Что такое анафема

Позволяющим себе говорить, что к нашему спасению и очищению от грехов не нужны пришествие в мир Сына Божия по плоти, Его вольные страдания, смерть и воскресение – анафема.

Неприемлющим благодати искупления, проповедуемого Евангелием как единственного средства к оправданию нашему пред Богом, – анафема.

Дерзающим говорить, что Пречистая Дева Мария не была прежде рождества, в рождестве и по рождестве Девою, – анафема.

Неверующим, что Святый Дух умудрил пророков и апостолов, чрез них возвестил нам истинный путь ко спасению, засвидетельствовал его чудесами, что Он и ныне обитает в сердцах верных и истинных христиан, наставляя их на всякую истину, – анафема.

Отвергающим бессмертие души, кончину века, будущий суд и вечное воздаяние за добродетели на небесах, а за грехи осуждение – анафема.

Отвергающим Таинства Святой Христовой Церкви – анафема.

Отвергающим Соборы святых отцов и их предания, согласные Божественному Откровению, благочестно хранимые Православно-Кафолическою Церковью, – анафема» (Последование в Неделю православия).

Божественная Истина вочеловечилась, чтоб спасти Собою нас, погибших от принятия и усвоения убийственной лжи. Если пребудете в слове моем, – вещает Она, – то вы истинно Мои ученики, и познаете истину и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 31–32).

Пребыть верным учению Христову может только тот, кто с решительностью отвергнет и постоянно будет отвергать все учения, придуманные и придумываемые отверженными духами и людьми, враждебные учению Христову, учению Божию, неверующими целость и неприкосновенность его. В неприкосновенной целости хранится откровенное учение Божие единственно и исключительно в лоне Православной Восточной Церкви.

Часть третья

Современные богословы об анафеме

Диакон Андрей Кураев. Что значит отлучение от церкви[100]

Человек в больнице – «пациент», «терпящий», это пассивное слово; «грешник» – слово активное. Если человек хочет избавиться от гриппа, он может «потерпеть», побыть пациентом. Если он хочет избавиться от лжи, он должен стать нетерпимым – нетерпимым ко лжи.

Г.К. Честертон[101]

Что же значит происшедшее на Соборе?[102]

За его решением действительно стоят «многовековые традиции нашей Церкви». Во все

века долгом Церкви было соизмерять религиозные доктрины, время от времени возникающие близ церковных стен, с изначала преданным ей апостольским учением. Церковь не судит чужих, но она не может молчать, когда под ее именем, под именем христианства перевирают и попирают святыни ее веры. Если предпринята попытка от имени Евангелия, от имени апостольской Церкви распространять взгляды, с апостольским преданием несовместимые, Церковь должна предупредить людей, дорожащих Христовой вестью, о подделке. Это не просто «право» Церкви, но ее прямой долг…

Не первый раз в своей истории Церковь встречается с подделками. Уже апостолам приходилось отстаивать полноту и чистоту евангельской веры от оккультных интерпретаций Благой вести. И мужам апостольским, и апологетам, и первым учителям Церкви надо было противостоять усилиям языческого мира перекроить Евангелие на свой лад. О способе оккультной проповеди, не изменившемся с тех пор, уже в конце I века говорит святой Игнатий Богоносец: «K яду своего учения еретики примешивают Иисуса Христа, чем и приобретают себе доверие, но они подают смертную отраву в подслащенном вине. Незнающий охотно принимает ее и вместе с пагубным удовольствием принимает смерть». И в том же I апостольском веке не о нашем ли времени сказано апостолом Павлом: будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху; и от истины отвратят слух и обратятся к басням (2 Тим. 4, 3–4)?

В последние годы в «домах культуры», в библиотеках, на стадионах, на телеэкранах и в школах нескончаемой чередой стали сменять друг друга колдуны, «эзотерики», оккультисты, «контактеры с Космосом», лжехристы и «целители». Столь агрессивного, самоуверенного и лукавого язычества никогда не знала Русь – даже в дохристианский период своей истории. Но самое недостойное, что это темное наступление прикрывается христианскими терминами и заверениями в том, что все, совершаемое ими, вполне согласуется с Евангелием и едва ли не благословляется Церковью. Пользуясь религиозной безграмотностью людей, выросших в атеистическом обществе, проповедники язычества выдают себя за распространителей христианских взглядов.

Чтобы каждый человек в условиях свободы совести и религиозного многообразия, характерных для современного общества, мог действительно свободно, с сознанием существа дела сделать выбор своей собственной веры, он должен знать о том, что христианство и оккультизм несовместимы. Стремясь помочь людям в обретении истинно свободного образа действия и видя попытки использовать авторитет Православия для проповеди языческих доктрин, Архиерейский Собор, следуя апостольской традиции, засвидетельствовал: люди, разделяющие неоязыческие учения теософов и оккультистов, пропагандирующие их и способствующие их распространению, отлучили себя от единомыслия с Православной Церковью.

Сторонники «Агни Йоги» высказали свое возмущение тем, что кто-то посчитал возможным выразить несогласие с ними. Пресса обрадовалась еще одному поводу поговорить о «нетерпимости» Православия и о его «ретроградности».

Язвительность не вполне грамотных журналистов понятна. Непонятно, почему сами рериховские иерархи сделали изумленное лицо. Им-то должно быть известно, что само теософское сообщество предусматривает возможность отлучения от общения с собой. «Лишение благословения есть акт древнейшего Патриархата. Он далек от дальнейших проклятий. Проклятие является уже продуктом невежества, но древнейший акт предусматривал нарушение связи с Иерархией. Связь с Иерархией есть настоящее благословение со всеми последствиями» («Напутствие вождю»). Или: «Если Вы допустите к себе общение личностей вредительских, то неизбежны тяжкие последствия». Кстати, кто такие «вредительские личности», поясняется в другом письме: «Не думаю, что можно было бы ожидать что-либо продуктивное и даже полезное от религиозного кружка, в который вошли бы церковно настроенные». «У Нас считается полезнее отделить опасного спутника, нежели нарушить весь караван». «Могут быть лжекоммунисты: их надо отделять, как заразу сифилиса» («Община»). Или: «Возможно ли в настоящее время объединение всех разбросанных оккультных организаций? Объединение требует полного признания единства

Иерархического Начала, следовательно, и совершенной преданности, которая учит нас, прежде всего, распознаванию ликов. Но хаотическое смешение самых разнородных элементов только потому, что они наклеили себе ярлык «оккультизма», недопустимо. Можно и должно терпимо относиться к редким доброкачественным группировкам, но зачем непременно садиться за один стол? Зачем устраивать искусственные взрывы, комбинируя несочетающиеся элементы? Нельзя объединять овец с тиграми. Нельзя всех собрать в одну кучу. Неужели бесформенная куча есть цель даваемого Учения? Есть растения, которые никогда не будут расти вместе. Следует оберечься от вырождения через недопущение ядовитых соседей».

И хотя христиане не употребляли по адресу теософов выражений типа «сифилис» или «ядовитые соседи», по сути, мы согласны. Любая религиозная община имеет право сама определять условия членства в ней. Любая – в том числе и Православная Церковь.

Елена Рерих признает, что человека действительно православного лучше удалить от теософского кружка. Вот теперь и сама Церковь подтвердила, что между нами не может быть общения. Елена Блаватская жаловалась на то, что «существуют миллионы спиритуалистов, у большинства из которых не хватает храбрости оторваться от своих собственных церквей». Как видно, Блаватская готова лишь приветствовать окончательный разрыв своих адептов с Церковью. Теперь же и Церковь предложила людям более отчетливо осознать их собственные взгляды и решить: стать ли им христианами или теософами.

Так что вопрос о церковной анафеме – это не тот случай, когда можно противопоставить «веротерпимость» рериховцев «фанатизму» христиан с выгодой для первых. Спустя многие века вновь приходится объяснять антихристианам то, что в III веке Ориген объяснял Цельсу: «Знаменитая школа пифагорейцев на членов, отпавших от их учения, смотрела как на мертвецов и сооружала им надгробные памятники. Точно так же и христиане оплакивают как погибших и умерших для Бога всех тех, которые подпадают под власть распутства или какого другого непотребства».

Тем, кто считает себя последователями тайных пифагорейских учений, следовало бы уважать право религиозной общины ограждать себя от учеников.

Но пропаганда есть пропаганда. И вот уже президент МЦР[103] Г. Печников проповедует Патриарху: «Мы считаем великим грехом предавать анафеме людей только за их внутренний образ мыслей, потому что по-христиански глубоко почитаем свободу совести каждого человека».

Во-первых, то, что Печников считает «великим грехом», рекомендуется Еленой Рерих.

Во-вторых, Печников выставляет себя большим христианином, чем апостол Павел, по чьему совету и поступила Церковь: еретика, после первого и второго вразумления, отвращайся (Тит. 3, 10).

В-третьих, отлучение от Церкви не есть нарушение «свободы совести». Если, близко ознакомившись с чьим-то «внутренним образом мыслей», я перестаю принимать носителя этих мыслей в своем доме – это не значит, что я становлюсь злостным нарушителем «прав человека».

Ни в каком толковании «свобода совести» не предусматривает, что религиозная община обязана принимать в свои члены человека противоположных взглядов. Свобода совести предполагает, что ни одна община не должна завлекать людей силой или обманом, а также что она не должна насильно удерживать у себя тех людей, которые решили ее покинуть. Собор, закрыв церковные врата перед сектантами, не совершил ни того, ни другого нарушения свободы совести. «Но если Церковь, действуя нравственно, не может употреблять насилие, если она вправе приобщать к себе членов единственно путем свободного убеждения, то это не значит, что внутри себя она должна признавать свободу основным началом всего своего духовного здания. Человек свободно примыкает к Церкви, но, приобщаясь к ней, он признает над собою высший закон, который не им установлен и который он не властен менять самовольно. Церковь является хранительницею высшего закона, не только изъятого от человеческого произвола, но и подчиняющего себе человеческий произвол. Никто не в праве требовать от человека этого подчинения, но если он хочет быть членом Церкви, он должен покориться ее власти и ее уставам, никогда не отрекаясь от своей совести и от своего разума, которые он обязан уважать в себе как проявления Божественного начала, но сознавая шаткость личной мысли и стараясь согласить их с непоколебимыми основами церковных преданий»[104]. Здесь стоит еще только добавить, что евангельские истины, возвещаемые Церковью, изъяты из области произвола не только отдельных людей – сама Церковь также не может противоречить Евангелию или отменить некие его части.

И все же вопрос о том, что произошло на Архиерейском Соборе, требует специального и долгого разговора. Дело в том, что обыденный язык не всегда совпадает с языком церковным. Так было всегда, но особенно резко это расхождение прочертилось в последние десятилетия, когда люди были лишены возможности освоить язык христианского богословия хотя бы в объеме воскресной школы. И поэтому получилось так, что Собор говорил на своем языке, люди же, читавшие его Определение, воспринимали богословскую лексику Собора как вполне обыденную разговорную речь.

На богословском языке отлучение от Церкви есть анафема. И соответственно, верно обратное определение: анафема есть не что иное, как отлучение от Церкви. Но обыденный русский язык еще с древности понимал иностранное слово «анафема» как проклятие (так оно и дается, например, в словаре В.И. Даля и в «Словаре древнерусского языка» под ред. Р.И. Аванесова).

И нравственное чувство многих людей совершенно естественно возмутилось: как может Церковь, являющаяся для мира источником Божественных благословений, стать источником проклятий?

Сугубая сложность состоит еще и в том, что богословский язык также многообразен. И, например, язык западного христианского богословия отличается от языка восточнохристианского, православного. В силу многих причин оказалось так, что интеллигенция России уже несколько веков лучше наслышана о западной богословской мысли и церковной практике, чем о своей, православной. Рясу православного священника чаще называют покатолически – сутаной. Вместо «батюшка» к нему обращаются на католический же манер – «святой отец». И так не только тогда, когда человек что-то принимает в церковном быте, но и тогда, когда он ищет причины для своего отталкивания от Церкви. Немалое число богословских формул, происходящих из западной схоластики и не органичных для Православия, обжились в расхожих богословских представлениях нецерковной интеллигенции.

Соответственно, со времен Льва Толстого стало уже традицией антиправославной полемики приписывать Православию католические взгляды и практики. То, с чем сама наша Церковь не согласна и что она отрицает, ей же вменяется в вину.

И прорериховская пропаганда также вполне удачно воспользовалась богословским невежеством современников.

Один из пунктов расхождения Православия и католичества – это как раз вопрос о том, что означает анафематствование. Православное богословие считает, что анафема – это отлучение от Церкви, отделение от

таинственной жизни церковного тела. Католики именно в своем богословском, а не просто обыденном языке полагают, что анафема – это не только отлучение, но и проклятие.

В восприятии православной традиции публичное отлучение – это свидетельство о том, что Церковь не узнает своей веры и своей святыни в трудах или в жизни такого-то человека. Здесь нет желания зла отлучаемому, есть скорее предупреждение его ученикам. В латинской же практике анафема понималась именно как проклятие конкретного человека.

Отсюда родилось второе различие: православная традиция с древнейших времен считает, что Собор может вынести свое суждение о нецерковности людей, уже ушедших из земной жизни. Католическая традиция также с древнейших времен была убеждена, что анафематствовать можно только еще живых. Понятно, почему Запад был против анафемы умершим[105]: если анафема есть проклятие, то получается, что наказывают мертвого. Но если анафема есть свидетельство о нецерковности того-то человека

или учения, то это свидетельство может быть произнесено в любой момент.

Вроде понятно, что Собор Православной Церкви 1994 года руководствовался именно православной традицией, а не католической. Однако антицерковные критики проявили почему-то знакомство именно с католической практикой и начали обвинять нас, исходя именно из западных представлений. Нам было сказано, что: а) нехорошо проклинать людей вообще и б) как можно наказывать мертвых[106]?

Чтобы понять, сколь велика разница между православным и латинско-рериховским пониманием анафемы, предлагаю сопоставить несколько текстов. Один – Определение Синода об отлучении от Церкви Льва Толстого. Остальные же представляют собою экскоммуникационную (от лат. «отлучение») практику католичества.

Самый ранний текст относится к XI веку. Его центральная часть звучит так: «Да будет проклят он солнцем и луною, и звездами небесными, и птицами, и рыбами морскими, и четвероногими, и травами, и деревьями, и всеми Христовыми творениями! Да будет труп его оставлен на пожрание псам и да не будет он погребен! Да ниспошлет Господь на него глад и жажду, и гнев, и муки, и напасти злых ангелов, пока не попадет он в глубины ада, где вечный мрак, неистощимый огонь, вечный дым, печаль без утоления и где изо дня в день растет всяческое зло!.. Да будут сыновья его сиротами и жена его вдовою! Пусть сыновья его в содрогании нищенствуют, будучи изгнанными из жилищ своих!».

Проходит столетие – и напутствия, которыми католическая церковь провожает людей, уходящих от нее, не становятся более евангельскими. В начале XII века епископ Рочестерский Эрнульф анафематствует так: «Властью

Всемогущего Бога Отца, Сына и Духа Святого и всех святых [далее идет обстоятельное перечисление нескольких десятков имен святых, от лица которых действует епископ] отлучаем сего злодея и грешника и предаем анафеме и изгоняем за порог Святой Церкви Всемогущего Бога, дабы он предан был на вечные муки с Дафаном и Авироном и со всеми, кто говорит Господу Богу: «Отойди от нас, ибо мы не хотим знать путей Твоих». И как огонь угашается водой, так да угаснет свет его во веки веков, если он не покается и не загладит своей вины. Да проклянет его Бог Отец, сотворивший человека! Да проклянет его Сын Божий, пострадавший за нас! Да проклянет его Дух Святой, ниспосланный нам во Святом Крещении! [далее вновь следует перечисление святых, участвующих в проклятии провинившегося]. Да проклянут его небеса и земля и все, что на них есть святого!». Здесь А.Я. Гуревич, по книге которого я привожу этот текст[107], справедливо замечает: «Автор «Рочестерского текста», забыв, кажется, о душе отлучаемого, обрушивает далее лавину проклятий на тело его». «Да будет он проклят, где бы он ни находился – в доме или на поле, на большой дороге или на глухой тропинке, в лесу или в роще, или в храме! Да будет он проклят в жизни или в минуту смерти, за едой и за питьем, голодный, жаждущий, постящийся, засыпающий, спящий, бодрствующий, ходящий, стоящий, сидящий, лежащий, работающий, отдыхающий, мочащийся, испражняющийся и кровоточащий! Да будет он проклят во всех способностях своего тела! Да будет он проклят снаружи и внутри! Да будет он проклят в волосах главы своей! Да будет он проклят в мозгу своем! Да будет он проклят в темени, в висках, во лбу, в ушах, в бровях, в глазах, в щеках, в челюстях, в ноздрях [далее идет скрупулезное перечисление проклинаемых частей тела вплоть до ступней]. Да не будет в нем ничего здорового!»

Уходят еще несколько веков. Анафема звучит над бедовой головой Джордано Бруно. У меня нет под рукой подлинных документов, поэтому воспользуюсь теми сведениями, что предоставляет светский историк В.С. Рожицын[108].

В смертном приговоре Бруно отсутствуют документы о процедуре проклятия[109]. Сохранилась только ведомость о выплате вознаграждения епископам от 14 марта 1600 года. В ней говорится, что епископ Сидониа получил четыре скуди (в скуди – 25–30 граммов серебра) за обряд отлучения от Церкви и проклятия двух еретиков – Чиприано Кручиферо и Джордано Бруно, священников, осужденных и переданных в руки светского правосудия.

Обряд проклятия, или церковной смерти, отлученных состоялся 8 февраля 1600 года. Католическая Церковь обычно соблюдала церемониальный порядок при выполнении инквизиционных актов. Проклятие Джордано Бруно не было в собственном смысле слова действием инквизиции. Выполнение этого обряда поручалось епископу, не входящему в состав инквизиции и представляло собой двойной акт «депозиции и деградации». Деградация – это извержение из сана. В католической практике бывает словесная и обрядовая «деградация». «Между реальной и вербальной деградацией существует много различий. Реальная происходит в исключительно торжественной обстановке. Она совершается лицами, облеченными высокой властью. Извергаемый облачается в одеяния и получает священные сосуды, соответствующие тому сану, из которого он извергается. Епископ последовательно снимает с него облачения. В заключение ему выбривают голову, произнося при этом надлежащие слова, внушающие ужас и трепет»[110].

Вот как описывает обряд проклятия Джордано Бруно аббат иезуит Превитти: «Джордано

Бруно привели к алтарю тащившие его за руки клирики. На нем были все облачения, которые он получал соответственно ступеням посвящения, начиная от стихаря послушника и кончая знаками отличия священника. Епископ, совершавший церемонию снятия сана, был в омофоре, белом облачении с кружевами епитрахили красного цвета и священнической ризе. На голове у него была простая митра. В руках он держал епископский жезл. Приблизившись к алтарю, он сел на передвижную епископскую скамью лицом к светским людям и народу. Джордано Бруно заставили взять в руки предметы церковной утвари, обычно употребляемые при богослужении, как если бы он готовился приступить к совершению священнодействия. Затем его заставили пасть перед епископом ниц. Епископ произнес установленную формулу. «Властью Всемогущего Бога Отца и Сына и Святого Духа и властью нашего сана снимаем с тебя облачение, низлагаем, отлучаем, извергаем из всякого духовного сана, лишаем всех титулов». Затем епископ надлежащим инструментом срезал кожу с большого и указательного пальцев обеих рук Джордано

Бруно, якобы уничтожил след миропомазания, совершенного при посвящении в сан. После этого он сорвал с осужденного облачения священника, наконец, уничтожил следы тонзуры[111], произнося формулы, обязательные при обряде снятия сана».

Непременное условие церемонии церковного проклятия – присутствие осужденного. Если еретик к моменту вынесения приговора умирал, должно было присутствовать его тело или даже кости, вырытые из могилы. Скрывшегося или давно умершего еретика заменяло его изображение.

Поскольку В.С. Рожицын не приводит произносимые при отлучении «надлежащие слова, внушающие ужас и трепет», их приходится искать в других источниках. Возможно, это те слова, что были сказаны при анафематствовании Римом Лео Таксиля[112]:

«Во имя Всемогущего Бога Отца, Сына и Святого Духа, Священного Писания, Святой и Беспорочной Девы Марии, Матери Бога, во имя всех славных добродетелью Ангелов, Архангелов, Престолов, Могуществ, Херувимов, Серафимов, во имя Патриархов, пророков, евангелистов, святых преподобных мучеников и исповедников и всех прочих, спасенных Господом, мы провозглашаем, что отлучаем от Церкви и анафематствуем того злодея, который именуется Лео Таксиль, и изгоняем его от дверей Святой Божьей Церкви. И Бог Отец, Kоторый сотворил мир, его проклинает; и Бог Сын, Который пострадал за людей, его проклинает; и Святой Дух, Который возродил людей крещением, его проклинает, и святая вера, которой искупил нас Христос, его проклинает. И Святая Дева, Матерь Божия, его проклинает. И святой Михаил, ходатай душ, его проклинает. И небо и земля, и все, что на них заключается святого, его проклинает. Да будет он проклят всюду, где бы он ни находился: в доме, в поле, на большой дороге, на лестнице, в пустыне и даже на пороге церкви. Да будет проклят он в жизни и в час смерти. Да будет проклят он во всех делах его, когда он пьет, когда он ест, когда он алкает и жаждет, когда он постится, когда он спит или когда он бодрствует, когда гуляет или когда отдыхает, когда он сидит или лежит, когда он ест, когда он раненый, когда истекает кровью. Да будет проклят он во всех частях своего тела, внутренних и внешних. Да будет проклят волос его и мозг его, мозжечок его, виски его, лоб его, уши его, брови его, глаза его, щеки его, нос его, кисти рук и руки его, пальцы его, грудь его, сердце его, желудок его, внутренность его, поясница его, пах его, бедра его, колени его, ноги его, ногти его. Да будет проклят во всех суставах членов его. Чтобы болезни грызли его от макушки головы до подошвы ног. Чтобы Христос, Сын Бога Живого, проклял его со всем Своим могуществом и величием. И чтобы небо и все живые силы обратились на него, чтоб проклинать до тех пор, пока не даст он нам открытого покаяния. Аминь. Да будет так, да будет так. Аминь»[113].

Итак, по крайней мере, до начала XX века дожила средневековая традиция отлучения через проклятие.

И эту латинскую традицию можно сопоставить со знаменитым «отлучением Льва Толстого»[114]. <…>

При желании можно и этот текст назвать «жестоким актом церковной реакции». Но все же очевидно явное различие в понимании анафемы Православной Церковью и Римско-Католической.

В Православной Церкви нет обрядов лишения сана или отлучения. Нет «надлежащих слов, внушающих ужас и трепет». Обряд «анафемы» Толстому придуман Kуприным[115] для большей привлекательности соответствующего рассказа. Ни в одном из храмов не возглашалась «анафема» Льву Толстому. Все было гораздо менее торжественно и более прозаично: газеты опубликовали Послание Синода.

Вообще есть поразительный контраст между обстановкой православных благословений и прещений. Торжество Венчания – и холодная бюрократия развода. Вступление в церковный брак есть мистерия, есть нечто ощутимо небумажное. Расторжение брака не имеет своего обряда и сводится лишь к получению нужной бумажки из епархиальной канцелярии. Ликование священнической хиротонии[116] не имеет никакого обрядово-таинственного антагониста при лишении согрешившего священника сана. Теплота и свет Kрещения погашаются при отлучении от Церкви не молитвой, не обрядом, а простым сообщением: «Я больше не смогу Вас причащать…».

Этот контраст вхождения в церковную жизнь и исхода из нее настолько разителен, что В. Розанов полагал Определение Синода об отлучении Толстого чем-то неподлинным – ибо слишком уж «прозаична» была «бумажка о Толстом, им выпущенная». То же самое чувство несоразмерности обстоятельств дарования благодати и потери ее привело в католичестве к мрачной романтике негативных обрядов (своего рода «черной магии»).

Православие этого не сделало. И это вернее даже по-человечески. Минуту рождения любви люди помнят. А когда именно она погасла – заметить гораздо тяжелее. Даже момент, когда человек полюбил какого-то поэта или стихотворение, можно отчетливо вспомнить. А когда эти же строки впервые представились не более чем холодным пеплом – вспомнить почти невозможно. Так и момент потери веры определить гораздо сложнее, чем минуту ее рождения. И если эта потеря замечена, то что же еще остается сказать несчастному?.. И лишь если он свое неверие продолжает выдавать за церковную веру, можно сказать ему и другим: «Не обманывайтесь – в нем истинной веры нет, он живет вне Церкви».

Та процедура анафематствования, которая существовала в Русской Православной Церкви, описана в «Духовном регламенте» (то есть в тексте начала XVIII столетия). Если некий неправославно мыслящий человек не поддается увещеваниям священника или епископа, «тогда епископ повелит протодиакону в праздничный день в церкви возвестить народу сими или подобными словами: «человек, ведомый вам (имярек), таковым-то явногрешием именно соблазняет Церковь, и презорник гнева Божия является, и наставление пастырское, не единожды ему повторенное, с ругательством отметнул; того ради пастырь ваш (имярек) молит вашу любовь отческо, да все помолитесь о нем Благоутробному Богу, да умягчит его жестокосердие, и да сердце чисто сотворит в нем, и преклонит его к покаянию. А которые ближайшие с ним имеете сообщение, увещевайте его и умоляйте и единолично всякий, и с прочими совокупно со всяким усердием, да принесет покаяние; и доложите ему, что если неисправлен и презорлив пребудет до такого времени (время уреченно будет по рассуждению), то подпадет извержению от Церкви». И если уже и по сем непреклонен и упрям будет преступник, то епископ и тогда не приступит еще к анафеме; но прежде о всем том, как делалось, напишет к Духовному Коллегиуму, а от Коллегиума получив соизволение на письме, предаст явно грешника анафеме, составив такую или подобную формулу или образец, и протодиакону в церкви при народе прочесть повелев: «Поскольку знаемый вам человек (имярек) таковым-то своим явным закона Божия преступлением соблазнил Церковь и неоднократное пастырское увещевание к покаянию его ведущее презрел; последи же и отвержение его от Церкви, если не покается, в слух народа извещенное уничтожив, пребывает доселе в жестокосердии своем, не подавая надежды исправления своего, того ради Пастырь наш, по заповеди Христовой, данною себе от Господа властью, извергает его от общества Христианского и как непотребного члена от тела Церкви Христовы отсекает, всех правоверных извещая о нем, что он непричастен к дарам Божиим, кровью Спасителя и Господа нашего Иисуса Христа приобретенных нам, пока истинно от сердца не покается. И того ради запрещен и не благословен ему вход церковный, поскольку Святой и Страшной Тайны Евхаристии и прочих Таин Святых и треб церковных участник он быть не может как в церкви, так и в дому своем и на каком-либо ином месте. И если бы в церковь он вошел тайно или явно, но силою, то большему осуждению подлежит, и тем более если коварно или насильно Таин Святых причаститься дерзнет, священники же да возбраняют ему всячески входа церковного; и если не могут возбранить ему ради силы его, то кроме литургии, да прекращают всякую службу церковную, покуда не выйдет. Также священники да не ходят к нему с молитвою, благословением и Святыми Таинствами под страхом лишения сана своего». Пусть будет известно, что он (имярек) только единолично анафеме сей подлежит, но ни жена его, ни дети и ни прочий домашний его, даже если они стали ревновать его неистовству и за эту наложенную на него клятву дерзнули бы гордо и явственно укорять Церковь Божию».

Здесь мы видим, что анафема сближается с «клятвой» – но именно в смысле «запрещения»: отлученному заклято входить в храм. Кроме того, из этого текста становится видно, что Синод, принимая решение об отлучении от Церкви Льва Толстого, не выдумывал нечто небывалое, но действовал именно по процедуре «Духовного регламента».

Далее «Регламент» предписывает текст анафемы вывесить на стенах собора и всех храмов епархии. Объявление анафемы не имеет литургического характера – это просто объявление о происшедшем церковному народу. Но само происшедшее событие отпадения некоего человека от Церкви носит характер таинственно-литургический: он не может причащаться в православных храмах. Итак, суть анафемы – в воспрещении причастия. А способ ее объявления народу зависит от обстоятельств. В петровские времена это было объявление на больших собраниях народа. Позднее для этого использовались газеты. От способа оповещения об анафеме суть происшедшего не меняется. Но, во всяком случае, мрачной романтики католических анафем здесь нет. Нет проклятий. И «анафема» есть просто «отлучение», «отлучение» же есть свидетельство о том, что данный человек живет вне Церкви.

Собственно «проклятие» в греческом языке выражается словом katara, но отнюдь не anathema. И в текстах Нового Завета katara и слова, производные от него, никогда не обозначают действий Церкви или христиан <…>. Более того, христианам запрещено проклинать даже своих преследователей (см. Рим. 12, 14). И даже Михаил Архангел, когда говорил с диаволом… не смел произнести укоризненного суда, но сказал: «да запретит тебе Господь» (Иуд. 1, 9). <…> Церковь не может проклинать, но она может отделять от себя тех, которые «не знают Бога», памятуя слова апостола: Не обманывайтесь: худые сообщества развращают добрые нравы (1 Кор. 15, 33).

Да, в латинской практике и, насколько можно судить, в древнееврейской, анафематствование есть больше, чем отлучение от Церкви. Но вновь скажу – Архиерейский Собор Русской Православной Церкви, несомненно, следовал православному пониманию отлучения от Церкви, согласно которому отлучение от Церкви и анафема суть синонимы, и соответственно, анафема не воспринимается как проклятие. Чтобы не быть голословным, приведу те определения этого церковного действия, которые встречаются в авторитетных богословских источниках Православной Церкви.

1. Анафема (см. 1 Кор. 16, 22) (заклятие, отлучение). Под сим словом в общем смысле разумеется обречение какого-либо животного, лица или места конечной гибели и Божескому отмщению. В более тесном смысле под словом анафема в древней Церкви разумелось отлучение от Церкви или исключение из общества верующих, еретиков или нераскаянных грешников. В еврейском языке слово «анафема» обозначается словом «херем».

2. а). Анафема (греч. anathema). Семьдесят толковников в своем переводе Библии с еврейского переводили им еврейское херем. Но в содержание этого понятия у евреев входит не только признак посвящения Богу и неприкосновенности дара вследствие его святости, но и признак дара Богу для умилостивления и уничтожения. Этот второй признак в переводе семидесяти толковников вошел в понятие anathema. С преобразованием представления о Боге в послепленный период изменилось и содержание понятия анафемы. Оно обозначает теперь отлучение. Синагогальная практика выработала два вида исключения из общины: отлучение просто и отлучение с проклятием – херем. В Новом Завете слово anathema употребляется прежде всего апостолом Павлом. Он считается с установившимся его значением, но не употребляет его намеренно, когда, например, заходит речь об отлучении коринфского кровосмесителя, желая, очевидно, показать, что христианское отлучение есть нечто иное по сравнению с синагогальным (см. 1 Кор. 5, 13). <…> Слово anathema входит в употребление с IV века (Соборы Эльвирский (Испания, ок. 300 г. – Прим. ред.) и Лаодикийский) и становится господствующим со времени Халкидонского Собора (451 г.) <…>

б) Отлучение. В Христианской Церкви отлучение существовало уже на самых первых порах, как видно из слов Иисуса Христа о преслушавших Церковь, которые должны сделаться для нее как язычник и мытарь. Апостол Павел повелевает (см. 1 Кор. 5, 11) членам Церкви не есть и не пить (т. е. не иметь общения) с блудниками, лихоимцами, идолослужителями, злоречивыми, пьяницами, хищниками. Апостольское 72-е правило узаконивает отлучение для похищающих церковный воск или елей. Последствия христианского отлучения состояли в исключении отлученного от участия в общественном богослужении, вечерях любви и Таинствах; имена отлученных вычеркивались из диптихов, христиане не называли их братьями и не давали им братского лобзания. Действие отлучения в первобытной Церкви не лишало отлученного гражданских прав. Общение с отлученным рассматривалось как преступление, наказываемое также отлучением. Отлученный в одной Церкви не мог быть принимаем в общение другою (21-е правило Халкидонского Собора и 8-е правило Собора Kарфагенского)… По правилу митрополита Иоанна, отлучению подвергаются державшиеся идолопоклонства, виновные в многоженстве, одновременном и последовательном, продающие своих слуг-христиан поганым, кровосмесители, не причащавшиеся, употребляющие мясо в Великий пост. Отлучение состояло в признании отлученного чуждым Церкви, пока он не оставит грех свой. Правило митрополита Kирилла лишает отлученного после его смерти молитв иерейских и погребения близ церкви; оно грозит отлучением держащимся бесовских обычаев, в праздники творящим позоры со свистанием и кличем, бьющимся дрекольем[117] до смерти и т. п. Стоглавый Собор (1551 г.) понимал отлучение в смысле недопущения к богослужению и отказа в принятии каких-либо приношений для Церкви от отлученных. «Духовный регламент» Петра I различает Отлучение великое и малое. Отлучение великое назначалось после безуспешных священнических увещаний за открытое хуление Имени Божия, Святого Писания, Церкви, за уклонение от Причащения в течение более года и состояло в том, что, по Определению Синода, отлученному запрещался вход в церковь и общение ее Таинств; если бы он силою или хитростью проник в храм, то, доколе он в нем находился, богослужение приостанавливалось[118].

3. Anathema (anatithemi — то, что отставлено, отлучено) – анафема, отлучение, проклятие. (Вейсман А.Д. Греческо-русский словарь. СПб., 1899. С. 86).

4. Анафема. По производству от греческого anatithemi – полагаю вверх, отделяю, – слово анафема означает все выделенное из круга житейского обихода, дар, пожертвование. В этом смысле оно употребляется греческими классиками – Гомером, Софоклом, Геродотом, автором 2-й книги Маккавейской (см. Мак. 9, 16) и евангелистом Лукою (см. Лк. 21, 5). Но так как вещь, посвященная Богу, то есть анафема, чужда житейскому употреблению, и человек-анафема чужд человеческому обществу, то с данным выражением стали соединять понятие отлучения от общества. С подобным значением оно встречается у Ездры (см. 1 Езд. 10, 8) и апостола Павла, когда он выражает желание быть отлученным (anathema einai) от Христа за братьев своих по плоти (см. Рим. 9, 3), произносит отлучение (anathema esto) тем, которые учат не так, как они, наученные Богом (см. Гал. 1, 8–9) и предает отлучению (anathema esto) не любящих Господа Иисуса (см. 1 Кор. 16, 22). Такой именно смысл усвояет словам ап. Павла Иоанн Златоуст: «Послушай, – замечает он, – что говорит Павел: аще кто не любит Господа Иисуса, анафема да будет. Как никто не смеет касаться без нужды руками или приближаться к анафеме, предложенной Богу, так и оторванного от Церкви апостол в противоположном смысле называет сим именем. К анафеме никто не смел приближаться из уважения, с отрезанным же прерывали связь по другому противоположному чувству. В обоих случаях одинаково прерывается связь, и предмет делается для людей чуждым. Но одного остерегаются потому, что оно посвящено Богу, а другого потому, что отчуждено от Бога, оторвано от Церкви. В последнем смысле сказал апостол Павел: я желал бы сам отлучен быть от Христа за братьев». С значением «отлучение» слово анафема перешло от апостолов в христианскую Церковь позднейшего времени… Подвергшийся анафеме, если он был жив, всецело извергался из Церкви, лишался права участвовать в Таинствах, молитвах и общественном богослужении и притом не в одной какой-либо Поместной Церкви, но и всех без исключения; если он был мертв, то его имя исключалось из диптихов… Как ни сильно было по своим последствиям отлучение, оно совершалось без всякой торжественности или особых обрядов. Епископ с клиром или Собор составлял Определение, в котором отлучал от Церкви известное лицо, и сообщал об этом Определении другим Церквам… В истории отлучения анафематствования Седьмого Вселенского Собора имеют то значение, что легли в основу богослужебного чина Православия. Во все времена в нем указывалось: 1) выносить для поклонения и целования иконы, 2) возносить благодарение Богу за торжество Церкви над ересями, 3) произносить исповедание веры, 4) провозглашать анафему еретикам и 5) многолетие живым защитникам Церкви и вечную память умершим[119].

5. Анафема от anathema, anathora – возложение (anatithemi: tithemi – класть, ana – вверх), возложение, приношение, посвящение Божеству. Главное – идея изолированности по отношению к сфере бытового, несакрального. Это значение изолированности, изъятия далее развивалось в двух направлениях: изолированность как благая посвященность и изолированность как отторжение от сакрального, от Божества. В Новый Завет вошло второе значение. «Да будет анафема» – «да будет изолировано». Проклятие – katara – предполагает полное отлучение с элементом отомщения отлучаемому, кары ему, то есть в проклятии отчетливо присутствует идея кары. Анафема – более нейтральная и безэмоциональная констатация несопрягаемости предаваемых анафеме с предающими. Анафема – это не карательная, а скорее даже воспитательная, даже профилактическая мера, как больного заразной болезнью изолируют от здоровых совсем не в целях наказания, не в целях покарать за сам факт болезни. В контексте Нового Завета анафема приобретает идею помощи отлучаемым, оказания им блага, спасения их, так как попадающие под анафему лишаются тем самым возможности «соблазнять малых сих», что есть величайший грех. То есть анафема есть своего рода лекарство для больного.

6. Анафема – отлучение от общины верных и предание суду Божию; а также тот, кто подвергся такому отлучению[120].

7. Анафема, заклятие, отлучение – от семитского корня херем: отделять, оставлять исключительно для религиозного употребления. В русском переводе Библии слово херем переводится в Ветхом Завете – заклятие, а в Новом Завете – анафема… В устах иудеев в клятвенных формулах оно имеет значение призыва проклятия против себя самого в случае нарушения клятвы. У апостола Павла – это формула, которая выражает суд Божий над неверными (см. Гал. 1, 8; 1 Кор. 16, 22). Когда же он говорит: я желал бы сам быть отлученным от Христа за братьев моих, родных мне по плоти, то есть Израильтян (Рим. 9, 3–4), он уточняет, что анафема для христианина – это отлучение от Христа[121].

8. Анафема – отлучение в древней Христианской Церкви отвергающих или извращающих основные истины веры, исключение из общества верующих, удаление от общения с верующими. В таком смысле объявлялась анафема или отлучение еретикам или нераскаянным грешникам[122].

9. Говоря об иерархах, принявших еретическое исповедание веры, преподобный Максим Исповедник сказал: «Они много раз сами себя отлучили от Церкви и изобличили в неправомыслии»[123].

10. Kаноническое право Православной Церкви предупреждает: в случае тяжких грехов епископ или клирик должен быть лишен сана, а мирянин отлучен от Церкви. Если бы анафема была проклятием, то было бы странно, что епископ лишь лишается своей должности, продолжая оставаться членом Церкви, тогда как на голову гораздо менее виновного мирянина обращаются все силы ада. При этом церковные авторы всегда подчеркивали, что лишение сана есть гораздо большее наказание, чем отлучение мирянина: ведь мирянин может быть возвращен в Церковь, а лишаемый сана расстается с ним навсегда. Стоит заметить, что Второе правило IV Вселенского Собора прямо употребляет слово «анафематствование»: ему подлежат те, кто за деньги пытается приобрести священнический сан.

11. В 754 г. в Kонстантинополе состоялся иконоборческий лжесобор. Хотя он существенно исказил церковное предание во многих своих суждениях, он, однако, сохранил в своей процедуре именно православное понимание анафемы. О людях, не согласных с его постановлениями, этот собор постановил: «Если это будут епископы или клирики, да будут чужды епископства, а клирики клира; если же они монашествующие или миряне, то да будут анафематствованы». Сама эта анафема наложена (на православных иконопочитателей) неверно, но в данном случае этот текст представляет для нас интерес в качестве свидетельства о том, что в восточнохристианском сознании этого времени слова отлучение и анафема бытовали как синонимы.

12. В Евангелии есть слова Христа: Если же согрешит против тебя брат твой, пойди и обличи его между тобою и им одним; если послушает тебя, то приобрел ты брата твоего; если же не послушает, возьми с собою еще одного или двух, дабы устами двух или трех свидетелей подтвердилось всякое слово; если же не послушает их, скажи церкви; а если и церкви не послушает, то да будет он тебе, как язычник и мытарь (Мф. 18, 15–17). Крупнейший исследователь церковного права епископ Никодим Милошевич по этому поводу замечает: «Это место Святого Писания говорит нам, в чем состоит сущность церковных наказаний. Сущность этих наказаний, как мы видим, в том, что христианин, вновь ставший язычником, начинает восприниматься христианами именно как язычник. На него распространяется Христова же заповедь об отношении к нему (как к любому человеку и прежде всего к врагу) с любовью. Но он уже не составляет одно духовное целое с остальными христианами. Основатель Церкви, упомянув средства, которые должно употреблять для исправления преступника закона, объявил, что при упорстве его следует лишить общения с Церковью, исключить из Церкви и считать чуждым ей. В лишении общения с Церковью состоит, следовательно, последнее и потому самое высшее наказание, которое церковный суд может налагать на лиц, преступивших ее законы. Под именем общения понимаются все права, получаемые человеком со вступлением его в Церковь, и в частности, право пользоваться благодатными дарами Церкви, из которых высшим является Таинство Святого Причащения», – продолжает сербский канонист[124].

13. Кроме того, можно прислушаться к тому, что говорят об анафеме как высшем церковном наказании богословы-специалисты в области канонического права:

«Сущность церковных наказаний состоит в том, что преступник церковных канонов лишается всех или только некоторых прав и благ, находящихся в исключительном распоряжении Церкви. Отсюда и общее название этих церковных наказаний: отлучение (греч. aphorimos, лат. excommunicatio). Оно может быть или полное – состоящее в совершенном исключении из числа членов Церкви (aphorismos, excommunication major), или неполное, когда виновный лишается только некоторых прав и благ, находящихся в церковном распоряжении», – пишет А.С. Павлов[125].

Только что цитированный епископ Никодим полагает, что «наказания, налагаемые Церковью на мирян до их полного обращения, – не наказания, в строгом смысле, а епитимья, и она принимает в свое общение даже таких преступных мирян, которые подверглись самой высшей мере наказания – анафеме, если только они искренне раскаются и исполнят предписанные епитимьи»[126].

По мнению епископ Никодима, анафема тем отличается от отлучения от Таинств, что: 1) совершается гласно, а не на исповеди; 2) лишает анафематствованного права на общение с православными христианами не только в Таинствах, но и в быту и 3) в христианских государствах влечет за собой репрессивные меры со стороны государственной власти. Можно осуждать привычную для теократического сознания апелляцию к светским властям, но нельзя не заметить, что все же никакого «проклятия» здесь и близко нет.

Наконец, современный канонист, преподаватель Московской Духовной Академии, протоиерей Владислав Цыпин так пишет об анафеме:

«Великим отлучением, анафемой, поражают только за самые тяжкие преступления: ересь, вероотступничество, святотатство. Великое отлучение заключается в совершенном исключении преступника из Церкви. Но и анафема все-таки не утрачивает характера врачевания, ибо она не является неотменяемой карой. Если анафематствованный грешник раскается в содеянных им преступлениях, то он не может быть жестокосердно отвергнут Церковью. Согласно 52-му Апостольскому правилу, «Если кто, епископ или пресвитер, обращающегося от греха не приемлет, но отвергает, да будет извержен из священного чина…»[127].

Итак, слово анафема имело смысл проклятия только в иудаизме и, отчасти, в католичестве, но отнюдь не в Православии.

Православному сознанию настолько претит желание духовного и физического зла человеку, что один из богословов полагает, что библейский смысл даже такого слова, как проклятие, не следует понимать как насылание зла на человека: «Проклятие означает только, что нечто предоставляется своей судьбе, лишается поддержки: «проклинаю» – значит «отлучаю». Так что делать пугало даже и из такого слова, как проклятие, совсем не следует. Это страшное слово, но оно не обнаруживает никакой активной жестокости. И если Судия говорит грешникам «проклятые», то это значит только «отлученные от Меня, предоставленные самим себе»[128].

Похоже, что об этом знала Е. Блаватская. Говоря о том, что спиритуализм (как практика общения с душами умерших) никогда не поощрялся на Востоке, она употребляет именно этот термин: «Теософы имели смелость утверждать, что вера в проникновение бестелесных человеческих духов всегда была anathema maranatha (предметом осуждения) на Востоке». Перевод этого выражения апостола из Первого Послания к Коринфянам (см. 1 Кор. 16, 22) почти верен. Во всяком случае, стоит отметить, что оно в данном случае не переведено Блаватской как «предмет проклятия». Остается только уточнить, что апостол соединяет воедино греческое слово и арамейское, что вместе дает смысл «Да будет отлучен до пришествия Господа», то есть до Суда. Полный стих: Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема, маран-афа (1 Хор. 16, 22).

Понятно, что было бы абсурдом переводить это Павлово выражение как «Кто не любит Господа нашего Иисуса Христа – да будет проклят до дня Его пришествия». Церковь отделяет от себя того, кто живет совсем другим, чем христиане, – но она не берет на себя произнести над ним последний суд. Ни апостолы, ни иерархи, но лишь Сам Христос имеет право (см. Ин. 5, 27) сказать: идите от Меня, проклятые (Мф. 25, 41).

Ученики Христа не имеют права на ненависть, на желание зла или на проклятие. У них есть право только на гнев. K преподобному Пимену Великому однажды подошли ученики и спросили: «В Евангелии есть слова, запрещающие «гневаться на брата своего всуе». Не значит ли это, что возможен некий праведный гнев? И как узнать, когда гнев бывает «напрасным», «всуе», а когда это движение души оказывается должным?». Преподобный Пимен ответил: «Всуе гневаешься за всякое лихоимство – даже если бы кто выколол у тебя правый глаз. Если же кто старается удалить тебя от Бога – на такового гневайся»[129].

Гнев – это не ненависть и не зложелательство. Это предельное отстранение от своей души того, что представляется крайне недостойным, опасным и губительным. Это своего рода система иммунной защиты души от незримой инфекции «прилогов». В православной аскетике гнев – это движение воли, не приемлющей нечто, опознанное как искушение. С гневом Христос говорит о фарисеях, но без всякого желания погибели им. С гневом Спаситель отстраняет предложение апостола Петра уклониться от Креста, но вряд ли разумно допущение, будто Христос в эту минуту ненавидел и проклинал самого Петра.

Естественно, что попытка оккультистов внедрить в сознание верующих людей свой мистический атеизм и через него «удалить тебя от Бога» вызвала реакцию отторжения у Собора. И Собор сказал то, что можно и должно сказать христианину в таких случаях и пример чего мы видим уже в словах апостола Иоанна о гностиках: Они вышли от нас, но не были наши: ибо если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и через то открылось, что не все наши (1 Ин. 2, 19).

Зачем же после ухода еретика бывает нужно гласное объявление об его отпадении от Церкви? Чтобы ответ на этот вопрос стал яснее, предварим его другим: зачем в Церкви существует противоположная практика канонизации святых? «Церковная канонизация, акт, обращенный к земной Церкви, руководствуется религиозно-педагогическими, иногда национально-политическими мотивами. Устанавливаемый ею выбор (а канонизация и есть лишь выбор) не притязает на совпадение с достоинством иерархии небесной», – пишет Георгий Федотов[130]. Андрей Рублев, очевидно, пребывал в Царстве Христовом с момента своего преставления, а не с 1988 года, когда Церковный Собор объявил о его канонизации. Господь Сам дает венцы Своим чадам, не дожидаясь решения церковных властей. Церковь же некоторых (далеко не всех и очень немногих) из Христовых слуг гласно являет миру в качестве образца для подражания. Это именно педагогический акт. У святого не прибавляется небесной радости от его земной канонизации, но перед глазами живущих людей важно востеплить еще одну свечечку чистой жизни, указать еще один путь ко спасению.

То же самое можно сказать и о людях, отпавших от Церкви. Само их отлучение совершается не в момент, когда об этом заявляет церковная иерархия. Оно происходит раньше, когда некоторая страсть (интеллектуальная, душевная или плотская) втискивается между человеком и Церковью. Если в таком состоянии отчужденности и противления Евангелию и Церкви человек оканчивает свой земной путь, его посмертная судьба определяется сразу по его кончине. На языке богословия это называется «частный Суд Божий», – когда образ той вечности, в которую направил себя человек своими земными делами, приоткрывается ему вскоре после его кончины. И это его прикосновение к Вечному происходит еще как бы вне очевидной связи с судьбами всего мира, всего человечества (которые определятся на всеобщем, последнем Суде).

Бог ищет, живо ли еще в этой душе то место, куда может привиться Истина, есть ли там такая жизнь, которая может вечно исполняться в причастии ко Христу. «Господь хочет всем спастись, следовательно и вам… У Бога есть одна мысль и одно желание – миловать и миловать, – говорит святитель Феофан Затворник. – Приходи всякий… Господь и на Страшном суде будет не то изыскивать, как бы осудить, а как бы оправдать всех. И оправдает всякого, лишь бы хоть малая возможность была».

Но если вся жизнь человека прошла в противлении Христу, если постоянное нарушение Его заповедей привело к разрушению самой души, Божий суд, удаляющий грешника от Вечной Радости, происходит сразу же по кончине. «Уделом таковых будет мучение, или, вернее сказать, отвержение от Бога и стыд в совести, которому не будет конца» (святой Григорий Богослов). Для них Сам Христос может оказаться страшным – ибо именно к Нему, к лику Божией любви, была обращена мольба некоего духа: Умоляю Тебя, не мучь меня! (Лк. 8, 28).

Тот, Кто есть сама Радость, Кто говорит своим ученикам: радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна (Ин. 15, 11), – Он мучит Собою духов зла и ими одержимых.

Именно в теософии есть вполне яркие описания «нижних миров», многочисленных адов, кармических тюрем. Православное богословие (вновь повторю – надо отличать православное, святоотеческое богословие от обыденных представлений и от прикладной амвонной моралистики) о тайне мучения в Царстве Любви мыслит так: «Говорю же, что мучимые в геенне поражаются бичом любви. И как горько и жестоко это мучение любви! Ибо ощутившие, что погрешили они против любви, терпят мучение вящее всякого приводящего в страх мучения; печаль, поражающая сердце за грех против любви, язвительнее всякого возможного наказания. Неуместна человеку такая мысль, что грешники в геенне лишаются любви Божией. Любовь есть порождение ведения истины, которая дается всем вообще. Но любовь силою своею действует двояко: она мучит грешников, как и здесь случается другу терпеть от друга, и веселит собою соблюдших долг свой. И вот, по моему рассуждению, таково геенское мучение – оно есть раскаяние» (преподобный Исаак Сирин).

Господь решит, сможет ли Он Свою любовь вместить в душу человека или та уже неспособна к такому. Господь до решений Соборов, иерархов, священников и богословов уходит из сердца того человека, что прислонил свою жизнь к силам смерти. Собственно, эта Богооставленность порождается христоборцем еще при его земной жизни. Сразу после смерти становятся очевидны ее последствия.