Что такое анафема

Публичное слово Церкви, обличающее еретика, нужно лишь в том случае, если и после его кончины его идеи продолжают распространяться, причем принимаются несведующими людьми как христианское, церковное учение. Негоже проповедовать антихристианские взгляды, делая вид, что они как две капли воды похожи как раз на христианские. Как при посмертной канонизации святого Церковь указывает на возможный путь спасения, так при посмертном отлучении еретика она предупреждает о пути погибели. Как канонизация святого не есть «награда» для него, так и посмертное отлучение не содержит в себе никакого сугубого наказания. У Бога все произошло уже прежде.

Но если начатое ересиархом разрушительное дело продолжает обитать на земле, то Церкви никогда не поздно гласно предупредить о том, что этот путь привел к погибели и его самого, и его последователей. Это важно не столько для мертвых, сколько для живых. И вот, чтобы пробиться хотя бы не к сердцам, но к ушам людей, Церковь бывала вынуждена совершить акт, который каждый раз дается ей с болью.

Публичный отказ Церкви от соучастия в молитвах с некоторым человеком (который и так уже сам вышел из Церкви) может сделать серьезнее отношение других людей к религиозной реальности.

Яков Кротов[131] однажды остроумно заметил, что через зеркало современных СМИ Церковь видна лишь подобно «человеку-невидимке». Как уэллсовского персонажа люди замечали только по грязи, что прилипала к его ногам, так и Церковь привлекает к себе внимание средств массовой информации лишь каким-либо скандалом. О нормальной жизни Церкви, о ее молитве и надежде, о ее неприметном воссоздании писать как-то неинтересно, несюжетно. А вот, скажем, отношения Глеба Якунина и Синода (вопрос, который в самой Церкви весьма мало кого интересует) можно прослеживать по законам рубрики «Светская жизнь», не обременяя себя ни богословскими, ни церковно-историческими познаниями.

Поскольку такова реальность газетного мира, то глупо на нее лишь просто сетовать. Лучше попробовать использовать знание этой реальности для нужд проповеди. Я хочу сказать, что если Церковь не может привлечь к себе пристальное внимание СМИ иначе как скандалами, она должна уметь эти скандалы создавать сама. Ничего слишком уж неблагочестивого в этой мысли нет. <…>

«Скандал» сам по себе вряд ли может многих убедить, но он способен весьма многих осведомить о реальной позиции Церкви по конкретному вопросу. «Скандал» – это заявление, идущее вразрез с той интеллектуальной модой, которая в данный момент считается «общественным мнением», и потому он привлекает к себе внимание. Если такое заявление делает Церковь – она это делает не для того, чтобы всех убедить в правоте своей позиции, но для того, чтобы, по крайней мере, всех оповестить о ней.

Такое заявление от лица Церкви сделал Архиерейский Собор по вопросу о неоязыческих и оккультных сектах. В принципе, церковные проповедники и иерархи постоянно говорят о том, что христианство несовместимо с оккультизмом. Но столь же постоянно в школы, на телепередачи, в Дома культуры и библиотеки приходят адепты оккультно-языческих доктрин и заявляют, что их взгляды очень мирно уживаются с Евангелием и что, вообще, они нашли способ создать «мировую религию» без всякого ущерба для христианской вести. И, честно говоря, их саморекламе верят больше, чем предупреждениям Церкви.

Последней в этой ситуации оставалось одно. Максимально громкое и максимально недвусмысленное заявление. Анафема.

Это не административно-юридический акт, изгоняющий или наказывающий отступников, но просто горькое признание совершившегося отделения.

Каждый из нас в своих грехах отпадает от Церкви, и точно так же каждый православный христианин может воссоединиться с Церковью через искреннее покаяние, исповедь и Причастие. В молитвах исповеди священник просит о нем: «Примири и соедини его Святой Твоей Церкви». Однако к числу тех грехов, которые отлучают человека от общения с Церковью, принадлежит и грех проповеди учения, противоречащего Евангелию. Среди десяти Заповедей, к исполнению которых Господь призвал людей еще во времена Моисея, первые четыре говорят о том, как человек должен мыслить о Боге, и их нарушение является грехом не меньшим, чем, например, нарушение заповеди «не укради».

Да, у нецерковных людей есть юридическое право на проповедь нехристианских систем мировоззрения. Но и у Церкви есть право при встрече с суррогатами предупреждать: это подделка. Церковь имеет право на полемику, имеет право отвечать на обвинения, которые высказываются в ее адрес, и имеет право не допускать к своим Таинствам людей, которые кощунственно к этим же Таинствам относятся.

Когда в начале XX века Синод сделал заявление о том, что Лев Толстой своими антихристианскими убеждениями поставил себя вне Церкви, графиня София Толстая ответила довольно раздраженным письмом: «Прочитала вчера в газетах жестокое распоряжение Синода об отлучении от Церкви мужа моего… Горестному негодованию моему не было пределов».

В ответ один православный интеллигент вполне резонно заметил: «Но позвольте, графиня, что такое случилось? Разве Вы до сего дня, до дня опубликования синодального определения, вовсе не знали, что пишет и печатает Ваш супруг? Почему же он может всячески поносить Церковь, издеваться над Нею и Ее святынями, кощунствовать, оскорблять совесть верующих, а Церковь не может сказать спокойно своим верным чадам: берегитесь Толстого, он сам себя отлучил от Церкви? Если это кажется для Вас неожиданным, то приходится лишь удивляться Вашей недальновидности. Негодовать на то, что Церковь спокойно сделала предостережение своим чадам от заблуждений, какие распространяет Ваш муж, что она открыто объявила пред целым светом, что он прервал с нею общение, что поэтому и она не считает его своим членом, что она приглашает всех верующих даже к молитве, чтобы Господь вразумил Вашего мужа – негодовать на это, простите, по меньшей мере, непонятно»[132].

Одно ли и то же – веровать в Бога Творца или исповедовать материализм? Все ли равно – исповедовать тайну Боговоплощения или же утверждать, что «понимать Христа Богом и молиться Ему – величайшее кощунство»? Относится ли к числу «обрядовых мелочей» различие в понимании молитвы Толстым («молитва есть напоминание себе о смысле жизни») и живым, религиозным пониманием молитвы как реального обращения человеческой личности к Личности Творца?

Имел бы право Лев Николаевич возмутиться, если б узнал, что его обозвали «зеркалом русской революции»? (А кстати, может, и в самом деле – «зеркало»? Эмиссары, громившие храмы и из церковных риз делавшие портянки, не глазами ли Льва Николаевича смотрели на храм?)

Вот так же и церковные люди выступают с возражениями, когда их вера – вера апостолов и отцов Церкви, вера Евангелия и вера оптинских старцев – подвергается осмеянию или ложным перетолкованиям.

В храмы приходит немало людей, зашедших туда по наводке «колдунов-целителей». Они не Христа ищут, и послали их туда «подзарядиться Осмосом» или «почистить карму».

И церковные люди просто обязаны объяснять этим людям, что храм – это не «космодром». Им надо объяснять, что их просто обманули, что путь ко Христу лежит совсем иначе – мимо «целителей», мимо знахарей, мимо астрологов.

Точно так же тем действительно уже многочисленным людям, которые полагают, что православность (понимаемую скорее чисто этнографически) можно сочетать с теософией, Церковь должна была пояснить: не обманывайтесь. У Христа нет общения с магами.

В том, что Церковь уносит Чашу с искупительной Кровью Христа от тех, кто не считает ее таковой, – рериховские публицисты видят чуть ли не хулиганство: «Ясно, что долбя дубинкой по головам инаковерующих отлучениями, запретами и угрозами – не причащать, не крестить, не отпевать (так нам обещал А. Кураев) – дело не поправить». Помилуйте, да где же здесь дубинка? Тайная вечеря потому и была тайной, что язычники и нехристиане на нее не были приглашены. То, что Спаситель не позвал на эту вечерю иудеев – означает ли, что Он носился по улицам Иерусалима, «долбя дубинкой по головам инаковерующих»?

Можно ли сказать, будто Христос прибег к репрессиям только на том основании, что Он причастил только апостолов, а не римских легионеров? А ведь по В. Сидорову так именно и получается: «Церковь испугалась. Постановление Архиерейского Собора свидетельствует, что она стала на порочный путь запретительных, репрессивных мер».

Церковь не наказывает отлучением от себя, как не наказывает больного врач, ставя ему диагноз.

Отлучение от Церкви и есть диагноз: душа человека поражена гангреной, опухоль гордыни начала застилать глаза несчастному настолько, что он уже не видит неба, не видит ничего, кроме себя самого и своей «правоты». Именно это – «гордыню» – увидел в Толстом оптинский старец.

Ту же болезнь в душе Льва Толстого увидела Александра Андреевна Толстая: «Он издевался над всем, что нам дорого и свято… Мне казалось, что я слышу бред сумасшедшего… Наконец, когда он взглянул на меня вопросительно, я сказала ему: «Мне нечего Вам ответить; скажу только одно, что пока Вы говорили, я видела Вас во власти кого-то, кто и теперь еще стоит за Вашим стулом». Он живо обернулся. «Кто это?» – почти вскрикнул он. – «Сам Люцифер, воплощение гордости».

И не та же ли страсть богоборческой гордыни понуждает оккультистов называть себя самих «Христами»?

Идеология, рожденная гордыней, не может соединить людей, она лишь будет все более и более их разъединять. Так, Лев Толстой, призывающий всех людей к миру и пониманию, к соединению и солидарности, именно в духовной области не смог почувствовать себя единым с народом Божиим, с апостольской Церковью. Толстой был готов собирать «крупинки мудрости» в Kитае и в Индии. И лишь духовной мудрости православия не хотел он замечать.

И проповедь Рерихов привела не к объединению людей, а всего лишь к появлению еще одной религиозной группы, противопоставляющей себя всем остальным и всех, кроме себя, именующей «невеждами».

Душа даже самого одаренного человека может быть поражена духовной болезнью. В конце концов, какая разница, чья это душа: гениального писателя или портового грузчика?! Страсти всюду действуют одинаково, разве что художнику надо быть особенно настороже, ибо обостренно чуткая и впечатлительная его душа может легче души «простолюдина» поддаться на зов страсти. Да, гении тоже болеют, и душа у таких людей нуждается в той же благодатной защите, что и любого человека. Рерихи, как ранее Толстой, эту защиту отвергли. Почему же духовная болезнь в их душах должна была протекать как-то иначе, чем в душе запойного крестьянина или неискреннего монаха?

Но когда эта болезнь стала опасной для окружающих, когда они стали износить из своих душ слово, отмеченное не Христовым духом, Церковь должна была предупредить всех православных о небезопасности взглядов семьи художников: любое поклонение твари вместо Творца есть отречение от Бога, а вытекающее из этого отречения заигрывание с оккультными духовными силами чревато серьезнейшими опасностями и для самого увлекшегося человека, и для тех, кто живет рядом с ним.

Не Определением Собора эти люди отлучены от Церкви, но своими собственными действиями они противопоставили себя всем христианам.

Если бы Рерихи просто вышли из Церкви и создавали свое учение, не маскируясь под христиан, – богословы могли бы вести с ними дискуссию, но Церковь как таковая никогда не вынесла бы решения об их отлучении. В конце концов, в мире немало нехристианских философских систем, но это не означает, что есть такое же множество церковных прещений, направленных против них. Очевидно, например, что философия Ницше носит антихристианский характер. Но он не анафематствован. Очевидно также, что нерелигиозной, а значит, и нехристианской, является система Фрейда – но и здесь нет речи о церковном отлучении фрейдистов.

Анафема не возглашается посторонним. Лишь если люди, считающие себя членами Церкви, вдруг начали принимать эту идею и даже проповедовать ее как вполне христианскую – Церковь должна предупредить: это не мое! <…>

Осознайте свое действительное положение и, поняв его трагичность, уже с предельной ответственностью сделайте свой выбор: Вы с христианами или с оккультистами. Только делая этот выбор, не забудьте обратиться ко Христу. Помолитесь Ему: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго».

Архимандрит Рафаил Каверин). Об анафеме

Вопрос о церковной анафеме вызывал и вызывает в наше время непонимание и недоумение, а в кругах либерально настроенной интеллигенции протесты и возмущения. Гуманисты считают анафему темным пережитком темного средневековья, волной жестокости, которая докатилась до наших дней; а теософы видят в анафеме костры аутодафе для инакомыслящих. Надо выяснить, что представляет собой анафема, почему Церковь – это воплощение Божественной любви и милосердия – в определенных случаях произносит публичное и всенародное отлучение тех, кто формально считаются православными христианами, но борются против ее догматического учения. А ежегодно, в первую неделю Великого поста, Церковь подтверждает анафему умершим еретикам.

Мы говорим о догматах, но надо помнить, что Церковь – единый живой организм, и хотя догматическая чистота является главным критерием Православия, но в Церкви все органически и неразрывно связано друг с другом: вера, каноника, Таинства, Богослужение, символический язык ритуалов, дисциплинарные правила и т. д. Здесь действует аксиоматический закон: вне живого организма нет жизни.

Основой спасения является воссоздание в душе человека образа Божьего – образа Христа Спасителя, силой божественной благодати. Эта сила, действующая в Таинствах Церкви, в богослужениях и молитвах, преобразует личность человека, осуществляет его богоподобие, соединяет его с Божеством, в втором заключена абсолютная и вечная жизнь.

Догматы – это умозрительная икона Божества, это формулы, заключающие в себе непостижимые для рассудка духовные величины, это подвиг и послушание веры, которая в вечности обратится в реалию и очевидность, это истина, которая предстанет как жизнь. Догматические формулы являются формой бытия в духовном мире.

Христос невидимо пребывает в Церкви, и посредством включения в церковную жизнь образ Христа созидается в душе человека. Ложный догмат, ложное вероучение – это подмена образа Христа другим ликом, это искаженное представление человека о Боге, это необратимая потеря живого и реального Христа в вечности. Поэтому святые отцы были особенно чутки к догматической чистоте вероучения и так непримиримы к ересям и модернистическим извращениям. Для современного человека такая непримиримость может показаться суровым интеллектуальным ригоризмом, но на самом деле это было любовью к Христу как Центру жизни и благоговейным страхом, порожденным любовью, страхом потерять Христа, заменить Его ложным ликом, а ложным – значит темным и иллюзорным.

Анафема – это только подтверждение того факта, что человек, противопоставляющий учению Церкви грезы своего гордого ума, уже отпал от Церкви. Здесь Церковь через отлучение как бы в последний раз обращается к человеку, уже не с предупреждением, а с утверждением о том, что он чужд Христу как вечной Жизни, что он поставил себя вне Церкви, а уйти из Церкви – это значит идти против Церкви, дышать отравленной атмосферой, находиться в иной среде, чуждой Церкви, куда не проникают лучи Божественного света.

Люди, индифферентные к вопросам веры, нередко считают, что достаточно снять анафемы, и этим разрушится стена разделения между конфессиями, и они объединятся в едином духовном поле, вернее, в одном дворе. Но анафемы не решают участи человека. Это недоразумение. Если врач констатирует смерть человека, то неужели это жестокость врача, и он должен утешать больных ложной надеждой, что мертвый жив? Но физическая смерть необратима; а духовная смерть как отпадение от Церкви становится окончательной только в загробном состоянии. Здесь, на земле, человек может вновь обратиться к Церкви, и Церковь принимает покаяние любого грешника и еретика даже в последние минуты его жизни и дарует ему прощение. Поэтому анафема – не жестокость, а милость Церкви к людям, как милость родителей к детям, учителей к ученикам, когда те говорят им о том, где таится смертельная опасность, которую нужно избегнуть. Если старший брат рассказывает своим братьям, собирающимся идти в лес, в каком месте обитают змеи, где топкая почва болота или где ямы, покрытые ветвями и травой, – неужели это жестокость? А ереси и лжеучения – это те же скрытые ямы на духовном пути. Преподобный Иоанн Дамаскин называл ереси «волчьими ямами».

Земная жизнь дана человеку для самоопределения его личности, для нравственного совершенствования и выбора духовного пути. Загробная жизнь – это раскрытие того, что стяжал человек в земной жизни, а самое главное – стяжал ли он образ Христа в своей душе, стяжал ли благодать Духа Святого, этот вечный Свет, льющийся с небес на землю. А если нет, то в его душе оказывается другой темный образ, так как нейтрального в духовном мире не существует.

Анафема сама по себе – не проклятие в смысле пожелания погибели, она – предупреждение отлученного от Церкви в том, что он оказался в стране проклятия и вечного мрака. После смерти нет возвращения и нет покаяния.

Если разорвать диагноз болезни, то это не изменит состояние больного. Если уничтожить надпись на могиле, то мертвый все равно останется в земле. Ересь – это самоотлучение от Церкви прежде церковного отлучения. Если даже анафема была бы снята с нераскаявшегося еретика, то это не приблизило бы его к Христу, не изменило бы его посмертной участи. Блаженный Августин говорил, что без Церкви можно верить в Святую Троицу, держать в руках Евангелие и проповедовать его, можно стать мучеником за имя Христа, но без Церкви невозможно одно – спасения. Об этом свидетельствует Церковь словом «анафема», подобным крику материнской боли о своих умирающих детях.