Помоги проекту - поделись книгой:
Постепенно ее отношение к мужу переменилось: она стала смотреть на него, как на слабенького братца, на тихое дитя, оказавшееся — непредсказуемой волей судеб — на вершине гигантской государственной пирамиды.
Она всегда помнила и другие слова Марии Федоровны: "Он не умеет отказать просьбе"…
Государыня долго обсматривала эту фразу, взвешивала ее, исследовала неторопливо и холодно, а потом, решившись, сказала — накануне доклада министра промышленности и транспорта:
— Николаша, любовь моя, пожалуйста, найди в себе силу превозмочь твою неземную доброту и будь с ним строг. Потребуй неуклонного выполнения твоей монаршей воли…
— Да, шери, — ответил государь убежденно. — Ты совершенно права. Так дальше продолжаться не может. Все они пользуются моей деликатностию…
Во время доклада государыня притаилась в соседней комнате, приникла к двери, слушала разговор: Николай уступил по всем позициям, говорил вяло, потухшим голосом; когда попробовал возразить, министр начал сыпать цифрами; этого самодержец не выносил; молча подписал то, что требовал сановник.
И тогда-то, тихо удалившись из комнат, Алике впервые призналась себе: "А ведь я не столько люблю его, сколько жалею. Вот божья кара за брак по расчету!"
Она ничего не сказала мужу в тот вечер; тот пытался оправдаться, словно бы чувствовал, что жена все знает уже; Алике ответила холодной любезностью, ушла к себе, сославшись на недомогание; была холодна все те дни, что предшествовали новому докладу — на этот раз министра финансов. Накануне просила мужа о том же — твердости и воле; и снова Николай пообещал ей быть "словно скала", и снова сдался напору финансового дьявола.
Алике разрыдалась, говорила, что так нельзя, что он самодержец всея Руси, а его загоняют в угол паршивые чиновники, думающие только о своем, страшащиеся принять самое простое решение без высочайшего одобрения.
— Но ведь они не вправе сами, — ответил государь. — Так уж заведено, что только я могу одобрить или отвергнуть…
— Ну, так и делай это! — раздраженно ответила государыня. — А ты говоришь с ними, как гимназист! Или упрямишься — тоже как гимназист! Бери у них доклады! Пусть оставляют! Будем работать вместе!
Работали вместе, но все равно Николай не мог жестко приказать или резко, решительно отвергнуть, отделывался своими любимыми: "на то воля божья", "надобно еще подумать", "посоветуйтесь со Щегловитовым, потом доложите"…
От Двора ничего не утаишь: в Зимнем пошли потаенные разговоры, что "немка берет верх над русским государем" (хотя русской крови в его жилах почти не было — датчане, немцы, англичане, греки; прародительницей-то была чистая пруссачка, Екатерина Великая, по-русски тоже поначалу не говорила). Новость эта, понятно, пришла к министрам; те злорадствовали; слухи об их издевательском злорадстве бумерангом возвращались в Царское Село или Зимний, вызывая ярость Александры Федоровны. С тех пор она все чаще приглашала к себе тех придворных, чей родной язык был немецкий. Это растворение в родной речи лишь и давало сил смирить гнев, найти сил быть на людях улыбчивой и мягкой. Ей нужен был кто-то, кто был бы сильнее ее, в ком она могла раствориться и найти успокоение, столь нужное в ее безалаберной державе.
…Сама судьба, таким образом, освободила место подле нее: не Распутин бы пришел, так кто иной, но то, что такой человек должен был прийти, было предопределено фактом рождения Николая и его женитьбой, то есть исторической необходимостью в династии тех, кто самодержавно владел Россией.
