Древние германцы

Гл. XXII. Вставши от сна, который часто захватывает у них и день, [германцы] тотчас же умываются, чаще всего теплой водой, так как зима у них продолжается большую часть года. Умывшись, они принимают пищу, причем каждый сидит отдельно за своим особым столом. Потом идут вооруженные по своим делам, а нередко и на пирушку. У них не считается зазорным пить без перерыва день и ночь. Как это бывает между пьяными, у них часто бывают ссоры, которые редко кончаются [только] перебранкой, чаще же убийством и нанесением ран. Однако во время этих пиров они обыкновенно также совещаются о примирении враждующих, о заключении брачных союзов, о выборах старейшин, наконец, о мире и о войне, так как, по их понятиям, ни в какое другое время душа не бывает так открыта для бесхитростных мыслей и так легко воспламеняема на великие дела. Народ этот, не лукавый и не хитрый, среди непринужденных шуток открывает то, что раньше было скрыто на душе. Высказанная таким образом и ничем не прикрытая мысль на другой день снова обсуждается. Для выбора того и другого времени есть разумное основание: они обсуждают тогда, когда не способны к лицемерию, а решение принимают, когда не могут ошибиться.

Глава XXIII. Напитком им служит жидкость из ячменя или пшеницы, превращенная [посредством брожения] в некоторое подобие вина139. Ближайшие к берегу покупают и вино. Пища [у них] простая: дико растущие плоды, свежая дичь или кислое молоко; без особого приготовления и без приправ они утоляют ими голод. По отношению к жажде они не так умеренны. Если потакать [их] пьянству и давать [им пить] вволю, то при помощи пороков их не менее легко победить, чем оружием.

Гл. XXIV. У них один вид зрелищ и на всех собраниях тот же самый: нагие юноши в виде забавы прыгают между [воткнутыми в землю острием вверх] мечами и страшными копьями. Упражнение превратило это в искусство, искусство придало ему красоту; но [это делается] не из корысти или за плату – достаточной наградой отважной резвости [плясунов] является удовольствие зрителей.

Они играют в кости и, что удивительно, занимаются этим как серьезным делом и трезвые, и с таким азартом и при выигрыше и при проигрыше, что, когда уже ничего не осталось, при самом последнем метании костей играют на свободу и тело. Побежденный добровольно идет в рабство и, хотя бы он был моложе и сильнее, дает себя связать и продать. Таково их упорство в дурном деле; сами же они называют это верностью. Такого рода рабов они сбывают с рук продажей, чтобы избавиться от стыда [подобной] победы.

Гл. XXV. Остальными рабами они пользуются не так, как у нас, с распределением служебных обязанностей между ними как дворовой челядью140: каждый из рабов распоряжается в своем доме, в своем хозяйстве. Господин только облагает его подобно колону141 известным количеством хлеба, или мелкого скота, или одежды142 [в виде оброка]; и лишь в этом выражается его обязанность как раба. Все остальные обязанности по дому несут жена и дети [господина]. Раба редко подвергают побоям, заключают в оковы и наказывают принудительными работами; чаще случается, что его убивают, но не в наказание или вследствие строгости, а сгоряча и в порыве гнева, как бы врага, с той только разницей, что такое убийство остается безнаказанным143.

Вольноотпущенники немногим выше рабов144. Редко они имеют значение в доме и никогда – в государстве, за исключением тех народов, у которых существует королевская власть, где они иногда возвышаются над свободными и [даже] над знатными; у других же народов низкое положение вольноотпущенников является доказательством свободы145.

Гл. XXVI. Германцы не знают отдачи денег в рост и наращивания процентов; [и таким неведением] они лучше защищены [от этого зла], чем если бы оно было запрещено [законом]. Земля занимается всеми вместе поочередно по числу работников146, и вскоре они делят ее между собой по достоинству147; дележ облегчается обширностью земельной площади: они каждый год меняют пашню, и [все‐таки] еще остается [свободное] поле. Они ведь не борются с [естественным] плодородием почвы и ее размерами при помощи труда – они не разводят фруктовых садов, не отделяют лугов, не орошают огородов; они требуют от земли только [урожая] посеянного [хлеба]. От этого они и год делят не на столько частей, как мы: у них существуют понятия и соответствующие слова для зимы, весны и лета, названия же осени и ее благ они не знают.

Гл. XXVII. При устройстве похорон [германцы не проявляют] никакого тщеславия, они только заботятся о том, чтобы при сожжении тел знаменитых мужей употреблялось дерево известных пород148. [Погребальный] костер они не загромождают коврами и благовониями; на нем сжигается оружие каждого [покойника], а некоторых – и конь. Могила покрывается дерном. Они с пренебрежением относятся к почести высоких и громоздких памятников как тяжелых для покойника. Вопли и слезы у них быстро прекращаются, скорбь же и печаль остаются надолго. Вопли [по их мнению] приличны женщинам, мужчинам же – память.

Вот, что я узнал о происхождении и нравах всех вообще германцев, теперь же расскажу об учреждениях и обычаях отдельных племен, поскольку они отличаются [своеобразием], и о том, какие народы переселились из Германии в Галлию.

Гл. XXVIII. О том, что когда‐то галлы были сильнее [чем германцы], говорит величайший авторитет, божественный Юлий149, поэтому можно поверить даже и тому, что галлы переходили в Германию. Как мало, в самом деле, могла препятствовать этому река150, тем менее, что [в данном случае] менял место жительства сильный народ и захватывал территорию, тогда еще доступную для всех и не поделенную между могущественными государствами. Таким образом [пространство] между Герцинским лесом и реками Рейном и Меном заняли гельветы, а дальше бойи, оба народа галльского племени. Еще и теперь существует название «Boihaemum», которое свидетельствует о давнем прошлом этого места, хотя его население и переменилось151. Но неизвестно, арависки ли отделились от германского племени озов и переселились в Паннонию, или же озы ушли от арависков в Германию, – [во всяком случае] у тех и других одинаковый язык, учреждения и нравы; [и то и другое возможно], так как в прежние времена на обоих берегах вследствие равной бедности и свободы были одинаковые – и плохие, и хорошие условия [для поселения]152.

Треверы и нервии хвастаются своим германским происхождением и в этом отношении проявляют большую настойчивость, как будто такое тщеславие кровным родством может оградить их от сходства с галлами и их вялостью. Самый берег Рейна населяют уж бесспорно германские племена – вангионы, трибоки, неметы. Но и убии не стыдятся своего [германского] происхождения, хотя они и удостоились сделаться римской колонией и охотнее называют себя по имени ее основательницы агриппинцами; они давно уже перешли Рейн, и, убедившись в их верности, мы поселили их на самом берегу – не для того, чтобы иметь их под надзором, а чтобы они [сами] удерживали натиск [других германцев].

Гл. XXIX. Храбрейший из всех этих народов153 – батавы – населяет отчасти берег, но главным образом остров на реке Рейне154; когда‐то они входили в состав народа хаттов, но вследствие внутренних раздоров переселились на эти места, где им пришлось сделаться частью римского государства. Они [до сих пор] сохраняют почетное отличие [своего] старинного союзничества: они не унижены податями, и их не разоряет откупщик; они изъяты от всяких налоговых тягот и чрезвычайных сборов, и подобно тому как наступательное и оборонительное оружие откладывается на случай сражения, так и их сохраняют для войн. В подобном же послушании находится и племя маттиаков, так как величие римского народа продвинуло почтение [к нему] за Рейн, за старые пределы государства. Таким образом, они по своему месту жительства и границам находятся на своем берегу, а по настроению и духу – с нами; в остальном они похожи на батавов с той только разницей, что они и до сих пор более воодушевляются самой почвой и небом своей страны.

Я не стану причислять к германским народам, хотя они и поселились по ту сторону Рейна и Данувия, тех, которые обрабатывают «декуматные поля»155: самые легкомысленные из галлов, отважные вследствие бедности, вступили в сомнительное владение этой землей; вскоре благодаря тому, что была проведена граница и выдвинуты укрепления, эта территория вошла в состав римского государства и стала частью провинции156.

Гл. XXX. За ними157, начиная от Герцинских лесистых гор, крепко сидят на своей земле хатты, страна которых не представляет собой такой болотистой равнины, как у других племен, входящих в состав Германии, потому что здесь идут холмы, лишь постепенно становящиеся все реже и реже, и Герцинский лес все время сопровождает своих хаттов и их охраняет158. У хаттов еще более крепкие [чем у других германцев] тела, плотные члены, грозное выражение лица и большая сила духа. Для германцев они очень разумны и искусны: они поручают командование избранным и слушаются тех, кому оно поручено, знают строй, применяются к обстоятельствам, умеют вовремя удержаться от нападения, распределить день, окапываться на ночь, считать счастье чем‐то сомнительным, а храбрость – надежным, и что особенно редко и свойственно лишь римской дисциплине – они больше полагаются на вождя, чем на войско. Вся сила их в пехоте, которая нагружена, кроме оружия, еще и железными инструментами159 и припасами. Другие [германцы] идут в сражение, хатты же снаряжаются на войну; у них редки набеги и случайные стычки. И действительно, это кавалерийскому натиску свойственно срывать победу и быстро отступать; а от проворства недалеко и до страха, медлительность же близка к стойкости.

Гл. XXXI. И то, что у других германских народов встречается изредка и является делом личной инициативы, у хаттов обратилось в обычай: только что достигший юношеского возраста отпускает волосы и бороду и до тех пор не изменяет такого вида, свидетельствующего о данном обете и обязывающего к храбрости, пока не убьет врага. Только после крови и [военной] добычи открывают они лицо, считая, что только тогда они расплатились за свое рождение и стали достойны своего отечества и родителей. У трусливых и невоинственных этот ужасный вид [так и] остается. Наиболее храбрые носят на себе железное кольцо, как бы оковы, [и носят его] до тех пор, пока не убьют неприятеля. Очень многим из хаттов такой наряд нравится, и они в нем доживают до старости, обращая на себя своим странным видом внимание как неприятелей, так и своих. Они начинают все битвы, в строю они всегда первые, страшные на вид. Но и в мирное время они не утрачивают своей дикости и не придают более кроткого вида своей наружности. Нет у них ни дома, ни поля, никакой другой заботы. К кому они придут, у того и кормятся. [Так они и живут], пренебрегая своим, расточая чужое, пока благодаря бледной старости такая суровая доблесть не станет им не под силу.

Гл. XXXII. Ближайшие к хаттам – узипы и тенктеры, которые живут на Рейне, могущем [здесь] быть достаточной границей благодаря своему определенному руслу160. Тенктеры сверх обычной [у германцев] военной славы отличаются искусством кавалерийского маневрирования, и даже хатты не больше славятся своей пехотой, чем тенктеры конницей. Так уж это пошло от предков, а потомки им подражают. В этом – забава детей, соревнование юношей, [заниматься этим] упорно продолжают старики. Вместе с челядью, домом и наследственными правами передаются и кони. Но их получает не старший из сыновей, как все остальное, а тот, кто превосходит других [своей] неустрашимостью на войне.

Гл. XXXIII. Возле тенктеров были в прежние времена бруктеры, но теперь, как рассказывают, сюда переселились хамавы и ангриварии, которые прогнали их и совершенно истребили161 с общего согласия соседних племен вследствие ли их ненависти к высокомерию [бруктеров], или привлекательности добычи, или же благодаря какому‐то особому расположению к нам богов, так как они не отказали нам в зрелище сражения: было убито более 60 тысяч [человек], и пали они не от римского оружия, но, что прекраснее, для услаждения наших глаз162. И я молю, пусть останется и в будущем продлится у [этих] народов если не любовь к нам163, то по крайней мере ненависть друг к другу, так как при тревожных обстоятельствах ничто уж не может помочь [нам], кроме раздоров между врагами.

Гл. XXXIV. Ангривариев и хамавов сзади замыкают дулгубнии и хазуарии и другие племена, также ничем не обращающие на себя внимания, а спереди164 к ним примыкают фризы. Они разделяются на больших и малых фризов, называясь так по степени своей силы. [Область] тех и других окаймляет Рейн вплоть до самого Океана, и кроме того, они живут вокруг огромнейших озер, по которым плавали и римские корабли165; оттуда мы отваживались даже пускаться в Океан. Молва идет, что и до сих пор там существуют Геркулесовы столбы166, потому ли, что [туда действительно] приходил Геркулес, или потому, что все мы охотно приписываем его славе все, что есть где‐нибудь величественного. У Друза Германика167 не было недостатка в смелости, но [сам] Океан воспротивился исследованию как себя, так и того, что касается Геркулеса. С тех пор [на это] никто больше не решался, считая, что благочестивее и почтительнее верить в деяния богов, чем постигать их разумом.

Гл. XXXV. До сих пор мы познакомились с Германией на западе. На севере она поворачивает очень большим изгибом168. Здесь мы тотчас же встретим племя хавков; хотя они начинаются от фризов и занимают часть [морского] берега, но краем они примыкают ко всем тем племенам, о которых я говорил, пока не сделают загиб в сторону хаттов. Таким огромным пространством земли хавки не только владеют, но они и густо населяют его. Это – самый благородный народ среди германцев, который предпочитает охранять свое могущество справедливостью. Без жадности, без властолюбия, спокойные и обособленные, они не затевают никаких войн, никого не разоряют грабежом и разбоем. В том главное доказательство [их] храбрости и силы, что, занимая первенствующее положение, они достигают его без насилия. Однако все у них не мешкая берутся за оружие, и, если обстоятельства потребуют, является многочисленное пешее и конное войско. В мирное время они пользуются такой же славой [как и на войне].

Гл. XXXVI. Бок о бок с хавками и хаттами [живут] херуски, которые, никем не тревожимые, поддерживали мир, слишком долгий и расслабляющий. Это было более приятно, чем безопасно, ибо среди властолюбивых и сильных держаться в стороне – ошибка: там, где действуют кулаками, на скромность и честность могут претендовать только те, кто взял верх. Таким образом, те самые херуски, которые когда‐то назывались добрыми и справедливыми, теперь стали называться малодушными и глупыми… Крушение херусков увлекло за собой и соседнее племя фозов: при несчастье они оказались товарищами на равных правах, тогда как в счастливые времена они были в подчиненном положении.

Гл. XXXVII. У того же изгиба Германии живут кимвры, ближайшие к Океану169. Теперь это – незначительное племя, но великое по своей славе. Обширные следы этой старинной славы остаются и до сих пор, [а именно:] занимающие большое пространство лагери на обоих берегах170, окружностью которых можно измерить, какое огромное количество людей было в них, и в частности воинов, и какова была уверенность в успехе такого великого переселения. Наш город переживал 640‐й год своего существования, когда, в консульство Цецилия Метелла и Папирия Карбона, впервые был услышан звук оружия кимвров. Если мы сосчитаем время от этого [события] до второго консульства Траяна171, то получится приблизительно 210 лет: так долго преодолевается Германия. За такой долгий промежуток времени много было потерь с обеих сторон. Ни Самний, ни Карфаген, ни Испании или Галлии172, ни даже Парфия не напоминали нам так часто о себе, так что свобода германцев жесточе [для нас], чем неограниченная власть Арсака. В самом деле, что, кроме убийства Красса173, может противопоставить нам Восток, сам потерявший Пакора и усмиренный Вентидием? Германцы же, разбивши или взявши в плен Карбона и Кассия, Скавра Аврелия и Сервилия Цепиона и Гнея Маллия, отняли у римского народа пять консульских войск и даже у Цезаря [Августа Октавиана] отняли Вара вместе с тремя легионами. Да и поражения им наносили не безнаказанно Гай Марий в Италии174, божественный Цезарь в Галлии175, Друз176, Нерон177и Германик178в их собственной стране. Вскоре после этого грозные приготовления Г. Цезаря179 были обращены в посмешище. Затем наступило спокойствие, пока по случаю наших раздоров и гражданских войн180 германцы, овладевши зимними лагерями наших легионов, не покусились даже на Галлию. [Правда], оттуда они были прогнаны, но в последние годы больше устраивались триумфы181 [по случаю побед над германцами], чем они [действительно] побеждались.

Гл. XXXVIII. Теперь следует сказать о свевах, о народе, в состав которого входит не одно племя, как у хаттов или тенктеров. Они занимают большую часть Германии, и хотя делятся на ряд племен, имеющих свои собственные названия, но все вместе обозначаются общим именем свевов. Отличительным признаком этого народа является то, что они зачесывают волосы набок и связывают их в пучок. Этим свевы отличаются от других германцев, а у свевов – свободные от рабов. Вследствие какого‐нибудь родства со свевами или, что чаще случается, из подражания такая прическа встречается и у других племен, но редко и только у молодежи, а у свевов и до старости торчащие волосы зачесывают в направлении, обратном [естественному], и часто связывают их только на макушке. Старейшины устраивают [такую прическу] с большим щегольством. Это, конечно, забота о внешности, но невинная; они принаряжаются не для того, чтобы любить или быть любимым, а, идя на войну, стараются казаться выше и страшнее – они украшаются для вражеских глаз.

Гл. XXXIX. Самыми древними и благородными из свевов называют себя семноны. И эта уверенность в их древности подтверждается религией. Все народы одной с ними крови сходятся в лице своих представителей в определенное время в лес, священный для них, благодаря верованиям их предков и внушаемому им издревле трепету; здесь они от имени всего народа убивают в жертву человека и таким ужасным действием начинают торжественно справлять свой варварский обряд. И в других формах выражается благоговение к этой роще: никто не может в нее войти, иначе как в оковах, чтобы этим подчеркнуть свою приниженность и величие божества; если он случайно упадет, то нельзя ему подняться и встать на ноги, а должен он выкатиться по земле. Весь этот обряд имеет целью показать, будто бы именно здесь колыбель всего народа, где над всеми властвует бог и все остальное находится у него в подчинении и послушании. Авторитет семнонов поддерживается их благополучием: они населяют сто округов, и вследствие такой многочисленности своего народа они верят, что являются главой свевов.

Гл. XL. Наоборот, лангобарды своей славой обязаны малочисленности. Окруженные многими и очень сильными племенами, они обеспечивают себя не послушанием, а битвами и тем, что не боятся опасностей. За ними следуют ревдигны, авионы, англы, варины, эвдозы, сварины и нуитоны, защищаемые реками и лесами. Каждое из этих племен в отдельности ничем не замечательно, но все они вместе поклоняются Нерте, то есть Матери-Земле, и думают, что она вмешивается в дела людей и объезжает народы. На одном из островов Океана есть девственная роща, а в ней посвященная богине колесница, накрытая покрывалом. Доступ к ней разрешается одному только жрецу. Он знает, когда богиня находится внутри [колесницы], и с великим благоговением следует за ней, влекомой телками. Тогда наступают радостные дни, праздничный вид приобретают те места, которые она удостоит своим прибытием и где гостит. Никто [тогда] не затевает войн, не берется за оружие; все железо спрятано; лишь тогда познают они мир и спокойствие, только тогда любят их, пока тот же жрец не возвратит в священную рощу богиню, пресытившуюся общением со смертными. Тотчас же после этого в скрытом от нескромных глаз озере обмываются и колесница, и покровы, и, если угодно верить, само божество. Все это делают рабы, которых немедленно вслед затем поглощает то же самое озеро. Отсюда тайный ужас и благочестивое неведение по отношению к тому, что видеть могут только те, кто должен умереть.

