Большая книга психоанализа. Введение в психоанализ. Лекции. Три очерка по теории сексуальности. Я и Оно (сборник)

Распространение сексуальной цели на другие части тела во всех своих вариациях не представляет собой ничего принципиально нового, ничего не добавляет к нашему знанию о половом влечении, которое проявляет в этом только свое намерение овладеть сексуальным объектом по всем направлениям. Но наряду с сексуальной переоценкой при выходе за анатомические границы проявляется второй момент, необычный для общедоступного знания. Определенные части тела, такие, как слизистая оболочка рта и заднего прохода, постоянно используемые в этих практиках, словно претендуют на то, чтобы к ним относились как гениталиям и соответствующим образом с ними обращались. Нам еще предстоит узнать, что это притязание оправдывается развитием сексуального влечения и что оно реализуется в симптоматике некоторых болезненных состояний.

Непригодная замена сексуального объекта – фетишизм

Совершенно особое впечатление производят те случаи, в которых нормальный сексуальный объект заменяется другим, имеющим к нему отношение, но совершенно непригодным для того, чтобы служить нормальной сексуальной цели. В соответствии с принципами классификации мы, наверное, поступили бы более правильно, если бы упомянули эту необычайно интересную группу отклонений полового влечения еще тогда, когда речь шла об отклонениях в отношении сексуального объекта, но мы отложили это до того момента, когда познакомились с моментом сексуальной переоценки, от которого зависят эти явления, связанные с отказом от сексуальной цели.

Заменой сексуального объекта становится часть тела, в целом весьма мало пригодная для сексуальных целей (нога, волосы), или неодушевленный объект, имеющий бесспорное отношение к лицу, пробуждающему сексуальные чувства, чаще всего к его сексуальности (предметы одежды, постельное белье). Эта замена вполне правомерно приравнивается к фетишу, в котором дикарь воплощает своего бога.

Переход к случаям фетишизма с отказом от нормальной или извращенной сексуальной цели составляют случаи, в которых, чтобы достигнуть сексуальной цели, требуется присутствие в сексуальном объекте фетишистского условия (определенного цвета волос, одежды и даже физического недостатка). Ни одна другая соприкасающаяся с патологией вариация сексуального влечения не вызывала у нас такого большого интереса, как эта, из-за странности вызываемых ею явлений. Известное принижение стремления к нормальной сексуальной цели является здесь, по-видимому, предпосылкой для всех случаев (исполнительная слабость полового аппарата).[82] Связь с нормой опосредуется через психологически необходимую переоценку сексуального объекта, которая неизбежно переносится на все, что с ним ассоциативно связано. Поэтому известная степень такого фетишизма всегда присуща нормальной любви, особенно на тех стадиях влюбленности, когда нормальная сексуальная цель кажется недостижимой или ее осуществление невозможным.

Достань платочек мне с ее груди,Подвязку хоть на память мне найди![83]

Патологическим случай становится только тогда, когда стремление к фетишу фиксируется, выходя за это условие, и занимает место нормальной цели; далее, когда фетиш теряет связь с определенным лицом, становится единственным сексуальным объектом. Таковы вообще условия перехода просто вариаций полового влечения в патологические отклонения.

Как впервые утверждал Бине [1888], а затем было доказано многочисленными примерами, в выборе фетиша проявляется сохраняющееся влияние сексуального впечатления, полученного чаще всего в раннем детстве, что можно сравнить с вошедшей в поговорку «прилипчивости» первой любви у нормального человека. Такое происхождение особенно очевидно в случаях исключительной фетишистской обусловленности сексуального объекта. Со значением ранних сексуальных впечатлений мы еще встретимся в другом месте.[84]

В других случаях к замене объекта фетишем привела символическая связь мыслей, которая большей частью данным человеком не осознается. Пути этих ассоциаций не всегда можно с уверенностью доказать (нога является древним сексуальным символом уже в мифах,[85] «мех» обязан своей ролью фетиша ассоциации с волосяном покровом на mons veneris[86]); тем не менее и эта символика, по-видимому, не всегда оказывается независимой от сексуальных переживаний детства.[87]

(Б) Фиксации на временных сексуальных целях

Возникновение новых намерений

Все внешние и внутренние условия, которые затрудняют или отдаляют достижение нормальной сексуальной цели (импотенция, высокая цена сексуального объекта, опасность полового акта) поддерживают, вполне естественно, склонность к тому, чтобы задержаться на подготовительных актах и образовывать из них новые сексуальные цели, которые могут занять место нормальных. При ближайшей проверке всегда оказывается, что наметки внешне самых странных из этих новых намерений все же имеются уже при нормальном сексуальном процессе.

Ощупывание и разглядывание

Известная доля ощупывания необходима – во всяком случае человеку – для достижения нормальной сексуальной цели. Также общеизвестно, какой источник удовольствия, с одной стороны, и какой приток новой энергии, с другой стороны, достигается благодаря ощущениям от прикосновения к коже сексуального объекта. Поэтому задержку на ощупывании, если только половой акт вообще продолжается, вряд ли можно причислить к перверсиям.

Аналогично обстоит дело с разглядыванием, происходящим в конечном счете из ощупывания. Оптическое впечатление возникает тем же путем, которым чаще всего пробуждается либидинозное возбуждение и на проходимость которого – если допустим такой телеологический подход – рассчитывает племенной отбор, побуждая сексуальный объект развиваться в красивый. Прогрессирующее вместе с культурой сокрытие тела пробуждает сексуальное любопытство, которое стремится к тому, чтобы разоблачением скрытых частей дополнить сексуальный объект, но оно может отвлечься на художественные цели («сублимироваться»), если удается отвлечь его интерес от гениталий и направить его на форму тела в целом.[88] Задержка на этой промежуточной сексуальной цели сексуально подчеркнутого разглядывания в известной степени присуща большинству нормальных людей, более того, она дает им возможность направить известную сумму своего либидо на высшие художественные цели. И наоборот, страсть к разглядыванию становится перверсией, а) если она ограничивается исключительно гениталиями, б) если она связана с преодолением отвращения (вуайерист: человек, подглядывающий за другим, когда тот отправляет выделительные функции), в) если она вытесняет нормальную сексуальную цель, вместо того чтобы подготовить к ее достижению. Последнее особенно выражено у эксгибиционистов, которые, если мне позволено будет сделать вывод на основании ряда анализов, показывают свои гениталии для того, чтобы в качестве ответной услуги увидеть гениталии другого.

При перверсии, стремление которой состоит в разглядывании и показывании себя, проявляется весьма необычная особенность, которая будет занимать нас еще больше при следующем отклонении. Дело в том, что сексуальная цель проявляется при этом в двух формах – в активной и в пассивной.

Силой, противостоящей стремлению к разглядыванию, а иногда и устраняющей его, является стыд (как прежде – отвращение).

Садизм и мазохизм

Склонность причинять боль сексуальному объекту и ее противоположность, эти наиболее часто встречающиеся и самые важные перверсии, в двух ее формах, активной и пассивной, были названы фон Краффтом-Эбингом садизмом и мазохизмом (пассивная форма). Другие авторы предпочитают более узкое обозначение «алголагния», подчеркивающее удовольствие от боли, жестокость, тогда как в названиях, выбранных Краффтом-Эбингом, на передний план выдвигаются всякого рода унижение и покорность.

Корни активной алголагнии, садизма, легко можно выявить в нормальном поведении. Сексуальность большинства мужчин обнаруживает примесь агрессии, стремления покорять, биологическое значение которого, пожалуй, состоит в необходимости преодолевать сопротивление сексуального объекта еще и другим способом, а не только посредством ухаживания. В таком случае садизм соответствовал бы ставшему самостоятельным, чрезмерным агрессивному компоненту сексуального влечения, выдвинувшемуся на главное место благодаря смещению.

В обычном словоупотреблении понятие садизма колеблется от просто активной, а затем насильственной установки по отношению к сексуальному объекту до исключительной связи удовлетворения с его подчинением и жестоким с ним обращением. Строго говоря, только последний крайний случай имеет право называться перверсией.

Аналогичным образом обозначение «мазохизм» охватывает все пассивные установки по отношению к сексуальной жизни и к сексуальному объекту, крайним выражением которых является связь удовлетворения с переживанием сексуальным объектом физической или душевной боли. Мазохизм как перверсия, по-видимому, больше отдалился от нормальной сексуальной цели, чем его противоположность; сначала следует выразить сомнение, появляется ли он первично и не возникает ли он регулярно скорее вследствие преобразования садизма. Нередко можно видеть, что мазохизм представляет собой не что иное, как продолжение садизма, обращенного против собственной персоны, которая вначале занимает место сексуального объекта. Клинический анализ крайних случаев мазохистской перверсии приводит к взаимодействию целого ряда моментов, которые преувеличивают и фиксируют первоначальную пассивную сексуальную установку (комплекс кастрации, сознание вины).

Преодолеваемая при этом боль присоединяется к отвращению и стыду, которые противопоставлялись либидо в качестве сопротивлений.

Садизм и мазохизм занимают особое место среди перверсий, поскольку лежащая в их основе противоположность активности и пассивности относится к общим характерным особенностям сексуальной жизни.

То, что жестокость и половое влечение теснейшим образом взаимосвязаны, вне всякого сомнения, доказывает история человеческой культуры, но при объяснении этой взаимосвязи никто не пошел дальше подчеркивания агрессивного момента либидо. По мнению некоторых авторов, эта примешивающаяся к половому влечению агрессия является, в сущности, остатком каннибальского вожделения, то есть в ней задействован аппарат овладения, служащий удовлетворению другой, в онтогенетическом отношении более древней важной потребности.[89] Также утверждалось, что всякая боль сама по себе содержит возможность ощущения удовольствия. Мы хотим ограничиться впечатлением, что объяснение этой перверсии отнюдь не может считаться удовлетворительным и что при этом, возможно, соединяются несколько душевных стремлений, создавая один эффект.

Самая поразительная особенность этой перверсии заключается, однако, в том, что ее активная и ее пассивная формы постоянно встречаются вместе у одного и того же лица. Кто испытывает удовольствие от того, что причиняет другим боль в сексуальном отношении, тот также способен испытывать наслаждение от боли, которая может у него возникать от половых отношений. Садист – это всегда одновременно и мазохист, хотя активная или пассивная сторона перверсии у него может быть выражена сильнее и представлять собой его преобладающую сексуальную деятельность.[90]

Мы видим, таким образом, что некоторые из извращенных наклонностей регулярно проявляются как пары противоположностей, чему с учетом приводимого далее материала можно приписать большое теоретическое значение.[91] Кроме того, очевидно, что существование пары противоположностей садизм-мазохизм нельзя непосредственно вывести из примешивания агрессии. Напротив, следовало бы попытаться связать такие одновременно существующие противоположности с объединенной в бисексуальности противоположностью мужского и женского, для которой в психоанализе часто можно ввести противоположность активного и пассивного.

Общее о всех перверсиях

Вариация и болезнь

Врачи, изучавшие сначала перверсии на ярко выраженных примерах и при особых условиях, разумеется, были склонны приписать им характер болезни или дегенерации точно так же, как при инверсии. Между тем здесь легче, чем там, отклонить это мнение. Повседневный опыт показывает, что большинство этих отклонений, по крайней мере наименее выраженные из них, образуют редко отсутствующую составную часть сексуальной жизни здоровых людей, и считаются ими нормальными наравне с другими интимностями. Там, где этому благоприятствуют обстоятельства, также и нормальный человек может на какое-то время заменить нормальную сексуальную цель такой перверсией или предоставить ей место наряду с первой. Пожалуй, у любого здорового человека имеется то или иное дополнение к нормальной сексуальной цели, которое можно назвать перверсией, и самой по себе такой распространенности достаточно для того, чтобы показать нецелесообразность употребления укоризненного наименования «перверсия». Именно в области сексуальной жизни сталкиваешься с особыми, в настоящее время, собственно говоря, неразрешимыми трудностями, когда пытаешься провести четкую границу между простой вариацией в пределах физиологической области и болезненными симптомами.

Тем не менее у некоторых из этих перверсий качество новой сексуальной цели таково, что требует особой оценки. Известные перверсии настолько удаляются по своему содержанию от нормы, что мы не можем не объявить их «болезненными», особенно те, в которых сексуальное влечение при преодолении сопротивлений (стыда, отвращения, ужаса, боли) проявляется в вызывающих изумление действиях (лизание кала, глумление над трупами). Но и в этих случаях нельзя с уверенностью ожидать, что преступниками всякий раз окажутся лица с иного рода тяжелыми отклонениями или душевнобольные. Также и здесь не уйдешь от факта, что люди, которые в остальных отношениях ведут себя нормально, только в области сексуальной жизни, находясь во власти самого безудержного из всех влечений, проявляют себя как больные. И наоборот, за явной ненормальностью в других жизненных отношениях всякий раз на заднем плане обнаруживается ненормальное сексуальное поведение.

В большинстве случаев мы можем обнаружить болезненный характер перверсии не в содержании новой сексуальной цели, а в ее отношении к норме. Если перверсия появляется не наряду с нормой (нормальными сексуальной целью и объектом), где благоприятные условия содействуют нормальному, а неблагоприятные ему препятствуют, а когда при любых условиях она вытесняет и замещает нормальное; таким образом, в исключительности и фиксации перверсии мы чаще всего усматриваем основание расценивать ее как на болезненный симптом.

Психическое участие при перверсиях

Возможно, именно в самых отвратительных перверсиях следует признать наибольшее участие психики в превращении сексуального влечения. Здесь совершается определенная душевная работа, у которой, несмотря на ее ужасный результат, нельзя отнять значения идеализации влечения. Всемогущество любви нигде, пожалуй, не проявляется так сильно, как в этих ее заблуждениях. Самое высокое и самое низкое повсюду теснейшим образом связаны в сексуальности («с небес в преисподнюю»[92]).

Два результата

При изучении перверсий мы пришли к пониманию того, что сексуальное влечение вынуждено бороться с сопротивлением со стороны определенных душевных сил, среди которых отчетливее всего проявляются стыд и отвращение. Можно предположить, что эти силы задействованы в сдерживании влечения в пределах, считающихся нормальными, и если они развились у индивида раньше, чем сексуальное влечение достигло своей полной силы, то, возможно, именно они и задали определенное направление его развитию.[93]

Далее мы заметили, что некоторые из исследованных перверсий становятся понятными только при совпадении нескольких мотивов. Если они допускают анализ – разложение, – то это значит, что по своей природе являются составными. Это может послужить нам указанием на то, что и само сексуальное влечение, вероятно, не представляет собой нечто простое, а состоит из компонентов, которые снова отделяются от него в перверсиях. Таким образом, клиника привлекла наше внимание к слияниям, утратившим свое выражение в однообразном нормальном поведении.[94]

Сексуальное влечение у невротиков

Психоанализ

Важное дополнение к знанию о сексуальном влечении у людей, по крайней мере очень близко стоящих к нормальным, можно получить из источника, к которому можно подступиться лишь определенным способом. Существует лишь одно средство, позволяющее получить основательные и не вводящие в заблуждение сведения о половой жизни так называемых психоневротиков (при истерии, неврозе навязчивых состояний, так называемой неврастении, несомненно, при dementia praecox и паранойе), а именно если подвергнуть их психоаналитическому исследованию, которым пользуется предложенный Й. Брейером и мной в 1893 году метод лечения, названный тогда «катартическим».

Я должен предпослать или повторить из других публикаций, что эти психоневрозы, насколько богат мой опыт, возникают под воздействием сил сексуального влечения. Я не имею в виду, что энергия сексуального влечения дополняет силы, поддерживающие болезненные явления (симптомы), а категорически утверждаю, что этот компонент является единственно постоянным и самым важным энергетическим источником невроза, а потому сексуальная жизнь данных лиц выражается либо исключительно, либо преимущественно, либо только частично в этих симптомах. Симптомы, как я это указывал в другом месте, отражают сексуальное поведение больных. Доказательством этого утверждения послужило мне возрастающее в течение двадцати пяти лет количество психоанализов истерических и других неврозов, о результатах которых по отдельности я дал – и еще буду давать – подробный отчет в других работах.[95]

Психоанализ устраняет симптомы истериков исходя из предположения, что эти симптомы являются заменой – так сказать, транскрипцией – ряда аффективно катектированных душевных процессов, желаний и стремлений, которым вследствие особого психического процесса (вытеснения) отказано в доступе к осуществлению посредством осознанной психической деятельности. Эти мыслительные образования, удерживаемые в состоянии бессознательного, стремятся найти выражение, сообразное их аффективной ценности, достичь отвода, и они находят его при истерии посредством процесса конверсии в соматических феноменах – как раз в истерических симптомах. При искусном, проведенном с использованием особых приемов обратном превращении симптомов аффективно катектированные представления, ставшие теперь осознанными, позволяют получить самые точные сведения о природе и происхождении этих ранее бессознательных психических образований.

Результаты психоанализа

Таким образом стало известно, что симптомы представляют собой замену стремлений, заимствующих свою энергию из источников сексуального влечения. В полном согласии с этим находится все, что мы знаем о характере истериков, взятых здесь в качестве образца всех психоневротиков, до их заболевания и о поводах к этому заболеванию. В истерическом характере можно распознать некоторую долю сексуального вытеснения, выходящую за пределы нормы, усиление сопротивлений сексуальному влечению, известных нам в виде стыда, отвращения и морали, и своего рода инстинктивное бегство от интеллектуальных занятий сексуальной проблемой, в результате которого в наиболее ярких случаях вплоть до наступления половой зрелости сохраняется полное сексуальное неведение.[96]

Эта существенная для истерии черта характера нередко оказывается незаметной для грубого наблюдения из-за наличия второго конституционального фактора истерии – чересчур выраженного сексуального влечения; но психологический анализ всякий раз умеет его раскрывать и разрешать противоречивую загадочность истерии путем выявления пары противоположностей – слишком сильной сексуальной потребности и чрезмерного отрицания сексуальности.

Для предрасположенного к истерии человека повод к заболеванию возникает тогда, когда вследствие продолжающегося собственного созревания или внешних жизненных условий он всерьез соприкасается с реальными сексуальными требованиями. В таком случае из конфликта между натиском влечения и противодействующим отвержением сексуальности находится выход в болезнь, который не разрешает конфликт, а пытается избежать его путем превращения либидинозных стремлений в симптомы. Если истеричный человек, к примеру мужчина, заболевает от какого-нибудь банального эмоционального проявления, от конфликта, в центре которого не имеется сексуального интереса, то такое исключение – только кажущееся. Психоанализ всякий раз может тогда доказать, что именно сексуальный компонент конфликта сделал возможным заболевание, не позволив душевным процессам совершаться нормальным образом.

Невроз и перверсия

Добрая часть критики этих моих положений, пожалуй, объясняется тем, что сексуальность, из которой я вывожу психоневротические симптомы, отождествляют с нормальным сексуальным влечением. Но психоанализ учит еще большему. Он показывает, что симптомы отнюдь не возникают (по крайней мере, исключительно или преимущественно) только за счет так называемого нормального сексуального влечения, а представляют собой конвертированное выражение влечений, которые были бы названы извращенными (в широком смысле), если бы их можно былей проявить непосредственно в воображаемых намерениях и в поступках без отвлечения от сознания. Таким образом, симптомы отчасти образуются за счет ненормальной сексуальности; невроз – это, так сказать, негатив перверсии.[97]

В сексуальном влечении психоневротиков можно выявить все отклонения, которые мы изучили в качестве вариаций нормальной и выражений болезненной сексуальной жизни.

а) У всех невротиков (без исключения) в бессознательной душевной жизни имеются побуждения к инверсии, к фиксации либидо на лицах того же пола. Без детального обсуждения невозможно должным образом оценить значение этого момента для формирования картины болезни; я могу только заверить, что бессознательная склонность к инверсии всегда присутствует, и именно она во многом помогает объяснить, в частности, мужскую истерию.[98]

б) В качестве моментов, приводящих к образованию симптомов, у психоневротиков можно выявить наличие в бессознательном всевозможных склонностей к выходу за анатомические границы, а среди них с особой частотой и интенсивностью те, при которых ролью гениталий наделяется слизистая оболочка рта и заднего прохода.

(в) Совершенно исключительную роль среди факторов, приводящих к образованию симптомов, при психоневрозах играют парциальные влечения, которые проявляются в основном в парах противоположностей и с которыми мы познакомились как с носителями новых сексуальных целей, – влечение к разглядыванию и выставлению себя напоказ, а также активно и пассивно выраженное влечение к жестокости. Вклад последнего необходим для понимания характера страдания, доставляемого симптомом, и почти всегда он определяет некоторые особенности социального поведения больных. Благодаря этой связи жестокости с либидо осуществляется превращение любви в ненависть, нежных побуждений во враждебные, которые характерны для целого ряда невротических случаев и даже, как представляется, для паранойи.

Интерес к этим результатам возрастает еще больше из-за некоторых особенностей фактического положения вещей.

α) Там, где в бессознательном обнаруживается такое влечение, которое способно составлять пару с противоположностью, постоянно можно выявить действие и этой противоположности. То есть любая «активная» перверсия сопровождается своим «пассивным» дополнением; кто в бессознательном эксгибиционист, тот одновременно и вуайерист, кто страдает от последствий вытеснения садистских побуждений, у того находится и другое подкрепление симптомов из источников мазохистской наклонности. Полное соответствие с поведением «позитивных» перверсий, разумеется, очень важно. Однако в картине болезни доминирующую роль играет та или другая из противоположных наклонностей.

ß) В более выраженном случае психоневроза лишь изредка встречается развитым единственное из этих извращенных влечений, чаще всего обнаруживается их большее количество и, как правило, – следы всех; но отдельное влечение по своей интенсивности не зависит от развития других. Также и здесь изучение позитивных перверсий выявляет их точную противоположность.

Парциальные влечения и эрогенные зоны

Если сопоставить то, что мы узнали из исследования позитивных и негативных перверсий, то напрашивается мысль свести их к ряду «парциальных влечений», которые, однако, не представляют собой нечто первичное, а допускают дальнейшее разложение. Под «влечением» мы понимаем прежде всего не что иное, как психическую репрезентацию непрерывно текущих, интрасоматических источников раздражения, в отличие от «раздражения», которое вызывается отдельными и поступающими извне возбуждениями. Таким образом, влечение – это одно из понятий, разграничивающих душевное и телесное. Самым простым и напрашивающимся предположением о природе влечений было бы то, что сами по себе они никаким качеством не обладают, а могут приниматься во внимание только в качестве меры рабочей нагрузки на душевную жизнь. То, что отличает друг от друга влечения и наделяет их особыми свойствами, – это их отношение к своим соматическим источникам и к своим целям. Источником влечения является возбуждающий процесс в неком органе, а ближайшая цель влечения состоит в устранении этого раздражения органа.

Дальнейшая предварительная гипотеза в теории влечениях, от которой мы не можем уклониться, гласит, что от органов тела поступают двоякого рода возбуждения, обусловленные различием их химической природы. Один из этих видов возбуждения мы обозначаем как специфически сексуальный, а данный орган – как «эрогенную зону» исходящего от него парциального сексуального влечения.[99]

В случае извращенных наклонностей, при которых сексуальное значение придается ротовой полости и заднепроходному отверстию, роль эрогенной зоны вполне очевидна. Во всех отношениях она выступает как часть полового аппарата. При истерии эти части тела и исходящие от них тракты слизистой оболочки становятся местом появления новых ощущений и изменений иннервации – более того, процессов, которые можно сравнить с эрекцией, – совершенно так же, как настоящие гениталии под влиянием возбуждения, возникающего при нормальных половых процессах.

Значение эрогенных зон как побочных аппаратов и суррогатов гениталий наиболее отчетливо среди всех психоневрозов проявляется при истерии; но это не должно означать, что им можно пренебрегать при других формах заболевания. Оно здесь лишь менее заметно, потому что при них (неврозе навязчивых состояний, паранойе) образование симптомов происходит в областях душевного аппарата, более удаленных от центров, отвечающих за управление телом. При неврозе навязчивых состояний больше бросается в глаза значение импульсов, которые создают новые сексуальные цели и кажутся независимыми от эрогенных зон. И все же при разглядывании и эксгибиционизме глаз соответствует эрогенной зоне; когда речь идет о таких компонентах сексуального влечения, как боль и жестокость, такую же роль играет кожа, которая в отдельных участках тела дифференцировалась в органы чувств и модифицировалась в слизистую оболочку в качестве эрогенной зоны kat exochn.[100]

Объяснение кажущегося преобладания извращенной сексуальности при психоневрозах

В результате предшествовавших рассуждений сексуальность психоневротиков, возможно, оказалась представлена в ложном свете. Может показаться, что из-за своих врожденных особенностей психоневротики в сексуальном поведении очень приблизились к извращенным людям и настолько же отдалились от нормальных. Но вполне возможно, что конституциональное предрасположение этих больных, помимо чрезмерной степени сексуального вытеснения и чрезвычайной силы сексуального влечения, заключает в себе еще и необычайную склонность к перверсии в самом широком смысле слова; однако исследование более легких случаев показывает, что последнее предположение не обязательно или что, по крайней мере при оценке болезненных эффектов, необходимо вычесть воздействие одного фактора. У большинства психоневротиков заболевание возникает только после наступления пубертата под влиянием требований нормальной половой жизни. Против этого в первую очередь и направляется вытеснение. Или же заболевания возникают позднее, когда либидо получает отказ в удовлетворении нормальным путем. В обоих случаях либидо ведет себя как поток, главное русло которого запружено; оно заполняет коллатеральные пути, остававшиеся прежде свободными. Тем самым и кажущаяся столь большой (хотя и негативная) склонность психоневротиков к перверсиям может быть обусловлена коллатеральным течением, или, во всяком случае, это коллатеральное течение должно усилиться. Но факт заключается в том, что сексуальное вытеснение как внутренний фактор должно быть поставлено в один ряд с теми внешними факторами, которые, подобно ограничению свободы, недоступности нормального сексуального объекта, опасности нормального полового акта и т. д., вызывают перверсии у индивидов, которые в противном случае, возможно, остались бы нормальными.

В отдельных случаях неврозов дело может обстоять по-разному; один раз определяющим является врожденная величина извращенной наклонности, в другой раз – ее коллатеральное усиление вследствие оттеснения либидо от нормальной сексуальной цели и сексуального объекта. Было бы неправильно конструировать противоположность там, где имеются отношения кооперации. Наиболее яркие проявления невроза имеют место тогда, когда конституция и переживание действуют сообща в одном направлении. Резко выраженная конституция сможет, пожалуй, обойтись без поддержки со стороны жизненных впечатлений, сильное потрясение в жизни вызовет, пожалуй, невроз и при средней конституции. Впрочем, эти положения в той же мере касаются этиологического значения врожденного и случайно пережитого также и в других областях.

Если предпочесть гипотезу, что особенно выраженная склонность к перверсиям все же относится к особенностям психоневротической конституции, то появляется перспектива выделить – в зависимости от врожденного преобладания той или иной эрогенной зоны, того или иного парциального влечения – многообразие таких конституций. Соответствует ли врожденному предрасположению к перверсиям особое отношение к выбору определенной формы заболевания, – это, как и многое другое в этой области, пока еще не исследовано.

Ссылка на инфантилизм сексуальности

Доказательством того, что извращенные побуждения являются факторами, ведущими к образованию симптомов при психоневрозах, мы чрезвычайным образом увеличили число людей, которых можно было бы причислить к извращенным. Дело не только в том, что сами невротики представляют собой очень многочисленный класс людей, – необходимо также учесть, что неврозы во всех своих формах сплошными рядами постепенно переходят в здоровье; ведь мог же Мёбиус с полным основанием утверждать, что все мы немного истеричны. Тем самым вследствие невероятного распространения перверсий мы вынуждены допустить, что и предрасположение к перверсиям не является редкой особенностью, а должно быть частью конституции, считающейся нормальной.

Мы слышали, что вопрос о том, сводятся ли перверсии к врожденным условиям или возникают благодаря случайным переживаниям, как это предполагал Бине в отношении фетишизма, является спорным. Теперь мы можем предложить его решение: разумеется, в основе перверсий лежит нечто врожденное, но нечто такое, что является врожденным у всех людей, что в качестве наследственных задатков колеблется в своей интенсивности и ждет усиления благодаря влияниям жизни. Речь идет о врожденных, закрепленных в конституции корнях сексуального влечения, развившихся в одном ряде случаев до настоящих носителей сексуальной деятельности (перверсии), в других случаях подвергающихся недостаточному подавлению (вытеснению), в результате чего они могут обходным путем – в виде симптомов болезни – привлечь к себе значительную часть сексуальной энергии, тогда как в наиболее благоприятных случаях благодаря действенному ограничению и иной переработке, минуя обе крайности, развивается так называемая нормальная сексуальная жизнь.

Но далее мы скажем, что предполагаемую конституцию, обнаруживающую зачатки всех перверсий, можно выявить лишь у ребенка, хотя все влечения у него могут проявляться только с умеренной интенсивностью. Если же нам напрашивается формулировка, что невротики сохранили у себя инфантильное состояние сексуальности или к нему вернулись, то нам следует обратить свой интерес к сексуальной жизни ребенка и проследить за игрой влияний, определяющих процесс развития детской сексуальности вплоть до его исхода в перверсии, неврозе или нормальной половой жизни.

II

Инфантильная сексуальность

Пренебрежение инфантильным

Популярное мнение о половом влечении состоит в том, что в детстве оно отсутствует и пробуждается только в период жизни, называемый пубертатом. Но это не простое, а чреватое последствиями заблуждение, поскольку именно оно прежде всего повинно в нашем нынешнем незнании основных условий сексуальной жизни. Обстоятельное исследование сексуальных проявлений в детстве, вероятно, открыло бы нам существенные черты полового влечения, показало бы его развитие и образование из различных источников.

Примечательно, что авторы, занимающиеся объяснением свойств и реакций взрослого индивида, уделяли гораздо больше внимания доисторическому времени, жизни предков, то есть приписывали гораздо больше влияния наследственности, чем другому доисторическому времени, которое приходится уже на индивидуальное существование человека, а именно детство. Однако следовало бы подумать, что влияние этого периода жизни легче понять и что оно с большим основанием должно привлекать к себе внимание, чем влияние наследственности.[101] Хотя в литературе встречаются случайные замечания о преждевременных проявлениях сексуальности у маленьких детей, об эрекции, мастурбации и даже о напоминающих коитус попытках, но только как об исключительных процессах, как о курьезах или как об отталкивающих примерах ранней испорченности. Насколько я знаю, ни один автор не имел четкого представления о закономерностях сексуального влечения в детстве, и в многочисленных сочинениях о развитии ребенка глава «Сексуальное развитие» чаще всего отсутствует.[102]

Инфантильная амнезия

Причину этого удивительного пренебрежения я усматриваю, с одной стороны, в конвенциональных соображениях, с которыми авторы считаются вследствие своего собственного воспитания, с другой стороны – в психическом феномене, который до сих пор не поддавался объяснению. Я имею в виду своеобразную амнезию, которая у большинства людей (но не у всех!) покрывает их раннее детство до шестого или восьмого года жизни. До сих пор нам не приходило в голову удивляться факту такой амнезии, хотя у нас имеются веские причины для этого. Ибо нам рассказывают, что в эти годы, о которых мы позднее ничего не сохранили в памяти, кроме нескольких непонятных отрывков воспоминаний, мы живо реагировали на впечатления, что умели по-человечески выражать горе и радость, проявляли любовь, ревность и другие страсти, которые нас сильно тогда волновали, что мы даже делали высказывания, которые отмечались взрослыми как доказательства нашего понимания и пробуждающейся способности суждения. И обо всем этом, став взрослыми, сами мы ничего не знаем. Почему наша память так отстает от других наших душевных функций? Ведь у нас есть основание полагать, что ни в какой другой период жизни она не была более восприимчива и способна к воспроизведению, чем именно в годы детства.

С другой стороны, мы должны предположить или можем убедиться благодаря психологическому исследованию, проведенному над другими, что те же самые впечатления, которые мы позабыли, тем не менее оставили после себя глубочайшие следы в нашей душевной жизни и оказали решающее влияние на наше дальнейшее развитие. Речь, следовательно, идет вовсе не о действительном разрушении детских впечатлений, а об амнезии, подобной той, которую мы наблюдаем у невротиков в отношении более поздних переживаний и сущность которой состоит просто в недопущении в сознание (вытеснении). Но какие силы осуществляют это вытеснение детских впечатлений? Кто разрешил бы эту загадку, тот объяснил бы, пожалуй, и истерическую амнезию.

И все же не упустим случая подчеркнуть, что существование инфантильной амнезии создает новую точку соприкосновения между душевным состоянием ребенка и психоневротика. Прежде мы уже встречались с другой точкой соприкосновения, когда нам напрашивалась формулировка, гласящая, что сексуальность психоневротиков сохранилась на детской позиции или вернулась к ней. Не следует ли в конце концов и саму инфантильную амнезию опять-таки связать с сексуальными побуждениями детства!

Впрочем, идея связать инфантильную амнезию с истерической – нечто большее, чем просто остроумная игра мысли. Истерическая амнезия, служащая вытеснению, объясняется только тем обстоятельством, что индивид уже обладает богатством воспоминаний, которыми он не может сознательно распоряжаться и которые теперь по ассоциативной связи притягивают к себе то, на что действуют со стороны сознания отталкивающие силы вытеснения.[103] Без инфантильной амнезии, можно сказать, не было бы истерической амнезии.

Я полагаю, что инфантильная амнезия, превращающая у каждого человека его детство, так сказать, в доисторическое время и скрывающая от него начало его собственной половой жизни, повинна в том, что детскому возрасту в целом не придают значения в развитии сексуальной жизни. Единичный наблюдатель не может восполнить возникший таким образом пробел в нашем знании. В 1896 году я уже подчеркивал значение детских лет для возникновения некоторых важных феноменов, зависящих от половой жизни, и с тех пор не переставал выдвигать на передний план инфантильный момент в сексуальности.

Сексуальный латентный период детства и его прорывы

Чрезвычайно часто встречающиеся проявления в детстве сексуальных побуждений, якобы противоречащих правилам и возникающих как исключение, а также раскрытие доселе бессознательных детских воспоминаний невротиков позволяют набросать примерную картину сексуального поведения в детском возрасте.[104]

Кажется несомненным, что новорожденный появляется на свет, обладая зачатками сексуальных побуждений, которые в течение какого-то времени продолжают развиваться, но затем все больше и больше подвергаются подавлению, которое в свою очередь прерывается из-за закономерных скачков в сексуальном развитии и может задерживаться вследствие индивидуальных особенностей. О закономерности и периодичности этого осциллирующего хода развития ничего в точности не известно. Вместе с тем представляется, что сексуальная жизнь детей в возрасте приблизительно трех или четырех лет выражается в форме, доступной для наблюдения.[105]

Сексуальные торможения

В этот период полной или только частичной латентности создаются душевные силы, которые позднее в виде препятствий встают на пути сексуального влечения и как плотины суживают его направление (отвращение, чувство стыда, эстетические и моральные идеальные требования). В случае культурного ребенка создается впечатление, что сооружение этих плотин – продукт воспитания, и, несомненно, воспитание во многом этому содействует. На самом деле это развитие обусловлено органически, зафиксировано наследственно и иногда может происходить совсем без содействия воспитания. Воспитание отнюдь не выходит за пределы отведенной ему сферы влияния и ограничивается только тем, что следует за органически предопределенным, придавая ему более четкое и глубокое выражение.

Реактивное образование и сублимация

Какими средствами создаются эти конструкции, столь важные для последующей личной культуры и соответствия норме? Вероятно, за счет самих инфантильных сексуальных побуждений, приток которых, следовательно, не прекратился и в этот латентный период, но энергия которых – полностью или большей частью – отводится от сексуального использования и поставляется для других целей. Историки культуры, по-видимому, согласны с предположением, что благодаря такому отклонению сил сексуального влечения от сексуальных целей и направлению их на новые цели – процессу, заслуживающему название сублимации, – приобретаются важнейшие компоненты для всех культурных свершений. Мы бы добавили, что такой же процесс развертывается в развитии отдельного индивида, и помещаем его начало в сексуальный латентный период детства.[106]

Также и относительно механизма такой сублимации можно отважиться сделать предположение. Сексуальные побуждения этих детских лет, с одной стороны, не могут найти себе применения, поскольку функции продолжения рода появляются позже, что и составляет главную особенность латентного периода, с другой стороны, они сами по себе являются извращенными, то есть исходят из эрогенных зон и руководствуются влечениями, которые при данном направлении развития индивида могут вызывать только ощущения неудовольствия. Поэтому они пробуждают противоположные душевные силы (реактивные побуждения), сооружающие упомянутые психические плотины – отвращение, стыд и мораль, – для действенного подавления такого неудовольствия.[107]

Прорывы латентного периода

Не обманывая себя относительно гипотетической природы и недостаточной ясности нашего понимания процессов детского латентного периода, или периода отсрочки, вернемся к действительности и укажем, что такое применение детской сексуальности представляет собой идеал воспитания, от которого развитие индивида, как правило, в каком-либо месте отступает и зачастую в значительной степени. Время от времени прорывается какая-то часть сексуальных проявлений, которая не поддалась сублимации, или на протяжении всего латентного периода сохраняется некая сексуальная деятельность вплоть до усилившегося прорыва сексуального влечения в пубертате. Воспитатели ведут себя, если они вообще обращают внимание на детскую сексуальность, точно так, как будто они разделяют наши взгляды на образование моральных защитных сил за счет сексуальности и как будто знают, что сексуальное поведение ребенка не поддается воспитанию, ибо они преследуют все сексуальные проявления ребенка как «пороки», не будучи в состоянии что-либо с ними поделать. Но у нас все основания направить свой интерес на эти внушающие воспитателям страх феномены, потому что мы ждем от них объяснения первоначальной формы полового влечения.

Проявления инфантильной сексуальности

Сосание

По мотивам, которые станут понятны позднее, среди проявлений инфантильной сексуальности мы хотим взять в качестве образца сосание, которому венгерский детский врач Линднер посвятил превосходный научный трактат (1879).

Сосание, которое появляется уже у младенца и может продолжаться вплоть до зрелого возраста или сохраняться всю жизнь, состоит в ритмически повторяющемся сосущем прикосновении ртом (губами), причем цель принятия пищи исключена. Часть самих губ, язык, любой другой участок кожи, который можно достать, даже большой палец ноги, используются как объекты сосания. Появляющееся при этом стремление хватать выражается посредством одновременного ритмического дерганья за мочку уха и может воспользоваться для этой же цели частью тела другого человека (чаще всего ухом). Сосание сопровождается полным поглощением внимания, ведет к засыпанию или даже к моторной реакции, напоминающей оргазм.[108] Нередко сосание сочетается с потирающим прикосновением к определенным чувствительным участкам тела, груди, наружных гениталий. Таким путем многие дети приходят от сосания к мастурбации.

Сам Линднер ясно понимал и безоговорочно подчеркивал сексуальную природу этих действий. В детском возрасте сосание часто приравнивается к другим сексуальным «дурным привычкам» ребенка. Со стороны многих детских врачей и невропатологов высказывалось энергичное возражение против такого понимания, которое отчасти основывается на смешении «сексуального» и «генитального». Это возражение поднимает сложный, но неизбежный вопрос, по каким общим характеристикам мы намерены распознавать сексуальные проявления ребенка. Я думаю, что взаимосвязь явлений, которая нам стала понятной благодаря психоаналитическому исследованию, позволяет нам считать сосание выражением сексуальности и именно на ее примере изучать важные свойства инфантильной сексуальной деятельности.[109]

Аутоэротизм

Мы обязаны разобрать этот пример подробно. В качестве наиболее бросающейся в глаза особенности этого сексуального поведения подчеркнем, что влечение не направлено на других людей; оно удовлетворяется на собственном теле, оно является аутоэротическим, если употребить удачное выражение, введенное Хэвлоком Эллисом.[110]

Далее очевидно, что поведение сосущего ребенка определяется поисками – уже пережитого и теперь всплывающего в памяти – удовольствия. Благодаря ритмическому сосанию участков кожи или слизистой оболочки он в самом простом случае получает удовлетворение. Нетрудно также догадаться, по каким поводам ребенок впервые приобрел опыт этого удовольствия, которое теперь он стремится испытать снова. Первая и самая важная для жизни ребенка деятельность – сосание материнской груди (или ее суррогатов) – должна была уже познакомить его с этим удовольствием. Мы сказали бы, что губы ребенка вели себя как эрогенная зона, а раздражение теплой струей молока, пожалуй, и было причиной ощущения удовольствия. Сначала удовлетворение от эрогенной зоны соединялось с удовлетворением потребности в пище. Сексуальная деятельность сначала опирается на функции, служащие сохранению жизни, и только позже становится от них независимой [111]. Кто видел, как ребенок, насытившись, отпадает от груди, с раскрасневшимися щеками и блаженной улыбкой погружается в сон, тот должен будет признать, что эта картина в значительной степени сохраняется и в последующей жизни в качестве выражения сексуального удовлетворения. Теперь потребность в повторении сексуального удовлетворения отделяется от потребности в принятии пищи; это отделение становится необходимым, когда появляются зубы, и пища уже не только всасывается, но и пережевывается. Ребенок не пользуется посторонним объектом для сосания – он предпочитает участки собственной кожи, потому что она ему удобнее, потому что это делает его независимым от внешнего мира, овладеть которым он пока еще не способен, и потому что подобным образом он, так сказать, создает себе вторую, хотя и менее ценную, эрогенную зону. Неполноценность этой второй зоны позднее будет его побуждать искать аналогичные части – губы другого человека. («Жаль, что я не могу поцеловать сам себя», – хотелось бы ему это истолковать.)

Не все дети сосут. Можно предположить, что к этому приходят те дети, у которых конституционально усилено эрогенное значение губ. Если оно сохраняется, то эти дети, становясь взрослыми, делаются любителями поцелуев, склонны к извращенным поцелуям или, будучи мужчинами, привносят с собой сильный мотив для пьянства и курения. Если же к этому добавляется вытеснение, то они будут ощущать отвращение к еде и страдать истерической рвотой. В силу общности зоны губ вытеснение переносится на влечение к пище. Многие мои пациентки, страдающие нарушениями, связанными с принятием пищи, истерическим комом, сжатием в горле и рвотой, были в детстве энергичными сосунками.

На примере сосания мы могли уже познакомиться с тремя важными особенностями проявления инфантильной сексуальности. Оно возникает по образцу жизненно важных телесных функций, пока еще не знает сексуального объекта, является аутоэротическим и его сексуальная цель находится во власти эрогенной зоны. Заранее скажем, что эти характеристики сохраняют свое значение и для большинства других проявлений инфантильных сексуальных влечений.

Сексуальная цель инфантильной сексуальности

Характеристики эрогенных зон