И все чаще и чаще вспоминала Александра Федоровна слова вдовствующей императрицы — красивая и мудрая женщина видела, что в семье сына, при всем видимом благополучии, сокрыто нечто роковое:
— Ах, душенька, я все больше убеждаюсь в том, что государю так трудно потому, что он европеец. Государь лишен той жесткости, которая отличает его подданных — при всей их доверчивости, сноровке и такте… Европа — при всем том, чем пугал государя наставник Победоносцев, — состоялась на корректной обязательности и умении верить партнеру…
Поэтому государыня расширила кружок тех, с кем могла говорить на родном языке, — Бенкендорфы-внуки, Саблер, родственники фон дер Лауница, Александр Федорович Ре-дигер, фон дер Ропп, Николай Вячеславович фон Плеве; затем появился душенька Саша фон Пистелькорс, камер-юнкер и лейб-гвардии кавалергард, он продвинул к государыне Аннушу Вырубову, сестру своей жены, урожденную Танееву; семью Танеевых государыня ценила: те доказали свою верность усопшему императору еще, ныне отец Вырубовой стал главноуправляющим собственной его величества канцелярии; этот — надежен, хоть и с амбициями.
Однажды кто-то из приближенных в который уж раз повторил, что главная задача — не допустить влияния на Петербург отвратительного Парижа и спесивых англичан — жидам потакают; государыня, однако, такого рода разговор прервала, немедленно перейдя на русский: знала, что Николай — под давлением либералов (что она может с ним поделать?!) — повернулся именно к Лондону. Согласна ты с ним или не согласна — не важно: пока существует линия, ей, русской императрице, необходимо поддерживать то, чему следует августейший супруг, — несчастная жертва правительственных интриг и взаимопожирающих салонов.
Успокоилась она лишь в тот день, когда до конца уверовала в Распутина: тот, властно подняв руки, остановил кровотечение Алешеньки, а врачи-то были в полнейшем бессилии.
Сделалось нехорошо, когда увидела, как старец обвалился в обморок от нервного напряжения: Господь дал человеку магическую силу, которую Григорий Ефимович безвозмездно отдает ее сыну; как не преклоняться перед таким даром?!
…И первое слово неодобрения позиции Александра Гучкова произнесла именно она, государыня, прочитав в газетах речь лидера октябристов в далеком еще девятьсот шестом юду, после разгона первой Думы и ареста ряда ее кадетских и социалистических депутатов.
Казалось бы, речь Гучкова должна была государыне понравиться, — Петр Столыпин, например, тогда еще не глава кабинета, но министр, прислал поздравительное письмо: "Смело и честно!"
Казалось бы, один из* популярнейших лидеров центра сказал все, что хотели услышать в Зимнем: ударил кадетов и тех, кто стоял левее их, отмежевался от их программы, которую, по его словам, можно было решить лишь "путем революционной борьбы", но дальше он загнул такое коленце, которое Александра Федоровна отчеркнула карандашиком и дала прочесть августейшему супругу: "Если раньше мы были единственной партией, защищавшей принципы монархизма, го ныне правее нас организовался целый блок, объединенный защитой начал Устоев Державы. Однако организации эти, ставшие партиями, есть явление достаточно сложное. Программы их — смесь прогрессивных тенденций с положениями прямо-таки реакционного характера. Самый состав их, опирающийся на широкие народные массы, обеспечивает демократическое направление в решении многих вопросов в области социальных и экономических отношений. Го живое национальное чувство, пламенный патриотизм, который их одушевляет и который доведен у них до степени экзальтации мучениями и унижением нашей родины, сближает их с нами. Но эти партии относятся к Манифесту о свободе иначе, чем мы, ибо единственной формой государственности они признают абсолютизм, не ограниченную ничем монархию. В этой области между нами не может быть соглашения. Но если в Думе снова поднимется штурм против прерогатив верховной власти, они найдут в нас союзников в отстаивании монархического начала.
Однако существует роковая опасность для этих партий, ибо в их состав вошли те, которых раньше мы всегда привыкли видеть на службе реакции. Они были и остались нашими противниками, ибо они мертвили общественную самодеятельность, топтали свободную мысль, держали народ в темном невежестве и нищете, не раз становились поперек реформ. И теперь, когда я вижу этих господ среди монархических партий, пытающихся занять там руководящую роль, я начинаю опасаться и за судьбу этих партий, и за судьбу того дела, которое они хотят защищать".
…Государь поднял на супругу свои голубые глаза: к изумлению своему, Алике заметила в них смех.
— Ангел мой, — мягко сказал он, — Гучков просто завидует… Наверное, узнал, что министерство внутренних дел дает моим славным националистам большие ссуды, а ему — ни копейки…
— Но ведь это высший секрет государства, — Александра Федоровна даже руками всплеснула. — Как это могло дойти до него?!
— Очень просто… Окончил историко-филологический факультет, наверняка там учились те, кто сейчас сидит в министерствах… Поехал в Малую Азию, чтобы лично расследовать причины армянской резни, а ею занимались именно чиновники департамента полиции… Был в Македонии во время восстания, вернулся героем, все салоны открылись ему… В нашей Державе личные связи в салонах играют первейшую роль, шери…
— Читай дальше, Николенька, — попросила государыня. — Если такие люди имеют личные связи, то это страшно — он волк в овечьей шкуре… Читай, родной…
Алике заметила, что следит за тем, как медленно двигаются зрачки государя. "Даже я быстрее его читаю этот язык, — раздраженно подумала она, — как можно быть таким бесстрастным?!"
"Самодержавный строй, — продолжал между тем Гучков, обращаясь к громадной аудитории, — создавший наше государство, еще недавно имел перед собою великое будущее. Если бы самодержавие осознало свою миссию, если бы оно сделалось демократичным, оно заслужило бы право на славное существование. Но его толкнули на иной путь, связали с узкосословными, кастовыми интересами, сделали ответственным за все зло, которое своекорыстно творили его именем, и привели его к гибели.
Но и в новом, конституционном строе монархическое начало призвано играть важную роль. Возносясь над ожесточенной борьбой интересов, оно берет на себя роль великого примирителя. Поэтому мы и желаем его сохранить в новых политических условиях. Но возникает опасение, что те темные силы, которые называли себя "опорами" самодержавия и привели его к гибели, могут и сейчас сыграть такую же роковую роль по отношению к конституционной монархии. Эта тревога естественна именно в нас: или монархия будет конституционной, демократичной по форме, или ее вовсе не будет!"
Трудно скрывая нетерпение, государыня дождалась наконец, пока Николай кончил читать Гучкова:
— Я ощущаю ужас, родной, он пишет о нас, как о покойниках! О живых покойниках!
— Все люди, — после долгой паузы, не поднимая глаз, горестно ответил император, — живые покойники, шери. Особенно мы, на кого пало бремя высшей власти…
Ту речь, которую Гучков произнес спустя несколько лет в Думе, избранный туда представителями промышленных и купеческих кругов, государыня прочитала — в выдержках — старцу. Тот слушал жадно, вбирающе, заставляя себя отводить глаза от левой ножки государыни, легко заброшенной на правую, мамашка стройненькая, как сноровистая лошадка, вот бы такую объездить, сразу б все нервы исчезли и слез в глазах не было б…
Имени оратора государыня не назвала, предложив Григорию Ефимовичу — несколько экзальтированно, со странным смешком — определить самому.
"Тот строй, который мы называем бюрократическим, — читала Алике звенящим, всепроникающим голосом, — нигде не свил себе такого гнезда, как в военном ведомстве. Канцелярии заполнили собою все, строй оказался подчиненным канцелярий. И в армии канцелярии проводили ту разрушительную работу, которая давно наложила свою печать на все области нашей общественной и государственной жизни..: Вот что писал командующий первой Маньчжурской армией, прощаясь со своими войсками: "Ни школа, ни жизнь не способствовали подготовке самостоятельных характеров в великой России за последние сорок — пятьдесят лет, иначе их было б поболее в рядах армии. Мы бедны самостоятельными, инициативными, энергическими людьми. Самостоятельные люди в России, к сожалению, не только не выдвигаются, но преследуются… Люди без характера, без убеждения, но покладистые, готовые всегда и во всем согласиться со своими начальниками, выдвигаются вперед"… Что же изменилось с тех пор? Ничего! Остался тот же противоестественный подбор, когда смелое и талантливое задвигается, а ничтожное всплывает наверх… А хамство по отношению к подчиненным?! Хамство не помогает дисциплине, а разлагает ее! А возьмите снабжение армии боеприпасами! Мы же во всем зависим от иностранных поставок! А что случится, если случится европейская война и все пути подвоза будут перерезаны? Нам нужно срочно строить гильзовые, трубные, артиллерийские заводы! Но армией руководит совет под председательством великого князя Николая Николаевича, совет, который стал главным тормозом на пути реформ! Должность инспектора артиллерии занимает великий князь Сергей Михайлович, генерал-инспектора по инженерной части — великий князь Петр Николаевич, главноначальника поенных учебных заведений — великий князь Константин Константинович! Лица эти по своему положению безответственны, и то, что они возглавляют столь ответственные ведомства, — ненормально. Поэтому мы вправе обратиться к этим безответственным лицам и потребовать, чтобы они отказались от некоторых благ и радостей тщеславия… Этой жертвы мы от них ждем!"
Государыня подняла глаза на Распутина; тот, начав белеть лицом (речь эту ему уже прочитали третьего дня), попросил текст, положил на него руки и, прерывисто дыша, начал вжимать в литеры свои сухие, горячие, требовательные ладони…
После долгой, тяжелой минуты отвалился на спинку стула:
— Враг это твой говорил… Имя его начинается с буквы "А", видом здоровый, сам торгового звания.
Государыня взяла руку Распутина своими ледяными пальцами, прижалась к ней щекой:
— Какой же ты русский! Какой настоящий, прозорливый русский!
А премьера Столыпина и его ближайшего сподвижника Гучкова, усмиривших страну после первой революции, наладивших деловое сотрудничество между кабинетом и парламентом, проведших земельную реформу, которая должна была положить конец консервативной дремучести общины, сковывавшей самодеятельность Личности, и превратить крестьянина в истинного хозяина земли, сделав его заинтересованным в интенсивном развитии своего хозяйства, не стесненного рамками волостной тупоумной власти и завистью лентяев-соседей, государыня русскими не считала: "Затаившиеся республиканцы, а любая республика не есть русское".
Александра Федоровна несколько раз заводила мягкий разговор с августейшим супругом о Гучкове, особенно когда тот сделался председателем Государственной думы третьего созыва (впрочем, вернее сказать — второго "разгона", предыдущие разгоняли с непременным атрибутом доморощенного понимания "порядка" — часть депутатов сажали в острог по сфабрикованным показаниям агентов тайной полиции).
Тот по своему обыкновению мягко улыбался, отшучивался, не реагировал даже на те слова Распутина, что государыня дважды ему передавала; лишь когда Гучков — в знак протеста после столыпинского декрета об очередном роспуске Думы — сложил с себя полномочия председателя, пойдя на разрыв со своим другом, заметил:
— Поспешай с промедлением, шери. Они, поверь мне, любовь, сами друг дружку съедят… Только надо набраться терпения и ждать… А ты волновалась попусту… Вот тебе и конец блоку Столыпин — Гучков… Поодиночке-то легче убрать со сцены тех статистов, которые возомнили себя бенефисиантами.
Алике посмотрела на мужа с изумлением: неужели он таится ото всех, даже от нее?! Ведь то, что он произнес сейчас, свидетельствует о его глубоком, не ведомом никому прагматизме, — так точно и ясно резюмировать целую полосу в истории державы может лишь истинный политик со своей программой, а никак не дилетант, каким его считали.
…Когда Гучков сказал, что августейшей семье было угодно устранение — понимай как "убийство" — витязя русской государственности Столыпина, когда он посмел подвергнуть открытым нападкам Александру Федоровну за то, что она приближает к себе темные силы во главе с хлыстом и конокрадом Распутиным, государь, принимая одного из членов кабинета в милостивом расположении духа, заметил:
— При случае не сочтите за труд передать Гучкову и тем, кто ему сочувствует: этого господина я считаю подлецом.
С того именно дня на возможности государственной карьеры Гучкова был поставлен крест.
И с того же самого дня Гучков начал подвергать открытой критике все то, что раньше обходил: ставки сделаны, позиция его определена не кем-нибудь, а самодержцем, не радеющим о судьбах империи, но лишь тасующим колоду карт из числа тех министров, которые стелились перед ним, словно юродивые холопы, страшась сказать слово правды, норовя угадать то, что Николаю было бы приятно услышать, вот уж воистину страна рабов, страна господ, и ты, несчастная Россия, и ты, послушный им народ…
4
Единственным ведомством, которое знало правду, и не только знало ее, но составляло абсолютно правдивые сводки о происходящем в стране, был департамент полиции министерства внутренних дел.
Начальники губернских жандармских управлений, руководители охранных отделений, заа ген турив сотни тысяч секретных осведомителей из всех слоев общества, начиная с времен Столыпина (особенно в последние годы его правления), собирали и обрабатывали совершенно нелицеприятную правду о процессах, происходивших в империи. В жмурки не играли, черное не называли белым, занимались делом, а не бирюльками.
Вот лишь короткая выдержка из тысяч донесений подобного рода, стекавшихся в министерство в критические для судеб самодержавия годы.
Нет в Петрограде в настоящее время семьи так называемого "интеллигентного обывателя", где "шепотком" не говорилось бы о том. что "скоро, наверно, прикончат того или иного из представителей правящей власти” и что "теперь такому-то безусловно несдобровать”, — характерный показатель того, что озлобленное настроение пострадавшего от дороговизны обывателя требует кровавых гекатомб из трупов министров, генералов и всех тех, кого общество и пресса величают главными виновниками неудач на фронте и неурядиц в тылу.
В семьях лиц, мало-мальски затронутых политикой, открыто и свободно раздаются речи опасного характера, затрагивающие даже священную особу государя императора и заставляющие верить утверждениям, что высокий порыв монархического чувства, охвативший Россию в июле 191 4 года, исчез, сменившись безумно быстрым ростом озлобления не только против "правительства”, но и против государя и всей царской семьи: повсеместно и усиленно муссируются слухи о "близком дворцовом перевороте",
Характернейшим показателем сумбурности и исключительной запутанности политической обстановки данного момента и своего рода "знамением времени" может служить, между прочим, помимо всего вышеизложенного, и резко намечающийся за последние дни яркий авантюризм наших доморощенных "Юань-Шикаев" в лице А.И. Гучкова, Коновалова, князя Львова и некоторых других "загадочных представителей общественности".
Опасаясь при неожиданности "переворота" и "бунтарских вспышек" оказаться не у дел и явно стремясь при общем крушении и крахе сделаться вождями и руководителями анархически-стихийной революции, лица эти самым беззастенчивым и провокационным образом муссируют настроение представителей руководящих и авторитетных так называемых "рабочих групп" (рабочие группы военно-промышленных комитетов Гучкова), высказывая перед представителями последних уверенность в неизбежности "назревшего переворота" и утверждая категорически, как неопровержимый и им достоверно известный факт, что "армия — по их проверенным сведениям и данным — уже приготовилась и выражает намерение поддержать все выступления и требования негодующего народа".
Что подобного рода разжигание страстей не остается безрезультатным, легко видеть из все более и более революционизирующегося настроения рабочей группы центрального военно-промышленного комитета, представители коей самым наивным образом начинают веровать в "силу" г.г. Гучковых, Коноваловых и К° и признавать, по их собственным словам, что от последних именно и будет зависеть решительный сигнал к началу "второй великой и последней всероссийской революции".
Как общий вывод из всего изложенного выше должно отметить, что если рабочие массы пришли к сознанию необходимости и осуществимости всеобщей забастовки и последующей революции, а круги интеллигенции — к вере в спасительность политических убийств и террора, то это в достаточной мере определенно показывает оппозиционность настроения общества и жажду его найти тот или иной выход из создавшегося политически ненормального положения.