Гл. XLI. Эта часть свевов простирается до самых отдаленных мест Германии. Ближе к [нам] – теперь я буду следовать по течению Данувия, как раньше Рейна – [живет] племя гермундуров, верное римлянам. Поэтому они единственные из германцев ведут торговлю не только на берегу, но и внутри страны, а также в самой цветущей из колоний провинции Реции182. Они переходят [реку] везде и без страха, и в то время как другим племенам мы показываем только оружие наше и лагери, им, как людям не жадным, мы открываем наши дома и виллы. В области гермундуров берет свое начало Альбис, река когда‐то знаменитая и [нам] известная; теперь же мы ее знаем только по слухам.

Гл. XLII. Рядом с гермундурами живут наристы, а далее квады и маркоманы. Особенно велики слава и силы маркоманов, которые даже населяемую ими область приобрели благодаря своей храбрости, прогнав из нее некогда бойев. Но наристы и квады также не вырождаются. Там находится как бы граница Германии, поскольку она опоясывается Данувием. У маркоманов и квадов вплоть до наших дней держались короли из их собственного племени, из знатного рода Маробода и Тудра; но теперь они уже терпят и чужестранных; впрочем, сила и власть этих королей поддерживаются авторитетом Рима. Мы помогаем им изредка оружием, но чаще деньгами; от этого, однако, не умаляется их значение.

Гл. XLIII. Сзади к маркоманам и квадам примыкают марсигны, котины, озы и буры. Из них марсигны и буры своим языком и образом жизни походят на свевов; котины же своим галльским языком, а озы паннонским доказывают, что они не германцы, а также и тем, что терпят подати; часть податей на них, как на инородцев, накладывают сарматы, часть – квады. Котинам это тем более стыдно, что они добывают железо. Все эти народы занимают частью равнины, главным же образом лесистые горы и вершины гор и горных цепей, так как свевов разделяет и рассекает непрерывная цепь гор, по ту сторону которых живут многие народы; из них шире всех распространяется народ лугиев, разделяющийся на много племен. Среди этих последних достаточно назвать наиболее значительных – гариев, гельвеонов, манимов, гелизиев, наганарвалов. У наганарвалов имеется роща, относящаяся к древнему культу. Ею заведует жрец в женском наряде, а боги183, при истолковании на римский лад, напоминают Кастора и Поллукса. Такова сущность этих божеств, а имя им Алки. [Не существует] никаких изображений [этих божеств] и никаких признаков [занесенного извне] чужеземного культа; однако они почитаются как братья, как юноши184.

Всех только что перечисленных племен превосходят гарии своей силой; кроме того, впечатление от своего [и без того] свирепого вида они усиливают искусственно, придавая ему необычную дикость, а также выбором времени для сражения; щиты [у них] черные, тело выкрашено, а для битвы они выбирают темные ночи; и уже одним своим страшным видом войска, состоящего из привидений, они наводят ужас. И никто из неприятелей не выдерживает такого необычного и как бы адского зрелища, так как прежде всего побеждаются их глаза.

Гл. XLIV. За лугиями живут готоны, управляемые королями уже несколько строже, чем остальные германские племена, однако не настолько, чтобы совершенно лишиться свободы. Дальше, у самого Океана, – ругии и лемовии: особенностью всех этих племен является то, что щиты у них круглые, мечи короткие и что они повинуются королям.

Отсюда [на север] на самом Океане живут племена свионов, которые сильны не только пехотой и вообще войском, но и флотом. Форма их кораблей отличается тем, что с обеих сторон у них находится нос, что дает им возможность когда угодно приставать к берегу; они не употребляют парусов, а весла не прикрепляют к бортам одно за другим; они свободны… и подвижны, так что грести ими можно и в ту, и в другую сторону, смотря по надобности. Богатство у свионов в чести, поэтому ими повелевает один [человек], без всяких ограничений, а не с условным правом на повиновение. Оружие у них не находится на руках у всех, как у остальных германцев, но заперто и стережется именно рабом; это делается потому, что внезапному нападению неприятелей препятствует Океан, а кроме того, праздные руки вооруженных людей [легко] переходят границы дозволенного; и действительно, не в интересах короля поручать надзор за оружием кому‐нибудь из знати или из свободных и даже из вольноотпущенников.

Гл. XLV. За свионами находится другое море185, тихое и почти неподвижное; что это море опоясывает и замыкает земной круг186, удостоверяется тем, что последнее сияние уже заходящего солнца продолжается до восхода и настолько ярко, что помрачает звезды. Воображение прибавляет к этому, что, когда солнце выплывает из воды, слышен шум и видны очертания лошадей и лучи вокруг головы187… Итак, правым берегом Свевского моря омывается земля племен эстиев, у которых обычаи и внешний вид, как у свевов, а язык больше похож на британский. Они поклоняются матери богов и носят как символ своих верований изображения кабанов. Это у них заменяющая оружие защита от всего, гарантирующая почитателю богини безопасность даже среди врагов. Они редко пользуются железным оружием, часто же дубинами. Над хлебом и другими плодами земли они трудятся с большим терпением, чем это соответствует обычной лености германцев. Они также обыскивают и море и одни из всех на его отмелях и даже на самом берегу собирают янтарь, который сами называют glaesum. Но какова его природа и откуда он берется, они, будучи варварами, не доискиваются и не имеют об этом точных сведений. Он даже долго валялся у них [без употребления] среди других отбросов моря, пока наша страсть к роскоши не создала ему славы188. Сами же они его совсем не употребляют189. Собирается он в грубом виде, приносится [на рынок] без всякой отделки, и они получают за него плату с удивлением. Видно, однако, что это сок деревьев, так как в янтаре очень часто просвечивают животные, водящиеся на земле, даже крылатые, которые, завязши в жидкости, потом, когда вещество это затвердеет, застревают [в нем]. И я думаю, что как в отдаленных местах Востока есть особенно плодоносные рощи и леса, где сочатся ладан и бальзам, так и на островах и в землях Запада есть такие места, в которых [выжатый] под влиянием близких лучей солнца жидкий янтарь падает в близко находящееся море и силой бурь выбрасывается волной на встречаемые ею берега. Если захотеть испытать свойства янтаря, приблизивши к нему огонь, то он загорится, как факел из смолистого дерева, и получится густое и сильно пахучее пламя, после чего он делается мягким и липким, как смола.

Следом за свионами живут племена ситонов, во всем на них похожие. Ситоны отличаются только одним тем, что над ними господствует женщина – до такой степени они пали даже в рабстве своем, не говоря уже о свободе.

Гл. XLVI. Здесь конец Свевии. Что касается певкинов, венедов и феннов, то я не знаю, отнести ли их к германцам или к сарматам. Впрочем, певкины, которых некоторые называют бастарнами, живут, как германцы, будучи похожи на них языком, образом жизни, жилищем, – грязь у всех, праздность среди знати. Благодаря смешанным бракам они в значительной степени обезобразились наподобие сарматов. Венеды многое заимствовали из нравов последних, так как они, занимаясь грабежом, исходили все леса и горы между [областями, занятыми] певкинами и феннами. Однако их следует причислить скорее к германцам, ввиду того что они и дома прочные строят, и щиты имеют, и любят ходить, и даже быстро, – все это совершенно чуждо сарматам, всю жизнь проводящим в кибитке и на коне. Фенны отличаются удивительной дикостью и ужасной бедностью; у них нет оружия, нет лошадей, нет пенатов190; пищей им служит трава, одеждой – шкура, ложем – земля. Вся надежда их на стрелы, которые они за неимением железа снабжают костяным наконечником. Одна и та же охота кормит и мужчин, и женщин, которые повсюду их сопровождают и участвуют в добыче. Их дети не имеют другого убежища от диких зверей и непогоды, кроме сплетенных между собой ветвей, под которыми они скрываются; сюда возвращается молодежь, здесь пристанище стариков. Но это они считают бόльшим счастьем, чем изнывать в поле, трудиться в доме, рисковать своим и чужим добром, [постоянно находясь] между надеждой и страхом191. Не опасаясь ни людей, ни богов, они достигли самого трудного – им даже нечего желать.

Остальное уж [вовсе] баснословно: [например, что] у геллузиев и оксионов черты лица человеческие, а туловище и члены звериные192. Так как я об этом не имею точных сведений, то оставляю нерешенным.

АННАЛЫ

«Анналы» («Ab excessu divi Augusti»), законченные Тацитом незадолго до его смерти, около 116 года, излагали в шестнадцати книгах события римской истории от смерти Августа (14 год) до 1 января 69 года. До нас дошли лишь книги I – IV, начало книги V, книга VI (за исключением начала) и книги XI – XVI (не полностью). Описание римско-германских военных столкновений и сведения о германцах содержатся в I, II, IV, XI, XII и XIII книгах «Анналов» и основаны (помимо других, в том числе устных источников) в значительной мере на утерянной работе Плиния Старшего «Германские войны в 20 книгах» («Bellorum Germaniae viginti»), написанной в последние годы царствования императора Клавдия (41 – 54 годы) и в первые годы царствования Нерона (54 – 68 годы). События конца 40‐х и начала 50‐х годов в Германии Плиний излагал в этой работе как очевидец, лично участвовавший в походах Домиция Корбулона и служивший в разных частях провинции Германии в 47 – 52 годах. При изложении предшествующей истории римско-германских войн, в частности походов Германика в 14 – 16 годах, Плиний пользовался сообщениями их участников, которые косвенно, через посредство Плиния, использовал и Тацит в «Анналах». Кроме того, многие данные о германцах в первых двух книгах «Анналов» почерпнуты Тацитом из труда неизвестного нам анналиста; этот труд, которым пользовался, по‐видимому, и Плиний, содержал весьма достоверный и ценный материал.

Книга I

[В 14 году римский полководец Германик после усмирения мятежа в легионах Нижней Германии продвинулся в область германского племени марсов, обитавшего по течению реки Рур. Это должно было подготовить почву для дальнейших, более крупных походов римлян в глубь Германии, состоявшихся в 15 и 16 годах. Тацит рассказывает о набеге на марсов в 49 – 51 главах книги I «Анналов».]

Гл. 50. …Римское войско форсированным маршем расчистило себе путь через Цезийский лес193 и вышло на проложенную Тиберием дорогу, где и разбило лагерь, защищенный с фронта и стыла валом, а с боков – засеками. Затем Герма– ник пробрался через поросшие дремучими лесами возвышенности, и тогда перед ним встал вопрос, каким из возможных двух путей идти дальше: кратчайшим ли и общеупотребительным или же более трудным и неиспробованным, но именно поэтому и не занятым неприятелем. Он решил этот вопрос в пользу более продолжительного пути и поспешил с выполнением плана: ибо лазутчики сообщили, что как раз в эту ночь у германцев празднество, торжественный пир и игры. Цецина получил приказ двинуться вперед с легкими когортами и проложить путь через труднопроходимые леса; легионы следовали за ним на небольшом расстоянии. Римлянам благоприятствовала звездная ночь; они подошли уже к самым деревням марсов и окружили их поселки, а марсы все еще лежали, растянувшись на своих ложах и возле столов; совершенно беззаботные, они не выставили караулов. Их беспечность была так велика, что никто из них даже не опасался возможности военного нападения. Причиной такого спокойствия было не что иное, как то, что все они были пьяны, а потому ленивы и бессильны.

Гл. 51. Чтобы как можно больше опустошить страну, Цезарь [Германик] разбил свои рвавшиеся в бой легионы на четыре колонны и предал все огню и мечу на пространстве 50 миль. Не щадили ни пола, ни возраста; человеческие жилища и святилища – среди них священнейший у этих племен храм Танфаны194 – все это было срыто до основания. Среди римских солдат не было даже раненых: ведь они убивали полусонных, безоружных, либо разбегавшихся германцев. Эта кровавая баня подняла на ноги бруктеров, тубантов и узипетов; они заняли возвышенности, поросшие лесами, через которые должно было проходить римское войско во время обратного марша. Полководец знал это и выступил в путь, готовый к возможности нападения и битвы. Часть конницы и когорты союзников шли впереди; за ними следовал один легион; поклажа была взята в середину; левый фланг прикрывали солдаты 21‐го легиона, а правый – 6‐го легиона; шествие замыкали остальные отряды союзнических войск. Однако неприятель оставался совершенно неподвижным, до тех пор пока римское войско целиком не вошло в лесистое ущелье; тогда германцы выскочили из засады и ударили во фронт и во фланги – правда, не слишком сильно, – но зато напали со всей присущей им силой на арьергард. Легкие когорты чуть было не поддались напору густых толп германцев, но Цезарь [Германик], пробившись к 20-му легиону, громко воскликнул, обращаясь к солдатам: «Вот когда настал подходящий момент заставить всех забыть о вашем мятеже! Продолжайте идти вперед и торопитесь искупить вину доблестью!» Это подняло дух солдат. Одним ударом прорвались они сквозь строй врагов, оттеснили германцев на открытое место и изрубили их. В то же время передовые отряды выбрались из лесов и укрепились в лагере. Остальная часть пути прошла спокойно. Гордые недавними победами и не думая о происшедшем, солдаты расположились на зимние квартиры.

Гл. 55. В консульство Друза Цезаря и Гая Норбана состоялся триумф Германика, хотя война еще продолжалась. Герма– ник готовил силы на лето, но уже ранней весной открыл враждебные действия неожиданным вторжением в страну хаттов. Ибо он надеялся на раскол в среде неприятеля на сторонников Арминия и Сегеста; из них первый был известен вероломством, а второй – верностью Риму. Арминий – возмутитель Германии. Сегест указывал Вару не раз на готовящееся восстание и еще на последнем пиру перед наступлением военных действий убеждал Вара приказать надеть оковы на него и на Арминия; тогда народ не решится ни на что, если будут устранены вожди, а у Вара будет время разобрать, кто виновен и кто невинен. Но Вар пал жертвою судьбы и силы Арминия. Сегест же хотя и был вовлечен в войну единодушным движением народа, но [втайне] оставался противником Арминия; его враждебные отношения к Арминию усиливали еще его личные счеты с ним: Арминий похитил дочь Сегеста, помолвленную за другого. Зять был ненавистен своему тестю и политическому противнику, и то, что укрепляет дружбу приятелей узами любви, лишь возбуждало взаимную ненависть двух врагов.

Гл. 56. Итак, Германик поручил Цецине 4 легиона, 5 тысяч человек союзников и поспешно набранные отряды левобережных германцев195; точно такое же количество легионов и двойное количество союзников он повел сам; построив крепость на развалинах укрепления, заложенного его отцом в горах Таунуса, он поспешил с освобожденным от поклажи войском в страну хаттов, а Люция Апрония оставил для проведения дорог и постройки мостов. При редкой в том климате засухе и низком уровне воды в реках Германик быстро и беспрепятственно продвигался вперед и опасался лишь ливней и разлива рек на обратном пути. Его появление было столь неожиданным для хаттов, что все те члены племени, которые оказались не способными к самозащите в силу их возраста или пола, были тут же либо взяты в плен, либо перебиты. Молодые боеспособные мужчины переплыли через Адрану и попытались помешать римлянам наводить мост через эту реку; но их рассеяли метательным оружием и стрелами, а попытки начать мирные переговоры оказались тщетными; тогда многие из них перешли на сторону Германика, остальные же покинули свои округа и деревни и разбежались по лесам.

Цезарь [Германик] сжег Маттиум – главный населенный пункт хаттов, опустошил поля и затем повернул обратно к Рейну, причем неприятель не осмелился нападать на арьергард возвращающихся римских войск, как он это делал в тех случаях, когда отступал больше из хитрости, чем из страха. Херуски хотели было оказать помощь хаттам, но их отпугнул Цецина, который нападал на них со своими войсками то в одном, то в другом месте их владений; и марсов, осмелившихся дать бой, Цецина отразил в удачном сражении.

Гл. 57. Вскоре после этого к Германику явились послы от Сегеста и просили защиты от насилия со стороны соплеменников, которые осадили его лагерь. Арминий имел тогда большее влияние на херусков, ибо он советовал начать войну; а у варваров тот, кто отважнее, тот и пользуется в смутное время наибольшим доверием и весом.

Вместе с послами Сегест отправил и своего сына Сегимунда, но юноша вначале колебался и медлил в сознании своей вины. Ибо в тот год, когда германские племена отпали от Рима196, он, избранный жрецом при алтаре убиев197, порвал жреческую повязку и убежал к мятежникам. Но, ободренный надеждой на милость римлян, он передал поручения отца; его приняли благожелательно и под военной охраной переправили на левый берег Рейна. Германик решил, что стоит еще раз вернуться; он дал бой осаждавшим, и Сегест был освобожден со своими многочисленными сородичами и клиентами198. Тут были и знатные женщины, а в их числе – жена Арминия, дочь Сегеста, которая была по духу ближе мужу, чем отцу: после поражения она не плакала и не умоляла победителей, а молча смотрела на свое беременное чрево, скрестив руки под складками одежды. Принесли и добычу, захваченную германцами при поражении Вара и доставшуюся тогда многим из тех, которые теперь сдались; тут же появился и сам Се– гест, богатырь с виду, исполненный сознания своей ничем не нарушенной верности.

Гл. 58. Он сказал примерно следующее: «Сегодня не первый день моей нерушимой верности римскому народу. С тех пор как божественный Август даровал мне римское гражданство, я руководился при выборе друзей и врагов только соображениями вашей выгоды, и это не потому, что я ненавидел свою родину (ведь изменники противны даже тем, чью сторону они держат), а потому, что, по‐моему, интересы римлян и германцев действительно совпадают и мир лучше войны. Вот почему я выступил перед тогдашним римским военачальником Варом с обвинениями против Арминия, похитителя моей дочери, нарушителя союза с вами. Но так как бездеятельный полководец199 меня удерживал и законным путем трудно было чего‐нибудь добиться, то я потребовал, чтобы он надел оковы на меня, на Арминия и заговорщиков. Свидетельницей всего этого была та ночь, – о, я хотел бы, чтобы она была последней в моей жизни! То, что случилось потом, легче оплакивать, нежели оправдывать. Впрочем, как я тогда заковал в цепи Арминия, так и сам был закован его сторонниками. А теперь, когда мне представился случай встретиться с тобой, я предпочитаю старое новому, мир – участию в мятеже200, и не из‐за награды, а из желания очиститься от подозрения в измене; к тому же я – наиболее пригодный германцам посредник между ними и вами, если они только захотят предпочесть раскаяние гибели. Я прошу простить юношеское заблуждение сына, а относительно дочери сознаюсь, что ее удалось привести сюда201 лишь силой принуждения. Тебе предстоит решить, что важнее: то ли, что она беременна от Арминия, или что она рождена мною». Цезарь [Германик] отвечал Сегесту милостиво и обещал гарантировать безопасность его детям и родственникам, а ему самому отвести место жительства в старой провинции202. Войска Германик увел обратно и получил по предложению Тиберия титул императора. Жена Арминия родила мальчика, который рос в Равенне; в свое время расскажу, какие он претерпел издевательства203.

