Помоги проекту - поделись книгой:
По большому счету вопрос даже не в подлинности или подложности этих документов, изъятых у А.М. Щастного после ареста. Информация стекалась к нему из самых разных источников и сосредотачивалась в его штабе. Он ее сортировал, изучал, анализировал. И установил для себя, о чем свидетельствуют все его шаги, четкий водораздел. Делать только то, что нравственно с точки зрения российского офицера, то, что на пользу Родины и в ее интересах. И наоборот – любые действия и приказы власти, являющиеся в его понимании предательскими, слепо не выполнял, старался корректировать, оттягивать по времени под разными предлогами. Самый наглядный пример тому – его позиция, связанная с уничтожением кораблей флота за деньги.
Вместе с тем Щастный пытался все это делать, говоря современным языком, в правовом поле. Он не был заговорщиком, руководствовался впитанными с детства понятиями о чести и совести. Но эти понятия для большевиков не имели существенного значения, когда речь шла о захвате и удержании власти. Они вели свою игру. Не отказываясь от английских денег, всячески пытались скрыть наличие германских субсидий, которыми в течение нескольких лет подпитывалась ленинская партия.
Не исключено, что Л.Д. Троцкий пошел на изощренную хитрость: с помощью английских денег пытался отработать задолженность перед немецким Генеральным штабом. Щастному же в это время давались путаные, противоречивые указания с целью добиться от него перебазирования кораблей в Кронштадт лишь тогда, когда, по их мнению (и немцев тоже), сделать это, исходя из ледовой обстановки, было бы уже невозможно. Или взорвать – но без боя и крайней на то необходимости. Да так, чтобы корабли остались на плаву, став легкой добычей большевистских финансовых покровителей[15].
А.М. Щастный в такой ситуации был вынужден вести свою игру. С единственной целью – спасти флот. Причем для него, как и для нас сегодня, первостепенное значение имело не установление фактов финансовой поддержки большевиков немцами, о чем в те дни говорило полгорода, а выяснение путей и способов компенсирования выплаченных большевикам денег. Щастный, вероятно, полагал, что тайные договоренности по этим вопросам были достигнуты в Брест-Литовске и расплачиваться решили флотом. Свидетельство тому содержится в воспоминаниях Г.Н. Четверухина, писавшего со ссылкой на адмирала С.В. Зарубаева (Щастный встречался с ним накануне вызова в Москву): «Алексей Михайлович находился в крайне возбужденном состоянии, нервно ходил из угла в угол, в своей каюте на “Кречете”. Затем, остановившись, сказал прерывающимся от волнения голосом: “Сегодня, 21 мая, Беренс сообщил мне секретную резолюцию Троцкого, которую он наложил на моем последнем донесении. Вы понимаете, что он предлагает мне, русскому морскому офицеру? Составить списки лиц, которым должны быть поручены работы по уничтожению судов, для выплаты им денежных наград за удачное выполнение взрывных работ. Значит, я должен вербовать этих Иуд Искариотов и обещать каждому за его грязное дело тридцать сребренников! И еще: усиленно проповедуя необходимость коллегиального обсуждения всех подлежащих решению важных вопросов, он почему-то в данном случае не доводит его до сведения Совкомбалта, понимая, очевидно, что это вызовет бурю негодования. Он замыкает его только на меня, с тем чтобы в случае необходимости сказать: ’’Товарищи, да это подлое дело рук одного Щастного!” Поэтому я прихожу к убеждению, что в Брестском мирном договоре имеется тайный пункт об уничтожении флота, который и объясняет настырность Троцкого в этом вопросе…”»[16]
Обстоятельства исследуемого дела дают основания полагать, что на арест и осуждение Щастного так или иначе действительно повлияли три взаимосвязанных события: Брест-Литовский мирный договор, Ледовый поход и мятеж Минной дивизии.
Рассмотрим их подробнее.
Согласно пятому пункту Брестского договора, суда российского флота должны были сосредоточиться в русских портах, в противном случае они подлежали разоружению. В особо опасном положении оказался Балтийский флот, базировавшийся к тому времени в Гельсингфорсе (ныне – Хельсинки). Тяжелая ледовая обстановка в Финском заливе крайне осложняла переход кораблей в Кронштадт. Приход к власти в Финляндии антисоветских сил (белофиннов) и высадка на финской территории (на полуострове Ганге) в начале апреля германских войск создавали реальную угрозу захвата Балтфлота.
Боевая ценность флота к тому времени упала до нуля, а процесс распада его боевой организации и дисциплины только увеличивал опасность непредсказуемых действий со стороны флота. По существу это означало: флот и в Кронштадте, и в Новороссийске по-прежнему оставался «дамокловым мечом» над Брестским договором. В майские дни 1918 года большевики оказались перед жестким выбором – или надежно подчинить флот, или уничтожить его.
Между тем ряд историков полагают, что хитрость большевиков «оказалась игрушкой в руках грубой немецкой силы… Троцкий не перестал исполнять приказания
Германии, данные ему как генералом Гофманом в Брест-Литовске, так и в Петрограде, непосредственно от Русского отде-ла немецкого Генерального Штаба… Троцкий поэтому справедливо обвиняется в подготовке и постановке последнего театрального акта»[17].
Народный комиссар по морским делам Павел Ефимович Дыбенко
Включал ли этот театральный акт наиболее драматическую сцену об уничтожении флота или о его передаче своим спонсорам? Исключать этого нельзя. Но по причине нехватки доказательной базы однозначного ответа нет и сегодня.
Для понимания сложившейся ситуации следует заметить, что флот еще с начала 1917 года являлся ареной борьбы между Временным правительством и большевиками. Первое, поддерживая Антанту, стояло за войну до победы и, следовательно, за сохранение и укрепление флота. Проводником этой линии был контр-адмирал А.В. Развозов. Большевики, напротив, развернули подрывную работу, направленную на развал флота, приведение его в небоеспособное состояние. И в то же время активно использовали революционно настроенных моряков в качестве своего боевого авангарда. Их лидером являлся руководитель Центробалта П.Е. Дыбенко.
Контр-адмирал Александр Владимирович Развозов, последний командующий флотом Балтийского моря до революции
Между тем к весне 1918 года ситуация резко усложнилась. Мало того, что пришла пора оплачивать векселя, щедро розданные в борьбе за власть, так и сама власть, завоеванная в том числе при помощи этих векселей и боевого авангарда, висела в эти дни буквально на волоске. Численность большевистской партии уменьшилась более чем в два раза. Экономика была полностью развалена. Реальной стала угроза голода. А главное – флот стал представлять для власти реальную угрозу. Демобилизация и деморализация, массовое увольнение офицеров и массовое разбазаривание военного имущества не оставляли никаких надежд на использование флота в качестве боевой силы. Немецкий Генштаб неоднократно высказывал неудовольствие по поводу неуправляемости флота при большевиках.
Если и существовали какие-то германо-большевистские планы по поводу дальнейшей судьбы флота, то их ломали, с одной стороны, такие преданные погибающему Отечеству офицеры, как А.М. Щастный, а с другой – матросская анархистско-бандитская вольница, нападавшая по собственной инициативе на немецкие отряды.
Непредсказуемость действий со стороны флота возрастала с каждым днем. Выбор для большевиков был жестким: людей – подчинить, корабли – уничтожить (по просьбе англичан) либо передать немцам. При таком положении всего одна строчка в пятом пункте Брест-Литовского договора – Россия должна немедленно демобилизовать свои войска, а военные суда отвести в русские гавани и немедленно разоружить – явно не решала проблемы сторон. Поэтому нельзя исключить, что для разрешения этой сложной политической комбинации были приняты какие-то дополнительные секретные соглашения. Пусть даже в устной форме. Лишь недавно, например, стало известно, что в обстановке крайней секретности в соответствии с устными договоренностями в Брест-Литовске 27 августа 1918 года в Берлине были подписаны соглашения, гласившие: «Россия соглашается выплатить Германии сумму в шесть миллиардов марок»[18]. Поэтому нельзя исключить, что в будущем могут появиться новые доказательства, подтверждающие вывод А.М. Щастного о том, что непосредственно в ходе переговоров в Брест-Литовске были достигнуты какие-то договоренности касательно судьбы флота.
Организованная и проведенная командующим флота операция по его перебазированию из Ревеля (Таллина) и Гельсингфорса (Хельсинки) в Кронштадт в феврале – мае 1918 года известна в истории под названием Ледового похода. Необходимость разработки и осуществления этой беспримерной для отечественного флота стратегической операции возникла вследствие заключения большевиками Брест-Литовского мирного договора и их авантюристической двойственной политики. Они давали Центробалту крайне расплывчатые и противоречивые указания, касавшиеся дальнейшей судьбы флота. А кайзеровские войска тем временем продолжали наступать. Угроза захвата флота стала реальностью. В феврале, за неделю до захвата Ревеля немцами, флот был перебазирован из Ревеля в Гельсингфорс. Однако и там обстановка становилась критической. Новая угроза захвата и уничтожения флота исходила как от белофинских войск, руководимых Маннергеймом, так и от появившихся там вскоре частей кайзеровской Балтийской дивизии. Немцы спешно признали белофинское правительство, не без оснований полагая, что с помощью этого дипломатического маневра Балтийский флот окажется в ледяной западне. Ведь по условиям договора, подписанного в эти дни в Брест-Литовске, Россия должна была перевести флот в свои порты, а этого, по их мнению, не позволяла сделать ледовая обстановка. Или остаться в Гельсингфорсе и полностью разоружиться, что вполне могло вписываться в контекст секретных договоренностей с Троцким по поводу передачи русского флота Германии в качестве платы за финансирование ею большевистской партии.
Все это учли немцы. Не учли лишь одного – героизма и мастерства российских моряков. Щастный принял решение: любым путем вырваться из ледяного плена, а в случае реальной угрозы захвата кораблей – взорвать их.
Разработка операции проводилась на флагманском судне «Полярная звезда». Все понимали, что осуществить ее крайне сложно. Некоторые считали – практически невозможно. Главная сложность заключалась в том, что раньше корабли Балтики в таких льдах вообще никогда не ходили. Риск был огромен.
Кораблям предстояло идти под постоянной угрозой обстрелов со стороны немцев и белофиннов, которые заняли острова, лежащие на пути следования. Ледовые условия были крайне трудные. Наиболее сложный участок от Готланда до Кронштадта – толщина льда до 75 см, торосы – до 3–5 метров. Велики были опасения, что миноносцы и подлодки не выдержат, лед разорвет корпуса, и они затонут. К тому же ледоколов не хватало. Многие корабли нуждались в серьезном ремонте. Команды были укомплектованы личным составом на 60–80 %. Часть моряков за время революционных преобразований окончательно разложилась. Процветало пьянство.
В таких условиях расчет шел буквально на миллиметры и секунды. Возглавить проведение такой операции мог лишь специалист высочайшего класса, каковым и был A.M. Щастный.
19 марта 1918 года Совнарком принял декрет о привлечении в Красную Армию и на флот военных специалистов царской армии. А уже на следующий день А.М. Щастный вступил фактически в командование Балтийским флотом[19]. Но марионеткой в руках Троцкого – одного из организаторов закулисных игр с флотом – он не стал.
Для похода флот был условно разделен на три отряда. В марте в Кронштадт удалось перебазировать лишь небольшой первый отряд под руководством контр-адмирала С.В. Зарубаева. Линкоры «Севастополь», «Гангут», «Петропавловск», «Полтава» и крейсеры «Богатырь», «Рюрик», «Адмирал Макаров» вышли 12 марта в сопровождении ледоколов «Ермак» и «Волынец».
Стремясь сорвать начавшийся переход, немецкое командование и белофинны с помощью диверсантов и предателей захватили и увели три ледокола, предприняли попытку вывести из строя «Ермак».
Перед переходом второго отряда обстановка в районе Финского залива накалилась еще больше. В ночь на 3 апреля в Ганге (Ханко) высадился тринадцатитысячный немецкий десант. Германское командование в лице адмирала Мейера потребовало саморазоружения кораблей. Балтийцы были вынуждены взорвать и потопить несколько подлодок и вспомогательных судов. Но все же 5 апреля Щастный отправил в путь второй отряд (два линкора, два крейсера, две подлодки), который через пять дней благополучно прибыл в Кронштадт. Основная же часть кораблей (167 единиц) вышла пятью эшелонами под его непосредственным руководством 7—12 апреля.
В отличие от первых двух отрядов Щастный решил вести корабли не по середине Финского залива, забитой подвижным льдом, а по стратегическому шхерному фарватеру, проходившему вдоль берега. Шхеры Щастный знал отлично еще с лейтенантских времен. 12 апреля, когда последний эшелон покидал базу, белофинны уже занимали гавань Гельсингфорса. На горизонте виднелись дымы приближающихся немецких судов. Последний переход оказался самым трудным. Но команды действовали самоотверженно. Вахту матросы и офицеры несли бессменно. Немцы, послав вдогонку корабли, потеряли два из них и вернулись. Между тем основное ядро флота практически в полной сохранности прибыло в Кронштадт. Всего было спасено 236 кораблей, в том числе 6 линкоров, 5 крейсеров, 59 миноносцев, 12 подводных лодок.
Теперь несколько слов о мятеже Минной дивизии.
Обвинительный довод о стремлении А.М. Щастного захватить власть основывался, в частности, на том, что он «под различными предлогами, на случай намеченного им, Щастным, переворота, задерживал Минную дивизию в Петрограде». Несостоятельность этого довода очевидна – сама идея перехода эсминцев с целью их спасения из Невы в Ладожское озеро принадлежала Щастному и была поддержана Троцким, о чем в деле имеются соответствующие документы. Задержка же объяснялась не контрреволюционностью Щастного, а отсутствием горючего, рабочих команд для разводки мостов, неисправностью буксиров и другими техническими затруднениями. Подробные объяснения Щастного и других лиц по этим обстоятельствам в деле имеются и никем не были опровергнуты.
Пункт же этот был включен в обвинительный акт по той причине, что моряки Минной дивизии, поддержанные рабочими Обуховского завода, действительно взбунтовались. Да так, что мятежников пришлось разоружать.
А некоторых – даже судить[20]. Кульминация тех событий произошла сразу после расстрела Щастного, а начались брожения 11 мая 1918 года. В этот день на эсминце «Победитель» состоялся митинг представителей кораблей Минной дивизии. Присутствовавшие резко высказались в адрес Петрокоммуны, которая не принимала никаких мер по обороне Петрограда от немцев. В результате была принята резолюция с требованием о передаче власти «морской диктатуре флота».
Мятеж очень напугал большевиков. Ведь в резолюции моряков Минной дивизии говорилось о «полной неспособности и несостоятельности» новой власти «предпринять что-либо для спасения Родины».
Л.Д. Троцкий решил отвести командующему роль идейного вдохновителя этого мятежа, основываясь на том, что Щастный умышленно разгласил его секретные предписания об уничтожении кораблей.
Нельзя исключить, что Щастный внутренне был солидарен с некоторыми требованиями «бунтовщиков». А оглашением телеграмм, предписывавших уничтожить корабли без крайней на то необходимости да к тому же за деньги, командующий косвенным образом мог способствовать усилению возмущений. Но цель захватить власть он перед собой вряд ли ставил. Иначе ему не было смысла играть столь активную роль в деле спасения флота, явившегося основным сдерживающим фактором от захвата Петрограда кайзеровскими войсками.
В апреле – мае 1918 года многие газеты, и не только в России, пестрели заметками о легендарном походе, удачно завершившемся благодаря решительности, самоотверженности, мужеству его руководителя. Поэтому появившееся 30 мая в прессе сообщение многих удивило, повергло в состояние шока: «Приказом по флоту и Морскому ведомству начальник морских сил Щастный, обнаруживший недостаток твердости духа и распорядительности, сеявший панику среди моряков Балтийского флота вместо того, чтобы вносить мужество и решительность к борьбе, и вмешивавшийся в политические вопросы с явно реакционными целями, уволен со службы и предается суду».
Известно, что Щастный прибыл в Москву 26 мая. Многие в Петрограде полагали – за получением награды. Однако последовал его арест. Сразу после этого Троцкий учинил Шастному допрос, подробная стенограмма которого хранится в деле. Из нее и других материалов дела видно, что нарком, несмотря на большую занятость, нашел все же время выполнить по этому делу не только прокурорско-следственные обязанности, но и выступить в суде в качестве свидетеля обвинения. Причем – единственного. Полагают, что он запретил другим свидетелям появляться в Кремле.
На следующий день вопрос о Щастном специально рассматривался Президиумом высшего органа Советской власти. В деле имеется выписка из протокола № 26, в которой сказано: «Одобрить действия Наркома по военным делам т. Троцкого и поручить т. Кингисеппу в срочном порядке производство следствия и представить свое заключение в Президиум ВЦИК».
Из этой выписки следует, что единственным основанием для одобрения ВЦИКом ареста явилось письмо Л.Д. Троцкого в Президиум от 28 мая 1918 года, которое также имеется в деле: «Уважаемые товарищи. Препровождаю при сем постановление об аресте бывшего начальника морских сил Балтики Щастного. Он арестован вчера и препровожден в Таганскую тюрьму. Ввиду исключительной государственной важности совершенных им преступлений мне представлялось бы абсолютно необходимым прямое вмешательство в это дело ЦИКа… С товарищеским приветом Л. Троцкий»[21].
К письму была приложена копия постановления об аресте, в котором Троцкий считал необходимым предать Щастного «чрезвычайному суду». Но такого суда, да еще для преступника «исключительной государственной важности», у Советской власти не было. Поэтому ВЦИК срочно подготовил документ и утвердил его на следующий день, образовав Революционный трибунал при ВЦИКе для рассмотрения дел «особой важности».
После ареста А.М. Щастный содержался в Таганской тюрьме. Опубликованы письма начальника этой тюрьмы Е.Н. Юревича. Писатель М. Корсунский, состоявший с ним в переписке, отмечал, что Юревич не раз беседовал с Щастным и составил о нем впечатление как о человеке, «основными чертами которого были невероятная любовь к родине и флоту, бесстрашие, простота и полное спокойствие перед фактом ожидаемого расстрела»[22].
Приведем выдержку из письма Юревича от 30 мая 1967 года:
«Однажды, если мне не изменяет память, в апреле (в мае 1918 года. –
Обстановка на флоте после ареста А.М. Щастного резко обострилась. Моряки-балтийцы открыто высказывали по этому поводу свое возмущение. Совет комиссаров флота (Совкомбалт) во главе с Е. Блохиным вынес постановление, считая арест несправедливым. В постановлении, подписанном всеми без исключения комиссарами, говорилось, что «арестованный Щастный работал исключительно по созданию мощи нашего флота»[24].
Серьезные сомнения в виновности командующего флотом высказывал и первый нарком по морским делам Павел Дыбенко. Он настаивал на том, что Щастного необходимо доставить из Москвы на судно «Кречет», «чтобы дело здесь разбиралось, так как некоторые документы могут пропасть за его отсутствием»[25].
Надо сказать, что над самим Дыбенко в те дни тоже навис меч революционного правосудия. Возглавляя сводный отряд моряков, направленный под Нарву и Ямбург для защиты революционных рубежей от немцев, он беспробудно пьянствовал, бездарно провалил операцию и панически бежал. Но, в отличие от Щастного, Дыбенко был своим. И в итоге отделался легким испугом. Предварительно заручившись поддержкой в обмен на молчание, он прибыл в Гатчинский нарсуд, где был оправдан и вынесен матросами из зала суда на руках.
О чем же обещал молчать Дыбенко?
Сбежав вместе с А. Коллонтай от суда, он стал бомбить различные инстанции телеграммами, в которых шантажировал своих обвинителей разоблачением их тайных сношений с иностранными державами, а 22 мая 1918 года в газете «Анархия» открыто написал о «сделке» Ленина с немцами. Вряд ли П.Е. Дыбенко был посвящен в детали этой сделки. Хотя кое-что знал, бесспорно.
На основании нескольких согласующихся друг с другом источников известно, что еще в 1917 году между представителями германских войск и Л. Троцким, П. Дыбенко и Ф. Раскольниковым были достигнуты в Кронштадте некие соглашения. Об этом, в частности, писал в своих воспоминаниях жандармский генерал А. Спиридович. Он утверждал, что еще летом 1917 года российская контрразведка зафиксировала эти секретные переговоры, на которых речь шла речь о финансовой поддержке большевиков немцами и об организации немецкого разведотделения в Петрограде при будущем большевистском правительстве[26]. О том же можно прочесть в «документах Сиссона»[27]. Большинство из них принято считать подложными. Хотя ряд серьезных историков называют некоторые из этих документов подлинными или основанными на подлинных. Возможно, в их числе документ № 28, согласно которому начальник Русского отдела германского Генштаба О. Рауш обратился в феврале 1918 года к наркому по иностранным делам со следующим предложением: «Не было ли бы своевременным поднять вопрос о продаже Германии расхищаемых и разоряемых военных кораблей?»[28]
Кроме того, по некоторым данным, именно П. Дыбенко вскоре после штурма Зимнего мог изъять в Министерстве юстиции ряд документов из судебного дела «о немецких деньгах для партии большевиков». Судя по всему, каким-то образом прикоснулся к этой тайне и А.М. Щастный, что имело для него, в отличие от Дыбенко, совсем другие последствия.
Ключевое значение в деле А.М. Щастного имели «секретные» телеграммы об уничтожении кораблей Балтийского флота. Как уже сказано, их разглашение свидетельствовало, по версии следствия, о причастности Щастного к мятежу Минной дивизии.
Исследуя этот вопрос, необходимо отметить, что на формирование взглядов Щастного решающее влияние оказала политика Троцкого по отношению к флоту в целом. И в том числе – к вопросу о его уничтожении. Доводы обвинения о том, что Щастный своими действиями создавал угрозу захвата флота немцами, являлись абсолютно несостоятельными. А вот серьезные основания признать политику Троцкого «гибельной для флота» у Щастного, безусловно, были.
Дело в том, что командующий флотом своевременно принял необходимые меры для его уничтожения. Но только в случае крайней необходимости.
В суде он убедительно отверг обвинение в непринятии мер к взрыву кораблей и пояснил: «Еще задолго до телеграммы Троцкого, в начале апреля, были приняты необходимые меры. Составлен план взрыва портовых сооружений. Образована специальная команда, им был сообщен условный знак, по которому они должны были приступить к взрывам. Когда суда шли из Гельсингфорса в Кронштадт, то уже были заложены все мины, что подтверждается донесением Альтфатера[29]». Это донесение, в котором Альтфатер подробно проинформировал
Троцкого о плане Щастного по уничтожению судов, имеется в деле[30].
Таким образом, вопрос заключался в том, когда и при каких обстоятельствах Щастный считал допустимым уничтожение Балтийского флота. Не в традициях российских моряков было взрывать корабли без крайней необходимости. Незадолго до описываемых нами событий они убедительно подтвердили это в сражениях у Моонзунда. Троцкий же и его ближайшие помощники Е. Беренс и В.М. Альтфатер проявляли непонятную и подозрительную для Щастного торопливость[31].
Своими подозрениями о непонятной возне, связанной с уничтожением кораблей, Щастный поделился с Главным комиссаром флота Блохиным, а затем – в Совкомбалте. В итоге Совет III съезда моряков Балтфлота принял 24 мая наказ своим делегатам, «командируемым в Верховную морскую коллегию и к Наркому т. Троцкому». В наказе говорилось: «Сказать, что флот будет взорван только после боя или когда станет ясно, что иного выхода нет»[32]. А сразу после этого Щастный был вызван в Москву к наркому Троцкому, который его и арестовал.
Теперь о «секретных» телеграммах. Ключевое значение в деле Щастного имела телеграмма, точнее – юзограмма (передана по аппарату Юза[33]), начальника Морского генштаба Е. Беренса от 21 мая 1918 года, в которой последний привел резолюцию Л. Троцкого: «Приняты ли все необходимые подготовительные меры для уничтожения судов в случае крайней необходимости? Внесены ли в банк известные денежные вклады на имя тех моряков, которым поручена работа уничтожения судов? Необходимо все это проверить самым точным образом. Троцкий». А затем Е. Беренс добавил от себя: «Сообщая это, прошу срочно сообщить, составлены ли списки личного состава, кому поручено уничтожение судов. Списки необходимы, так как предполагается за удачное выполнение в случае уничтожения выдавать денежными наградами. О способе, как лучше организовать выдачу, распределение и условия таких наград, прошу Наморси срочно дать заключение. Беренс»[34].
К этому документу требуются два пояснения.
Первое. Л. Троцкий неоднократно подчеркивал в суде, что телеграммы об уничтожении флота являлись секретными. Однако, как видно, сообщение Е. Беренса было передано без грифа «Секретно». С его содержанием были ознакомлены, как минимум, четыре-пять человек.
Второе. Из этой юзограммы Щастный, видимо, впервые узнал о деньгах для подрывников и о составлении каких-то списков. Поэтому его подозрения о существовании некоего закулисного сговора после этого могли только усилиться.
Далее драматические события развивались следующим образом: 22 мая – ответная юзограмма Щастного о том, что угроза флоту пока не реальна; 23 мая – юзограмма Щастного с просьбой об отставке; 24 мая – упомянутый наказ съезда; 25-м мая датированы изъятые у командующего флотом записи с изложением мотивов ухода; в тот же день – телеграмма о срочном его вызове в Москву.
В суде Троцкий сделал выгодное для себя полупризнание, подтвердив, что Щастный не был осведомлен о денежных премиях подрывникам, хотя и напустил при этом немало тумана: «Нашими врагами вопрос об уничтожении флота тоже связывался с какими-то тайными пунктами Брестского договора. На самом деле, в самый острый момент ко мне приходили представители английского адмиралтейства и запрашивали о том, примем ли мы меры для уничтожения Балтийского флота. О личности английских офицеров хорошо осведомлены Беренс и Альтфатер[35]. Когда этот вопрос был затронут на военном совещании, Щастный крайне неопределенно высказался о возможности уничтожения. Лишь после его отъезда этот вопрос был рассмотрен на том же совещании конкретнее. Так как морские специалисты указывали, что при нападении немцев паническая обстановка может помешать уничтожению, решено было на судах выделить ударные группы, которым поручить организацию взрыва. Было предписано членам коллегии переговорить с наиболее находчивыми элементами личного состава флота об организации таких групп. Отношение к этому вопросу Щастного не было известно. В это время к одному из членов коллегии явился английский офицер и заявил, что Англия настолько заинтересована во взрыве наших судов, что готова заплатить тем матросам, которые возьмутся за это дело. Это предложение было сделано в форме частной инициативы. Конечно, я немедленно распорядился прекратить всякие переговоры об этом. Однако это натолкнуло нас на мысль обеспечить семьи тех, кто ради интересов Родины будет подвергаться страшной опасности. В телеграмме к Щастному было сообщено о внесении известных сумм на имя тех групп, которые возьмутся выполнить ответственное поручение. Не считаясь с тем, что это распоряжение как носившее военный характер должно было оставаться в тайне, Щастный принимает все меры, чтобы предать его самой широкой огласке. Он передает его в Совет флагманов и в Совет комиссаров флота, подчеркивая якобы антиморальный его характер. На этой почве он пускает слух о подкупе, в то время как во флоте уже шла контрреволюционная агитация. После этого по всему Балтийскому флоту пошли пересуды о расплате немецким золотом за уничтожение кораблей, которое, якобы, продиктовано вражескими странами».
Полуправда здесь, вероятно, в том, что Троцкий, признавая контакты с англичанами, умолчал о договоренностях с немцами. Он, возможно, и обнародовал приведенную информацию для того, чтобы отвести подозрения об этих договоренностях. И сразу убить двух зайцев: с помощью английских денег отработать задолженность перед немецким Генеральным штабом.
Суд открылся ровно в полдень 20 июня в Овальном (Митрофаньевском) зале Кремля.
Действующие лица этого судебного спектакля, длившегося два дня и разыгранного по спешно разработанному Л. Троцким сценарию, хорошо известны.
Защиту подсудимого Щастного осуществлял опытный юрист, присяжный поверенный Владимир Анатольевич Жданов. Современным историкам известно его письмо от 11 июля 1918 года на имя управляющего делами Совнаркома, в котором Жданов на основании фактов из своей адвокатской практики одним из первых сделал вывод о том, что ВЧК «восприняла методы прежних охранных и сыскных отделений, имеет слишком широкие внесудебные полномочия». Тогда же, в далеком восемнадцатом году, Жданов был хорошо известен тем, что осуществлял защиту эсера-боевика И. Каляева, убившего в 1905 году московского генерал-губернатора. Защищал он и многих других, менее известных революционеров. Одним из них был А.В. Галкин. Его дело царский суд слушал за десять лет до процесса над А.М. Шастным. Галкину тогда тоже грозила смертная казнь. Жданов грамотно выстроил защиту, произнес блестящую речь. В результате подсудимый отделался каторгой. Теперь они встретились снова: Жданов – в прежнем качестве присяжного поверенного. Галкин же был одним из членов трибунала, возглавляемого рабочим-металлистом С. Медведевым.
В судебное заседание трибуналом вызывались шесть свидетелей – Ф. Раскольников, С. Сакс (члены коллегии Морского комиссариата), Е.Блохин, И. Флеровский (бывший и новый комиссары флота), Е. Дужек (комиссар Минной дивизии) и Л. Троцкий (наркомвоенмор). Явился лишь один – последний из приведенного списка.
Интересная деталь. Из-за неявки свидетелей дело ранее уже откладывалось, о чем сообщалось в «Известиях ВЦИК» от 16 июня 1918 года. По существу, судьи Верховного трибунала, отложив дело, признали тем самым, что в их отсутствие трудно принять правильное решение. Однако вскоре поступила команда сверху. И рассмотрение дела все же началось без этих свидетелей. Все ходатайства адвоката о их вызове в суд были отклонены.
Функцию обвинения помимо официального обвинителя Н.В. Крыленко возложил на себя Л.Д. Троцкий. Приговор, как свидетельствуют материалы дела, трибунал основал исключительно на его показаниях. По объему они занимают три четверти стенограммы процесса, а по содержанию соответствуют обвинительному заключению.
Однако похоже на то, что самые существенные вопросы, которые могли бы прояснить, за что в действительности судили Щастного, не отражены в протоколе судебного заседания. Они, вероятно, рассматривались судом не в ходе открытых слушаний, а за плотно закрытой дверью.
Мало того, что большевики не допустили участия в «открытом» судебном разбирательстве свидетелей – моряков, сослуживцев и близких Щастного, они еще постарались скрыть от потомков сам факт состоявшихся секретных слушаний.
О том, что они в действительности проходили, свидетельствует стенограмма судебного процесса, опубликованная 21 июня I918 года в «Известиях ВЦИК»: «Щастный заявляет, что нельзя судить о его действиях по конспекту реферата, взятого у него, ибо там были изложены его мысли лично для себя, а не для опубликования… Жданов заявляет, что подсудимый имеет сделать заявление секретного характера и просит закрыть двери заседания. Зал очищается от публики».
Присяжный поверенный Владимир Анатольевич Жданов
Что же происходило за закрытой дверью? В протоколе, подшитом в архивно-следственном деле, о закрытом судебном заседании нет ни слова. То, что оно было в действительности, вряд ли подлежит сомнению. Корреспондент, владевший приемами стенографии, зафик-сировал все в точности – до того момента, как вышел из зала. А вот по какой причине «упустил» столь важный эпизод суда его секретарь, остается загадкой. Впрочем, сделать предположение о том, какие вопросы исследовал трибунал, удалив публику, несложно.
Видимо, Щастный пытался объяснить суду, на чем он конкретно основывал свой вывод, что немцы «поддерживают Советскую власть». И, вероятно, дал показания по поводу изъятых у него документов, которые начальник «Разведочного отделения» немецкого Генштаба адресовал Советскому правительству.
Версий о происхождении этих документов немало. Например, в публикации «Щастный против Ленина?» утверждалось, что копии документов Щастному подбросила английская разведка, «которые она приобрела за немыслимые деньги»[36]. Доктор исторических наук Н. Васецкий в статье «Гибель адмирала» предположил, что эти документы являлись фальшивкой, «состряпанной в окружении Троцкого ради удовлетворения его начальствующих амбиций»[37].
Автор полагает, что если эти документы и являлись фальшивкой, то ее, скорее всего, состряпали англичане в надежде на то, что Ленин и Троцкий посчитают эти документы подлинными и, боясь огласки, прервут действительно имевшие место сношения с немецким Генштабом. Основанием для такого предположения может служить установленный ныне факт того, что офицеры флотской разведки и контр-разведки поддерживали тогда тесные отношения с англичанами, в частности с упомянутым Ф. Кроми, и даже создали законспирированную организацию «ОК». Ас ними, в свою очередь, по долгу службы общался Щастный.
Впрочем, документы могли попасть к нему и по другим каналам. Существенным здесь является то, что обстоятельства утечки, изъятия, а также местонахождения оригиналов этих документов интересовали Л. Троцкого больше всего. Из стенограммы допроса на следствии бывшего комиссара флота Е. Блохина хорошо видно, с какой настойчивостью Л. Троцкий выяснял эти вопросы:
Поделиться книгой: