Hardboiled/Hard Luck

— Ты все еще ничего не понимаешь. Считаешь, что тебе хуже всех, думаешь только о своем покое, главное, чтобы тебе было хорошо, — Ее глаза горели темным невиданным гневом.

Мне стало очень досадно, ведь я всегда по-своему любила Тидзуру.

— Думаешь, мне стоит быть серьезней? Да, я, в отличие от тебя, не буду тащить за собой груз проблем! Моя жизнь, по сравнению с твоей, слишком легкая! — Мой голос дрожал, я не могла сдержаться. Говоря это, я поняла, что моя жизнь намного хуже, чем я думала, и ужаснулась.

В пещере стало душно. Мне требовался хоть глоток свежего воздуха. Сколько же я пробуду здесь? Свечи едва освещали стены. Пахло пылью и плесенью.

Я проснулась в поту. Потолок комнаты освещался лампой. Из-за тяжелого сна разболелась голова. Халат жутко перекрутился на мне, простыня тоже измялась. Что за сон? — удивилась я.

Я посмотрела на часы, было два часа ночи. Сон меня покинул. Казалось, я больше не засну. Встав, достала из холодильника воду и выпила большими глотками. Только в этот момент я, наконец, почувствовала себя живой. Вот в чем дело — отопление включено на полную мощность. Я отрегулировала степень нагрева старого кондиционера.

Ночной номер погрузился в звенящую тишину.

Я подошла к окну. В полной темноте, естественно, все выглядело неподвижным. Мое лицо отразилось в оконном стекле.

Что-то не так, в сегодняшней ночи есть нечто странное, решила я.

Все-таки я кое-что подобрала на той горной дороге — эту атмосферу.

В Тидзуру из сна не было той глубины, которой обладала настоящая Тидзуру.

Тидзуру не способна была сказать такое. Она иронизировала острее, обиднее, язвительнее, но всегда была умнее и добрее. Несомненно, это мое чувство вины сотворило такую Тидзуру.

Я снова легла, и меня вновь потянуло в сон.

И опять оказалась в пещере.

Тидзуру, закрыв глаза, сосредоточенно молилась, стоя на коленях. Она была прекрасна. Стены пещеры, освещенные свечами, приобрели пепельный оттенок. Благодаря ее позе и облику пещера совершенно преобразилась в молельню.

Ресницы в мерцающем свете казались фантастической длины. Из-под опущенных век сверкали ее красивые холодные карие глаза. О чем она молится? Что ее мучает?

Я снова подумала, что ничего толком не знала о Тидзуру. Когда мы жили вместе, мое сознание было неясным. Я уставала, обижалась — была еще ребенком. Мне казалось, что за окном всегда пасмурно. Нет, не только пасмурно. В тот год слишком часто случались туманы. Ночь за окном всегда была мутно-серого цвета.

Я рассудила, что этот печальный сон навеян городом, в котором я оказалась.

Да, если бы она все время молчала, эта Тидзуру из сна, то выглядела бы как прежняя Тидзуру, которая была мне очень дорога. Белая кофта с широкими рукавами, джинсы, которые мы купили вскладчину, разделив цену пополам, и из-за которых мы всегда бились, в конце концов, решив, что их будет надевать та, кто раньше встанет утром, ее светло-каштановые волосы, взъерошенные пальцами, — я всегда хотела увидеть ее, но не могла. Теперь я внимательно наблюдала за Тидзуру.

Затем я решила, что на самом деле никогда не могла донести до Тидзуру ни одной своей мысли. Она всегда была так же глубоко погружена в себя, как и я. И у Тидзуру не возникало даже желания попытаться рассказать мне об этом.

Я именно поэтому любила наблюдать за Тидзуру. Она была существом, словно созданным бледным отражением человеческой жизни, сотканным из страданий.

Когда Тидзуру повернулась ко мне, пламя свечей погасло и стало совершенно темно.

Было три часа ночи. Во рту пересохло, в больной голове стоял туман.

Я окинула взглядом незнакомую комнату. Все казалось нереальным. Я прижала лицо к простыне, но ничего не почувствовала и пришла к заключению, что мне стоит выпить. Достав из холодильника виски, налила в стакан. Мне уже все равно, пусть я буду смотреть этот сон. Разве плохо снова встретить Тидзуру в годовщину ее смерти хотя бы во сне, пусть даже вызванном злыми чарами этой местности?..

— Где же находится эта пещера? — подумала я и тут же поняла. Кто-то или что-то злое живьем закопано в той пещере, находящейся у молельни. Я не знаю, почему я так решила. И тогда я постепенно осознала все.

Не знаю как, но я была убеждена в этом.

Хотя Тидзуру умерла, я не пролила ни капли слез. Почему? Почему я разозлилась на нее во сне? Лучше бы я была добрее, пусть даже это и грезы.

Посетитель

В это время раздался стук в дверь.

Удивившись и испугавшись, заглянула в глазок. Наверно, администратор с ресепшн, подумала я.

Однако в необычно ярко освещенном коридоре навытяжку стояла, опустив вдоль тела руки, незнакомая женщина в купальном халатике.

Я открыла дверь и выпалила:

— Как видишь, я — женщина, и мне девочки не нужны!

На что она ответила низким голосом:

— Heт, вы не то подумали, у меня дверь захлопнулась.

— А изнутри тебе не могут открыть?

— Похоже, спят.

— Ну, можешь позвонить из моего номера.

— Большое спасибо.

Женщина была очень худой и с длинными распущенными волосами. Нижняя половина ее лица была слишком узкой, тонкие губы невыразительными, хотя в общем она выглядела изящной. Под халатом она оказалась совершенно голой. Когда она проходила мимо меня, я страшно удивилась, заметив волосы на ее теле. И сколько же времени она была в коридоре в таком виде, задумалась я.

Хотя она встала перед телефоном, звонить, похоже, не собиралась.

— Вряд ли ты забыла номер комнаты, — сказала я.

— Нет-нет, конечно. — Она преувеличенно сильно покачала головой. — На самом деле мы поссорились. Поэтому, если я позвоню, он наверняка не подойдет к телефону.

— А он не пожалеет потом, что ты ушла в таком виде? — спросила я.

— Да, я через десять минут попробую позвонить. Позвольте мне чуть-чуть отдохнуть… — попросила она.

Я налила еще один стакан виски и предложила ей.

Она взяла стакан обнаженной узкой рукой и сделала глоток.

— С вами такое случалось? — спросила она.

— Поступали ли со мной люди жестоко, а я с ними? Много раз! B такое время… — Будто я не могла быть помягче с Тидзуру даже во сне… — …я словно в другом измерении. Не в состоянии воспринимать все адекватно, тело двигается автоматически.

— Будто в плохом сне, — согласилась она. — У него есть жена, он не расстается с ней.

Поэтому вы поссорились, и он выгнал тебя в коридор голой?

— Он понимает, что сам виноват, поэтому становится еще грубее. Стоит повысить голос, все станет известно, поэтому иногда я специально затеваю ссору на улице этого маленького городка. Он упорно отмалчивается, а я начинаю орать. И в кафе, и по дороге. Сама довожу себя до такого душевного состояния, будто залезаю в полиэтиленовый пакет, и из него постепенно исчезает кислород. В истерическом состоянии не понимаешь, что творишь, а сделанного уже не воротишь. Потом, едва только мы заходим в отель, он сильно бьет меня. Мне уже надоело это однообразие. Мы встретились на горной дороге. Пока быстро шли и опять кричали друг на друга, нам уже стало все равно. О нас уже пошли слухи, мама уговаривает меня лечь в больницу, и, похоже, настала пора уезжать из города. Что ни делай, это — конец!

Она продолжала говорить приглушенным голосом, совсем как будто о посторонних людях.

— Извини, но ты меня уже замучила своим присутствием, — сказала я.

Это была правда. Когда я смотрела на нее, слышала ее голос, голова немела, казалось, она что-то высасывает из меня.

— Звони скорее.

— Я не могу, потому что мне страшно, — созналась она.

— Ну давай я разбужу администратора и попрошу дать тебе ключ.

— Да, так будет лучше всего. Можно вас попросить?

— Да?

— Пожалуйста, поговорите со мной еще немного. Я хочу успокоиться.

— Ладно!

— Как вы себя чувствовали, когда разбили другу сердце?

Она смотрела мне прямо в глаза, но ее мир был наполнен ею самой, и в ее глазах ничего не отражалось.

— Извини, я не буду об этом говорить. Со мной такого не случалось, отрезала я. — Всегда, в любое время, было что-нибудь интересное, веселое, красивое и замечательное.

Тот год был ужасным.

Отец, который давно не жил дома из-за другой женщины, умер, оставив наследство только мне одной. Мама тоже претендовала на это ничтожное наследство и выкрала мою печать, банковскую книжку и сбежала.

Хотя я называю ее мамой, она не была мне родной матерью. Правда, у нас сложились неплохие отношения, поэтому я была крайне потрясена случившимся. Ходили слухи, что она бросила закусочную, где работала до этого, и убежала с мужчиной. Мне было настолько досадно, что я выяснила ее адрес. Однажды я предприняла решительные действия по возвращению наследства. Я не думала, что это произойдет слишком гладко, но все прошло как по маслу, так просто, что вызвало даже разочарование.

Я прибыла в тот город ближе к вечеру. Не хотелось бы, чтобы мать связалась с каким-нибудь бандитом, поэтому я только посмотрела, где они живут, но в дом не вошла, решив дождаться вечера и пока побродить по незнакомому городу.

Так я себя ощущала тогда.

То, что называют образ жизни, впитывается до мозга костей, В то время мое тело еще оставалось пропитанным единственными узами, связывающими меня и мать.

Я не воспринимала все всерьез, поэтому думала, что мы когда-нибудь встретимся снова. Я знала, что родительские права на меня мать передала бабушке со стороны отца, но все равно мне казалась, что мы снова увидимся. Однако с тех пор мы не встретились еще ни разу. Может быть, уже больше и не встретимся. Но тогда мне было горько признать это, поэтому я старалась отогнать подобные мысли.

Поток сознания, с детских лет вселившийся в мою душу, посетил и тот город. Вечером, когда начинаются телевизионные новости, когда птицы пересекают темнеющее небо, когда большое заходящее солнце спокойно опускается за горизонт, я всегда гуляла одна. Когда жила с матерью, я всегда возвращалась домой переодеться — после занятий в школе, свидания с возлюбленным, встреч с друзьями.

Это были единственные моменты, связывающие меня с матерью. Я возвращалась не потому, что хотела встретиться с ней, это было как чувство долга по отношению к неродному человеку. Инстинктивное ребяческое желание напомнить ей, что есть живое существо, о котором надо заботиться, впиталось в мое сознание.

Когда я появлялась дома, мать всегда ужинала. Потом уходила в магазин. После того как отец перестал бывать дома, прошло уже довольно много времени, поэтому во второй половине дня мы почти всегда были вдвоем. Немного пообщавшись во время маминого ужина, я провожала ее. Пока-пока, доброго пути! — махала ей рукой, мыла посуду, наводила порядок, а потом обычно отправлялась к друзьям или возлюбленным. Возвращалась домой поздно.

Были и такие дни, когда мама не приходила ночевать. Но она никогда не водила мужчин к нам домой. Наверно, для нее, с обостренным чувством долга, дом был местом отца. Меня поразило, как мать с таким чувством долга тайно прикарманила наследство. Я не укоряла ее, наверно, она очень оскорбилась, что отец ничего не оставил ей, той, которая изо всех сил воспитывала меня, не родную.

В этом незнакомом городе я сходила на аттракционы, много раз попила кофе, сидя на дамбе, смотрела на заходящее солнце, почитала в книжном магазине и перестала осознавать, что происходит.

У меня появилось ощущение, как будто я нахожусь в городе из обычного сна. Будто сердце отказывается работать под заходящим солнцем. У меня кружилась голова, мне казалось, что я поверну за угол и смогу вернуться домой. Я не могла себе представить ничего, кроме дома, где жила с матерью, я чувствовала, как воскресает запах выстиранного белья и слышится скрип пола на кухне. Хотя наш дом был еще довольно крепкий — он был двадцатилетней давности постройки — повсюду образовались щели, летом было жарко, зимой — холодно. Мне казалось, будто я смогу вернуться в тот дом. Казалось, мать как ни в чем не бывало будет ужинать, и, если неожиданно войду, я снова начну прежнюю жизнь. Я даже подумала, что сегодня понедельник, поэтому и белье сложено для стирки, и за покупками тоже надо идти.

Однако мать жила в неком особняке в этом городе с незнакомым мужчиной. Я вернулась к новому ее дому в то время, которое считала как раз подходящим.

Мать никогда не задергивала занавесок, естественно, и здесь они были раздвинуты. По суетливым движениям ее силуэта в окне можно было понять, что она спешит уходить — в ее обычной манере, одевшись, передумать и еще раз поменять пиджак, и по привычке рассматривать себя, поставив у окна большое зеркало. Я больше и больше запутывалась и перестала даже понимать, в каком времени я нахожусь. Казалось даже, если я войду, станет так, будто ничего не было, и время вернется. Мать выключила свет и вышла из комнаты. Значит, мужчины сейчас нет дома, подумала я.

Затем мама, не подозревая о том, что я притаилась неподалеку, быстро покинула дом. Мало того что она красавица, она умела хорошо обслуживать посетителей закусочной — это было ее любимое занятие. В этом городе она развлекалась тем же. Ее стройная фигура со спины совершенно не изменилась. Мама торопливо уходила.

Я быстро нашла почтовый ящик от маминой квартиры, пошарила сверху. Как я и думала, она, как всегда, приклеила туда липкой лентой ключ. Я достала его и направилась в новую мамину квартиру.

Дом был большой — многоквартирный жилищный массив. Я была грабителем — когда проходила мимо кого-нибудь, каждый раз у меня учащенно билось сердце. Из окон слышались веселые голоса детей, голос их отца, принимающего ванну, голос, который кого-то звал, звуки приготовления ужина, ощущались приятные запахи… Мне почему-то захотелось плакать, и я быстро миновала коридор.

Мамина квартира была в самой глубине. Я вставила ключ в замочную скважину и открыла дверь. На стене — одежда незнакомого мужчины. Костюм. Я облегченно вздохнула: качество костюма говорило о том, что он принадлежит простому служащему. Похоже, он не имеет отношения к якудза. Мама начала новую жизнь. Кухня была аккуратно убрана, чувствовался мамин запах. В квартире было всего четыре комнаты, но я, поразмыслив, направилась в ту, в окне которой был виден мамин силуэт, открыла ящик шкафа, где должно было лежать нижнее белье. Как и следовало ожидать, под ним находилась моя банковская книжка и печать. Отец оставил мне в наследство двадцать миллионов[2]. Похоже, на них еще не наложили руки. Я подумала, черт бы с ними, с двадцатью миллионами, а вот жить без печати очень затруднительно. Прихватив все, я вышла из комнаты, закрыв дверь на замок и считая себя потрясающим вором. В глубине ящика я оставила записку, где написала только одно: «Здесь был Рупан Сан-сэй!»[3] Но, наверно, ей будет не до смеха. Затем я аккуратно приклеила ключ обратно, села на поезд и вернулась домой.

На следующий день я расторгла договор на городской телефон и купила мобильный. Затем занялась процедурой переезда, чтобы не быть застигнутой врасплох, когда мама, заметив пропажу, приедет вернуть деньги. Все эти хлопоты отобрали у меня часть моей жизни. Я не спала всю ночь, разбираясь с вещами. Сложила одежду отца в картонную коробку. Папины книги, письма, оставленные им вещи, сдала в камеру хранения. Мамины все без разбора выбросила только потому, что они были ей не нужны. Затем разобрала свои, сократив их до минимума. То, что я не в состоянии была выбросить, все-таки отдала на хранение. У меня осталось два чемодана. Через два дня я пошла в банк, заново открыла счет на десять миллионов, попросила оформить чек на другие десять и отослала его маме. Когда получила клочок бумаги с подтверждением отправки заказного письма, я всей душой осознала, что с того момента, когда оно попадет в почтовый ящик, я действительно останусь одна.

Некоторое время я проживала в бизнес-отеле, но Тидзуру позвала меня к себе. Изначально она была другом моего друга. Я знала, что я ей нравлюсь, я тоже симпатизировала ей, поэтому решила воспользоваться ее предложением на время, пока не приду в себя.

Жизнь с Тидзуру с самого начала была интересной.

Тидзуру видела призраков, чувствовала их присутствие. Когда с кем-то из друзей случалось какое-либо несчастье, в тот же момент у нее выступали на глазах слезы, хотя она совсем не хотела плакать. Еще она вылечила прикосновением рук мои боли в спине и гастрит. По словам Тидзуру, в детстве с ней произошел несчастный случай: она упала с высокой лестницы и после этого стала такой. У нее был странный взгляд, она всегда пристально смотрела не на человека, а немного в сторону. Она была сильной. Она ничего не боялась.

Мы жили в квартире, которая усугубляла бурю в моей душе. Квартира была на седьмом этаже обшарпанного здания рядом со скоростной дорогой, под окном виднелись заброшенные дома, напоминавшие трущобы. В здании всегда было шумно, здесь обитали жильцы, которые постоянно просрочивали квартирную плату, а прямо сверху находилась двухкомнатная квартира с такой же, как у нас, планировкой, где жила семья из восьми человек — гвалт стоял ужасный, как в «Замке девяти драконов», который я когда-то видела по телевизору[4].

Когда я спросила, почему она выбрала для жилья такое место, она с улыбкой ответила: «Почему-то мне здесь очень спокойно. Потому что, когда я смотрю на обычных людей, задумываюсь о своих странностях и ощущаю беспокойство».

Она болезненно любила чистоту и всегда начищала до блеска полы и кухню. Много раз она даже будила меня ночью звуками своей уборки, и частенько бывало, что я поскальзывалась на хорошо отполированном полу и падала.

Она почти не спала. Говорила, что ей достаточно лишь нескольких часов сна. Говорила, что уборкой убивает время. Что перед тем как мы стали жить вместе, она ожидала рассвет за мытьем полов, хоть никто не замечал их чистоту.

Она настаивала на том, что видит призраков. И постоянно бормотала страшные вещи — бабушка принесла хурму или того ребенка сбила машина. Когда я была с ней, мир кишел призраками.

Я взяла себе за правило считать, что раз я не могу этого увидеть, значит, этого не существует, поэтому не принимала близко к сердцу ее слова. И, тем не менее, иногда я что-то чувствовала. На дороге, в квартире. В это время она обязательно говорила, что там кто-то есть. Чтобы не видеть призраков, она всегда спала, надев на тело много украшений — блестящих колец, цепочек, браслетов. Она говорила, что, если это сделать, призраки не приближаются. Поэтому во время секса, где она, почему-то всегда играла мужскую роль, в меня везде впивались ее украшения, и было больно.

В тот год действительно часто случались туманы.