траждущий веры

Не слушая возражений, я вытолкала служанку и нянюшку, которые как раз закончили возиться с перевязкой, из комнаты и снова придвинула тумбу. Как же они надоели со своей никому не нужной жалостью. Одна справлюсь. Переживу как-нибудь. Дальше хуже будет, я знаю.

Ветер недовольно зашелестел занавесками.

— И ты отстань! — разозлилась я непонятно на что и захлопнула ставни. — Тебя нет, значит, и разговаривать со мной не смей! Я тоже больше не буду... Никогда!

Бросилась на кровать и разрыдалась в голос.

***

Побыть до церемонии в одиночестве не вышло. На следующий же день папа велел начинать сборы. Я, естественно, отказалась. Тогда слуги сами принялись укладывать в дорожные сундуки мои вещи. Я безучастно наблюдала, как редеют ряды ни разу не надетых платьев в шкафу, как исчезают с полок выписанные из далёкого Дюарля парчовые туфельки, дорогие украшения скрываются в инкрустированных перламутром ларцах, гребни и щётки, зеркальце в серебряной оправе — прятали всё, словно не хотели, чтобы здесь осталось хоть малейшее напоминание обо мне. Я не выдержала и ушла. Бродила по замку, по всем открытым и тайным галереям, поднималась на все башни, прощалась с каждым камнем, ощущала неумолимый бег времени. До конца детства остался всего день, до конца жизни ещё один, а дальше неизвестность и пустота. Существование никому не нужной, безвольной куклой. Так тому и быть. Я смирилась.

К церемонии взросления мне купили платье из золотой парчи. Я не сопротивлялась ни когда корсет затянули так, что из глаз хлынули слёзы, ни когда на ноги надели неудобные узкие туфли, ни когда в высокую причёску вплели колючие белые розы. Отец уже не вёл меня под руку. Моё место теперь было не у хозяйского стола на возвышении, а сбоку, вместе с жёнами и дочерями знатных рыцарей. Слуга подвинул к накрытому столу стул, налил в кубок вина, положил что-то на тарелку. Я не следила. Папа произносил невероятно долгую напутственную речь, поздравлял Вейаса со вступление во взрослую жизнь. Представитель из ордена, папин старый товарищ, дядюшка Кейл, зачитывал послание Совета для Вейаса.

— Тебе надлежит отправиться в Чернолесье, Докулайская равнина, — зычно выкрикнул он, чтобы наверняка все услышали. Не так далеко, но и не так близко, чтобы заподозрили, что всё подстроено. — В знак того, что ты прошёл испытание, нужно принести оттуда шкуру белого варга. Не чёрного, не бурого, не рыжего, а белого, запомнил?

Вейас с серьёзным видом кивнул, а потом не выдержал и рассмеялся. Папа поднял руку, чтобы отвесить ему подзатыльник, но под внимательными взглядами гостей передумал и тоже выдавил из себя некое подобие улыбки.

Присутствующие расслабились, и папа подал знак к началу пира. Женщины за столом обсуждали наряды, парикмахеров, какие-то сплетни — я не прислушивалась. Кивала невпопад, отвечала односложно: «Да», «Конечно», «Я вас понимаю». Во время танцев я отнекивалась от редких приглашений, объясняя всем, какой у меня ревнивый жених. Хоть на что-то он сгодился. А ложь… если богов нет, то кто за неё осудит?

Когда слушать старушечьи пересуды и наблюдать за весельем сил не осталось, я вышла освежиться на балкон. Ночное небо заволокли тучи, скрыв звёзды с луной. Парило. Воздух стал зыбким и не двигался. Так тихо только перед бурей бывает. Снизу доносились недовольные выкрики стражников. Должно быть, кто-то явился без приглашения и с боем прорывался на пир. Одолело любопытство. Я перегнулась через перила, надеясь разглядеть хоть что-нибудь в темноте. Взвыл ветер. Я едва не опрокинулась на камни. Одна из роз выскользнула из причёски и улетела. В ответ сверкнули во мраке белесые глаза.

— Пустите! — когтями по стеклу заскрежетал старушечий голос. — Я несу весть от богов. Не смейте меня задерживать!

Сердце тревожно ёкнуло. Нет, не может быть, это всё нянюшкины сказки! Надо предупредить. Я подобрала юбки и со всех ног бросилась обратно. Папа стоял у хозяйского стола в конце зала и о чем-то увлечённо беседовал с дядей Кейлом. Протискиваясь между танцующими, я спешила к ним, но меня постоянно останавливали, лезли с расспросами, как будто не понимали, что мне не до этого.

— Плохие новости из Эскендерии, — мрачно сообщил дядя Кейл, разворачивая какую-то бумагу. — Из Муспельсхейма вернулся пропавший отряд.

— Это тот, который несколько лет назад отправляли искать истоки новой религии бунтовщиков? Кажется, они называют себя единоверцами. Ну так хорошо же, что отряд вернулся, — искренне недоумевал папа. Собеседник покачал головой.

— Вернулись только трое: Трюдо, Масферс и Рат. Остальных подкосила какая-то лихорадка. Выжили только телепаты. Но это ещё не самое странное. На совете они стали уговаривать глав ордена принять новую религию. Сказали, что во время болезни они увидели свет истины и уверовали: нет бога, кроме Единого, и лишь в нём наше спасение.

— И что? Орден согласился? — скептично вскинул брови папа.

— Вы знаете, там… — робко вмешалась я, подобравшись достаточно близко, чтобы меня услышали.

— Лайсве, не сейчас. У меня важный разговор, — отмахнулся папа, как от назойливой мухи, а дядя Кейл продолжил:

— Естественно, нет. Но телепаты попытались навязать свою волю гипнозом, представляешь? Их тут же взяли под стражу, сейчас пытаются разобраться.

— Я знаю Рата и Трюдо, — папа нахмурился. — Не верится, что они нарушили присягу без веских причин.

— Полагают, что они одержимы, но никаких следов демонического присутствия не находят.

— Послушайте, это важно! — я попыталась привлечь их внимание, надеясь, что разговор исчерпан, но они снова шикнули.

— Самое паршивое, что бунтовщики воспрянули духом. Решили, что это знак, — дядя Кейл отвёл взгляд, словно собирался сообщить огорчительную весть. — Все силы теперь направлены на подавление мятежа. Тебе не смогут выделить ни одного воина.

— Но ведь это не для моего развлечения! — громко возмутился папа. — Гулей надо добить сейчас, иначе они снова расплодятся и все наши жертвы будут напрасны.

Дядя Кейл бессильно развёл руками.

Ну всё? Достали со своей глупой войной! Никакого Единого нет, как и других богов, а битвы с демонами — всего лишь ради наживы. Так почему бы хоть раз не забыть о делах ордена и позаботиться о своих близких? Ведь завтра нас может и не стать! Решительно сжав кулаки, я закричала:

— Вёльва у ворот!

Пламя свечей вмиг потускнело. Стало темно и холодно, как на кладбище. Смолкли музыканты, плясуны испуганно замерли, разговоры истлели сами собой. Все взгляды устремились на меня. Даже неунывающий Вейас побледнел и подобрался ближе к нам.

Отдаваясь гулким эхом в высоких каменных сводах, послышались тяжёлые шаги. Протяжно скрипнули двери. Головы тут же повернулись к выходу. На пороге показалась невысокая коренастая фигура в тёмном балахоне. Шагнула в зал. Под опадающим капюшоном взметнулись жидкие седые волосы. На изрезанном морщинами лице полыхнули слепые белёсые глаза. Гости словно по команде сдавленно выдохнули и посторонились, пропуская старуху вперёд. Она ползла, как улитка, шаркая и отбивая узловатой клюкой монотонный ритм. Никто не смел заступить ей дорогу.

Папа неестественно выпрямился, закрыв меня собой, Вейаса схватил за руку. Испугался! Надо было слушать, когда я предупреждала.

— Артас Веломри, почему твои стражники не пускали меня на праздник? — захрипела вёльва, остановившись у возвышения для хозяйского стола. — Неужто совсем старые порядки забыли? Или возгордившимся охотникам уже и дела нет до божественной воли? Она нас породила — она и убьёт.

Хорошо, что вёльва не слышала наши святотатственные речи. Может, богов и нет, но горевестницы вполне существуют. И могут такую судьбу напророчить, что потом вовек не расхлебаешь.

Папа вздрогнул:

— Чего ты хочешь, старуха?

Дядя Кейл подался вперёд, чтобы стать между ним и вёльвой, но той хватило лишь раз взглянуть слепыми глазами, как он тут же отшатнулся.

— Того же, чего и всегда — объявить волю богов.

Папа оттянул тугой воротник и сглотнул. Голос вёльвы возвысился и бичом хлестнул по каменным сводам:

— Ветер велел, чтобы твой сын отправился в Хельхейм и добыл клыки вэса.

Вейас едва слышно присвистнул. Хельхейм? Да из ледяной пустыни на краю света, поди, никто не возвращался. И кто такой вэс? Я взяла брата за свободную руку, чтобы ободрить.

Все поражённо молчали. Никто не смел даже шелохнуться, не то, что заступиться за Вейаса. Тоже мне, доблестные воины — выжившей из ума карги испугались! Хотя… мне тоже было страшно до дрожи в коленях. Вёльвы всегда появляются в преддверии лиха: не обыденной смерти, а голода, засухи, нашествия или мора. Поэтому их прозвали горевестницами. И боятся даже больше Жнецов — костянокрылых сборщиков душ.

Я дерзнула: попыталась выйти вперёд, чтобы защитить брата, но папа тут же затолкал обратно.

— Мой сын отправится в Чернолесье и добудет шкуру белого варга, — процедил он сквозь зубы. — Так назначил орден.

Папа перевёл взгляд на дядю Кейла. Тот бессильно пожал плечами и понурил голову.

— Подкупленный твоим золотом орден не властен над божьим промыслом, — зло каркнула карга. — Судьба твоего сына в Хельхейме, не в Чернолесье. Такова воля даровавшего вам силу ветра.

— Ветер безумен, если его воля такова. Мой сын не станет служить безумцу!

За окнами сверкнула молния. Громыхнуло так, что зазвенели стекла. Дождь зашёлся по крыше барабанным боем. Жутко. Как будто он всё слышал, всё понял и разозлился!

— За гордыню свою, Артас, будешь наказан, — грозно сверкнули белёсые глаза. — Прервётся твой род: не вернётся сын с испытания. И сокровище своё тоже не сохранишь: дочь увянет, как её мать, на родильном ложе.

Папина шея заметно побагровела.

— Как ты смеешь, горевестница, являться в мой дом без приглашения и вещать о смерти моих детей?!

Он подался вперёд и взмахнул рукой. Хотел ударить, но дядя Кейл повис у него на плечах:

— Остановись, Артас, так нельзя!

— Лайсве! — закричал вдруг Вейас и метнулся ко мне.

Всё поплыло перед глазами. Я словно наяву увидела, как громадное клыкастое чудище раздирает моего брата на ошмётки. Я сама истерзанная, в поту истекала кровью на белых простынях. Чёрные мары хохотали у моих распростёртых ног и уносили так и не глотнувшее воздух дитя в ледяной ад.

Стало темно.

8.

Я очнулась на кушетке в одной из просторных нежилых комнат на втором этаже. Здесь было затхло и холодно, поэтому распалили камин в углу. Но дымоход отсырел, и смолистые сосновые дрова сильно дымили. Пришлось открыть окно, откуда доносился шум низвергающихся с неба потоков воды и хищные завывания ветра. Хорошо хоть молнии больше не сверкали.

Папа метался из угла в угол, как загнанный в клетку зверь. Вейас наблюдал за ним, развалившись нога за ногу в кресле рядом со мной. Открылась дверь. На пороге показался уставший и осунувшийся дядя Кейл:

— Я извинился перед гостями и отправил их спать. Завтра на рассвете они покинут замок.

Папа даже не поднял взгляда. Горестно вздохнул и продолжил мерить шагами комнату.

— Жаль, замять этот случай не получится. Зря ты набросился на вёльву. Всё-таки она посланница богов, — снова попытался достучаться до него дядя Кейл.

Папа остановился. В льдисто-голубых глазах полыхала звериная ярость.

— Зря ты не позволил мне её удушить! Демонова горевестница! Кто дал ей право распоряжаться судьбами моих детей?!

— Держи себя в руках. Крики делу не помогут. Через пару недель отправишь сына на север, а я подыщу ему толкового компаньона. Там они добудут клык какого-нибудь моржа и принесут как трофей. Всё равно вэса никто не видел.

— А как же моя дочь?! — не унимался папа.

— А что дочь? Поедет к жениху в степь, как и собиралась, — недоуменно пожал плечами дядюшка Кейл.

Папа зло прищурился и прижал заметно побледневшего друга к стене. Рядом с его головой в камень врезался кулак с такой силой, что посыпалась штукатурка. Дядя Кейл побледнел, как покойник, и не смел даже шелохнуться.

— Никто никуда не поедет. Мои дети останутся здесь. А орден пусть засунет свои привилегии себе в задницу, — зло шипел папа. — Можете считать это изменой. Можете лишить меня титулов. Можете осаждать мой замок. Можете даже сжечь, как бунтовщика, но в угоду сумасшедшим старухам и непомерным амбициям ордена жертвовать семьёй я не стану.

— Артас! — дядя Кейл вывернулся из захвата и ретировался к двери. С порога бросил: — Я вернусь завтра, когда ты проспишься. Южное вино совсем затуманило твой разум.

Он вышел и закрыл за собой дверь. Папа промолчал и повернулся к нам.

— Умереть в вечной мерзлоте в когтях неведомой твари или на костре, как бунтовщик — даже не знаю, какая участь мне нравится больше, — расхохотался вдруг Вейас.

Папа не сдержался и влепил ему такую оплеуху, что из треснувшей губы потекла кровь.

— Разве ты не понимаешь, что это всерьёз?! Наш род может прерваться: наши владения, подвиги, божественный дар — всё канет в бездну, потому что некому будет принять наследие. Наше имя вычеркнут из родовых книг, и мы не останемся жить даже в людской памяти. Исчезнем. Навсегда.

Вейас стёр рукавом кровь и поморщился:

— Кому какое дело, что будет после нашей смерти? Я хочу жить сейчас и наслаждаться жизнью. Знаешь, я бы мог отправиться в Хельхейм и добыть демонов клык, если бы только ты в меня поверил. Думаешь, я не вижу, что каждый раз, когда я берусь за меч, ты уверен, что я проиграю? Думаешь, не вижу, как ты подкупаешь поединщиков и посланников из ордена, чтобы выбить для меня лёгкое испытание? А может, у меня всё получится без поблажек, если ты дашь мне шанс!

Вейас встал и последовал примеру дяди Кейла, громко хлопнув дверью напоследок.

Папа даже не обернулся. Сел рядом и принялся вынимать шпильки из моих волос, поглаживая и распуская пряди.

— Ты тоже меня осуждаешь? — спросил он с отчаянием. Я коснулась рукой его щеки. Морщинки в уголках глаз и на лбу углубились — теперь точно пальцами не разгладить. В светлых волосах проглянули седые пряди.

— Вёльва ушла?

Он коротко кивнул.

— Я видела это… Нашу судьбу.

Папа нахмурился и забормотал странное:

— Отражение? Не может быть. Ты ведь ещё толком ничего не умеешь.

— И не научусь, от судьбы не убежишь, — накатило безразличие. Умереть? Ну и что. Я и сама сейчас желала этого.

— Нет, мы ещё поборемся. Просто не будем следовать ей, и всё. Заживём свободно. Так, как хотим мы сами, — почувствовала, как на лицо что-то капнуло. Папа плакал? Никогда бы не поверила, что он может плакать. Жаль, что я наговорила ему столько неприятных вещей сгоряча. Он такой глупый и ранимый. Ещё хуже Вейаса.

— Заживём, пап. Главное — выжить, — неумело подбодрила я.

Он вздохнул и слабо улыбнулся в ответ:

— Ты, должно быть, устала. Я отнесу тебя в святилище.

— Нет, больше я туда не пойду. Лучше в спальню.

Папа не настаивал.

***

Я не спала. Слушала шум дождя за окном. Бродячие барды-рунопевцы называли нашу землю краем голубых озёр. Местные жители посмеивались над величавой кличкой и про себя добавляли: «В котором три четверти года идёт дождь и ещё одну валит снег». Но мы любили нашу непогоду и наши заболоченные леса и не согласились бы променять даже на зной и плодородный чернозём соседей-степняков.

В эту ночь ветер бесновался и неистовствовал особенно яростно. Он кричал, почти как папа накануне, стенал и плакал, хотел, чтобы его тоже поняли и успокоили, но я отказывалась слушать и воспринимать, как живого. Как бога. Лучше думать, что его нет, чем верить, что он ниспослал нам такую жуткую участь.

Сомкнуть глаза удалось лишь за несколько часов до рассвета, когда дождь, наконец, утих. С первыми лучами солнца весь замок ожил и загудел, словно гигантский муравейник. Гости собирались в дорогу. Я оделась и тихонько пробралась в библиотеку — просторную и светлую комнату на втором этаже, уставленную подпиравшими потолок стеллажами. Благо, домочадцы были заняты и не обращали на меня внимания. Не хотелось слышать их пересуды о вчерашних пророчествах.

Среди множества толстенных фолиантов о демонах и истории Стражей я надеялась отыскать что-нибудь о Хельхейме и таинственном вэсе, но сведенья были до ничтожного скудны. Ледяная пустыня мертва и безжизненна. Никто там не жил, не снаряжал походы. За последнюю тысячу лет туда никого не отправляли даже на испытание. Действительно, край света. Край всего, что мы знаем о мире, обозначенный огнями червоточин, за которыми лишь чёрная бездна небытия. Как найти путь туда и, что важнее, вернуться? Это немыслимо!

Ухнул ветер и застучал по ставням. Я поднялась и распахнула окно. Чего ты от меня хочешь?! Если ты всё-таки есть, если я тебя обидела неуважением и святотатственными мыслями, то забери меня одну. Забери сейчас. Только папу пощади. Я знаю, он из-за меня дурит, а я не могу найти достаточно искренних слов, чтобы убедить его, что всё будет хорошо.

Ветер дохнул прохладой, вытер слёзы и ворвался в библиотеку. Заплясал между стеллажей, уронил на пол тонкую книгу, и зашелестел страницами. Что бы это значило? Тебя ведь нет. Ты не живой. Все это говорят. Так почему я ощущаю тебя гораздо более близким, чем моих родных? Я должна перестать так думать.

Захлопнув окно, я подняла с пола книгу и пробежалась пальцами по стёртой кожаной обложке. Надо же, сборник сказаний северных рунопевцев. Никогда не читала — предпочитала слушать их в исполнении нянюшки. У неё хоть и не было гуслей-кантеле и слова в рифмы не складывались, но истории выходили волшебными. Ни одна книжка и далеко не каждый рунопевец может так же.

Открытой оказалась страница с легендой о Безликом. Моя любимая история. Так странно! Захотелось прочитать, сравнить её с нянюшкиной сказкой. Эгле грамоты не знает. Её истории в народе передаются из уст в уста, из поколения в поколение. Что-то забывается, что-то привносится новое, а как было на самом деле ни в книжке не найдёшь, ни от старожил не услышишь.

Сказание оказалось намного длиннее с несущественными подробностями и нудным описанием быта древних охотников. Удивила концовка: