, запрет абортов и однополых браков, ограничение иммиграции и борьба с нелегальными иммигрантами, право на ношение оружия, соблюдение буквы и духа Конституции США и т. п. Весь этот привычный консервативный набор было сдобрен изрядной долей популизма и даже откровенного (но чаще все же скрытого) белого расизма. Черный президент в Белом доме был явно не по душе активистам нового общественного движения, которыми двигал испуг «потерять Америку».
Справедливости ради стоит отметить, что «Движение чаепития» никогда не претендовало на роль третьей политической силы (хотя в настоящее время его принято называть также Партией чаепития). Это массовое праворадикальное общественное движение в защиту традиционных консервативных ценностей, лежавших в основе самой Америки, не выдвигало своих кандидатов. На промежуточных выборах 2010 г. оно использовалось многими республиканцами как своеобразный трамплин для собственного продвижения. Тогда 130 конгрессменов и около десятка сенаторов поддержали идеи «чайного движения». В его поддержку высказался и бывший спикер Палаты представителей республиканец Ньют Гингрич.
Отсутствие единого руководящего центра, общенационального лидера, как и сама децентрализованная (сетевая) структура движения с минимальным штатом сотрудников повышали его мобильность и делали реальной силой именно на местах и в штатах. Это была умело организованная инициатива снизу, от «корней травы», моментально, при помощи Интернета, распространившаяся по всей стране.
Правда, наиболее заметными политиками, причастными к становлению движения были республиканцы – конгрессмен Рон Пол (будущий участник праймериз 2012 г.) и его сын-сенатор Рэнд Пол. Часто на митингах, организованных движением, присутствовала и Сара Пейлин, чьи выступления служили неплохой приманкой для рекрутирования новых сторонников. Все это, а также крупные пожертвования со стороны ряда сочувствующих миллиардеров и консервативных групп сделало новое движение довольно заметной силой в американском обществе. Трудно сказать, насколько велик был масштаб влияния «чаевников» на американцев. По разным оценкам, в 2011–2012 гг. взгляды активистов движения разделяли от 10 до 30 % населения США.
Активизировались и религиозные консерваторы. Летом 2009 г. возглавлявшим популярную «Христианскую коалицию» евангелистом Ральфом Ридом была сформирована новая консервативная коалиция «Вера и свобода». При этом Р. Рид заручился поддержкой ряда потенциальных претендентов-республиканцев – конгрессвуман от Миннесоты Мишель Бакман, бывшего губернатора Массачусетса Митта Ромни, бывшего губернатора Юты Джона Хантсмана. По мнению экспертов, среди современных правых религиозных объединений «Вера и свобода» едва ли не самая важная, так как знает, как «добывать голоса» избирателей[37].
Республиканцы, которые восприняли победу первого чернокожего кандидата в президенты в 2008 г. как политическую аномалию, с завидным упорством стремились исправить «ошибку», совершенную американским электоратом дважды (в 2008 и 2012 гг.). Они неоднократно торпедировали многие инициативы администрации, противились поискам разумного компромисса, намеренно обостряли отношения и с фракциями демократов в обеих палатах Конгресса, и с самим президентом, открыто демонстрируя нежелание налаживать пути сотрудничества и достижения политического консенсуса.
«Оказавшийся в Белом доме Обама – это левый радикал, разрушающий сами основы американского общества и государства» – именно такой стереотип на протяжении последних лет стремились сформировать в массовом сознании избирателей обиженные американские консерваторы, оказавшиеся в состоянии шока. Именно они сразу же после первой победы Обамы в 2008 г. организовали «Движение чаепития», быстро ставшее мощным инструментом ультраконсервативного реванша.
Серьезным средством давления на президента стала и Палата представителей, республиканское большинство в которой установилось еще раньше в результате промежуточных выборов 2010 г. Именно республиканцы палаты устраивали непрекращающиеся обструкции всем президентским инициативам, стремясь показать их никчемность и пустоту.
Эти усилия не прошли даром. Сенат, большинство в котором до недавнего времени сохраняли демократы, остававшийся последней надеждой и опорой Обамы на Капитолийском холме, после выборов 2014 г. все-таки перешел под контроль республиканцев. Укрепились позиции республиканцев и в Палате представителей: там их большинство в результате выборов было доведено до 244 мест (у демократов 186). Впервые с 1996 г. Республиканская партия обеспечила себе большинство в обеих палатах Конгресса. Америка в очередной раз сдвинулась вправо. О консервативном повороте в масштабах страны свидетельствовали и итоги выборов губернаторов, и результаты избирательных кампаний в законодательные собрания штатов. По мнению экспертов, подобных сдвигов в сторону консерватизма в США не наблюдалось более 60 лет.
Сегодня, когда «рейгановская консервативная коалиция» ушла в прошлое, а сами консервативные силы оказались размыты и слабы, со всей очевидностью возникает проблема их будущего, а значит, и перспектив самой Республиканской партии.
Но есть и другой момент, и связан он с долговременной тенденцией эволюции американского общества. Приведет ли изменение его этно-расовой структуры в пользу черных, цветных и испаноязычных к переменам в идейных и социальных предпочтениях электората в пользу либеральных ценностей, а вместе с ними – к неизбежной сдаче консерватизмом своих прежних позиций? Не сыграет ли сокращающийся электорат Республиканской партии с ней злую шутку? Вопросы эти волнуют многих, и не только самих консерваторов, демонстрирующих сегодня удивительную неспособность приспосабливаться к новым обстоятельствам и вызовам времени.
Конечно, сегодня, как и десятилетия назад, надежными «бастионами» консерватизма в США являются так называемые красные штаты американского Юга, Среднего Запада, Запада, штат Аляска.
Причем жители сельской местности, обыватели американской глубинки, как и прежде, предпочитают консервативные ценности и голосуют преимущественно за республиканцев. Обитатели же больших городов, особенно мегаполисов, неизменно либеральны и отдают свои голоса, как правило, демократам. При этом следует иметь в виду, что в США существует и колеблющийся электорат, для которого и самоидентификация, и избирательная активность всегда представляли серьезную проблему, которая в итоге (как правило, на федеральных выборах) становилась и проблемой всей Америки.
Что же касается консерватизма, то его следует воспринимать как постоянно действующий, неисчезающий фактор общественной и политической жизни этой страны. Пребывая порой в дремлющем состоянии, он непременно дает знать о себе (зачастую спонтанно, в виде социальных «психозов» и иных выплесков) тогда, когда происходит обострение внутриполитической ситуации, когда развивается «кризис доверия» между государством и обществом, когда расстановка мировых сил меняется не в пользу США. В таких случаях и американское общество, и американское государство сдвигаются вправо. В общем, консерватизм просыпается тогда, когда Америке плохо, активизируя при этом все свои материальные, политические, людские, идейные и пропагандистские ресурсы.
Имея свои организации и движения, собственные исследовательские институты («мозговые тресты»), свою информационную сеть: прессу, радиостанции, телевизионные каналы, консервативные силы и сегодня оказывают серьезное воздействие на миллионы американцев, значительная часть которых (от 40 до 50 %) отождествляют себя с консерватизмом.
Консерватизм в Испании
Исторический очерк
Одной из основных особенностей испанского консерватизма является его «историчность». Современные консервативные политические теоретики, в первую очередь скончавшийся в 2012 г. Мануэль Фрага Ирибарне, бывший еще и крупнейшим практиком консерватизма, уделяли серьезнейшее внимание историческим «корням». «Войны памяти», свойственные Испании, сближают ее с Россией, впрочем, в отличие от России в Испании существует «европейский консенсус».
Если рассматривать консерватизм как реакцию на исторические вызовы, то в истории испанского консерватизма таковых можно обозначить четыре. Это Реформация XVI в. (протестантский вызов); французское Просвещение XVIII в. и последовавшая за ним французская революция (либеральный вызов), революция в России и свержение монархии в Испании в 1931 г. (революционный вызов) и франкизм (праворадикальный вызов). Ответ на протестантский вызов определял генезис и общую специфику испанского консерватизма; в результате ответа на либеральный вызов сформировались классические элементы испанского консерватизма; ответ на революционный вызов привел к созданию реакционной праворадикальной политической силы («Фаланги»); ответ на праворадикальный вызов заставил пересмотреть многие классические элементы консервативной доктрины и привел к появлению современной – синтетической – формы испанского консерватизма (Василенко, 2005). Идейно-теоретическим ядром испанского консерватизма Юрий Василенко считает католицизм, имперскую политику и «испанизм» (национальную идентичность) (Василенко, 2008), которые на разных этапах истории проявлялись в различных формах.
Испанский консерватизм как политическая идеология может включать в себя три направления: реакционеров (правых радикалов), традиционалистов и реновадорес (обновленцев, или либеральных консерваторов) (Василенко, 2005). При этом реальная разница между реакционерами и традиционалистами вплоть до XX в. была невелика. Ю. Василенко выделяет только два различия, носящие явно второстепенный характер: особенности ставки на насилие (у традиционалистов она носила скорее риторический характер, у реакционеров – исключительно практический). Кроме того, реакционеры – это прежде всего практикующие политики; традиционалисты – это, как правило, ученые и мыслители. Согласно Василенко, приоритетными в политической идеологии традиционалистов являются ее культурно-религиозные аспекты как самоцель; реакционеры же, будучи чистыми прагматиками, лишь при необходимости ставят культурно-религиозную риторику традиционалистов себе на службу и при случае могли от нее отказаться, если ее христианско-гуманистические начала им в чем-то препятствуют (это действительно актуально для событий XX в.). Он же находит предшественников либеральных консерваторов в среде более умеренных мыслителей и практиков XVI–XVII вв., но они либо должны были действовать крайне осторожно, чтобы не войти в конфликт с традиционалистским мейнстримом, либо мало отличались в своей практике от традиционалистов. Представляется все же, что в период до XX в. речь шла не о конкуренции между реакционерами и традиционалистами, а лишь о различных тенденциях в рамках традиционализма, которые носили более или менее жесткий характер. О либеральном консерватизме можно говорить только со второй половины XVIII в.
Тот факт, что традиционалисты появились в испанской истории существенно раньше либеральных консерваторов, связан с тем, что историческое развитие Испании располагало к изоляционизму и доминированию реакционных тенденций. Страна находилась в постоянном соприкосновении и столкновении с иными культурами – в первую очередь с исламской, но и с иудейской. Отсюда и опасения размывания христианской идентичности, что воспринималось значительной частью испанской позднесредневековой элиты как угроза безопасности и самому существованию страны. С этим были связаны и ставка испанской власти на консолидацию нации на основе следования католической ортодоксии, и, как следствие, объединение Кастилии и Арагона, положившее начало современной Испании, способствовало беспрецедентному влиянию инквизиции, изгнанию иудеев и арабов и дискриминации христиан с недостаточно «чистой» родословной.
Кроме того, наличие огромных колоний на американском континенте привело к притоку в Испанию золота и серебра, сделавшему страну самодостаточной в экономическом плане и резко повысившему самооценку испанцев. Им не надо было перенимать иностранный опыт, будь то в сфере науки, техники, культуры или военного дела. Главными носителями «консервативных идеалов» в эту и последующие эпохи оказываются два сословия – светская аристократия (землевладельцы и армия) и церковь, что делало в перспективе испанский консерватизм элитистским; утверждалась мораль закрытого общества. Все это вело к застою в экономике и общественной жизни и способствовало началу деградации Испании уже в первой половине XVII в. (экономической отсталости, военным поражениям, падению престижа на международной арене). В этих условиях Испания могла дать на протестантский вызов только жесткий традиционалистский ответ.
Истоки либерального консерватизма в Испании можно найти во временах правления короля-реформатора Карлоса III (1759–1788), а также в испанском Просвещении, которое было более умеренным, чем во Франции. Так, для испанских просветителей был полностью неприемлем атеизм, и они подчеркивали свою верность католической церкви, тогда как их французские коллеги придерживались по этому вопросу различных мнений.
Основоположником либерального консерватизма в Испании можно считать Гаспара Мельчора де Ховельяноса (1744–1811) – просветителя, мыслителя и государственного деятеля. М. Фрага Ирибарне называл Ховельяноса первым политическим деятелем, который, созвучно Э. Бёрку в Великобритании, утверждал: лучше приспосабливать, чем разрушать; восстанавливать, чем копировать; реформировать, чтобы сохранить. Фрага определял позицию Ховельяноса как «серединную» между «двумя идеями Испании»: с одной стороны, Испания традиционная, реакционная, изоляционистская, сопротивляющаяся культурным и экономическим изменениям; с другой – Испания прогрессистская, неукоренившаяся, инакомыслящая, европеистская, сторонница кардинальных изменений. В этом контексте, утверждал Фрага Ирибарне, опыт Ховельяноса как «подлинного реформиста», стремившегося к гармонии, представляется крайне актуальным, поскольку противостояние «двух Испаний» завершено не было (Василенко, 2008).
Ховельянос был сторонником экономической свободы, поддержки предпринимательской инициативы. Огромное внимание Ховельянос уделял развитию образования, видя в нем ресурс для модернизации Испании. Сложнее он относился к политическим свободам. По мнению Ховельяноса, действия человека «никогда не должны быть направляемы на ниспровержение, но – на совершенствование» утвердившегося в обществе порядка, «ибо дух человеческий предрасположен скорее улучшать старое, чем создавать новое». Серьезное влияние на взгляды Ховельяноса оказала Французская революция, к которой он отнесся резко отрицательно, отвергая право людей на восстание, порождающее «худшее из зол – гражданскую войну». Однако Ховельянос делал два примечательных исключения, считая, что народ может восставать против внешнего врага и против тиранического угнетения, ссылаясь для подтверждения этих тезисов на законодательство Альфонсо X (XIII в.). Выступая, в принципе, за свободу печати, Ховельянос считал, что в случае неумеренного применения на практике она может привести к серьезным осложнениям.
Будучи сторонником конституционализма, Ховельянос искал его основы в истории страны, находя истоки конституционной традиции в испанском законодательстве времен вестготов (VI–VII вв.) и в более поздних памятниках средневекового права. По его мнению, конституция является не искусственным образованием, привнесенным в общество деятельностью законодателей, а производным от реальной действительности документом, отражающим жизнь народа, включая его обычаи и религию. Политическим идеалом для него была конституционная монархия с сильной централизованной исполнительной властью и двухпалатным парламентом по британскому образцу (Суховерхов, 2012; Василенко, 2010).
Взгляды Ховельяноса оказали большое влияние не только на теорию, но и на политическую практику. Достаточно сказать, что представители различных оттенков либерального консерватизма находились у власти в Испании в течение значительной части XIX и первой трети XX столетия. Если режим генерала Рамона Мария Нарваэса в середине ХIX в. носил ярко выраженный авторитарный характер, то Антонио Кановас-де-Кастильо не только основал консервативную партию и возглавил процесс реставрации монархии Бурбонов в 1874 г. (после свергнувшей династию либеральной революции 1868 г.), но и заложил основы парламентарной двухпартийной системы, в которой консерваторы Кановаса «сотрудничали-соперничали» с либералами Пракседеса Матео Сагасты. А Антонио Маура, перешедший от либералов к консерваторам и возглавлявший несколько кабинетов в начале XX в., стал известен не только своей жесткой борьбой с революционным движением, но и попытками проведения административной реформы с целью ликвидации «касикизма» (политического клиентелизма, ведущего к профанации выборов), а также некоторых социальных реформ.
В то же время реакцией на испанское Просвещение, а затем и на Французскую революцию стали труды традиционалистов, которые выступали против любых уступок либерализму. Они продвигали учение о «принципе нетерпимости» к любому свободомыслию как основополагающем начале в духовной жизни, которому в политике должен соответствовать монархический абсолютизм. Наполеоновское нашествие способствовало росту как либеральных, так и реакционных тенденций, причем даже наличие общего врага не могло объединить непримиримых противников. Важной точкой бифуркации стал европейский революционный подъем второй половины 1840-х гг., вызвавший две значимые для последующей истории испанской политической мысли идеологические эволюции.
Одна из них связана с деятельностью Хайме Лусиано Бальмеса, богослова-традиционалиста, написавшего в 1847 г. трактат «Пий IX», посвященный реформаторским устремлением начального периода понтификата этого папы (Василенко, 2011). В ней традиционалист делает серьезные шаги навстречу либеральному консерватизму, считая его эффективным средством противостояния революции: «Пойти на уступки эпохе в справедливом и необходимом, отказав ей в несправедливом и вредном; улучшить условия народов, не сталкивая их в анархию; предупредить революцию посредством реформы, лишив ее безбожных мотивов, так как невозможно помешать тому, что имеет предлог для существования». Бальмес выступал за уступки с позиции силы, продиктованные осторожностью, но не страхом, силой, но не слабостью, мужеством, но не трусостью.
Говоря об уступках, Бальмес сохраняет верность традиционалистским основам, но только тем, которые не вызвали бы неприятия и у Ховельяноса. По его словам, «мы сохраняем в неприкосновенности вечные истины; мы уверены в том, что вещи, чье существование основано на божественных обещаниях, не умирают», «демократия пагубна, когда отсутствуют религия и мораль». Впрочем, Бальмес попытался примирить религию и свободу в духе испанского Просвещения и Бёрка: «В Религии нет ничего, что бы противоречило доброму порядку в управлении, материальному прогрессу, развитию разума, реализации политической свободы». Примечательно, что Бальмес крайне негативно относился к открытой реакции, в сторону которой уже в его эпоху эволюционировали некоторые традиционалисты (и ставшей впоследствии основой для правого радикализма XX в.): «Не нужно позволять себе откликаться на крики о свободе, но также нужно хранить себя и от другой иллюзии, которая под прикрытием слов о социальном порядке и сохранении Монархии, проводит ублюдочные интересы или жесточайший деспотизм». «Мир идет вперед; кто захочет его остановить, будет раздавлен, а мир продолжит свой путь», – констатировал мыслитель.
Противоположный пример эволюции представляет Хуан Доносо Кортес, начавший свою деятельность как сторонник либерального консерватизма (Василенко, 2012, с. 235–258). Однако поднявшаяся революционная волна подтолкнула его в том же 1847 г. к переходу на позиции традиционализма. Испытывая презрение к либерализму и буржуазии, считая их слабыми и потому неспособными противостоять революции, Доносо Кортес не видел необходимости в уступках им. Взаимоотношения между социализмом и христианством он рассматривал в рамках дихотомии «зло – добро». Именно церковь, по мнению Доносо Кортеса, дает единственную возможность избежать торжества зла: «Она оградила от критики вопрос о политической, семейной, социальной и религиозной истинах – тех изначальных и святых истинах, которые не обсуждаются, ибо лежат в основе всех прений» (Кортес Д. и Х., 2006, с. 111–112). Характерно расширительное понимание «святых истин», к числу которых относятся и вопросы политической и социальной сферы.
Бальмеса и Доносо Кортеса объединяла апелляция к церкви, к авторитету папства: на испанскую монархию большой надежды уже не было. Если Бальмес видел в Папе сильного реформатора, то Доносо Кортес – лидера контрреволюции. В ситуации конца 1840-х гг. победила точка зрения Доносо Кортеса, тогда как в исторической перспективе, как представляется, более прозорливым оказался Бальмес[38].
XX век: торжество и крах реакции
Поражение Испании в войне с США в 1898 г. способствовало ослаблению позиций как традиционализма, так и либерального консерватизма. Общество искало выходы в анархизме, социализме, жестком отвержении традиционных ценностей, доходящем до применения массового насилия (эти события достигли своего апогея во время гражданской войны), что во многом стало следствием «зажатости» испанского общества, отсутствия практик цивилизованных компромиссов. Как альтернатива революционному подъему появилась реакция, испанский вариант фашизма.