Гл. 59. Слухи о сдаче Сегеста и о его благосклонном приеме римлянами пробудили в одних надежду, в других скорбь, в зависимости от того, кто хотел или не хотел войны. Арминия, страстного и необузданного от природы, привело в бешенство похищение жены, которой предстояло беременной переносить рабство; он носился по стране херусков, призывая к войне с Сегестом и Цезарем [Германиком]. Он не скупился и на издевательства: «Вот так примерный отец! Какой великий полководец! Что за храброе войско! Столько рук понадобилось, чтобы утащить одну слабую женщину! Я победил три легиона и трех легатов, ибо веду войну не при помощи предательства и не с беременными женщинами, а в честном открытом бою с вооруженными воинами. В германских рощах до сих пор еще можно видеть знаки отличия римских воинов, которые я повесил там и посвятил отечественным богам. Пусть Сегест живет на покоренном римлянами [левом] берегу Рейна, пусть он возвратит сыну сан жреца: германцы никогда всецело не простят ему того, что им пришлось увидеть между Альбисом и Рейном ликторские прутья, секиры и тогу204. Другим народам, не знавшим римского владычества, неведомы были казни и дань; а мы, сбросившие с себя это иго, заставившие уйти ни с чем самого возведенного в боги Августа и избранного судьбою Тиберия, неужели мы испугаемся неопытного юноши и его войска, состоящего из мятежников? Если отечество, предки и старые обычаи вам дороже властителей [римлян] и новых поселений, то вы последуете за Арминием к славе и свободе, а не за Сегестом в позорное рабство».

Гл. 60. Эти речи подняли не только херусков, но и соседние племена; на их сторону перешел и дядя Арминия Ингвиомер, издавна пользовавшийся уважением у римлян; этим объясняются серьезные опасения Цезаря [Германика]. Для того чтобы война не обрушилась на него всею тяжестью, он послал Цецину с сорока римскими когортами через страну бруктеров к реке Амизии, стремясь раздробить военные силы неприятеля; конница под начальством Педо направилась через страну фризов. Сам Германик повел четыре легиона на судах через озера205. Пехота, конница и флот встретились у вышеназванной реки. Хавки, обещавшие выставить вспомогательные отряды, были присоединены к римскому войску. Бруктеров, которые сами выжигали все на своей территории, разбил по поручению Германика Люций Стертиний при помощи легкого отряда; при этом он нашел во время битвы среди захваченной добычи орла 19-го легиона, потерянного при Варе. Вслед за тем римское войско дошло до конца области бруктеров и опустошило земли между Амизией и Лупией, расположенные недалеко от Тевтобургского леса, где, как говорили, еще валялись непогребенными останки Вара и его легионов.

Гл. 61. Тут Цезарь [Германик] захотел воздать последние почести римским воинам и их вождю; всеми солдатами Германика овладела печаль при мысли о родных и друзьях, о переменчивости военного счастья и превратности судьбы человеческой. Цецина был послан вперед с поручением исследовать глухие места в лесистых горах и проложить мосты и дамбы по стоячим болотам и обманчивым зыбким равнинам. Затем римляне прибыли на печальное место, которое являло ужасное зрелище и было страшно воспоминаниями.

Размеры первого лагеря Вара и его главных квартир свидетельствовали о работе трех легионов; далее по полуразрушенному валу и неглубокому рву можно было догадаться, что здесь расположились уже разбитые остатки войска: посреди поля белели кости, местами рассеянные поодиночке, а кое‐где целыми кучами – смотря по тому, как римские воины бежали или оказывали сопротивление. Тут же валялись обломки оружия и скелеты лошадей, а к стволам деревьев были прикреплены человеческие черепа. В соседних рощах находились алтари варваров, на которых они заклали трибунов и центурионов первого ранга. Участники битвы, пережившие ее, убежавшие во время самого сражения или из плена, рассказывали, где пали легаты, где были похищены орлы, где Вар получил первую рану, где он нашел смерть от злополучного удара своей собственной руки; с какого возвышения Арминий держал речь к своему народу, сколько было устроено виселиц и вырыто могил для пленных и как он высокомерно издевался над римскими знаками отличия и орлами.

Гл. 62. Так римское войско через шесть лет после поражения похоронило остатки трех легионов; а так как никто не мог разобрать, предавал ли он земле своих или чужих, то хоронили всех, как друзей и кровных родных, с чувством все возрастающей ненависти к врагу, полные скорби и озлобления. Первым положил кусок дерна для могильного холма Цезарь [Германик]…

Гл. 63. Германик следовал за Арминием, который удалялся в дикие непроходимые места. Как только представилась к тому возможность, Германик приказал своей коннице выступить вперед и захватить равнину, занятую неприятелем. Арминий собрал своих германцев, велел им дойти до самого леса и внезапно повернул назад; затем он дал знак к выступлению тем отрядам, которые скрывались в лесистых горах. Эти новые войска произвели замешательство в рядах римской конницы. Ей были посланы на помощь запасные когорты, но они, будучи увлекаемы бегущими, только увеличили беспорядок. Германцы чуть было не оттеснили римлян в болото, хорошо известное одолевавшим их [германцам], но пагубное для незнакомых с местностью римлян; но тут Германик продвинул вперед свои легионы и выстроил их в боевом порядке; это испугало врагов, ободрило римлян, и сражение кончилось вничью. Затем Германик повел легионы обратно к Амизии и переправил их назад на судах – так же, как и привел их в свое время сюда; часть конницы получила приказание идти берегом Океана к устью Рейна; Цецине, который вел свои войска, было приказано, несмотря на то, что он возвращался по знакомой дороге, перейти как можно скорее через «Длинные мосты»206.

Эти «Длинные мосты» представляют собою узкую дорогу, идущую по дамбе, проложенной некогда Люцием Домицием посреди обширных болот; вокруг дамбы почва была болотистая, вязкая благодаря толстому слою тины, ненадежная и опасная ввиду обилия ручьев; кругом тянулись отлого поднимающиеся по склонам холмов леса; они были теперь наполнены отрядами Арминия, который, идя кратчайшими путями и делая быстрые переходы, уже обогнал обремененное поклажей и оружием римское войско. Цецина, сомневавшийся в том, удастся ли ему восстановить обветшавшие мосты, одновременно отбиваясь от неприятеля, решил тут же разбить лагерь, с тем чтобы часть его солдат занялась работой, а часть – борьбой с германцами.

Гл. 64. Варвары стремились прорваться за сторожевую линию и броситься на строителей сооружений, а потому всячески тревожили их попытками обхода и открытыми атаками. Крики работавших смешивались с криками сражавшихся. Все в равной мере было против римлян: и то, что местность представляла собою глубокое болото, где нельзя было ни удержаться, ни пройти, не поскользнувшись; и то, что тела римлян были отягчены панцирями; и то, что они не могли в воде бросать свои метательные копья. Херуски, напротив, привычны к сражениям среди болот, их тела стройны и гибки, а своими длинными копьями они могут наносить раны даже и на далеком расстоянии. Только ночь избавила уже начавшие приходить в замешательство легионы от сражения в таких неблагоприятных условиях. Германцы, неутомимые в случае успеха, все еще не могли успокоиться и направили вниз вóды всех потоков, берущих начало на окрестных возвышенностях. Почва погрузилась в воду, и то, что было сделано, обвалилось, так что римским солдатам пришлось производить двойную работу.

Цецина служил уже сороковой год – частью в качестве подчиненного, частью в качестве начальника; он изведал удачи и неудачи, а потому не знал страха. Строя планы на будущее, он не нашел лучшего выхода, как удерживать неприятеля в лесах до тех пор, пока раненые и обремененные поклажей войсковые части не пройдут вперед; ибо между горами и болотами простиралась долина, которая позволяла стать узким строем. Цецина выстроил легионы так, что пятый легион стал на правом фланге, двадцать первый – на левом, первый – впереди, а двадцатый – в тылу.

Гл. 65. Ночь была беспокойна по многим причинам: варвары наполнили долину шумом своих праздничных пиров, радостным пением и дикими криками, которые эхо повторяло в лесах и на горах. У римлян горели лишь слабые огни, слышались прерывистые возгласы; они либо лежали врассыпную, либо бродили около палаток – скорее оттого, что не могли заснуть, чем от того, что бодрствовали на страже. Самого вождя [Цецину] испугал страшный сон: ему привиделся вынырнувший из болот окровавленный Квинтилий Вар, и послышалось, будто он зовет его; но он не последовал за ним и оттолкнул простертую к нему руку. На рассвете легионы, поставленные во фланги, от страха или из непослушания покинули свои места и быстро заняли поле по ту сторону болота. Хотя Арминий и мог беспрепятственно начать атаку, однако он не напал на римлян сейчас же. Но когда римский обоз застрял в грязи и во рвах и солдаты пришли в замешательство; когда расстроились ряды войска, расставленные [в определенном порядке] по знаменам и когда – как это обычно бывает в таких случаях – каждый думал лишь о том, как бы поскорее спасти себя и все плохо слушались приказаний, – тогда Арминий велел германцам идти в атаку. При этом он воскликнул: «Вот вам опять Вар и вторично тем же роком побежденные легионы!» В тот же момент он с отборными воинами прорвался сквозь строй римлян, стараясь главным образом наносить раны лошадям, которые, скользя в своей крови и в вязком болоте, стали сбрасывать седоков, опрокидывать встречных и топтать упавших на землю. Больше всего труда пришлось римлянам потратить на заботы о знаменах с орлами: их нельзя было ни нести навстречу дождю стрел, ни укреплять в тинистой почве. У Цецины, который стремился поддержать строй, была убита лошадь; он упал с нее и был бы окружен врагами, если бы первый легион не бросился навстречу неприятелю. Римлянам благоприятствовала жадность врагов, которые, оставив резню, бросились за добычей. К вечеру легионы выкарабкались из болота на твердую почву, в открытое поле… [Вечером того же дня Цецина собрал свои легионы и произнес речь, в которой он призывал своих воинов оставаться в лагере и дать германцам подойти к нему, чтобы затем, прорвавшись сквозь их ряды, найти дорогу к Рейну. При этом Цецина сказал:]

Гл. 67. «…Если вы захотите бежать, то имейте в виду, что вы встретите еще больше лесов, более глубокие болота и жестоких врагов…»

Гл. 68. Не меньшее возбуждение охватило и германцев, которых волновали надежды, стремление к победе и различие во мнениях вождей. Арминий советовал дать римлянам отступить, с тем чтобы во время отступления вновь окружить их в болотистой и труднопроходимой местности. Ингвиомер сделал более отважное и более приятное для варваров предложение – штурмовать римский лагерь со всех сторон. Штурм будет нетруден, пленных будет больше, и добыча достанется в неповрежденном виде. Сообразно этому плану германцы утром следующего дня засыпали рвы, набросали в них хворосту и влезли на верхушку вала, на котором стояли всего лишь несколько римских солдат, словно окаменевших от страха. В то время как германцы старались овладеть укреплениями, когортам дан был сигнал к выступлению; раздались звуки рогов и труб, и римляне с криком бросились в тыл германцам, укоризненно восклицая: «Здесь нет лесов и болот, а на ровном месте боги одинаково покровительствуют нам и вам». Германцев, которым разрушение укреплений казалось легким делом и которые рассчитывали лишь на немногочисленных и полувооруженных противников, звуки труб и блеск оружия поразили тем более, чем они были неожиданнее: столь же растерянные при неудаче, сколь необузданные в случае успеха, германцы потерпели поражение. Арминий оставил поле битвы целым и невредимым, Ингвиомер был тяжело ранен. Остальные были перебиты; их рубили до вечера, пока не утихла ярость. Лишь ночью вернулись легионы в лагерь…

Гл. 69. Между тем распространился слух, что германцы обошли римское войско и идут на Галлию; и если бы Агриппина не воспротивилась снятию моста через Рейн, то нашлись бы люди, которые совершили бы это позорное деяние из страха… ...Гай Плиний207, автор истории германских войн, рассказывает, что она стояла возле входа на мост, хвалила и благодарила возвращавшиеся легионы…

Гл. 70. Германик поручил второй и четырнадцатый из тех легионов, которые он переправил на судах, Публию Вителлию с тем, чтобы тот провел их сухим путем и чтобы [разгруженный] флот благодаря этому мог легче плыть по полному отмелей морю и легче садиться на дно при отливе. Вначале путь Вителлия при сухости почвы и небольшом приливе был удобен; но вскоре вследствие сильного северного ветра и наступления осеннего равноденствия, во время которого вода в Океане поднимается особенно высоко, войско сделалось игралищем волн. Они залили сушу: бушующее море, берег и поле являли одинаковую картину, так что нельзя было отличить твердую почву от зыбкой, отмели от глубин. Волны опрокидывали людей, водовороты их поглощали; скот, вещи, трупы носились между ними и плыли им навстречу… Наконец‐то удалось Вителлию выбраться на более возвышенное место, на которое он вывел и свое войско. Здесь солдаты переночевали без пищи и предметов первой необходимости, без огня… Когда занялся день, они вновь обрели твердую почву и добрались до реки Визургис208, куда как раз направился со своим флотом Цезарь [Германик]. Здесь легионы, о которых разнесся уже слух, что они потонули, были посажены на суда…

Гл. 71. Тем временем Стертиний, посланный вперед, чтобы принять в подданство брата Сегеста Сегимера, уже отвел его самого и его сына в город племени убиев. Им обоим даровано было прощение: Сегимера простили легко, его сына – не без колебаний, ибо он, как говорили, подверг поруганию тело Квинтилия Вара…

Книга II

Гл. 5. [Вырабатывая план предстоящего летнего похода против херусков в 16 году н. э., Германик следующим образом расценивал трудности борьбы с германцами:] …В правильном бою и в обыкновенных условиях местности германцы всегда терпели поражение; зато им благоприятствуют леса и болота, а римские солдаты страдают не столько от ран, сколько от длинных переходов и потери оружия…

Гл. 6. [Германик решил предпринять поход в Германию морским путем, с тем чтобы римская конница могла, поднимаясь вверх по рекам, проникнуть в глубь Германии. С этой целью он приказал построить флот в тысячу судов…] Сборным пунктом был назначен Батавский остров, ибо к нему легко было причалить, здесь удобно было посадить войска на суда и переправить их на театр военных действий. Рейн, который до тех пор течет одним руслом или образует лишь небольшие острова, разветвляется там, где начинается страна батавов, как бы на два рукава; один из них, протекающий ближе к Германии, сохраняет свое название и сильное течение вплоть до впадения в Океан, другой, протекающий по галльской стороне209, шире и течет медленнее; местные жители называют его уже иначе – Вагалом, но затем он вновь принимает другое название – Мозы и под этим именем широким устьем вливается в Океан.

Гл. 7. Пока собирались суда, Германик велел легату Силию произвести с легким отрядом набег в страну хаттов; сам же он, услышав об осаде крепости на реке Лупии, повел туда шесть легионов. Однако ввиду внезапных ливней Силию немногого удалось добиться: он захватил лишь небольшую добычу да жену и дочь вождя хаттов Арпа. Германику же осаждавшие не дали возможности вступить с ними в бой: они разбежались при слухах о его приближении…

Гл. 8. [После того как римский флот дошел до устья Эмса, войско высадилось на левом берегу этой реки и занялось постройкой мостов; затем оно переправилось на правый берег, где и разбило лагерь…] В тот момент, когда Германик велел разбить лагерь, ему сообщили, что в тылу отпали ангриварии: он тотчас послал туда Стертиния с конницей и легковооруженными отрядами; тот огнем и мечом отомстил ангривариям за их измену.

Гл. 9. Река Визургис отделяла римлян от херусков. На ее [правом] берегу появился Арминий вместе с прочими наиболее знатными лицами в племени и спросил, не прибыл ли Германик… [Получив утвердительный ответ, Арминий попросил разрешения поговорить со своим братом Флавием, служившим в римском войске и отличавшимся верностью римлянам. Результаты этих переговоров Арминия с Флавием Тацит излагает следующим образом:]

Гл. 10. …Флавий указывал на величие Рима, могущество Германика, на тяжкие наказания, ожидающие побежденных, и на милости, оказываемые подчиняющимся Риму; он подчеркивал также, что [в случае сдачи Арминия] с его женой и сыном не будут больше обращаться, как с врагами.

Арминий говорил о священном долге по отношению к родине, о свободе предков, о богах родной Германии, о матери, которая просит Флавия вместе с ним, чтобы он лучше предпочел стать германским военачальником, чем отщепенцем и предателем своих сородичей и свойственников и, наконец, всего своего народа. Дело дошло до ссоры, и даже разделявшая их река не помешала бы им вступить в поединок, если бы Стертиний не удержал Флавия, который в гневе уже требовал себе коня и оружия. На том берегу виднелась фигура Арминия, который грозил римлянам и возвещал предстоящее сражение; он вставлял в свою речь много латинских слов, ибо он ведь служил [раньше] в римском лагере в качестве предводителя своих соплеменников.

Гл. 11. На следующий день германцы выстроились в боевой готовности на том берегу Визургиса. Но так как Германик считал стратегически нецелесообразным подвергать легионы риску битвы, пока не построены мосты и укрепления, то он послал сначала конницу вброд на ту сторону реки. Во главе конницы были: Стертиний и один из примипилариев210 Эмилий; они сделали нападение на германцев сразу в нескольких местах с тем, чтобы раздробить военные силы неприятеля. Но там, где было самое быстрое течение, вождь батавов Хариовальд пробился через реку и устремился на врага. Тогда херуски притворились, будто бы они бегут, и этим завлекли батавов в долину, окруженную лесистыми горами; затем они ринулись на врагов со всех сторон, оттеснили сопротивлявшихся, бросились за бегущими, а сбившихся в кучу батавов они рассеяли, частью сражаясь врукопашную, частью поражая их издали. Хариовальд долго выдерживал жестокий натиск врагов; затем он убедил своих сделать попытку сомкнутыми рядами разбить наступавшие отряды неприятеля; сам он бросился в самую гущу битвы; его лошадь закололи; он пал под ударами стрел, и много знатных – вокруг него. Остальных спасла от гибели собственная сила и подоспевшая конница Стертиния и Эмилия.

Гл. 12. Переправившись через Визургис, Германик узнал от перебежчика, что Арминий выбрал место для битвы, что в лесу, посвященном Геркулесу211, собрались и другие племена и что германцы решились ночью напасть на римский лагерь. Германик поверил этим сведениям, ибо видны были сторожевые огни, а лазутчики, подходившие ближе к неприятелю, сообщили, что слышно ржанье лошадей и шум огромного и нестройного войска…

Гл. 13. [В ночь перед происшедшей в долине Идиставизо битвой возле римского вала разыгрался следующий инцидент…] …один из неприятельских воинов, знающий латинский язык, подскакал на коне к валу и громогласно обещал от имени Арминия каждому перебежчику на все время похода жену, участок земли и сто сестерциев ежедневного жалованья. Это издевательство воспламенило гнев легионеров. «Погодите [ответили они] – придет день битвы, тогда мы сами завладеем землями германских воинов и уведем их жен; ваше предложение мы принимаем, как счастливое предзнаменование: жены и деньги наших врагов станут нашей добычей…»

Гл. 14. [На следующее утро, перед самой битвой, Германик в своей речи к римским легионерам посвящает их в свои планы, дает им ряд ободряющих советов и в то же время делает сравнительную оценку римской и германской военной тактики и вооружения.] «Не только открытое поле может служить удобным местом сражения для римского солдата, но и леса и лесистые горы; надо только уметь повести дело, ибо германцам с их огромными щитами и длинными копьями труднее управляться среди древесных стволов и кустарника, чем римлянам с их дротиками, мечами и плотно облегающей тело боевой одеждой. Следует лишь наносить удар за ударом и целиться в лицо врага; у германцев ведь нет ни панциря, ни шлема; их щиты не обиты ни железом, ни кожей, а сплетены из прутьев или сделаны из тонких раскрашенных досок; только передние ряды германцев вооружены копьями, а остальные лишь короткими, на конце обожженными дротиками. На вид германцы страшны и при непродолжительном натиске очень сильны; но они очень плохо переносят раны и бегут, не стыдясь позора и не обращая внимания на вождей. При неудаче они трусливы, а в случае удачи не признают ни божеских, ни человеческих законов. Если вы устали от сухопутных походов и морского плавания и жаждете окончания войны, то эта битва принесет вам исполнение ваших желаний: мы теперь уже ближе к Альбису, чем к Рейну, а за Альбисом ничто не угрожает нам войною…»

Гл. 15. Арминий и прочие наиболее знатные из германцев тоже не упустили из виду ничего, что могло бы поднять боевой дух воинов. «Перед вами, – уверяли они их, – те римляне из войска Вара, которые оказались трусами из трусов и, убежав оттуда, подняли мятеж, чтобы не идти на войну. Из них одни вновь предоставят озлоблению врагов и гневу богов свои покрытые ранами спины, другие – ослабленные борьбою с бурями и ливнями тела, и те и другие без надежды на успех. Да они ведь для того только и пришли сюда именно на кораблях и по неприступному морю, чтобы не встретить на своем пути сопротивления и не бояться преследований в случае бегства; но в сражении врукопашную побежденным не помогут паруса и весла. Подумайте только о жадности, жестокости и высокомерии римлян! Разве у нас есть другой выбор, кроме как сохранить свою свободу или умереть, прежде чем нас обратят в рабство?»

Гл. 16. Воспламенив таким образом воинов и вызвав у них жажду битвы, они отвели их в долину, именуемую Идиставизо212. Эта долина расположена между Визургисом и цепью холмов; в разных местах она принимает различную форму в зависимости от того, как далеко отступает течение реки от гор и в какой мере их предгорья сдавливают ее берега. В тылу германцев возвышался лес; деревья подымали свои ветви в вышину, а внизу стволы были голы. Германцы заняли открытое поле и опушку леса; одни только херуски засели в горах, чтобы во время битвы ринуться сверху на римлян…

Гл. 17. Видя, что отряды херусков в неистовой жажде боя слишком выдвинулись вперед, Германик приказал самой сильной части своей конницы ударить неприятелю во фланги, а остальным эскадронам обойти его и атаковать с тыла; сам он обещал вмешаться в бой в нужный момент… Пехота ударила неприятелю во фронт, и в то же время посланная вперед конница напала на него с тыла и атаковала фланги, и – как это ни странно звучит – два неприятельских отряда обратились в бегство в противоположные стороны: те, что стояли в лесу, ринулись в поле, а те, что стояли в долине, пустились бежать в лес. Херуски, находившиеся посередине между этими двумя отрядами, были оттеснены с холмов; среди них бросался в глаза Арминий, который старался поддержать порядок в битве делом собственных рук, ободряющими призывами и указаниями на свою рану. Он бросился на стрелков и пробился бы сквозь их ряды, если бы его не удержали подоспевшие когорты ретийцев, винделиков и галлов. Сам он проложил себе дорогу обратно благодаря своей физической силе и быстроте своей лошади, вымазав лицо собственной кровью, чтобы его не узнали. Говорят, что хавки, находившиеся в числе римских вспомогательных отрядов, [все‐таки] узнали его, но пропустили. Такая же отвага или хитрость помогла спастись Ингвиомеру. Остальные херуски были перебиты целыми массами; многие из них, пытаясь переплыть Визургис, пали под ударами стрел, унесены были течением или, наконец, оказались погребенными под тяжестью бежавших сзади людей и под обваливавшимися берегами реки. В своем позорном бегстве некоторые из них взобрались даже на верхушки деревьев и спрятались в ветвях, откуда римские воины, забавляясь, сбрасывали их ударами стрел. Другие были раздавлены срубленными деревьями.

Гл. 18. Это была большая победа, которая к тому же не стоила нам значительных жертв. С 10 часов утра213 до самой ночи продолжалась резня; на протяжении 10 римских миль214 все было завалено неприятельскими трупами и оружием. [Римляне тут же сложили это оружие в кучу в виде трофея.]

Гл. 19. Зрелище это наполнило германцев таким отчаянием и гневом, какого не могли вызвать ни раны, ни скорбь о павших, ни разорение. Только что еще они готовы были покинуть свою родину и уйти за Альбис; теперь они уже жаждут битвы и берутся за оружие. Простой народ и знать, юноши и старики внезапно напали на римскую боевую линию и расстроили ее. Наконец, они выбрали в качестве места [для битвы] узкую и сырую долину, замкнутую между рекой и лесами. Леса были окружены глубоким болотом, кроме одного места, где ангриварии возвели широкий вал, отделявший их от херусков; здесь выстроилась германская пехота, а конница спряталась в ближайших рощах, чтобы оттуда ударить в тыл проходящим по лесу легионам.

Гл. 20. [Германику были известны намерения неприятеля, и он принял соответствующие меры, которые должны были обратить военную хитрость германцев против них самих.] …Те части римского войска, которым предстояло пройти через равнину, легко продвинулись [по направлению к лесу], но тем, которым пришлось брать вал, сильно доставалось от сыпавшихся сверху ударов словно при штурме крепостной стены… Германик во главе преторианских когорт взял приступом вал и повел атаку в сторону леса. У германцев в тылу было болото, римлянам закрывали выход река и горы. Тех и других необходимость заставляла оставаться на месте; у обеих сторон вся надежда была на храбрость, для обеих все спасение было в победе.

Гл. 21. Германцы сражались не менее храбро, чем римляне, но обстановка битвы и характер вооружения ставили их в невыгодное положение: ибо их было очень много, и на небольшом пространстве они не могли ни вытягивать далеко вперед свои длинные копья, ни отдергивать их назад; они не могли также использовать гибкость своих тел для быстрого натиска и принуждены были сражаться на одном месте. Римские воины, наоборот, прижав щит к самой груди и держа в руке рукоять меча, пронзали огромные туловища варваров и их незащищенные лица и проложили себе дорогу по неприятельским трупам. Арминий не был так энергичен, как обычно, – потому ли, что его утомила постоянная опасность поражения, или потому, что ему мешала недавно полученная им рана. И Ингвиомера, который метался по всей боевой линии, покинуло скорее счастье, чем храбрость…

Гл. 24. [После победы над херусками Германик на обратном пути в сильную бурю потерял весь свой флот. Изображая в 23 – 24-й главах это несчастное плавание римского флота по водам Северного моря, Тацит делает следующее замечание общего характера:] Так как Океан – самое бурное море из всех морей, а климат в Германии – суровее, чем во всех других странах, то это несчастие превосходило всякую меру и все, прежде бывшее…

Гл. 44 – 46. [В этих главах Тацит рассказывает о решительном столкновении друг с другом двух групп германских племен: с одной стороны – свевов и маркоманов с их союзниками под начальством Маробода, а с другой – херусков с их союзниками под предводительством Арминия. Это столкновение произошло после отозвания Германика Тиберием с театра военных действий и имело место около 17 года н. э.]

Гл. 44. …Свевы… просили помощи против херусков. Ибо после ухода римлян германские племена, избавившись от страха перед внешним врагом, в силу старой привычки или из соревнования военной славы обратили оружие друг против друга. Силы обоих племен были равны, и доблесть их вождей одинакова; но Маробода соплеменники не любили за его королевский титул, а Арминия любили как борца за свободу.

Гл. 45. Поэтому не только херуски и их союзники – старое воинство Арминия – приняли участие в войне [против Маробода], но к Арминию присоединились и некоторые свевские племена из числа подданных Маробода – семноны и лангобарды. Их помощь дала бы перевес Арминию, если бы Ингвиомер с отрядом своих сторонников не перешел на сторону Маробода; сделал он это исключительно потому, что в качестве дяди и старшего считал ниже своего достоинства подчиняться молодому сыну своего брата215. Оба войска выстроились, воодушевленные равной надеждой на успех; они сражались не путем беспорядочных стычек и не нестройными ватагами, как это раньше было принято у германцев: ибо в течение долгих войн с римлянами они привыкли следовать за знаменами, обеспечивать себя резервами и слушаться приказаний полководцев.

Арминий, объезжая верхом ряды и осматривая все свое войско, обращал внимание тех, мимо которых проезжал, на вновь завоеванную свободу, на уничтожение легионов, на отнятую у римлян боевую одежду и оружие, которым еще и поныне владеют многие германские воины. Маробода же он называл трусом и дезертиром, еще не видавшим битвы; говорил, что он спрятался в чащах Герцинского леса, а затем вымолил у римлян дружбу при помощи подарков и посольств; что он – изменник отечества и приспешник Цезаря и что его следует прогнать с неменьшим ожесточением, чем [в свое время] покончили с Квинтилием Варом.

«Вспомните, – прибавлял он, – что много было сражений [между римлянами и германцами] и что исход каждого из них и последовавшее за ними изгнание римлян [из Германии] достаточно ясно показали, кто выиграл во всей войне в целом».

Гл. 46. И Маробод [в свою очередь] не упустил случая похвалиться [своими заслугами] и очернить врага: взяв за руку Ингвиомера, он стал уверять, что в нем воплощена вся слава херусков: именно советам Иигвиомера обязаны они всеми своими военными удачами. Арминий – сумасброд, не умеющий правильно оценивать истинное положение вещей, – приписывает себе чужую славу только потому, что он хитростью победил три слабых легиона с их не ожидавшим измены военачальником к великому вреду для Германии и к бесчестию для него самого, ибо его жена и сын до сих пор еще несут ярмо рабства. «Между тем я, – говорил Маробод, – имея дело с двенадцатью легионами под начальством Тиберия, сохранил незапятнанной славу германцев, и наши войска разошлись в разные стороны, после чего мы заключили мир с римлянами, как равные с равными; я и теперь не вижу причин раскаиваться в том, что от нас зависит решение вопроса – возобновить ли нам войну против римлян или предпочесть бескровный мир». Подстрекаемые этими речами воины каждого из двух враждебных войск были движимы еще своими особыми причинами: херуски и лангобарды сражались за свою старую славу и новую свободу, а их противники – за расширение своего владычества. Никогда еще не обрушивались друг на друга со всею тяжестью такие боевые силы, и никогда исход сражения не был таким неопределенным: ибо правые фланги у обоих противников были разбиты, и все ждали возобновления битвы; но Маробод расположился лагерем на холмах, что было равносильно признанию им своего поражения. Ослабленный отпадением все большего и большего числа его сторонников, он отступил в страну маркоманов и отправил к Тиберию послов с просьбой о помощи. Но ему ответили, что он не имеет никакого права призывать римские войска против херусков, ибо, когда римляне воевали с тем же врагом, он не оказал им никакой помощи.

Гл. 62. В то время как Германик проводил это лето в разъездах по разным провинциям216, Друз заслужил себе немалую славу тем, что посеял раздоры среди германцев; он стремился довести Маробода, могущество которого уже было поколеблено, до полной гибели. В племени готонов был один знатный юноша по имени Катуальда; вынужденный некогда бежать от Маробода, он решился теперь, когда положение Маробода пошатнулось, отомстить ему. С сильным отрядом вторгся он в страну маркоманов, привлек на свою сторону самых знатных людей племени и ворвался в столицу и расположенную близ нее крепость. Там он нашел старую свевскую добычу, а также маркитантов и купцов из наших провинций: их привлекали сюда выгодные условия торговли, а удержала жажда наживы денег, так что многие из них в конце концов забыли свою родину и окончательно переселились в неприятельскую страну.

Гл. 63. Покинутому всеми Марободу оставалось лишь одно прибежище – милосердие Цезаря. Поэтому он перешел Данувий на границе Норикума и обратился к Тиберию с письмом – не как изгнанник или проситель, а в тоне, подобающем его прежнему могущественному положению. «Многие племена, – писал он, – приглашали к себе столь знаменитого некогда короля, но я предпочел дружбу с римлянами». Тиберий ответил ему, что если он захочет остаться в Италии, то ему будет обеспечено безопасное и почетное пребывание там; если же он изберет что‐либо другое, то сможет в полной безопасности покинуть Италию – так же как он получил возможность поселиться в этой стране… Маробод стал жить в Равенне; и когда среди свевов начиналось брожение, римляне угрожали им возможностью возвращения Маробода к власти. Однако Маробод в течение 18 лет не покидал Италии и состарился там, сильно омрачив свою былую славу излишней привязанностью к жизни. Но и Катуальду постигла та же участь; и ему тоже пришлось искать прибежища у римлян: вскоре [после падения Маробода] Катуальда был изгнан гермундурами и их вождем Вибиллием, затем был принят Тиберием и отправлен в колонию Нарбонской Галлии Форум Юлиум217. Для того чтобы варварские дружины обоих вождей218 не нарушали мир в римских провинциях, их разместили по ту сторону Данувия, между реками Марус и Кузус, и дали им в короли Ванния из племени квадов.

Гл. 88. После ухода римлян и изгнания Маробода Арминий стал стремиться к королевской власти и этим восстановил против себя свой свободолюбивый народ. Арминий взялся за оружие, сражался с переменным успехом и пал жертвою коварства своих родных. Он был, несомненно, освободителем Германии и боролся с римским народом не в начале развития римского могущества, как прочие короли и вожди, а в эпоху наибольшего процветания Римской империи; он не всегда одерживал решительные победы в отдельных сражениях, но во всей войне в целом остался непобежденным. Арминий жил 37 лет, а его могущество продолжалось 12 лет…

Книга IV

Гл. 72. В том же году нарушили мир фризы – зарейнский народ, – и не столько из непослушания, сколько из‐за нашей жадности. Принимая во внимание их бедность, Друз наложил на них умеренную подать – поставку бычьих кож для военных надобностей. При этом никто не интересовался толщиною и величиной этих кож, пока примипиларий Оленний, который стал управлять фризами, не избрал в качестве образца кожу зубра.

Это требование, тяжкое и для других племен, было особенно тяжело для германцев [фризов], ибо хотя их леса и полны дикими зверями огромной величины, но их домашний крупный рогатый скот отличается низкорослостью. Таким образом, они лишились сначала самих быков, затем пахотных полей и, наконец, принуждены были отдать в рабство своих жен и детей. Отсюда – негодование и жалобы фризов; а так как им не сделали никаких уступок, то они взялись за оружие. Они схватили римских солдат, занимавшихся сбором податей, и предали их казни на кресте. Оленний спасся бегством от их неистовства и укрылся в крепости Флевум219. Там стоял порядочный отряд римских граждан и союзников, охранявший морское побережье.

Гл. 73. Когда об этом узнал Люций Апроний, пропретор провинции Нижняя Германия, он вызвал из провинции Верхняя Германия части легионов и отборные отряды пехоты и конницы из вспомогательного войска, велел тем и другим спуститься вниз по Рейну и повел их в страну фризов; но мятежники уже бросили осаду крепости и ушли защищать свои владения. [Для усмирения фризов пришлось привлечь еще силы пятого легиона, и оно стоило римлянам значительных жертв. Вслед за описанием битвы с фризами Тацит помещает рассказ о двух характерных инцидентах, разыгравшихся в связи с усмирением восстания.] …Вскоре после этого220 перебежчики сообщили, что возле [священной] рощи Бадугенны221 девятьсот римлян пало в битве, тянувшейся второй день, и что воины другого отряда в 400 человек, занявшие усадьбу бывшего римского наемника Крупторикса, опасаясь измены, перерезали друг друга.

Гл. 74. В результате фризы прославились среди германцев; Тиберий же скрывал потери, чтобы не быть вынужденным поручить кому‐нибудь вести войну…

Книга XI

[В главах 16 – 17 Тацит набрасывает картину постоянных внутренних усобиц в стране херусков, а также дает понятие о роли вождей и королей в германском племени в середине I века н. э.]

Гл. 16. В том же году222 херуски просили у римлян дать им короля, так как они потеряли всю свою знать в междоусобных войнах и остался лишь один отпрыск королевского рода, Италик, живший в Риме. С отцовской стороны он происходил от Флавия, брата Арминия, а со стороны матери – от Актумера, вождя хаттов; он обладал привлекательной наружностью и хорошо владел оружием и конем и по германскому, и по нашему обычаю. Император снабдил его деньгами, дал ему телохранителей и советовал ему смело добиваться славы, достойной его рода: ведь он первый идет к власти в Германии как уроженец Рима, не как заложник, а как римский гражданин. Сначала он понравился германцам: не причастный к их раздорам, он возбудил во всех одинаковое к себе расположение; они стали его прославлять и почитать, так как всем нравились его ласковость и терпимость; к тому же варварам пришлась по вкусу его склонность к вину и разгулу. Он стал уже знаменит как среди ближайших, так и среди отдаленных племен, как вдруг предводители партий, извлекавшие выгоду из раздоров и подозрительно относившиеся к его могуществу, отправились к соседним народам и стали уверять их, что древняя германская свобода гибнет и что к ним проникает власть римлян. «Неужели уж нет никого, – спрашивали они, – кто мог бы занять место вождя, так что приходится предпочесть всем потомка перебежчика Флавия? Напрасно ссылаются на Арминия: если бы даже его сын, выросший во вражеской стране, явился в качестве короля, и то следовало бы опасаться и его, как зараженного иноземными обычаями, привычкой к роскошному столу и услугам рабов. А что, если у Италика образ мыслей его отца? Ведь никто с таким ожесточением не поднимал оружия против своего отечества и богов, как его отец!»

Гл. 17. Такими и подобными им речами они собрали большое войско. Но не меньше приверженцев было и у Италика. Он напомнил, что не вторгся в страну против воли [херусков], а был ими же призван, потому что превосходил всех остальных знатностью: пусть они испытают его доблесть и посмотрят, не окажется ли он достойным своего дяди Арминия или деда Актумера. Ему нечего краснеть и за своего отца, который по желанию германцев снискал дружбу римлян и никогда не нарушал ее. Понятие свободы ложно толкуется теми, кто, являясь выродками в частной жизни и губителями государства, надеется лишь на одни раздоры. Народ выразил ему бурное одобрение. В большом сражении, происшедшем между варварами, Италик остался победоносным королем; впоследствии счастливая судьба сделала его очень гордым, и он был изгнан; при помощи лангобардов он вновь восстановил свою власть, причиняя вред херускам как своими удачами, так и неудачами.

Гл. 18. В то время как Корбулон был еще в дороге, хавки, свободные от внутренних раздоров и ободренные смертью Санквиния, произвели набег на Нижнюю Германию223 под предводительством Ганнаска, который происходил из племени каннинефатов, служил долго и хорошо в союзных войсках у римлян, затем перешел на сторону неприятеля и стал на своих легких судах заниматься разбоем; особенно опустошал он берега Галлии, так как знал, что галлы богаты и не воинственны. Но Корбулон… переправил триремы по Рейну, а другие, более легкие суда по мелкому морю, изобилующему отмелями, и по каналам, затопил неприятельские суда и прогнал Ганнаска. [Энергичные мероприятия Корбулона, направленные к восстановлению порядка среди легионеров и к организации отпора германцам, оказали, по словам Тацита, воздействие и на тех, и на других.]