Уроки тьмы

Каждое лето Олег и Валентина проводили в садоводстве сотрудников радио и телевидения на своей скромной даче, построенной руками Олега. Часто с ними жила их любимая внучка Нина, которая незаметно превратилась в миловидную девушку, студентку, ставшую хорошей помощницей в их незатейливом хозяйстве.

На дачу Олег мог добираться самостоятельно. На электричке до Зеленогорска, оттуда на автобусе четырнадцать километров и два километра пешком до дачи. Был один случай, когда Олег, приехав в Зеленогорск, опоздал на последний вечерний автобус. Можно было вернуться в город, переночевать и утром поехать на дачу. Но он принял решение идти пешком до участка все шестнадцать километров. Сколько раз он на велосипеде проезжал эту прямую трассу в своей первой жизни! Он представлял явственно всю дорогу, перешёл на правую сторону проезжей части и пошёл прямо. Во время пути держался правой кромки дороги и так вслепую дошёл до Верхне-Выборгского шоссе до самого ГАИ, где, он знал, надо было перейти на другую сторону по переходу, а там два километра – и дома. Он дошёл до ГАИ, на слух определил, что машин нет, преодолел переход и направился к дому, где, он знал, волнуется Валентина, бесполезно названивая в городскую квартиру. На всю дорогу у него ушло три часа. В час ночи он был на даче, к великой радости и удивлению Валюши. Во всей этой истории жило победоносное чувство преодоления, самообладания и бесстрашия, но также осталась горечь и душевная боль от беззащитности и отверженности одинокого слепого человека с белой тростью на пустынной загородной трассе, мимо которого равнодушно проезжали шуршащие машины, не тормозя, не интересуясь и не предлагая свою помощь…

Однажды, летом 2010 года, ранним ветреным утром, когда Олег и Валентина спали, начался пожар на соседнем участке. Хозяйка этого участка, непонятно почему, увидев пожар, села в свою машину и умчалась в город, бросив горящий дом на произвол судьбы, не вызвав при этом пожарных. Огонь поглотил соседский дом и быстро переметнулся на их участок. Уже пылал забор. Олега будто что-то подняло с постели. Он вышел из дома и почувствовал сильный жар со стороны горящего забора, с характерным поскрипыванием и пощёлкиванием сгоравших веток и дерева. Олег вбежал в дом, разбудил Валентину, дав команду быстрее брать документы и бежать из дома. Сам он схватил клетку со своими любимыми чижиками, и они все вместе укрылись в беседке, которая стояла в другой стороне участка. Пожарных вызвали соседи, но машина добиралась в течение сорока пяти минут, а когда прибыла, то оказалось, что и воды было мало для тушения пожара. За это время, пока ждали пожарных, соседи повыскакивали из домов, бросились тушить пожар и спасать имущество, хоть какое. К приезду пожарной машины дом уже был охвачен сильным пламенем. Так они стали погорельцами. Самое удивительное, что их соседи по участку, Владимир и Марина Маковы, быстро организовали штаб для поддержки погорельцев, желая помочь семье слепого хозяина. В штаб принесли телевизор, холодильник, постельные принадлежности, кухонную посуду и много всего разного, в том числе деньги на новый домик. Кто что мог. Всем миром разгребали пепел, расчищали землю для нового фундамента, поддерживая Валентину и Олега добрым словом и делами. Они были потрясены до глубины души, до слёз, добротой и состраданием окружающих людей, скромно живущих на своих сотках без всяких излишеств и роскоши.

Вадим в это же лето купил небольшую улучшенную бытовку двухскатную, собранную из брусков, обитых вагонкой. Внутри было несколько секций. За один день домик был установлен выездной бригадой на участке. Пригодилась и буржуйка, которую поместили внутри домика. За три дня сын пристроил отличное крыльцо. Потом возвёл забор и построил небольшой сарайчик взамен сгоревшего. На участке после пожара сохранилась только банька с небольшой мастерской и беседка в стороне от дома. Радости не было предела. Дачная жизнь продолжалась на новом витке бытия, в котором жили любовь, доброта и вера в чудо, живущее рядом, а не за горами-долами заморских стран.

Продумав, что надо купить из продуктов, Олег стал одеваться. Долго искал на кухне продуктовую сумку, не нашёл, нащупал большой полиэтиленовый пакет и положил его в карман куртки. На тумбочке в коридоре Валентина оставила хозяйственные деньги – как всегда, по одной тысяче рублей. Олег пересчитал – было ровно семь тысяч.

Если раньше в обороте были купюры разных размеров, которые при деноминации рубля что в 1961 году с введением новых купюр, что при реформе из-за инфляции в 1993 году, связанной с обменом денег, всё-таки можно было отличить слабовидящим и слепым по их размерам, то после проведения деноминации рубля в 1998 году с постепенной заменой денег старого образца на новые, бумажные банкноты номиналом пять, десять, пятьдесят, сто и пятьсот рублей стали неотличимы для незрячих людей из-за их унифицированных размеров и отсутствия на денежных банкнотах какой-либо метки для слабовидящих или указания номинала банкнота «по Брайлю», как это стали делать в других странах – Канаде, КНР, Израиле, Индонезии.

Чтобы как-то выйти из этого положения, незрячие, боясь ошибиться при расчётах и сомневаясь в честности людей, приспосабливают различные аксессуары с многочисленными ячейками под кошельки, где заранее раскладывают в определённом порядке деньги с помощью зрячих, которым доверяют.

