Блохин: На «Кречете» по всем делам, что касаются флота, все это приходит ко мне.
Троцкий: А Щастный не занимался политическим делом?
Блохин: Нет.
Троцкий: А кто же занимался?
Блохин: Никто не занимался. Я могу сказать, что положение не подходило ко мне, я могу сказать почему.
Троцкий: А почему вы не заявили раньше?
Блохин: Я заявлял, что могу быть только по принуждению.
Троцкий: А кто вас принуждал?
Блохин: Другого не было.
Троцкий: Почему не было, мы могли назначить. Если бы вы заявили, что ответственность не по вас, мы могли назначить заместителя, а вы приехали сюда и ничего не говорили.
Блохин: Разрешите юридически разобраться в этом вопросе. Вы говорите, что я утвержден, но это не так, я был утвержден комиссаром флота, потом, когда был главный комиссар Измайлов, затем он уехал, я получил юзограмму отсюда, что Блохин заступает место Измайлова. Затем вернулся Измайлов, и действие юзограммы пропало. Когда я приехал сюда в Москву и сделал доклад и когда было составлено положение о главном комиссаре и начальнике Морских сил, то Измайлов сложил свои полномочия. Когда я приехал, я привез положение о флоте. Тогда у нас назрел вопрос, кто же у нас главный комиссар. Сколько мы не посылали телеграмм, но ответа не было, и мы остались ни с чем. Тогда у нас назрел вопрос, кому же быть главным комиссаром, но никто не хотел, потому что ответственность была большая и были беспорядки. Я на себя всю ответственность не взял, а сказал, я буду главным комиссаром, если Совет комиссаров будет со мной работать и будет отвечать за все, что мы сделаем вместе. Они согласились на это.
Троцкий (Дужеку): Так что вы не знаете, кто вносил резолюцию?
Дужек: Я спрашивал большевиков на собрании, они говорят, мы сделали ошибку, и эту ошибку приходится сгладить, никто не должен знать, и это должно быть исправлено. Больше ничего не ответили.
Троцкий: А постановление съезда, что Лисаневич и Засимука должны быть отданы под суд, было известно?
Дужек: Да, им было известно, я сказал это команде, они сказали, что сделали ошибку, за эту ошибку должны отвечать все миноносцы, которые подписали резолюцию.
Раскольников: Разрешите вопрос, во-первых, в чем состоял доклад Дужека и, во-вторых, на пленарном заседании было сделано сообщение, что контрреволюционная резолюция была принята после того, как Дужек сообщил, что Троцкий приказал подорвать корабли.
Дужек: Главный комиссар сказал, что Минному дивизиону надо идти в Ладожское озеро, они сказали, что не пойдут туда, я говорю, что это необходимо для защиты берега, они говорят, что как это так, я говорю, что мы должны развернуть свой флот, если большие суда не могут туда пройти, то мелкие должны туда пройти, возможно, что мы спасем мелкие суда, если нам придется скверно от немецкого нашествия. Тогда они сказали, хорошо, мы пойдем в Ладожское озеро. Но то, что Раскольников сказал, что я говорил про Троцкого, то это мною не было сказано. У нас была такая телеграмма, о которой все суда знали, что в Гельсингфорсе на всякий случай приготовили суда к взрыву, они спросили, а не так ли будет, как в Гельсингфорсе, я говорю нет, раз вас ведут в Ладожское озеро, то ничего не будет.
Раскольников: Вы не отвечаете на вопрос.
Дужек: Я отвечаю, что у нас не было такой телеграммы.
Троцкий: Но вы агитацию вели за то, чтобы власть передать морскому командованию, или за советскую власть?
Дужек: Я был сторонником советской власти и никакой агитации я решительно не вел.
Троцкий: Как же оказалось, что Минная дивизия вынесла резолюцию, а вы не заметили?
Дужек: Я заметил.
Троцкий: Но как же случилось, что команда выносит совершенно контрреволюционную резолюцию, продиктованную прохвостами, немецкими, английскими агентами, а вы, комиссар, этого не заметили.
Дужек: Часто бывает так, что человек воспользуется и сыграет на слабой струнке массы и перетянет ее.
Блохин: Разрешите мне по порядку рассказать. Я получил резолюцию, от кого не могу сказать, кто принес ее – не знаю, когда я прочел, я сказал, что завтра надо собрать собрание команды и сказать, что резолюция никуда не годится, что ее надо изменить. Там требовалась такая история, разогнать петроградскую коммуну и передать власть флоту, там было сказано: диктатуре морского флота. Я представляю себе так, что вся оборона Петрограда передается ему, и резолюция была вынесена поэтому. Это просто недоразумение.
Троцкий: Вы принадлежали к партии?
Блохин: Да, я принадлежал к партии с.-р.
Троцкий: Когда был издан приказ об увольнении Лисаневича?
Блохин: Приказ еще не издан. Вы сами понимаете, что приказы издаются только для того, чтобы их слушались, поэтому когда я вижу, что каждый день за Лисаневичем ходит 10 матросов вооруженные, они не послушаются, то я не проводил его в исполнение. Относительно резолюции я скажу, что там в конце говорилось о диктатуре флота, я думал, что командование флотом хочет слиться с Советом комиссаров и со штабом Шварца, и это будет военная диктатура для защиты Петрограда. Но что касается коммуны, то это не потому, что она не нравится, а потому что они распоряжаются военной частью, они только против этого шли, когда им разъяснили, то они согласились. Резолюция была изменена. Лисаневича я знаю, когда он приходил в Центробалт, он говорил, может быть, не так, как нужно, а теперь это очередное выступление.
Троцкий: Почему вы никогда не отвечали нам на вопросы, а всегда отвечал Щастный? Когда Зеленой заявил, что несвоевременно вступать с немцами в переговоры о демаркационной линии, кто подписал бумагу, посланную нам?
Блохин: Ее писал один из комиссаров, я подписал ее, но подписи Щастного не было. Когда вы говорили о ведении переговоров относительно демаркационной линии, был расстрелян один из комиссаров – Жемчужин. Это доказывает, что переговоры были невозможны.
Троцкий: Он был расстрелян позже.
Блохин: На другой день после того, как я подписал бумагу.
Троцкий: Вы путаете. Вы подписали раньше, чем он был расстрелян, а я вам телеграфировал еще раньше <…> Вы нас не извещали о том, почему приказ не исполняется, а когда я говорю, как же так смотрит Зеленой, Жемчужин, вы отвечаете, что нет устава.
Блохин: Нет, не так было отвечено. Вы говорили, почему Жемчужин и Зеленой не подчиняются начальнику Морских сил и главному комиссару. Затем копий юзограмм никогда не было у главного комиссара, они все были у начальника Морских сил, он мог не говорить мне это. Хорошо, если Щастный покажет, а если не покажет.
Раскольников: Я прошу подчеркнуть, что главный комиссар, зная недобросовестность и хитрость Щастного, тем не менее полагается просто на его добросовестность. Вы сами сказали, что все зависит от добросовестности Щастного, начальника Морских сил.
Блохин: Совершенно верно, ни одной копии юзограмм у меня не было.
Троцкий: Как же так, вы имели право все бумаги читать без исключения.
Блохин: Я читал, но это не исключает возможности скрыть бумагу.
Троцкий: Как вышло, что когда вы получили от меня запрос, вы отвечаете, что не было уставов?
Блохин: Вы спрашиваете о дисциплине, я говорю, что нет ни одного устава о дисциплине.
Троцкий: Скажите, что насвистал вам Щастный, когда расстреляли Жемчужина?
Блохин: Он ничего не насвистал, но мне было жалко Жемчужина как товарища, потому что мы спали вместе в одной каюте. Мне было обидно, что вы не дали никакого протеста.
Троцкий: Кто вам сказал? А вы знали, что я отдал распоряжение об аресте сотни финнов и белогвардейцев и о расстреле десяти, что их расстрелять не успели, а что 30 финнов арестованы и в том числе двоюродный брат Маннергейма?
Блохин: Вы сказали, что приняты меры.
Троцкий: Вы об этом Щастному не говорили?
Блохин: Я говорил с ним, он говорит, что как это ваши друзья ничего не предпринимают, ваши товарищи гибнут, а со стороны правительства шагов нет.
Троцкий: В каком отношении он стоял к Засимуку и Лисаневичу?
Блохин: Не знаю, они никогда не были на «Кречете».
Троцкий: Какое у вас впечатление о всем поведении Щастного и его речах?
Блохин: Я не знаю, что он говорил на съезде, но когда было заседание флагманов, я предупреждал, что о политике ни одного слова. Если же он говорил, что может существовать только советская власть и что ее нужно поддерживать, так он говорил это мне. Я говорил, что разгадать его трудно, что он очень хитрый.
Раскольников: Щастный в своем докладе на Совете съезда коснулся вопроса и сказал, что сейчас не имеется другой власти, для нее еще нет структуры, и в данный момент советская власть является общепризнанной, он говорил с печалью, явно говорившей о сожалении, что ему приходится совершать такую подлость, работать с советской властью. Так чувствовалось во всем тоне его речи.
Блохин: Возможно, что вы поняли его так, иначе, чем я.
Троцкий: Относительно Дужека какие у вас сведения?
Блохин: Он не выступал против советской власти. Я думаю, что он честный человек. Насколько я его знаю, он часто говорил со мной, часто бывал у меня, чтобы он говорил, что идет против советской власти, я не замечал. И должен предупредить, что мне политическим делом заниматься не приходилось, потому что я был завален мелочами. Был заведующий хозяйством, но он ничего не делал. Хозяйством флота в настоящее время заведует начальник порта.
Троцкий: Чем вы объясняете, что Зеленой не хотел обратиться к немцам по поводу демаркационной линии?
Блохин: Потому что это было невозможно. Он однажды заявил это германским офицерам – они на другой день запретили выход на берег командам и ответили уклончиво.
Троцкий: Но это после того, как он обращался, но почему он не обращался целую неделю, находя это несвоевременным. Вы так и не установили этого?
Блохин: Нет, я этого не установил.
Троцкий: У вас комиссары получают жалование?
Блохин: Комиссары получают 225 р. и главный комиссар то же самое.
Троцкий: А почему офицеры получают высокое жалование?
Блохин: Были большие претензии по поводу этого жалования, высказывались и матросы против этого, и я слышал, что в Москве недовольны, но дело в том, что когда нам нужно было перевести корабли из Гельсингфорса, и когда был лед, то <…>
Троцкий: Да, вы хотели иметь специалистов, а их можно было получить только за деньги. Вы считали, что надо дать большое жалование, чтобы спасти флот. Вы поступили правильно.
Троцкий: Щастный не указывал, что вам дается большое жалование?
Блохин: Нет, не указывал. Жалование комиссарам выдавалось в казначействе, а ордера писал чиновник казначейства, оно было установлено приказом по флоту, который подписан Щастным и вами.
Троцкий: Кто был избран из старого состава комиссаров?
Блохин: Только Кабанов, который подписывался вместе с командным составом.
Троцкий: А чем объясняется, что только он один?
Блохин: Я думаю, что массы восстали против нас. Меня несколько раз арестовывали и приходили с винтовками, просто нужно было жалование, они с винтовками приходят, говорят, что надо дать жалование.
Троцкий: Почему вы не телеграфировали?
Блохин: Потому что я считал это ненужным. Это не стоило поднимать, потому что ничего не получалось.
Троцкий: Ведь вы были поставлены следить затем, чтобы массы были сплочены, чтобы они понимали задачу революции. Если моряки волнуются, надо было сообщать нам об этом.
Блохин: Но у нас не было больших недовольств и ничего не выливалось в большие формы. Всегда умели сдерживать каким-то образом, не было вопиющих несправедливостей. Сюда не обращались, что во флоте неспокойно. Если же что-нибудь было, то я просил комиссара: сходи туда, он идет и улаживает вопрос. На ледоколе «Ермак» был такой случай, когда половина команды хотела поднять красный флаг, а другая половина андреевский флаг. Пришел комиссар Савойский и сказал: в чем дело, и был поднят красный флаг.
Дужек: Это было в Риге, они говорят, почему мы такие трусы, наше правительство ничего не делает, когда идем в Гельсингфорс, поднимаем андреевский флаг, а в Петроград – красный флаг.
Троцкий: А кто велел поднимать андреевский флаг?
Дужек: Рига поднимала, потому что немцы не хотели признавать красного флага.
Троцкий: Это неверно.
Блохин: Я могу это объяснить. Немцы просят поднимать флаг-шток при приходе на рейд.
Троцкий: А офицеры не протестовали против красного флага, не говорили, что нужно андреевский флаг, под которым раньше пороли и расстреливали матросов и посылали на каторгу?
Блохин: Совершенно верно, некоторые говорили, что наш флаг знаменит, что не стоит менять на красный флаг, это нисколько не поднимет флота.
Протокол допроса члена Морской коллегии
Ф.Ф. Раскольникова
следователем В.Э. Кингисеппом
от 2 июня 1918 года
Во время своего апрельского приезда в Москву Щастный доложил в Высший военный совет, что команды деморализованы, он не может гарантировать исполнение ни одного приказа и, в частности, приказания о взрыве судов, когда это понадобится. Участвовали в том заседании Высшего военного совета: Л.Д. Троцкий, М.Д. Бонч-Бруевич, Н.Н. Шварц, И.Т Смилга. В первой половине мая, после прибытия флота в Кронштадт, после уклонения немцев от установления демаркационной линии на море, поступления сведений о концентрации финско-германских войск на границе и объявлении всеобщей мобилизации т. Троцким была отправлена телеграмма наморси о принятии срочных мер уничтожения судов в случае крайней необходимости. Щастный огласил эту телеграмму в заседании Совета комиссаров Балтийского флота. Он не имел права огласить это, так как это был данный Щастному приказ чисто военного характера. Комиссар Минной дивизии Дужек сообщил об этой телеграмме на пленарном заседании судовых комитетов Минной дивизии. Этим заседанием вслед затем была принята резолюция с требованием немедленного роспуска Петроградской коммуны и установления морской диктатуры Балтийского флота. Лица командного состава в своей оппозиции указали на следующее: флот загнан в щель, советское правительство не в состоянии защитить ни страну, ни флот; распространяли легенду, что по требованию Мирбаха флот должен быть взорван. Вели в числе других такую агитацию Лисаневич и Засимук, бывшие офицеры Минной дивизии. На упомянутом заседании Судовых комитетов в Морском корпусе призывали к свержению советской власти и установлению военной диктатуры с твердой палкой. Лисаневич был душой упомянутой резолюции и приложил к ней свою подпись в качестве секретаря. Происходивший в то время съезд моряков Балтийского флота постановил удалить их из Флота и арестовать. Постановление съезда было санкционировано т. Троцким и Коллегией по морским делам, о чем Щастный был поставлен в известность путем телеграфного сообщения о том Саксом. Несмотря на письменное приказание члена Коллегии Сакса, Щастный отказался дать по флоту приказ об удалении Засимука и Лисаневича. Что касается продвижения судов типа «Новик» вверх по Неве, то причиной медленности исполнения этого приказа были, по объяснению Щастного, неразводка мостов, забастовка на буксирах и др. Разводка мостов находилась в ведении Петроградской коммуны.
Комиссар Морского генштаба Федор Федорович Раскольников
Следователь Верховного ревтрибунала РСФСР Виктор Эдуардович Кингисепп