Особый отдел деп. полиции.
А что положение это, как указывает все вышеизложенное, с каждым днем становится все ненормальнее и напряженнее и что ни массы населения, ни руководители политических партий не видят из него никакого естественного мирного выхода, говорить об этом не приходится.
Приезд в Петроград союзнической делегации вызвал в различных кругах столичного населения всевозможные толки, продолжающие волновать общество. Широко распространился рассказ о беседе генерала Кастельно с лидерами "прогрессивного блока". Беседа носила следующий характер: "Мы до сих пор не имели случая сомневаться в искренности намерений русского правительства, но слухи о борьбе придворных^партий и "темных влияний", которыми переполнены страницы заграничных газ#г, заставляют нас все время быть настороже: германские агенты так долго муссировали различные "новости" о намерениях царского правительства, что трудно допустить мысль, будто эти слухи ни на чем не основаны. Поведение многих министров, особенно премьера Штюрмера и нового министра внутренних дел Протопопова, показывает, что в России есть еще сильная партия сторонников Германии, лишенная возможности явно агитировать за мир, но усиленно работающая теми путями, которые закрыты для международной дипломатии. Из бесед с вашими военными чинами я знаю, что военные власти вполне преданы искренней дружбе с нами и не допускают мысли, чтобы Россия изменила союзу, но и они не скрывают, что во внутренней жизни России есть много явлений, угрожающих союзу; они, как и мы, признают недопустимость современной политики Протопопова, вызывающей повсеместное недовольство, которое не может не отразиться на работе по обеспечению тыла. И если ваше правительство, ослепленное германскими обещаниями или проникшееся жалостью родственников к Гогенцоллернам, захочет разрушить наш союз, то, будьте уверены, что в нас вы всегда найдете близких союзников, готовых всегда оказать помощь дружественной нации".
Не меньшим успехом пользуется среди широких кругов публики рассказ о попытках Англии повлиять на внутренние русские дела. Наиболее распространена следующая версия, исходящая, по-видимому, из думских кругов: сэр Бьюкенен будто бы получил из Англии достоверные сведения, что в России вновь усилилась германская партия. С этой целью Бьюкенен говорил с председателем Государственной думы Родзянко, который сказал ему, что "хотя фактов никаких нет, но в обществе не прекращают говорить о существовании в придворных кругах партии, стоящей за сепаратный мир и за сближение с Германией, так как иначе Россию ждет якобы английское иго". Бьюкенен якобы испросил высочайшую аудиенцию, во время которой он произнес речь, выслушанную будто бы государем императором очень холодно:
"Ваше величество, английское общество в последнее время взволновано слухами, проникшими в нейтральную печать, о том, что в России главное направление политики перешло к партии, являющейся сторонницей немедленного сепаратного мира с Германией. Поэтому лучшим подтверждением истинных намерений русского правительства было бы посещение Англии кем-либо из высокопоставленных особ. Мое правительство поручило передать вашему величеству, что английская нация была бы счастлива видеть у себя государыню императрицу с одной из великих княжон: подобное посещение показало бы неосновательность всех слухов, распускаемых врагами".
После этого будто бы Бьюкенен был отпущен из Царского
Села очень сухо: никакого положительного ответа на предложение он не получил.
Вслед за тем Бьюкенен посетил Родзянко с двумя членами "прогрессивного блока": "Будем надеяться, что русскому народу удастся, наконец, сделаться полноправным политически, — сказал он. — Сейчас Германия начала вновь зондировать почву относительно мирных переговоров и неофициальным образом сулит каждому из союзников золотые горы, но все эти посулы нам хорошо известны, и, конечно, мы ничем на них не отвечаем, кроме презрения. От самой России будет зависеть: дать ли снова полную свободу германской торговле и промышленности или способствовать союзникам в превращении Германии во второстепенную державу".
Широкое распространение по Петрограду подобных речей, быть может, даже и не сказанных теми лицами, кому их приписывают, показывает, что люди продолжают жить в области слухов; с ноября 1916 года публика в широких размерах проявляет интерес к политиканству. Слухи заполонили обывательскую жизнь: им верят больше, чем газетам, которые "по цензурным условиям не могут открыть всей правды". За последние дни в городе появился ряд новых слухов "из высокоавторитетных источников": упорно говорят об отравлении генерала Алексеева. По словам какого-то "доктора", все признаки болезни генерала Алексеева показывали, что ему в организм введен какой-то яд.
Слухи растут с каждым днем: из "официальных" источников передают о возвращении великого князя Николая Николаевича верховным главнокомандующим, о намерении его императорского величества государя императора взять в свои руки обеспечение тыла и пр. Всякий, кому не лень, распространяет слухи о войне, мире и германских интригах.
Ротмистр Белов.
Исключительная серьезность переживаемого страною исторического момента и те неисчислимые катастрофические бедствия, коими могут угрожать всему жизненному укладу государства возможные бунтарские выступления озлобленных тяготами повседневного существования низов населения империи, по мнениям лояльных элементов, властным образом диктуют крайнюю необходимость спешных и исчерпывающих мер к устранению создавшейся неурядицы и разряжению излишне сгустившейся атмосферы общественного недовольства.
Половинчатость в решениях и какие-либо полумеры случайного характера, как показал опыт последнего времени, при настоящих условиях совершенно неуместны, так как, не разрешая вопроса по существу, таковые лишь более запутывают и без того осложненные взаимоотношения власти и населения на местах и еще сильнее напрягают волну общего озлобления и недовольства в массах, в достаточной степени подготовленных к самым диким эксцессам при первом же удобном и неудобном случае.
Недавно Гучков заявил своим сторонникам (сведения агента "Кардин"): "Систематически нараставшее расстройство транспорта; безудержная вакханалия мародерства и хищений со стороны различного рода темных дельцов в разнообразнейших отраслях торговой, промышленной и общественно-политической жизни страны; бессистемные и взаимопротиворечивые распоряжения представителей правительственной местной администрации; недобросовестность второстепенных и низших агентов власти на местах; и, как следствие всего вышеизложенного, неравномерное распределение продуктов питания и предметов первой необходимости, неимоверно прогрессирующая дороговизна и отсутствие источников и средств питания у голодающего в настоящее время населения столиц и крупных общественных центров, — категорически указывают на то, что грозный кризис уже назрел и неизбежно должен разрешиться в ту или иную сторону".
Тяжелое материальное положение рядового обывателя, обреченного на полуголодное существование и не видящего никакого просвета в ближайшем будущем, заставило его сочувственно и с редким вниманием относиться ко всякого рода планам и проектам, основанным на обещании улучшить материальные условия жизни. В результате' создалась обстановка, в высшей степени благоприятствующая всякого рода революционной пропаганде и начинаниям и более чем правильно оцененная активными руководителями левых и иных противоправительственных групп (Гучков, Коновалов, Рябушинский, Милюков, Астров, Шингарев).
Представители крайнего течения социалистов-революционеров (А. Керенский), готовившие свои доклады к предполагавшимся московским совещаниям "рабочих групп" "военно-промышленных комитетов", дают такого рода картину: "Война с каждым днем все более и более вскрывает внутренние противоречия строя России и ежедневно увеличивает на десятки тысяч число противников войны и милитаризма. В Германии и России одинаково голодают массы, в то время как несколько сот человек безумно обогащаются за счет пауперизма этих же масс. В Германии поняли, что дальнейшая война несет за собою рабство пролетариата, какого еще не видела всемирная история; поэтому там все более внимательно прислушиваются к лозунгу "мир во что бы то ни стало", так как от скорейшего мира зависит само существование народа. У нас этого еще не понимают; лишь пустые места легальных газет да переполненные тюрьмы свидетельствуют, что и русский народ начинает понимать сущность войны. Но разрозненность партийных программ, отсутствие надлежащей организованности среди отдельных классов населения, невозможность вести пропаганду заставляют социалистов-революционеров, не ослепленных "Романовским золотом", видеть дело не так, как оно кажется социал-демократам и другим левым партиям: в России невозможна сейчас революция по примеру 1905 года, но зато более чем возможна соединенная революция военно-пролетарских масс. Успех пропаганды социалистов-революционеров в армии, о котором с каждым днем поступают все новые и новые данные, заставляет нас ждать, что начало революции положат те солдаты, коих насильно сделали из вчерашних рабочих, и те рабочие, которые подчинены каторжному режиму военно-полицейского государства и которых, под страхом пуль и штыков, заставляют работать те же самые штыки и пули. Пусть правительственные агенты скрывают то брожение, которое охватило армию, пусть военные суды ежедневно поглощают новые и новые жертвы — ни рабочих, ни солдат не обманут посулы так называемых "рабочих комитетов", Гучкова и прочих предателей. Экономическое положение массы, несмотря на огромное увеличение заработной платы, более чем ужасно. В то время как заработная плата у массы поднялась всего на 50 % и лишь у некоторых категорий (слесаря, токаря, монтеры) на 100–200 %, цены на все продукты возросли на 100–500 %. По данным, собранным больничной кассой завода "Треугольник”, заработок рабочего до войны, считая посуточно, был: чернорабочего 1 руб., теперь же — 2 руб. 50 коп.; монтера 2–3 руб., теперь — 5–6 руб.
В то же время и стоимость предметов потребления рабочего изменилась следующим невероятным образом: угол оплачивался 2-3 руб. в месяц, теперь — 8-12 рублями; обед (в чайной) 15-20 коп., теперь 1 руб. - 1 руб. 30 коп.; сапоги 5–6 руб., теперь — 20–30 руб.
Даже в том случае, если принять, что рабочий заработок повысился на 100 %, то все продукты повысились в цене на 300 %".
По мнению многих видных депутатов центра (Гучков, Шингарев, Александров), "до революции осталось всего лишь несколько месяцев, если только таковая не вспыхнет стихийным порядком гораздо раньше": повсюду настроение достигло такого оппозиционного характера, что достаточно какого-нибудь пустячного предлога, чтобы вызвать бурные беспорядки ожесточившихся народных масс.
Особый отдел.
Ваше превосходительство, милостивый государь Степан Петрович!
В кругах, близких к членам Государственной думы А. И. Коновалову и А. И. Гучкову, обсуждается вопрос об издании за границей особого информационного органа для осведомления представителей западноевропейских правительств, парламентов, общественных деятелей, ученых, журналистов и т. д. о сущности и ходе развития борьбы в России между правительством и либеральными общественными силами.
Выпускать этот орган проектируется в Париже или Лондоне, как непериодическое издание, в форме объемистых циркуляров, по мере накопления материала и в зависимости от выдвигаемых жизнью вопросов.
Программа подобных информационных листов следующая:
1) фактический материал, касающийся борьбы реакционного правительства с освободительными стремлениями общества; 2) характеристика, основанная на фактах, руководящих представителей правительства; 3) статьи, выясняющие сущность стремлений русского либерализма; 4) характеристики наиболее крупных фигур из левого политического лагеря, которые при смене правительства могли бы быть призваны к власти.
Короче, цель издания — всяческое очернение русского правительства, превозношение деятелей освободительного движения, с предусмотрительным предложением обстоятельных их характеристик на тот случай, если бы "при смене правительства они могли бы быть призваны к власти".
Мысль о необходимости издания за границей подобного информационного органа возникла тогда, когда выяснилось, что представители правительств, парламентские деятели и вообще общественные круги во Франции и Англии имеют более чем смутное представление о сущности требований и ходе борьбы русского либерализма с правительством; неосведомленность заходит так далеко, что в беседах, например, с русскими журналистами видные французские и английские государственные и общественные деятели, даже принадлежащие к либеральным партиям, смешивали русские правые и левые партии, считая первые за выразителей большинства русского народа.
Поделиться книгой: