Призраки

Паскуале (погруженный в свои мысли). Заплачу ли я сейчас? Лучше спроси, есть ли у меня деньги… (Подходит к домашней куртке, висящей на вешалке. Роясь в кармане.) Ах, как это я раньше проглядел! (Вытаскивает ассигнации по тысяче лир.) Три тысячи лир… остальное — мелочь. Рафе, я ничего никому не говорю оттого, что прежде всего я должен развеять легенду об этом доме… Профессор, который живет напротив, постоянно меня расспрашивает, хочет выведать, что тут происходит, но я нем как рыба… А ведь это все правда! Я не хотел верить, но теперь убедился воочию… Сам не пойму, в чем тут дело: шума нет, насмешек или грубых выходок — никаких, только одно хорошее. Видно, они меня полюбили.

Раффаэле (двусмысленно). Еще бы не полюбить!

Паскуале. Мне, например, часто кажется, что, когда я вхожу в комнату, кто-то выходит из нее в другую. И этот «кто-то» очень походит па мужчину лет тридцати пяти — тридцати шести…

Раффаэле (мрачно). Дон Паска! То, что он входит, видел и я. Чаще всего он это делает, когда вас нет дома…

Паскуале. Пожалуй…

Раффаэле. Да — да. Поначалу я спрашивал: вы к кому? Или еще что-нибудь в таком духе… Но он всякий раз останавливался и смотрел на меня, словно хотел сказать: «Разве ты не знаешь? Ты еще не понял, куда я иду?» и идет себе прямехонько наверх. Теперь, по правде говоря, я больше его не спрашиваю. Ведь вы и сами его видите!

Паскуале. И не надо спрашивать. Пусть себе ходит и выходит… (С убеждением..) Да, значит, все это правда.

Раффаэле . Еще бы не правда!

Паскуале (показывая па домашнюю куртку). Ты видишь эту куртку?

Раффаэле. Вижу.

Паскуале. Рафе, это не простая куртка — волшебная… Стоит только чего-нибудь пожелать — и, пожалуйста, она к твоим услугам.

Раффаэле. Неужели?

Паскуале. Вот, к примеру, вечером, перед сном, я ее надеваю. Опускаю руки в карманы и нахожу бумажки по десять, по сто, по тысяче лир. Потому-то я всегда вешаю ее на одно и то яге место, и никто, кроме меня, не должен ее трогать! Надеваю я ее только тогда, когда мне нужны деньги.

Раффаэле. Мечта! Я бы многое отдал, чтобы иметь такую курточку!

Паскуале. Но, говоря по правде, из-за услужливой этой курточки я слегка выбился из бюджета. Чтобы оборудовать пансион поприличнее, я велел сделать три ванные комнаты, часть денег заплатил вперед, а теперь не знаю, где взять остальные.

Раффаэле. А вы поройтесь в карманах!!

Паскуале. Я роюсь, как же не рыться… но нахожу всегда лишь пустяковые суммы.

Раффаэле. А вы поищите в ящиках, на кухне, под плитой, в постели жены!

Паскуале. Да, по представь себе — там я ничего не нахожу… Что делать? Приходится ждать. Кто заплатил за все другое, пусть заплатит и за это. Ну, хватит болтать. Сколько я тебе должен?

Раффаэле. Я уже сказал — тысячу двести семьдесят.

Паскуале. Вот две тысячи и дай мне сдачу.

Раффаэле. Сию минуту. (Вынимает из кармана деньги.) Я вам должен семьсот тридцать лир.

Паскуале. Ровнехонько семьсот тридцать.

Раффаэле (считает деньги и кладет их на стол). Пожалуйста.

Паскуале. А вот тебе две тысячи лир. (Кладет их на стол.)

Раффаэле. Сегодня к ужину вам что-нибудь нужно?

Паскуале. Лучше поговори об этом с хозяйкой.

Раффаэле. Хорошо. (Воспользовавшись рассеянностью Паскуале, ловко сует в карман семьсот тридцать лир.) Я поднимусь попозже и с ней поговорю.

Паскуале (заметив проделку, решает в свою очередь ее повторить). Прекрасно. (Подходит к Раффаэле так, чтобы закрыть от него лежащие на столе две тысячи лир и иметь возможность до них дотянуться.) Если же мне, паче чаяния, что-нибудь понадобится, я тебя позову. (Ему удается дотянуться до денег и спрятать их в карман.)

Раффаэле. Вы меня совсем загоняли.

Паскуале. Тебя?! Да что ты! (Отходит от него.)

Раффаэле. Позвольте. (Хочет взять деньги.) А где же две тысячи?

Паскуале. А где моя сдача?

Раффаэле. Я положил ее сюда… (Показывает место па столе, ударяя по нему рукой.)

Паскуале. А я две тысячи положил сюда.

Раффаэле (оставшись с носом). Куда они девались?

Паскуале. Откуда мне знать?!

Раффаэле (настойчиво, уверенный в своей правоте). Я этих двух тысяч не брал.

Паскуале. А я не брал сдачи. Да ты не огорчайся, ничего не попишешь! Это все шутки призраков!

Раффаэле (с горечью). Ну да! Уж не иначе как призрак положил вашу сдачу в мой карман, а мои две тысячи в ваш. Выкладывай! Две тысячи!

Паскуале. Если не отдашь сдачу, не получишь двух тысяч.

Раффаэле (злясь). Ах, так? Ну, хорошо… (Шарит в кармане, притворяется удивленным.) Ой, смотрите! Ишь, какие коленца откалывают эти призраки… глазом моргнуть не успеешь… (Показывая семьсот тридцать лир.) Вот… лежали на столе, а очутились в моем кармане.

Паскуале. Да быть не может?! Дай-ка взглянуть. (Берет из рук Раффаэле семьсот тридцать лир). Те самые. Невероятно! (Засовывает к себе в карман.) Не огорчайся, Рафе, и иди по своим делам.

Раффаэле. Но сперва вы взгляните, не угодили ли к вам в карман мои две тысячи?

Паскуале. Конечно. Сейчас, сейчас посмотрю. После того, что случилось с тобой… (Роясь в карманах.) Нет, Рафе, пусто.

Раффаэле (не имея никакого желания оставаться в дураках.) Ну ладно, пошутили, и хватит. Я же видел.

Паскуале. Что ты видел?

Раффаэле. Две тысячи, когда они лежали на столе.

Паскуале. А потом?

Раффаэле (вне себя). А потом они исчезли!

Паскуале. А разве моя сдача не исчезла?

Раффаэле (в отчаянии, взывая к справедливости). Но ведь потом она появилась!

Паскуале. А твои две тысячи больше не появились. На кого же ты злишься? У меня пропадает уйма всякого добра, и то я молчу. Разве не исчезают у меня галстуки, платки, полотенца… простыни?.. Яичница с макаронами пропала!.. Дыню, которую я, вернувшись, домой, положил па балкон, я больше так и не видел!

Раффаэле (теряя терпение, словно правда на его стороне). Далась вам эта дыня! Каждый раз ее поминаете…

Паскуале. А ножницы? А перочинный ножик? А пара моих самых лучших желтых туфель?.. Даже шляпа, и та исчезла!:

Раффаэле. Ох, да чего там все это перечислять! Лучше скажите прямо, к чему вы клоните?

Паскуале. Ни к чему, Рафе. Я хочу только сказать — заруби себе это на носу, — что две тысячи исчезли. Разбирайся с призраками сам.

Раффаэле (смирившись). Ну ладно… (С угрозой.) Я ухожу. (Направляется к входной двери.) Боже мой, что же это творится! Призраки хватают у такого бедняка, как я, две тысячи лир… они исчезают, и больше я их не вижу… До чего же мы дожили! Это значит вовсе не иметь совести. Призрак этот — просто мошенник, свинья, а не призрак… Вот вы кто! (Ворча, уходит через входную дверь.)

Слева входит Мария. Она молча берет какой-то журнал, видит мужа и хочет возвратиться в комнату, из которой вышла,

Паскуале (смотрит па нее и говорит после паузы). Мари, можешь ты мне сказать, что с тобой?.. Если ты недовольна, если ты на меня сердишься, то не лучше ли нам сесть и поговорить?

Мария (не удостаивая его даже взглядом). А в твоих ли это интересах? (Садится возле стола.)

Паскуале. Ну разумеется, в моих, но и в твоих тоже. Я, милая моя, ничего от тебя не скрываю. Все выкладываю начистоту. За исключением, понятно, некоторых моих сомнений, кое — каких планов, которые я сам считаю сумасбродными и которые должны заботить только меня. Я понимаю, что это плохо. Плохо, потому что, если бы у меня хватило смелости поделиться ими с тобой, мне было бы куда легче, я был бы спокойнее, был бы более уверен в себе.

Мария. Ну, так что ты хочешь сказать мне?

Паскуале. Я? Это ты должна была бы сказать мне кое-что. Прежде всего, на кого ты сердишься? Жизнь у нас трудная, Мария. В один прекрасный момент мы начинаем это понимать, начинаем думать, и нередко нам приходит в голову совсем не то, что нужно. Особенно часто так случается в браке… «Еще неизвестно, как посмотрит на это жена»… «Еще неизвестно, как посмотрит на это муж»… «Почему ты это сделал?» Не проще было бы сесть и спокойно потолковать: «Изволь объяснить, почему ты поступаешь так-то и так-то?» Все выясняется, и жизнь идет своим чередом. Но заговаривает гордость: «Я главный в семье»… «Нет, я»… «Пусть первым заговорит он»… «Нет, первой пусть заговорит она»… Вот так отношения портятся, супруги начинают друг от друга отдаляться, потом возникает взаимное раздражение… Потом ненависть, Мари… Ведь кое-что я могу далее понять — женскую гордость, например, — но ты замкнулась в себе, словно улитка в раковине. Я не требую многого, Мари… Но хоть изредка одно твое слово, один взгляд так могут мне помочь!

Мария. Что ты от меня хочешь? Мы поженились пять лет назад, веря, что сбудутся твои надежды «добиться и победить», как повторял ты часто. До нынешнего дня эти надежды помогали нам жить, хоть жили мы один бог знает как… да еще и теперь мы живем надеждами на будущее. Ты спрашиваешь, почему я молчу… Да ведь ты бога должен благодарить за это!.. Я покорно следую за тобой, делаю все, что ты хочешь… Но посмотри, что за жизнь мы ведем? Откуда эти деньги? Кто купил эту мебель?

Паскуале. А разве тебе не все равно?

Мария. То есть как это — все равно? Люди злословят, спрашивают: «А ваш муж что, помалкивает?»

Паскуале. Пусть не суют нос в чужие дела! Разве не ясно, почему я помалкиваю? О некоторых вещах лучше не говорить. Я не должен об этом говорить… Даже с тобой… Особенно с тобой… И ты из-за этого в дурном настроении? Я это понял… Милая моя, до всего-то ты хочешь докопаться! Да, впрочем, тогда бы ты не была женщиной. Ты ревнуешь, скажи правду?.. Не будь дурочкой, Мари. Ты должна усвоить себе только одно: «Мой муж не такой болван. Наконец-то нам удалось хоть немного наладить нашу жизнь»… Что?.. Это не важно… В конце концов… пусть будет так: нашлась добрая душа, которая нам помогает, и, будем надеяться, будет помогать еще больше. Если ты счастлива, я рад, будем жить потихоньку и молить бога…

Мария. Так, значит, ты ешь и молчишь?

Паскуале. А что, разве я идиот? Разумеется, молчу.

Мария (с отвращением, больше не сдерживаясь). Но что ты за человек?.. (Злобно.) С каким типом я живу?!! (Кричит ему в лицо.) Разве ты мужчина? Приносят радиолу со множеством пластинок, и ты ничего не спрашиваешь и принимаешь… Привозят передвижной столик — бар… ты молчишь… В одно прекрасное утро, словно по волшебству, ты обнаруживаешь новехонький кухонный гарнитур из алюминия… ты смеешься идиотским смехом— впрочем, ты и есть идиот — и кухня остается… (Вне себя.) Обстановка для пяти спален! Тебе ее принес добрый волшебник? А брильянтовое кольцо, которое я нашла будто совершенно случайно!.. А ты… (С насмешкой передразнивая его.) «Ах — ах, ты нашла брильянтовое кольцо»… Пятьдесят тысяч лир, хороша находочка!.. Это что, тоже по мановению волшебной палочки? Тогда уж давай ждать подарков от Деда Мороза, поверим в добрую фею, выходящую из трубы камина, в курочку, несущую золотые яйца! Почему ты не вешаешь на ночь около камина чулок, чтобы фея складывала туда подарки? Ах да, ты ведь вешаешь пижамную куртку! Это одно и то же. В сущности, меня это могло бы устроить… Но в один прекрасный день во мне восстала женская гордость, заговорило самолюбие. Вначале я пыталась себя утешать, говоря: «Ну ладно, возможно, он в это поверил… а этого он просто не заметил… об этом он не подумал…» Но ты неизменно, что бы ни приносили, находишь все в порядке вещей. Когда я спрашиваю тебя, кто за все это платит, ты отвечаешь: «Какая тебе разница? Я рад, что ты счастлива… Нашлась добрая душа, которая нам помогает…» Но если ты дошел до того, что тебе уже больше ни до чего нет дела, то я — нет. Я ухожу. Я буду жить своей жизнью, а ты живи с такими людьми, как ты сам… (Встает и направляется к левому балкону.)

Паскуале. Но это смешно, Мари, прости, если я тебе это говорю. Это смешно… (Говоря, идет к правому балкону и, увидев профессора, здоровается с ним, с притворным смешком.) Профессор… (Возвращаясь, с жестом, выражающим досаду.) Вечно он торчит у окна… (Жене.) В конце концов, уж если кто и должен требовать объяснений, то, с твоего разрешении, именно я.

Мария. Разумеется.

Паскуале. А раз я их у тебя не требую, то не о чем и говорить.

Мария с жестом, выражающим досаду, вновь присаживается к столу.

Обо мне не беспокойся: за то, как попадают к нам деньги, в тюрьму не сажают. А люди?.. Пусть себе болтают. Они скажут, что я жулик, может быть, позлословят на твой счет… И ладно… Постепенно это им надоест, и они замолкнут. Мы с тобой должны жить в мире. Ты должна считать, что если я молчу, то, значит, у меня есть на это веские свои причины… Я знаю, кто платит, знаю источник всех этих щедрот, но не могу сказать… Это не в моих интересах. Я спрашивал людей, которые побывали в моем положении, и все они в один голос сказали: «Молчите, иначе все кончится!» Подумай об этом, Мари: ведь если мы заговорим с тобой начистоту, то ты не захочешь остаться со мной, ты уйдешь… Тебя не будет… А я уже не в силах лишаться привычных удобств. Неужто ты думаешь, что, продолжая жить в бедности — я мечтая о скромном костюмчике, а ты о паре чулок, — мы могли бы любить друг друга, как Ромео и Джульетта? После бесконечных ожиданий, всегда тщетных, очередной знакомый наверняка опять не выполнил бы своего обещания подыскать мне место. С охладевшим сердцем из-за того, что мы постоянно отказывали бы себе в каждом самом скромном желании, мы, быть может, через сотни лет путем ежедневной тренировки и сумели бы наконец подавить в себе чувство горечи, сплести его в один сложный, запутанный клубок с любовью, нежностью, добротой, другими чувствами. И это на голодный желудок, Мари? Когда желудок пустой, забываешь о чувствах… Если бы Ромео и Джульетта не были богачами, они через три дня вцепились бы друг другу в волосы… Не придавай значения тому, что болтают… Смотрите пожалуйста, какая-то капля благополучия — и дойна Мария уже восстает! Брось дурить, прошу тебя! Раз и навсегда запомни: не будем больше к этому возвращаться и не будем затевать пустых разговоров. Я хочу жить в достатке. Я хочу вкусно есть, пить, хорошо одеваться. Я не хочу вести счет сигаретам. В воскресенье я хочу иметь сладкое… и все, что мне хочется. Ах нет, дорогая. Ты увидишь, что мы найдем здесь еще что-нибудь… (Кричит, словно хочет, чтобы его услышали.) Неужели он воображает, что уже псе сделано?.. Он еще должен доделать остальное. Видит бог, как я живу… Мне срочно нужны двести тысяч лир. И их мне должен дать он: они мне нужны… Он должен сделать так, чтобы я их нашел… Нашел, я этого не скрываю… Ты женщина, которая заслуживает большего, ты должна жить хороню, ни в чем не испытывая недостатка. Оставим эти глупые разговоры, которые пи к чему не ведут. Я на полчаса сойду вниз. Пока не испортилась погода, схожу в агентство спросить, не слышно ли чего нового о пансионе… (Подходит к одному из балконов, чтобы посмотреть, какая погода.) Гм, кажется, собирается дождь… Кто платит… откуда берутся деньги?.. Зачем об этом думать? Неисповедимы пути господни… Оставим это… Будем себе жить помаленьку… (Уходит через входную дверь.)

Мария (с отвращением, чуть не плача). Что за человек! Какой позор!

Альфредо высовывается из окошечка в глубине стены налево.

Альфредо (закуривая сигарету). Наконец-то. Я думаю, что ты не будешь больше сомневаться в отношении чувств и мыслей, которые руководят этим субъектом. (Спускается по внутренней лестнице и входит в комнату.) А ты не хотела этому верить… Когда я тебе говорил, ты пыталась переменить разговор. Я понимал, что тебе это было неприятно, и старался уважать твое чувство, но, прости, все это так грязно!

Мария. Прошу тебя, Альфредо, постарайся попять и избавь меня от унижения…

Альфредо (приближаясь к ней, нежно). Унизить тебя? Никогда в жизни, моя Мари… Я хотел только показать, что кое в чем я был прав и, главное, что мои планы оказались вовсе не так уж безумны. Ведь теперь, после всего того, что произошло, осуществить их не только наше право, но и прямой долг.

Мария (словно стараясь убедить Альфредо в абсурдности его слов). Альфре…

Альфредо. Но, прости меня, чего мы ждем? Разве я могу оставить тебя в руках этого вымогателя? Больше я не в состоянии себя сдерживать. Все, что он говорил, мне было слышно через то окошечко… Я стоял на лестнице. Клянусь, была минута, когда я готов был выскочить и отхлестать его по физиономии… (Передразнивает Паскуале.) «И это еще не все! Мне срочно нужны двести тысяч лир… Он мне их должен дать… Он должен сделать так, чтобы я их нашел…». Черта с два! Похоже ему надавать, а не денег… Послушай меня… Я уже все приготовил… Идем со мной.

Мария. Альфре, ты что думаешь, это так легко?.. Ты женат… У меня муж… Уйти нам вместе? А что потом? Или твоя жена, или мой муж обратятся в полицию, нас найдут и арестуют.

Во время этого диалога с террасы спустился Гастоне. Стоя у окошечка, он все видел и слышал.

Гастоне. Именно так. Полиция — и вашему романчику крышка.

Альфредо и Мария оборачиваются и смотрят на Гастоне. Альфредо узнал его, и видно, что ему эта встреча неприятна. Мария, наоборот, не понимает и даже не может себе представить, кто этот человек. Между тем Гастоне спускается по лестнице и входит в комнату. Молча приближается к ним.

Альфредо (решительно). Смотри не вздумай ее оскорбить, не то я разделаюсь с тобой по-свойски.

Гастоне. Оставь угрозы, Альфре. Подумаем лучше о серьезных вещах. Я и без того один бог знает как изнервничался… У меня голова просто раскалывается, такого не изобразишь на самой лучшей рекламе средств от головной боли… Это от усталости… Ох, ну и почка выпала мне… Век не забуду… И все из-за тебя. Ведь само собой понятно, что мне пришлось, целую неделю провести на даче у твоей жены. Не мог же я оставить ее там совсем одну! А дача полна всякой нечисти: сверчки, мухи, комары… И это с моими нервами… Сегодня ночью приподымаю простыню — а там вот такая ящерица… Я закрыл окна и двери и хотел убить ее. Ударил по ней веником и думаю: все в порядке… Как бы не так! Туда… сюда… Ящерицы как не бывало. Одного не могу понять: ведь окна и двери были закрыты. Перевернул всю комнату — пусто! Больше я не сомкнул глаз, все мерещилось… У меня и сейчас такое ощущение, будто она по мне ползает.

Альфредо. Скажи-ка лучше, как тебе удалось проникнуть сюда?

Гастоне. Разве эта лестница не ведет на верхнюю террасу?

Альфредо. Ну да.

Гастоне. А с террасы, если перелезть через низенькую балюстраду и пройти по арке, соединяющей этот дворец с соседним домом, разве нельзя попасть прямо в комнату на пятом этаже, которую ты нарочно сиял, чтобы легче видеться с твоей подружкой?

Альфредо. Кто тебе об этом сказал?

Гастоне. Твоя жена.

Альфредо. Армида?

Гастоне. Армида.

Альфредо. А откуда она узнала?

Гастоне. Ты что же, считаешь, что если моя сестра отмалчивается или даже соглашается с тобой, что бы ты ей ни вкручивал, что если она тиха и покорна, значит, дело в шляпе?.. Ты сплавил ее на дачу в Торре дель Греко, уговорив, что детям необходимы морские купания. Но купальный сезон кончился еще в сентябре, а сейчас октябрь… Она поехала и сидит там до сих пор… Ты думаешь, что у тебя все идет как по маслу? Ошибаешься. Армида не смирилась и страдает куда сильнее, чем мы можем с тобой вообразить. Она наняла полицейского агента, который ходит за тобой по пятам и которому известен каждый твой шаг, каждый твой вздох. Альфре, у нее есть подробный план этого дворца и квартиры, где ты сиял комнату. Если она до сих пор не накрыла тебя, ты должен быть благодарен только мне. Я уговорил ее не затевать скандала и не обострять отношений. Ведь, ко всему прочему, бедняжка не теряет надежды, что ты к ней вернешься. Несчастная… На кого она стала похожа… Ее просто не узнать… А дети? Глядя на мать, и они иссохли… Живут в деревенском доме, удобств никаких. За каким-нибудь ведром воды им приходится тащиться на противоположный конец деревни… Вот позавчера ночью: обмороки, нервные припадки, она даже хотела отравиться… Если бы ты только знал, каково мне было па все это смотреть… Она вдруг хлопнулась на пол и расшибла себе лоб. Дети ревут. Пришлось вести ее в аптеку, чтобы остановили кровь… Не буду тебе рассказывать о всех передрягах, которые пришлось нам претерпеть, пока мы не разыскали какую-то паршивую аптеку. Ты знаешь, что по отношению к тебе я всегда был любящим шурином. Пожалуй, даже слишком… Вспомни, как частенько мы развлекались вместе. Ведь и я женат, и у меня есть свои слабости, но такого я понять не могу!

Альфредо. Ты-то, я знаю, совсем другой человек. Но сестра твоя — ты меня извини — невозможная женщина. Мы больше не можем жить вместе, Гасто, не можем. Уж не говоря о том, что за пятнадцать лет супружеской жизни она просто измучила меня своей ревностью…