Мальчий бунт

— Не те слова, сударыня, вы это справедливо изволили заметить. Это вредные слова. Слова эти, прямо скажу, крамольные и против власти. Ясно: из этих разбойников выйдут социалисты.

— Все это от недостатка образования, — с другого конца стола сказал директор фабрики Дианов. — Олимпиада Михайловна, скажите, был ли кто-нибудь из этих парней у вас в школе?

— Как будто — нет.

— Вот видите. Если они учились в школе, то год иль меньше, научились кой-как читать по печатному — и к станкам. Если бы у нас более заботились о народном образовании, то наше рабочее сословие без социализма нашло бы способы улучшить свое положение. Главная причина: низкий уровень умственного развития.

Гаранин почтительно изогнулся всем корпусом в сторону директора, а смотрел на хозяйку, что придало ему вид двусмысленный. Он как будто говорил:

— Слушайте, слушайте, какую либеральную чепуху он несет.

Директор продолжал сердито:

— При большей степени образования, рабочее сословие могло бы рассчитывать и на лучшую материальную обстановку и на скорейший переход от положения простого рабочего к положению мастера и, наконец, — к положению хозяина.

Гаранин смял на лице своем улыбку и восхищенно восклицал:

— Справедливо! Удивительная идея! Прямо из «Вестника Европы»! Просвещенное мнение!

— Ну, да, я читаю «Вестник Европы» — что ж из этого?

— А я что говорю? Достигнув уровня умственного развития, каждый рабочий мог бы быть хозяином, в роде Тимофея Саввича, в таком вот заведении, вроде Никольской мануфактуры, существует с 1797 года. Двадцать тысяч рабочих с умственным уровнем и у каждого по фабрике, где еще по двадцати тысяч рабочих и то ж с умственным уровнем… А у тех-с…

Художник весело хохотнул. Директор покраснел и отвернулся от Гаранина.

4. Талант

— Прости меня, Михаил Иваныч, ты говоришь вздор, — обратился Севцов к Дианову. — Гаранин прав, всех рабочих не сделаешь миллионерами, но мастерами — это да. Вы заметили тут средь разбойников такого мордастого?

— Который атаману подсказывал?

— Да. С гордостью могу сказать: мой ученик. Учиться в школе ему поздно, да и нет времени. Он ходит иногда ко мне. Я мог бы показать его рисунки. Уди-ви-тель-но! И где делает — в мальчьей артели, на нарах: вечно драка, гомон, ругань… Зачем мы учим всех? Надо поднимать таланты.

— Справедливо, справедливо! — закивал головой Гаранин: — вот эти речи и слушать приятно. Атаман тоже, я посмотрел, — бойкий мальчик. Однако ведь это всегда было. Не за стыд скажу, вот Михаил Иваныч Дианов сидит: пришел он на фабрику Саввы мальчиком, а ныне всеми уважаемый директор и хозяйский компаньон. Так же и моего тятеньку папаша Тимофей Саввич заметил и отличал.

— А и бивал? — спросил художник — признавайся.

— Да, бывало. Не за вину, а за откровения, большею частью. Сделает ему неприятное откровение о фабрике — он и ударит. А потом сам спасибо говорит.

— А тебя Саввы сын не бьет за откровения?

— Тимофей Саввич меня ни разу пальцем не тронул. Вот вы говорите: талант, и таланты всякие бывают. Вы дивитесь, откуда на устах у мальчиков разбойные слова. Из нашей фабричной библиотеки. Для чего существует: вот, именно, для поднятия умственного уровня. Между прочими просвещенными журналами и «Вестник Европы» получается. Прошлой осенью спросил я один том, а библиотекарь мне: «Неужели и вы, Владимир Гаврилыч?» До прошлой осени том лежал на полке неприкосновенным и, естественно, покрылся духом плесени. А теперь и на полку не возвращается. В чем дело? Да в том, что там эти самые разбойные слова и пропечатаны. До того дошло, что мальчики рисковые слова оттуда перед нами в шайке разбойников играют. Почему же, Олимпиада Михайловна, так произошло, что книжка десять лет на полке лежала и никто не подозревал, какие в ней слова, вдруг с полки прыгнула и по рукам пошла?!

Планов, хотя вопрос не к нему обращался, спросил:

— Ты, наверно, знаешь почему?

— Потому что на фабрике такой талант появился, вернее, личность.

— Какая личность?

— Вредная.

— Вздор!

— Нет, не вздор. Отчего фабричные на язык дерзки стали? Отчего в кабаках полно? Отчего в браковочной шум? Почему расчетные книжки в лицо конторщикам швыряют? Кто расценок оспаривает? Когда это бывало, чтобы ткач, если его оштрафовали, требовал кусок: покажите ему, где «близна», есть ли «Б», почему записали «К», разве кромка нехороша? Где «забоина», где «недосека»? Почему «П», если «подплетен» нет?

— Вам это лучше знать, Владимир Гаврилыч, почему, — сказал механик Горячев.

— Понимаю, сударь, ваши намеки. Тимофей Саввич только штрафной книгой и интересуется, когда бывает на фабрике. «Мало, — говорит, — штрафуете, прогорю». Это верно. Однако и покрепче гайку завинчивали при их покойном папаше, а народ молчал. Почему?

Никто не ответил. Хозяйку вызвала, что-то пошептав ей на ухо, нянька. Когда хозяйка вернулась, Гаранин поднялся:

— Извините, у меня супруга нездорова.

— Как жаль, что вы уходите. Знаете, зачем меня звала няня? На Оленьку шайка эта очень повлияла. Плачет: «Зачем она утонула». Я говорю: «Она не утонула, а только так». — «Нет, я сама видела: она утонула, и пузыри пошли».

— Впечатлительность ангельского возраста. До свидания. Алексей Иваныч, я хочу сказать вам несколько слов приватно.

— Говорите, — тут все свои, — ответил Шорин.

— Нет, зачем же, это служебные дела. И так мы компанию расстроили серьезным разговором.

— Пойдемте в кабинет.

Они остановились в кабинете около рабочего стола. Гаранин заговорил тихо:

— Идучи к вам, я встретил одного человечка. В вашем корпусе седьмого ткачи бунт хотят сделать.

— Какой бунт? Они еще до Рождества стачку затевали, да раздумали.

— А теперь, видно, вновь надумывают. Сходки тайные идут по трактирам и в казармах.

— Почему же вы мне говорите? Это дело дирекции.

— Да-с? Я по человечеству вас предупреждаю. Очень сердятся на вас ткачи за ваши строгости. Что это, чертежик делаете? — Гаранин наклонился над рабочим столом мастера, — любопытно, в разных цветах, что это такое будет?

Шорин ответил неохотно:

— Это проект новой каретки к ткацкому станку.

— Любопытно! Что же будет делать эта машинка?

— Это автомат для смены челноков при обрыве утка, без останова.

Гаранин улыбнулся.

— Значит некоторых мальчиков «с костей долой». Так-так-так. Конечно, конечно. На фабрике только порча молодого поколенья происходит. В школу их для поднятия умственного уровня.

— Меня это мало занимает. Я знаю, что с этой кареткой миткаль пойдет чище, и станок при той же ширине с двухсот доведу до трехсот ударов.

— А хозяину и прибыль. Так-так-так. До свиданья. Полезное изобретение.

Проводив Гаранина, Шорин вернулся к гостям. Жена увидела, что он расстроен.

— Наверное что-нибудь нехорошее сказал?

— Зачем вы, Алексей Иванович, вводите в наше общество этого фискала, — сказал механик Горячев — ведь, все, что мы говорили, будет известно Тимофею Саввичу?

Шорин угрюмо усмехнулся:

— Это лучше: пусть слушает сам, чем через десятые руки. Еще присочинит… Он после своего отца наследовал и должность расчетного конторщика и более важную обязанность докладывать о настроении умов… на фабрике…

— Что же он вам сказал?

— Он говорит, что стачка будет. Седьмого. И начнется с моего корпуса.

— Ну, если Гаранин говорит, — верно: тоже талант в своем роде. А на кого он еще тут намекал?

— Да появился у нас ткач один новый: книголюб и большой забавник.

Видя, что хозяин огорчен, гости поднялись уходить.

5. Обман

Шайка разбойников работала последний день. Обошли чуть не все казармы и у Викулы, и у Саввы, заглянули даже в трактир на Песках, но там не до «шайки разбойников»: все столы заняты ткачами и у стойки, и меж столов, и на лестницах народ, и на улице народ — шумят, говорят, песни поют. На улицах шайке то и дело встречались ряженые — подбежит и хрюкнет страшная свиная рожа или гавкнет чорт с рогами, или медведь заревет…

У атамана шайки — Шпрынки в кармане гремят медяки и серебро — давали, где гривенник, где пяточок, а то и семишник на всю шайку. Посчитали: рубль семь гривен…

— Что же, будем по рукам делить или в трактир пойдем чай пить, машину слушать? — спросил атаман под конец.

— Баранков надо купить, — посоветовал Приклей.

— Мало тебе пряников надавали.

— А как же в музей-то ты обещал — уж обещал, так пойдем, — упрашивала Танюша — уж мне хоть бы одним глазком взглянуть на Елену Прекрасную…

— Ну, что ж, ребята, в музей, так в музей!.. Вали.

Шайка разбойников двинулась к вокзалу. На площади у вокзала построен крытый парусиной балаган и расклеены кругом афиши:

— «Новость! Новость! Новость! Орехово-Зуево. С дозволения начальства в первый раз в здешнем городе. Только с 1-го января по 6-е января 1885 года Всемирный музей заграничных восковых фигур. Дышат, двигаются, шевелятся, смотрят — только не говорят. Чудо техники. Адская машина, которой был взорван в Америке пароход. Боа-констриктор из бразильских лесов — живая змея — длиною десять сажен, проглатывает живую козу. И множество других новинок и изобретений. Вход в музей 30 коп. — дети платят половину. Спешите убедиться. С почтением к посетителям музея. — Дирекция: мадам Жаннет».

У входа в музей, украшенного стеклярусною бахромой и кумачом, сидит за кассой мадам Жаннет в шляпке с красным пером. Шпрынка поднялся к ней по ступеням и спросил:

— А гуртом, сколько возьмете?

Мадам Жаннет подняла брови и переспросила:

— Что есть гуртом? Не понимайт.

— Вот гляди — всех, — Шпрынка указал рукой на свою шайку, — можно за полтинник?

— Нет. Каждый платиль пятиалтын.

— Ну, тогда прощайте…

И Шпрынка повернулся итти. Остановился:

— Ну, двугривенный накину… Хочешь?

Шпрынка уплатил за вход, и шайка посыпала в музей, чрез его нарядною завесу. Ревет орган. Неживой клоун вертит головой направо и налево и бьет в турецкий барабан. В стеклянном ящике лежит в вышитом золотом по белому платье Елена Прекрасная, склонившись на подушку; глаза ее закрыты, а грудь высоко вздымается дыханием, лицо румяно. На высоком кресле сидит великий инквизитор Торквемада в белой рясе с красным крестом на груди, он грозно взглядывает, качает головой и закрывает глаза. Танюшка пятится: «Я его боюсь». — «Ну, закрой глаза — мы тебя мимо проведем». Танюшка крепко зажмурила глаза, и ее провели, как слепую, мимо Торквемады. Обошли весь музей. Вот и адская машина, с колесиками, пружинками, тикает маятником. «Вдруг, да ахнет?» Наконец, стеклянный ящик — со змеей… Служитель музея сонный и серый, вынимает вялую змею из ящика и вешает себе на шею; змея ползет и вьется вокруг шеи, от змеи пахнет, как от белья на чердаке: Шпрынка ткнул змею пальцем в живот — холодная.

— Руками не трогать!

— А десяти сажен в ней, пожалуй, не будет?

— Ровно десять! Сколько раз мерили, — уверяет служитель, укладывая скучную змею в ящик…

— Постой-ка! — останавливает служителя змеи Шпрынка, — а покажи, как она козу ест…

— Приводи козу — тогда покажу…

— Это обман. Как же в афишке сказано: козу ест? Обман! Деньги назад!..

— Деньги назад! — вопит шайка, окружая мадам Жаннет…

— Позовить городовой — это безобразий! — говорит мадам Жаннет служителю змеи, тряся пером на шляпе.

Служитель, пробудясь от скуки, с большой охотой пускается за полицейским. Шайка разбойников бежит.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1. Животики

Вечером в крещенский сочельник, когда машина стала, убрали и вычистили станки, Шпрынка побежал не домой, а по Никольской улице в казарму номер первый, к Мордану: надо было решить купаться завтра в «Ердани» или нет. Сам Шпрынка держался на этот предмет мнения, что придется купаться. Дело в том, что от матери за шайку разбойников проходу нет — рядиться в святки, по ейному, беса тешить.

— Да, ведь, рож не надевали?

— Всё равно, в кустюмах были?

— Да. А у Танюшки на голове космы были черные сделаны, так ей тоже купаться?

— Выдумал — она, поди, девчонка.

— А им не грех?

— Стало-быть, не грех — на то они и девчонки, чтобы рядиться.