Лишь для тебя они станут наградой,лишь о тебе мои песни звучат:штили и штормы, слезы и радость,боль и услада, холод и чад.Да, я ответа не знала доселе,да, я почти что мосты подожгла, —сразу вернулись и снова запели:ревность и ненависть, пламя и мгла.И для тебя лишь симфония эта,лишь о тебе сотни скрипок поют:лживость тумана – и правда рассвета,слезы и радость, боль и уют.«Вдруг проснуться, понять…»
Вдруг проснуться, понять:это было кошмаром,лишь кошмаром, рожденным в тоске!И опять, как вчера, ощутить твои чарыи почувствовать руку в руке.Мы не предали наши с тобой идеалы,мы храним этот давний завет,и Кинерет родной, как большая пиала,щедр, как прежде, и полон навек.Мы навеки повязаны скрытою нитью,самой прочной из прочных цепей.То был просто кошмар,а совсем не наитье.О, скорей бы проснуться!Скорей!«Руку жестом рассеянным ты перенес…»
Руку жестом рассеянным ты перенесмне на голову, и от тепланепосильною ношей, тяжелой до слезгрусть на сердце внезапно легла.Неужели безжалостный рок повелелвыпить чашу до дна нам с тобой?Мы не ближе друг с другом на этой земле,чем на небе звезда со звездой.«Рукой за милостью я тянусь —…»
Рукой за милостью я тянусь —мне крошечный нужен кусок.Мой вечер близок, на сердце грусть,мой путь одинок.От века глухи к чужой нуждете, кто сыт и богат,но как же нищему не разглядеть,как голодает брат?Бесплодная
Вот бы сыночка иметь довелось!Был он черноволос.Бродим в саду, не боимся росы —я —и мой сын.Ури, мой свет и моя душа!Имя, как капли ручья.Черноволосого малышаУри – назвала бы я.Буду молиться, как Хана в Шило,и, как Рахель, страдать.Буду его ждать.Судьба
Стучащий в ворота упрямой рукоюдавно изнемог.И капает кровь, и сочится струеюна прочный замок.Не слышит никто.Где же сторож блуждает?Так тихо —как перед концом.Я знаю:спасенье мое опоздает,и замертво я упаду на крыльцо.Посещение
Хае
Осенним вечером на Родине, в палатке,в которой пол – земля, и дыры есть в стене,и где в углу белеет детская кроваткаи дали дальние – в окне…Тяжелый труд, надежды, исступленье —я ваша. Как опять вас обрести?..…Вот дети подошли, застыли в изумленье:зачем же тетя так грустит?..Ночью
Ури
Письма брошены, и перепутаних порядок. Как много их!Я простерта над ними, как будтота гадалка веков седых.Только я, как она, назавтране пойду судьбу вопрошать,потому что Бог отказался,отказался мне помогать,хоть и знает он сердце это,ту печаль, что оно хранит.Буду письма читать до рассвета,пока буквы не стерлись на них.Молчание
Земля молчит – и будто саван грудь окутал,и будто сердце мне пронзил молчанья меч.Но я покуда здесь и жду еще покуда,и кровь стихов моих не прекращает течь.Раз смерть молчит – умолкнем мы в ее объятьях,настанет день – и путь прервется у черты,но до чего же голос жизни нам приятен,как звуки эха его ясны и чисты!Могильным холодом в лицо молчанье дышит,и ухмыляется чудовище в ночи.Но я покуда здесь, покуда здесь, ты слышишь?Срази меня словами! Только не молчи!«Я запомню навек…»
Я запомню навек:как испуганный конь,колотится сердце в груди.Будто в лунную ночь, всюду бледный огоньи призрачный свет – впереди.И внезапно почувствую вспышку в крови,будто послан мне знак от огня.Он напиться дает – и сгореть от любви,окружает и душит меня.При свете форточки
О, как же недолго со мною он пробыл —тот луч, что скользнул сквозь стекло.Уже не мечтаю отныне я, чтобыздесь стало свежо и светло.О солнце! О солнце! Блестящей оравойтвои рассыпались лучи,сверкали в росе и плясали на травах,горели в заката печи.Я знала, что дни опустеют без света.В тоске подойду я к окну.Как к памяти солнца, я к форточке этойбез всякой надежды прильну.Женщина
Вот она от головы до пят,вот ее забитый, тихий взгляд.Преданность, унынье и мольба:взгляд собаки битой иль раба.Миг кристально чистый, ясный, узнанный,хоть и полон,скуп он на слова.Тишина,и лишь порыв обузданный:господина руку целовать.«Назови моим именем дочь —…»
Назови моим именем дочь —руку дай,постарайся помочь.Так печален в вечность уход!И когда она подрастет,то мою сиротливую песнь,мой вечерний, грустный мотив —в золотую звонкую весть,в голос утра она превратит.Нить порвалась – вплети ее им,дочерям и внучкам твоим!«Тебе я, как прежде…»
Тебе я, как прежде,тебе – на века —чужая, своя,далека и близка.Ты – рана на сердце, и невмоготукраснеть и бледнеть, и взлетать в высоту.Так вслушайся в глас, леденящий сердца!К тебе, о тебе, от тебя – до конца…Открылася дверь…
Открылася дверь и закрылася дверь.Мираж сияет вдали,и манит колодец.Но, верь иль не верь,им жажды не утолить.Тюрьма – моя келья, и книга – нема,и ширится ужас во мне.И пусть я грешила – но я же саманаказана Богом вдвойне!«Своею рукою! —…»
Своею рукою! —Так гордость велела.Разорвана нить и мосты сожженысвоею рукой.В сердце радость запела.Так гордость велит.Нож торчит из спины.Из сборника «Нево»
«Лишь о себе рассказать я смогла…»
Лишь о себе рассказать я смогла.Сжался мой мир, будто мир муравья.Так же, как он, я и ношу несла,так же, как он, надрывалася я.Путь муравьишки к вершине желаннойдолог, мучителен, труден вдвойне.Ради забавы рука великанавсе его чаянья сводит на нет.Так же и путь мой – слезы и песни,страх и молитвы Высшей Руке.Что ж ты позвал меня, берег чудесный?Что ж обманул ты, огонь вдалеке?«Столько доверия в сердце моем! —…»
Столько доверия в сердце моем! —Не испугаешь его листопадом,благословит любые преграды —осени плач за окном,ветра бессилье, вечности мощь…Сердце доверчиво, дальний ты мой!«В сердце сад есть заветный…»
В сердце сад есть заветный,ты вселен в заветный мой сад.Заплелись твои ветви,глубоко твои корни лежат.Не смолкает, не стынетв сердце до ночи птичий галдеж.Это сад мой, и ты в немсотней жаворонков поешь.«Все сказала я. Срок настал…»
Все сказала я. Срок насталвиноград давить —или душу.Кровь течет,как вино.И вопит немота.А ты даже не слушал.Письмо
Все хорошо.Секрет храню навекипро счастье, что открылось и ушло.Готова руку целовать я человеку,что обижал и будет впредь мне делать зло.Но вдруг в тиши —есть миг жестокий, грубый,есть миг, взрывающий покой и сонный плен,когда мне хочется, чтоб затрубили трубыи Страшный Суд свершился на земле.Сосед
Его не видя, все же знаю точноо том, что он вблизи, я не одна,и бережет от ужасов полночныхквадратик света из его окна.О, только бы мне знать, что кто-то рядом —невидимый, но явственный, как свет,и это знание – защита и ограда,ладонь на лбу, прохлада и привет…Иная печаль
Отодвинулись мгла с синевою,дни и ночи ушли далеко.Я устала. Глаза закрою,посижу, отдохну немного.Пелена чужбины упала,и придвинулся вдруг безотчетнообраз тот, что во мне погребалапамять дней и ночей бессчетных.За борьбу, за сверканье стали —ты прости! Мы запомним отныне,что касанье иной печалиранит больно, и память не стынет.«Моя хрупкая радость! Цветочек…»
Моя хрупкая радость! Цветочек,что взрастила с таким я трудомна тяжелой безжизненной почве,на пустынном наделе моем.Моя хрупкая радость! Жестокийтот закон мне известен давно:если слез проливаешь потоки,не создашь и росинки одной.И дорога мне эта известна,и другой уже не повстречать:вспоминать, создавая песни,вспоминать, грустить и молчать.«Книгу Йова раскрыла, читаю о нем…»
Книгу Йова раскрыла, читаю о нем.вот герой! Нас ведь тоже училивидеть благо и пользу в страданье своем,подчиняясь Всевышней силе.Если б только уметь разговор нам живой,как и он, вести благосклонно,и устало склоняться, как он, головой,и идти к Отцовскому лону…Своими руками
«Своими руками —
так гордость велела…»
Я закрою дверь на замок,я заброшу в море ключи,чтоб мой дух смятенный не могна твой голос мчаться в ночи.Знаю – ночи будут без снов,знаю – дни покроет туман.Утешенье мое – в одном:это сделала я сама.«Я заберу себе взгляд твой нежный —…»
Я заберу себе взгляд твой нежный —сверкающий смех, глухую тоску,которым, как вспаханным полем безбрежным,я вылечить бедное сердце смогу,Я заберу себе взгляд твой нежный,я заберу – и втисну в строку.«Не осуждай меня: да, я виновна…»
Не осуждай меня: да, я виновна.Так отсрочь приговор и крах!Возлюбить себя?Ну что ж, безусловно,я себе – главный враг!Не уходи с испуганным взглядом,и не плачь обо мне – смерть уйдет!Лишь месть моя стрелы наполнила ядом,в мое сердце стремит их полет.Прежняя ночь
Нынче все по-иному – никто не поверит:мы летим над землей, будто в сбывшихся снах.Мы с тобою на яхте, сверкает Кинерет,и над нами горит парусов белизна.Мы когда-то сплетали из лунного светатот фитиль, что навеки связал нас с тобой.Все свершилось! Смотри: сон сбывается этот,мы бредем золотою тропой.Станет память кристальной водой родниковой,давшей влагу сожженной земле.Эта ночь – навсегда. Ее светом окованряд за нею тянувшихся лет.Ночная дойка
В лунных бликах наш двор неровный.По прохладе и тишинепоскорее бежим в коровник.Дышит ровно корова во сне.Как тепло она шевелится!Как рогатый лоб ее крут!Наши с нею судьбы сплелисяцелым ворохом скрытых пут.Цвета
Земли вспаханные чернеют,воды утром горят синевой,и проемы скал зеленеютутверждающей жизнь травой.А в ущелье сером смелеет,розовеет цветок живой.«Буйную тропку в горах…»
Буйную тропку в горахдолжен ли ты обойти?Чтобы увидеть твой страх —где же мне силы найти?Что же туман окружил,горы окутал собой,если сиянье вершин —это награда за боль?Нежность
Это кажется странным:сквозь горечь от слез,сквозь упреки и злые словаиз далекого прошлого ветер принесшепот нежности, слышный едва.Этот бой меж мужчиной и женщиной стар,смертный бой, до исхода сил.Потому что ты братом любимым мне стал,потому что ты сыном мне был.«Никакие узы запретов…»
«Есть разрешенное —
и есть запрещенное»
Никакие узы запретовперед пламенем не устоят,и, как стебель стремится к свету,так тянусь за нежностью я.Ты поникшую душу отыщешьнад судьбою и смертью моей…Горе мне! От несчастной нищейотведи свои взоры скорей!«Я хочу одного…»
Я хочу одного:позабыть этот горестный миг,и несчастного сердца,в пустыне забытого, крик,и вернуться и житьна вчерашней земле золотой,где растет мое деревонад голубою водой.«Голос ветра холодного ночью возник…»
Голос ветра холодного ночью возник,голос ветра шепнул: «приготовься, сестра…»Так прости! И прими, как и в прежние дни,ношу горьких стихов, и усталость, и страх.И по-прежнему будь мне опорой во тьме,и, как прежде, утешь, и верни мне покой, —недалекою ночью приблизится смертьи закроет глаза ледяною рукой…Мои мертвые
«Только мертвые не умрут».
Й. Ш. К.Лишь они остались. Лишь они теперьне пополнят список горестных потерь.И на перепутье, на закате дняпризрачной толпою окружат меня.И не разлучат нас долгие года.Лишь потери наши – с нами навсегда.Хаим Нахман Бялик
О Хаиме Нахмане Бялике
Хаим Нахман Бялик – классик ивритской литературы. Его перу принадлежит как любовная лирика, так и полные боли и силы строки о доле и судьбе еврейского народа. На его стихи написаны песни и романсы. Его творчество переведено более чем на тридцать языков. Он считается одним из создателей современного иврита.
Бялик родился в 1873 году на хуторе Рады возле Житомира, в семье лесника. С семилетнего возраста, после смерти отца, жил в доме деда в Житомире, а в семнадцать лет уехал в Одессу, где начал публиковать свои стихи. До 1921 года он жил попеременно в Одессе и в Житомире. Принимал участие в Сионистских Конгрессах 1907 и 1913 годов, бывал в разных странах Европы и в США. В 1921 году он переехал в Берлин, а в 1924 поселился в Тель-Авиве, где сразу же его дом стал одним из центров культурной жизни. Поэт принимал участие в работе театра «Габима», Еврейского университета в Иерусалиме, Художественного музея в Тель-Авиве. Умер Хаим Нахман Бялик в 1934 году в Вене, после неудачной операции.
***
Я хочу привести здесь кусок из «Автобиографических отрывков» Хаима Нахмана Бялика (в переводе, взятом из учебника Открытого Университета Израиля), который послужит прекрасной иллюстрацией и вступлением к двум поэмам о детстве, которые я включила в эту книгу:
«Понимаю, то, что я видел, не могло произойти в действительности. Но мы с моим сердцем знаем: все, что видели – видели воочию, и никогда сердце мое не сомневалось в этом.
Серебряная ночь. Я стою на улице у ворот нашего двора. Справа от меня – лес, слева – степь. Над головой небо, небо. А передо мной – невысокая горка с крутыми склонами, покрытыми зеленой травой, сверкающей тысячами капель росы в таинственном, призрачном лунном свете. Склон холма поднимается все выше и выше, пока не оканчивается маленьким белым домиком на вершине. Все дремлет, обмершее, застывшее, окутанное легкой вуалью серебристо-синей дымки. Как вдруг – две вереницы гномов, с чистыми детскими лицами, в черных одеждах идут по холму в сторону леса; и как будто песня – невыразимо сладостная песня, едва слышная, сокровенная, безмолвно льется в сердце. Льется от них – в мое сердце. В мое сердце. Потому что слышал я ее не слухом, а сердцем.
Они прошли своим путем, не обратив на меня внимания, а я глядел им вслед, пока они не скрылись из виду. Я помню, как, войдя домой, обнаружил, что потерял дар речи. Ухватившись за край материнского передника, я силился сказать «мама» и не мог. Слово «мама» застыло в моей гортани – и осталось там по сей день».
Поэмы Хаима Нахмана Бялика
Зефиры
С птичьим посвистом – маминых уст поцелуйот ресниц отгоняет виденье ночное.Я проснулся, и свет в белизне своих струймне ударил в лицо необъятной волною.Лезут сны на карниз, и покуда храняттени сладкой дремоты прикрытые веки,но уже пронеслось ликование дняпо булыжнику улиц в гремящей телеге.Из сидящего в раме окошка гнездараскричалась птенцы, опьяненные светом,и уже за окном началась суета —то друзья-ветерки заявились с приветом.И зовут, и лучатся, сияют светло,торопливо мигают, снуют, намекают,как птенцы озорные, стучатся в стекло,ускользнут, возвратятся и снова мигают.И в сиянье их лиц на окошке своемразличу я призыв: «Выходи же наружу!Мы ребячеством радостным утро зальем,мы ворвемся повсюду, где свет обнаружим:мы растреплем волну золотистых кудрей,по поверхности вод пронесемся волнами,в сладких грезах детей, и в сердцах матерей,и в росе засверкаем – и ты вместе с нами!В детском плаче, в изогнутом птичьем крыле,в мыльном радужном шаре, на пуговке медной,и на гранях стакана на вашем столе,и в веселом звучании песни победной!»Над кроватью снует их прозрачный отряди щекочет меня в полусне моем сладком,и сияют их глазки, и лица горят,на щеках зажигая огни лихорадки.Я брежу, и тает плоть…Омой меня светом, Господь!Эй, зефиры прозрачные! Ну-ка, ко мне,залезайте, мигая и делая рожи,пробегитесь по белой моей простыне,воспаленным глазам и пылающей коже,по кудрям, по ресницам, по ямочкам щек —и в глубины зрачков сквозь прикрытые веки,омывайте мне сердце и кровь, и еще —растворитесь в душе – и светите вовеки!И горячая дрема меня обоймет,и наполнится сладостью каждая жилка,кровь сметает преграды, и в сердце поетизначальная радость безмерно и пылко.Как сладко, и тает плоть!Залей меня светом, Господь!Таинства ночи
Приоткрыто окошко в ночной тишине,волны ветра чредою заходят ко мне.Тихо-тихо текут, их шаги не слышны,будто только вернулись из тайной страны.Как неслышно порхают, садясь на постель,будто полные тайной пропавших земель.Видишь, как их пугает огарок свечи,как дрожат они, света коснувшись в ночи,как пускаются дружно они наутек,если вдруг моя тень в полумраке растет?Кто они, эти духи без лиц и имен,из неведомых стран, из неясных времен,что пришли они выведать здесь в этот час,оставаясь незримыми, в тайне от нас?И вообще, где живут они, духи? Секрет.И бессмыслен вопрос, и неясен ответ…Что за странник таинственный скрылся в углу,кто по стенам неслышно прокрался к столу,обвиняя, грозя и беря на прицел,теребя: «Ты проснулся? Ты Господу спел?»И внезапно мне комната стала узка,сжались тени и бросились ввысь облака,и в душе моей трепет великий возрос,захотелось ей знать, сколько в небе есть звезд.Эта страсть разгоралась в ней, как на огне,и великая дерзость рождалась во мне.И когда подошел я к окну своему,и всей грудью вдохнул, и вгляделся во тьму, —я увидел, как, соткан из мглы, затаясь,там стоит этой ночи властитель и князь.Он объял целый мир – только здесь, на земле,огонек моей свечки трепещет во мгле,и на небе одна лишь мигает звезда,будто мир остальной замолчал навсегда.Если взглянешь наверх, если кинешься прочь,все равно всюду встретишь одну только ночь,тень над тенью летит, тень меж теней прошла,всюду тени плывут, всюду черная мгла.Будто кто-то пленил меня, кто-то связали швырнул меня в ночь, и похитил глаза,и на плахе моя голова отнята —вот такая повсюду стоит чернота,заполняя весь мир, проникая во все…Синагогу чуть видно. Она не спасет.Он стоит над домами, губитель и князь,целый мир он собой накрывает, склонясь,два засохших кладбищенских древа – и телишь по скрипу я смог опознать в темноте.Ночь исполнена таинства и ворожбы…Как мне выбраться прочь, как уйти от судьбы,как мне вытащить слух мой из этой тиши,водоема бессмертья и мрака души,как мольбу уловить еле слышную мне,ту, которую спящий прошепчет во сне?Эта тайна безбрежна, не видно ей дна,и вуаль этой ночи черна и прочна.Миллионы исчезнувших в мрачных местахэту тайну хранят в онемевших устах.Ночь мигает огнями – им нету числа,и плетет свои замыслы, полные зла.Там на улице, снизу, разрушенный дом,и скрывается что-то ужасное в нем.Синагога уныло и мрачно глядит,и, возможно, там некто опасный сидит.И сплетает злокозненно сеть надо мнойтот, кто скрылся в колючках под темной стеной.Ну, а что мне подумать о тех голосах,что пришли и ушли, замерев в небесах?Чье-то эхо они? Вот опять не слышны,и опять мы в безмолвие погружены.Чье стенанье разрушило темную власть?Чья неслышная жалоба, тайная страстьвдруг проникла в могилу, что ждет нас уже,и надежду вернула несчастной душе?Так взмолитесь из тьмы, через все миражи,возвратитесь, воспряньте, воскликните: «Жизнь!»А возможно, тот голос, что слышится мне —это плач о разрушенной дивной стране,об оставшейся в прошлом прекрасной земле,где отныне лишь мерзость укрыта во мгле?И чудесная весть о нездешних мирахв онемевшей душе уничтожила страх.От истоков веков и от края земливот уже прямо в сердце мое потеклипозабытые думы неслышной толпой,и меня потянули они за собой —к краю бездны, где сходятся все небеса,где скитается эхо – и те голоса.Я возьму их мечту и у них перейму —как полюбится сердцу она моему!И тогда-то пойму я, в какие краятянет душу мою, как сиротствую я!Ночи князь, возвышаясь, стоит надо мнойи грозится мне шепотом в бездне ночной,но я знаю, что в мире нигде, никогдаи дыханье одно не уйдет без следа.Тайна тайну глотает в глухой тишине.Я прислушаюсь – что же откроется мне?Я всмотрюсь в эту бездну, в безмолвье тюрьмы —и проникнет мой взор прямо в логово тьмы.Херувим пролетел, или тень тут прошла?Будто ангел над бездной расправил крыла.Очень медленно занавес тьмы упадет.Кликнет тень свою тень, тайна тайну шепнет.Голос – голосу, призраку – призрак, таясь,отыграет отбой. Познакомимся, князь!Пусть услышит земля, как над ней ты летишь!Пусть сразят тебя тайные думы и тишь!От редеющей мглы городских площадей,от пустынных проулков, где нету людей,от домов, тех, что спят, от подвалов до крыш,где запахнуты окна, где прячется тишь,от окошка, раскрытого ночи вослед,через тонкий экран пропустившего свет,от пока еще тусклой полоски зари,что туман разгоняя, все ярче горит,и от эха, возникшего там, в вышине,что веселою флейтой явилось ко мне,как с далекого бала, прорезало тишьи рванулось в окно, будто прыгнувши с крыш,от травы, от пока еще спящей землии от отзвуков, что исчезают вдали, —различу я намеки опять и опятьна чудесные сны, что нельзя разгадать.Ури Цви Гринберг
Об Ури Цви Гринберге
Ури Цви Гринберг родился в 1896 году в местечке Белый Камень. Когда Ури Цви было полтора года, его семья переехала в Лемберг (Львов). В шестнадцатилетнем возрасте он начал публиковать стихи в одесском журнале «А-Шилоах».
Вскоре он был призван в австрийскую армию. Вернувшись с фронта во Львов, он чудом, вместе с семьей, спасся от еврейского погрома. В 1920 году он переехал в Варшаву, затем был вынужден бежать в Берлин – по следам публикаций в издаваемом им журнале «Альбатрос» его обвинили в «оскорблении христианской религии».
В 1923 году Ури Цви Гринберг переехал в Палестину и начал сотрудничать с газетой «Давар». Присоединившись вначале к рабочему движению, он вскоре разочаровался в нем и вступил в партию сионистов-ревизионистов. В 1931 году он уехал в Варшаву, чтобы издавать там партийную газету, а вернувшись оттуда через пять лет, написал пророческую поэму «Башня трупов».