Олега в магазинчиках около дома знали давно и никогда не обманывали. Взяв одну тысячу с собой, он вышел из дома в хорошем настроении, предвкушая, как обрадуется Валюта, увидев в холодильнике куру, сыр, на столе свежий хлеб, любимый «Столичный» кекс и гроздь бананов. Он вышел из дома и немного постоял. Никаких звуков работающих долбящих агрегатов не услышал. Прошёл вперёд от парадной и свернул направо. Теперь надо пройти семьдесят пять шагов до пересечения с первой улицей. Он осторожно проверил тростью место вчерашней раскопки, но ничего не предвещало опасности.

– Не обманул мужик, точно всё закопали и выровняли, – отметил он с облегчением.

Перейдя дорогу с вытянутой вперёд тростью, он стал определять второй по счёту небольшой ларёк с продуктами. Хороши эти ларьки для него тем, что в них нет самообслуживания. Поэтому Валентина, когда плохо себя чувствовала, давала ему записку к продавцу с перечнем покупок и отправляла его в этот ближайший ларёк шаговой доступности. Его уже там знали и отоваривали всегда хорошими продуктами, приговаривая: «Это кура, это греча, это хлеб, это яблоки». Олег шутил: «Курица – не птица, Польша – не заграница», «Яблоко с утра – доктор со двора» и предлагал для интереса самому называть то, что они выкладывают для него на прилавок. Что всегда вызывало неподдельное восхищение.

Вот и сейчас, судя по голосу, продавщица Гуля бойко его отоварила, стараясь вложить ему в руку сдачу по одной купюре.

– Нет, не надо мне говорить, Гуля, сколько вы мне даёте сдачи. Хотите, я сам вам скажу?

– Вы что, фокусник или прикидываетесь слепым? – смеялась она, не веря ему.

– Кто я такой, и сам не знаю, а вот сдачу вы мне дали… – говорил Олег, перебирая деньги, – ровно четыреста рублей, четыре раза по сто, на остальную мелочь даже время не хочу тратить, и так всё ясно.

– Неужели так можно? Кто вас этому научил? – опешила Гуля.

– Учитель мой – моя слепота. Потренируйтесь пару лет с закрытыми глазами, и у вас получится не хуже, – сказал напоследок Олег и вышел из магазина.

Он немного слукавил, так как в уме всё просчитал и сдачу в четыреста рублей с копейками предполагал.

«Ну, не дадут же четыре раза по пятьсот, и так ясно», – думал он, мечтая, как все незрячие, о деньгах с метками для слепых, не понимая, почему не сделать государству то, в чём уже нуждалось колоссальное количество инвалидов и престарелых людей.

«Странные люди эти зрячие, – рассуждал Олег. – Думают, что у слепых нет жизни, никакой. Даже предположить не могут, что нужно и можно жить даже тогда, когда у тебя отняли зрение, слух, руки, ноги. Мир просто становится другой, он меняет свой угол наклона, объём, цвет, свет, ограничивая нас в одном и одаривая в другом. Только об этом никто из зрячих не знает. Мне часто до потери зрения хотелось знать, как и что чувствует слепой. Закрывал ненадолго глаза, и на меня наваливался холодный ужас потусторонней жизни. Но если бы я знал, что это не конец, а начало другой жизни, может быть, иначе готовил бы себя к ней. Нет у нас в огромной стране музея темноты, который во многом открыл бы глаза зрячим и подготовил слепнущих к темноте. А вот в одном из крупных городов Израиля, в Холоне, в детском музее открыта выставка под названием «Диалог в темноте». Там каждые пятнадцать минут в кромешную тьму уходит группа со слепым гидом. Именно со слепым, который ведёт зрячих в свой тёмный мир, чтобы познакомить их с ним, помочь хоть немного адаптироваться в нём и открыть зрячим новые ощущения и возможности человека. Слепой ведёт диалог со зрячими, которые идут за его голосом в полной тьме. В темноте этого диалога они проходят несколько комнат, каждая из которых показывает разную ситуацию, в которую может попасть слепой. Побывают в лесу, где услышат пение птиц, пощупают руками деревья, смогут представить, как выглядит то, что ощущается. Потом их ждёт домик лесника, обставленный и увешанный разными предметами, большую часть которых надо узнать. На одной из стен висит деревянная маска индейца, это чувствуется по его оперению на голове и по большому носу. Но об этом мы, зрячие, знаем, так как видели в кино, а слепому же, наоборот, все описывают на словах и дают ощутить, если этот предмет материален. После на лодке они отправляются в город, ощущая качание на волнах, брызги воды и слыша шум мотора. На носу лодки можно нащупать и прочесть надпись. Затем ощущение города – шум, тротуар и все, что на нем стоит и паркуется. Надо попытаться самим на ощупь узнать вещи. Там же в городе есть магазин, который оказывается овощной лавкой, чтобы понять, в какой ситуации находится слепой, когда стоит перед прилавком. Из магазина группа отправляется в комнату, где слышны разные звуки и музыка. Воображение начинает рисовать картины происходящего, но опять-таки, зрячие это где-то видели. Интересно, что в это время «видит» слепой человек. Из этой комнаты прямиком идут в бар, где их подводят к стойке, у которой надо заказать прохладительный напиток или купить шоколад, и все это, разумеется, в кромешной тьме. Можно заранее приготовить мелочь, все, что продают в пределах 10 шекелей, но сдачу дадут без обмана. Купив что-то выпить и перекусить, они садятся за стол в этом баре, и тут уже начинается настоящий диалог в темноте, потому что это время для вопросов гиду. А слепые живут в своем мире, но им неприятно, когда их пытаются принижать жалостью или изолировать в обществе. Они такие же люди, как все. Так же радуются жизни, так же любят вкусную еду, хорошую музыку и теплую погоду, просто у них нет того, что для зрячих является центральным чувством, без которого, зрячие думают, невозможно жить. Но, проведя полтора часа в темноте, они убеждаются в обратном».

Олег не заметил во время своего внутреннего монолога, как пропустил место, где надо было свернуть к своему дому, чтобы идти вдоль него, отсчитывая тростью нужное количество подъездов. Он понял, что идёт по аллее недолго, значит, ещё не поздно свернуть налево, надо лишь найти поребрик со знакомым выступом. Он стал водить тростью по земле вытянутой рукой и неожиданно услышал за спиной разговор женщины и мужчины.

– Помоги слепому. Не видишь, дорогу ищет, – произнёс женский голос.

– Вот ещё! Этих слепых развелось в городе дальше некуда, и все со льготами, с квартирами, с пенсиями, которые нам и не снились…

– Чего ты кричишь, слышно же ему!..

– Плевать! Я правду говорю. Тоже мне, нашла кого пожалеть, дура.

Олега словно окатили ледяной водой от этих слов. Он невольно по грубому нудящему голосу представил себе этакого мещанского толстопузого пивного мужика, сделавшего жизнь этой пришибленной и доброй женщины адом. Он остановился, резко повернулся к ним лицом и чётко по-деловому произнёс:

– Дорогой, давай меняться! Я тебе – льготы, пенсию и квартиру впридачу, а ты мне отдай свои глаза! А? Что-то не слышу ответа?

Наступила тишина, в которой он уловил торопливые испуганные удаляющиеся шаги. Настроение было убито напрочь. Он знал, что эти ядовитые слова никогда не забудет. Страшно то, что таких, как этот мужик, немало. Кто-то говорит вслух, кто-то молчит об этом, не задумываясь и не представляя всей трагедии человека, потерявшего зрение.

Олег поднялся в квартиру. Разложил продукты. Заставил себя выпить чашку чая. Включил беговую дорожку и быстро с ожесточением стал перебирать ногами по полотну, увеличивая скорость, будто готовился разбежаться и со всего разгона взлететь к небу. Хотелось убежать от этих слов, от этого места, от этих людей к чему-то чистому и высокому. По мере бега он успокаивался, думая о Валентине, о своей семье, о творчестве, о друзьях и об огромной гвардии незрячих, которым он, сам слепой, хотел бы служить беззаветно, помогая мыслями, словами и делами.

И он действительно взлетел, но только во сне, который видел много-много раз: он легко парит в небе с раскинутыми руками, пролетая над белыми облаками, между которых мелькает земля с реками, полями и лесами. Но приземлиться он должен только в городе на знакомый блокадный дом, над которым плотной сетью протянуты электрические провода под током. Вот и сейчас, во сне, он словно обессиленная птица пытается подлететь к дому, но провода обжигают его током, не пуская на землю. Он просыпался с сердцебиением и снова проваливался в этот же сон, изнемогая от повторяющихся неудач до самого рассвета.

День шестой

Лёгкое постукивание в оконное стекло балкона развеяло поверхностный сон, похожий на болезненное забытьё. Казалось, будто осенняя дождевая хандра робко стучится в дом дрожащими струйками своих прозрачных пальцев. Но стук был тонкий, колкий и неритмичный.

– Не может быть! – догадался он. – Это птичка!

Пернатые, большая синица и лазоревка, прилетают к нему на лоджию постоянно в течение года, чтобы кормиться и выводить своих птенцов в птичьем домике, который Олег смастерил для них и не убирал с балкона. Синицы выводят по три раза за лето птенцов. Если кормишь птичек ежедневно, то они узнают тебя и прилетают каждый день, ожидая и требуя корма. Два-три дня пропустишь – и они, будто понимая, больше не беспокоят. Он встал, положил на ладонь немного семечек, которые были всегда под рукой, и открыл балконное окно. Было тихо. Но он протянул ладонь и замер. Через некоторое время услышал шорох и почувствовал маленькие цепкие коготки на ладони, а потом и острый клювик, который суетливо склёвывал корм. В душе разливалась небесная благодать и восторг от прикосновения к хрупкой жизни. Нет ничего прекраснее этой жизни, которую оборвать, отнять, искалечить ничего не стоит, что у птиц, что у человека. Птичка, склевав все семечки, благодарно чирикнула и улетела.

– Этой осенью обязательно поймаю синичку, чтобы пожила зиму с нами, – решил Олег. – А эта птичка – вестник хороших новостей, значит, скоро мы будем вместе с Валюшей! – и радостно пропел в открытое окно: – Нас утро встречает прохладой, нас ветром встречает река. Кудрявая, что ж ты не рада весёлому пенью гудка? Не спи, вставай, кудрявая, в цехах звеня, страна встаёт со славою на встречу дня!..

Студёный воздух бодрил и звал на утреннюю пробежку.

В хорошем расположении духа Олег стал собираться на свою трассу за домом. Выпил чаю с надоевшим бутербродом, предвкушая, как скоро Валюта будет кормить его чудными супами, кашами, борщом, разнообразными салатами, жареной рыбкой, тушёным мясом и овощами, встречая его с нетерпением дома, а он, зная, что она его ждёт, будет как на крыльях лететь из мастерской в своё гнездо с ощущением выполненного долга, а не впустую прожитого дня.

После завтрака он оделся в спортивную форму, заткнул за пояс картофельную тяпку, взял самодельную спортивную трость с привязанным к ней колокольчиком, ключи и вышел из дома. «Хорошо, что не было дождя, – думал он. – Тренировка на беговой дорожке всё же не даёт настоящей подготовки для соревнования, так как нет полётности бега, отрыва ног от земли, отсутствует работа рук при движении, получается просто очень быстрая ходьба, что тоже немаловажно в домашних условиях.

Уверенно дойдя до своей трассы, он отсчитал семьдесят пять шагов, очистил тяпкой поребрик от мокрых листьев и стал бегать трусцой туда и обратно, ведя свой счёт до сорока поворотов. Город просыпался: запыхтели автомобили, послышались лёгкие шаги женщин, постукивающих быстрыми каблучками по асфальту, неторопливые шаги мужчин, куривших на ходу, чей дым он улавливал при беге, усталые шаркающие шаги появлялись позже вместе с детскими голосами. В основном проходили молча. Жильцы дома к нему уже привыкли, ему было приятно, если кто-нибудь иногда здоровался и желал крепкого здоровья. Он всегда отвечал доброй шуткой и приглашал на пробежку. На тридцать пятом развороте он неожиданно почувствовал стойкий неприятный запах, какой обычно исходит от бомжей. Возвращаясь, он чувствовал по запаху, что человек стоит на том же месте. После последнего поворота он остановился с ним рядом.

– Привет, друг! Хочешь побегать со мной? – доброжелательно спросил Олег.

– Я уже своё отбегал, отец. А как ты увидел меня? – ответил хриплый голос.

– А у меня открылся третий глаз вместо двух ослепших.

– Ну да?! Шутишь. А я смотрю, ты трусишь спозаранку, как коза с колокольчиком. А ты точно слепой? Больно бойко бегаешь.

– Точнее не бывает, – бодро ответил Олег.

– Отец, ты это… Серьёзно не видишь? Как же ты живёшь? Дружбаны под слепых косят, так им хорошо дают в переходах. А таких слепых я не видел. Вот тебе точно не подадут.

– А я и сам не возьму. Ты что, подаяниями кормишься?

– Я свободный человек, презираю все условности.

Да, беру, если дают.

– Если руку протянешь, да?

– Зато никому ничем не обязан, – сказал с вызовом бомж и закашлялся булькающим раздирающим кашлем, который закончился смачным плевком.

– Такого не бывает, дорогой. Ты обязан всем – матери и отцу, за то, что на свет Божий появился, обществу, где обитаешь, стране, в которой живёшь.

– Ну ты даёшь, с какого такого ляду? Они меня на улицу, а я им… Ещё чего! Я не блаженный.

– А жаль! Блаженные от Бога. Пока, сынок. Удачи тебе на переходах.

Олег уверенно пошёл к дому, чувствуя, как несчастный, смертельно простуженный бомж с удивлением смотрит ему в спину, не веря глазам своим, что можно жить как все в полной слепоте, не унывая и не заливая горя бормотухой, не стоя в переходах с протянутой рукой и не валяясь по подвалам.

«Горемыка неприкаянный, – думал Олег, – без крова, скорей всего без близких, хотя не факт, что один, но ведь ещё не старый, глаза видят, руки, ноги на месте, голова в порядке. Можно и нужно жить достойно. Почему так много молодых бомжей? Что должно такое случиться с человеком, чтобы он не сопротивлялся падению, шёл к своей погибели с открытыми глазами, презрев всё и вся? Лишь бы забыться, притупить ноющее внутри до состояния полного равнодушия к себе и другим. Но ты ведь тоже искал пути забвения, когда ослеп, испытывая страх перед жизнью… Только тебе помогли – любовь и вера».

Он вспомнил про небольшой портрет старика, похожего на бомжа, в ушанке, с папиросой во рту, выполненный им из шамота, который вызывал у многих интерес, так как вобрал в себя все черты узнаваемой родной русской действительности с определённой долей разухабистости, иронии и грусти. Он с удовольствием делал копии для своих друзей и дарил.

Ледяной душ Олег чередовал с тёплым несколько раз. Начинал с комнатной температуры, намыливался, споласкивался, а затем делал контрастный душ, прокручиваясь по три раза под разными водными струями. От удовольствия он покрякивал, чувствуя прилив энергии и радость бытия. Он долго и с удовольствием растирался полотенцем, продумывая, о чём предстоит сегодня вспомнить и успеть надиктовать, а главное – выполнить свой план по мытью горы посуды в раковине и покупке букетика цветов для Валюши. Завтра днём сын привезёт её домой, а он будет ещё на Пушкинском пробеге. Вот Валюша удивится! Жаль, конечно, что всё совпало, но главное – всё хорошо закончилось.

«Закончилось ли?.. – вдруг пробежала молнией шальная тревожная мысль. – Я мог бы существовать без Валентины, как тот неприкаянный бомж, но не мог бы жить в полную силу без неё, без её любви, заботы, терпения и веры в меня как в художника. Она для меня всё – моя Вселенная, в которой продолжается моё Я. А если бы я был на месте того бомжа? И что? Предположим, остался бы один на белом свете со своей слепотой. Неужели только домашняя тюрьма, вынужденное заключение и неуёмный страх перед городскими улицами-лабиринтами, равнодушными чуждыми людьми и смертоносной опасностью бегающих взад-вперёд автомобилей? А может, стоило бы притулиться к стае бомжей, брошенных на обочину жизни, чтобы забыться, обеспечить себе общение, дружеское участие собутыльников по несчастью, бросая с презрением вызов обществу зрячих и упиваясь своей отверженностью, слепотой и мнимой независимостью? Нет, не смог бы отсиживаться трясущимся кульком дома или примкнуть к чужеродным прайдам. Тогда что могло бы подвигнуть к жизни, удержать её на плаву, во имя чего? Как во имя чего? Во имя самой жизни, дарованной свыше. Не растерять себя, убить в себе страх, собрать волю в кулак, опереться на веру и преодолевать всё, что мешает твоему достоинству. Учиться жить заново, постигая скрытые от света тайны бытия, тяжело, но возможно, если принять её такой, какая она есть и слиться с её говорящей темнотой».

Олег прошёл в свою комнату, решив сделать последнее усилие, чтобы закончить свой рассказ на определённой свершившейся точке, после которой жизнь выстраивала похожие ситуации и события, окрашенные творческим процессом и бесконечным стремлением к самосовершенствованию. С некоторого времени его стала беспокоить мысль о некой неуловимой потере фантазии и вдохновения, которые стали реже посещать его или чаще покидать, он так и не понял. Тогда он хватался за мягкий комок глины и начинал перекатывать, разминать его в своих ладонях в поисках рождения неожиданных идей из спонтанных пластических форм, выходивших из-под рук. С этого он когда-то начинал, ослепнув, к этому же вернулся интуитивно, боясь потерять это состояние творческого погружения в созревающие в подсознании темы.

После щелчка включённого диктофона зашелестела плёнка и зазвучал его голос:

«Несмотря на то, что скульптурой я увлёкся серьёзно, меня сильно тянуло к графике. Тоска по прошлому времени не давала мне покоя, хотелось рисовать, писать акварелью сюжеты, пейзажи и миражи. Самая первая серия графических работ называлась «Мир вокруг меня». Продолжал делать линогравюры, работать карандашом. Появились первые акварельные работы. Мне трудно было судить о них, но интуитивно я чувствовал, что много работ слабых. Работать с акварелью было очень интересно. Методика работы акварелью схожа с линогравюрой – те же червячки, трафареты, но добавляется работа цветными красками и наложением соответствующей тональности при завершении. Мы с Валентиной много ходили по выставкам художников-графиков и акварелистов. Хотелось знать, какие существуют темы, цветовые решения, композиционные построения. Валентина подробно описывала мне всё, что было интересно для меня. Это дополняло мой багаж знаний, расширяло кругозор. Главное, чтобы не было застоя. К сожалению, никто из незрячих художников не занимался графикой и акварелью, поэтому не у кого было подучиться этому мастерству. Но я упорно шёл к своей намеченной цели – рисовал, выстраивал композиции, придумывал свою технику исполнения, мечтая хоть кому-нибудь стороннему показать свои работы, чтобы получить объективную оценку и совет.

Судьба свела меня с директором музея Всесоюзного Общества слепых в Санкт-Петербурге Владиславом Тимофеевичем Куприяновым, культурным и интересным человеком. Владислав Тимофеевич тотально слепой человек, мы быстро с ним сблизились и поняли друг друга. Он знал все свои экспозиции досконально. В это время он дополнял музейные экспонаты новыми работами, в которые включил и мои. У меня появился интересный собеседник, с которым я мог делиться своими творческими планами и получать моральную и дружескую поддержку. Наша дружба продолжается по сей день. Но я упорно мечтал выставить свои работы на публичное обозрение, чтобы получить ответный отклик зрителей. Для художника это очень важно, иначе зачем всё это, если нельзя поделиться с людьми. Я стал думать, где можно показать, представить своё творчество. После долгих походов в отдел культуры музеев я вышел на музей Городской скульптуры, где познакомился с удивительным человеком – Анной Владимировной Лебедковой, которая проявила активный интерес к моим работам. У нас состоялся серьёзный разговор, после чего меня включили в график выставок музея, и я стал ожидать, когда наступит моя очередь. Открытие выставки было назначено на 28 января 2004 года, в дни празднования полного освобождения города от блокады. А накануне я бежал свою ветеранскую дистанцию по Дороге Жизни, по местам, где проходила ниточка, связующая город с Большой Землёй.

Моя первая персональная выставка скульптурных и графических работ запомнилась мне на всю жизнь. Ольга Андреевна Алфёрова, типография «Синус Пи», взяла на себя расходы по изданию прекрасного буклета. Художник-дизайнер музея оформил выставку на высочайшем уровне. Мы были поражены его художественным вкусом, пониманием и тематическим прочтением скульптурных и графических работ, эффектно выстроенных в основном выставочном зале музея. У меня было ощущение, что я нахожусь на каком-то волнующем празднике, где было очень много народа, что это просто сон, чудесный сон, в котором были все дорогие для меня люди – родные, преподаватели, соратники из студии, друзья-спортсмены по бегу, садоводы, члены

Всесоюзного Общества слепых и коллеги с телевидения, с последней работы, которых я не видел более десяти лет. Я был безмерно рад приходу Игоря Бузина и Леонида Картеръева, которые впоследствии стали моими основными помощниками в творческих делах, а также счастлив был обнять Анатолия и Татьяну Тузовых, Эмму Жданову, Виктора Баканова, Леонида Волкова, Светлану Исакову и других, всех не упомню. Каждый из них оставил мне частицу своего сердца и мастерства. Я всем им благодарен и признателен.

Я гордился тем, что друзья и коллеги пришли ко мне не по зову жалостливого участия, а как к равноценному художнику на персональную выставку. Обстановка на выставке была накалена до предела – радиоканалы, телевидение, журналисты, музейщики. Выставка произвела настоящий фурор, чего я никак не ожидал, хотя надеялся на признание. Я привык к работе в тишине, которая меня сопровождает годами, и, попав в такую торжественную праздничную суету, растерялся. Поначалу даже стало немного страшно – куда девать руки и ноги, что говорить в микрофон, как держаться. Такое признание, положительные отзывы зрителей, высокая оценка профессионалов – всё это образовывало во мне ядро какой-то небывалой энергии, как бы приподняло меня над землёй и дало силы для дальнейших свершений. До этого я ничего подобного не испытывал. Я понял только одно – я работал не зря. В фондах музея Городской скульптуры остались «Блокадная мадонна» из шамота и «Моление о России» – дерево.

На этой выставке у меня впервые купили работу. Появились новые друзья и деловые знакомства. Особо признателен молодой журналистке Ирине Богрыше-вой, которая в дальнейшем с энтузиазмом подключилась к моей творческой судьбе, знакомя меня с новыми выставками, расшифровывая профессиональным языком их эстетическую суть, что было мне так необходимо для продвижения вперёд. Выставка прошла с большим общественным резонансом. Главное, что народ узнал, что есть слепые творцы, живущие полноценной жизнью. На нас стали обращать внимание, а меня – приглашать на встречи с журналистами газет, радио и телевидения. Я стал работать с удвоенной энергией.

Через неделю после открытия выставки я пришёл в себя и стал подытоживать своё творчество, придя к выводу, что не так уж и много у меня по-настоящему интересных работ. Я стремился делать сразу и много. Разбрасываясь, хватался за новые темы и сюжеты, что и сказывалось на глубине и качестве произведений. Не было цельности. Я не находил пути, к чему надо было стремиться, пытаясь разобраться в самом себе.

После этой выставки реализовалась тема «Деревья как люди». Я понял, что надо искать что-то очень личное в темах, а значит, своё, индивидуальное. И вот тогда мы совместно со слепой поэтессой Леной Пашутиной, призёром международного конкурса «Филантроп», подготовили выставочный проект под названием «Деревья как люди», в котором мои графические работы были дополнены её великолепной поэзией. Получилась цельная единая композиция из шестнадцати акварелей и шестнадцати стихов – полное органичное проникновение одного искусства в другое. У нас получился великолепный тандем. Валентина нам очень помогла в этом, так как подробно описывала Лене, что изображено на моих графических листах, давая ей тем самым импульс для поэтических образов и метафор. Мы вместе обсуждали акварели, а Лена потихонечку писала стихи. Самое главное условие – это чтобы стихи не были более двенадцати строк. Что и было выполнено Леной.

Сплав поэзии и изобразительного искусства у нас получился. Наш проект был представлен на выставке в музее Достоевского и получил признание зрителей и профессионалов. У нас с Леной уже был совместный художественно-поэтический проект, посвящённый блокаде. На выставке было много моих любимых друзей и товарищей, что принесло огромную радость и вдохновение. Появилась мечта сделать сборник стихов «Деревья как люди» с моими иллюстрациями. Я сделал макет будущего сборника стихов и передал его в музей Всесоюзного Общества слепых. Может быть, когда-нибудь напечатают.

Я стал часто участвовать в выставках, конкурсах, фестивалях. Так, в феврале 2005 года я занял первое место в фестивале «Звуки и краски мира», проводимом Военно-Медицинской академией, где мне вручили диплом за творческую инициативу, преданность изобразительному искусству, упорство и стойкость в достижении художественных результатов. В 2008 году была организована персональная выставка в музее А.А. Ахматовой «За мыслью вслепую бежит карандаш». В 2012 году в музее Хлеба была проведена юбилейная персональная выставка «Незримое зримо».

За свою портретную галерею исторических лиц, внёсших вклад в поддержку инвалидов по зрению, подаренную музею ВОС, в 2012 году мне вручили орден III степени за заслуги перед Всесоюзным Обществом слепых. В 2013 году присудили премию имени Николая Островского с медалью «За мужество и творчество», которую вручали в торжественной обстановке официальные лица из Москвы в нашем музее. Со мной были, как всегда, мои друзья и журналисты. В этом же году Русский музей неожиданно представил мою работу «Взгляд в себя» на своей выставке в Михайловском замке «Сон и Явь». К моей великой радости, я был представлен в одном ряду с известными мастерами скульптурных и графических произведений XVIII – начала XXI века, имеющих символический и аллегорический характер.

Меня часто просили показать своё мастерство воочию. И я понимал, что людям хочется увидеть, как слепой рисует, чтобы удостовериться в этом самолично. Я с удовольствием стал проводить мастер-классы в музеях, библиотеках, на выставках и на всех встречах, где это было возможно и нужно. Особо люблю показывать и рисовать на заданные темы детям, которые, сидя рядышком, рисуют своё или пытаются повторять за мной рисунок, а некоторые даже с закрытыми глазами.

В библиотеке Стрельны проводил с детьми четвёртого класса встречу. Рассказывал о блокадном детстве и провёл мастер-класс, где нарисовал овощно-фруктовый образ снеговика и крокодила с сидящими на нём мальчиком, девочкой с хворостинкой и мышкой на хвосте. Дети чуть не подрались из-за этого рисунка. Рисунок оставили библиотеке, а каждому из них я нарисовал разных зверей и животных, которые приходили в голову, не похожих один на другого, всего сорок рисунков. Общение с любознательными детьми доставило мне огромное удовольствие.

Последний крупномасштабный мастер-класс я проводил прямо на сцене огромного лектория Русского музея в Михайловском замке в мае 2012 года для Клуба любителей искусств. В этот день проводилась встреча со мной и презентация моего творчества на широком экране. Лекторий размещён в бывшей церкви Михайловского замка, в которой была сильная акустика, поэтому ничего о себе я не слышал, кроме сильного эха и гула, как в подземных залах метрополитена.

Во время рассказа искусствоведов обо мне я просто сидел на сцене и рисовал на глазах у всех разные карандашные эскизы, которые организаторы раздавали всем от меня на память. А сделать надо было не меньше двухсот зарисовок. За два с половиной часа я успешно справился со своей задачей. Было много цветов и добрых слов. В конце встречи ко мне подошло много людей с восторженными отзывами и с пожеланиями творческих успехов. Признание творчества художнику необходимо, чтобы дальше продираться по тернистой дороге к новым идеям и образам, воплощая их в произведениях искусства, которые художник с надеждой отдаёт на людской суд.

Мне трудно из-за слепоты в полной мере осознать и оценить своё творчество, уровень реализованных идей, направление развития. Мои глаза – мои руки. Мои работы – это попытка воплощения мечты в художественную форму. Но как интересно жить в этом божественном мире, где «И свет во тьме светит, и тьма не объяла его…»

Олег остановил запись, решив, что слово своё перед Валентиной выполнил – всё что вспомнил, наговорил, а дополнять можно до бесконечности. Теперь его волновали две проблемы – грязная посуда и цветы. Подумав, что сделать наперёд, решил, что самое трудоёмкое – мытьё посуды.

С посудой он справился, правда, не так быстро и качественно, как это сделала бы Валентина. Но всё же задачу свою выполнил. Вот в части мытья оконных и балконных стёкол в доме ему не было равных. Каждую весну он с большим удовольствием брал все необходимые атрибуты для мытья стёкол и наводил тщательный блеск на все квартирные окна, вызывая восхищение хозяйки дома и всех, кто это знал и видел. Удивительно, как слепой человек с непонятным упорством добивался идеальной прозрачности окон, чтобы никакие разводы и пятна не мешали солнечному свету проникать в дом, погружённый для него в темноту. А он видел, как сверкали чистотой стёкла, поскрипывая у него под пальцами, чувствовал тепло солнечных лучей и радовался, впуская животрепещущие лучи солнца в дом под весеннее щебетание птиц за окном. В это время он выпускал свою очередную птаху из домашней клетки в большой мир.

Он ничего не делал просто так – бездумно, не вычисляя, не считая, не осязая, не запоминая. Если мыл посуду, то точно знал, сколько и каких тарелок, чашек, ложек, ножей вымыл и куда положил, за всю незрячую жизнь не разбил ни одной вещи, в отличие от Валюши, которая всегда с гордостью отмечала его достижения, понимая, чего это ему стоило.

– Да, мытьё посуды – это, брат, тебе не фунт изюму, – произнёс Олег, присев на диван около телефона.

Теперь осталось купить цветы для Валюши. Но это вообще не проблема, а одно удовольствие. Киоск с цветами был в шаговой доступности от дома. Но прежде он набрал номер домашнего телефона сына. Трубку долго не брали, потом подключился автоответчик, и после гудка Олег оставил сообщение: «Сынок, у меня всё хорошо. Купил продукты. Вымыл посуду. Очень жду вас с мамой завтра. Сейчас схожу за цветами. Утром в десять часов встречаюсь у метро «Озерки» с лидером по бегу. Надеюсь, что к трём часам дня буду дома. Не забудь ей напомнить, что мой пробег посвящён ей, да, впрочем, как и вся жизнь. Обнимаю. Привет семье. Отец».

Не успел Олег положить трубку, как под рукой завибрировал телефон от громкого звонка.

– Слушаю, слушаю, кто звонит? – встревоженно спросил Олег. – Кто?.. Ты, что ли, Николай? Когда вернулся? Позавчера? Уже знаешь про Пушкинский пробег? Бежим с одиннадцати оттуда же, с Олимпийского переулка. Что? Да, еле нашёл лидера. С тобой, конечно, с огромным удовольствием. Набрался сил за границей, теперь трать на родине. Ничего, разберёмся. С мужиком встречаемся в десять утра в Озерках. Освобожу его для свободного бега, он будет доволен. Были проблемы, но уже разрешились. Я рад – мы с тобой опять в паре побежим толкать земной шар. Давай! И тебе. До завтра.

«Как здорово, – подумал Олег, – побегу со своим старинным другом Николаем Сидоровым. А потом ко мне заедем на обед. Валюта всегда всех потчует от души. Сын с невесткой помогут, как всегда, чтобы Валюта не топталась на кухне первые дни…»

Олег стал одеваться и готовиться к выходу. Сдачи от покупки продуктов вполне хватит на букет, думал он, хотя сколько сейчас стоит хороший букет, он не мог даже предположить. Четыреста рублей для цветов казались ему солидной суммой. Он давно не задумывался, что и сколько стоит. Получал свою блокадную пенсию и полностью отдавал Валентине, как раньше зарплату, всю до копеечки. Всё, что мог дополнительно заработать своим творчеством, продав что-нибудь, он складывал в свою копилку, чтобы покупать краски, бумагу, кисти, карандаши и другой материал. А при необходимости так же легко и с радостью отдавал свои заначки жене. Он задумался: а когда в последний раз дарил Валентине цветы? И не мог вспомнить. Дачные цветы не в счёт, которые они привозили в город с участка, украшая дом.

– Почему же я перестал это делать именно тогда, когда это надо было делать как можно чаще? – задал вопрос сам себе Олег, но ответа не нашёл, отчего ему стало как-то не по себе. – Тоже мне мужик называется, всю её жизнь подчинил своим интересам, а подумать о женщине, сделать ей приятное, просто подарить цветы, уж не говоря о другом, мозгов не хватает. Вот другим даже ручки целуешь, знаешь, что приятно. А когда жене целовал руки? Тоже, дурень, не помнишь? – бурчал про себя Олег, закрывая входные двери. Выйдя на улицу, проверил карманы – ключи, кошелёк, носовой платок, проездные документы на месте. – Всё, начинаю новую жизнь – мою посуду, дарю цветы не реже двух раз в месяц, целую ручки, не ворчу, не психую, не требую, не спорю – никаких «нет», только «да», – сказал он вслух и двинулся вперёд по своей космической тропе к ближайшему цветочному киоску. Он пересёк знакомую дорогу у дома и стал определять по правую сторону второй по счёту цветочный ларёк. Быстро нашёл его, стал дёргать ручку двери, но дверь была закрыта.

«Что там, перерыв, что ли?» – думал Олег, подёргивая дверь.

Через несколько минут к нему подошла проходящая мимо женщина и пояснила, что магазин закрыт по техническим причинам, на дверях висит объявление. Другого цветочного киоска Олег не знал в округе. Он вспомнил, что у метро «Озерки» есть большой цветочный магазин, когда-то они с Валентиной заходили туда, направляясь в гости к другу.

Тогда он прошёл чуть вперёд до третьего ларька и повернул налево, стараясь определить переход и проезжую часть. На улице было шумно. Чаще всего его задевал встречный поток, что говорило о том, что люди возвращались с работы домой. Олег услышал звон трамвая, стал требовательнее постукивать по проезжей части. Наконец кто-то его подхватил под руку и повёл через дорогу.

– Спасибо, спасибо, меня оставьте у трамвайной остановки в сторону Озерков.

Ответа не последовало, но на остановке его поставили, прислонив к перилам.

«Вот была бы звуковая сигнализация или даже человеческий голос, все проблемы бы можно было разрешить самому и перейти до середины дороги до трамвая в сторону метро», – раздражаясь, думал про себя Олег.

В трамвае было тихо. Он обнаружил свободное место и сел рядом с выходом. Остановки, как всегда, не объявляли, и он их стал считать, загибая пальцы. Отчего появилось внезапное волнение, он не мог понять, вроде бы всё складывается удачно, впереди столько приятных событий. Но именно вот такое состояние безоблачного, ничем не омрачённого ожидания счастья и пугало, так как за ним непременно таилось какое-нибудь каверзное событие.

Всё, что касалось дорог вокруг дома, Олег называл муравьиной тропой. Но когда он направлялся из своего спального района в центр города, то он шёл по космической тропе, становясь напряжённо-сосредоточенным, будто готовился перейти через минное поле. Да он и был похож со стороны на сапёра, только вместо миноискателя он профессионально работал белой тростью. Сапёр может ошибиться только раз, и цена такой ошибки – его жизнь. У слепого ошибка тоже может стоить жизни, и он это знал не понаслышке.

У метро выходило мало пассажиров, что немного осложняло его передвижение, так как в толпе он чувствовал себя безопаснее, придерживаясь общего ритма. На узком пятачке у перехода от трамвайной остановки к метро он долго постукивал по тротуару, слыша, как проносились машины мимо него перед самым носом. Неожиданно его подхватили с двух сторон под руки двое веселых подвыпивших мужичков и уверенно потащили на другую сторону.

– Отец, тебе куда, в метро? – спрашивали наперебой мужчины. – А то, может, с нами за компанию?

– А вы меня куда ведёте под руки как милиционеры, в пикет милиции, что ли?

– А ты знаешь, как туда водят?