В то же время поражение привело к появлению феномена «поколения 1898 года»: испанских интеллигентов, искавших новые ответы на трудные вопросы как в истории (апеллируя к культурному наследию Кастилии), так и в современности. Люди «поколения 1898 года» различали официальную демонстративную и подлинную глубинную Испанию, но понимание этой «подлинности» было разным. Одним из них был философ и публицист Рамиро де Маэсту, проделавший эволюцию слева направо. Критик капитализма, проявлявший интерес к социалистическим учениям, но при этом убежденный государственник, Маэсту после Первой мировой войны стал идеологом иерархического общественного устройства и корпоративизма, которые, в его представлении, позволят преодолеть индивидуализм, ведущий к деградации общества. Во второй половине 1920-х гг. он стал более благожелательным по отношению к капитализму, ища возможности для гармонии между трудом и капиталом. После свержения монархии он обратился к традиционализму, видя в религии возможность объединить в единое целое испанскую нацию, отождествляя с последней испанскую идею. Усиление влияния крайне левых, не гнушавшихся насильственными действиями, привело Маэсту к 1934 г. к поддержке идеи жесткой контрреволюционной диктатуры и сближению с реакцией. После начала гражданской войны в 1936 г. он был расстрелян республиканцами (Кулешова, 1979, с. 106–134).
В отличие от Маэсту, Хосе Антонио Примо де Риверу можно считать основателем испанской реакции, которая претендовала на роль преемника традиционализма (личным идеалом Примо де Риверы был средневековый рыцарь-монах), но преемника более жесткого, вписывающегося в европейский ультраправый тренд 1920–30-х гг. В 1933 г. он создал партию «Испанская фаланга», проповедовавшую необходимость национальной диктатуры, признававшей Испанию высшей ценностью, отвергавшей коммунизм и капитализм, а также делавшей ставку на «прямое действие» (включая антиреспубликанский переворот) – так что Хосе Антонио можно назвать «консервативным революционером». По его словам, «государство будет тоталитарным орудием на службе целостности нашей Родины» (Примо де Ривера, 2010, с. 116). После объединения в 1934 г. Испанской фаланги с Хунтой национал-синдикалистского наступления (ХОНС) в программу движения вошли идеи ее лидера Рамиро Ледесмы Рамоса о корпоративном государстве.
В 1936 г. Примо де Ривера и Ледесма были расстреляны республиканцами. В следующем году Франсиско Франко в условиях военного времени подчинил себе Фалангу, разгромив группу наиболее радикальных последователей Примо де Риверы, не желавших подчиняться жесткой дисциплине. Во франкистской Испании основатель Фаланги был причислен к национальным героям; его антикапиталистические идеи потеряли актуальность, тогда как антикоммунизм, антилиберализм и антимасонство ее сохранили. Место радикального антикапитализма занял ментально близкий Франко традиционализм, представители которого поддержали франкистов во время гражданской войны.
Начиная с 1950-х гг., либерально-консервативные тенденции стали размывать франкистский режим. Это было связано как с экономической целесообразностью, обусловливавшей повышение инвестиционной привлекательности и открытости страны, так и развитием Европейского союза, сближение с которым стало целью для испанских элит. Традиционалисты сдвинулись в сторону либерального консерватизма, влияние жестких реакционеров уменьшилось. Существенную роль в размывании режима сыграла и католическая церковь, которая сохранила свою функцию защитника традиционных морально-нравственных ценностей, но отказалась от идентификации с антикоммунистическим авторитарным режимом после Второго Ватиканского собора. Испанский епископат из союзника режима превратился в 1960-е гг. в его критика.
Можно выделить три центра притяжения, которые включали в себя знаковые фигуры либерально-консервативного толка:
1. Католики-монархисты, группировавшиеся вокруг дона Хуана графа Барселонского, отца будущего монарха Хуана Карлоса I. Несмотря на то что испанцы в 1947 г. на референдуме проголосовали за восстановление монархии, дон Хуан был неприемлемой для Франко фигурой, но как глава Дома испанских Бурбонов и отец наиболее вероятного претендента на престол он обладал в Испании определенным влиянием.
2. Технократы, входившие в правительство страны и связанные с католической организацией «Опус Деи», созданной в 1930-е гг. священником Хосе Мария Эскрива де Балагером. «Опус Деи» выступал за соединение католического благочестия и деловой эффективности, что неизбежно приводило к прагматизации подхода к решению конкретных экономических задач.
3. Политики, проделавшие эволюцию от авторитаризма к либеральному консерватизму, выступавшие за повышение открытости страны. Ключевыми фигурами в этой среде были Торкуато Фернандес-Миранда (в последние годы франкизма бывший министром по делам Фаланги и вице-премьером) и Мануэль Фрага Ирибарне, который в 1960-е гг. возглавлял министерство информации и туризма и стал инициатором либерализации законодательства о печати, а также создания гостиничной инфраструктуры для туристической отрасли, что способствовало увеличению потока туристов из демократических стран. Выдвинув лозунг
Подобная ситуация привела к тому, что судьба режима зависела только от состояния здоровья Франко. Меньше чем через год после его смерти режим развалился.
Переход к современному консерватизму
Ключевую роль в процессе демонтажа франкизма сыграли либеральные консерваторы, в первую очередь наиболее близкий к взошедшему на испанский трон Хуану Карлосу политик Торкуато Фернандес-Миранда. Монарх инициировал назначение своего бывшего учителя на важные посты председателя кортесов и председателя Королевского совета. Именно Фернандес-Миранда предложил эволюционную схему «демократического транзита», согласно которой старые законы не аннулировались, а видоизменялись в либеральном духе в строгом соответствии с правовыми нормами (по принципу «надо идти от закона к закону»). Используя свое политическое влияние, он с помощью негласных консультаций преодолевал сопротивление реформам со стороны крайних консерваторов. По словам Хуана Карлоса, «все его слушали и все уважали, потому что это был человек огромного морального авторитета, который умел ценить людей, готовых к борьбе» (Вилальонга, 2003, с. 107–109).
Фернандес-Миранда рекомендовал королю назначить сторонника реформ Адольфо Суареса премьер-министром и был основным автором закона о политической реформе, принятого кортесами и одобренного на референдуме в 1976 г. Он являлся сторонником формирования в Испании двухпартийной системы, в которой могли бы действовать правоцентристская и левоцентристская партии (в качестве последней он видел Испанскую социалистическую рабочую партию, в связи с чем выступал за ее легализацию). Сыграв большую роль в переходе Испании к демократии, Фернандес-Миранда оставался при этом политическим консерватором. Ряд проектов правительства Суареса, такие как легализация Коммунистической партии Испании и частичная децентрализация, вызвали его недовольство и привели к отставке с поста председателя кортесов еще до демократических выборов, состоявшихся в июне 1977 г.
Следующий этап политической либерализации (1977–1978) прошел уже под политическим руководством премьера Суареса и завершился принятием новой Конституции в конце 1978 г. В октябре 1977 г. основные политические силы страны подписали так называемый Пакт Монклоа, который предусматривал набор мер в области политики и экономики по завершению перехода страны к демократии и стал классическим примером компромисса между различными партиями на основе общенационального консенсуса для реализации общих задач в «переходном» обществе. Пакт одобрили представители всех основных политических сил страны, включая легализованных к тому времени коммунистов и консервативный Народный альянс.
Частью системы политических договоренностей стало принятие закона об амнистии, который освободил от уголовной ответственности как сторонников, так и противников франкистского режима. Таким образом, «проигравшие» получили гарантии, которые удовлетворили большинство из них (что способствовало политической изоляции путчистов в 1981 г.). Такие гарантии стали модельными для ряда стран Латинской Америки, которые преодолевали последствия правления диктатур.
Благодаря прежде всего Фраге Ирибарне в 1970-е гг. произошло так называемое возрождение испанского консерватизма, под которым подразумевается появление в Испании новой правоцентристской силы, не связанных духовными узами с франкизмом (хотя сам Фрага Ирибарне был министром при Франко). Преемником Фраги Ирибарне в качестве лидера испанских консерваторов стал Хосе Мария Аснар, представитель постфранкистского поколения испанских политиков: когда умер Франко, ему исполнилось 22 года. Дед Аснара оставался убежденным франкистом всю жизнь, отец в 1968–1975 гг. был президентом Национальной ассоциации радио и телевидения. Левые (социалисты, коммунисты и др.) не упускали случая напомнить об их связях – пусть даже семейных – с авторитарным режимом. Впрочем, новое поколение лидеров испанских консерваторов рекрутируется не только из потомков бывших франкистов. Нынешний премьер-министр Мариано Рахой – внук деятеля Испанской республики, который был отстранен от преподавательской деятельности в университете во время диктатуры до начала 1950-х гг.
Народная партия негативно относится к актуализации темы франкизма. Так, только в 2007 г. правительство социалистов провело закон о преодолении франкистского наследия. При этом Народная партия очень пассивно сопротивлялась этому процессу: она не говорила о заслугах Франко и франкизма, а лишь подчеркивала, что Испания уже преодолела прошлое, а потому нет смысла к этому возвращаться.
Последствием диктатуры Франко является незавидная судьба «новых правых» в современной Испании. Крайне правая идея в стране дискредитирована – интересно, что в отличие от Франции, где европейский кризис привел к росту популярности Национального фронта, в Испании, в которой протестные настроения еще выше, их используют «новые левые» из Подемос (Podemos, перевод: «мы можем»).
Ряд крайне правых испанских организаций являются наследниками реакционной традиции, тогда как другие больше тяготеют к традиционалистской. Реакционеры, считающие себя наследниками Фаланги Примо де Риверы, находятся вне электорального пространства современной Испании, тогда как неофранкистские традиционалисты участвуют в выборах, хотя и без успеха. Единственной традиционалистской партией, которая смогла провести своего депутата в парламент, стала «Новая сила», основанная в середине 1970-х гг. франкистским идеологом Бласом Пиньяром (1918–2014) «дабы защитить то, что завещал каудильо». Идеология партии представляла собой специфический испанский синтез национал-синдикализма с католическим традиционализмом, несколько членов организации привлекались к уголовной ответственности за политический терроризм. В 1979 г. «Новая сила» получила 2,11 % голосов, и Блас Пиньяр был избран в парламент. Однако после антипарламентского мятежа 1981 г. ультраправые идеи в Испании оказались дискредитированы даже в глазах многих их сторонников, в результате чего «Новая сила» потерпела сокрушительное поражение на выборах 1982 г. и распалась.
Многие активисты «Новой силы» продолжали участвовать в политике, в том числе в рамках учрежденной в 2003 г. партии «Испанская альтернатива» консервативно-католического толка, почетным председателем которой стал Пиньяр. В то же время реалии 2000-х гг. заставили ее во многом отступить от ортодоксального франкизма «Новой силы». Ее лучший электоральный результат – 0,12 % голосов на выборах в Европарламент в 2009 г. Традиционалисты, не связанные с Пиньяром, в парламент вообще не проходили: так, партия «Испанская солидарность», созданная по инициативе Антонио Техеро, осужденного за попытку переворота 23 февраля 1981 г., на выборах 1982 г. получила лишь 0,14 % голосов и вскоре распалась.
От Народного альянса к Народной партии: эпоха Фраги Ирибарне
Демонтаж франкистской системы в Испании привел к бурному партийному строительству во всех частях политического спектра. Основными полюсами притяжения для бывших франкистов во второй половине 1970-х гг. были два – Союз демократического центра (СДЦ) премьер-министра (1976–1981) Адольфо Суареса и Народный альянс (позднее Народная партия) Фраги Ирибарне, который не вошел в кабинет Суареса и оказался в оппозиции. Впрочем, политический успех СДЦ оказался недолговременным: победив на парламентских выборах 1977 г. с 34,83 % голосов и немного опередив социалистов (30,35 %), он подтвердил свой результат на следующих выборах в 1979 г. (35,05 %). Однако трудности «транзита» и внутренние разногласия способствовали падению популярности партии и ее расколу: на парламентских выборах 1982 г. Союз получил лишь 2,89 %, на чем его история закончилась.
Проблемой СДЦ стала его разнородность: в партию входили политики самых разных идеологических ориентаций, от социал-демократов до консерваторов. В то же время Народный альянс как идеологическая партия оказался более жизнеспособным: он проявлял гибкость как в идеологии, так и в кадровой политике. Первый в постфранкистский период посол СССР в Мадриде Ю. Дубинин отмечал, что после выборов 1979 г. «по стране прокатилась волна глубокого обновления властных структур и вымывания франкистов, представители правых сил, там где им удалось получить большинство, теперь были не бюрократическими назначенцами, а людьми, прошедшими через избирательную борьбу» (Дубинин, 1999, с. 85).
Народный альянс был создан в 1976 г. и смог интегрировать несколько мелких партий, уменьшая тем самым конкуренцию на правом фланге политического спектра. (Для этого на данном этапе и был выбран более мягкий формат альянса, а не партии.) В состав Народного альянса вошли партия «Демократическая реформа», основанная Фрагой Ирибарне, и ряд небольших консервативных партий, возглавлявшихся преимущественно бывшими франкистскими министрами. На первых выборах после перехода к демократии в 1977 г. альянс получил 8,2 % голосов. С самого начала альянс сотрудничал с консервативными региональными партиями (Наварры и Каталонии).
В 1978 г. на своем втором съезде он был преобразован в Объединенную партию «Народный альянс». На выборы 1979 г. партия пошла в составе Демократической коалиции, включавшей, кроме Народного альянса, еще несколько мелких политических сил. Несмотря на некоторое расширение коалиционного потенциала, правые получили на выборах лишь 5,9 % голосов.
Распад СДЦ способствовал быстрому росту электоральной поддержки альянса, к которому перешли консервативно настроенные избиратели Союза, видевшие во Фраге более адекватного лидера. Две партии, образованные вышедшими из СДЦ политиками – Народно-демократическая партия (христианско-демократического толка) и Либеральная партия – заключили коалиционное соглашение с Народным альянсом. К новой коалиции присоединились также несколько региональных партий. На выборах 1982 г. коалиция под названием Народный альянс – Народно-демократическая партия получила 26,4 % голосов, став главной оппозиционной партией.
На парламентских выборах 1986 г. Народный альянс, выступая под брендом Народной коалиции (в том же составе, но без арагонских регионалистов), подтвердил свой статус парламентской оппозиции, получив 26 % голосов. Однако успехи правящей Испанской социалистической рабочей партии (ИСРП) привели к требованию значительной части «народников» принципиально обновить образ партии. Неудачной оказалась попытка смены лидера: представитель молодого поколения «народников» Антонио Эрнандес Манча проигрывал социалистам как в политической тактике, так и в харизме, и менее чем через два года к руководству «народниками» вернулся Фрага, инициировавший преобразование альянса в Народную партию, в состав которой официально вошли ее союзники – Народная демократическая и Либеральная партии (1989) и Галисийские центристы (1991).
В сентябре 1989 г. Фрага предложил на пост председателя партии кандидатуру Хосе Марии Аснара, в то время возглавлявшего правительство Кастилии и Леона, молодого политика (родился в 1953 г.). В апреле 1990 г. Аснар официально возглавил Народную партию, а Фрага Ирибарне получил почетный пост «председателя-основателя» партии, который сохранял до конца жизни. На парламентских выборах 1989 г. «народники» получили 25,8 % голосов, что было неплохим результатом – несмотря на внутрипартийную турбулентность, они сохранили свои политические позиции.
После этого Аснар возглавил процесс модернизации партии, который шел по трем основным направлениям.
Во-первых, было принято решение о расширении электоральной базы партии в сторону политического центра, так как это в наибольшей степени соответствовало реалиям испанского общества.
Во-вторых, обновлялись партийные структуры, включая руководящее ядро, с целью создания сильной и сплоченной организации, подготовленной к вызовам будущего. Из руководства были удалены партийные «бароны» из числа бывших франкистов, сменившиеся новым поколением политиков, более готовых к решению управленческих задач в демократическом обществе. Приход к власти «народников» в этой ситуации уже не означал возвращения в правительство франкистских министров, что было неприемлемо для значительной части общества.
В-третьих, произошло формирование собственной модели реформистского центра либерального толка, в которой государство находится на службе у общества, а граждане имеют больше свободы и становятся главным действующим лицом всех процессов. В рамках борьбы идей «народники» стали делать ставку на такие приоритеты, как солидарность поколений, сплоченность регионов и увеличение занятости. В настоящее время партия провозглашает, что «находится на службе интересов Испании, ставит человека в центр своей политической деятельности и рассматривает социальный прогресс как одну из своих целей. При явном устремлении к европейским ценностям и воодушевленная идеями свободы, демократии, терпимости и христианского гуманизма западной традиции она защищает достоинство человека, его неотъемлемые права и свободы, защищает демократию и правовое государство как основу сосуществования на основе плюрализма; в рамках рыночной экономики содействует сплочению различных территорий страны, модернизации и социальной сплоченности, а также равенству возможностей и главенству сообщества через участие граждан в политической жизни» (Испания. Анфас и профиль, 2007, с. 328–331).
Признанием значимости идеологической борьбы в электоральном процессе стало создание Фонда анализа и социальных исследований (FAES) – центра, питающего партию идеями и занимающегося сбором и анализом разработок, позволяющих воплощать в жизнь предложения, выдвигаемые партией.
В 1993 г. реформированная Народная партия (НП) вырвалась из своего гетто, получила 34,8 % голосов, лишь немного уступив ИСРП (38,7 %) и оставшись в оппозиции в связи с созданием коалиции между социалистами и более левыми партиями. В 1996 г. партия получила уже 38,8 % голосов и впервые смогла сформировать правительство. Ключевым моментом экономической программы Аснара стало его стремление уменьшить безработицу, которая на тот момент составляла в Испании 22,7 %. При этом он предложил испанцам начать зарабатывать самим и не надеяться на поддержку государства, которое само едва сводит концы с концами. И именно в этом он и был готов им помогать и оказывать всяческую поддержку. «Мы вернемся к концепции ответственности, строгости, труда и усилий, которые приведут нас к экономическому обновлению, великим экономическим реформам и модернизации», – говорил он (Василенко, 2006, с. 127–161). Таким образом, экономической основой программы Аснара стал неолиберализм.
Аснар был вынужден создавать парламентскую коалицию с региональными партиями – каталонцами из «Конвергенции и Союза» (КС), Баскской национальной партией (БНП), которую левые националисты в Стране Басков считают промадридской, и «Канарской коалицией».
В своей презентационной речи в парламенте Аснар сформулировал четыре базовых принципа деятельности нового кабинета, которые стали ответом тем, кто видел (или хотел видеть) в победе Аснара пришествие второго Франко:
1.
2.
3.
4.
Экономические успехи консерваторов в течение их первой легислатуры обеспечили им победу на парламентских выборах 2000 г. с результатом 44,5 %. Перед парламентскими выборами 2004 г. экономическая ситуация в стране была стабильной, но значительную общественную критику вызывало участие Испании в иракской операции США. «Народники» все равно имели предпочтительные шансы, но ситуация изменилась в канун выборов после теракта 11 марта 2004 г. в Мадриде. Аснар поспешил обвинить в нем баскских сепаратистов; когда стало ясно, что теракт был делом рук не басков, а исламистских террористов, испанцы выразили недоверие Аснару и его партии, которая получила 37,7 % голосов против 42,5 % у социалистов. «Народники» перешли в оппозицию, Аснар покинул пост председателя партии (став ее почетным председателем), передав его Мариано Рахою.
На выборах 2008 г. «народники» вновь заняли второе место (39,9 %), что, однако, не привело к отставке Рахоя с поста лидера (социалисты получили 43,8 %). Партия дала ему третий шанс, который он реализовал в 2011 г. на досрочных парламентских выборах, назначенных в условиях глубокого экономического кризиса, ответственность за который избиратели возложили на социалистов. Перед выборами партия выдвинула антикризисную программу, основанную на бюджетной консолидации, повышении конкурентоспособности (включая повышение гибкости рынка труда, снижение регулирующее нагрузки государства на бизнес, уменьшение числа госпредприятий) и поддержку малого и среднего бизнеса (Яковлев, 2012, с. 52–53). «Народники» набрали 44,6 %.
Реализация этой программы затрагивала интересы широких слоев населения, что привело к снижению рейтингов партии. Правительству Рахоя удалось добиться некоторого экономического роста, но ценой непопулярных мер жесткой экономии. Ситуацию осложнили и громкие коррупционные скандалы, в которые оказались вовлечены видные деятели Народной партии (чего не было при Аснаре). В результате усилились позиции недавно созданной левопопулистской партии Подемос, занявшей третье место на региональных выборах в мае 2015 г., после которых «народники» потеряли пост мэра Мадрида (они занимали его четверть века).
Идеология Народной партии: между консерватизмом и либерализмом
Поделиться книгой: