Помоги проекту - поделись книгой:
На протяжении длительного времени у словенцев не было государственности. В эпоху подъема национального самосознания и «весны народов» в XIX в. это привело к тому, что культуре, и прежде всего литературе, стали придавать особое значение, что язык оказался основным средством выражения национального самосознания. Так возник стереотип восприятия словенского народа как «нации поэтов». На эту особую роль литературы в национальной мифологии обращали внимание многие, отсюда известные формулировки о «государственном регентстве культуры» и «словенском культурном синдроме» (Д. Рупел). М. Юван уверен, что именно культурный национализм «является тем общим контекстом, в который помещена… симптоматика словенского культурного синдрома в литературе: культ языка, литература как нациообразующий фактор, мифологизация поэтов как национальных пророков и вождей и т. д.»[194]
Положение литературы второй половины ХХ в. в определенной мере аналогично ситуации века XIX, с той лишь разницей, что эффект раскрепощения и защиты нации сменился особым способом прочтения, практикуемым критикой, которая в ключевых послевоенных произведениях, таких как стихи Д. Зайца, экзистенциальная драма Д. Смоле или модернистские романы Л. Ковачича и В. Зупана, находила глобальные метафоры, связанные с критикой коммунистической системы и партийного государства. В условиях тоталитаризма художественные тексты часто нагружались «дополнительными» значениями: поэзия, проза и драма приобретали амплуа манифестанта, становились своеобразными «заповедником свободы». Однако вскоре молодые модернисты и неоавангардисты от такого положения отказались. «Философия свободы» Ж. П. Сартра, социальная ангажированность и активность критиков первого послевоенного поколения у большинства писателей сменились аполитичной «внутритекстуальностью» и свободой художественного языка. Особенностью первых дискуссий о постмодернизме в Словении стало то, что критики находили его черты прежде всего в поэзии, а не в прозе, как это характерно для большинства других литератур[195]. В 1980-е и даже в начале 1990-х гг. едва ли можно было найти поэтический сборник, который критика прямо или косвенно не связывала бы с постмодернизмом. Одна из причин этого – жанровый синкретизм, плюрализм дискурсов, реставрация традиционных стилей и, конечно, отсутствие какого-либо доминирующего типа поэтики.
1990-е и 2000-е годы, которыми ограничено исследование словенской поэзии в настоящей главе, выбраны неслучайно: первые связаны с решением словенцев создать независимое государство и проведением первых демократических выборов, вторые представляют собой рубеж веков и тысячелетий. При этом очевидно, что хронологический подход не всегда оправдывает себя при классификации литературных произведений и творчества их авторов. Та или иная дата, взятая из тома истории литературы, сама по себе не является «эпистемологическим срезом», это, скорее, подручное средство, которое в ретроспективном плане позволяет «перегородить» поток текстов «дамбой», отвести им те или иные временные рамки, привязать к периоду, поколению, литературному течению, макропоэтическому явлению. Фактически, «внутреннее» время поэзии редко совпадает с «внешним» историческим временем. Однако это различие не столь разительно, чтобы исключить какое бы то ни было соотнесение этих двух «времен»: правду истории и правду поэзии. Приведу следующий факт: в 1990 г. в Словении как обычно вышло сто с небольшим сборников стихов. В числе наиболее влиятельных поэтов, выпустивших в этот год книги, были Я. Менарт («Средневековые проповеди и баллады»), Ц. Злобец («Моя короткая вечность»), В. Тауфер («Осколки стиха»), Й. Сной («Дива и видения»), Т. Шаламун («Дитя и олень»), Н. Графенауэр («Одиночество»), И. Светина «Книга отцовой смерти»), М. Деклева («Человек панический»), А. Брвар («Поэмы и стихи»), А. Дебеляк («Минуты страха») и многие другие. Если бы возникла необходимость дать этим разным и по возрасту, и по идейной направленности авторам исчерпывающую характеристику, пришлось бы говорить о традиции, интимизме, умеренном и радикальном модернизме, рефлексирующей поэзии, элементах постмодернизма и т. д. И все эти параметры не подпадают под какой-то один знаменатель, они – свидетельство плюрализма литературных направлений и поэтик. С конца 1980-х до кануна нового тысячелетия не было программных, групповых выступлений или манифестов поэтов, которые указывали бы на разрыв с литературными предшественниками, что было свойственно поколению словенских модернистов и авангардистов конца 1960-х – 1970-х гг.
К 1990 г., когда ситуация в Югославии приблизилась к точке кипения, популярность поэзии неожиданно снизилась. И это несмотря на то, что в среде интеллектуалов, продвигавших демократические перемены и принадлежавших к кругу «Новой ревии» и Общества словенских писателей, были крупные поэтические имена, такие как Д. Зайц и Н. Графенауэр. Зайц в 1998 г. выпустил свой последний стихотворный сборник «Вниз, вниз», Графенауэр в 1999-м – сборник «Оттиски» (1999). От «языковой игры», в которую были вовлечены выражения, синтагмы, отдельные строки, апеллирующие к поэтической традиции, через герметизм и «магнетизм безмолвия» этот модернист-классик пришел к развернутым элегиям, в которых более явны исторические аллюзии и интертекстуальные отсылки, где есть место эротике, а главное – весьма ощутимо осознание ответственности и заботы о других.
Несколько иначе обстоит дело с поэзией Т. Шаламуна, находящегося ныне в статусе классика, одного из самых переводимых современных поэтов Словении. Его творчество, не имеющее традиционной поэтической «программы», движется по кругу: по какому бы духовному или географическому маршруту ни отправлялось его поэтическое «я», оно всегда естественно и самодостаточно. Одной из своих задач поэт видит освобождение поэтического слова от иллюзий: пусть стихи просто сочиняются, а не служат той или иной Идее, не важно, исторической, национальной или литературной. Особая черта поэзии Шаламуна – юмор, что для словенской поэтической традиции скорее исключение. Изящное остроумие сопровождает его лингвистические изыскания, именно этим поэт обогатил национальное стихосложение 1990-х гг. (сборники «Глаголы солнца», 1993; «Амбра», 1995; «Море», 1999).
Три названных автора – Зайц, Графенауэр и Шаламун – так же как и выдающиеся поэты Э. Коцбек, К. Кович, Г. Стрниша, прямо или косвенно оказали огромное влияние на молодое поколение. Аристократизм Графенауэра и демократизм Шаламуна – два качества, определившие широту поэтического горизонта, открывавшегося дебютантам 1980-х. К ним можно отнести А. Дебеляка и А. Ихана, представителей поколения, которое в то время называли постмодернистским. Тогда о модернизме уже было принято думать и писать как о явлении, «исчерпавшем свои возможности» (Дж. Барт), отсюда в поэзии возникает некоторая тревожность, «пафос конца», встает вопрос о выживании поэтической индивидуальности, сохранении ее голоса в эпоху «экранизации мира» и моделирования дискурсов. Развитие поэзии Алеша Дебельяка (сборник «Минуты страха») определяет, с одной стороны, его приверженность зрелой основательности модернистской поэтики, в частности сонетной модели Графенауэра, с другой – присутствие в ней признаков эпохи постмодерна и «экстаза коммуникации» (Ж. Бодрийяр). Концепция Алойза Ихана (род. 1961) существенно иная. Его дебютный сборник «Серебряник» (1986), равно как и последующие, например, «Девушка с юга» (1995), обращены к широкой аудитории, это всегда приглашающий к диалогу, информативный текст в форме стихотворения-сюжета. Ихан, врач по профессии, ученый-микробиолог, отказывается от стиха как амбивалентной семантической конструкции в том виде, в каком ее требует современная поэтическая традиция. Его поэтика устремляется к параболе, усвоению нарративной структуры, психологизму, порой даже морализаторству, к здравомыслию с пародийно-ироническими нотками.
У антиквара я приобрел старинную книгу, в ней обнаружил рецепт изгнания дьявола.
Купил сушеных лягушек, клок поблекших волос, зелий, корений и что-то по мелочам, смешал и сварил, как велели, натерся под мышками и в паху, окропил остатками стены, что привело к страшной ссоре с женой, и она, осердясь, покинула дом.
Среди авторов, в 1990-е гг. успешно продолживших начатый поэтический курс, Борис А. Новак, И. Светина и С. Макарович. Именно эти три имени литературоведы часто связывают с поэтикой постмодернизма: отмечая обращение к фольклорной традиции у Макарович, диалог с восточными духовными практиками у Светины, обновление традиционных поэтических форм у Новака (сборники С. Макарович «То время» и Бориса А. Новака «Мастер бессонницы» были отмечены премией С. Енко в 1994 и 1995 гг.).
Споры о постмодернизме в поэзии, разгоревшиеся в Словении в 1980-е гг., были связаны с тем, как стремительно это явление обрело официальный статус и стало предметом университетских и академических дискуссий. При том, что в русле постмодернизма тогда позиционировало себя самое юное поколение литераторов, приблизительно 1960 г.р., которое на страницах журнала «Проблеми», а затем «Литература» противопоставляло свое творчество писателям-модернистам старшей генерации. Анализируя эту ситуацию с позиции сегодняшнего дня, ясно, что ответ на вопрос о том, что такое «постмодернистская поэзия», связан в первую очередь с глубинной природой поэтического текста. Его специфика – то, как текст сделан, – как правило, не допускает дистанции, водораздела между актом вербализации и тем, что вербализуется, или, другими словами, между лирическим героем и истиной, которую содержат осязаемые «здесь» и «сейчас» произведения. В этот контекст «не вписываются» сонеты М. Есиха, который, наряду с М. Деклевой, является одним из ключевых авторов словенской поэзии 1990–2010 гг.
Милан Есих – знаковое имя словенской постмодернистской поэзии. Его сонеты (сборник «Сонеты другие», 1993) отвечают литературоведческим критериям постмодернизма – жанровому синкретизму, «возвращению к традиции» (при условии что постмодернистски к традиции может «вернуться» только та литература, которая в свое время порвала с ней, или та, что, имея за плечами опыт модернизма или авангарда, вообще засомневалась в ее существовании традиции). Применительно к Есиху можно говорить и о более глобальной перспективе, когда в постмодернизме открывается прежде всего особое положение лирического героя и его видение мира: фиктивность, децентрализация, двусмысленность, построение моделей, «плюрализм истин», «онтологическое сомнение»[196]. Большая заслуга Есиха в том, что он реабилитировал сонет как жанр. В отличие от модернистов, сонет для него стал не столько объектом разрушения поэтической формы, сколько предметом «флирта», причем с самой его «биографией», ставшей для поэта своего рода кладовой канонизированных тем и мотивов, таких как бренность, одиночество, тоска, любвь. Автор играет с литературной традицией, бросает ей вызов, вступает с ней в явный или скрытый диалог, то присваивает, то отстраняется. Именно эта сдержанная дистанцированность и является одним из основных измерений постмодернизма Есиха. Налицо также брехтовский эффект отчуждения на фоне часто встречающейся иронии и самоиронии: посмеиваясь над исследователями и толкователями, в один из сонетов поэт даже вводит «персонаж», названный «лирическим героем», который, слегка навеселе, прилег на травку, «дивясь с похмелья, что еще живой». Особенностью есиховской манеры является переплетение различных стилей: высокого и низкого, популярного и классического, сентиментальности и сатиры. Встречается прямая метафиктивная демонстрация поэтического процесса: например, первая строка первого сонета в сборнике «Сонеты» (1989) звучит следующим образом: «Не знаю, подберу ли я слова…». При этом симуляция для автора – один из излюбленных приемов, поэтому его «возвращение к традиции» не стоит понимать буквально.
В это же время в Словении существовала и другая постмодернистская поэзия. Если, конечно, согласиться с тем, что в рамках постмодернизма могут появиться стихи, которые на тематическом и содержательном уровне выражают и лирическую субъективность, и сами проблемы, возникающие в эпоху постмодерна. Примером этой тенденции служат книги Милана Деклевы «Человек панический» (1990), «Человек превзойденный» (1992) и «Хромые сонеты» (1995). Они написаны в русле поэтики постмодернизма и продолжают процесс его деления в поэзии. Философско-рефлексивная лирика Деклевы представляет собой прямую противоположность постмодернистской «классике» Есиха. Переломным в поэтическом творчестве Деклевы, без сомнения, является сборник «Человек панический», где поиск истоков западной цивилизации и осмысление ее конца в современном пессимистическом духе сочетаются с обращением к собственно литературным началам. Через «диалог» с ионическим натурфилософом Анаксимандром[197] автор открывает новые воз можности артикулирования своего поэтического сознания: «Все в судьбе предначертано // во мне вызрела парадоксальность» (стихотворение «Парадокс Анаксимандра»).
Свой следующий сборник лаконичных философско-поэтических высказываний Деклева назвал «Человек превзойденный». Первое, что приходит в голову в связи с этим, – идеологии и эсхатологические проекты ХХ в.: человека старого мира нужно превзойти во имя человека нового мира. Однако Деклева говорит о другом. Одно из изречений книги гласит: «Мы на земле не дома, а в гостях». В уста своего лирического героя автор вкладывает мысль о бренности и неприкаянности современника, о том, что у него больше нет исключительного права вершить закон и управлять всем сущим. В этом он превзойден. Но только в таком безысходном состоянии человек обретает новый дар творчества, тягу к совершенствованию языка. Лишь на границе звука и безмолвия слово обретает свою истинную ценность, так же как человеческая жизнь обретает значение пороге смерти. Отсюда емкая афористичная формула парадокса, сама логика которой избавляет его от зависимости перед передаваемой мыслью, однако не освобождает от страсти к совершенству: «Вот что достойно восхищения и смеха: мы все еще стремимся доработать Песнь».
Формой такой «доработанной Песни» является сонет. Не случайно книга сонетов Деклевы, один из самых значимых поэтических сборников 1990-х гг., получила ироничное название «Хромые сонеты». Первый взгляд на название обманчив – автор далек от модернистско-авангардной деструктивности и пародии (излюбленный прием сонетистов – свести счеты с «классикой», «традицией», литературной или национальной «идеологией», «прекрасным и возвышенным»). Напротив, он отдает традиции дань уважения. При этом избежать пересмотра поэтического канона ему не удается. Экзистенциально-философское измерение «Человека превзойденного» сохраняется и в «Хромых сонетах
Этот ракурс поэзии Деклевы, контрастирующий с неоинтимизмом Есиха, «озвучивается» в одном из афоризмов сборника «Человек превзойденный»: «Борьба за метафизику окончена, но надо отстоять метафизичность». Ответ, почему сонеты стали хромыми, связан с дезориентацией современного человека, потерей им системы координат. Если гигантомания великих сюжетов, как провозглашают постмодернистские пророки, постепенно иссякает, это не значит, что «старые» метафизические вопросы опровергнуты и утратили свое значение. Ключевой является смена ориентиров, лежащая в плоскости диалога с «постметафизической» позицией Хайдеггера, которую Деклева пытается соединить с древними традициями восточной философии, прежде всего даосизма. Поэтому он так верен парадоксу и исповедует «структурную» открытость. В его стремлении создать Книгу книг, изречь Слово можно обнаружить немало пафоса поэтической автомифологии. Здесь поэта «спасает» юмор, благодаря которому Слово не превращается в фетиш, и над «доработкой Песни» можно посмеяться. Отличительной особенностью «Хромых сонетов» является переплетение различных языковых стратегий. Иронические вставки дают эффект отстранения, особенно когда они следует за философскими пассажами и тяжелыми, «судьбоносными» фразами. Автор прерывает «серьезную» медитацию игрой слов и мелодики, элементами «тривиального». В результате, с одной стороны, создается почти музыкальная атмосфера, ритмические паузы, перескакивания и синкопы, с другой – то, что можно назвать сонетным «ревизионизмом».
В 1996 г. увидела свет книга «Языкастая рапсодия / Импровизации на неизвестную тему», включающая две поэмы Деклевы, которые, помимо сходства композиции (в каждой представлено четырнадцать «арий» или стихотворений) и языковых изысков, объединены стремлением раскрыть образ мира (пост)модерна «поверх» субъективизма и антропоцентризма, с учетом перспективы, которую допускает позиция «человека превзойденного». В новом тысячелетии в поэзии Деклевы интимные ноты, несмотря на противоречия эпохи, усиливаются.
Те же противоречия в значительной степени определяют поэтическое мировоззрение молодых авторов, вступивших в литературу после 1990 года. За творчеством некоторых из них впоследствии закрепилось название «урбанистическая поэзия», или, на американский манер (нью-йоркская школа), – «поэзия открытой формы», хотя отдельные ее черты встречаются уже у раннего Шаламуна. В 1990–2000 гг. и позднее этот курс не был чужд представителям «Молодой словенской поэзии» У. Зупану, П. Чучнику, Г. Подлогару и др. Многие из них попали под влияние североамериканских поэтов, в особенности Ф. О’Хара. У словенских авторов влияние О’Хара, а также так называемых польских «о’харистов», которое испытывал прежде всего Чучник, проявляется в скептическом отношении к «высокому» стилю, во внедрении юмора и суеты улиц, их «грязного» языка в ткань стиха. Смешение высокого и низкого поэтического стиля является одной из черт постмодернистской поэтики, при том что для значительной части молодых поэтов характерна реабилитация поэтического «я», новый «интимизм»; очевидно, что их стихи создаются не по модели «классического» постмодернизма 1980–1990-х, а если они и «балуются» модернизмом, то весьма умеренно. Эта поэзия уже не стремится шокировать или удивлять читателя, создавать или разрушать его мировосприятие, она просто к нему обращается. Возможно, именно такой подход объясняет, почему в творчестве значительной части молодых словенских авторов – и не только поэтов – наблюдается сдвиг в сторону конкретного, «бытового» опыта и впечатлений, поставляемых обычной жизненной практикой.
Душой «Молодой словенской поэзии» 1990–2000 гг. без сомнения является Урош Зупан (род. 1963), автор ряда стихотворных сборников, лауреат многих престижных национальных литературных премий. Сегодня это одна из центральных фигур современной словенской поэзии. Существенно, что метаморфозы его творчества совпадают с вектором развития словенской поэзии последних двух десятилетий. Сборник Зупана «Сутры» (1993) стал после «Покера» Шаламуна самым громким дебютом в Словении. Он весь пронизан энергией и непосредственностью, о чем свидетельствует, например, заключительное «ломаное» стихотворение «В Америку!»: «Полон музыки, полон энергии, Америка, я ИДУ!» Молодой поэт делает ставку на «песнь – алхимию сердца». Впоследствии этим «антиметафизическим» состоянием поэзии увлеклись и другие авторы 1990-х. Стихи Зупана реабилитирует первое лицо поэтического «я», а с ним и «старые добрые чувства», спонтанность, свободу. Это прежде всего свобода
Эту двусмысленность можно назвать особенностью не только манеры Зупана, но и всей словенской поэзии рубежа тысячелетий. Она присуща тем, кто вступил в литературу в конце 1990-х и достиг зрелости в начале 2000-х гг. Помимо упомянутых Приможа Чучника (род. 1971) и Грегора Подлогара (род. 1974), это Миклавж Комель (род. 1973), Петер Семолич (род. 1967), Тая Крамбергер (род. 1970), Алеш Штегер (род. 1973), Барбара Корун (род. 1963), Горазд Коциянчич (род. 1964), Юре Якоб (род. 1977) и другие, еще более молодые, например, Катя Перат (род. 1988), автор получившего резонанс дебютного сборника «Лучшие погибли» (2011).
Ко всему вышеизложенному следует добавить, что в демократической Словении опасность для свободы творчества, литературы и искусства теперь представляет не идеология, как это было на протяжении почти всей второй половины ХХ в., а рыночная ситуация, которая, не будь государственного финансирования культуры, нанесла бы серьезный ущерб некоммерческой литературной продукции, переводам и гуманитарным трудам. Средний тираж стихотворного сборника сейчас – сто экземпляров. Это доказывает, что политическая свобода, на протяжении стольких десятилетий усиленно культивировавшаяся словенскими писателями и интеллектуалами, вовсе не является стимулом для самой литературы. Потому что политическая свобода, достигнутая либеральной демократией, уже не дает того ощущения освобождения, которое раньше давала борьба за свободу в условиях тоталитаризма. В тоталитарных условиях литература, если она не стояла на службе у идеологии или у эстетики, сама по себе являлась манифестацией свободы. Словенская поэзия, все еще что-то значащая в рамках существующей системы ценностей и «стоимости» производимых ею продуктов, в эпоху средств массовой информации и Интернета, как и повсюду в мире, оказалась на периферии общественной жизни. Маргинальность можно расценивать как новую форму свободы, но она требует немалой творческой смелости и уверенности в себе, особенно если ищет ключ к пониманию социального и индивидуального, исторического и над-исторического, глобального и локального в эпоху постмодерна. Скорее всего, мировой – а вместе с ней и словенской – литературе ничто не помешает заняться этими дилеммами в будущем, если ее к этому подтолкнут драматическая нестабильность социума и место, отведенное индивиду в хаосе глобального «мирового сообщества».
Литература эмиграции
Словенцы начали переселяться со своей этнической территории уже во времена турецких вторжений начала XV – конца XVI в., затем миграции наблюдались в период Контрреформации в конце XVI – начале XVII в. Массовая эмиграция словенского населения пришлась на начало 80-х гг. XIX в. и продолжалась до кануна Первой мировой войны. По некоторым оценкам за это время со словенской этнической территории из-за тяжелых условий жизни эмигрировало около 300 тыс. человек, большая часть которых переселилась в США; вторым по численности направлением стали рудные области Рейна в Германии[198]. До Первой мировой войны словенцы селились также в рудных областях Вестфалии, Эльзаса и Лотарингии, после нее – в Нидерландах, Бельгии, Люксембурге и других местах.
В начале 1920-х гг. США сильно ограничили квоту для мигрантов, поэтому число уехавших туда снизилось. При этом в 1920-1930-е гг. начинается массовое переселение словенцев из Юлийской Крайны, где словенское национальное меньшинство подвергалось сильному ассимиляционному давлению со стороны итальянского фашистского режима, в Королевство СХС (позднее – Югославию) и другие европейские страны, а также в Канаду, Австралию и Южную Америку. В межвоенный период более 20 тыс. словенцев эмигрировало в Аргентину, остальные – в Бразилию и Уругвай. В Германии после окончания Первой мировой войны проживало около 40 тыс. словенцев[199], во Франции к началу Второй мировой войны словенцев насчитывалось почти 34 тыс.[200] После Второй мировой войны более 10 тыс. политических беженцев из Словении оказались в лагерях для беженцев в Австрии и Италии. В конце мая 1945 г. британские военные власти выдали Югославии от 8 до 12 тыс. военных из разгромленных отрядов словенских домобранцев, содержавшихся в австрийском лагере Ветринь, большинство из них стало жертвами тайных массовых расстрелов, осуществленных новой властью. Эта расправа – позорное пятно словенской истории ХХ в. – стала одной из центральных тем литературы словенской послевоенной эмиграции. В 1948–1950 гг. большая часть словенских гражданских беженцев переместилась из лагерей для беженцев в страны, готовые их принять: около 6 тыс. – в Аргентину, намного меньше – в Канаду, США и южноамериканские страны. Вторая многочисленная послевоенная волна эмиграции началась после 1963 г., когда были открыты югославские границы, и продолжалась до середины 1970-х гг. В основном эмиграционный поток был направлен в Канаду, куда в это время переселилось около 12 тыс. словенцев[201], Австралию и развитые европейские страны, нуждавшиеся в иностранной рабочей силе, – Германию и Швецию. В конце ХХ в. в США проживало приблизительно 250 тыс. словенских эмигрантов и их потомков[202], в Германии – более 60 тыс.[203], в Канаде – от 25 до 40 тыс.[204] (в официальной переписи словенское происхождение указали только четверть из них), в Австралии – 20–30 тыс.[205]
В 1970-е гг. в Словении уже не хватало рабочей силы, что снизило темпы эмиграции и стимулировало приток трудящихся из других республик СФРЮ. В настоящее время число граждан, выезжающих из Республики Словении на ПМЖ, существенно снизилось.
Начало литературному творчеству словенских эмигрантов положили миссионерские письма на латинском и немецком языках, которые были опубликованы в период с 1642 по 1849 г. в разных изданиях Аугсбурга, Граца и Вены; на словенском языке их начинает в 1841 г. публиковать католическая люблянская газета «Згоднья Даница». Были и другие литературные тексты: путевые заметки, автобиографии, полемические рассуждения, учения о вере, научно-популярные произведения и поэзия[206].
В результате первого массового переселения словенцев в США в конце XIX в. там сложилось достаточно представительное национальное сообщество, которое было в состоянии развивать и организовывать собственную культурную жизнь. Учреждались словенские общества, певческие общества и театральные труппы, поддерживавшие и развивавшие словенскую культуру. Первое словенское общество в США было основано в 1882 г., в 1891 г. начал выходить первый словенский журнал за рубежом «Американски словенец». В 1920–1930-х гг. печатная продукция на словенском языке была весьма внушительна: наряду с «центральными» изданиями («Просвета», «Америшка домовина», «Глас народа», «Энакоправност»), журналами, посвященными культуре («Цанкарьев гласник»), и ежегодниками («Словенско-америшки коледар», «Америшки дружински коледар», «Аве Мария коледар»), выходило и много периферийных. Благодаря этому в литературном творчестве словенцев в США преобладал родной язык. Общественные организации и их печатные органы, а также сами литераторы были по-разному идейно ориентированы: одни католически, другие пролетарски, были представители умеренных левых течений, некоторые занимали идеологически нейтральную позицию. Довоенные деятели культуры много сил отдавали также общественной и просветительской работе.
Первая волна словенской эмиграции в Америку дала литературе целый ряд имен. Проза, по большей части представленная реалистическими произведениями, в содержательном плане была достаточно разнородной. Некоторые прозаики испытывали влияние американских авторов начала 1920-х гг., произведения которых отличала актуальная социальная проблематика (бедность, безработица, великая депрессия). Это ярко иллюстрирует сборник «Американские рассказы» (1943, Чикаго), в который вошли рассказы двадцати трех словенских авторов. Эпическую художественную форму использовал И. Молек в социально-критическом романе «Кровососы» (1920) и трилогии «Два мира» (1932), «Большой муравейник» (1934) и «Разрушенная башня» (1935). К пролетарской теме обращались также А. Прачек-Красна, К. Зупан чич, И. Йонтез, Звонко А. Новак, Э. Кристан, социальные противоречия нашли отражение в прозе послевоенных словенских авторов, например, К. Маусера. Жанр путевых заметок характерен для Й. Грдины, прозу для детей и юношества писали в основном педагоги (К. Зупанчич, А. Прачек-Красна, А. Кобал). В довоенной эмигрантской периодике встречаются и различные юмористические жанры – от анекдотов до общественной сатиры. Автобиографическую и мемуарную прозу можно встретить у целого ряда авторов (А. Кобал, Й. Грдина, А. Прачек-Красна, Янко Н. Рогель), самым значительным из них является Юрий М. Трунк. Его произведения «Америка и американцы» (1912) и «Воспоминания» (1950) содержат ценный документальный материал об истории словенской эмиграции в Америке.
Эпические жанры в поэзии представлены мало, преобладает лирика, которую в проблемно-тематическом плане можно разделить на социально-критическую пролетарскую поэзию, исповедальную любовную рефлексивную лирику, сатирическую поэзию и патриотическую лирику, окрашенную ностальгическими мотивами. В 1920-е гг. в среде эмигрантов пользовалось популярностью творчество Дж. Томшича и И. Зормана, авторов по-народному «простых», незатейливых и мелодичных стихов, многие из которых были положены на музыку. Проста и образна лирика Янко Н. Рогеля, И. Йонтеза, М. Джагг-Молек, ассоциативная метафорика отличает манеру Прачек-Красной, тяготение к символизму – стихотворения Р. М. Просен. Тема родины и ностальгической любви к ней присуща всем названным поэтам, в их произведениях преобладают мотивы идеализации утраченного дома и демонизации нового. Общее настроение тоски и бесприютности передает стихотворение Прачек-Красны[207] «Раздавленное крыло»:
Драматургия представлена социально-критической пролетарской драмой (Э. Кристан, И. Молек), трагедией о жизни эмигрантов (К. Закрайшек), «народной» комедией (А. Кобаль, Ф. Чесен), исторической драмой (А. Кобал, Й. Овен), сатирой и фарсом (Э. Кристан, И. Молек), а также пьесами для юношества (К. Зупанчич).
Самым известным автором первого поколения словенских эмигрантов в США, писавшим на английском языке на темы, связанные со словенцами и Словенией, является писатель Л. Адамич (1898–1952), выпустивший более двадцати книг (писал общественно-критическая и документальная проза). Во втором поколении довоенных эмигрантов, родившихся уже в США, выделяются М. Джагг-Молек, Р. М. Просен, Ф. Млакар и П. Ларик. Романы Млакара «Он, отец» («Не, the Father», 1950) и Ларика «Марибор в памяти» («Maribor Remembered», 1989) пользовались успехом у американских читателей.
Несмотря на то что до Второй мировой войны развитие культурной жизни словенских эмигрантских сообществ в других частях мира происходило по американской модели, творчество авторов из других стран ни по объему, ни по качеству не может сравниться с литературой, представленной в это время в США. В Западной Европе первые словенские эмигрантские общества сначала возникали для поддержки и адаптации переселенцев и со временем превращались в культурно-просветительские образовательные центры. Выходцы из Словении основывали певческие общества, театральные и фольклорные труппы, спортивные и шахматные клубы, библиотеки. Самые старые словенские землячества в Западной Европе появились в Германии еще до начала Первой мировой войны, в межвоенный период они стали возникать и в других странах[208]. По сравнению с США, организационная деятельность в Европе была менее масштабной – словенцы не строили народные дома, школы и церкви, периодическая печать была скромнее. В 1920-1930-е гг. здесь выходило десять «югославских» эмигрантских газет и около двадцати коммунистических и левых рабочих газет, в которых сотрудничали и словенцы; некоторые издания даже имели приложения на словенском языке. Из пяти ежемесячных католических изданий для словенских эмигрантов два печаталось в самой Словении («Наш звон», 1925–1927, Крань; «Изсельенски вестник», 1932–1940, Любляна), три – во Франции и Голландии. Литературные произведения, публиковавшиеся в них, не отличались высоким художественным уровнем, но представляли интерес как исторический документ. В. Моле, живший в Кракове, и Я. Лаврин из Великобритании – видные литераторы, однако они не были связаны с культурной жизнью словенских диаспор. Оба эмигрировали до войны, расцвет их творчества пришелся на послевоенное время. Во Франции известны имена двух словенцев: художника B. Пилона, занимавшегося также литературным творчеством и переводами, и поэта Ф. В. Кавчича, публиковавшего свои стихи на французском языке.
В Южной Америке начало активной деятельности словенского сообщества относится к 1924 г., когда в Буэнос-Айресе было основано Рабочее культурное общество «Людски одер». Затем в Аргентине появился ряд школ, курсов, певческих обществ, драматических кружков, библиотек и читален; в большинстве случаев диаспора сама финансировала строительство культурных домов. В периодических изданиях «Словенски тедник», «Духовно живленье», «Нови лист» и «Нива», основанных в конце 1920-х – начале 1930-х гг., начинают публиковаться авторы-эмигранты из разных стран Южной Америки: И. Кацин и Г. Юг из Аргентины, Д. Докторич из Уругвая и Б. Трампуж-Братина из Эквадора.
После победы социалистической революции Словению вместе с политическими противниками нового режима покинули несколько известных писателей, среди которых были Т. Дебеляк, С. Коципер, В. Житник. Во время оккупации они не последовали лозунгу «молчания культуры», выдвинутому солидарной с освободительным движением творческой интеллигенцией, и публиковали свои произведения в изданиях, находившихся под контролем оккупационных властей. После мая 1945 г. оставаться на родине им стало опасно. Находясь в лагерях для перемещенных лиц в Австрии и Италии, они продолжали писать и печататься. В 1948 г. многие уехали в Аргентину, куда в это время переместился центр словенской эмиграции. Если до Второй мировой войны ведущую роль в культурной жизни словенских переселенцев играли эмигранты из США, то после 1949 г. эстафета переходит к словенским писателям в Аргентине. Они сразу же начали тесно сотрудничать с земляками из других стран, с католическими кругами довоенных эмигрантов в Южной Америке и их главным журналом «Духовно живленье», основанным в 1933 г. Вновь прибывшие учредили в Аргентине ряд новых периодических изданий. Наиболее значительные среди них «Коледар Свободне Словение» (основан в 1949 г.) и литературный журнал «Меддобье», учрежденный в 1954 г. международной организацией «Словенская культурная акция» («СКА»), объединявшей словенских мигрантов – деятелей культуры из разных стран мира, со штаб-квартирой в Буэнос-Айресе. Популярности отдельных авторов способствовала активная издательская деятельность «СКА». В первые годы организация состояла из пяти секций (философской, музыкальной, театральной, секции живописи и секции художественной литературы), со временем появились и другие. В 2005 г. президент Республики Словении Я. Дрновшек наградил «СКА» Орденом «За заслуги».
Для поэзии словенской послевоенной эмиграции характерны различные направления. Одно – католическое, доминировавшее в 1950–1960-е гг., находит воплощение в религиозной эпике и метафизической лирике. Поэт-эмигрант, переживая боль войны, горечь послевоенных расправ победителей над побежденными, утрату родины, ищет успокоения в медитации. Аргентинские авторы Т. Дебеляк, В. Житник, Ф. Содья, Б. Розман, В. Трухлар и Р. Водеб из Рима, В. Кос из Японии продолжают развивать идейные и эстетические традиции когда-то одного из ведущих литературных журналов Словении «Дом ин свет» (1888–1944), тяготеют к традиционным формам, в частности, сонету. Творческим стимулом для них является чувство патриотизма (однако часто патриотический пафос оказывается сильнее художественных возможностей). Тоска по дому более выражена в рефлексивной лирике, отражающей оторванность эмигрантов от корней, столкновение с чужим миром, неприятие своей судьбы, одиночество, скитальчество. В лирических стихотворениях заметно движение от классических форм к новаторским, экспериментальным. С точки зрения радикальной творческой эволюции интересен опыт В. Житника, от классического сонета пришедшего к мелодичному, до крайности сжатому, эмоциональному одностопному стиху:
В последние десятилетия ХХ в. на авансцену выходит также гражданская поэзия, обращенная не к событиям прошлого, а к настоящему с его кризисом современной цивилизации.
В прозе преобладает реалистический рассказ, часто нравоучительного содержания (Л. Илия – Венесуэла, К. Маусер – США). Многие произведения посвящены событиям Второй мировой войны и судьбам беженцев. Внимание авторов сосредоточено или на патриотической теме – описывая жизнь на родине, они, как правило, ее идеализируют, или на трудностях эмиграции. Социальный роман встречается довольно редко, к этому жанру обращаются М. Марольт («Созрей, ночь веселая», 1956), С. Коципер («На Божьей ладони», 1957) – оба из Аргентины и Ф. Бюквич («Война и революция», 1983) из США. Вершиной словенской эмигрантской прозы второй половины ХХ в. по праву считается психологический роман (З. Симчич, Р. Юрчец), который позднее развивается в творчестве Л. Детелы в авангардном направлении. Важное место занимают также автобиографическая и мемуарная литература (Р. Юрчец, С. Коципер), книги для детей и юношества (М. Кунчич). В целом проза «укладывается» в два основных вектора: традиционный и модернистский, при этом многие авторы в своих произведениях используют элементы обеих поэтик.
Драматургия тематически ориентирована прежде всего на события военного и послевоенного прошлого, кардинально изменившие судьбы многих выходцев из Словении (домобранство, репрессии, эмиграция). Такая тематическая ограниченность отличает пьесы словенских авторов-эмигрантов от произведений, в это же время создававшихся для сцены в самой Словении.
К ведущим словенским авторам, переселившимся в Аргентину, следует, помимо уже названных Т. Дебеляка и В. Житника, отнести Ф. Папежа, Т. Дебеляка младшего и Т. Роде в поэзии, Й. Вомбергара и М. Вилленпарта в драматургии, З. Симчича, Р. Юрчеца, С. Коципера, Ф. Содью, П. Шимеца, В. Арко в прозе.
Авторы словенского происхождения, пишущие по-испански, занимают особое место в современной литературе Южной Америки. Так, в испаноговорящих странах большое внимание привлекло произведение А. Валенциц из Чили «Петунья в поле» (2002) о жизни эмигрантов. Некоторые из них, как, например, В. Коциянцич и А. Лауренцич, известны в Словении по переводам. Младшее поколение представляют пишущие на двух языках Г. Папеж и Э. Л. Поглайен, в стихотворениях которой причудливо переплетены духовные традиции двух совершенно разных миров: по-альпийски сдержанного и по-южному темпераментного и открытого. Поэта и переводчика Т. Роде читатели Словении и Аргентины знают по его сборникам «Зрачки» (1991), «Город-порт» (1997) и «Быть» (2004). В отличие от большинства поэтов, рожденных в Аргентине и пишущих уже на испанском языке, он не забыл родную речь, и его художественный опыт обогащает современную словенскую поэзию.
Среди прозаиков, после Второй мировой войны эмигрировавших в США, несомненно выделяются К. Маусер и Ф. Бюквич. В поэзии важное место занимает М. Шоукал. Между ее первым американским сборником 19 6 9 г. и следующим, вышедшим на родине в 1999 г., – долгий путь к словенскому читателю. М. Якопичу и М. Яворнику повезло меньше – при жизни их книги на родине не издавались.
В Канаде представителей словенской творческой интеллигенции после Второй мировой войны было значительно меньше, чем в Аргентине. К ним можно отнести популярного прозаика и художника Т. Крамольца, писательницу И. Маринчич-Ожбальт, в середине 2000-х гг. начавшую публиковаться и на родине, издателя и редактора И. Доленца, Ц. Коцьянчич, известную не только своей литературной, но и организаторской работой в сфере культуры, и поэта З. Елинчича.
В Австралии литературная жизнь словенцев началась в 1952 г. с учреждения газеты «Мисли», в которой деятели церкви публиковали рассказы, опираясь на традиции поучительных произведений для народа, издававшихся религиозно-просветительским обществом св. Мохора в середине XIX в. Затем начала выходить газета «Вестник», в которой время от времени печаталась краткая проза на темы эмиграции. Поэзия в это время демонстрировала весьма скромные результаты. Ситуация изменилось после выхода в Австралии в 1962 г. первой словенской книги, написанной Б. Прибацем. В 1979 г. был основан журнал «Австралски словенец», с которым сотрудничали поэты Й. Жохар и Д. Хлиш. По инициативе поэтессы и редактора П. Груден в 1982 г. был учрежден литературный журнал «Свободни разговори», несколько лет спустя он стал печатным органом словенско-австралийского литературно-художественного кружка (SALUK). Активными его членами стали все упомянутые поэты, а также Ц. Жагар и П. Кошак. Лирика этой плеяды поэтов – визитная карточка творчества словенцев в Австралии, почти за полвека опубликоваших здесь более 70 книг[209]. На английском языке пишут стихи М. Лебер и Д. Хлиш, прозу – И. Кобал и Я. Майник.
Крупных словенских диаспор в Азии и Африке не существует, хотя есть отдельные выдающиеся авторы, например, Й. Цукале, живущий в Индии, и В. Кос из Японии.
После 1945 г. некоторые словенские литераторы-эмигранты обосновались в западноевропейских странах. В Италии – В. Беличич и С. Янежич (Триест), В. Трухлар и Р. Водеб (Рим). В Германию в начале 1950-х эмигрировал успешный прозаик И. Шентюрц, выпустивший более двадцати романов на немецком языке. Там же получили первое признание двуязычные авторы В. Шпрагер и М. Кресе. Австрия приютила поэтессу Т. Ровшек-Витцеманн, поэтессу и писательницу М. Мерлак-Детела и ее мужа Л. Детелу, творчество которого ныне широко известно в Словении. Из живущих во Франции представителей твор ческой интеллигенции на родине сегодня наиболее известны фотограф, эссеист, преподаватель и публицист Е. Бавчар и двуязычная писательница Б. Швигель-Мера, романы которой выходят и в Словении, и во Франции, в частности, в престижном французском издательстве «Галлимар».
Путь произведений авторов-эмигрантов на родину был долог и тернист. В период позднего социализма делались отдельные попытки противостоять духовному геноциду – поползновениями режима вычеркнуть из общественной памяти сам факт существования литературы словенской эмиграции, в первую очередь послевоенной. Так, в 1972 г. в Триесте была опубликована монография видного словенского литературоведа Й. Погачника «Литература словенского зарубежья и эмиграции», отдельные персоналии были включены им и в вышедший в том же году восьмой том «Истории словенской литературы»[210]. Таким образом, художественное наследие политических эмигрантов постепенно становилось частью культурного сознания словенского общества. Его легитимация произошла с появлением на рубеже веков первого историко-литературного научного труда «Литература словенской эмиграции» (1999), три тома которого посвящены соответственно: первый – творчеству словенских авторов Европы, Австралии, второй – Азии, Северной Америки, третий – Южной Америки[211]. Еще одним доказательством того, что на карте словенской литературы ХХ в. больше нет белых пятен, стало включение литературы эмиграции в комплексное исследование истории национальной литературы[212], а выдающихся авторов-эмигрантов – в справочное издание Лексикона словенской литературы[213].
Ключевой фигурой словенской послевоенной эмиграции является Тине Дебеляк (1903–1989). Поэт, переводчик, литературный критик, общественный деятель, он в 19 3 8–194 4 гг. возглавлял журнал «Дом ин свет», в то время объединявший людей разных идейных взглядов. Главную миссию печатного слова Дебеляк видел в том, чтобы донести до словенцев образцы мировой литературы, поэтому в годы итальянской оккупации Любляны в условиях вынужденной изоляции национальной культуры он не подчинился лозунгу «молчания культуры» и не приостановил работу журнала. Из-за этого после окончания Второй мировой войны Дебеляк оказался неугоден новой власти и был вынужден уехать в Аргентину, где стал видным деятелем национальной эмиграции, соучредителем и первым заместителем председателя «Словенской культурной акции», публиковал произведения Ф. Балантича, К. Маусера и других авторов, запрещенных в Словении. Преподавал в украинском католическом университете Буэнос-Айреса. В эмиграции выпустил несколько поэтических сборников – «Великая черная месса по убиенным словенцам» (1949), «Поцелуй» (1951), «Марии» (1954). Его произведения включены во все антологии послевоенной эмигрантской поэзии и прозы. Дебеляк много переводил с итальянского, испанского (кастильского) и славянских языков, занимался историей литературы и литературной критикой. Важное значение для осмысления литературы эмиграции имеют его обзорные работы «Панорама словенских писателей в эмиграции» (1955) и «Тридцать лет литературы в эмиграции» (1973–1975). В 1980-е гг. в период подготовки словенской «бархатной» революции он был вновь востребован на родине. Сборник избранных стихотворений Дебеляка «Лодочник издалёка» вышел в Словении в 1992 г.
Первой книгой словенской политической эмиграции в Аргентине стала «словенская фреска» – эпическая поэма «Великая черная месса по убиенным словенцам», по драматизму и художественности образов сравнимая с поэмой Ф. Прешерна «Крещение у Савицы»[214]. В этом произведении через призму религиозного таинства нравственно и художественно осмысляется трагедия словенского братоубийства – массовое уничтожение домобранцев в мае-июне 1945 г. Поэт первым открыто обвинил новый режим в неоправданной жестокости:
и привлек внимание всего мира к «постыдному клейму на челе Европы» – лагерю Ветринь близ Целовца (Австрия), откуда были депортированы и немедленно расстреляны на родине бойцы домобранской армии. Дебеляк связал этот эпизод национальной истории с историей христианской европейской цивилизации, с бесконечным конфликтом Добра и Зла.
Второй сборник «Поцелуй» автор посвящает интимной лирике; в его стихах – ностальгическая исповедь человека, тоскующего по родине, семье, жене. Драматическим вехам в судьбе поэта – расставанию с любимой, прощанию с домом – подчинена и композиция книги. Мотивы разочарования, одиночества, страдания сменяются фиксацией чувственных настроений, когда «руки горячи», «глаза глубоки», «звезды высоки». Лирический герой говорит о своих переживаниях, тоске и надежде. Его голос – это крик души тысяч других, потерявших семью и родину, он говорит от их имени.
Единомышленником и соратником Дебеляка в Буйнос-Айресе был Руда Юрчец (1905–1975). Выпускник Высшей политической школы в Париже (1931), он в 1941–1945 гг. был главным редактором католической газеты «Словенец», выходившей в Любляне. В 1947 г. переселился в Аргентину, выступил соучредителем и первым председателем «СКА» (1954–1969), участвовал в создании ряда эмигрантских печатных изданий («Вредноте», «Меддобье», «Глас СКА», «Сий словенске свободе» и др.). Литературный дебют Юрчеца состоялся в Аргентине, здесь он опубликовал свои новеллы о жизни в эмиграции и психологический роман «Люблянский триптих» (1957), в котором, по мнению Й. Погачника, продолжает эстетические традиции литературного журнала «Модра птица», выходившего в Любляне в 1929–1941 гг.[215] Судьбы трех героев: Симоны и Янеза Павлин, а также Хелены Верник лежат в основе трех частей произведения. Действие начинается в конце войны и захватывает годы так называемых дахауских процессов в Югославии (1947–1949), когда была учинена политическая расправа над бывшими узниками фашистских концентрационных лагерей Дахау и Заксенхаузен, которым инкриминировалось сотрудничество с оккупантами. Иногда автор использует реминисценции, чтобы рассказать о довоенных и военных событиях. Духовное опустошение, разочарование и отчуждение, испытываемые героями, – следствие не только пережитого в годы войны, но и атмосферы послевоенной действительности, олицетворением которой является ярый коммунист Луча, представленный в романе как сатана во плоти. Главный герой мечется между двумя женщинами, женится на одной, поддается обольщению другой. Его жена Симона кончает с собой, его любовница Хелена, изначально бывшая орудием в руках Лучи, порывает с партийцем, принимает католичество и остается с Янезом до конца. В ходе развернутой в стране кампании по борьбе с «предателями» оба попадают на скамью подсудимых и оказываются приговорены к смерти. Перед казнью католический священник их тайно причащает, «освобождая души от греха и неверия».
Известность получили также три книги мемуаров Юрчеца «Свозь свет и тени» (1964; 1966; 1969), привлекшие читателей убедительностью трактовки.
Прозаик Станко Коципер (1917–1998), юрист по образованию, во время войны, будучи личным секретарем и зятем одного из лидеров домобранства генерала Л. Рупника, работал у него в отделе пропаганды. Роман Коципера «Горец», вышедший в Любляне в 1942 г., был удостоен премии Прешерна города Любляны. После карантина в лагерях для беженцев Коципер переселился в Буэнос-Айрес (1948), где работал адвокатом. До войны пробовал себя в драматургии. В 1956 г. на основе своей неопубликованной пьесы 1936 г. «Рассвет» создал одноименную агитационную криминальную драму, в которой сделал попытку обосновать феномен словенского домобранства. Это подчеркнуто христианская идеалистическая драма, резко критикующая материализм и нигилизм, целью которой, по мнению критика Т. Кермаунера, является оправдание автором словенских противников коммунизма «и прежде всего своего тестя, генерала Рупника как лидера оборонительного движения против сатаны»[216]. В эмиграции тема малой родины становится для писателя главной. Созданные до войны произведения о местах, где прошло его детство, автор печатает в книге «Мертик[217]: рассказы Словенских Гориц» (1954). В них показана тяжелая жизнь наемных виноградарей, людей простых и сильных духом. Вершина литературного творчества Коципера – роман «На Божьей ладони» (1957), первое произведение из задуманного автором, но нереализованного цикла романов о жизни Прлекии «И мир вертится дальше». Это один из социальных романов, в котором присутствует острое психологического видение происходящего. Повесть «Тьяшек Гомез отдыхает в Пампе» (1992) рассказывает историю жизни сына словенского виноградаря, прошедшего через принудительные работы на немцев, армию, службу в отрядах домобранцев, лагеря и нашедшего свой дом в аргентинской пампе. При жизни Коципера на родине вышли сборник «Иерусалимский звонарь: истории бывших людей» (1995), куда были включены рассказы 1948–1956 гг., и книга мемуаров «Как я жил» (1996), содержащая ценный документальный материал об истории словенского домобранства.
Среди немногих авторов-эмигрантов, вернувшихся на родину и продолжающих творческую деятельность, важное место занимает прозаик, поэт и драматург Зорко Симчич (род. 1921). Чуть менее полувека – с 1948 по 1994 год – он прожил в Аргентине, теперь живет в Словении. Находясь в Южной Америке, писатель много сделал для развития культурного пространства словенской эмиграции, был соучредителем «СКА», возглавлял секцию художественной литературы, редактировал журнал «Меддобье». Он первым среди писателей-эмигрантов получил официальное признание на родине – премию фонда Прешерна (1993), в 2005 г. был избран членом-корреспондентом Словенской академии наук и искусств, в 2013 г. награжден премией Прешерна за вклад в литературу. Писать Симчич начал в гимназические годы, во время войны вышли его роман из жизни гимназистов «Пробуждение» (1943) и сборник сатирических рассказов «Трагедия столетия» (1944). В радиодраме «Печальная песня» (1946) автор одним из первых поднял вопрос о национальном примирении. В эмиграции важным способом самовыражения для него стала поэзия, воплощенная в свободных формах. Тема трагической судьбы словенских домобранцев легла в основу произведений, вошедших в поэтический сборник «Корни вечности» (1974). Лирический герой стихотворения «Ночь» говорит от имени всех словенцев, вынужденных покинуть родину, отождествляя свою личную трагическую судьбу с национальной судьбой:
Эта книга Симчича по идейному содержанию и настроению близка поэме Дебеляка, однако в отличие от автора «Мессы…» он использовал более современную афористичную «рубленую» форму стиха.
В 1957 г. выходит самое известное произведение Симчича – психологический роман «Человек по обе стороны стены». Его герой – «иллюстрация духовного и нравственного противостояния словенцев во время оккупации»[218] – молохом истории занесен в Аргентину, он одновременно бежит от себя, имеющего «две чужбины, но ни одной родины», и ищет свое место в чужом для него окружающем мире. Действие начинается в Буэнос-Айресе, где герой ждет приезда жены, но мысли и чувства его в прошлом. Ассоциативно связанные воспоминания выхватывают из памяти картины не самого счастливого детства (строгий отец, нелюбящая мачеха), военного времени, когда происходит самая важная встреча в его жизни – знакомство на похоронах брата-домобранца с его невестой Катей. Любовь к ней, «девушке с другого берега», сочувствующей партизанам, не прошла, особую горечь ей придает политическая безысходность создавшейся ситуации. Картины лагеря для беженцев в Каринтии сменяют эпизоды прощания с Катей в Триесте, а потом расставания с Европой на корабле в Гибралтарском проливе. Форма внутреннего монолога, свободное перемещение реминисценций, иногда на грани потока сознания, – все это усложняет повествовательную технику, приближает манеру Симчича к модернистской. Судьба романа (и его автора) отражает общую тенденцию постепенного сближения литературы эмиграции с литературным процессом в самой Словении – публикация в 1991 г. на родине этого «одного из самых актуальных словенских романов ХХ века»[219] стала событием.
Проза Симчича представлена также повестью для юношества «Три музыканта, или возвращение Красавицы Виды» (1980) и сборником рассказов новелл и эссе «Пройденные следы» (1993). Среди текстов для сцены выделяются мистерия «Рано наступившая молодость» (1967, поставлена в словенском театре в Торонто в 1970) и драма «Такой долгий август» (1992). В последней на фоне резкой критики словенской политической эмиграции, представлен окончательный распад семьи и человеческих отношений. Идея мистического искупления, заявленная в «Рано наступившей молодости» (невиновный должен жертвовать собой ради виновного), в «Августе» через абсурд, отчаяние и пустоту трансформируется в череду тяжких испытаний. Автор не приемлет коммунизм и капитализм и ищет выхода в концепции мистического христианства, которое существует вне общества и общественных отношений. В этом заключается главное идейное новаторство и даже вызов Симчича как писателя-эмигранта, поскольку словенская политическая эмиграция к такому пути была не готова[220].
В Словении Симчич продолжает активную литературную деятельность – в 2000-е гг. вышли книги его рассказов и эссе «Римские рассказы» (2006), «Черный бегун» (2006), «Сквозь раздвоенность» (2006), роман «Последние десятые братья» (2012).
Поэта и драматурга Франце Папежа (1924–1996) также можно отнести к выдающимся деятелям словенской диаспоры в Аргентине. Во время Второй мировой войны он перешел на сторону домобранцев и впоследствии был вынужден покинуть родину, учился в Италии, затем в 1948 г. уехал в Аргентину, где завершил образование. С 1970 г. до своей кончины был редактором журнала «Меддобье», выступал как переводчик и литературный критик. Книга мемуаров в форме эссе «Записки из эмиграции» (1977) интересна своим взглядом изнутри на ситуацию в рядах аргентинских переселенцев из Словении. В драматургию он вошел как автор трилогии «Три поэтические драмы» (1995), включающей пьесы «Лес» (опубликована в 1970), «Святыня», «Крещение у Серебряной реки». Папеж одним из первых начал экспериментировать с драматургической формой (поэтическая драма), однако в идейно-содержательном плане его произведения ограничены типичными для драматургов-эмигрантов проблемами, связанными с событиями войны и первых послевоенных лет.
Значительный вклад в литературу эмиграции Папеж внес как поэт. Его лирика, восходящая к поэтике экспрессионизма, – это одновременно исповедь словенца, оторванного от родных корней, и голос человека, сохраняющего волю к жизни, стремящегося поддерживать в земляках национальный дух. Лирический герой воплощает в себе черты коллективного и личного самосознания через переплетение рационального и метафорического начал. Двигаясь от традиционных форм к свободному стиху, с помощью воссоздания событий, мест, судеб, поэт вступает с читателем в диалог, пробуждая в нем чувство сопереживания. Это нашло отражение в сборниках «Главные слова» (1957), «Два мира» (1985), «Избранные стихотворения» (2001).
Военные и послевоенные события радикально повлияли на судьбу прозаика Карла Маусера (1918–1977). Во время войны вместе с домобранцами он был взят в плен, посажен в тюрьму, затем выпущен на свободу. Однако в мае 1945 г. его семья из-за немецкой фамилии была выслана из Словении. Далее накатанная дорога: австрийские лагеря для беженцев, отъезд в США. Публиковаться в журналах прозаик начал еще до войны; находясь в Австрии в статусе беженца, активно сотрудничал в «Корошке кронике» (рассказы «Ротия», «Проклятая кровь», «Галерники Ереца», «Бунтовщик Матьяж», «Земля», «Ямник»). Тема войны и ее пос ледствий получает развитие в трехчастном романе «Люди под кнутом» с подзаголовком «Словенская художественная трилогия времен оккупации и первых послевоенных лет, написанная на чужбине» (1963; 1964; 1966), где много внимания уделено психологической прорисовке характеров. В центре сюжета – история жизни сельского учителя Жалара, испытавшего все ужасы концентрационных лагерей, как фашистских (Дахау), так и югославских. Повествование мозаично, усложнено документальными вставками, авторскими комментариями и медитативными отступлениями. Реалистичность изображения местами переходит в излишнюю натуралистичность. Получили читательский резонанс и его романы о жизни крестьян «Часы с кукушкой» (I часть –1959; II часть – 1960), «Мертвый род» (1963) и «Капеллан Клемен» (1965), опубликованные в Австрии. Там же в 1991 г. вышел роман «Сердце никогда не лжет» (впервые издан в Кливленде в 1954 под названием «Вечная связь»). Представляют интерес социальные и психологические зарисовки жизни словенских эмигрантов в США, печатавшиеся в периодических изданиях США, Канады и Аргентины. В целом проза Маусера развивает традиции национальной патриотической крестьянской литературы[221].
Писатель, поэт и художник Тед (Божидар) Крамольц (род. 1922) переселился в Канаду в 1948 г. Этому предшествовали годы учебы на родине, итальянский концентрационный лагерь Гонарс во время войны, австрийский лагерь для беженцев после нее. Еще находясь в Австрии, Крамольц иллюстрировал учебники, рисовал, организовывал выставки, писал стихи и сказки (сборник «Сказки», 1946). В Торонто он закончил Колледж искусств по классу живописи (1951) и начал по-словенски и по-английски писать рассказы, которые публиковал в Канаде, Аргентине, США, Словении и Австрии. Большинство из них автобиографичны и повествуют о пребывании автора в лагерях и канадской жизни. С юмором, иронией, а иногда и сарказмом он описывает быт, нравы и проблемы эмигрантов, обыгрывает стереотипы (например, понятие «чужой»), использует любовные сюжеты. После 1991 г. в Словении вышли четыре романа Крамольца, что сделало его заметной фигурой литературной жизни на родине. Первый роман «Картины из архивов» (1992) представляет собой цикл из семнадцати рассказов, в каждом из которых речь идет об отдельном эпизоде одиссеи сквозного героя-рассказчика; действие романа происходит после войны в лагерях для беженцев и перемещенных лиц и в Канаде. В романе «Потица[222] на каждый день» (1997) рассказывается о четырех семейных парах, живущих в Канаде. Их не отпускает прошлое – война, послевоенные репрессии, чувства вражды и мести отравляют их новую канадскую жизнь. Автор меняет оптику повествования (самоубийство одного из героев, бросившегося под поезд, показано глазами машиниста), вводит в него географический, социологический и исторический справочный материал, туристические описания, дневниковые записи, поэтические цитаты. Все это несколько утяжелило текст и вызвало неоднозначную реакцию критики. От большинства произведений литераторов-эмигрантов одного с ним поколения проза Крамольца отличается отсутствием тенденциозности и идеологической ангажированности, с одной стороны, и живым юмором – с другой; ее «нетипичность» часто вызывает настороженное отношение со стороны эмигрантских кругов.
Поэт Владимир Кос (род. 1924) более полувека живет в Японии, куда в 1956 г., став священником и членом иезуитского ордена, он приехал как миссионер. Во время Второй мировой войны, будучи студентом богословия, он вступил в ряды домобранцев, в мае 1945 г. был вынужден перебраться в Австрию, оттуда в Рим, где получил докторскую степень по теологии. Стихи публиковал в антологиях эмигрантской поэзии, в словенских изданиях Аргентины, Триеста и Горицы. Два первых поэтических сборника «Мария с нами ушла за границу» (1945) и «Дождливые дни» (1946) напечатал под псевдонимом RE-O. Сборник Коса 1945 г. – первая опубликованная после войны в эмиграции словенская книга. Автор более десяти стихотворных сборников, среди которых «Крестный ход просящих» (1955, Буэнос-Айрес); «Добрый вечер» (1960, Токио), «Любовь и смерть. И еще кое-что» (1971, Буэнос-Айрес), «Цветок, который сказал: “Нагасаки”» (19 9 8, Марибор), «Черешни, камелии, сосны» (2004, Целье), «Двадцать пять кривых японского квартала» (2007, Любляна) и двух книг эссе «Эссе с японских островов» (1997) и «Философия наш хлеб насущный» (2004). В своих стихах Кос стремится соединить религиозную проблематику с социальными противоречиями японского мегаполиса и ассоциациями, вызванными воспоминаниями о Словении. Под влиянием одной из старейших культур Восточной Азии классические формы его лирики постепенно уступили место «структурным принципам… экзотического японско-китайского ребуса»[223], а одной из его излюбленных форм стала хайку. Например, четыре хайку составляют стихотворение «Легкая ладья улыбки»:
Поэт Берт Прибац (род. 1933) покинул Словению в 1960 г. по политическим соображениям и четыре десятилетия прожил в Австралии (на родину вернулся в 2000 г.). Филолог-компаративист по образованию, в новой стране он нашел себя в библиотечном деле. Писать начал еще гимназистом, в годы эмиграции печатался в словенских периодических изданиях Австралии, Аргентины и Словении. Активно сотрудничал в австралийско-словенском литературном журнале «Свободни разговори». Самый известный словенский автор Австралии, он много сделал для взаимного сближения двух культур: перевел на словенский язык антологию поэзии австралийских аборигенов «Конец поры мечтаний» (2003), подготовил антологию австралийской поэзии XX в. «Космос вокруг ящерицы» (2003) и сборник избранных стихотворений пяти австралийских поэтов «Ковш времени» (2005), перевел на английский язык лирику С. Косовела и Т. Павчека.
Для ранней поэзии Прибаца характерно общее настроение середины 1950-х гг. с его энтузиазмом послевоенного строительства и оптимистическим взглядом в будущее. Годы эмиграции сказались на тематике и проблематике его произведений, выдвинув на первый план практически неизбежные для поэта-переселенца мотивы (ностальгия, одиночество, раздвоенность), но в то же время в его поле зрения остаются универсальные вопросы бытия, веры, любви. Несмотря на то что в своем первом сборнике «Бронзовый пестик» (1962), ставшем одновременно и первой словенской книгой в Австралии, автор сосредоточен главным образом на судьбе героя на чужбине, эта книга, в отличие от остальной эмигрантской продукции, идейно и стилистически близок поэзии, выходившей в это время в Словении. Во втором сборнике «В клюве голубки» (1973) чувство ностальгии соседствует с пантеистическими настроениями, проявляющимися в желании слиться со всем сущим на земле и во Вселенной. В 1973–1975 гг. в журнале «Меддобье» Прибац публикует два программных цикла «Круг на океане» и «Полный мешок снов», в которых затрагивает важнейшие для него темы – Бог, родина, человек, одиночество, любовь. Уже в Словении вышла книга избранных стихов «Прозрачные люди» (1991), где представлены произведения трех десятилетий творчества поэта. Последний опубликованный на родине сборник «Запах жасмина» (2008) философски осмысляет прошлое и настоящее – опыт эмиграции и встречу с милыми сердцу местами детства и юности.
Современную словенскую эмигрантскую поэзию нельзя представить без двух долгие годы связанных семейными узами авторов: поэтессы Милены Мерлак-Детелы (1935–2006) и ее мужа Льва Детелы (род. 1939), в 1960 г. эмигрировавших в Вену. Первые публикации Мерлак относятся ко времени ее учебы на философском факультете Люблянского университета (1955–1960), она активно сотрудничала с такими ведущими изданиями, как «Млади образи», «Ревия 57», «Наша содобност», «Трибуна». После отъезда публиковалась в словенских эмигрантских изданиях, выпустила ряд книг, в том числе две на немецком языке. Первый сборник «Судьба снизу» (1964) наиболее полно отражает «женскую» суть ее поэзии, погружающей читателя в мир переживаний и чувств лирической героини – мир безответной любви, слабости, беззащитности.
Исповедальность соседствует в лирике Мерлак с гражданским пафосом, что отчетливо проявляется в ее второй книге «Слово без слова» (1968), где есть стихи на злободневные темы, осуждающие расизм («Черно-белый стих»), говорящие правду о судьбе словенцев, обвиненных в коллаборационизме («Весна 1945). Под влиянием авангардных взглядов Л. Детелы стилистика поэтессы несколько меняется, появляются не свойственные ей ранее иронические ноты и герметизм формы. В русле сюрреализма написан сборник стихотворений в прозе «Тайна дерева» (1969), в которых поднимаются сложнейшие философские и этические вопросы: неотвратимость судьбы, бегство от прошлого, соотношение счастья и свободы, кризис нравственных ценностей. По случаю главных католических праздников написаны стихотворения в книге «Вечнозеленый свет» (1976). Итогом четырех десятилетий творческой деятельности поэтессы стал сборник избранных произведений «Мир рассвета» (1997).
Вместе с мужем Мерлак издала словенско-немецко-английский сборник стихов «То, что рассказала ночь» (1985), в который включила ряд своих произведений.
Поэт, прозаик, драматург, переводчик, редактор, публицист и литературный критик Лев Детела, пишущий на словенском и немецком языках, несмотря на необыкновенную работоспособность и плодовитость (более сорока книг, из них на родном языке – девять сборников стихов, пять романов, несколько книг краткой прозы, мемуаров, эссе), в Европе до недавнего времени был более известен как немецкоязычный автор. В немецкой периодике он публикует обзоры новинок словенской литературы, читателей в Словении и за рубежом знакомит с австрийскими и немецкими достижениями художественного слова. Одним из первых Детела начал исследовать современную словенскую литературу в Австрии (монография «Послевоенные словенские поэты и прозаики Каринтии», 19 7 7). В его послужном списке также две пьесы – «Геройство соломенного Крпана» (1965) и «Черный мужчина» (1969). «Сахар и кнут» (1969), «Метаэлемент» (1970), «Легенды о канатоходцах и лунатиках» (1973), «Café noir» (1989) – все эти книги стихов увидели свет в издательствах Лондона, Канберры и Вены. Очень показателен сборник «Café noir», стихотворения которого передают пессимистическое мироощущение лирического героя, его страхи и сомнения. При этом автор свободно владеет и рифмой, и верлибром.
С начала 1990-х гг. произведения Детелы начинают выходить в Словении (поэзия: «Дух и тело», 19 9 3; «Старосветские песни», 1999; проза: «Эмигрант», 1999; «Три звезды: роман о графах Цельских и Веронике Десеницкой», 2008 и др.).
Если краткая проза стала для Детелы своеобразным испытательным полигоном – здесь он любит экспериментировать, соединяя элементы сюрреализма и лудизма, абсурд и фантастику (сборники «Лабиринт», 1964; «Покушение: проза и стихи», 1966; «Статуя короля», 1970), то в любимом жанре исторического романа он менее радикален. Его произведения на исторические темы «Мастер Марии» (1974) – о средневековом художнике, «Нищета и блеск словенского князя» (1989) – о словенцах Карантании[224] в период правления последнего языческого князя Борута, «Янтарный союз» (1998) – о «янтарном» пути времен Юлия Цезаря, проходившем через словенские земли, несмотря на сложную повествовательную технику, читаются легко.
Автобиографическая и мемуарная проза Детелы представлена книгами «Хронометр жизни» (1987) и «Вена на почтовой марке» (2009).
Вместо заключения
Настоящая книга дает представление о том, какой путь прошла словенская литература в прошлом столетии. Но литературный процесс обладает свойствами перпетуум-мобиле – его не остановить. Мир меняется, а вместе с ним меняется и форма существования литературы, ее понятийный язык и иерархия ценностей.
Начало нового тысячелетия стало для Словении важным этапом развития. Она пережила несколько смен правительств, экономический кризис, вышла на международную арену, стала членом Евросоюза. Вместе с тем первые десятилетия независимости выявили целый ряд проблем, вызванных коренными изменениями в политической, общественной и социокультурной жизни словенцев. Отмена цензуры, давление законов рынка, перестройка отношений государства, общества и культуры, столкновение стремления к национальному самоутверждению с процессами глобализации – все это сказалась на социокультурной ситуации в целом и на бытовании литературы и ее инфраструктуры в частности.
Обретению государственной самостоятельности словенцев предшествовал почти тысячелетний путь, на протяжении которого языку и литературе как главным средствам выражения национального самосознания придавалось особое значение. После провозглашения независимости в Словении сложилась парадоксальная ситуация: только что образованное государство перестало рассматривать художественную печатную продукцию как инструмент национальной самоидентификации и переадресовало эту обязанность частному издателю с его коммерческим интересом. Политические и экономические трансформации запустили механизм саморегуляции национальной литературной системы, движимой необходимостью приспособиться к новым условиям, «встроиться» в глобализированную западную культуру, что способствовало возникновению в стране новой литературной ситуации, развивающейся по законам рынка. Видимо, поэтому востребованными оказались не «большие» темы – либерализация, государственность, европеизация, а камерные сюжеты, обращенные к конкретному личностному опыту. Чтобы выжить, сегодняшний словенский писатель вынужден нравиться и читателю, и редактору, и издателю.
Утверждение в общественной жизни принципа плюрализма привело к сосуществованию в культуре множества эстетических систем. Результатом этого в словенской литературе первого десятилетия XXI в. стал ее небывалый эклектизм, сочетание самых разнообразных векторов, поэтик и дискурсов. При этом произошло существенное перераспределение писательских сил: в 2000-е гг. на первое место вновь с явным преимуществом вышел роман. Если с 1991 по 2000 г. было опубликовано около 370 романов[225], то в 2000–2010 гг. их число почти удвоилось. Среди лидирующих авторов Э. Флисар, опубликовавший в этот период пять романов, а также Я. Вирк и В. Мёдерндорфер с четырьмя. В целом же три романа за десять лет – среднестатистический показатель для современного словенского прозаика, типичный как для представителей старшего и среднего поколений (Б. Пахор, А. Ребула, Д. Янчар), так и для молодых литераторов (Н. Газвода). Кроме этих видимых количественных изменений, принципиальное значение имеют качественные, связанные с доминированием отдельных типов романа, а также с введением в словенский литературный обиход новой тематики и проблематики. Пытаясь привести многообразие современной словенской романной продукции к некоему общему концептуально-типологическому знаменателю, профессор Люблянского университета А. Зупан-Сосич, вслед за М. Эпштейном предлагает воспользоваться универсальной приставкой «транс» и назвать существующий в нынешней словенской литературе тренд «трансреализмом». По ее мнению, это определение способно точно отразить характер постепенно утверждающегося в современной литературе метода/стиля, соединяющего элементы традиционной реалистической техники с инновациями на уровне художественного образа. Подобные трансформации укоренившейся модели реалистического романа она обнаруживает в произведениях А. Чара, М. Доленца, Ф. Франчича, П. Главан, М. Маццини, А. Моровича, А. Скубица, З. Хочевара, Я. Вирка, Ф. Лаиншчека и ряда других писателей[226]. При этом многие из названных авторов проявляют интерес к вопросам сексуальной идентичности, и одной из главных в их творчестве продолжает оставаться тема любви. Некоторые прозаики начинают осваивать и совершенно новые явления и реалии текущей жизни, например, положение национальных меньшинств в независимой Словении или последствия распада Югославии (нашумевшие романы Г. Войновича «Чефуры вон!», 2008, и «Югославия, моя страна», 2011).
Меняется гендерный состав литераторов, доля авторов-женщин в национальной прозе, поэзии и драматургии составляет уже почти 40 %. Написанные ими произведения пользуются читательским спросом, регулярно номинируются на национальные литературные премии и даже их получают. Б. Швигель-Мера, К. Маринчич, Н. Кокель, С. Тратник, Н. Крамбергер активно внедряют в художественную практику технику «женского письма».
В целом истекшее десятилетие показало, что словенской литературе после завершения своей многовековой национально-охранительной миссии и частичной утраты привилегированного статуса удалось найти в себе скрытые художественные резервы. Несмотря на размывание ценностных критериев и возрастающую угрозу маргинализации, она по-прежнему создает интеллектуальные и эстетические формы переживания жизни, так необходимые словенцу XXI в., сохраняя тем самым своё важнейшее предназначение – защищать экологию человека.
Приложения
Литературные журналы 1918–1945
Люблянски звон / Ljubljanski zvon. Любляна, 1881–1941.
Дом ин свет / Dom in svet. Любляна, 1888–1944.
Младика / Mladika. Горица, Превалье, Целье, 1922–1941.
Рдечи пилот / Rdeči pilot. Любляна, 1922.
Трие лабодье / Trije labodje. Любляна, 1922.
Криж на гори / Križ na gori. Любляна, 1924–1927.
Младина / Mladina. Любляна, 1924–1928.
Танк / Tank. Любляна, 1927.
Поделиться книгой: