РУДОЛЬФО. Этим все и кончилось. Он подал в суд, и судья решил дело в его пользу.
РИТА. Нам дали десятидневный срок: или мы погасим задолженность, или нас выбросят на улицу. Без права на апелляцию. И никаких отсрочек.
БЕТТИНА. Мы задолжали триста тысяч лир. Понимаете…
РИТА (достала из ящика комода лист бумаги и показывает его Аттилио). Вот уведомление.
БЕТТИНА. Мы всегда платили вовремя, но при том, что все дорожало…
АГОСТИНО (неожиданно разволновавшись). Мне так стыдно смотреть этим ребятам в глаза… что я отхлестал бы себя по щекам собственными руками.
РУДОЛЬФО. Что вы, дон Агостино? Вы-то здесь при чем? Мы ведь знаем, что небольшие деньги, которые мы вам давали каждый месяц, уходили на то, чтобы изо дня в день топить печку и чтобы у нас была тарелка макарон.
БЕТТИНА. Нам не удавалось сводить концы с концами, и в прошлом году мы сдали эту комнату им двоим.
РУДОЛЬФО. Я приехал в Неаполь на курсы официантов, чтобы подучиться еще немного и, попытав счастья на конкурсе, попробовать устроиться в вагон — ресторан. Конкурс уже был: меня признали одним из лучших, но места все нет и нет.
РИТА (ласково гладя Родольфо по голове). А пока что он должен браться за любую временную работу, чтобы не протянуть ноги.
РУДОЛЬФО. По выходным дням меня берут дополнительным официантом, я подменяю больных, иногда обслуживаю свадьбы… летом мою посуду в ресторане… Когда говорят о дикости и о законе, не зная причин…
АГОСТИНО. А что тут, собственно, знать?! Я тридцать семь лет проработал сторожем в театре «Аполлон». Пусть это был народный театр, но все равно театр… И разве его не снесли в один прекрасный день, чтобы построить на его месте гостиницу? Я получил свою жалкую толику денег и оказался на улице. Чем я разжился за тридцать семь лет работы? Барабанным револьвером, с которым я дежурил по ночам и который год назад продал на пьяцца Франчезе, да цилиндром, который оставил какой-то иллюзионист у себя в уборной. Учтите при этом две войны, инфляцию и подорожание жизни… не говоря о властях, которые не отвечают на письма и заявления… Вы настоящий синьор, сразу видно, что вы не знакомы с нуждой и что господь был милостив к вам и благословил ваш дом… Будь я на вашем месте, я бы, услышав такую невеселую историю, сказал: «Неужели я желаю зла этим и без того несчастным людям? Будем считать, что я переплатил на какой-то покупке, тем более что сто тысяч лир меня не разорят и не сделают богаче. Деньги, которые лежат на столе, — ваши. Счастливо оставаться, я пошел».
АТТИЛИО. Именно так я и хотел бы поступить, но, увы, не могу. Мое положение будет поотчаяннее вашего. Вот уже двадцать месяцев, как я овдовел. За тридцать лет, что мы прожили с женой, царствие ей небесное, она родила на свет семерых детей, да продлит господь их дни, и сделала двенадцать абортов, а от этого здоровее не станешь, и вот она умерла под ножом хирурга на пятом месяце беременности от преждевременных родов.
БЕТТИНА. Бедная женщина!
АТТИЛИО. После года строгого траура я носил траур еще шесть месяцев, соблюдая все правила, отказывая себе решительно во всем, воздерживаясь от того, от чего обязан воздерживаться мужчина, потерявший жену. Только два месяца назад я позвал портного и обновил гардероб, поскольку я имел уже право снять траур и ни в чем себе больше не отказывать. И вы хотите, чтобы я оставил деньги и ушел? Что такое сто тысяч лир по сравнению с моей жизнью? Да будет вам известно, что у меня есть врач, который каждый день проверяет мое здоровье и от которого я постоянно слышу, что отправлюсь на тот свет, если не вернусь к нормальному образу жизни. У меня никогда не было женщин, кроме моей жены, и смею вас заверить, что после покойницы это (показывая на Риту) единственная женщина, которая мне по — настоящему нравится и которую я хочу.
РУДОЛЬФО (взрываясь). Слушайте, вы, к чему вы клоните?!
АТТИЛИО. Вы знаете, к чему я клоню. И ваша жена знает, она поймала меня на удочку с балкона, а передо мной сговаривалась о цене с другим господином.
РУДОЛЬФО. Мы же признались вам, что это был трюк, уловка.
БЕТТИНА. Мы вам все объяснили.
АТТИЛИО. Но ведь она разделась! А вам лучше знать, что представляет собой ваша жена в раздетом виде. Неужели из-за ваших идиотских трюков я должен заработать кровоизлияние в мозг? У меня семь сыновей, столько же невесток в двенадцать внуков! Когда вся семья собирается вместе, для каждой из этих двадцати шести душ видеть меня праздник. Моя жизнь в ваших руках: не губите меня. К ста тысячам лир я прибавлю еще двести тысяч, и вы остаетесь в этой квартире, а я — на этом свете, к радости моей родни.
АГОСТИНО. Триста тысяч лир… (Вопросительно смотрит на Беттину.)
БЕТТИНА (недоверчиво). Триста тысяч… (Потрясенная, смотрит на Агостино.)
АТТИЛИО. Сто тысяч наличными и чек на двести тысяч. Чтобы не было никаких сомнений, я его подписываю и кладу на стол, а кто-нибудь из вас идет в банк и получает по нему деньги: чек на предъявителя. (Вынимает из бумажника чек, подписывает и кладет поверх лежащих на столе денег.)
Воцаряется растерянное молчание. Агостино и Беттина смотрят как завороженные на стол. Рита, кусая в кровь тыльную сторону ладони левой руки, устремляет взгляд на мужа, пытаясь предугадать его реакцию.
РУДОЛЬФО (правильно оценив значение того молчания, в особенности молчания Агостино и Беттины, ледяным тоном, скривив губы, обращается к ним). Ну? Дон Агостино… Донна Беттина… Что вы на это скажете?
АГОСТИНО (не сводя глаз с денег). А что мы можем сказать?..
БЕТТИНА (отряхивая легкими движениями платье — сначала на груди, потом рукав). Это дело тонкое… Тут, конечно… не нам, а вам.
РУДОЛЬФО (подпрыгивает как ужаленный и в истерике начинает метаться по комнате). О-о-о! Да вы что, рехнулись? Какого решения вы от меня дожидаетесь? Что я должен сделать? Взять собственную жену и уложить в постель с этим типом? Гады! Сволочи! Будьте вы прокляты! И дон Агостино хорош: молчит! Донна Беттина — молчит! Еще бы! Ведь дон Агостино убежден, что пятнадцать ничтожная цифра, а донна Беттина отлично знает, что можно начать с одного и спокойно дойти до восьмидесяти с лишним… Все только и ждут, чтобы этот осел наставил мне рога. Кто, по-вашему, должен вышвырнуть его за дверь? Если его не выставите вы, это сделаю я, но для начала я проломлю ему череп!
Со стороны балкона в комнату заглядывают несколько жителей переулка и человека два прохожих; предварительно кто-то из них толкнул балконные двери, и они приоткрылись.
ЖЕНЩИНА. Донна Бетти, что случилось?
МУЖЧИНА. Дон Агости?..
БЕТТИНА. Ничего-ничего… Ровным счетом ничего. Агости, закрой балкон.
РУДОЛЬФО. Как бы не так! Наоборот, откройте настежь. И входную дверь тоже. Пусть все знают, что происходит в этом доме. (Подбегает к входной двери и распахивает ее.) Так будет лучше: вход свободный! Подобные вещи не решаются при закрытых дверях. Этак недолго опорочить порядочную женщину и возвести напраслину на мужа: кто-то чего-то недослышит, а ты доказывай потом, что ты не верблюд. (Подняв голову к балкону) Подходите ближе, не стесняйтесь! Полюбуйтесь на этого старого сумасшедшего, который хочет переспать с моей женой.
АТТИЛИО. К вашему сведению, я вошел сюда не через балкон; к тому же меня пригласила в дом ваша жена, заранее обговорив со мной цену за вход. Вам угодно посвятить всех в ваши личные дела? Тем хуже для вас, мне же от этого ни холодно ни жарко.
Несколько человек — соседей по дому — собралось на площадке перед входной дверью; одновременно прибавилось народу перед балконом.
АТТИЛИО. Из того, что вы говорили, вы правы в одном. Вы сказали: «Полюбуйтесь на этого старого сумасшедшего». Так оно и есть: я сошел с ума. Я сумасшедший! Я сошел с ума!
Толпа перед балконом и перед входной дверью. Развязно смеются и выкрикивают: «Старый сумасшедший!..», «Старый сумасшедший!»
Товар полюбится — ум расступится. Только что я предлагал триста тысяч лир; если этого мало, я готов предложить полмиллиона.
Смех перед балконом и в дверях смолкает. Небольшая толпа голодранцев ошеломлена суммой, столь несоразмерной с тем, за что она предназначается в уплату. Молчание длится недолго; неожиданным свидетелям пришлись по вкусу дерзость старика и решительный тон, каким он бросал свой вызов, и в воцарившейся тишине проносится ропот, переходящий из уст в уста, от двери к балкону: «Полмиллиона… полмиллиона… полмиллиона…» Этот ропот, звучащий все громче, зажигает воображение возбужденной толпы и склоняет ее на сторону того, кто отныне выглядит в ее глазах подлинным героем этой щекотливой истории. Неожиданно люди начинают аплодировать Аттилио. Аплодисменты обрываются так же неожиданно, как начались; снова томительная тишина: все смотрят на Родольфо. После непродолжительной паузы кто-то из людей, столпившихся перед балконом, кричит хриплым голосом: «Пусть сначала заплатит!» Затем другой голос, более звонкий и молодой: «Деньги на бочку!» Потом голоса сливаются с голосами людей, стоящих в дверях; смысл выкриков примерно один и тот же. Наконец эту многоголосицу заглушает женский голос! «Что сказано, то сказано. Уговор дороже денег».
АТТИЛИО. Меня зовут Аттилио Самуэли, и я человек чести. Вот еще один чек на двести тысяч лир: я его подписываю и кладу на стол, где лежат остальные триста тысяч.
В то время как он подписывает второй чек и кладет его поверх первого, толпа приветствует своего героя новым взрывом аплодисментов.
Слово за вами, я жду. (Снимает пиджак и жилет и, швырнув их на стул, направляется под лестницу и наполовину задергивает занавеску, исчезая из поля зрения. Слышно, как он с размаху плюхается на кровать.)
Новый взрыв аплодисментов и крики толпы.
РУДОЛЬФО (когда толпа затихла, замечает нездоровое любопытство, с которым все ждут его решения; окончательно сломленный, раздавленный жестокой действительностью, бледный, как истинный покойник, еле слышно). Он победил. Кретин, неужели ты надеялся взять верх? Победить должен был он — под духовой оркестр и фейерверк… И когда он одержит полную победу, на этом доме прибьют мемориальную доску, и этот день станет памятной датой, которая будет торжественно отмечаться каждый год: соответствующие речи, лавровый венок и все такое. Первым выступит дон Агостино в цилиндре. Увидев его в цилиндре и с листочками бумаги в руке… поскольку свою речь вы попроси! о написать… в подобных случаях нужно говорить по бумажке, чтобы все было складно… увидев его, жители переулка, загипнотизированные цилиндром, захлопают в ладоши громче, чем хлопали этому старому сумасшедшему. Да вы наденьте его прямо сейчас. (Берет цилиндр и нахлобучивает его на голову Агостино, который остается неподвижным.) Возьмите мою жену за руку и отведите к этому благодетелю. (Взяв левую руку Риты, вкладывает ее в правую руку Агостино.) А я тем временем покурю. (Садится в стороне.)
Рита отходит от Агостино и останавливается рядом с Родольфо.
АГОСТИНО (приоткрыв занавеску и бросив взгляд на кровать, встревоженно). Бетти, старик не шевелится. И даже не дышит… Хорошенькое дело, скажу я тебе!
РУДОЛЬФО. Что там еще?
БЕТТИНА. Он говорит, что старик не шевелятся.
АГОСТИНО (все более обеспокоенный, полностью открывает занавеску и показывает подошедшим Беттине, Родольфо и Рите неподвижное тело Аттилио, распластанное на постели.) Не шевелится… (Слегка постукивает рукой по спинке кровати.) Господин хороший?.. Синьор?.. (Остальным) Не слышит.
БЕТТИНА. А вдруг он помер?
АГОСТИНО. Все может быть.
КТО-ТО ИЗ СТОЯЩИХ В ДВЕРЯХ. Что случилось?
АГОСТИНО. Старик не шевелится.
Новость передается из уст в уста — от двери к балкону. В толпе: «Старик помер…», «Помер старик…»
АГОСТИНО. Надо что-то делать, а то вон как все оборачивается.
БЕТТИНА (тихо, толпе). Тсс! Не шумите!
Все замолкают.
АГОСТИНО (сильнее стуча рукой по спинке кровати). Господин хороший?.. Синьор?..
Аттилио бормочет что-то невнятное, зевает, поворачивается на бок, устраивается поудобнее и начинает храпеть.
Да он заснул.
БЕТТИНА (людям в дверях). Он спит…
В толпе подхватывают новость: «Он заснул..», «Он дрыхнет.» Агостино, которого явно осенила какая-то идея, делает знаки Родольфо, Рите и Беттине, приглашая их по — смотреть, что он придумал, затем, выйдя на середину комнаты, обращается с тем же немым призывом к толпе в дверях и перед балконом. Заинтриговав всех до единого, взбирается на стул и переводит стенные часы на два часа вперед. То же самое он проделывает с часами Аттилио, вынув их из кармана жилета. Провожаемый десятками любопытных глаз, он входит под лестницу, задувает свечу и ножом ее на две неравные части; меньшую часть, размером с окурок, он вставляет в подсвечник и, зажигая, помещает на прежнее место. После этого берет Риту за руку и подводит к постели, развязывает пояс ее халата и жестом приглашает ее действовать. Затем вместе с Беттиной и Родольфо, молитвенно сложив руки и призывая людей, толпящихся в дверях и перед балконом, спрятаться и не шуметь, поднимается по лестнице. Входная дверь закрывается, но толпа не расходится все ждут> прислушиваясь, что будет дальше. Агостино, Беттина и Родольфо отходят в глубь площадки над лестницей. В это время перед балконом возникает фигура Микеле.
МИКЕЛЕ. Я принес картошку!
Все испуганно шикают на него, но уже поздно, Аттилио просыпается. Рита боится пошевельнуться, все остальные тоже… Аттилио потягивается, зевает, озирается. Увидев Риту, он, все еще сонный, улыбается ей.
АТТИЛИО (берет ее за руку и говорит с ней интимным тонам). Ты уже встала? Я долго спал? (Усаживает Риту на кровать, поворачивает ее голову к себе, чтобы видеть глаза.) Ты была неподражаема. Уф! Однако я сразу тебя оценил.
Рите непонятно, о чем он говорит, но она улыбается, ободренная дружеским тоном Аттилио, который вдруг начинает хохотать.
Ха-ха-ха! Ты все еще не можешь забыть шрам у меня на затылке! Это память об операции, я был тогда молодой… Мне вырезали карбункул… Я заметил, как ты брезгливо отдернула руку… Мне очень жаль! И моя покойная жена первые несколько ночей… А потом ничего, привыкла…
РИТА (сообразив, что Аттилио принимает за действительность увиденный им сон, с облегчением вздыхает). Вот-вот…
АТТИЛИО. Сделай мне одолжение.
РИТА. С удовольствием.
АТТИЛИО. Я бы не отказался от стакана воды. Очень хочется пить! Горло пересохло… Так было всегда, знаешь? Всегда…
РИТА. Сию минуточку. (Снимает с висящей рядом, полки бутылку и стакан, в который наливает воду.)
АТТИЛИО (глядя на нее восторженно и не без гордости). Если бы ты знала, малышка, что ты за женщина! Ты и впрямь напоминаешь мне жену, царство ей небесное.
РИТА (протягивая ему стакан). Прошу.
АТТИЛИО (выпив). Ох! Ну и жажда!
РИТА. Хочешь марсалы с яйцом? Можно послать в лавку дона Агостино.
АТТИЛИО. Да нет, зачем же? Я чувствую себя свежим, как роза… (Встает.) Но все-таки сколько я спал?
РИТА, Минут десять, может, пятнадцать…
АТТИЛИО (смотрит на часы, висящие на стене). И который же теперь час? Ого! Половина четвертого! Я должен бежать.
РИТА. Отдохнул бы немного.
АТТИЛИО. А к чему мне отдыхать, когда я нисколько не устал?.. Говорю тебе, что я свеж, как роза. (Надевает жилет и пиджак.) Значит, доктор правильно считает, что я должен вернуться к прежнему образу жизни. (Надевает шляпу, подходит и протягивает ей визитную карточку.) Это мой адрес и телефон. Звони в любое время, я живу один… Ты ведь понимаешь, что сюда я ходить не могу.
РИТА. Да, ты прав. (Прячет визитную карточку в лифчик.)
АТТИЛИО. Поцелуй меня на прощание.
Рита целует его, запрокинув лицо. Аттилио прижимает ее голову к груди.
Так ты позвонишь?
РИТА. Позвоню…
АТТИЛИО (идет к двери останавливается перед ней, оборачивается и посылает Рите воздушный поцелуй. Та отвечает ему), Всего хорошего, малышка! (Выходит, закрывает за собой дверь, за которой его шумно приветствует толпа.) Как, вы все еще здесь?
Значительная часть толпы, аплодируя, устремляется вслед за ним; оставшиеся наблюдают за Ритой, Родольфо, Агостино и Беттиной. Беттина спускается по лестнице, держа в руках сковороду, принесенную Микеле; вместе с другими достает тарелки и вилки, и вся четверка дружно усаживается за стол.
БЕТТИНА (властно, подняв голову к балкону). Микё!
МИКЕЛЕ (с услужливой готовностью перемахивает через перила балкона и сбегает по лестнице, чтобы получить распоряжения). Приказывайте!
БЕТТИНА (протягивает ему десять тысяч лир). Сходишь в тратторию и возьмешь четыре бифштекса с гарниром и фьяску кьянти «Руффино».
МИКЕЛЕ. Будет сделано. (Берет деньги и убегает).
АГОСТИНО. Прихвати по дороге пару сигар.
Голос Микеле за сценой: «Ладно!»
БЕТТИНА (деля содержимое сковороды на четыре порции и передавая тарелку мужу, Рите и Родольфо, весело обращается к толпе). Ну как, довольны?
В толпе: «Приятного аппетита!» Расходятся.
РИТА (отрываясь от еды, после того как толпа разошлась). Вы довольны, дон Агостино? Триста тысяч получает хозяин дома, остаются двести семьдесят шесть тысяч лир. Вы когда-нибудь видели такие деньги? Я куплю себе несколько платьев, две — три пары туфель… (К Родольфо.) Мы даже махнем на недельку во Флоренцию.
АГОСТИНО. Вы можете рассчитывать на семьдесят шесть тысяч сто лир.
РУДОЛЬФО. Вы ошибаетесь, дон Агостино: на двести семьдесят шесть тысяч сто.
АГОСТИНО (уклончиво). Сначала надо поесть, а потом уже заниматься арифметикой.
