Помоги проекту - поделись книгой:
Мое приземление оставило в снегомху белое с зеленой кромкой пятно, весьма заметное с воздуха. Местность умеренно холмиста, хотя тех холмов, над которыми мы пролетали, больше не видно.
Будь это обычная авария, лучше всего было бы оставаться во флаере до подхода помощи. Но это не обычная авария, и я не ожидала спасателей.
Либо они придут сразу, как получат сигнал о нашем приземлении, готовые убивать, либо будут ждать. В прокатной конторе еще несколько аппаратов, и хозяйка, вероятно, не испытает особых неудобств, если подождет даже несколько недель, чтобы забрать флаер. Как она сама выразилась, никого не удивит, если чужак потеряется в снегу.
У меня две возможности. Я могу устроить засаду на тех, кто заявится, чтобы убить и ограбить меня, а потом забрать их транспорт. Провал — если они решат подождать, чтобы холод и голод сделали работу за них. Либо я могла вытащить Сеиварден из флаера, закинуть за плечи рюкзак и пойти пешком. Мой пункт назначения находился километрах в шестидесяти к юго-востоку. При необходимости я могла бы дойти туда за день, если местность, погода — и ледяные дьяволы — позволят, но мне сильно повезет, если Сеиварден одолеет это расстояние даже за два дня. Провал — если владелица решит не ждать и вернуть свой флаер, не откладывая. Она легко пройдет по нашим следам в снегомхе и избавится от нас. Преимущество неожиданности будет потеряно.
И мне сильно повезет, если я что-нибудь найду, когда доберусь до места назначения. Я провела последние девятнадцать лет, следуя малейшим подсказкам, — недели и месяцы поисков или ожидания, которые перемежались такими мгновениями, как сейчас, когда успех или даже жизнь зависели от броска монеты на удачу. Мне повезло, что я добралась сюда. Рассуждая здраво, мне не стоило надеяться, что удастся добиться большего.
Радчааи непременно бросил бы монету. Или, если быть точной, целую пригоршню монет, дюжину дисков, каждый со своим значением и смыслом, — их узор явил бы собой карту вселенной, какой ее возжелал видеть Амаат. Все происходит так, а не иначе, потому что мир таков, как он есть. Или, как выразился бы радчааи, вселенная — это воплощение богов. Амаат представил себе свет, и, представляя свет, он неминуемо представил не-свет, и стали быть свет и тьма. Такова была первая Эманация: ЭтрепаБо (Свет/Тьма). Три другие, подразумеваемые первой и ставшие благодаря ей неизбежными, — это ЭскВар (Начало/Конец), ИссаИну (Движение/ Покой) и ВахнИтр (Бытие/Небытие). Эти четыре Эманации по-разному разделялись и вновь соединялись, чтобы создать вселенную. Все сущее исходит от Амаата.
Самое мелкое, совершенно незначительное на первый взгляд, событие — часть сложного целого; и понять, почему крошечная пылинка падает по определенной траектории и опускается в определенном месте, означает понять волю Амаата. Не существует такого понятия, как «случайное стечение обстоятельств». Ничто не происходит случайно, но лишь по замыслу божию.
Или так учит официальное радчаайское богословие. Я никогда особо не разбиралась в религии. Этого от меня никогда не требовалось. И хотя меня изготовили радчааи, я — не радчааи. Я ничего не знала о воле богов, и она меня совершенно не волновала. Я знала лишь, что непременно приземлюсь там, куда меня бросили, где бы то ни было.
Я взяла из флаера рюкзак, открыла и вытащила дополнительный магазин, который положила в куртку рядом с пистолетом. Закинув рюкзак за спину, я обошла флаер с другой стороны и открыла люк.
— Сеиварден, — позвала я.
Она не пошевелилась, только выдохнула спокойное
Я добралась так далеко, делая один шаг за другим. Развернувшись на северо-восток, я тронулась в путь и потянула за собой Сеиварден.
Доктор Арилесперас Стриган, к чьему дому, как я очень надеялась, я направлялась, была некогда врачом с частной практикой на базе Драс-Анниа, которая являла собой конгломерат по крайней мере пяти различных станций, построенных одна на другой на перекрестке двух дюжин различных маршрутов, далеко за пределами территории Радча. Кто там только ни появлялся, и в ходе своей работы она встречала самых разных людей с весьма разнообразным прошлым. Ей платили валютой, услугами, антиквариатом — всем, что могло иметь ценность хотя бы гипотетически.
Я побывала там, видела базу и ее запутанные, взаимопроникающие уровни, видела, где работала и жила Стриган, видела вещи, которые она оставила, когда однажды, без всякой кому бы то ни было известной причины, купила билеты на пять различных кораблей и затем исчезла. Чемодан струнных инструментов, лишь три из которых я могла назвать. Пять полок икон, ошеломительное собрание богов и святых, сработанных из дерева, из раковин, из золота. Дюжина пистолетов, скрупулезно снабженных ярлычками с номерами разрешений, выданных на базе. Все это были коллекции, которые начинались с единственных экземпляров, полученных в уплату и возбудивших ее любопытство. Аренда была оплачена Стриган полностью на сто пятьдесят лет вперед, и администрация базы оставила ее жилище нетронутым.
Я попала внутрь за взятку, чтобы посмотреть на коллекцию, которая привела меня туда: несколько разноцветных пятисторонних плиток, все еще ярких, как цветы на солнце, несмотря на тысячелетний возраст. Неглубокая чаша с надписью по золоченому краю на языке, которым Стриган не могла владеть. Плоский пластиковый прямоугольник — звукозаписывающий аппарат, как мне было известно. При прикосновении он воспроизводил смех и голоса, говорившие на том самом мертвом языке.
Как ни мала эта коллекция, собрать ее было нелегко. Гарседдианские артефакты редки, потому что, когда Анаандер Мианнаи осознала, что гарседдиане располагают средствами, позволяющими уничтожать радчаайские корабли и пронизывать радчаайскую броню, она приказала полностью уничтожить Гарседд и его народ. Те пятиугольные площади, цветы, все живое на всех планетах, лунах и базах в той системе — все погибло. Никто больше не будет там жить никогда. Никому и никогда не позволят забыть, что значит бросить вызов Радчу.
Не дал ли ей некий пациент, скажем, чашу и не отправилась ли она поэтому в путь за дополнительной информацией? И если в коллекцию попал один гарседдианский предмет, что еще могло попасть? Тот, кто дал ей это, мог и не знать, чем платит, — или знать и отчаянно желать избавиться от этого. Нечто, склонившее Стриган к бегству, к тому, чтобы исчезнуть, бросив, возможно, почти все, что у нее было. Нечто опасное, то, что она не смогла заставить себя уничтожить, избавиться наиболее эффективным способом.
То, чего я желала так сильно.
Я хотела пройти как можно дальше и как можно быстрее, потому мы шли часами, делая кратчайшие остановки, когда это было абсолютно необходимо. Несмотря на то что стояла безоблачная и ясная погода, как всегда на Нильте, я чувствовала себя слепой, хотя и думала, что уже научилась не придавать этому значения. Когда-то у меня было двадцать тел, двадцать пар глаз и сотни, к которым я могла получить доступ, если понадобится или захочется. Сейчас я способна смотреть только в одном направлении и, если поверну голову, увижу только обширное пространство позади, лишив себя возможности обозревать то, что находится впереди. Обычно я избегала слишком открытых пространств, чтобы быть уверенной в том, что за спиной, но здесь это невозможно.
Мое лицо сперва горело, несмотря на то что ветерок был легким, а затем онемело. Руки и ноги сначала заболели, поскольку я покупала перчатки и сапоги без намерения преодолеть пешком шестьдесят километров по холоду, а затем стали тяжелеть и цепенеть. Мне еще повезло, что я не приехала сюда зимой, когда температура могла быть значительно ниже.
Сеиварден, должно быть, так же холодно, но она шла равномерно, потому что я тянула ее за собой, она равнодушно делала шаг за шагом, волочила ноги по заснеженному мху, опустив взгляд, не жалуясь и вообще не произнося ни слова. Когда солнце опустилось почти к горизонту, она слегка передернула плечами и подняла голову.
— Я знаю эту песню, — сказала она.
— Что?
— Ту песню, что ты мурлычешь. — Она медленно повернула ко мне голову, на ее лице не отражалось ни беспокойства, ни растерянности. Интересно, подумала я, пыталась ли она скрыть свой акцент. Вероятно, нет — под кефом ей было все равно. В пространстве Радча это произношение показывало ее принадлежность к богатому и влиятельному клану, к тем, кто после прохождения тестов на способности в пятнадцать лет получает престижное назначение. За пределами этих территорий ее произношение легко подсказывало злодею — богатому, порочному и бесчувственному — тысячу развлечений.
До нас донесся слабый звук флаера. Я повернула голову на ходу, окинула взглядом горизонт и увидела его, маленького и далекого. Он летел низко и медленно, словно тащился по нашему следу. Это не спасатели, я уверена. Монета упала не той стороной, и теперь мы на виду и беззащитны.
Мы шли, а звук флаера становился все ближе. Мы не могли оторваться от него, даже если бы Сеиварден не начала спотыкаться, — пока она еще удерживалась от падения, но силы были явно на исходе. Она начала говорить сама с собой, словно видела вокруг нечто, значит, действие кефа заканчивалось. Я остановилась, отпустила ее руку, и она застыла рядом со мной.
Флаер проплыл над нами, заложил вираж и приземлился на нашем пути, метрах в тридцати. Либо они не могли подстрелить нас с воздуха, либо не хотели. Я сбросила рюкзак и ослабила застежку куртки, чтобы легче было добраться до пистолета.
Из флаера вылезли четверо: владелица прокатной конторы, двое, кого я не узнала, и посетительница бара, которая назвала меня «крутой малышкой» и которую я хотела убить, но воздержалась. Я запустила руку под куртку и взялась за пистолет. Выбор у меня ограничен.
— Где твой здравый смысл? — воскликнула хозяйка конторы, когда им осталось до нас пятнадцать метров. Все четверо остановились. — Нужно оставаться рядом с флаером, когда он садится, чтобы тебя могли найти.
Я посмотрела на особу из бара — она явно меня узнала и поняла, что я узнала ее.
— В баре я сказала, что любой, кто попытается ограбить меня, умрет, — напомнила я ей. Она ухмыльнулась.
Одна из тех, кого я не знала, извлекла откуда-то пистолет.
— Мы не просто
Я достала оружие и выстрелила ей в лицо. Она рухнула в снег. Прежде чем остальные успели отреагировать, я застрелила особу из бара, а затем ту, что стояла рядом; всех троих — очень быстро, одну за другой; что заняло меньше секунды.
Владелица конторы, выругавшись, повернулась, чтобы удрать. Я выпустила пулю ей в спину, она сделала три шага и упала.
— Мне холодно, — произнесла Сеиварден рядом со мной, тихо, не глядя на меня.
Они оставили свой флаер без охраны и вчетвером направились ко мне. Глупо. Вся затея глупая; казалось, они не дали себе труда как следует спланировать ее. Мне оставалось только загрузить Сеиварден и свой рюкзак во флаер и улететь.
Жилье Арилесперас Стриган было едва заметно с воздуха — всего лишь круг чуть больше тридцати пяти метров в диаметре, внутри которого снегомох был ощутимо светлее и реже. Посадив флаер вне круга, я оценила положение. Отсюда очевидно, что там два здания — засыпанные снегом холмики. Возможно, это необитаемое становище пастухов, но если имевшейся у меня информации можно доверять, то это не так. Никаких признаков стены или забора, но я бы не стала делать никаких предположений о системе безопасности.
Поразмыслив, я открыла люк флаера и вылезла, а затем вытащила Сеиварден. Мы медленно направились к той черте, за которой менялся снег, и Сеиварден перестала идти, как только остановилась я. Она стояла с безразличным видом, глядя прямо перед собой.
Дальше плана у меня не было.
— Стриган! — позвала я и подождала, но ответа не последовало. Я оставила Сеиварден стоять на месте и обошла участок по окружности. Входы обоих занесенных снегом домов показались странно затененными, и я остановилась и стала всматриваться.
Оба открыты нараспашку, внутри — темно. У таких домов, вероятно, входы с двойными дверями, по принципу шлюзовой камеры, чтобы удерживать тепло внутри, но я не думала, что кому-нибудь придет в голову оставить открытыми обе двери.
Либо у Стриган система безопасности работает, либо нет. Я перешагнула линию, вступив в круг. Ничего не произошло.
Двери открыты, и наружная, и внутренняя, и света внутри нет. В первом доме так же холодно, как снаружи. Я подумала, что когда найду свет, то окажется, что этот дом использовался как хранилище и полон инструментов и запечатанных пакетов с едой и топливом. В другом доме — плюс два градуса по Цельсию — я догадалась, что до недавнего времени он отапливался. Очевидно, это жилое помещение.
— Стриган! — крикнула я в темноту, но, судя по тому, каким эхом вернулся мой голос, дом, вероятно, был пуст.
Снаружи я обнаружила следы ее флаера. Значит, она уехала и открытые двери и темнота — это послание тому, кто придет. Мне. У меня не было никаких способов выяснить, куда она отправилась. Я посмотрела в пустое небо, а потом вниз, на отпечаток флаера, и постояла там немного, глядя на это место.
Когда я вернулась к Сеиварден, то обнаружила, что она улеглась в снег, покрытый зелеными пятнами, и заснула.
В задней части флаера я нашла фонарь, печку, палатку и пару одеял. Потом зашла в дом, который, по-моему, был жилым, и зажгла там фонарь.
Пол покрывали светлые ковры, а стены — тканые портьеры, синие, оранжевые и ослепительно-зеленого цвета. Вдоль стен стояли низкие скамьи без спинок, с подушками. Помимо скамей и ярких портьер почти ничего и не было, разве что игровая доска с фишками, но принцип расположения лунок на доске я не распознала, и мне не удалось понять, как распределяются фишки по лункам. Интересно, с кем играла Стриган? А может, доска просто украшение, работа очень изящная, а фишки ярко окрашены.
На столе в углу лежал вытянутый овальный инструмент из дерева, крышка резная, с отверстиями — сверху туго натянуты три струны, дерево цвета бледного золота с волнообразными, закручивающимися волокнами. Отверстия в плоской крышке такие же неровные и замысловатые, как и волокна дерева. Прекрасная вещь. Я тронула струну, и она нежно зазвенела.
Двери вели в кухню, ванную комнату, спальню и, очевидно, крошечный лазарет. Открыв дверцу шкафа, я нашла там аккуратную стопку восстановителей. Во всех выдвижных ящиках — инструменты и лекарства. Она могла полететь в лагерь пастухов в связи с какой-то катастрофой. Но погашенные огни, выключенное отопление и оставленные нараспашку двери говорили об обратном.
Если не произойдет чуда, то это конец девятнадцати лет планирования и непрестанных усилий.
Пульт управления домом находился за панелью в кухне. Я обнаружила, что электроснабжение в порядке, запустила его и включила отопление и свет. Затем вышла, забрала Сеиварден и оттащила ее в дом.
Я соорудила постель из одеял, которые нашла в спальне Стриган, потом раздела Сеиварден и, уложив ее, прикрыла другими одеялами. Она не просыпалась, и я использовала это время, чтобы более тщательно обыскать дом.
В шкафах полно еды. На столе чашка, дно которой покрывает тонкий слой зеленоватой жидкости. Рядом простая белая тарелка с ломтями твердого хлеба, разлагающимися в подернутой льдом воде. Похоже, Стриган ушла, не убрав за собой после обеда, и оставила почти все: еду, медицинские средства. Я проверила спальню и нашла теплую одежду в хорошем состоянии. Она собралась впопыхах и взяла с собой немногое.
Стриган знала, чем обладает. Разумеется, она знала — и именно поэтому удирала. Если она не глупа — а я вполне уверена, что это так, — она отправилась в путь, как только поняла, что я собой представляю, и будет перемещаться, пока не окажется от меня так далеко, как только сможет забраться.
Но где это будет? Если я представляю власти Радча и нашла ее даже здесь, так далеко и от пространства Радча, и от ее дома, то где ей спрятаться? Наверняка она это поймет. Но что еще ей делать?
Несомненно, Стриган не настолько глупа, чтобы вернуться.
Тем временем Сеиварден скоро станет плохо, если я не найду ей кефа. Делать это я не собиралась. Здесь тепло и есть еда, и, возможно, я могла бы найти что-нибудь, какой-нибудь намек, ключ к разгадке, о чем думала Стриган, когда решила, что за ней идут радчааи, и бежала. Что-нибудь, что подскажет мне, куда она отправилась.
ГЛАВА 4
По вечерам в Орсе я ходила по улицам и смотрела на спокойную смердящую воду, темную за пределами отражений нескольких огней самого Орса и мерцания бакенов около запретных зон. Еще я спала и сидела бодрствуя на нижнем уровне дома — на случай, если кому-то понадоблюсь, хотя в те дни это бывало редко. Я завершала всю недоделанную за день работу и охраняла спящую лейтенанта Оун.
По утрам я приносила воду, чтобы лейтенант искупалась, и одевала ее, хотя местное одеяние требовало куда меньше усилий, чем форменная одежда, и она перестала пользоваться всякой косметикой два года назад, поскольку ее трудно было поддерживать в жару.
Затем лейтенант Оун обращалась к своим богам — четырехрукий Амаат с Эманацией в каждой руке стоял на сейфе внизу, но остальные (Торен, которому молились все офицеры на «Справедливости Торена», и несколько богов, имеющих особое значение для семьи лейтенанта Оун) располагались там, где лейтенант спала, в верхней части дома, им она и возносила утренние молитвы.
— Цветок справедливости — мир, — так начиналась молитва, которую произносил каждый радчаайский солдат, пробуждаясь, каждый день своей жизни в вооруженных силах. — Цветок правильности — красота в мысли и действии. — Остальные мои офицеры, все еще на «Справедливости Торена», жили по другому распорядку. Их утро редко совпадало с утром лейтенанта Оун, поэтому почти всегда голос лейтенанта был одинок в молитве, а голоса остальных офицеров звучали вдали хором. — Цветок пользы — это Амаат, единый и нераздельный. Я — меч правосудия… — Молитва читается антифонально,[1] но в ней — только четыре стиха. Иногда я по-прежнему слышу ее, когда просыпаюсь, будто далекий голос звучит где-то позади меня.
Каждое утро в каждом официальном храме по всему пространству Радча жрец (который выполняет также функции чиновника-регистратора рождений и смертей и всевозможных договоров) проводит ритуал предсказания на день. Семьи и некоторые люди иногда делают то же самое, и никто не обязан посещать официальную церемонию, но это повод, ничем не хуже любого другого, показаться в обществе, поговорить с друзьями и соседями и послушать сплетни.
В Орсе пока нет официального храма — все таковые должны быть посвящены главным образом Амаату, другие боги занимают там менее значимые места, а верховная жрица Иккт не нашла возможным понизить статус своего бога в его собственном храме и не нашла близкого сходства Иккт с Амаатом, чтобы добавить радчаайские ритуалы к своим. Поэтому сейчас ритуалы проводились в доме лейтенанта Оун. Каждое утро цветоносы этого импровизированного храма убирали увядшие цветы у иконы Амаата и заменяли их свежими — обычно местными, с маленькими ярко-розовыми трехдольными лепестками; они росли в грязи, которая собиралась на зданиях или в трещинах в плитах, и очень походили на сорняки, но дети их просто обожали. А в последнее время на озере расцветали маленькие чашеобразные сине-белые лилии, особенно поблизости от окруженных бакенами запретных зон.
Затем лейтенант Оун приносила знаки — пригоршню увесистых металлических дисков — и расстилала ткань для ритуала. Все это, а также иконы, принадлежало ей лично, их подарили родители, когда она прошла испытания и получила назначение.
Иногда на утренний ритуал приходили только лейтенант Оун и дневной обслуживающий персонал, но обычно присутствовали и другие люди. Городской врач, несколько радчааи, которым здесь была пожалована собственность, орсианские дети, которые не желали слышать о школе или о том, чтобы явиться туда вовремя, и обожали блеск и звон падающих дисков. Иногда приходила даже верховная жрица Иккт — ее бог, как и Амаат, не требовал, чтобы последователи отказывались признавать других богов.
Когда знаки падали и замирали на ткани (или, к ужасу зрителей, укатывались с нее куда-нибудь, что затрудняло толкование), жрец, руководящий церемонией, должен был распознать образованный ими рисунок, затем определить соответствующий фрагмент текста священной книги и зачитать присутствующим. Лейтенант Оун не всегда могла с этим справиться. Поэтому она бросала знаки, я смотрела, как они выпали, а затем передавала ей соответствующие слова. «Справедливости Торена», в конце концов, почти две тысячи лет, и я видела почти все возможные комбинации.
По завершении ритуала она завтракала, обычно — ломтем хлеба из любого доступного местного зерна и настоящим чаем, а затем занимала свое место на циновке на помосте в ожидании просьб и жалоб текущего дня.
— Джен Шиннан приглашает тебя на ужин сегодня вечером, — сказала я ей тем утром. Я также завтракала, чистила оружие, ходила по улицам и приветствовала тех, кто со мной заговаривал.
Джен Шиннан жила в верхнем городе, и до аннексии она была самой богатой в Орсе, уступая по влиятельности только верховной жрице Иккт. Лейтенанту Оун она не нравилась.
— Полагаю, у меня нет хорошего повода отказаться.
— Я такого не нахожу, — ответила я. Я также стояла у внешней границы дома, почти на улице, и наблюдала. Приблизилась орсианка, увидела меня, замедлила шаг. Остановилась метрах в восьми, делая вид, что смотрит куда-то надо мной, на что-то другое.
— Что-нибудь еще? — спросила лейтенант Оун.
— Окружной судья вновь излагает официальную политику в отношении рыбных резервов на орсианских болотах…
Лейтенант Оун вздохнула:
— Еще бы ей не излагать!
— Могу я помочь тебе, гражданин? — спросила я орсианку, которая все еще стояла в нерешительности на улице. О предстоящем появлении на свет ее первого внука еще не было объявлено соседям, поэтому я сделала вид, что тоже ничего не знаю, и использовала простое уважительное обращение к мужчине.
— Хотела бы я, — продолжила лейтенант Оун, — чтобы судья сама приехала сюда и попробовала пожить на черством хлебе и тех отвратительных маринованных овощах, которые они присылают, и посмотреть, как ей понравится запрет ловить рыбу там, где вся рыба на самом деле и находится.
Орсианка на улице вздрогнула, как будто собиралась развернуться и уйти, но передумала.
— Доброе утро, радчааи, — сказала она тихо, подходя ближе. — И лейтенанту тоже. — Орсиане были непонятливы, когда это их устраивало, а в других случаях — странно, раздражающе скрытны.
— Я понимаю, что для этого есть причина, — сказала мне лейтенант Оун. — И она права, но тем не менее. — Она снова вздохнула. — Что-нибудь еще?
— Дэнз Ай снаружи и желает поговорить с тобой. — Говоря это, я пригласила Дэнз Ай войти в дом.
— О чем?
— Она не желает об этом сообщить. — Лейтенант Оун знаком выразила согласие, и я проводила Дэнз Ай за ширмы. Она поклонилась и села на циновку перед лейтенантом Оун.
— Доброе утро, гражданин, — сказала лейтенант. Я перевела.
— Доброе утро, лейтенант. — И медленно, постепенно, начав с рассуждений о жаре и безоблачном небе, перейдя к вопросам о здоровье лейтенанта Оун, а затем к незначительным местным слухам, она наконец подошла к намеку на причину своего прихода. — У меня… у меня есть подруга, лейтенант. — Она умолкла.
— Да?
— Вчера вечером моя подруга рыбачила. — Дэнз Ай снова умолкла.
Лейтенант Оун подождала три секунды, и, когда стало ясно, что ничего не последует, она спросила:
— Ваша подруга много поймала? — Когда орсианин не в настроении, никакие прямые вопросы и просьбы перейти к делу не помогут.
— Н-не много, — сказала Дэнз Ай. И затем ее лицо раздраженно вспыхнуло на мгновение. — Лучшая рыбалка, как вы знаете, — возле нерестилища, а там это запрещено.
— Да, — сказала лейтенант Оун. — Я уверена, что ваша подруга никогда не будет незаконно рыбачить.
— Нет, конечно нет, — запротестовала Дэнз Ай. — Но… Я не желаю ей зла, но, возможно, иногда она выкапывает клубни.
На самом деле возле запретных зон не было никаких растений, которые дают съедобные клубни, — все они были выкопаны месяцы назад, если не раньше. Браконьеры строго следили за численностью тех, что росли внутри, — если бы она уменьшалась слишком заметно или растения бы полностью исчезли, мы были бы вынуждены выяснять, кто их собирает, и охранять гораздо тщательнее. Лейтенант Оун это знала. Все в нижнем городе это знали.
Лейтенант дожидалась окончания истории, не впервые досадуя на стремление орсианцев подбираться к теме разговора издалека, но умудряясь по большей части этого не показывать.
— Я слышала, что они очень хороши, — решилась она.
— О да! — согласилась Дэнз Ай. — А лучше всего — прямо из грязи! — (Лейтенант Оун сдержала гримасу.) — Но их также можно нарезать ломтиками и поджарить… — Дэнз Ай умолкла, бросив проницательный взгляд. — Наверное, моя подруга сможет добыть немного для вас.
Я видела неудовлетворенность лейтенанта Оун своей пищей и ее мгновенное желание сказать: «Да, пожалуйста», но вместо этого она произнесла:
Поделиться книгой: