Новая Европа Скотт-Кинга

— Такой маленькие мужчины должны быть вежливый, — сказала великанша.

Пришел офицер; двери широко распахнулись; солдаты проделали своими автоматами какие-то манипуляции, которые могли сойти за воинское приветствие. Скотт-Кинг приподнял шляпу, и их небольшая группа вышла на слепящий солнцепек к ожидающим машинам.

— Это роскошное юное создание, — сказал Скотт-Кинг Уайтмейду, — не показалось ли вам, что оно являет собой среди нас фигуру несколько неуместную?

— О, я нахожу ее в высшей, в высочайшей и даже в возвышенной степени уместной, — сказал Уайтмейд. — Я от нее просто в экстазе.

Доктор Фе галантно взял дам под свое покровительство. Скотт-Кинг и Уайтмейд ехали в машине с кем-то из его подручных. Они мчались через предместья Беллациты: трамвайные пути, недостроенные виллы, порывы горячего ветра и слепящая белизна бетонных стен. Вначале, после самолетной прохлады, жара показалась приятной, но теперь тело у Скотт-Кинга начало зудеть и чесаться, из чего он понял, что одет не по сезону.

— В последний раз я ел ровно десять с половиной часов тому назад, — сказал Уайтмейд.

Подручный доктора Фе наклонился к ним с переднего сиденья и показывал различные достопримечательности.

— Вот на этом месте, — сказал он, — анархисты застрелили генерала Карденаса. А здесь радикал-синдикалисты застрелили помощника епископа. Вот здесь члены Аграрной лиги живьем зарыли десять Братьев-Проповедников. На этом вот месте сторонники биметаллизма самым невероятным способом надругались над женой сенатора Мендозы.

— Простите, если мне придется вас перебить, — сказал Уайтмейд. — Но не могли бы вы сказать, куда мы теперь едем.

— В министерство. Там будут рады с вами познакомиться.

— Мы тоже будем рады с ними познакомиться. Но в данный момент мы с моим другом изрядно проголодались.

— Да, — сказал с состраданием подручный, — мы читали об этом в наших газетах. О ваших продовольственных карточках, о ваших забастовках. Здесь у нас все очень дорого, но зато всего много — для тех, кто может платить, поэтому наши люди не бастуют, а много работают, чтобы разбогатеть. Не правда ли, так лучше?

— Возможно. Мы непременно обсудим это позднее. Однако в данный момент нас волнуют не столько общеэкономические проблемы, сколько наши индивидуальные и весьма неотложные потребности…

— Приехали, — сказал подручный. — Это министерство.

Как и многие нейтральские здания новейшего времени, министерство не было достроено, однако спроектировано было в суровом однопартийном стиле, типичном для диктатуры. Портик с простыми колоннами без капителей, зияющий пустотой, огромный дверной проем, фигуры барельефа, символизирующие Революцию, Юность, Технический Прогресс и Национальный Гений, лестница. Однако то, что они увидели на ступеньках лестницы, оказалось куда более неожиданным: по обе ее стороны, точно игральные карты, притом в какой-то странной сдаче, куда попали одни лишь короли да валеты, снизу до самого верху стояли трубачи возрастом от 60 до 16 лет, наряженные в камзолы средневековых герольдов; более того — головы их были увенчаны коротко подстриженными светлыми париками; но и это еще не все — их щеки покрывал густой, почти осязаемый слой румян. Как только Скотт-Кинг и Уайтмейд ступили на нижнюю ступеньку лестницы, эти фантастические персонажи поднесли к губам свои трубы и протрубили фанфарный туш. При этом один из них, который, судя по крайней дряхлости, приходился им всем почтенным родителем, стал по мере слабых сил бить в крошечные литавры.

— Честно сказать, — буркнул Уайтмейд, — я нынче что-то не настроен на подобные шутки.

Среди трубного рева они поднялись на площадку, где человек в вечернем костюме сыграл в честь гостей марш на рояле, после чего их повели в зал для приемов, заставленный рядами скамей и трибунами. Он несколько напоминал зал суда, да и на самом деле нередко служил для заседаний трибунала, где приговаривали какого-нибудь честолюбивого политика к высылке на неуютные острова, лежащие поодаль от берегов родины.

Зал уже был полон. В центре на троне под балдахином восседал министр культуры и отдыха, мрачного вида молодой человек, потерявший большинство пальцев, забавляясь с бомбой еще в пору последней революции. Доктор Фе представил ему Скотт-Кинга и Уайтмейда. Министр одарил их жутковатой улыбкой и протянул искалеченную руку. Его окружало с полдюжины высокопоставленных чиновников, и доктор Фе представил каждого из них гостям. Почетные титулы, поклоны, улыбки, рукопожатия; потом Скотт-Кинга и Уайтмейда отвели в их собственный загон, где находились и другие гости, прибывшие на празднество, числом около дюжины. На красном плюшевом сиденье, предназначенном для каждого гостя, лежала кучка буклетов и программ.

— Не очень-то пригодно в пищу, — пробормотал Уайтмейд.

С лестницы донеслись звуки труб и литавр; прибыла еще одна, последняя группа гостей, которая также была представлена руководству; затем началась церемония.

Голос министра культуры и отдыха, вероятно и от рождения не отличавшийся особой мягкостью, еще больше огрубел от выступлений на шумных уличных митингах. Он говорил очень долго, а потом уступил место на трибуне достопочтенному ректору Беллацитского университета. Скотт-Кинг изучал тем временем книги и брошюры, предоставленные в его распоряжение, всю эту обильную продукцию Министерства народного просвещения — сборник избранных речей Маршала, монография по предыстории Нейтралии, иллюстрированный путеводитель по горнолыжным курортам страны, годичный отчет Корпорации виноградарства. Ничто, похоже, не имело здесь прямого отношения к происходящему, за исключением многоязычной, воистину полиглотской программки предстоящих празднеств:

«17.00. Церемония открытия торжеств министром культуры и отдыха.

18.00. Прием делегатов в Беллацитском университете. Костюм вечерний.

19.30. Торжественный прием, вино и закуска а-ля фуршет в муниципалитете Беллациты.

21.00. Банкет, организованный Комитетом празднования трехсотлетия Беллориуса. В музыкальном сопровождении молодежного отделения Беллацитской филармонии. Костюм вечерний.

Ночлег в отеле „22 марта“».

— Видите, — сказал Уайтмейд, — до девяти часов есть нам не дадут, и попомните мои слова — они еще и опоздают вдобавок.

— У нас в Нейтралии, — сказал доктор Фе, — в Нейтралии, когда мы счастливы, мы не наблюдаем часов. А сегодня мы очень счастливы.

Отель «22 марта» получил свое название в честь какого-то уже забытого ныне события, которыми изобиловала история восхождения Маршала к власти и в связи с которым был тогда по горячим следам удостоен переименования крупнейший отель столицы. За эти годы он пережил — в зависимости от перемен политического климата — столько же официальных переименований, сколько и самая площадь, на которой он был расположен: «Королевский», «Реформа», «Октябрьская революция», «Империя», «Президент Кулидж», «Герцогиня Виндзорская»; нейтральны, впрочем, всегда называли его попросту «Риц». Отель возвышался над пышной субтропической зеленью, фонтанами и статуями — солидное сооружение с разнообразными украшениями в стиле рококо, бывшими здесь в моде полвека назад. Отель служил местом встречи для представителей нейтральской аристократии; они бродили по его просторным коридорам, сидели в уютном фойе, оставляли у портье письма друг для друга, иногда занимали у барменов немного денег, иногда звонили отсюда и, конечно, ежедневно судачили о том о сем, а по временам и дремали в удобных креслах. Они не пользовались платными услугами отеля. Они просто не могли себе этого позволить. Цены здесь были установлены законом, и притом высокие, к ним прибавлялось еще множество совершенно головокружительных налогов — 30 % за обслуживание, 2 % гербового сбора, 30 % налога на предметы роскоши, 5 % сбора в фонд зимней помощи, 12 % сбора в пользу инвалидов и жертв революции, 4 % муниципального сбора, 2 % федерального налога, 8 % налога на удобства и излишки жилплощади, превышающие минимальные потребности, а также множество еще самых разнообразных сборов; налоги эти росли, так что номера гостиницы и ее роскошные рестораны стали недоступны ни для кого, кроме иностранцев.

Иностранцев же в последние годы здесь бывало немного; в «Рице» процветало казенное гостеприимство; и все же угрюмый кружок нейтральских аристократов, исключительно мужчин — ибо, несмотря на бесчисленные революционные перевороты и оптовое распространение свободомыслия, нейтральские дамы все еще скромно сидели по домам, — по-прежнему собирались в отеле. Это был их клуб. Они носили темные костюмы и очень жесткие воротнички, черные галстуки и черные ботинки на пуговках; они курили сигареты в длинных черепаховых мундштуках; лица у них были темные и морщинистые; они беседовали о деньгах и о женщинах бесстрастно и отвлеченно, ибо никогда не имели в достатке ни тех, ни других.

Городской сезон в Беллаците подходил к концу, и в тот летний вечер десятка два потомков крестоносцев, еще не выехавших на лето к морю или в свои родовые поместья, как всегда собрались в прохладном холле «Рица». Они были первыми вознаграждены зрелищем возвращения иностранных профессоров из Министерства культуры и отдыха. Вид у гостей был запаренный и умученный; их завезли, чтоб они смогли облачиться в свои академические одеяния для приема в университете. Выяснилось, что у прибывших последними — Скотт-Кинга, Уайтмейда, мисс Свенинген и мисс Бомбаум — багаж пропал. Доктор Артуро Фе бушевал за столиком администратора, как лесной пожар; он заклинал, он угрожал, он звонил по телефону. Одни утверждали, что багаж был конфискован на таможне, другие — что он украден шофером такси. В результате выяснилось, что вещи были попросту забыты в служебном лифте на верхнем этаже отеля.

Доктору Фе удалось в конце концов собрать представителей науки, Скотт-Кинг надел магистерскую мантию и шапочку, Уайтмейд — куда более пышные одеяния новоиспеченного доктора Упсалы. Среди представителей разнообразных цитаделей науки, облаченных в университетские одежды, которые делали их похожими то на судейских с гравюр Домье, то на персонажей знаменитого артиста мюзик-холла Уилла Хэя, особняком стояла мисс Свенинген в своей прозрачной спортивной рубашонке и белых шортах. Мисс Бомбаум ехать отказалась. Она сказала, что ей еще нужно дотянуть статью.

Через вращающуюся дверь делегаты один за другим вышли в пыльную духоту летнего вечера, оставив в прохладном холле аристократов, обсуждавших ноги мисс Свенинген. Ко времени возвращения делегации в отель тема эта все еще не была исчерпана; со всей очевидностью, случись этот визит в начале сезона, впечатлений от ног хватило бы для разговоров на целый год.

Посещение университета оказалось тяжким испытанием — после выступлений, длившихся добрый час, последовал подробный осмотр архивов.

— Мисс Свенинген, господа, — сказал доктор Фе в холле. — Мы несколько задержались. Нас уже ждут в муниципалитете. Я позвоню, что мы опаздываем. Не расслабляйтесь!

Они разошлись по своим комнатам и в назначенный срок собрались в холле, снова одетые к обеду с разной степенью элегантности. Доктор Фе был великолепен в плотно облегавшем фигуру белом жилете с ониксовыми пуговицами и гарденией в петлице, с полдюжиной крошечных медалей на груди и неким подобием кушака. Скотт-Кинг и Уайтмейд рядом с ним выглядели, конечно, весьма бледно. Впрочем, маленьких смуглых графов и маркизов, сидевших в холле, все это мало трогало. Они ждали появления мисс Свенинген.

Если уж ее академическое одеяние сумело открыть столько непредвиденной благодати, такое великолепие, такие непредсказуемые размеры и роскошь плоти, то что могла она, переодетая в вечернее платье, утаить от их взоров?

И вот она появилась.

Темно-шоколадный шелк, окутав ей шею и плечи, спускался чуть не до самого пола; даже ступни ее были скрыты черными атласными туфлями на низком каблуке, отчего казались непомерно большими. Волосы мисс Свенинген были перевязаны пестрой ленточкой из шотландки. Она надела широкий лакированный пояс, а за ремешок часов искусно просунула носовой платочек. С минуту черные обезьяньи глазки таращились на нее с изумлением и ужасом; после этого с вялой томностью, порожденной веками наследственного разочарования, рыцари мальтийского ордена стали подниматься со своих мест и, кивая налево и направо склоненным перед ними швейцарам, потянулись к вращающейся двери отеля и дальше — к площади, застывшей в вечерней духоте, к своим деленым и переделенным дворцам, где их ждали жены.

— Поехали, дамы и господа, — сказал доктор Артуро Фе. — Машины уже здесь. Нас с нетерпением ждут в мэрии.

Лорд-мэр Беллациты не был отмечен ни солидным брюшком, ни двойным подбородком, ни тяжеловесным достоинством, типичными для банковских или муниципальных заправил, — ни малейшего намека на достаток и блеск. Он был молод, тощ и явно чувствовал себя не в своей тарелке; революционные подвиги избороздили его лицо шрамами; он носил на глазу черную повязку и опирался на костыль.

— Его превосходительство, увы, не говорят по-английски, — посетовал доктор Фе, представляя мэру Скотт-Кинга и Уайтмейда.

Они обменялись рукопожатиями. Лорд-мэр мрачно взглянул на них и что-то пробормотал на ухо доктору Фе.

— Его превосходительство сказали, что они очень рады приветствовать столь славных гостей. Как говорят у нас в народе, наш дом — ваш дом.

Англичане отошли от возвышения и сразу потеряли друг друга. Уайтмейд высмотрел буфет где-то в дальнем конце зала, увешанного гобеленами, Скотт-Кинг робко стоял в одиночестве. Лакей принес ему стакан сладкого шипучего вина, потом доктор Фе привел для него какого-то собеседника.

— Разрешите представить вам инженера Гарсиа. Он горячий поклонник Англии.

— Инженер Гарсиа, — сказал незнакомец.

— Скотт-Кинг, — отозвался Скотт-Кинг.

— Я семь лет работал на фирма «Грин, Горидж энд Райт Лимитид» в Солфорде. Вы их, конечно, хорошо узнавали?

— К сожалению, нет.

— Это, по-моему, очень известная фирма. Вы часто ездите в Солфорд?

— К сожалению, не приходилось там бывать.

— Это очень известный город. А ваш, простите, какой город?

— Можно сказать, что Гранчестер.

— Гранчестер я не узнавал. Больше, чем Солфорд?

— Нет, гораздо меньше.

— Ах так! В Солфорде есть много промышленность.

— Кажется, так.

— Как вам нравится нейтральское шампанское?

— Отличное вино.

— Очень сладкое, правда? Благодаря наше нейтральское солнце. Наше вам больше нравится, чем французское шампанское?

— Оно как будто несколько не похоже?

— Я вижу, что вы знаток. Во Франции не есть солнце. Вы знакомы с герцог Вестминстерский?

— Нет.

— Я увидел его один раз в Биаррице. Прекрасный человек. Человек с большие завладения.

— Вот как?

— Именно так. Лондон — его завладение. У вас есть завладение?

— Нет.

— У моей матери было завладение, но оно пропало.

В зале стоял ужасающий гам. Скотт-Кинг оказался теперь в центре целой группы людей, говорящих по-английски. Появлялись новые лица, все новые голоса обращались к нему. Его стакан наполняли снова и снова; вино переливалось через край, шипело, бродило и брызгало на манжеты. Доктор Фе подходил, уходил, проходил.

— О, вы быстро подружились.

Он привел каких-то новых людей; принес еще вина.

— Из особой бутылки, — прошептал он. — Специально для вас, профессор. — И наполнил стакан Скотт-Кинга все той же сладковатой пеной.

Шум нарастал. Стены с гобеленами, расписанный потолок, канделябры, позолоченные балки и колонны — все плясало и плыло перед Скотт-Кингом.

До его сознания дошло, что инженер Гарсиа пытается увести его в какой-то более укромный угол.

— Как вам нравится наша страна, профессор?

— Уверяю вас, все очень мило.

— Не похоже на то, что вы ожидали увидеть, правда? Ваши газеты не пишут, что тут мило. Как можно позволить, чтоб так клеветали на нашу страну? Ваши газеты пишут про нас много ложь.

— Они про всех пишут ложь, вы же знаете.

— Простите? Не слышу…

— Они про всех пишут ложь! — заорал Скотт-Кинг.

— Да, ложь. Вы сами видите, что у нас тут все тихо и мирно.

— Все тихо и мирно.

— Что вы сказали?

— Тихо! — заорал Скотт-Кинг.

— Вам кажется, здесь слишком тихо? Скоро станет веселей. Вы что, писатель?

— Нет, всего-навсего бедный ученый.

— Как так бедный? В Англии вы все богатые, разве не так? Нам здесь приходится очень много работать, потому что у нас бедная страна. В Нейтралии самый лучший ученый получает в месяц 500 дукатов. А за квартиру платит, наверно, 450. И налоги 100 дукатов. Масло растительное 30 дукатов литр. Мясо 45 дукатов килограмм. Так что мы трудимся. Вот доктор Фе — ученый. Кроме того, он юрист, судья нижней судебной палаты. Он редактор «Исторического обозрения». У него высокий пост в Министерстве культуры и отдыха, а также в Министерстве иностранных дел и еще в Бюро просвещения и туризма. Он часто выступает по радио на международные темы. Ему принадлежит третья часть всех акций Спортивного клуба. Во всей Новой Нейтралии не найдешь, наверно, человека, который бы так много работал, как доктор Фе, а все же он не такой богатый, как мистер Грин. Мистер Горидж и мистер Райт из Солфорда были богатые. А они-то вообще почти не работали. В мире много несправедливостей, профессор.

— Мне кажется, нам следует помолчать. Лорд-мэр собирается произнести речь.

— Он не есть человек образованный. Политик, и все. Говорят, что у него мать…

— Тс-с-с…

— Я думаю, что его речь не будет интересная.

В центре зала стало несколько тише.

Речь лорда-мэра была заранее отпечатана на машинке. Он косился на эти листки своим единственным глазом и читал с запинками.

Скотт-Кинг улизнул. Где-то, словно в непостижимой дали, у буфетной стойки, замаячила перед ним одинокая фигура Уайтмейда, и Скотт-Кинг направил к ней нетвердые шаги.

— Вы пьяны? — шепотом спросил Уайтмейд.

— Не думаю… просто голова кружится. От переутомления и от шума.

— Я лично пьян.

— Да. Это заметно.

— Я сильно пьян?

— Просто пьян.

— Дорогой мой, дорогой Скотт-Кинг, тут-то вы, если можно так выразиться, тут-то вы и заблуждаетесь. Со всех точек зрения и по всем существующим меркам я куда, куда более пьян, чем вы это великодушно отметили.